Впервые за сутки Шарлотта улыбнулась:
Людовик XIV (1638—1715) —король Франции с 1643 г.
— У моего ребенка всего семь. Значит, это уже лучше?
Доктор Дель Соль замешкалась.
Людовик XV (1700 — 1740) — французский король с 1708 г.
— Тот ребенок, — сказала она, — не выжил.
Людовик XVI (1754—1793) — французский король, казненный по приговору революционного трибунала.
Как-то утром, когда машина Шарлотты была в сервисе, я отвез тебя на физиотерапию. Очень приятная девушка с щербинкой между зубами, которую звали Молли или Мэри (я все время забывал), заставляла тебя балансировать на большом красном шаре, что тебе нравилось, а еще делать приседания, что тебе совсем не нравилось. Каждый раз, когда ты перекатывалась на сторону заживающей лопатки, то поджимала губы, а из уголков глаз текли слезы. Думаю, ты даже не знала, что плачешь, но, посмотрев на это десять минут, я не выдержал. Тогда я сказал Молли / Мэри, что у нас еще одна запись (наглая ложь), а потом усадил тебя в инвалидное кресло.
Ты ненавидела кресло, и я тебя не винил. Хорошее педиатрическое кресло лучше подходило, когда оно было хорошо настроено, потому что обеспечивало комфорт, безопасность и подвижность. Но такое стоило свыше двух тысяч восьмисот долларов, а страховка выплачивалась на него раз в пять лет. Кресло, в котором ты передвигалась сейчас, настроили под тебя, когда тебе было два, а с тех пор ты сильно выросла. Я даже представить себе не мог, как ты будешь ездить на нем в семь лет.
Лютер Мартин (1483—1546) — деятель Реформации, основатель протестантизма (лютеранства) в Германии.
На спинке я нарисовал розовое сердце и слова «ОБРАЩАТЬСЯ ОСТОРОЖНО». Я подвез тебя к машине и пересадил в автомобильное кресло, потом сложил инвалидное и поместил в багажник фургона. Когда я устроился за рулем и взглянул на тебя в зеркало заднего вида, ты баюкала свою больную руку.
Маврик Юний — брат Юния Арулена Рустика.
— Папочка, — сказала ты, — я не хочу сюда возвращаться.
— Знаю, милая.
Магомет или Мухаммед (Абул Казем бен Абдаллах); (ок. 570 — 632), — пророк, основатель ислама.
И тут я понял, что должен сделать. Проехал мимо нашего поворота на шоссе к отелю «Комфорт инн» в Довере, заплатил шестьдесят девять долларов за номер, которым не собирался воспользоваться, и повез тебя на инвалидном кресле к крытому бассейну.
Утром во вторник тут было пустынно. В помещении стоял запах хлорки, тут и там в различных позициях стояли шесть шезлонгов. От дневного света по воде разбегались сверкающие блики. На скамье лежала стопка бело-зеленых полотенец, а на стене значилась надпись: «ПЛАВАЙТЕ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК».
Майков Аполлон Николаевич (1821 —1897) — поэт
— Уиллс, — сказал я, — мы с тобой идем плавать.
Ты удивленно посмотрела на меня:
Майков Валериан Николаевич (1823 — 1847) — литературный критик, публицист; брат А. Н. Майкова.
— Мама сказала, что я не могу, пока плечо не…
— Мамы здесь нет, и она не узнает, хорошо?
Майков Василий Иванович (1728 — 1778) — писатель, автор ироикомической поэмы \"Елисей, или Раздраженный Вакх\" (1771).
На твоем лице расцвела улыбка.
— А как же купальник?
Майков Владимир Николаевич (1826 — 1885) — издатель, брат А. Н. Майкова.
— Это важный пункт нашего плана. Если мы заедем домой за купальником, мама узнает, что мы что-то затеваем, понимаешь? — Я снял футболку и кроссовки, оставшись перед тобой в выцветших шортах. — Я готов.
Ты засмеялась и попыталась снять футболку через голову, но не могла достаточно высоко поднять руку. Я помог тебе, потом спустил шорты по ногам, и ты осталась сидеть в инвалидном кресле в трусах. Спереди было написано «ЧЕТВЕРГ», хотя был вторник. На задней части улыбалась желтая рожица.
Майков Леонид Николаевич (1839 — 1900) — историк литературы, брат А. Н. Майкова.
После четырех месяцев, проведенных в «ортопедических штанах», твои ноги стали худыми и белыми, слишком тонкими, чтобы удерживать тебя. Но я помогал, взяв тебя за подмышки, пока ты шла к воде, потом посадил на ступеньки. Из корзины у дальней стены я достал детский спасательный жилет и застегнул на тебе. Перенес тебя на руках в середину бассейна.
Макиавелли Никколо (1469 — 1527) — итальянский политический деятель, мыслитель, писатель и историк.
— Рыба может плыть шестьдесят восемь миль в час, — сказала ты, вцепившись мне в плечи.
— Впечатляет.
Маклаков Василий Алексеевич (1870—1957) — адвокат, публицист, один из лидеров партии кадетов, депутат 2-й, 3-й и 4-й Государственных дум.
— Самое распространенное имя для золотой рыбки — Челюсти. — Ты стиснула мою шею смертельной хваткой. — Банка диетической колы плавает в бассейне. Обычно кола начинает тонуть…
— Уиллоу? — позвал я. — Знаю, что ты волнуешься. Но если ты не закроешь рот, то туда попадет вода.
Маковский Владимир Евгеньевич (1846 — 1920) — живописец-передвижник.
И я отпустил тебя.
Конечно, ты запаниковала. Стала размахивать руками и ногами и от этих усилий запрокинулась на спину, где продолжала плескаться и смотреть в потолок.
Маковский Константин Егорович ( 1839—1915) — художник.
— Папа! Папа! Я тону!
— Ты не тонешь. — Я перевел тебя в вертикальное положение. — Это все из-за мышц живота, над которыми ты не хотела работать сегодня на физиотерапии. Представь, что двигаешься медленно и остаешься в вертикальном положении.
Маковский Сергей Константинович (р. 1877) — поэт, художественный критик, редактор-издатель журнала “Аполлон”.
На этот раз я отпустил тебя более плавно.
Ты перевернулась, рот скрылся под водой. Я тут же бросился к тебе, но ты выпрямилась сама.
Маколей Тобиас Бенбингтон (1800—1859) — английский историк и публицист, идеолог буржуазного либерализма.
— Я могу, — сказала ты мне, а может, себе самой, провела рукой по воде, потом другой, не забывая про сломанное плечо. Ногами ты словно крутила педали велосипеда и постепенно добралась до меня. — Папочка! — прокричала ты, хотя я стоял всего в двух футах от тебя. — Папочка! Посмотри на меня!
Я следил за тем, как ты продвигаешься вперед.
Максим Тирский — римский писатель и философ.
— Ты только посмотри на себя, — сказал я, когда ты стала грести самостоятельно. — Только посмотри на себя.
Максимилиан (1527—1576) — германский император.
— Шон, — сказала той ночью Шарлотта, когда я уже думал, что она спит, — сегодня звонила Марин Гейтс.
Лежа на боку, я пялился в стену. Я знал, почему адвокат позвонила Шарлотте: я не ответил на шесть сообщений, которые она оставила на моем мобильнике, спрашивая, переслал я подписанные бумаги, чтобы подать иск о неправомерном рождении, или они потерялись на почте.
Мальзерб Крестьен Гийом де Ламуаньон (1721—1794) — французский политический деятель, защитник Людовика XVI во время процесса, организованного Конвентом.
Я прекрасно знал, где лежали те бумаги: в бардачке моей машины, куда я кинул их месяц назад, когда получил от Шарлотты.
— Я перезвоню, — сказал я.
Мальтус Томас Роберт (1766—1834) — английский экономист, священник.
Жена положила ладонь мне на плечо:
— Шон…
Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (1852—1912)—писатель.
Я перекатился набок.
— Помнишь Эда Гатвика? — спросил я.
Манасевич-Мануйлов Иван Федорович (родился в 1870 г.) — журналист, сотрудник департамента полиции.
— Эда?
— Да. Парня, с которым я вместе выпускался из академии. Он еще работал в Нашуа. На прошлой неделе я ездил по вызову насчет подозрительной деятельности соседа в частной собственности. Он сказал своему партнеру, что у него плохое предчувствие, но зашел внутрь, и в этот момент взорвалась лаборатория метана на кухне.
Марат Жан Поль (1744—1793) — деятель Великой французской революции, якобинец.
— Какой ужас…
— Я лишь о том, — перебил я, — что надо всегда прислушиваться к своему чутью.
Маргарита Валуа — французская королева, жена Генриха IV Наваррского.
— Я так и делаю, — сказала Шарлотта. — Делала всегда. Ты слышал, что сказала Марин. Большинство таких исков выигрывают. Это деньги. Деньги, которые мы можем потратить во благо Уиллоу.
— Да, а Пайпер становится жертвенным барашком.
Марииал Марк Валерий (ок. 40 — ок. 104) — римский поэт.
Шарлотта притихла:
— Она застрахована от врачебной ошибки.
Мария Александровна (1824—1880) — императрица (с 1855 г.), жена Александра II.
— Вряд ли страховка защитит от удара в спину, который нанесет лучшая подруга.
Шарлотта замоталась в простыню, садясь на кровати.
Мария Александровна, вел. княгиня (1853 —1920) — дочь Александра II, герцогиня Эдинбургская.
— Она бы точно так поступила, будь это ее дочь.
Я внимательно посмотрел на нее:
Мария Антуанетта (1755—1793) — французская королева.
— Не думаю. Большинство людей вряд ли поступят так.
— Мне не важно, что считают другие. Меня волнует лишь мнение Уиллоу.
Я понял, что именно поэтому не подписал чертовы бумаги. Как и Шарлотта, я думал только о тебе. Думал о том моменте, когда ты поймешь, что я не рыцарь в сверкающих доспехах. Знал, что это рано или поздно произойдет — в этом вся суть взросления. Но мне не хотелось ускорять события. Я лишь желал оставаться твоим героем столько, сколько это было возможно.
— Если важно лишь мнение Уиллоу, — сказал я, — как ты объяснишь ей, что делаешь? Ты собираешься врать, давая показания, говорить, что сделала бы аборт, это твоя позиция. Но Уиллоу может воспринять это как ужасающую правду.
По лицу Шарлотты заструились слезы.
— Она умная девочка и поймет, что не важно, каким это кажется с первого взгляда. Все равно она знает, что я люблю ее.
Опять тупиковая ситуация. Мой отказ подписать бумаги не означал, что Шарлотта не пойдет дальше без меня. Если я откажусь, противоречия между нами тоже ранят тебя. Но что, если прогнозы Шарлотты оправдаются и деньги, которые мы получим в качестве компенсации, перекроют наш ужасный поступок, чтобы их получить? Что, если благодаря этому иску ты сможешь получить адаптивные средства помощи, в которых нуждаешься, любую терапию, которую не покрывала страховка?
Если я и правда хотел того, что лучше для тебя, как я мог подписать бумаги?
Или не подписать?
Внезапно мне захотелось показать Шарлотте, что творится у меня внутри. Чтобы она ощутила тот же тошнотворный комок, который сжимался в животе каждый раз, когда я открывал бардачок и видел конверт. Он напоминал ящик Пандоры: Шарлотта открыла его, и оттуда явилось решение проблемы, которая, как мы прежде думали, не могла быть решена. Теперь не получится просто закрыть крышку: мы не сможем забыть то, что уже узнали.
Если честно, я хотел наказать ее за то, что она поставила меня в подобное положение, где не было ни черного, ни белого, лишь тысячи оттенков серого.
Она удивилась, когда я схватил ее и поцеловал. Сперва жена отпрянула, посмотрев на меня, потом прильнула, доверяя мне провести ее по головокружительному пути, по которому водил тысячи раз до этого.
— Я люблю тебя, — сказал я. — Веришь мне?
Шарлотта кивнула, и в этот момент я сжал в ладони ее волосы, запрокидывая голову и вдавливая в матрас.
— Шон, мне тяжело, — прошептала она.
Я накрыл ей рот ладонью, а второй рукой грубо стащил с нее пижамные штаны. Потом протолкнулся внутрь, хотя она сопротивлялась. Я видел, как она выгибает спину от удивления и, возможно, боли; ее глаза наполнились слезами.
— Не важно, каким это кажется, — прошептал я, возвращая ей слова, которые ударили словно хлыст. — Глубоко внутри ты знаешь, что я люблю тебя.
Я хотел задеть Шарлотту, а в итоге сам почувствовал себя полным мерзавцем. Тогда я слез с нее, натягивая на себя трусы. Шарлотта отвернулась, поджав ноги.
— Ты придурок, — всхлипнула она. — Ты чертов придурок!
Она была права. Я действительно вел себя низко. Иначе я не смог бы сделать того, что сделал потом: я дошел до машины и принес из бардачка документы. Просидел всю ночь в темноте кухни, глядя на них, будто слова могли превратиться в более подходящие. За каждую строку, отмеченную Марин Гейтс желтой стрелкой стикера для подписи, я выпивал по бокалу виски.
Я уснул за кухонным столом и проснулся до восхода солнца. Когда я прокрался в спальню, Шарлотта еще спала — свернулась на боку, как улитка. Скомканные простыни и одеяло лежали в ногах. Я нежно накрыл ее, как обычно делал с тобой, когда ты скидывала одеяло.
Подписанные документы я оставил на подушке рядом с Шарлоттой. Сверху скрепкой прикрепил записку. «Прости, — написал я. — Прости меня».
Затем я поехал на работу, все это время думая, кому было адресовано сообщение — Шарлотте, тебе или мне.
Амелия
Конец августа 2007 года
Давайте скажем прямо, мы жили в глубинке, и хотя мои родители считали, что дают мне огромный шанс в жизни (Почему? Потому что я знала, как пахнет трава? Потому что нам не нужно запирать дверь?), я мечтала о праве голоса, если зайдет речь о жилье. Ты представляешь, что значит не иметь кабельного модема, когда он есть даже у эскимосов? Или ездить за школьной одеждой в «Уолмарт», потому что ближайший торговый центр в полутора часах езды? В прошлом году на уроке обществознания мы проходили тему жестоких и необычных наказаний, и я написала целое сочинение на тему проживания там, где почти не было магазинов, и хотя все в классе полностью согласились со мной, я получила лишь четверку, потому что учитель причислял себя к зеленым хиппи, считавшим Бэнктон, Нью-Гэмпшир, лучшим местом на земле.
Но сегодня все планеты, наверное, сошлись в одной линии, потому что мама согласилась поехать в «Таргет» с тобой, Пайпер и Эммой.
Идея принадлежала Пайпер. До начала учебного года она время от времени устраивала шопинг «мама-дочка». Маму обычно приходилось уговаривать поехать с ними, так как у нас всегда не хватало денег. В итоге Пайпер покупала вещи для меня, а мама чувствовала себя виноватой и клялась, что больше никогда не поедет за покупками с Пайпер. «Подумаешь! Что в этом такого? — говорила Пайпер. — Мне нравится, когда девочки радуются». И правда, что в этом такого? Если Пайпер хотела пополнить мой гардероб, то я не стану лишать ее такого счастья.
Когда утром позвонила Пайпер, я сразу подумала, что мама ухватится за эту возможность. Ты опять выросла из пары туфель, хотя практически их не носила. Или носила по одной — левая в обуви, а правая в гипсе на несколько месяцев; но с «ортопедическими штанами», в которых ты ходила весной, обе твои ноги подросли на размер, а подошвы прежних туфель еще не стерлись. Шесть месяцев спустя, когда ты заново училась ходить, мама целую неделю не могла понять, почему ты морщилась каждый раз, когда пользовалась ходунками, чтобы дойти до ванной комнаты: болели не ноги, а просто давили кроссовки.
К моему удивлению, мама не захотела ехать. Она пребывала в странном настроении и чуть не подпрыгнула до потолка, когда я подошла к ней со спины, когда она пила кофе и читала юридические документы, которые казались неимоверно скучными, со словами вроде «фактически» или «кто бы то ни было». А когда позвонила Пайпер и я передала ей трубку, мама дважды уронила ее.
— Я не могу, — услышала я ее ответ Пайпер, — у меня есть кое-какие важные дела.
— Мам, ну пожалуйста, — заплясала я перед ней. — Обещаю, я даже жвачки не приму от Пайпер. Не как в последний раз.
Возможно, я задела какую-то струну, поскольку она посмотрела на эти бумаги и затем на меня.
— В последний раз, — растерянно повторила мама, а в следующий миг уже мчалась на «конкорде» к магазинам.
Мама все еще вела себя странно, но я тогда этого не замечала. В фургоне Пайпер была система DVD, и мы с тобой и Эммой сидели с беспроводными наушниками, слушая «Из 13 в 30», самый лучший фильм на свете. В прошлый раз я смотрела его дома, а Пайпер станцевала «Триллер» целиком, вместе с Дженнифер Гарнер, отчего Эмма заявила, что хочет прямо на месте умереть со стыда, хотя втайне я восхищалась тем, что Пайпер помнит все движения.
Спустя два часа мы с Эммой атаковали отдел для подростков. Большинство моделей будто были созданы Предприятием Страшных Распродаж, с V-образным вырезами до самого пупка и брюками с такой заниженной талией, что они скорее походили на гольфы. И все же было здорово оказаться вдалеке от детских отделов. Пайпер толкала твое инвалидное кресло по проходам, не приспособленным для людей с ограниченными возможностями. Тем временем мама, чье настроение заметно ухудшилось, время от времени наклонялась, чтобы померить тебе обувь.
— Ты знаешь, что эти пластиковые штучки на кончиках шнурков называются эглеты? — спросила ты.
— Вообще-то, знаю, — раздраженно ответила я, — ты говорила это в прошлый раз.
Я проследила за тем, как Эмма на цыпочках подкралась к прозрачной блузке. Мама бы сказала, что в ней «видны все твои сокровища».
— Эмма! — позвала я. — Ты, должно быть, шутишь!
— Ее носят с бюстгальтером, — сказала она, а я сделала вид, что знаю.
По правде говоря, Эмма могла надеть нечто подобное и выглядеть шестнадцатилетней девушкой, потому что была ростом пять футов пять дюймов, высокой и стройной, как ее мать. Я не носила бюстгальтер. Меня угнетало, что живот мой выпирал сильнее груди.
Я сунула руку в карман толстовки. Внутри лежал пластиковый пакет «зиплок». Всю прошлую неделю я носила мешки с собой. Уже дважды я спровоцировала рвоту в местах, где не было туалетов, — раз за спортивным залом в школе, другой на кухне Эммы, когда она была наверху и искала диск. В эти моменты я думала лишь об одном: «Застанут ли меня? Остановит ли это боль в моем желудке?» Единственный способ избавиться от этих вопросов — поддаться искушению, хотя после я ненавидела себя за то, что не сдержалась.
— Тебе это очень подойдет, — сказала Эмма, поднимая пару огромных спортивных брюк.
— Мне не нравится желтый цвет, — сказала я и пошла между рядами.
Пайпер и мама о чем-то разговаривали. Точнее, Пайпер разговаривала с мамой, а та присутствовала на месте лишь физически. Она явно отключилась от беседы, кивая в нужных местах, но не прислушиваясь. Мама думала, что может обвести людей вокруг пальца, но была не такой уж хорошей актрисой. Взять тебя, к примеру. Сколько раз она ссорилась с папой о том, нанимать или нет юриста, когда ты сидела в соседней комнате? А когда ты спрашивала, почему они спорят, мама настаивала, что все нормально. Неужели правда думала, что ты так увлечена сериями «Дрейк и Джош», что не ловила каждого их слова?
Хотелось бы мне, чтобы она послушала. Чтобы услышала то, о чем ты спрашивала меня, когда мы ночью лежали в кроватях: Амелия, мы всегда будем здесь жить все вместе? Амелия, поможешь мне почистить зубы, чтобы не пришлось просить маму? Амелия, а могут родители отправить тебя туда, откуда ты явился?
Разве удивительно, что теперь я смотрела в зеркало и видела свое отвратительное лицо и не менее отвратительное тело? Мама собиралась идти к юристу, чтобы подать иск из-за ребенка, который оказался вовсе не совершенным.
— Где Эмма? — спросила Пайпер.
— В отделе для подростков, выбирает кофточки.
— Приличные или обтягивающие, как в рекламе порнографического фильма? Некоторую одежду, которую шьют для подростков, нужно запретить по закону.
Я засмеялась:
— Эмма всегда может нанять адвоката. Мы знаем одного хорошего.
— Амелия! — выкрикнула мама. — Смотри, что ты наделала!
Но сказала она это до того, как опрокинула целую стойку с блузками.
— Ох, проклятье! — воскликнула Пайпер, бросившись чинить перекладину. Мама поджала губы и покачала головой, глядя на меня.
Она злилась, а я даже не знала почему. Я нырнула сквозь лес одежды для девочек, расставив руки и касаясь штанин и рукавов, которые напоминали лианы. Пригнула голову, когда прошла мимо Эммы. Что же я сделала не так?
А что я сделала правильно?
Мама будто бы злилась, что я упомянула при Пайпер адвоката. Но Пайпер была ее лучшей подругой. Тема адвокатов теперь постоянно присутствовала в нашем доме, как динозавр за обеденным столом, которого мы старались не замечать, когда он утыкал свою огромную скользкую морду в картофельное пюре. Ведь она рассказала обо всем Пайпер, так?
Или… намеренно этого не сделала.
Может, поэтому она не хотела идти с Пайпер по магазинам? Почему мы на днях не заехали в гости к Пайпер, когда были в ее районе, как раньше? Когда мама говорила про денежную компенсацию, чтобы обеспечить тебя так, как следует, я не сильно задумывалась, против кого будет иск.
Если против врача, который вел беременность… тогда это как раз Пайпер.
Вдруг я поняла, что я не единственная в жизни моей матери, кто разочаровал ее. Вместо облегчения я испытала прилив тошноты.
Я встала и вслепую пошла вперед, заворачивая за угол, пока не оказалась в отделе нижнего белья. К этому моменту я уже плакала, и, к моему везению, единственный работник на этаже, помимо кассира, остановилась прямо напротив меня:
— Милая, ты в порядке? Ты потерялась?
Она говорила так, будто мне пять лет и я убежала от мамы. Хотя это было недалеко от истины.
— Все в порядке, — сказала я, склонив голову. — Спасибо.
Я проходила мимо бюстгальтеров, когда один комплект зацепил мой взгляд. Розовый, шелковый, в коричневый горошек. Такой бы точно надела Эмма.
Вместо того чтобы вернуть его на вешалку, я сунула в карман, рядом с мусорными мешками. Вцепилась в лифчик ладонью, проверяя, не смотрит ли продавщица. Атласная ткань холодила мне кожу. Клянусь, под ней словно билось спрятанное сердце!
— Уверена, что с тобой все в порядке? — снова спросила женщина.
— Да, — с легкостью соврала я.
Как бы сильно я сейчас ни испытывала ненависть, но я все же была дочерью своей матери.
Пайпер
Сентябрь 2007 года
Я всегда говорила, что лучшее в моей работе — это то, что не я ее делаю: все зависит от будущей матери, а я лишь держу под контролем все, что происходит, и помогаю, чтобы все прошло гладко.
— Хорошо, Лила, — сказала я, убирая руку с промежности пациентки. — Раскрытие на десять сантиметров. Уже скоро. Теперь надо потужиться.
Она покачала головой:
— Как бы не так.
Роды длились уже девятнадцать часов, и я прекрасно понимала, почему она отступала.
— Ты такая красивая, — залепетал ее муж, придерживая жену за плечи.
— А ты такой мешок с дерьмом! — зарычала Лила, но, когда подошел новый спазм, стала тужиться.
Я увидела головку ребенка на подходе и подставила руку, чтобы он не выпрыгнул слишком быстро и не порвал ей промежность.
— Еще, — настойчиво сказала я.
На этот раз головка стремительно понеслась вперед, как поток. Увидев рот и нос, я убрала слизь. Вся голова вышла полностью, я сняла пуповину, поддерживая ее и разворачивая ребенка, чтобы направлять плечи. Через пять секунд ребенок уже лежал у меня на ладонях.
— Это мальчик, — сказала я, когда он здоровым криком заявил о своем присутствии.
Муж Лилы перерезал пуповину.
— Ах, дорогая! — произнес он, целуя жену в губы.
— Дорогой, — отозвалась Лила, когда ее новорожденного сына медсестра положила ей на руки.
Я улыбнулась и вернулась к своему месту у подножия родильного кресла. Теперь настал черед менее торжественного момента: подождать, когда, словно запоздавший гость, появится плацента, потом проверить вагину, шейку матки и вульву на предмет разрывов, если нужно — зашить, провести цифровой анализ прямой кишки. Если честно, обычно родители были так поглощены прибавлением в семье, что некоторые женщины даже не замечали, что происходит у них ниже талии.
Через десять минут я поздравила счастливую пару, сняла перчатки, помыла руки и направилась в кабинет заполнять горы документов. Я едва сделала два шага за дверь палаты, когда ко мне приблизился мужчина в джинсах и рубашке поло. Он выглядел потерянным, как отец, который искал палату своей жены.
— Я могу вам помочь? — спросила я.
— Вы доктор Риис? Доктор Пайпер Риис?
Мария Египетская (VI в.), христианская святая.
— Виновна по всем пунктам.
Он достал из заднего кармана сложенный синий документ, который передал мне.
Мария Николаевна, вел. княгиня, герцогиня Лейхтенбергская (1819— 1876) — сестра Александра II, президент Академии художеств.
— Спасибо, — сказал мужчина и развернулся.
Я открыла документ и увидела слова «НЕПРАВОМЕРНОЕ РОЖДЕНИЕ».
Мария Стюарт (1542—1587) — шотландская королева.
Рождение нездорового ребенка.
Мария Терезия (1717—1780) — эрцгерцогиня австрийская.
Родители имеют право на взыскание убытков на основании того, что обвиняемая лишила родителей права отказаться от зачатия ребенка или предотвратить рождение ребенка.
Врачебная ошибка.
Мария Федоровна (1759—1828) — императрица, жена Павла I
Обвиняемая не проявила добросовестный профессиональный уход.
Мария Федоровна (1847—1928) — императрица, жена Александра III.
Истцы потерпели убыток или потерю.
Прежде на меня не подавали иск, хотя, как и любой другой акушер, я была застрахована от врачебной ошибки. В глубине души я знала, что отсутствие исков — это чистой воды везение, что рано или поздно это случится, просто я не ожидала, что мои чувства будут задеты.
Мария-Терезия (1717—1780) — императрица т. н. “Священной Римской империи”.
За мою карьеру случались трагедии: младенцы рождались мертвыми, матери из-за осложнений истекали кровью или поражался мозг. Каждый день я носила все эти несчастные случаи в сердце, мне не нужен был иск, чтобы возвращаться к ним и думать, что я могла бы сделать иначе.
Какая из трагедий привела к такому? Мой взгляд вернулся к верхней части страницы, и я прочитала имена истцов, которые в первый раз упустила:
Марк Аврелий (121 —180) — римский император, философ.
ШОН и ШАРЛОТТА О’КИФ против ПАЙПЕР РИИС.
Маркевич Болеслав Михайлович (1822—1884) — романист и публицист.
Вдруг перед глазами все поплыло. Пространство между мной и документом окрасилось в алый, как кровь, которая так громко стучала в ушах, что я не слышала, как медсестра интересовалась моим состоянием. Я поплелась по коридору до первой двери, которую смогла найти, и зашла в подсобное помещение с марлями и простынями.
Маркс Карл (1818 — 1883) — немецкий мыслитель, создатель коммунистического учения, названного его именем.
Моя лучшая подруга подала на меня иск за врачебную ошибку.
За неправомерное рождение.
Мармон Огюст Виесс де (1774 — 1852) — герцог Рагузский, маршал Франции.
За то, что не сказала ей раньше о твоем заболевании, иначе это дало бы ей возможность избавиться от ребенка, в зачатии которого она умоляла меня помочь.
Я опустилась на пол и уронила голову на руки. Всего неделю назад мы ездили в «Таргет» с девочками. Я угощала ее обедом в итальянском ресторанчике. Шарлотта примерила пару черных брюк, и мы посмеялись насчет низкой талии и что там нужны поддерживающие ремешки для женщин за сорок. Мы купили Эмме и Амелии одинаковые пижамы.
Мармонтель Жан Франсуа (1723 — 1799) — французский писатель.
Мы провели семь часов бок о бок, и она ни разу не упомянула, что собирается подать на меня иск.
Я сняла мобильник с пояса и набрала быстрый номер 3, которому предшествовал лишь Дом и Офис Роба.
Марциал Марк Валерий (ок. 40—ок. 102)—древнеримский поэт.
— Алло? — ответила Шарлотта.
Я не сразу нашлась, что сказать.
Массне Жюль Эмиль Фредерик (1842—1912) — французский композитор.
— Что это?
— Пайпер?
Массэна Андре (1758 — 1817) — маршал Франции (1804), герцог Риволи (1808), кн. Эслингский (1810); участник Французской революции и наполеоновских войн.
— Как ты могла? Все пять лет все было нормально, и ты внезапно бросаешь мне в лицо иск?
— Не думаю, что нужно обсуждать это по телефону…
Матфей — апостол.
— Ради всего святого, Шарлотта! Разве я этого заслуживаю? Что я тебе такого сделала?