Андрей Ефимович Зарин
Карточный мир
Повесть
I
Всякий черт бывает сначала только чертенком. В этом периоде он состоит как бы подручным, а вернее «в мальчишках», у настоящего черта. Тот его посылает с разными поручениями, иногда на разведки, иногда просто с запискою и только изредка доверяет сделать какую-нибудь мелкую пакость.
Спустя много времени такой службы чертенка подвергают испытанию, предоставив ему свободу действий, и тогда уже выдают ему, так сказать, аттестат зрелости с правом свободного пакостничества, зачисляют в настоящие черти и разрешают иметь, уже в свою очередь, чертенят для обучения.
Так было и с этим чертенком. Патрон заявил ему, что он готов к испытанию. Совет дал ему полугодичный отпуск с правом свободы действий, и чертенок, полный самых честолюбивых мечтаний, очутился в Петербурге, на углу Невского проспекта и Екатерининской улицы в десять часов одного зимнего вечера.
Никто из проходящих и гуляющих по ярко-освещенному проспекту и не подумал даже, что между ними трется чертенок.
Головенку с рожками покрывала хорошая мерлушковая шапка фасоном «мономах», хвост и копыта были скрыты соответствующими частями костюма.
Сверху на нем было теплое пальто с воротником «под бобер» и — маленький, юркий, с острым подбородком, крючковатым носом и руками, глубоко засунутыми в карманы пальто, — он казался шустрым коммисионером, биржевым зайцем, помощником присяжного поверенного, вообще «бойким дельцом», но никак не чертенком.
Впрочем в их существование у нас не принято верить, а потому, ему в отношении своего инкогнито, совершенно нечего было беспокоиться.
Он медленно огляделся и пошел неторопливой походкой, присматриваясь к людям и думая свои думы.
II
Временно совратить человека с пути это не штука! Сущие пустяки. Вон стоит девушка у витрины ювелирного магазина и ее глазки горят, как сверкающие за стеклом витрины камни.
Подобрать тут же в толпе жирного мартовского кота, свести их подле этого окошка и — дело сделано: девчонка погибла…
Вон солидный господин жадно разглядывает билеты и акции в окне меняльной лавочки. Подбить его на грабеж — пустое дело… Вон идет франт в шинели, которого в два дня можно убедить обворовать старуху тетку а то и притюкнуть ее… А что толку в этом? Так… Мелкая пакость…
Потом и девчонка, и ограбивший менялу, и убивший тетку будут раскаиваться, проливать слезы и сваливать все на него, чертенка.
А там еще, чего доброго, и опять станут добродетельными…
Нет! Этим не отличишься.
Надо так увлечь человека, чтобы он, ослепленный пошел от своего пути круче и круче в сторону; чтобы он пакостился день за днем, час за часом, неизменно, последовательно, и — опомнившись — все-таки не пришел бы в себя и потерял бы навек прямую дорогу.
Вот это дело! За это похвалят…
Размышляя в этом направлении чертенок поднял свои воровские глаза и вдруг, озаренный вдохновеньем, быстро направился к двум мужчинам, входившим в Café de Paris, что под Пассажем.
Они вошли, заняли столик, потребовали кофе и стали продолжать прерванный разговор, а чертенок сел за столиком подле них и, спросив стакан морса, стал вслушиваться в их беседу.
III
Вошедшие в кафе были совсем разные люди, хотя и говорили друг другу «ты». Когда-то они вместе учились, но потом судьба кинула их в разные стороны, занялись они различной деятельностью и теперь — кроме возраста да воспоминаний о гимназии — между ними не было ничего общего.
Один — Василий Петрович Кострыгин — высокий, плотный господин в лощеном цилиндре, в хорошем пальто с воротником и выпушкою из шаншилы, производил впечатление бойкого дельца. Румяное, красивое лицо его с тщательно расчесанною рыжею бородою дышало самодовольством; серые глаза за стеклами массивного золотого пенснэ глядели вызывающе нагло.
Другой — Федор Павлович Виталин — в барашковой шапке, в потертом пальто с барашковым воротником, казался перед товарищем совсем бедняком, но бледное лицо его с маленькой бородкой, с задумчивыми карими глазами дышало мыслию и озарялось внутренним светом.
Развязные манеры и громкий голос Кострыгина видимо смущали его.
Этот Кострыгин был деятельным членом одного акционерного предприятия, имел всегда деньги, легко добытые комиссионерством или иным необременительным трудом и вел сытую беспутную жизнь холостого жуира.
Другой — талантливый художник, мечтатель. У него были жена и дети и его мечты и планы часто меркли в заботах о насущном дне.
И теперь: в то время, как его бывший товарищ по гимназии беспечно отдавался безделью с бумажником, полным денег — он, имея в кармане всего 12 рублей, думал о необходимости отвратить завтрашний приход судебного пристава в полном сознании своего бессилия.
А рядом с этими тяжелыми думами в его уме запечатлевались образы и краски.
Усатое лицо с загнутым носом склонилось над столиком к хорошенькому свежему личику девушки и та в смущении смеется и опускает глаза…
Лицо уличной вакханки в шляпе с огромными полями, с вызывающим наглым взглядом…
И в комнатах, наполненных волнами табачного синеватого дыма при ярком освещении электрических фонарей все эти лица и фигуры, и краски, как-то расплывались и принимали образы чего-то фантастического, неживого.
Он отмечал в уме позы, выражения лиц, краски, освещенье и его лицо принимало вдохновенно-мечтательное выражение, — но следом за этим набегали мысли о завтрашнем утре и лицо его тотчас меркло, как меркнет ясный день с закатом солнца.
Чертенок не спускал с него хищного взора и радостная улыбка кривила его тонкие губы, обнажая мелкие, острые, как у щуки, зубы.
— Нет, дорогой мой, — говорил Кострыгин художнику густым, сочным басом: — картинками да рисунками не разбогатеешь. Надо Репиным быть. Да! — ты не обижайся, а лучше слушай меня. Я тебя кой с кем познакомлю. Ты им — портреты, а они тебе место. Дело говорю. Что? Искусство? Виньетки-то эти, буквы, картинки? Брось! Да и на кой прах оно, это искусство, если в животе бурчит! Ха-ха-ха!
Виталина коробили его слова, как всякая пошлость, и он, желая переменить разговор, торопливо сказал:
— Ну, все я да я! Расскажи, как ты устроился? Десять лет не виделись!
— Немудрено. Я тут всего четыре месяца. Устроился ничего себе. Тысчонок девять, двенадцать наколачиваю и — один, ха-ха-ха!.. Был и на Урале, и в Екатеринославе, и в Баку, везде дела делал. Теперь здесь при Бельгийском анонимном обществе… Ничего устроился, — повторил он самодовольно.
— Ты всегда был делец, — не без зависти произнес Виталин.
— Делец не делец, а мимо рта не дам пронести. Они допили кофе.
— Ну, ты куда?
— Домой, — ответил Виталин.
— Стой! — произнес Кострыгин. — Дома тебе все равно теперь не писать картины; с женой еще успеешь насидеться. Поедем со мною!
— Куда?
— Мне надо в клуб! А ты побродишь, посмотришь, как играют… Чай, и не знаешь этого? А там вместе поужинаем… А?
Виталин колебался. Ему представилась жена, которая с нетерпением ждет его, зная, что он пошел искать денег; но тут же у него мелькнула мысль — как последняя надежда — занять нужную сумму у богатого приятеля.
Чертенок напряг свою волю и впился взором в художника.
— Что же… пожалуй! — согласился он.
— Вот и отлично! — воскликнул Кострыгин. — Человек, сколько следует?
И, бросив на столик монету, он взял Виталина под руку и пошел к выходу.
Чертенок положил на столик фальшивый двугривенный и поспешно пошел следом за ними.
— К Синему мосту, — громко сказал извощику Кострыгин.
— Пожалте!
Извощик перегнулся и отстегнул полость.
Кострыгин занял три четверти сиденья, Виталин приткнулся с краешка. Извозчик застегнул полость, дернул вожжами и его сани смешались с вереницею других саней. Чертенок обернулся собакою и весело побежал за ними.
IV
На углу Мойки и Нового переулка четвертый этаж огромного дома сверкал ярко освещенными окнами.
Было 11 часов и к его подъезду со всех сторон подходили и подъезжали люди в шинелях, шубах и легких пальто.
Двухстворчатые двери хлопали то и дело.
Извощик лихо подвез Виталина и Кострыгина к подъезду, они вышли из саней и прошли следом за другими.
Чертенок быстро шмыгнул следом за ними, но уже невидимкою.
Внизу, у первой площадки лестницы посетители снимали галоши, брали номерки и иные степенно, а иные бегом, поднимались по широкой лестнице.
Кострыгин взял художника под руку и, идя с ним за другими, снисходительно говорил ему:
— Живешь безвыездно в Петербурге, а — поди — и не знал этого места?
— Не знал, — ответил простодушно Виталин.
— А я всего здесь четвертый месяц и уже член! — самодовольно сказал Кострыгин и продолжал: — общедоступное Монте-Карло, так сказать! Здесь весело. Хочешь поиграть — вволю! И девчонки есть, — прибавил он; — по субботам маскарады. Простота нравов и всякому по средствам. Ха-ха-ха! Ну, идем!
Они поднялись на третью площадку лестницы и вошли в помещение клуба.
Направо, отгороженные длинною стойкой, стояли вешалки, сплошь завешанные шубами и пальто; налево, через раскрытые двери, была видна ярко освещенная пустая зала; а прямо, за небольшим широким прилавком, сидел толстый блондин, удивительно похожий на кота, и продавал входные билеты.
Подле него стоял приземистый мужчина во фраке, с золотыми пуговицами, с густыми черными бакенбардами, походивший на важного сановника.
— На мое имя! — небрежно сказал Кострыгин господину, похожему на кота, указывая на Виталина.
— На раз или на год?
— Пишите на год. Может, соблазнишься и без меня ходить станешь, — сказал смеясь Кострыгин Виталину, — ну, плати пятьдесят пять копеек!
Виталин заплатил и получил билетик. Кострыгин подхватил его под руку и ввел в огромный зал, по которому спешно проходили входящие, направляясь в двери налево или направо.
— А! Василий Петрович! — воскликнул юркий рыжий господин с красным носом, обращаясь к Кострыгину, — ты то мне и нужен! Дельце, батенька!
— Ну, я тебя оставлю, — сказал Кострыгин Виталину, — погуляй пока, а там будем ужинать!
Он обнял рыжего господина за талию и, кивнув приятелю, пошел в двери направо.
Виталин постоял с мгновенье, увидел огромный портрет Екатерины Второй и подошел к нему.
Великая императрица была написана во весь рост.
На роскошной раме была доска с выгравированной подписью милостивых слов, которыми она удостоила открытие первого общественного собрания в Петербурге.
«Копия с Боровикова», определил Виталин и, повернувшись, пошел в ярко освещенные комнаты.
В первой небольшой комнате стояло несколько ломберных столов и за ними играли в винт сосредоточенно, угрюмо.
В следующей большой комнате — то же. В ней же, в углу за столом, сидел Кострыгин и о чем-то оживленно толковал с рыжим господином, подле которого стоял толстый лысый армянин и, широко улыбаясь, кивал головою.
Виталин прошел через эту комнату и очутился в буфетной.
Несколько человек группами сидели за столиками, пили чай и громко разговаривали.
— Какой банк! Какой банк! — сокрушенно восклицал маленький черный еврей, — четыреста рублей! Я говорю ему: сними он: нет! И… сорвали… да!
Впереди видна была еще огромная, слабо освещенная, комната.
В ней за большими круглыми столами сидели мужчины и женщины, играя в карты.
Столы освещались лампочками под широкими абажурами, отчего в огромной комнате было относительно темно.
Дамы и мужчины играли в мушку.
Виталин остановился подле одного стола и равнодушно смотрел на игру.
Рыжий еврей, похожий на ростовщика; старичок, похожий на менялу; видимо, пьяный прикащик и две дамы: одна огромная, толстая, с усами и густым басом, другая маленькая с ярко горящими глазами, с острыми чертами лица, похожая на скворца.
Они играли и ссорились.
Виталин пошел дальше.
В биллиардной двое лениво играли на биллиарде. В читальной лысый старичок громко храпел в кресле, прикрыв лицо платком.
Виталин вернулся через буфет и две залы снова в зал, где висел портрет Екатерины, и прошел в следующие комнаты.
Небольшая гостиная с фруктовым буфетом.
Полутемная большая комната с рядами стульев вдоль стен. Дальше — налево — двери вели в ярко-освещенный зал. Он переступил порог и остановился пораженный зрелищем.
V
В первый момент ошеломленному Виталину показалось, что он попал на Лысую гору — так все было необыкновенно. Он стоял на пороге ярко освещенной залы; небольшая передняя часть ее была отделена четырьмя белыми колоннами, а за ними раскинулась остальная огромная часть залы с рядами белых колонн по сторонам, вся залитая ярким электрическим светом громадных люстр.
И на всем ее огромном пространстве, словно на ярмарке, толкались, суетились и шумели люди.
Сизый дым висел облаками и в его тумане вдруг выделялось красное, разгоряченное лицо с вытаращенными глазами или поднимался кто-нибудь бледный, как мертвец.
И, словно дьявольский оркестр, в воздухе стоял сплошной гул, среди которого вырывался то громкий какой-то утробный смех, то проклятие, резкое бряцание тяжелых серебряных монет и мягкий звон золота.
Виталин стоял, пораженный зрелищем, перенесенный внезапно из скучных молчаливых зал в атмосферу этого вихря страстей.
Бесцеремонно толкнув его, в залу торопливо прошли два юрких еврея и скрылись за колоннами в тумане сизого дыма.
Молодой офицер прошел туда же, на ходу озабоченно считая серебряные рубли.
Из-за колонн вышли два господина и, весело смеясь, что-то говорили, показывая друг другу деньги.
Почти тотчас за ними вышел кругленький плешивый толстяк с красным, потным, растерянным лицом.
Ничего не видя перед собою, он наткнулся на Виталина, пробормотал «извините», наткнулся на притолоку и растерянно вышел за двери.
«Играют!» решил Виталин и двинулся вперед в шумящую и метущуюся толпу.
Тремя рядами во всю длину залы стояли восьмиугольные игорные столы с расчерченными на них кругами и сегментами и вокруг каждого из них толпились кучею люди.
Со всех сторон раздавались выкрики:
— Ответ! — кричали в одном месте монотонным голосом: — ответ!
— Двенадцать рублей приема! — кричали в другом, — восемь рублей! Шесть!..
— Мои! — раздавался голос.
— Банк покрыт!..
Между играющими ходил человек, с виду прикащик, с кожаной сумкой через плечо и, покрывая шум голосов, время от времени, выкликал:
— Место! Одно место!
Где-то поднялся спор, в другой стороне загремел дружный хохот.
Снующие, взволнованные люди, видимо, все знакомые между собою, громко обменивались фразами.
— Я говорил ему: сделай ромбус! Нет, не послушал — и сорвали…
— Ему не везет…
— Голубчик, одолжи три рубля. Завтра отдам!
— Иди к черту, я и так проигрался.
— Ну, рубль!
— У меня всего пять осталось…
— Ну, хорошо! Я тебе припомню…
Виталин втиснулся в толпу, окружавшую один из столов, и стал смотреть на игру.
На всем столе деньги; золотые и серебряные монеты, ассигнации… Рыжеватый блондин в пенснэ, держа в руке толстую колоду карт, стал сдавать на четыре руки: налево, прямо, направо и себе… сдал по четыре карты… сидящий от него слева из особого футляра вынул и открыл одну карту и положил ее наверх; следом за ним сидящие за столом открыли свои карты и тотчас раздались злобные возгласы:
— Опять!
— Вот повезло!
— Комплект! — радостно воскликнул сдававший карты и, приподнявшись, загреб все деньги, лежавшие на столе, и придвинул их к себе не считая…
— Третий комплект! Этак без галош уйдешь! — сказал кто-то и отошел.
Сдававший снова взял карты. Со всех сторон к столу потянулись руки и на стол посыпались деньги.
— Пятнадцать в круг, десять на шваль! — кричал кто-то.
— Пять на второе!
Виталина совсем притиснули к столу.
— Игра сделана! — сказал рыжий блондин и снова сдал карты.
На этот раз он, после того, как открыли козыря, с досадою отбросил свои карты, а все стоящие вокруг громко засмеялись.
— Опять комплект!
— Наоборот только…
— Не все коту масленица…
— Кабы знать…
— Пятнадцать взял, а шестьдесят проставил… Рыжий блондин приподнялся и быстро производил расплату: серебряные и золотые монеты со звоном падали на стол; к ним протягивались со всех сторон руки и сгребали деньги… стол очистился и рыжий блондин опять взял карты.
— Сделайте маленькую! — сказал он.
— Раздача! — крикнул кто-то весело.
Виталин опустил руку в карман, достал три рубля и кинул на стол.
— В круг? — спросил его сидящий за столом.
— Все равно, — смущенно ответил он и замер. Рыжий блондин стал сдавать карты…
VI
Чертенок, приняв вид господина, внушающего доверие, ходил вокруг игорных столов, толкался между игроками и радовался. Взглянув на человека, он сразу проникал в его сокровенные думы, сразу определял его положение, даже постигал то, что у нас теперь определяют термином «подсознание», и, видя все это скрытое также ясно, как мы видим рыб в аквариуме, весело и горделиво улыбался.
Солидный с виду человек… а два часа тому назад он выкрал из комода жены последние восемнадцать рублей и теперь играет на них в мечте о выигрыше…
И черт, забавляясь, потерся подле него, несколько раз навел его руку на выигрышные места, помог ему из восемнадцати рублей сделать двести десять — а потом отошел в сторону и, чуть не хохоча во весь голос, смотрел, как тот стал проигрывать, заметался, проставил последний рубль, вытер платком вспотевшее лицо и растерянно оглянулся по сторонам.
«И влетит ему дома!» подумал радостно чертенок.
С бледным лицом, воспаленными глазами сидел за столом пожилой господин… через неделю ревизия кассы и в ней недочет… вся надежда на выигрыш, ради чего он взял оттуда и сегодня пятьсот рублей… Черт уже видел ревизию, знал, что этот господин через неделю будет качаться под потолком своей спальной на шнурке от халата — и радостно улыбался.
А когда все эти игроки, с трепетом делая свои ставки, призывали молитвенно Божью помощь, черт буквально надрывался от смеха, так что один раз к нему подошел черный курчавый еврей и, с веселой улыбкой кивнув ему головой, сказал:
— Вы, верно, много выиграли? Одолжите до завтра золотой!
Черт тотчас дал ему десятирублевый; еврей жадно схватил его и убежал, а через полчаса раздались крики, ругань, плаксивый голос еврея и оказалось, что он делал ставки позолоченным четвертаком.
У него отобрали выигранные деньги и выгнали его из зала.
Черт потешался и совсем было забыл про намеченную жертву, как вдруг увидел Виталина, протискивающегося к одному из столов с зажатым в кулаке рублем.
Последним!..
Лицо Виталина было бледно, глаза потухли, губы кривились беспомощной улыбкой.
VII
Был момент когда у Виталина образовалось около пятидесяти рублей. Но на уплату долга нужно было восемьдесят рублей, на жизнь — хоть двадцать и он решил играть до выигрыша в сто рублей и остался с одним.
А теперь он думал, что двадцать пять рублей могли бы остановить роковой приход пристава, другие двадцать пять дали бы ему спокойствие на неделю — и ругал себя дураком, приходя в ужас от мысли, что он скажет жене, что будет завтра и снова думал последним рублем вернуть потерянные пятьдесят.
Черт в одно мгновение очутился подле него, помог ему продвинуться к столу и в то время, когда банкомет произнес: «Поставьте немного!» шепнул ему:
— Ставьте на второе! Второе выиграло.
— Ставьте оба рубля опять на второе, — внушительно сказал черт и Виталин, как загипнотизированный, послушал его совета и снял четыре рубля.
Надежда оживила его.
— А теперь куда? — спросил у своего соседа уже сам.
— Все четыре на первое, — ответил черт.
— Наша! — радостно воскликнул Виталин, когда на первом оказалось два козыря, и снял восемь рублей, а потом восемь обратились в шестнадцать.
— Перейдемте к золотому, — шепнул ему черт и в его голосе было что-то такое, чему не мог противиться Виталин.
У золотого стола он начал играть с десяти рублей и в четверть часа у него образовалось уже двести сорок.
— Место! — закричал в это время карточник.
— Займите, — шепнул черт.
— Но я не умею…
— Я сяду подле…
И Виталин занял место за столом, а черт сел подле него.
Двести сорок рублей из рубля! Но Виталин уже не считал их суммою. Необъяснимая уверенность овладела им и он веселым приветливым взглядом смотрел на всех и беспричинно смеялся.
— Вы мне так помогли, а я не спросил даже вашего имени? — сказал он вдруг, обратившись к черту.
Тот снисходительно улыбнулся и не без смущения ответил неясным бормотаньем, внятно прибавив:
— Маклер…
— А я художник Виталин, Федор Павлович!
— Очень приятно! — сказал черт и прибавил: — ваша очередь держать банк!
Виталин робко взял в руки карты.
— Сколько в банке? — спросили сидящие за столом. Виталин не понял, но черт выдвинул на середину стола его деньги и сказал:
— Восемнадцать рублей!
И произошло событие, о котором потом целую неделю говорили в клубе, как о чуде. Виталин бил все карты.
Из восемнадцати образовалось сорок один рубль, потом восемьдесят два, потом сто шестьдесят четыре, а там стали ставить деньги на все табло, на «шваль», в «круг», на «крылья»— и Виталин бил, бил и бил и только успевал загребать деньги и сдавать карты.
Перед ним была груда: золотые монеты, тяжелые серебряные рубли, бумажки… Лицо его раскраснелось, глаза горели и в возбуждении, как пьяный, он говорил без умолку.
Стол окружили сплошной стеною. Пытающие счастье подходили, оставляли все свои деньги и отходили с проклятиями.
Происходило небывалое: то он всех убивал одной козырною двойкой, то — когда у партнеров открывались по два и по три козыря и все уже ликовали — он показывал двух тузов и опять забирал все ставки.
— Федя, брось! — раздался оклик.
Виталин поднял голову и увидел у стола Кострыгина.
— С восемнадцати рублей! — крикнул он хвастливо.
— Поди, с тысячу есть?
— Больше! — с яростью ответил один из играющих.
— Больше? И того лучше! — сказал весело Кострыгин, — идем ужинать!
— Еще одну только! — смеясь произнес Виталин и взял карты.
— А потом бросьте, — шепнул ему черт, — довольно.
Виталин кивнул и снова стал метать с таким же счастьем, но его успех уже охладил игроков и игра стала мелкая по своим ставкам.
Он дометал до конца и, собрав всю кучу денег в салфетку, встал из за стола.
Завистливый шепот раздался со всех сторон.
Кострыгин подхватил Виталина под руку и повлек в буфетную.
— Там сосчитаем! Идем! — говорил он и в его голосе слышались лесть и зависть.
Виталин громко смеялся и повторял:
— С рубля! С последнего рубля! Благодаря вот им… Он оглянулся, но черт уже исчез, весело думая: «шабаш! Теперь не сорвется»…
— Вот сюда! Давай считать! — суетливо заговорил Кострыгин, усаживая приятеля к столу и стараясь взять от него салфетку, но Виталин удержал ее у себя и бережно развернул на столе.
— Ну, давай!
Они стали считать деньги, сперва сортируя их.
Виталин дрожащими руками стал считать бумажки — сперва сотенные, потом пятидесятирублевые, двадцатипятирублевые и — наконец, трехрублевые, а Кострыгин звенел золотом, быстро и ловко отсчитывая по сто рублей и раскладывая по кучкам.
— Ну, у тебя сколько вышло? — спросил он, оканчивая счет и незаметно опуская в жилетный карман несколько монет.
— Две тысячи триста семьдесят один рубль!
— А у меня семьсот сорок, да еще серебро! Они сочли серебро.
— Девяносто два рубля! Итого — три тысячи двести три рубля! — быстро сосчитал Кострыгин.
— Это с восемнадцати рублей! С рубля! — воскликнул Виталин, жадно собирая деньги и рассовывая их по карманам.
— Я на вас ужасно проигрался. Дайте с выигрыша хоть пятнадцать рублей! — услышал он просительный голос и поднял голову.
Вокруг стола стояло несколько человек с заискивающими улыбками на лицах.
— Дай им! — сказал Кострыгин, подмигивая рыжему толстому еврею.
— С удовольствием! Вам сколько?
— Пятнадцать рублей!
— И мне, пожалуйста!
— И мне!
К нему протянулось несколько рук. Он брал золотые монеты и раздавал торопливо и радостно.
— Попрошу тридцать рублей… до завтра, — хрипло произнес сухой, как щепка, отставной корнет в выцветшей синей куртке.
— Ну, и довольно! — властно произнес Кострыгин, — человек, шампанского и счет!..
Трое лакеев, почтительно согнувшись, стояли в ожидании и теперь быстро метнулись исполнить приказание.
Кострыгин положил пухлую руку на локоть Виталина и дружеским тоном проговорил:
— Тебе, Федя, как говорится пофартунило. А почему? Потому что я тебя сюда привез! Ведь правда? Сам бы не поехал?
— Да я и не знал, — смеясь ответил Виталин.
— Совершенно верно! Так ты, Федя, мне помоги, дружок. Одолжи три сотни… на недельку!
— Сделай милость! — поспешно ответил Виталин и отсчитал ему триста рублей.
Три тысячи рублей! Он никогда не имел сразу более двухсот рублей и теперь эта сумма казалась ему миллионом.
— Вот друг! — с чувством произнес Кострыгин, небрежно опуская в карман деньги. — А теперь выпьем и домой!
— Домой! Домой! — оживленно повторил Виталин и его охватило нетерпение поскорее увидеть жену и поразить ее и рассказом, и деньгами.
— Да, я домой! Ты уж один! — повторил он, наскоро выпивая стакан вина, и вскочил с места.
— Стой! А твой адрес? Завтра будешь?
Но Виталин уже торопливо шел к выходу.
Кострыгин добродушно махнул рукой, сел поудобнее и стал медленно пить вино.
— Кто это? — спросил его шепотом юркий брюнет, садясь за столик.
Кострыгин усмехнулся.
— Пижон! В первый раз! Совсем с ума сошел. Художник Виталин.
— Тс… — сказал подходя к столу толстый армянин, — все равно все деньги назад принесет.
— Ну, это как! — серьезно ответил брюнет, — везло ему непостижимо. Насквозь!
Подле столика образовалась группа и все расспрашивали Кострыгина о его приятеле.
— Ты его притащи сюда! — заключил беседу высокий брюнет с физиономией бандита.
— Сам вернется! — смеясь ответил Кострыгин и встал от стола.
— Да, и везло! — задумчиво проговорил брюнет и, сосчитав свои деньги, снова направился в игорную залу.
VIII
Гони не жалея! — говорил Виталин извощику и мчался по пустым улицам в глухую улицу Петербургской стороны, радостно думая, как обрадует свою Наташу.
Три, четыре часа тому назад он был полон отчаянья с последним рублем, а теперь — богач!
— Гони, братец! — повторял он извощику, подъезжая к Ружейной улице.
Извощик свернул с Каменноостровского проспекта; потянулись заборы, за которыми торчали опушенные снегом деревья, темные домики с закрытыми ставнями.
Виталин перегнулся в санях.
— Направо! У фонаря! Стой! — закричал он, выскочив из саней, и, сунув извощику два целковых, вошел в калитку.
Сердце его колотилось от волнения; он шел по темным сеням, ощупывая свои карманы, полные денег.
— Отвори! Это я! — крикнул он, когда на его стук послышался опрос заспавшейся кухарки.
Дверь обитая рогожей с шуршанием открылась. Виталин вошел в тесную кухню, слабо освещенную лампадкой; кухарка скрылась за пестрой занавеской.
— Это ты? — послышался тревожный оклик жены.
— Я, Наташа! — громко ответил Виталин, сбрасывая галоши. Потом, вбежав в первую темную комнату, он быстро сбросил пальто и шапку и вошел в спальную.
Узкая маленькая комната была занята столом, стулом и двумя кроватями.
В маленькой кроватке у стены спал четырехлетний сын Виталиных, на другой — проснувшаяся Наталья Семеновна, приподнявшись с подушек, зажигала свечу.
— Где ты был так долго? Я жда… — начала она, но он тотчас перебил ее восклицанием:
— Мы спасены! Мы разбогатели! Понимаешь, богачи! — и нагнувшись порывисто обнял ее.
Она испуганно освободилась из его объятий:
— Что случилось? Скажи толком!
— Мы богаты! Смотри! — и он стал торопливо освобождать свои карманы, выбрасывая деньги на одеяло.