– Но… Ловко ли?

– Такое дело! – воскликнул Яков и стал одеваться.

– А с этой канальей церемониться нечего, его бы под суд надо, да неловко. Вы просто разрешите мне еще как нотариусу, и я сделаю судебному приставу заявление о существовании векселей Можаева и Дерунова.

– Отлично! – согласился Весенин.

– Далее, – говорил Яков, уже одетый, – Лапа, наверное, уедет с вами. Надо его познакомить с Можаевым; я же вплоть до известия от вас буду сторожить все отходящие поезда. Ну, до свидания! Я прикажу подать вам чаю!

Он кивнул Весенину и сбежал вниз.

Гроза утихла, но дождь все еще лил как из ведра и напоминал Весенину громкий плач. Смутно было на душе. Он жалел и его, и ее и мгновениями вдруг пугался при мысли, что, может быть, в поисках своих они найдут только труп.

Как поступил бы он на месте Можаева? Конечно, так же. Даже без любви – так же; может ли тут быть два решения?.. Однако он и устал!.. Он вздрогнул и открыл глаза. Заспанная прислуга внесла стакан чая и ром.

Он с жадностью стал пить горячий чай.

Внизу хлопнули двери, послышались шаги.

Вошел Долинин с незнакомым человеком.

Так вот он, Лапа! Этот полусонный апатичный господин с полуприкрытыми глазами. Весенин подал ему руку и с недоумением взглянул на Якова, но тот твердо сказал:

– Алексей Дмитриевич согласился помочь вам. Он знает в лицо Елизавету Борисовну, и это облегчит дело. Он готов хоть сейчас, и потому…

– Едем! – делая последний глоток, окончил за него Весенин и встал. – За все вам спасибо, – благодарил он Долинина, крепко встряхнув ему руку.

– Глупости! – ответил тот. – А я сделаю заявление и буду следить! Ну, помоги вам Бог.

Лапа молча следовал за Весениным и молча уселся с ним в коляску.

– Гони вовсю! В Можаевку! – приказал Весенин, и коляска снова заметалась из стороны в сторону. Весенин первый прервал молчание.

– Как вы думаете ее искать? – спросил он.

– А? Что? – переспросил Лапа, словно очнувшись. Весенин нетерпеливо повторил вопрос.

– Я еще ничего не думаю, – ответил он, – Яков Петрович попросил меня. Я для него согласился. Мне нужно прочесть письмо, видеть дом, комнату, тогда…

Он замолчал и, казалось, погрузился в дремоту, потом вдруг спросил:

– Как вы спохватились ее? Когда? Кто?

– Я не знаю!

– Надо все знать, – ответил он и опять замолк.

Восток уже алел; дождь слабо сеял с хмурого неба, дул свежий ветер. Коляска сделала два бешеных скачка, завернула и въехала во двор.

– Ее бегство тайна для всех, – торопливо предупредил Весенин Лапу, выходя из коляски. – Я привез доктора!

Лапа молча кивнул головою и поплелся следом за Весениным.

Можаев вскочил при его входе. Он лежал на диване, прикрывшись пледом, одетый, и теперь, при борющемся свете лампы с дневным светом, показался Весенину еще страшнее.

– Ну, что? Нашли? Кто это? – вскрикнул он, отступая при виде Лапы. Тот скромно поклонился. Весенин поспешил объяснить.

– Разве нельзя было без этого? – с упреком прошептал Можаев. Весенин покраснел.

– Нет, – ответил он твердо, – надо быть в доме, надо следить на вокзале, надо везде искать! Долинин и Алексей Дмитриевич по службе умеют хранить тайны.

Можаев опустил голову.

– Что же, пусть ищет! – сказал он упавшим голосом.

Лапа выступил вперед и твердо изложил свои желания видеть письмо, видеть ее комнату, дом.

– Проводи его, покажи! Письмо вот! – покорно ответил Можаев.

Лапа сел к столу и внимательно прочел письмо, потом, нагнувшись, он поднял с полу конверт, разгладил его рукою и внимательно осмотрел его.

Можаев оживился. Следя за Лапою, он становился все внимательнее. Наконец, Лапа обернулся к нему.

– А как вы получили это письмо? – спросил он.

– Я не получил, а сам взял у нее со стола, – ответил Можаев.

Он замолчал. Молчал и Лапа. Можаев провел рукою по лицу и продолжал:

– Было часов одиннадцать. Я пошел проститься с нею, комната растворена… беспорядок. Я увидел письмо и взял…

– Одиннадцать? – Лапа вынул часы и взглянул на них, потом встал.

– Покажите ее комнату! – сказал он.

– Скажите, она жива? – дрогнувшим голосом спросил Можаев.

Лапа пожал плечами.

– Верно одно только: она не думала о смерти, когда писала, а там… по дороге!

– Ах! – простонал Можаев.

– Ты ляг! – сказал Весенин, выходя с Лапою. Они прошли и осмотрели комнату. Потом Лапа обошел дои и через балконную дверь вышел в сад.

– Ворота запираются? – спросил он. Весенин кивнул.

– Сад выходит на двор, на дорогу и?..

– На луг, – ответил Весенин.

– Идемте туда, – твердо сказал Лапа.

Весенин повел его по саду к стороне, выходящей на луг. С каждым словом, с каждым шагом он проникался уважением и доверием к этому полусонному человеку.

– Она не могла выйти через двор. Надо было бы беспокоить сторожа; не могла и на дорогу, потому что, я видел, – там каменная ограда. А здесь?..

Весенин указал на длинный забор, закрытый до половины кустами малины и крыжовника.

– А! Посмотрим!

Лапа подошел вплотную к забору и осторожно пошел вдоль него.

– Вот! – сказал он, остановись подле выпавших из забора досок. – И вот! – он нагнулся и снял лоскут материи, зацепившийся о гвоздь нижней поперечины.

Весенин вскрикнул.

– Куда можно выйти через этот луг? – спросил Лапа, вылезая на луг.

Весенин пролез за ним.

– Если идти прямо, то будет проселочная дорога на деревни Ворсклово, Турово, Слезино и Погост.

– Так! Ехать можно?

– Понятно!

– Дайте мне лошадь и объясните дорогу, – сказал Лапа, пролезая обратно в сад.

Весенин торопливо повел его домой.

– Он нагонит ее, – уверенно сказал он, вводя его к Можаеву. – Я ручаюсь вам!

Можаев с мольбою взглянул на Лапу.

– Я ничего не пожалею, найдите ее. Скажите ей…

– Вы сами ей все скажете, – перебил его Лапа, – я найду ее, и вы к ней приедете!

– О, да, да! Боже, как мне благодарить вас за услугу, – вскричал Можаев.

Лапа покачал головою.

– После, после. Вам отдохнуть надо, укрепиться! – сказал он добродушно.

В дверь кабинета постучали.

– Лошадь готова, – сказал Весенин, – идемте!

Лапа приостановился.

– Дайте мне денег, мелочи!

Можаев кинулся к столу и раскрыл ящик, полный мелкой монеты.

– Вот, – торопливо сказал он, – это для конторы. Для расчета, берите!

Лапа взял несколько свертков и опустил их в карман пальто.

– Теперь ведите меня! – сказал он.

XXVI

Весенин вернулся в кабинет и уговорил Можаева лечь. Он стал послушен, как ребенок, и тотчас лег. Весенин накрыл его пледом и, поправив подушки, сел подле него.

Как велика сила любви! Ничтожного человека она превращает в героя, сильного – в слабое и беспомощное создание. Умный, находчивый Можаев растерялся: энергичный человек, который один боролся с десятками, обратился в слабого ребенка только потому, что молодая жена его оставила.

– Я чувствую, как падают мои силы, – слабо заговорил он, – но в то же время знаю: найди он ее, и силы ко мне вернутся. Если же он ее не найдет или… что еще хуже… я умру! Я не могу вынести мысли, что все время со мною она была как в тюрьме, страдала, и я не знал этого, не догадывался!.. Чем искуплю вину свою перед нею?..

– Вы же любили ее, – сказал Весенин.

– Любил! – Можаев приподнялся и сбросил плед. – Слово не передает моего чувства!.. Но я должен был понять ее, стараться об этом. Ведь она не обманывала меня. Она говорила мне: я глубоко вас уважаю, как умного и честного человека; взамен любви я дам честную привязанность. Безумец! Я пошел на эту подлую сделку! Разве я не знал, что сердце ее запросит любви; разве я не видел, что она почти ровесница моей Вере. Не суди меня, Федор Матвеевич, я уже осудил себя. Мой товарищ, умирая, поручил мне дочь, и вот моя опека! Жалкий, нечестный старик!..

Он упал на подушку, и голова его заметалась. Весенин нагнулся над ним и стал успокаивать его, но сам чувствовал, что перед нравственной пыткой старика слова его бессильны.

День уже вступал в свои права. Ясный, ликующий день над землею, омытой дождем. Мир и любовь вместо смятенья и ужаса! Ясное, чистое небо вместо грозовых туч, животворное солнце вместо грозного блеска молний!..

Можаев задремал. Весенин вышел распорядиться по дому и по конторе. Люди просыпались. Он с тревогою думал, как спасти имя Елизаветы Борисовны от пересудов прислуги и скрыть переполох в доме. Он осторожно пробрался в спальню Елизаветы Борисовны, привел в ней все в видимый порядок и нарушил строгую чинность постланной постели; после этого он запер дверь в спальню и, сойдя в людскую, приказал ставить самовар.

– Пожалуйста, – сказал он молодой горничной, – скройте от барышни, что Сергей Степанович захворал, барыня вернется и скажет ей!

– Помилуйте, Федор Матвеевич, разве мы бесчувственные какие, не понимаем! – ответила горничная, и по ее лицу Весенин сразу увидел, что совершенно напрасны были все его предосторожности.

– Уберите комнату барыни, – сказал он ей внушительно – строго, подавая ключ от спальни.

Как быстро, незаметно промелькнула ночь, так томительно, долго тянулось утро. Весенин с нетерпением ждал выхода Веры, поминутно заглядывал в кабинет и без конца прислушивался, когда ему слышался конский бег на дороге…



Мучительна была истекшая ночь!

Под проливным дождем, сбиваемая резкими порывами ветра, замирая испуганно при ударах грома, в паническом страхе погони, Елизавета Борисовна бежала все вперед и вперед, спотыкаясь, падая, поднимаясь и ускоряя свой неровный шаг. Быстрые кони преодолели пятьдесят верст, а она, измученная; усталая, пробежала только длинное село, перелесок, скошенный луг и, обессиленная, упала у дороги в намокшей одежде, забрызганная грязью, в полубессознательном состоянии. Ей слышалась погоня; она силилась подняться, судорожно хватаясь руками за землю, и бессильно опускалась; вокруг чудились крики, голоса, ее куда‑то несли, она рвалась и, снова теряя силы, впадала в забытье, невыносимый кошмар душил ее, и она стонала…

В бледных сумерках наступающего утра Лапа свернул с узкой колеи на луг, подъехал к самому забору можаевского сада и медленно, осматривая каждую кочку, объехал весь луг, потом снова выехал на дорогу и шагом поехал по ней, вглядываясь в редкий осинник, поросший по краям дороги. Зоркий глаз его не усматривал никаких признаков. Не будь ночь так ужасна, ни один след не остался бы не замеченным им.

Огромное село раскинулось перед ним; он переехал узкою дорогою поле, растворил ворота и въехал на улицу. Несмотря на ранний час, в селе уже просыпались. Стоя посреди улицы, пастух, пронзительно дудя в длинную дудку, созывал скотину, бабы вереницею шли за водою.

Лапа подстегнул лошадь и поравнялся с ними.

– Эй, молодки! – окликнул он их весело. – Скажите ради Бога, не стучался ли ночью к кому‑нибудь странник в окошко? Надобно мне его больно!

Бабы испуганно столпились и зашептались друг с другом.

– Не, милый человек, – звонким голосом ответила одна за всех, – никого не было!

– Да кому и идтить было в такую ночь! – заметила другая.

Лапа кивком головы поблагодарил их и задергал вожжами.

«Прошла или обошла стороною, – думал он, – но тогда она должна просто блуждать без дороги, а случись это в темную грозовую ночь, она не ушла бы с луга, кружа по нему».

– Ну, ну! – прикрикнул он на лошадь и, обогнав стадо, выехал из села.

– На Турово прямая дорога? – спросил он пастуха.

– Во, во! – закивал пастух, указывая хворостиной. – Так все идет! Потом леском будет, а потом лугом, хорошие луга пойдут, а там и Турово.

– Далеко?

– Шесть верст, милый человек!

– Ну, ну! – Лапа снова тронул вожжи и теперь уже крупной конской рысью помчался по узкой проселочной дороге, грузно встряхиваясь на каждой кочке.

В Турове все уже проснулись. Стадо уже угнали, бабы принесли воду, мужики ушли в луга, и ребятишки весело бегали по улице, шлепая по лужам босыми ногами.

Лапу вмиг окружила их веселая толпа.

– А что, ребятки, – спросил Лапа, останавливая лошадь, – не стучался ли ночью к кому странник, человек Божий, а?

– Странник? – спросил белокурый мальчуган и, тряхнув головою, ответил: – Не! Никого не было! Мне тятька бы сказал!

– А у вас?

– Не, дяденька! Никого не было, – отвечали мальчишки хором.

– А урядник на лугу человека изловил, вот что! – произнес кто‑то.

– И врешь, бабу! – с азартом поправил его рыжий мальчик.

Лапа оглянулся.

– Может, странника, старика? – спросил он.

– Не!

Из толпы выделился мальчишка и бойко заговорил:

– Бабу! Мокрую такую и в сером балахоне. Семен Елизарыч под утро нашел ее, ее волоком и поволокли. Прямо к становому на дом.

– А где становой у вас?

– А вон, дяденька! – и мальчишки гурьбою устремились к красивой избе, на которой красовалась железная доска с надписью: «Канцелярия пристава 4–го стана».

Лапа бросил вожжи и торопливо вошел в квартиру пристава.

– Пристава мне! – сказал он, входя. Навстречу ему поднялся заспанный урядник.

– Спят – с!

– Разбуди!

Урядник почесал в затылке. Лапа опустил руку в карман, протянул сжатый кулак уряднику, урядник в свою очередь разжал и сжал свою руку, после чего лицо его тотчас озарилось готовностью и вся фигура выразила глубокое почтение к особе Лапы.

– Ты нашел женщину?

– Так точно – с! В бесчувствии – с! На лугу, у дороги.

– Где она?

– В покое – с! Пристав приказал сперва в холодную, ну а потом велел в покой. Где то есть у них допрос делают!

– Буди его! – нетерпеливо крикнул Лапа. Урядник стремглав бросился во внутренние комнаты.

Десять минут спустя Лапа прошел туда же, приглашенный урядником. Еще десять минут – и он, улыбаясь сам себе, сел в дрожки и погнал лошадь во весь ее бег, а в квартире станового шла суета.

Поднятая с постели жена его торопливо постилала в гостиной на широком диване чистое белье, в кухне стряпуха ставила самовар, урядник помчался сломя голову за земским врачом на пункт, а становой суетливо облекался в полную полицейскую форму.

– Ну, ну, ну! – погонял Лапа лошадь. – Скачи, лошадка, ты везешь добрые вести!..



Весенину было невыносимо трудно лукавить с Верою.

– Вы здесь, так рано? – с изумлением воскликнула она, сойдя в столовую. – Что случилось?

Весенин придал себе беспечный вид.

– Приехал в контору перед работою. Это для вас рано, а я с четырех часов уже на ногах! – ответил он.

Вера, видимо, успокоилась.

– Выпейте чаю с нами; я налью! Сейчас придут папа и мама!

– Барыня не придут, им нездоровится. Просили к себе подать, – быстро соврала горничная, лукаво взглянув на Весенина.

Он покраснел.

– Сергей Степанович уехал на мельницу! – сказал он Вере. Вера обеспокоилась. Она вспомнила, что мачеха не пустила ее к себе вчера вечером, и сомнение запало в ее душу.

– Я снесу сама маме! – сказала она. Горничная смутилась.

– Барыня просили… – начала она. В это время из кабинета раздался резкий звонок.

Вера с упреком взглянула на Весенина, который быстро вскочил.

– Это звонит папа! – воскликнула она, рванувшись с места. – Что случилось? Зачем вы лжете?

– Вера Сергеевна, голубушка Вера, – остановил ее Весенин, – я вам все скажу потом! – и, оставив Веру в полном недоумении и страхе, он прошел в кабинет.

Можаев проснулся.

– Вернулся? – спросил он.

– Нет еще.

– Сколько прошло времени?

Весенин посмотрел на часы.

– Два часа!

– Как мучительно ожидание, – прошептал Можаев.

– Я уйду и пришлю тебе чаю, – сказал Весенин, – я с Верой.

– Иди, иди!

– Налейте стакан чая, – сказал Весенин Вере, – я снесу его Сергею Степановичу!

– Он болен?

Весенин отрицательно покачал головою.

– Я вам все скажу, – повторил он и снова вышел.

Возвратясь, он напился чаю и, выйдя с Верою на балкон, взяв ее за руку, начал:

– Я вам расскажу семейную тайну, но вы должны помнить, что этим я нарушаю волю Сергея Степановича, а потому никогда, ни под каким видом вы не должны показывать, что знаете ее.

Побледневшая Вера кивнула головою. Весенин стал рассказывать, стараясь щадить целомудрие Веры, но она ясно понимала все недосказанное.

– Я всегда ненавидела этого Анохова! – сказала она в самом начале рассказа.

Звонок Можаева три раза прерывал рассказ. Три раза спрашивал Можаев – вернулся ли Лапа, и три раза Весенин отвечал отрицанием.

Вера вся трепетала, слушая рассказ. Под конец она не выдержала и зарыдала.

– Бедная мама! Бедная мама! Что с ней? Где она? О, как я хотела видеть ее вечером, и она меня не пустила!.. Вы думаете, он найдет ее?

– Наверное!

– Живою?

Вера даже затряслась при этом вопросе.

– Живою! – ответил ей незнакомый голос. Весенин быстро обернулся.

– Лапа! – воскликнул он. – Вы нашли ее?

Лапа кивнул головою. В кабинете Можаева снова звенел звонок.

Весенин вбежал в кабинет.

– Собирайся. Она найдена! – закричал он.

Вся прежняя энергия вернулась Можаеву. Он вскочил с дивана и подбежал к Лапе.

– Как мне благодарить вас, – воскликнул он. – Где она? Как вы нашли ее?

– После, теперь поедем.

– Едем, Федор Матвеевич.

Но Весенин уже хлопотал на дворе. Снова выкатили коляску и торопливо впрягли в нее лучшую тройку.

Лапа и Можаев вышли на двор и через минуту мчались по неровной дороге…

Вера, задумавшись, сидела на балконе.

– Федор Матвеевич, отчего все это? – спросила она.

– Что? – не понял ее сразу Весенин.

– Ах, это! Вот Долинин, Анна Ивановна, мама. Ведь они все, – она запнулась, – несчастные.

– Оттого, дорогая моя, что они все неуравновешенные. У них чувство, воображение развиты настолько, что перевешивают трезвый ум, и их никогда не может удовлетворить жизнь. Требований у них к ней столько, что они всегда и в любви, и в разочаровании несчастны.

– Все желают себе счастья, – ответила Вера.

– Но надо знать, что желать. Желай возможного. На земле есть много счастия, если человек сумеет поставить себя – ну, хоть на второй план. А то все для себя, потом и обижаются.

– Вы нашли свое счастье? – спросила его Вера, в упор глядя на него.

Весенин смутился.

– Я счастлив по – своему, – ответил он уклончиво.

– Неправда, – качнула головкою Вера, – я знаю вас! Вы иногда печальны. Вы не можете быть счастливы, потому что поставили себя чуть не на последний план, а говорите только так!.. Когда я думаю, что вот вернетесь вы домой и там сидите одни с этой Ефимьей, мне делается грустно. И это теперь, а зимою? Все занесет снегом, волки воют, вокруг никого…

Весенин тяжело вздохнул.

– Этого нельзя изменить, – сказал он.

Она быстро встала и, краснея, взглянула на него.

– Женитесь!

Он натянуто засмеялся.

– Кто пойдет за меня? Я даже не умею говорить с женщинами.

– За вас? – лицо Веры вспыхнуло. – Вы такой добрый, умный, честный, смелый и спрашиваете? Да всякая должна счесть за… – голос ее пресекся.

Весенин схватил ее руку, счастье волной подхватило его, и он нагнулся к пылающему лицу Веры.

– Ну, если бы я сказал вам?.. – прошептал он.

– Я бы! – Вера вдруг обвила шею Весенина руками и горячо поцеловала его. – Вот! Я всегда, всегда…

И, вырвавшись из его объятий, она убежала с балкона.

А в это время Можаев стоял на коленях подле дивана, на котором лежала бледная, изнуренная Елизавета Борисовна, и, целуя ее холодные руки, говорил ей:

– И как могла ты решиться уйти от меня? Не ты, а я виноват во всем, и мы все поправим. Это злое прошло и не вернется. Не бойся меня: ты и Вера – мои дочери. Мое счастие – твое счастие!

Елизавета Борисовна слушала его, закрыв глаза, и вдруг, обняв его, зарыдала:

– Ты простил! Я знала это и боялась этого больше всего, а теперь мне легко. Ты не гонишь меня, не презираешь?

– Что ты, Лиза! Разве я сам без ошибок!

– Ну, а я… я клянусь быть только твоей, жить только для тебя… верь!..

Она прижалась к его плечу и замерла в волнении. Можаев не выдержал и глухо зарыдал.

– Жизнь моя, счастье мое! – сказал он, прижимая к груди ее голову.

Елизавета Борисовна отдалась его ласкам и в первый раз в жизни почувствовала себя счастливою.

XXVII

Был обеденный час, когда Лапа вошел в столовую, в которой сидел Яков Долинин. Он быстро встал навстречу нежданному гостю.

– Ну, что сделали? Ее здесь не было.

– Она уже дома, – ответил Лапа, садясь к столу, и словно нехотя рассказал про свои поиски.

– И труда‑то не было, – окончил он рассказ, – нужно было только открыть направление, а там… далеко ли она уйти могла?!

Яков засмеялся.

– Вы гениальный человек и цены себе не знаете! – сказал он.

– А вот и знаю, – ответил Лапа, – вы и не думаете, зачем к вам пришел!

Долинин вопросительно посмотрел на него.

– Контору у вас купить. Вот зачем! Будет с меня в роли писаря околачиваться. Можаев дает деньги, экзамен я хоть сейчас сдам, а там женюсь. Чего еще! – он усмехнулся и потер руки. – Дело за вами только.

– За мной? – Яков пожал плечами. – Забирайте себе всю обстановку, я за нее с вас полушки не возьму. Вы спасли моего брата. Хотите еще Грузова в придачу?

– Грузова? Ну, ах, оставьте! Этот почтенный Грузов, вместе с Косяковым, делил деньги Можаевой.

Яков отшатнулся.

– Откуда вы это знаете?

– Я? – Лапа прищурился. – Я совершенно случайно. У Захаровых служит Луша, эта Луша дружит с моей Феней и состоит невестою кондитера с гор; на горах же живут эти приятели, и все толкуют про их дружбу и внезапное обогащение. Раз я знаю, откуда богат Косяков, ясно, откуда богатство и Грузова. Может быть, он получил векселя для протеста, узнал про смерть Дерунова и удержал их. Дерунов, оказывается, собирался протестовать их.

Яков покачал головою.

– Я рад, что расстался с ним, – сказал он. – Ну, а на ком же вы женитесь?

Лапа засмеялся.

– На Фене! Она славная девушка: и любит меня, и не привереда. До сих пор была во всем помощницей. Вот и теперь. Я здесь с вами, а она на кладбище Ивану спектакль готовит. Ну – с, пойду и я! – сказал он, вставая. – Так решено?

Яков крепко пожал ему руку.

– В любое время приходите – и оформим! Я хочу ехать послезавтра, но могу день, два промедлить. Хотя скучно! – сказал он.

Лапа ушел. Яков тоскливо огляделся. Действительно, скучно. Дом, с которым он свыкся, «отдается внаймы или продается»; люди, к которым он привык, останутся в родном городе, из которого он сам себя осудил на изгнание. Пуста и холодна его жизнь. Ему на миг стало завидно Лапе, который женится на Фене. Огласятся эти комнаты веселым женским смехом, детскими голосами, и, словно солнце, озарятся эти унылые покои холостяка. Он встал из‑за стола и, тяжело ступая, пошел к себе на верхушку, где провел так много времени в счастливом покое.

Лапа зашел на квартиру Казаринова.

– Где вы пропадали сегодня, Алексей Дмитриевич? Так нельзя, ей – Богу! – встретил его следователь упреком.

Лапа хмуро взглянул на него.

– Занят был, по экстренному делу!

Казаринов всплеснул руками.

– Смилуйтесь, – воскликнул он, – экстренное дело, когда у нас – у нас – это проклятое убийство! Гурьев смеется, председатель торопит. Конец июля, два месяца – и никакого следа!

Лапа усмехнулся.

– Дайте мне приказ об аресте. Я сегодня арестую настоящего убийцу, – сказал он.

Следователь даже подпрыгнул.

– Вы? Настоящего? Когда я…

– Ничего не мог сделать, – окончил Лапа, – ах, Сергей Герасимович, да разве, в кабинете сидя, до чего‑нибудь вы додумаетесь, что найдете? Надо на людях искать, спрашивать, нюхать. Разве это ваше дело?

– Кто же это, милый Алексей Дмитриевич? А?

– Пока не скажу!

– Но ведь в приказе я должен же имя проставить! – взволновался Казаринов.

– Оставьте пробел, а впрочем, как хотите. До свиданья!

Лапа повернулся к дверям. Казаринов удержал его за рукав.

– Вот уж и недоволен! – сказал он. – Ну, полно, полно! Я напишу!

Он сел за стол и достал бланки.

– Только, – приноравливаясь писать, сказал он, – пусть это между нами. А?

– Никому не скажу! – усмехнулся Лапа, беря приказ об аресте.

Не заходя домой, он прошел в полицию, предъявил приказ, проставив в нем имя Ивана Кочетова, и в сопровождении двух полицейских направился на местное кладбище. Навстречу им показался Иван. Он был неестественно весел. Глаза его сияли, он шел смеясь, говоря сам с собою и размахивая руками. Сзади него шла Феня, делая Лапе знаки. Лапа сравнялся с Иваном и положил ему на плечо руку.

– Ну, доволен! – сказал он. – Получил благодарность?

Иван испуганно отшатнулся от него.

– Дурак, – сказал Лапа, – ведь это нарочно писано, чтобы тебя поймать. Ну, кто убийца, говори теперь!

Иван рванулся из его рук, но в это время полицейские схватили его за локти. Иван сверкал глазами и тяжело переводил дух. Вдруг он встряхнул головою и усмехнулся.

– Ежели и нарочно, то я очень рад, – сказал он, – потому иначе она и думать не может.

– То‑то! – ответил Лапа. – Теперь они проводят тебя, и там ты оканчивай свой рассказ про Николая Петровича.

Иван злобно засмеялся.