- Кликни-ка толмача, боярин, - велел Мстислав Димитрию.
Редедин гонец стоял невозмутимо. Вошёл толмач.
- Спроси его, что он привёз нам.
Горец заговорил. Толмач переводил слово в слово. Насупив поседевшие брови, Мстислав слушал внимательно, потом прервал толмача:
- Скажи ему, пусть он передаст Редеде изустно: коли он на нас идёт с дружиной, то и мы встретим его не по-дружески, с дружиной. Пусть нас битва по справедливости рассудит.
Повернувшись к тысяцкому, приказал:
- Касожского гонца отпустите, да пусть его те гридни, что сюда привели, до границ княжества сопроводят…
В хлопотах тиун огнищный. Мыслимо ли, в одночасье дружину снарядить. Мстислав торопит, не ждёт время. Отроки суетятся, съестное на возы уложили, увязали, чтоб на ухабах не растряслось. Димитрий обошёл каждый воз, собственноручно проверил, нет ли дырявых сум, может, крупа где сыпется, потом подёргал за верёвки, не болтаются ль. Довольно крякнул, сказал притихшим возчикам:
- В добрый путь!
И телеги тронулись.
Проводив последний воз, Димитрий направился в терем, на княжескую половину. Одетый по-дорожному, Мстислав отдавал указания оставшемуся тысяцкому Роману.
Заслышав голос тиуна, князь повернулся, спросил.
- Всего ли в достатке положил?
- О том не думай, князь, - успокоил Димитрии. - Одной солонины не дал, скот вослед погонят. Пусть гридни свежатиной попотчуются, всё ж лакомей.
- Тут во всём на тя, боярин Димитрий, полагаюсь. Знаю, ты о гриднях печёшься, они завсегда сыты.
Тысяцкий провёл пятерней по усам, промолвил:
- И с Редедей настал час сразиться.
- Византия не может без козней, - ответил Мстислав. - И что князь касожский на нас идёт, её коварство.
- Ты ж, боярин Роман, когда купец Славин из Корсуни весть привёз, что Клавдий к Редеде отбыл, его словам веры не хотел давать и говорил: «Он-де касогов на нас не посмеет подбивать», - упрекнул Димитрий.
Мстислав проговорил:
- Катапан корсунский в чёрном деле своему базилевсу Василию верный помощник.
- Клавдий весь из коварства слеплен, - снова сказал тиун.
Переговариваясь, они вышли во двор. По трое в ряд выводил дружину воевода Ян. На крыльце показалась Добронрава в длинном шёлковом сарафане, голова покрыта тёмным повойником, спустилась вниз. Князь подошёл к ней, обнял. Ему подвели коня, отрок придержал стремя, и он легко вскочил в седло. Конь присел под тяжестью, взял с места в рысь.
- В добрый путь, князь Мстислав, - прокричал вслед Димитрий.
На расстоянии полудня от Тмутаракани стремительная река Кубань, замедлив бег, сбрасывает свои мутные воды в Русское море
[129]. Весной она обильно разливается, но летом паводок спадает, и тогда песчаные наносы да поросшие камышом и ветвистыми ивами острова делят её устье на множество обмелевших рукавов.
Через реку переправа паромная. На правом берегу - укрытая дёрном землянка перевозчика и дозорных, на кургане сторожевая вышка. Сменяя друг друга, днюют и ночуют на ней гридни.
Зимой, когда лютые морозы заковывают Кубань льдом, паромщик уходит в Тмутаракань, с тем чтобы воротиться сюда по первому теплу.
В сумерки воевода Усмошвец привёл к перевозу большую и меньшую дружину, стали биваком, разожгли костры. Всю ночь ржали лошади, скрипели колеса, подтягивался обоз.
При свете восковой плошки в княжеском шатре, разбитом под курганом, Мстислав с воеводой за вечерней трапезой рядили, как быть. Ертаульные донесли - Редедя уже спустился с гор.
Вытерев тыльной стороной ладони губы, Мстислав промолвил:
- Тысяцкий Роман перед отъездом совет давал - на левый берег не ходить, а ежели переправятся, бить их, пока не исполчились.
Ян вскинул голову, недомённо посмотрел на князя:
- Нечестно Роман мыслит, не к лицу поступать так русам. Коли останемся на этой стороне, то пусть касоги к нам идут. Мы же дадим их дружине время к рати изготовиться.
- Ты верно сказал, воевода, нам искать Редедю. Завтра гридни перейдут реку вплавь, возы с поклажей вели ночью переправить…
За полночь, кончив дела, Ян разбросал на траве войлочный потник и, положив под голову седло, прилёг отдохнуть. Над головой тёмное небо, иссеянное, как пылью, мелкими звёздами, месяц, проглянувший из-за облака. У перевоза гомонят возницы, рядом щиплют траву кони, однотонно выводит трель кузнечик, дышит согретая за день земля.
Усмошвец лежал с открытыми глазами, и мысленно виделся ему не предстоящий бой, а лицо княгини Добронравы, и было оно красивым и светлым. Тепло и покойно на душе у воеводы, в лёгкой дрёме сомкнулись веки…
Неприметно гасли звёзды, серело небо и на востоке обволакивалось розоватой пеленой. К княжьему шатру вышел трубач, поднёс к губам рожок, заиграл побудку. Русы начинали переправу…
Степь изгорблена холмами, испещрена лиманами и балками. В этих местах она подступает к лесистым отрогам. Не изведавшая сохи земля буйно поросла травой полевыми цветами.
Тихо и безлюдно в степи. Лишь иногда, распустив по ветру хвосты, вихрем пронесётся табун диких лошадей или важно прошагает тур, поднимет голову, заревёт призывно. Распластав крылья, над землёй кружит горный орёл. Он прилетает в степь за добычей, но сегодня орлу не узнать этих мест. Здесь скрестились дороги князя Мстислава и Редеди. В конном строю остановились дружины одна против другой на расстоянии перелёта стрелы, выжидают. Мстислав с Усмошвецем внимательно разглядывают рать недруга.
- Мнится мне, воевода, что правое крыло у касогов послабее будет. На него большой полк бросим. - Промолвил не поворачивая головы, князь, - Те, Ян, и место там. А как крыло сомнём, то и побежит Редедино воинство.
- Погоди, князь, что ещё Редедя замыслил? - перебил Усмошвец.
Он смотрел туда, где в окружении своих бейколов стоял касожский князь. Его рука указывала на Мстислава. Один из бейколов подскакал к русским порядкам и, осадив мохнатого конька, шипяще выкрикнул:
- Эгей князь Мстислав! Зовёт тебя на единоборство Редедя-пши. Он велел передать тебе, что не хочет губить бейколов. Кто же кого из вас одолеет, за тем и победа, тот и дань возьмёт.
Огрев, он крутнулся, понёсся к своим.
Стихли гридни, молчат касоги. Что ответит русский князь? А Мстислав уже соскочил с коня, позвал отрока:
- Помоги броню скинуть! - И положил на траву шелом и меч.
Проворный отрок стянул кольчугу. Оставшись без брони в портах и рубахе из паволоки, пружинистым шагом Мстислав направился навстречу спешившемуся Редеде Сходились не торопясь, приглядываясь друг к другу. Касожский князь повыше русского, в стане узок, но в плечах уступает Мстиславу. Тот, что кряжистый дуб, крепко стоит на ногах.
Сошлись на половине поля, схватились. Набычился Редедя! видно, думал подмять русского князя с единого маха да не рассчитал, вывернулся Мстислав…
Напряжённо следят за поединком дружины, чем единоборство окончится, кому хвалу провозглашать.
Чует Мстислав, как покидает его сила. Словно клещами сжимает тело Редедя, обжигает горячим дыханием. Изловчился русский князь, подмял касожского, ударил оземь. Редедя поднялся, выхватил болтавшийся у пояса нож, замахнулся, но Мстислав опередил. Блеснула на солнце сталь, и в смертельных судорогах забилось тело Редеди…
Ликующие крики раздались над русской дружиной. В безмолвном молчании стоят бейколы. Приблизился князь Ашкан, посмотрел на мёртвого Редедю, потом на Мстислава, склонил голову:
- Ты осилил великого князя Редедю, и отныне мы никогда не обнажим сабель против твоей дружины. Позволь уйти нам к себе. - И замолчал, дожидаясь Мстиславова слова.
Не мы хотели этого боя, а вы, - ответил тот. - И коли теперь сами от него отказываетесь, мы искать не будем, уводи дружину, князь Ашкан!
- Князь Мстислав Тмутаракань покидает! - заговорили на торгу.
Юродивый с паперти недостроенной церквушки вещал:
- Сокроет небо тучи, быть грозе великой!
Иноземным гостям невдомёк, народ, знать, неспроста волнуется и себе с торжища прочь.
Русские купцы у Славина собрались, гадают, верна ли та молва? Может, попусту подняли переполох?
Славин лавку закрыл, позвал:
- Айдате самого Мстислава о том спросим!
- Сходим!
Те, Славин, речь держать, ты над нами старшина, - высказались купцы.
Отправились торговые люди на княжеский двор, а народ туда уже валит. Слыхано ли дело, чтоб Тмутаракань без воинов оставлять. Тут при князе да с этакой дружиной и то дважды на рать выходили…
Толпа шумела многими голосами, обрастала и, влившись потоком в открытые ворота, остановилась у крыльца, сдерживаемая гриднями. Чей-то голос выкрикнул:
- Пусть князь народу покажется!
- Мстислава-а-а! - подхватили другие. - Князя!
Ждали недолго. Мстислав вышел не один, с ним тысяцкий Роман и воевода Усмошвец. Люд затих, приготовился слушать, что скажет князь. А он руку поднял спросил, окинув взором народ:
- Чего, тмутараканцы, шумите?
Толпа разом закричала. И снова Мстислав поднял руку, успокоил:
- Не разом, пусть один из вас речь ведёт.
- Славин, сказывай, тебе слово даём! выкрикнул кто-то из купцов.
Народ раздался, пропустив Славина вперёд, ин пробрался к крыльцу, задрал бороду.
- Слух прошёл, князь, что есть у тя намерение уйти из Тмутаракани в Чернигов. Так ли это?
- То так! - твердо ответил Мстислав, глядя купцу в глаза.
- А о Тмутаракани что же не радеешь? Либо уже не нужен те этот город, либо запамятовал, как стояли мы за тебя противу хазар, живота не жалели?.А может, на нас какое зло поимел?
- Зла на вас я не имею, и любы вы мне, тмутараканцы. - Зычный голос Мстислава разнёсся над толпой, утихомирил возбуждённые голоса. - За то же, что ходили со мной на рать, город свой боронили, низкий поклон. - Князь склонил голову, помолчал, потом снова заговорил; - В Чернигов я собрался, и в том нет у меня поворота. Тмутаракань - что щит у Руси и зоркий страж на Русском море. А недругов у нас с вами, сами ведаете, не мало. Хазаров не стало, остались коварные греки. С другой стороны хищные степняки. Трудно нам. И хоть прочно сидит ныне в Киеве брат мой Ярослав, на его помощь я не уповаю. У него иная забота - от ляхов и печенегов Русь стеречь. Коли же буду я в Чернигове, то мы с вамп степнякам с двух сторон грозить станем. А ежли ещё какая над Тмутараканью угроза нависнет, я с северной дружиной к вам немедля на помощь явлюсь.
Вот теперь сами разумейте, как лучше для вас: тут ли мне оставаться либо в Чернигов уйти? То-то! Тмутаракани на руку, коли я на черниговский стол сяду. Она от того ещё крепче станет. С братом же Ярославом мы, я мыслю, урядимся
[130], и козней мне творить он не станет. А вас, тмутараканцы, я без дружины не оставлю. Будет в Тмутаракани мой посадник, воевода Усмошвец, а с ним гридни. Ян - воевода разумный, вы же помощь ему окажете, если надобность в том случится.
- Не хотелось бы, князь, с тобой расставаться, но коли решил, что поделаешь, - развёл руки Славин.
Тмутараканец сбоку пробасил:
- Ежели Усмошвеца с нами оставляешь, то добро. Ему мы доверяем.
Народ начал покидать княжеский двор.
От Тмутаракани и до самого Корчева море усеяно дочерна осмолёнными ладьями. Погода безветренная, и корабли застыли, не шелохнутся.
Спозаранку погрузилась молодшая дружина, за ней настал черед большей. Ладья, украшенная головой сказочного зверя или птицы, на вёслах подходила к мосткам, принимала десятка два гридней и, обвешанная щитами, отплывала в море…
Последним к мосткам причалил княжеский корабль. Орел с раскрытым клювом резал водную гладь. Ждали Мстислава, он задерживался.
Пристань заполнил народ, вся Тмутаракань высыпала проводить дружину. Шныряли мальчишки, надрывались, зазывая, торговцы-разносчики. Пришёл с товарищами Славин, покосился на стоящих обочь хазарских купцов с Обадием. Хазары о чём-то переговаривались оживлённо. На лице Обадия Славин уловил довольство: «Рад, поди. Ну да ныне нет вашего каганата…»
Засмотрелся Славин и не заметил князя. Поддерживая Добронраву за локоть, он ступеньками спускался с обрывистого берега. Следом торопились тысяцкий Роман, воевода Ян и тиун Димитрий с раздобревшей боярыней Евпраксией. Княгиня взор потупила, лицо печальное, - видно, нет охоты покидать родные места, зато Мстислав голову высоко несёт, глазами по толпе шарит, будто ищет кого-то. Заметил Славина, а неподалёку от него иноземных гостей, сказал:
- Купцы тмутараканские, и вы, гости с чужих земель, рады будем принять вас в Чернигове, навещайте с товарами.
- За доброе слово благодарим тебя, князь, - ответил за всех Славин. - Торг наше дело. Ты же нас не забывай, а коли в Киеве доведётся побывать да увидеть Савву, скажи, чтоб ворочался домой, и передай ему о смерти Давида.
У мостков Мстислав пропустил на корабль Добронраву с боярыней и тысяцкого тиуна. Толпа прихлынула к берегу, стала дугой вокруг князя. Он обнял Усмошвеца, и промолвил:
- Прощай, воевода, оставляю город на тя. верю, в надёжных руках он будет. - И шагнул на ладью.
Ударили весла. Гордо выпятив резной нос, корабль тронулся. По мачтам поползли шёлковые паруса.
Встав на скамью, Мстислав снял шелом, крикнул:
- Спасибо те, люд тмутараканский!
И пока ладьи вытягивались в море Сурожское да белели поднятые паруса, не расходился народ.
СКАЗАНИЕ ДЕВЯТОЕ
Затмила жадная корысть князьям разум, и, позабыв добро, пошёл брат на брата… В летописях древних, сказаниях далёких хранит печальная память ту битву…
1
подножия Старокиевской горы Днепр пьёт воду Почайны-реки. Отсюда тянется заливной луг, заросший травами, жимолостью. Киевляне прозвали это место Оболонью.
В пятый день недели, когда время перевалило за полдень, княжий книжник Кузьма забрёл на Оболонь послушать, как кричат перепела да трещат коростели. Здесь и прихватил его дождь. Частый и густой, он повис сплошной стеной, закрыл Киев. Кузьма укрылся под слежавшейся копной, долго смотрел, как пузырится вода в луже. Прошлогоднее, потемневшее сено пахло прелью.
Не заметил Кузьма, как заснул. И приснилось, будто они с отцом поле пашут. Он, Кузьма, коня за уздцы ведёт по борозде, а старый Савватей грудью на рало налёг, тяжело дышит. Руки у отца синими жилами изрезанные, заскорузлые, борода взлохматилась, и пот со лба катится, глаза застилает. Из-под лемеха земля отцу под ноги пластом выворачивается, парует, пахнет хмелем. Голова у Кузьмы закружилась. Хочет он сказать отцу: «Давай передохнём», но Савватей опережает его, прикрикивает: «Не пора, Кузьма, не пора!»
Пробудился Кузьма, дождь прекратился. Солнце, большое, яркое, к земле опускается. Поднялся Кузьма и напрямик по мокрой траве зашагал к городу.
У Копырева конца[131] полюбовался каменной стеной. Совсем недавно сложили её камнетёсы по Петруниному плану на месте старых бревенчатых городен. Получилась она широкой и высокой, с прикрытием для воинов и бойницами для лучников. Придёт время, и такой стеной Петруня огородить весь город. Вот Золотые ворота[132] начал он переделывать.
До темна ещё не скоро, и Кузьма направился на поиски Петруни.
Второе лето, как приехал он из Тмутаракани и по велению Ярослава город укрепляет. Не раз слышал Кузьма, как бояре меж собой потешались над молодым зодчим:
«Эка городенца Ярослав сыскал! Молоко на губах не обсохло, а туда же…»
А потом попритихли, когда увидели, какие стены по его замыслу мастеровые возвели…
Кузьма пересёк город. Ещё издали за горой камня разглядел, как на дощатых мостках народ суетится: раствор носят, кирпич подают камнетёсам, а те знай молотками постукивают, плиты с природным камнем чередуют, кладут на известковой цемянке. Да так искусно подгоняют, словно под шнур.
Башня-стрельница вся в строительные леса взята.
Заметил Петруня Кузьму, вниз спустился, сказал:
- Се, Кузьма, отводная башня-стрельница с Золотыми воротами. От них каменные стены возведём с перекрытием. То крытый ход в город будет, а по краям для защиты срединной стрельницы ещё две башни поставим с зубчатыми парапетами…
Говорит Петруня и будто наяву всё видит.
- Вот там, Кузька, над Золотыми воротами поднимется надвратная церковь с золочёным куполом, а под воротами княжеская скотница для драгоценностей… Через два лета ты, Кузька, сам на всё поглядишь.
И, прикрыв глаза, помолчал, потом снова заговорил:
- Вчерашнего дня князь Ярослав зазвал меня и велел церковь делать из камня, подобную тмутараканской. Я же, Кузька, издавна иной мыслью тешусь. Не по подобию тмутараканской сделать бы, а чтоб царьградской Софии не уступала. Дорогим камнем её отделать, многоглавыми шеломами своими чтоб она небо подпирала, золотом глаза застила. А тому бы храму вечно стоять и Русь возвеличивать.
- И сколь лет те, Петруня, надобно, чтоб дивность такую создать? - млея, спросил Кузьма.
Петруня усмехнулся:
- Много, Кузьма, много! Пятнадцать ли, двадцать, но я сделаю, поверь… Вот с нынешнего лета зачну известь гасить…
Положив руку Кузьме на плечо, изменил разговор:
- Набахвалился я те, Кузька, пора и честь знать. Темень-то, а завтра вставать спозаранку…
Из освещённой восковыми свечами гридни доносились голоса. Стараясь не скрипнуть половицами, Кузьма на носках подошёл к открытой двери, заглянул. В гридне на лавках бояре сидят: воевода Александр Попович, а с ним рядом одноглазый ярл Якун. Подальше боярин Герасим с воеводой Будым, а напротив бояре Авдюшко и Степанко, Жадан и Кружалко, сын покойного Владимирова воеводы Волчьего Хвоста.
Князь Ярослав восседает на кресле красного дерева, строг, брови хмурит, перстами пушит подернутую сединой бороду. Увидел Кузьму, махнул рукой: дескать, уйди с глаз. Кузьма попятился, скрылся, но совсем не ушёл, слышит, о чём в гридне говорят.
- Мстислав письмо прислал, требует: «Дай Чернигов», - сказал Ярослав. - Коли отвечу ему «возьми», а он возжадится и Киев потребует.
- К чему вотчину покинул! - выкрикнул чей-то голос.
Кузьма прислушался, узнал боярина Герасима.
Того перебил ярл Якун:
- Заступим полками дорогу, воротим Мстислава в Тмутаракань!
- Надобно посольство к князю Мстиславу править, степенно проронил воевода Попович.
Воевода Будый долго простуженно кашлял, мешая говорить, наконец стих. Кто-то из бояр, Кузьма так и не Признал по голосу, поддержал воеводу Поповича:
- Спросить у князя Мстислава следует: к чему не хочет сидеть в Тмутаракани?
- Верный сказ, правь посольство к Мстиславу, князь, - зашумели бояре.
Ярослав постучал ладонью о подлокотник, призывая к тишине, и, не дожидаясь, повысил голос:
- Мудрость есть в словах ваших, бояре, мои советчики. Пошлём мы посольство. Думаю, править его те, боярин Герасим. Мы же на всяк случай полки наши изготовим и, коли не воротится Мстислав на отчий стол добром, силой прогоним.
Тёмноглазые, смолянисто-чёрноволосые касоги и русая голубоокая Русь - великое воинство, расставшись с ладьями, неторопко, с ночными привалами двигались к Чернигову. Залозным путём[133] вёл Мстислав многобойцовую дружину. Рядом с князем ладно держится в седле Добронрава. Ясным взором озирает княгиня бугристую, ковыльную степь, перевитую маковым цветом, сравнивает её с тмутараканскими просторами…
Молчит князь Мстислав, поглощён своими думами.
Добронрава знает, о чём его мысли. Заботит Мстислава сомнение: не станет ли Ярослав на его пути? Поймёт ли разумом, отчего он, Мстислав, ушёл из Тмутаракани? Захочет ли миром уступить Чернигов? А коли воспротивится, то не нарушает ли он, Мстислав, слова отцовского? Давно то было, когда сказал ему Владимир: «Не ходи ратью на брата старшего, коий сядет князем киевским…»
Но видит Бог, Мстислав не силой берет, а как меньшой брат просит…
- Река по праву руку, - нарушила его раздумья Добронрава.
Мстислав очнулся, поглядел из-под козырька ладони на блестевшую, будто застывшую воду.
- Голтав-река, княгинюшка. Треть пути осталась. - И, обернувшись к ехавшему поодаль дворскому, сказал: - На отдых станем тут. Распорядись, Димитрий, чтоб людей накормили, а нам с княгиней шатёр поставили.
Не являясь потемну к Мстиславу, боярин Герасим переспал под открытым небом. Благо ночь тёплая, сухая. У реки, по всей степи, огни мерцают, Мстиславовы воины костры жгут.
Поутру, едва заря погасла и солнце проглянуло, боярин Герасим кликнул отрока, велел облачать себя, чтоб как подобает посольство править.
Отрок извлёк из походной сумы шитый золотом кафтан, высокую шапку-боярку с алой бархатной тульёй и соболиной оторочкой, сапоги не пыльные, мягкие.
Герасим прикрикнул:
- Зерцало придержь!
И пока отрок держал на вытянутых руках большое серебряное зеркало, боярин костяным гребнем долго расчёсывал плешивую голову и куцую бородёнку. Наконец крякнул, проронил довольно:
- Подводи коня, поедем к Мстиславу…
Проведав о посольстве, дворский Димитрий просунул голову в шатёр, разбудил Мстислава:
- Княже, Ярослав паведщика прислал!
Мстислав не заставил ждать, вышел к боярину налегке, без кафтана, в шёлковой алой рубахе, атласных портах, вправленных в сапожки. Пригладил русые, тронутые серебром волосы, проговорил приветливо:
- Рад видеть тя, боярин Герасим.
Герасим с коня долой, отвесил князю поясной поклон, коснувшись земли перстами правой руки.
- От князя Ярослава к те, князь. Не дерзости ради, а по княжьему повелению речь моя. Послал меня князь Ярослав спросить тя, князь, зачем покинул ты Тмутаракань, к чему Чернигов ищешь?
- Когда брат мой Ярослав из богатой и вольной Новгородской земли ушёл и всей Русской землёй завладел, не спрашивал я его, к чему это. Я же не Киев прошу, а Чернигов. А от Тмутаракани не отказываюсь, то тоже моя земля…
Герасим сделал шаг вперёд, сказал смело:
- Князь Ярослав не даёт те Чернигов и велит воротиться в Тмутаракань.
Мстислав потемнел лицом, ответил раздражённо:
- Передай, я ему не челядин, а князь и на отчую землю право имею, как и он. А со своего пути не сверну, пусть не стращает.
- Ох, князь Мстислав, не искушай себя.
- Слова непотребные говоришь, - озлился Мстислав, - и посольство правишь не по чести. Ворочайся к Ярославу и скажи, что я иду не один, а с дружиной, и коли он силой надумал мериться, не побегу. Теперь же ступай, боярин Герасим.
Круто поворотив, Мстислав направился в шатёр.
2
Гридин Василько с нетерпением дожидался княжеского выхода. Привёл своих рынд Пров, назначенный совсем недавно их десятником. Рынды все на подбор, молодец к молодцу, броней поблескивают, сдерживают ретивых коней. Василько засмотрелся на Прова. Вот таким молодым и он был, когда в Тмутаракань ушёл. Не заметил, как время пролетело…
Переступил Василько с ноги на ногу, руки на перильце положил. Тяжко давит грудь кольчуга. Не предстоящий бой страшит гридня Василько, а совесть гнетёт…
Раздались шаги. Василько поднял голову. На крыльце показался Ярослав в полупанцире, поверх брони багряница, отороченная горностаем, накинута. Положив руки на рукоять меча, он окинул взором двор, видно высматривал княгиню, и медленно, прихрамывая, принялся спускаться по ступенькам. Увидев Василька, приостановился, вскинул брови:
- А ты почто не в полку? Он-то давно выступил.
Василько ответил тихо, но внятно:
- Князь Ярослав, остался я оттого, что потребность имею к тебе. Дозволь её высказать.
- Ну, говори. Вишь, княгиню ждать заставляешь.
С женской половины вышла Ирина в парчовом платье, голову шёлковый плат обвил, лицо бледное.
- Князь, прошу тя, освободи меня от боя.
- Ты о чём? - переспросил удивлённо Ярослав, не сразу сообразив, что говорит ему этот воин.
- Освободи меня, князь, от этой рати, - не отводя глаз, снова повторил Василько свою просьбу. - Три лета я у тя в дружине, князь, а до того, коли не забыл, служил я князю Мстиславу. Ныне те, с кем ты, князь, биться собрался, мне товарищи, и рука моя не обнажит меч против них. Пойми меня, князь…
Потупил голову Ярослав, долго хмурился, наконец поднял глаза на Василька:
- Ты воин, поступаешь по чести, а я тя не неволю.
Сказав это, он сошёл с крыльца, обнял княгиню.
- Ну, Иринушка, ехать мне надобно.
Рта не раскрыла княгиня Ирина, не проронила скупой слезы. Кровь варяжская холодная поборола.
Гридин подвёл коня, придержал стремя. Звеня железом, Ярослав уселся в седло, разобрал поводья. Сытый конь, приплясывая, взял с места в рысь. Пров приподнялся в стременах, взмахнул одетой в кожаную рукавицу рукой, и рынды поскакали за князем.
Василько посмотрел вслед задумчиво: «Где мудрость князей, отчего войной идут друг на друга? Иль не могут полюбовно спор решить? А речь оба, и Ярослав, и Мстислав, о Руси ведут, и оба будто за неё радеют. Ин же как городом поступиться, так мечи обнажают…»
Постояв ещё немного, Василько направился к коновязи. Отвязав узду, гридин уселся верхом, пустился за дружиной.
Сошлась русь за Лиственом[134] не на братчину[135], а схлестнулась в кровавой усобице…
Желтели осенней позолотой леса, и алела рябина. В тот день хмурое небо нависло низко над землёй и скрыло солнце…
Широким строем развернул полки князь Ярослав, тугим луком напружинились тмутараканцы…
Разглядел Мстислав, как наёмные варяги железным клином выдались, сказал:
- А пошлю-тко я против свевов черниговских удальцов.
И поставил в челе полк пеших черниговцев, что привёл ему на подмогу посадник Ростислав. На крылах касогов выставил, а отборной верхоконной дружине велел ждать своего часа.
Полощет ветер голубые княжеские стяги, раскачивает святые хоругви. Русские хоругви над русскими полками.
Запели серебряные трубы, и закованный в железо одноглазый ярл Якун первым повёл своего варяжского «вепря». Взяли их «свинью» в топоры и шестопёры пешие черниговцы, сошлись грудь с грудью. Гикая и визжа, ринулась на сечу касожская конница.
В звоне металла, в треске копии потонули крики и стоны, в смертельных судорогах храпели кони…
Время на ночь перевалило, крупными каплями сорвался грозовой дождь. Перечертила молния небо, осветила искажённые злобой лица…
Люто бьётся русь!
Шлёт тысяцкий Роман гонца к Мстиславу:
- Не подоспело ль дружине за мечи взяться?
Встал Мстислав в стремена, видит, нет никому перевеса, решился:
- Скажи боярину Роману, пора!
«Пора!» - пропели трубы.
- Пора! - откликнулась Мстиславова дружина и ринулась, выдохнув единым голосом: - Тму-та-ра-кааань!
В топоте застоявшихся копыт качнулась земля. Врубились гридни. Не выдержали киевляне свежесильного удара, попятились, побежали…
О том сражении, тайно от князя Ярослава, запишет погодя Кузьма сии слова:
«…А от Листвена, положив полки многие, бежал князь Ярослав, минуя Киев, искать защиты у Новгорода. Ярл же Якун, в бесславии погубив варяжскую дружину и потеряв на поле брани своё златотканое корзно, за море уплыл и там умер, не вынеся позора…»
Ветрено… Ярко зажёгся восход.
Затихло поле. В Листвене-городке отдыхают воины от боя, и только бодрствует князь Мстислав. Кутаясь в корзно, медленно обходит поле, подолгу стоит перед убитыми, вглядывается в мёртвые лица. Вот лежат тмутараканцы, а рядом вечным сном спят Ярославовы гридни. Там, не выпустив из рук сабли, распластались касоги. Как шли клином варяги, так и смерть приняли от черниговского топора…
- Зри, князь, зри, как русич русича изводит, - раздался позади укоризненный голос.
Вздрогнул от неожиданности Мстислав, оглянулся. Узнал неизвестно как появившегося Василька, спросил:
- И ты против стоял?
- Нет, - покачал головой Василько, - не был я тут, и попусту, княже, твоё злобствование.
- Не злобствую я, - вскинул брови Мстислав. - Скорблю, глядючи, к чему доводит наша княжья котора[136].
Вишь, - обвёл он рукой вокруг, - и я в том повинен. - И после долгого молчания сказал: - Велеть, чтоб тела их земле предали по чести.
И пошёл, скорбно потупив голову. Ветер теребил ему волосы, срывал корзно. Чувствуя, что Василько идёт за ним, Мстислав снова заговорил:
- Полонённые гридни сказывают, что Ярослав в Новгород отправился…
Василько ничего не ответил, и Мстислав продолжал:
- Хочу просить тя, чтоб ты, Василько, письмо моё свёз ему. Пускай воротится в Киев, отступится от Чернигова. Довольно раздоров, довольно губить Русскую землю. Неужели не урядимся мы? Ему Киев, мне Чернигов и Тмутаракань, где мой посадник сидит, Ян Усмошвец… Так доставишь ли письмо Ярославу?
- Повезу, князь! Немедля поеду!
…В то же лето, собравшись у Городца, переделили братья Киевскую Русь. Одному земли по правую руку от Днепра, другому по левую да ещё Тмутаракань с Белой Вежей. Сел Ярослав в Киеве, Мстислав в Чернигове…
КНИГА ВТОРАЯ. ЧЕРНИГОВ
СКАЗАНИЕ ПЕРВОЕ
Мысли - что птицы: они прилетают неожиданно, будоражат память человеческую. Мысли уносят в прошлое, они летят, опережая жизнь человека…
1
очью разыгрался порывистый ветер, и Десна взыграла. Волны с шумом плескались о берег, и их рокот доносился до княжьих палат. Небо заволокли сплошные тучи, и оттого в княжеской опочивальне сделалось темно, слюдяные оконца едва пропускали свет. Мстислав лежал на широкой лавке, покрытой медвежьей шкурой, укрывшись лёгким одеялом, и слушал вой ветра.
В палатах было не жарко, печи давно погасли, остыли, но князь холода не чувствовал. Он пробудился давно, ему не спалось. Мысли блуждали, перебрасывались с одного на другое. Вот уже на пятый год перевалило, как он в Чернигове. Прошлым летом пришли к нему касожские воеводы.
- Князь, - сказали они ему, - мы исполнили уговор, какой был у тебя с Редедей, касожские полки стояли с твоей дружиной на Лиственном поле, а теперь отпусти нас домой. Там в аулах наши жены и дети. Нас зовёт к себе земля предков.
Мстислав согласился:
- Вы хорошие воины, смелые, как барсы, и честные. Мне вас будет не хватать, но насильно держать не стану.
Касоги ушли. Когда они покидали Чернигов, Мстислав устроил для них пир. На нём он попросил касогов:
- Коли случиться какой опасности Тмутаракани, обещайте прийти на помощь воеводе Усмошвецу.
Мысли перескочили к поединку с Редедей. Да, то было честное единоборство. Окажись касожский князь чуть увёртливей, быть бы мёртвым Мстиславу… А ещё было в их уговоре: победителю владеть жёнами побеждённого, но он, Мстислав, не стал тем пользоваться и отпустил жён Редеди. К чему они русскому князю?
Подумал о жёнах Редеди, и на мысль Добронрава явилась. Почему-то такой, какой впервые увидел на берегу моря у рыбацкого баркаса. А потом в её домишке уху ел… Как же всё это было и давно, и недавно, будто вчера.
И сеча на Лиственном, мёртвые и раненые, кровь и грай воронья. Бегство Ярослава и ряда с ним. Нынче пока мир между ними, но кто знает, не случилось бы лиха. Нет добра от распрей меж братьями. Вон что от злобствования Святополка произошло!
Вспомнились Мстиславу братья Борис и Глеб. Борис, добрый и ласковый, а Глеб совсем юный, но не пожалел их Святополк, за великое княжение хватаясь. Даже ляхов на Русь навёл. Сказывают, после Святополковой смерти его жена Марыся у отца своего Болеслава укрылась. Смирится ли ляшский король со смертью зятя своего, Святополка, не вздумает ли Русь войной испытать, он ведь алчности неуёмной?.. Ко всему за спиной Болеслава стоят слуги папы римского. А они коварны… Но ежели ляхи на Русь пойдут, тогда Мстислав и Ярослав встанут заедино.
Сел Мстислав, босые ноги утонули в мягкой медвежьей шерсти. Этого медведя он взял нынешней зимой, поднял с зимней спячки. Здоровый оказался, разъярённый, насилу одолел его. Мстислав подошёл к оконцу, прильнул к слюде. Темень, и ничего не видать. С крепостных стен доносились окрики дозорных: