– Теперь его называют Кругом общин.

Витражи с изображениями сцен из многовековой истории Союза были объявлены символами угнетения и заменены на идеологически верное, выражающее свободу и равенство прозрачное листовое стекло с новой фабрики в Трех Фермах. Яркий солнечный свет не льстил интерьеру.

Некогда галереи для публики заполнял цвет адуанского общества. Теперь эти люди, даже если они были еще живы и не покинули страну, старались держаться подальше от глаз. Их места заполнили отбросы пресловутого общества, с каждым днем державшиеся все более развязно. Порой заседания Ассамблеи прерывались групповым исполнением непристойных песенок, и правительство Союза со скрипом приостанавливало свою работу, словно застрявшая в грязи телега, дожидаясь, пока нарушителей порядка с грехом пополам выдворят из зала.

Дни становились все короче, так что бесконечные заседания заканчивались уже в глубокой темноте – изможденные лица, освещенные колышущимся пламенем свечей. По утрам здесь было холодно, как в склепе, к обеду становилось жарко, как в духовке; воздух провонял застарелым потом, запахом гнилых зубов и дымом чагги. Представители ели прямо на своих местах, и объедки их трапез оставались гнить под заляпанными жиром скамьями. Гуннар Броуд со своими людьми регулярно разнимал потасовки. На прошлой неделе во время такой стычки с верхней галереи свалился пьяный и разбился в кровавую кашу прямо перед Высоким столом. Заседание прервали, только чтобы дать служителям соскрести останки с пола, и продолжили прения, когда те еще подтирали кровавую лужу.

– Мы должны вести себя как цивилизованные люди, мать вашу растак! – кричал Рамнард, старый портной с лицом, испещренным отметинами от какой-то детской болезни. – Черт подери, я требую, чтобы гражданин Суорбрек сократил количество, не говоря уже об оскорбительном тоне своих нападок на членов этой Ассамблеи в своих новостных листках и памфлетах…

Суорбрек взвился, словно сидел на пружине:

– Ничто не принесет мне большей радости! Я сделаю это в то же мгновение, как только мы сократим количество, не говоря уже о коррумпированности изменников, спекулянтов и просто некомпетентных людей, заседающих в этой Ассамблее!

Смех, аплодисменты. Галерея жаждала боли, слез и страстей не меньше, чем аудитория любого театра. Для Лео времена аплодисментов остались в прошлом, но и он похлопал ладонью по скамье рядом с собой, имитируя одобрение.

– Друзья! Прошу вас! – проныл Ризинау из своего золоченого кресла. – Перед нами еще масса работы над нашей конституцией! Люди обеспокоены. Они так легко поддаются гневу!

Он говорил так, словно не волна этого самого гнева вынесла его на то место, где он сейчас находился.

– Гражданин Суорбрек, мы всего лишь просим вас проявить немного умеренности в ваших обличительных речах…

– Умеренность не поможет продавать памфлеты, – пробормотал Лео.

Суорбрек прекрасно это понимал.

– Что?! Запятнать неискренностью высокие принципы этого высочайшего собрания? Я скорее умру! – И он рванул на себе рубашку, обнажив кусок бледной груди. – Вонзайте сюда свой кинжал, гражданин! Я с радостью омою скамьи этой Ассамблеи кровью моего сердца ради содействия делу Великой Перемены! Я не раз это говорил!

– Вообще-то их стоило бы помыть хоть чем-то, – заметил Юранд на ухо Лео.

Лео чувствовал себя весьма неловко, сидя между ним и Гловардом, учитывая историю их отношений. Учитывая то, что произошло в Сипани – что могло до сих пор происходить… Однако это было лучше, чем позволить им сидеть вместе.

Очередное предложение Суорбрека принести себя в жертву вызвало невероятный гвалт; представители перекрикивали друг друга, чтобы быть услышанными. Это напоминало Лео шум битвы, и он следил за происходящим внимательно, как генерал, высматривающий удобный момент для атаки.

Слово перехватил старый седовласый купец с таким могучим басом, что скамьи, казалось, завибрировали:

– Можно ли на минуту перевести внимание Ассамблеи к другим вопросам? – (Разумеется, и даже с невероятной легкостью.) – Я выдвигаю предложение, чтобы комиссар Пайк выступил с объяснениями своих последних действий!

– Слушайте, слушайте! – выпалил тот коренастый олух, что прежде был одним из партнеров Савин, как его там, Корт, что ли? – Развязанное комиссаром преследование банков плохо отражается на бизнесе. Мы теряем наше преимущество перед стирийцами! На биржевых рынках кипит война!

– У нас… идет настоящая война, если кто не заметил! – крикнул бригадир с Трех Ферм, тряся огромным кулаком.

Этого человека звали Дюжий – весьма уместное имя, хотя Лео не был уверен, фамилия это или прозвище. При его оговорке с галереи засвистели, и он покраснел.

– Прошу прощения. – С галереи послышался смех, и бригадир побагровел еще больше. – Но на востоке до сих пор гнездятся роялистские бунтовщики! Вот о ком нам надо заботиться!

– Изменники!

– Ублюдки!

– Они хотят снова поставить над нами короля!

– Ну, этого-то никак нельзя допустить, – лениво протянул сам король, чья позолоченная ложа сперва стала просто деревянной, затем превратилась в высокий помост, потом в низкий помост и, в конце концов, свелась к детскому стульчику, огороженному перилами.

Галерея встретила его слова всплеском обычной ярости. Сверху полетели смятые памфлеты; огрызок яблока отскочил от плеча какого-то бывшего лорда за несколько сидений от них, и Юранд вздрогнул.

– Не беспокойся, – сказал ему Лео. – Они редко кидают что-то твердое.

– Куда смотрит Народная Армия? – провыл кто-то.

– У меня есть люди, но нет командиров. – Генерал Бринт обвел толпу хмурым взглядом из своего кресла рядом с Ризинау. – Граждане, я прошу вас позволить мне задействовать офицеров из старой королевской гвардии…

– Как мы можем доверять людям, которые служили старому режиму?

– А кому еще мы могли служить? Никакого другого режима не было!

– У вас есть непоколебимые патриоты! – Дюжий ткнул пальцем в Броуда, который вовсе не выглядел непоколебимым, скорее встревоженным. – Люди доброй простонародной закваски!

– Это вопрос не закваски, а обучения!

– Принципы важнее практических соображений! – крикнул кто-то.

– Только не на поле боя! – рявкнул Бринт. – Но если мне понадобится совет бакалейщика о том, как управлять армией, я обращусь к вам в первую очередь!

Лео сморщился. Бринт был неплохой человек, но он не понимал правил своего нового положения.

– И что, здесь все время вот так? – вполголоса спросил Гловард.

– Более или менее.

– Как им вообще удается что-то сделать?

– Они ничего и не делают.

Почувствовав кратчайшее затишье в перепалке, Лео угнездил свой обрубок во впадине железной ноги, а костыль в ноющей подмышке.

– Помоги мне встать, ладно?

– Молодой Лев! – завопил кто-то, когда Гловард придал ему стоячее положение.

Зал притих – настолько, насколько это было возможно.

– Граждане! – Лео прохромал несколько шагов по плиткам пола, чтобы встать поодаль от скамей. – Друзья! Добрые жители и жительницы Союза!

Последнюю фразу он адресовал публичным галереям, получив оттуда поддержку в виде одобрительного бормотания. Он обнаружил, что если удается перетащить на свою сторону отребье наверху, то отребье внизу уже не осмеливается ничему возражать.

– Мы не можем себе позволить ссориться! Наши враги повсюду, и они только и думают о том, чтобы нас разделить!

Лео, разумеется, не стал называть врагов поименно, чтобы каждый смог заполнить пробел собственным вариантом.

– Гребаные стирийцы! – рявкнул кто-то.

– Проклятые южане!

– Аристократы!

– Мы одержали великую победу над тиранией! – взывал Лео. – Мы завоевали шанс выковать новый Союз на зависть всему миру!

Он покрепче утвердился на ногах так, чтобы иметь возможность звучно хряснуть костылем по плиткам пола.

– Но мы должны начинать наводить мосты! Привлекать к себе добрых людей – таких, как вот эти мои старые друзья из Инглии. Раздоры нам ничем не помогут! Нам нужно равенство! Нам нужна лояльность! Нам нужно единство!

Под гром аплодисментов, от которых звенело в ушах, он подковылял обратно к своему месту и рухнул, морщась и тряся железной ногой, чтобы немного ослабить ее контакт с натертой культей.

Гловард выглядел еще более ошеломленным, чем прежде.

– Но ты ведь… ничего не сказал!

Может быть, он и действительно «предан и усерден», как сказала Савин, но Лео уже забыл, какой он тугодум.

– Только идиот полезет выступать перед этим сбродом, чтобы что-то им сказать, – буркнул Лео, вытирая выступивший на лбу пот. – Весь вопрос в том, чтобы смешать в одну кучу несколько нужных слов, а главное, смотреть им в глаза.

Он сверкнул в сторону публики скромной улыбкой, над которой понемногу работал. Взмахнул рукой, отметая поздравления людей, наклонявшихся к нему с задних скамей, чтобы похлопать по плечу.

– Тут важно пробудить чувство. Заставить их думать, что ты один из них. Доказать, что толпа тебя поддерживает. А для того, чтобы что-то сделать, надо выбрать несколько человек и говорить с ними за закрытыми дверьми.

Юранд глянул на него чуть ли не с восхищением. Счастливый проблеск того, как он глядел на Лео прежде… чем все это случилось.

– Я думал, ты всего лишь солдат.

– Я и есть солдат. – Лео передвинул за отворотом куртки бесполезную руку и отсалютовал в сторону галереи. – Просто поле боя теперь другое.

* * *

– Когда этот говнюк стал таким красноречивым? – проворчал Орсо, развалясь в своем абсурдном крошечном креслице. Он и сам едва не зааплодировал Лео. – Равенство? Да он тут, наверное, самый привилегированный из всех этих ублюдков.

– Не считая вас, – пробормотала Хильди.

– Не считая меня, совершенно верно, Хильди, благодарю тебя… Его семья имела собственное место в этом чертовом зале на протяжении нескольких веков. Его деда самого едва не избрали королем. А когда он проиграл на выборах, то стал изменником. Яблочко от яблони, а?

– Ну, тем не менее, вы не можете отрицать, что народ относится к нему с теплотой.

– О да! Молодого Льва всегда любили.

Брок казался все тем же честным инглийцем – ничего похожего на цветистый стиль Суорбрека, – но теперь он дирижировал толпой так, словно это был его персональный оркестр, уверенно направляя нервничающих бывших лордов куда ему было нужно. Теперь на передних скамьях рядом с ним сидела дюжина славных молодых героев из Инглии, готовых одобрительно кивать любому его высказыванию, словно оно исходило из уст самого Эуса. Орсо начинал думать, что теперь Лео стал гораздо более опасен, чем когда все его члены были при нем.

– И он еще говорит о лояльности, ты можешь себе представить? Он, который несколько месяцев назад поднял мятеж против короны!

От подобного лицемерия перехватывало дыхание. Однако публика, по-видимому, обладает ненасытным аппетитом к лицемерию. Взять хотя бы Ишера, который еще не так давно обогатился превыше любых корыстных мечтаний, изгоняя разорившихся арендаторов с общинных земель, а теперь взял за правило проповедовать бережливость, одеваясь в самую вызывающе-скромную одежду цвета грязи, какую только можно вообразить.

– Граждане, прошу вас! – тщетно взывал Ризинау, уже которую неделю пытавшийся навести в этой неразберихе хоть какой-то порядок. – Вы забыли о нашей конституции!

И тут Орсо начал смеяться. Сперва это был тихий смешок, который он попытался сдержать, но тот вырвался наружу. Смех распирал его, как взрывчатка. С каждым лицом, которое попадалось ему на глаза, делалось только хуже. Чудовищно богатый изменник Ишер, прячущийся под прикрытием скромной праздничной одежды простолюдина… Неудачник и ренегат Брок, превозносимый до звезд за патриотизм и доблесть… Трус и фантазер Суорбрек, разыгрывающий из себя бесстрашного защитника простонародья… Смертоносная лавина напыщенных поучений, сентиментальное хватание друг друга за глотки, стояние насмерть за ежедневно меняющиеся принципы, слезное провозглашение верности до гроба каждый день новым идеалам… Худшие представители человечества, втиснутые на места, где должны были быть лучшие. Корона из дерьма.

– С вами все в порядке? – вполголоса спросила Хильди с озабоченным видом.

Орсо уже сотрясался от хохота, разносившегося по всему залу. Никому, кроме него, однако, не было весело – и в особенности председателю.

– Может быть, ваше величество объяснит, что ему кажется столь забавным?

– Даже не знаю, с чего начать! – На глазах Орсо блестели слезы. – Ваш великий эксперимент? Ваша изумительная новая система? Поверьте, никто не получал меньше удовольствия, чем я, от того, как здесь велись дела прежде; однако мои предшественники правили Союзом шесть веков. А вы? Хорошо, если вам удастся продержаться хотя бы шесть месяцев!

– Капитан Броуд! Мы не можем позволить, чтобы этот кавалер выказывал неуважение к нашей Ассамблее!

Броуд устало поправил на носу стекла и принялся пробираться к королевской загородке. Орсо вскочил с места.

– Разве мы не все здесь равны? – завопил он, адресуясь к галерее для публики в подражание возбужденной манере Суорбрека. – Разве каждый гражданин не заслуживает равных шансов высказать свое мнение? Даже столь низменное существо, как король?

– Пускай говорит! – крикнул кто-то.

– Пускай договорится до петли!

– Вы все угрожаете! Когда же вы наконец доведете дело до конца? – отозвался Орсо.

На него вдруг снизошла необъяснимая храбрость, как это было при Стоффенбеке. Храбрость, рожденная страхом, скукой, разочарованием и – по крайней мере, немного – опьянением. Ингредиенты, конечно же, далеко не героические, но если пирог хорош на вкус, никому нет дела, что пошло в начинку.

– Если вспомнить, сколько достойных людей вы уже повесили, я бы предпочел присоединиться к ним, чем терпеть этот хор льстецов, бандитов и лицемеров!

– Да как вы смеете? – Голос Ризинау, впрочем, больше походил на жалостное поскуливание, чем на разъяренный рев. – Мы творим будущее!

Орсо ощущал к нему почти симпатию.

– Поверьте человеку, побывавшему на вашем месте: вы всего лишь символическая фигура на носу корабля дураков. Нет, я не сомневаюсь, что в этом зале есть хорошие люди с добрыми намерениями. У вас была возможность изменить все к лучшему, и верьте или нет, но никто не желал вам успеха больше, чем я. Но вы, черт вас подери, так ничего и не достигли! Я знаю, в моих устах это может показаться издевкой, но… вы просто недостаточно качественный материал. Вы – бесполезный бурдюк, наполненный бахвальством! Вы – горелая спичка!

– Никогда бы не подумала, что мне доведется согласиться с его гребаным величеством!

По залу пронесся шорох; представители поворачивались назад, устремляя взгляды в верхний конец прохода. Можно было критиковать Судью за множество вещей, но одно оставалось несомненным: она умела произвести эффект. Она принялась не спеша спускаться между рядами скамей уверенной походкой чемпиона, выходящего на фехтовальный круг. Ее краденые цепи гремели по кирасе, рыжие, намазанные жиром волосы были собраны в пылающий гребень. Словно отточенный, твердый как кремень наконечник копья, она выступала во главе группы угрюмых, жестких, одетых в красное людей. Ее черные глаза обвели скамьи с пылающей целеустремленностью, которой так прискорбно недоставало Ассамблее – но Орсо нисколько не почувствовал облегчения, когда ее взгляд остановился на нем.

– Сядьте, гражданин Орсо, – приказала она.

Орсо сел.

Судья вышла вперед и встала перед Высоким столом, положив ладони на бедра и широко расставив босые ноги.

– Я наблюдала за этим гребаным балаганом, за этим детским садиком для дебилов с чувством растущего отвращения! – провозгласила она.

Сжигатели ответили ей согласным одобрительным гулом.

– Вы должны были все исправить! А вы вместо этого лишь размазали целое море болтовни. Я бы сказала… – прорычала она, наклоняясь к Ризинау и упираясь в столешницу сжатыми кулаками, – что люди, допустившие такое положение вещей… – ее губы задрались, обнажая клыки, – намеренно или по преступной халатности… – брызжа слюной, она выкрикнула последние слова: – есть предатели Великой Перемены!

– Мы и есть Великая Перемена! – Ризинау выпятил подбородок, колыхая складками кожи под нижней челюстью. – Мы выслушали вашу критику, гражданка, но еще не слышали причины вашего присутствия здесь!

Судья широко ухмыльнулась: улыбка черепа, никак не отразившаяся в глазах.

– О, я пришла, чтобы арестовать виновных.

Одна из секретарш, положив перо, заторопилась вокруг Высокого стола, воздев перепачканный чернилами палец:

– Со всем уважением, но поскольку у вас нет ордера…

– Вы уверены? Брат Сарлби, ты не мог бы предъявить наши полномочия?

– С удовольствием.

Сжигатель с крысиным лицом, в заляпанной красными брызгами фуражке шагнул вперед, засовывая руку в карман своей куртки. Он вынул ее и показал секретарше. В ней ничего не было – только сжатый кулак. Сарлби без размаха двинул секретаршу в лицо, и та опрокинулась на пол, шмякнувшись головой о плитку. Она так и осталась лежать, изумленно глядя вверх и заливая себя кровью из разбитого носа.

Круг общин наполнила ошеломленная тишина. У Орсо было ощущение, что сейчас, в этот самый момент, поменялись все правила. Снова.

Затем Судья разразилась хохотом.

– Идиоты! Вы тут совсем разнежились, не хуже его величества в старые добрые времена. От вас не больше пользы, чем от Открытого совета! Что же это такое с некоторыми людьми, что власть делает их слабыми?

Ризинау смертельно побледнел.

– Я все еще председатель этой Ассамблеи! – Он ухватился за золоченые подлокотники своего кресла, словно для того, чтобы доказать это самому себе, однако эхо его голоса испуганным писком затихло под высокими сводами купола наверху. – Капитан Броуд! Позаботьтесь, чтобы эту женщину немедленно удалили из зала!

* * *

Броуд, хмурясь, взглянул в сторону двери. Он делал это с того момента, как Судья вошла в зал. И она была далеко не последней: несколько дюжин человек в красной одежде проскользнули вслед за ней. Красные шапки, красные рукава, красные тряпки, повязанные вокруг голов… Некоторые держали руки спрятанными за спиной, или за пазухой, или в карманах. Какая-то девчушка, ухмыляясь от уха до уха, несла здоровенный горшок, капающий красной краской: за ней по грязному мрамору протянулась цепочка красных точек.

Сжигатели.

Пятна красного бросались в глаза повсюду. Броуд поднял голову, чтобы посмотреть наверх сквозь стекляшки, и увидел красные арбалеты возле ограждения галереи для публики.

– Капитан Броуд? – Голос Бринта внезапно зазвучал как-то странно: не столько приказывая, сколько умоляя.

– О нет, нет, нет, – промурлыкала Судья.

Разлохмаченный шлейф ее платья прошелестел по грязным плиткам. Она подошла к Броуду, всю дорогу не сводя с него своих угольно-черных, с красными веками глаз, и протянула руку, и коснулась его лица кончиками пальцев. Нежнейшее из прикосновений – сперва за ухом, потом ее палец скользнул вдоль челюсти и приподнял подбородок, – но по его коже поползли мурашки, а сердце заколотилось как бешеное.

Он мог бы отпихнуть ее. Такую тощую, костлявую – да он мог бы одной пощечиной отправить ее через весь зал. Однако Броуд только стоял на месте, совершенно беспомощный. Беспомощный, словно до сих пор был привязан к тому стулу в вальбекском подвале, а она сидела на нем сверху.

– Мы с капитаном Броудом понимаем друг друга, – мягко произнесла Судья.

И она была права, помогай ему Судьбы! Судья была воплощением всех неприятностей, чудовищем, спущенным с цепи. Она была безумие, огонь, насилие – все те вещи, которых, как уверял себя Броуд, он хотел бы избежать.

Но вот ведь в чем горькая правда: если ты действительно чего-то не хочешь, тебе не приходится то и дело напоминать себе об этом.

Та девчушка поднесла Судье свой горшок, и Судья окунула руку в краску. Вынула, капая красным на плитки пола, и провела кончиками пальцев по нагруднику Броуда, оставив четыре неровных полосы.

– Теперь ты один из нас. – Она приподнялась на цыпочки и прошептала: – Хотя мы-то с тобой знаем, что ты был с нами всегда.

Никто даже не шевельнулся, когда сжигатели достали цепи и кандалы и принялись заковывать в них мужчин и женщин, собравшихся вокруг Ризинау. Но не короля, покорно сидевшего в своем креслице. И не Молодого Льва, который настороженно наблюдал за происходящим в окружении своих инглийцев. И не художников и мыслителей, которых Ризинау привел в Ассамблею.

Даже самые буйные из собравшихся на галерее прикусили языки. И Броуд держался тише всех. Ему не надо было объяснять, что дело проиграно.

– Вы не можете так поступить! – Ризинау вцепился в подлокотники; Сарлби подхватил его под мышку и потащил вместе с креслом, визжа ножками по плитам. – Я пойду к Ткачу…

Судья перевела на него взгляд:

– Жирный глупец! Кто, как ты думаешь, выдал мне ключи от помещения?

Ризинау разинул рот, и тут Сарлби наконец удалось выдернуть его из кресла и защелкнуть наручники на его запястьях.

– Но как же… нам же нужна новая конституция…

– Что нам нужно, так это цель, – парировала Судья. – Что нам нужно, так это чистота. Что нам нужно, так это новый почин!

– А с этими что? Повесить? – спросил Сарлби.

– Повесить? Нет. Что о нас подумают люди? – Судья плюхнулась в кресло Ризинау и смахнула со стола на пол несколько бумаг, освобождая место. – Светлое будущее наконец настало! – Она взгромоздила на полированную столешницу босую ногу и положила вторую сверху, обратив к публике серые от грязи подметки. – Совсем не годится начинать его с повешения, верно?

Броуд резко вдохнул. Только сейчас он понял, что все это время задерживал дыхание. Милосердие – последнее, чего он мог ожидать от Судьи.

– Нет, этих мудаков надо убить как-то поинтереснее, – продолжала она. – Нам нужно что-то более зрелищное. У кого-нибудь есть идеи?

Так, значит, это было не милосердие. Ровно наоборот. Воцарилось хрупкое молчание. Представители глядели друг на друга, на Ризинау и его приспешников, закованных в цепи, на вооруженных сжигателей. Никто не хотел выделяться из толпы.

Наконец Рамнард прочистил горло.

– Я полагаю… всегда можно отрубить им головы?

И вот те же самые ублюдки, которые еще сегодня утром соревновались за внимание Ризинау, принялись соревноваться, кто выдумает для него наиболее лютую смерть.

– Мне показалось, что машина для повешений Карнсбика – отличное усовершенствование…

– Скучно! – протянула Судья.

– Повесить и выпотрошить?

– Методы старого режима, – насмешливо откликнулась Судья.

– На Севере, как я слышал, преступников иногда забивают камнями.

– Хм, – хмыкнула Судья.

– Сварить заживо?

– Посадить на кол?

– Привязать к пушке?

– Позвольте мне! – Суорбрек поднялся с места, его глаза горели от едва сдерживаемого возбуждения. – Ситуация требует от нас чего-то незабываемого. Чего-то, что послужит одновременно уроком и предостережением. Что-то, что будет отражать совершенное преступление.

Судья сощурила глаза:

– Ну-ка, ну-ка.

– Могу ли я предложить, чтобы те, что так низко пали, поступившись принципами Великой Перемены… так сказать, продемонстрировали свое падение? На глазах у граждан, ожидания которых они обманули. Может быть, с верхушки Цепной башни?..

По залу пробежала волна бормотания. Страх? Восхищение? Возбуждение? Все это вместе?

– Во имя Судеб… – прошептал Бринт. Один из сжигателей надел наручник на запястье единственной руки генерала, но так и не смог сообразить, что ему делать со вторым.

– Ха! – Судья запрокинула голову назад, устремив взгляд к позолоченному куполу и почесывая покрытую струпьями шею тыльными сторонами обломанных ногтей. По ее лицу начала медленно расплываться улыбка. – Примите мою благодарность, гражданин Суорбрек, и благодарность своего народа.

Она дернула головой в направлении двери:

– Отведите их на вершину Цепной башни. И спихните их оттуда.

У одного из арестованных вырвался судорожный всхлип. Еще один обмяк, привалившись к Высокому столу.

– Что, без суда?

Это сказал король, и он больше не смеялся. Он нервно сглотнул, дернув кадыком. Судья ответила с широкой ухмылкой:

– Суд состоится, пока они будут лететь. А земля вынесет приговор! Броуд, ты ступай с ними. Проследи, чтобы они все прыгнули. Сарлби!

– Судья?

– Проследи за тем, чтобы он проследил как следует.

Броуд сдвинул стекляшки, чтобы потереть переносицу, затем снова подвинул их на место и принялся закатывать рукава. Медленно. Аккуратно. В конце концов, это помогает – соблюдать привычный порядок действий. Потом он спокойно принялся за дело, так, словно это была самая обыкновенная задача. Или, может быть, за дело принялось его тело, а самому ему не было нужды в этом участвовать. Они выстроили дюжину пленников цепочкой позади стола: Бринт в начале, Ризинау в конце, сжигатели с обнаженным оружием по бокам. Затем несчастные поплелись по выложенному плиткой полу к проходу и дальше вверх, по ступеням, между притихших скамей. Люди смотрели на них в полном молчании.

– Итак, перво-наперво я хочу вам сообщить вот что, – сказала Судья, пока Броуд оцепенело выходил из Круга общин следом за пленниками. – Здесь теперь не столько Ассамблея, сколько зал суда. И в нем мы устроим чистку Союза от его врагов!

Двери с грохотом захлопнулись.

…Снаружи было холодно, но лицо Броуда пылало. С той стороны площади Маршалов – или площади Равенства, или площади Убийств, или как там ее теперь называли – за ними всю дорогу следили любопытные глаза. Броуд прищурился под порывом холодного ветра, взметнувшего бурые листья над каменными плитами.

– Вы не можете так поступить! – булькал Ризинау. – Просто не можете…

– Закрой рот, жирдяй, – сказал ему Сарлби.

– Вы все будете наказаны…

Сарлби дал ему пощечину, и еще одну, и еще. Он шлепал его, пока лицо председателя не покраснело.

– Ты все уяснил?

Ризинау выдул из носа кровавый пузырь. Его дыхание было учащенным, глаза немного скошены.

– Да, – пискнул он.

Броуд шагнул в арку – и впереди открылась Цепная башня, стройная, словно дамский пальчик; белый камень, покрытый потеками сажи. Говорят, она повалилась в тот день, когда Байяз разгромил едоков, и он выстроил ее заново, еще выше прежнего.

При виде башни одной женщине в начале цепочки, по-видимому, стало дурно: она внезапно осела на землю, ее юбка вздулась колоколом. Броуд подхватил ее под руку, поднял – твердо, но не грубо (в конце концов, немного уважения ничего не стоит) – и поставил обратно в строй.

Башня все ближе и ближе… Броуд словно бы вышел за пределы собственного тела. Он не мог ничего изменить. Если он откажется, кто-нибудь сделает это за него, и тогда он полетит с башни вместе с остальными и никогда не вернется домой, к Лидди и Май.

– Капитан Броуд, – прошипел Бринт уголком рта. – Вы должны прекратить это сейчас же! У вас еще есть шанс это прекратить.

Броуд не ответил. Он не был уверен, что может говорить.

Один из пленников плакал. Другой при входе в башню в отчаянии попытался уцепиться за дверной проем, прижавшись лицом к камню.

– Нет! Нет! Нет!..

Один из сжигателей ударил его дубинкой по голове, и тот упал без чувств, забрызгав порог кровью из разбитого черепа.

– Вот это была отличная мысль, – сказал Сарлби, уперев руки в бедра.

– Не мог же я просто оставить его там! – оправдывался сжигатель, несколько смущенный.

– Ну так дал бы ему пинка! Теперь нам придется тащить этого ублюдка на себе… Точнее, тебе придется.

– Дерьмо, – буркнул тот и наклонился, чтобы взвалить человека себе на плечо.

Они поднимались по бесконечной лестнице из гладко обтесанного камня, пихая пленников вперед. Эхо шагов. Эхо дыхания, криков, всхлипов, слов. Чем выше они взбирались, тем больше менялся их тон. Внизу были угрозы:

– Как вы смеете!

– У меня есть друзья, влиятельные друзья!

– Вы за это заплатите!

Потом в узком окошечке открылся вид на городские крыши за стенами Агрионта. Тут началась торговля:

– Я дам вам тысячу марок. Две тысячи!

– Прямо здесь, у меня в кармане!

– У меня есть друзья, богатые друзья!

Шарк, шарк, шарк – подошвы по камню. Потом последовали мольбы:

– Прошу вас!

– У меня трое детей! Они даже не знают, что произошло!

– Пожалуйста!

– Я просто пытался исполнить свой долг! Никто не предан делу Великой Перемены больше меня!

– Прошу вас!

Все впустую. Гуртом – вверх, по бесконечным ступеням.

«Надо быть сильным, – шептал кто-то, – надо быть сильным…» То ли самому себе, то ли кому-то другому. Какая разница, будешь ты сильным или слабым? Все одно падать.

Сколько ступеней они уже прошли? Несколько сотен, не иначе. Ризинау за его спиной сипел все сильнее. Этот человек не был создан для лестниц.

– Давай, поднимайся, жирный ублюдок.

– Может, скинем его прямо отсюда?

– Он ни в одно окно не пролезет.

Смех.

Броуд продолжал взбираться. Его ноги горели, дыхание резало грудь. Тем не менее он почти ничего не чувствовал. Это были не его ноги, не его грудь.

И вот они выбрались из тьмы на крышу – и он заморгал в сиянии ясного, морозного дня. Под ними расстилалась Адуя: торчащие трубы, столбы дыма, развеиваемые холодным ветром, крошечные корабли возле крошечных пристаней в заливе. Игрушечные люди, снующие по игрушечному городу.

– Черт, высоко тут!

Сарлби снял свою красную фуражку, чтобы утереть лоб. Ветер трепал его тонкие волосы, улыбка открывала желтые зубы. Он отыскал где-то пустой ящик и приставил его к парапету в качестве дополнительной ступеньки.

Пленников подволокли поближе. Они тяжело дышали после подъема, кто-то всхлипывал; в морозном воздухе висели облачка пара. Сжигатели смотрели на них, в своих красных шапках, со своими красными платками, в своей одежде, забрызганной и раскрашенной красной краской, с обнаженным оружием, с ясными глазами, исполненными чувства собственной правоты.

Броуд заметил, что на крыше небольшой башенки над лестничным колодцем сидит птица, наблюдая за ними немигающим взглядом.

– Ну ладно.

Сарлби и один из сжигателей подхватили ближайшего пленника под руки и повели через крышу. Высокий парень, с родимым пятном под ухом. Сперва он шел вполне смирно, но, дойдя до ящика, начал брыкаться и вырываться, скребя подошвами по камням.

– Бык, подсоби-ка!

Броуд ухватил парня сзади за куртку, сделал ему подсечку и помог взгромоздить его на ящик. Тот стоял, тяжело дыша, неверяще глядя на город внизу. Его ноги были как раз вровень с краем амбразуры. Броуд увидел, как его кадык дернулся кверху и опустился.

– Скажите моей жене, что я… А-а!

Сарлби выпихнул его наружу. С изумленным выражением парень перевернулся в воздухе – и исчез. Наверное, Броуд должен был вздрогнуть, отвести взгляд, закрыть лицо руками. Но он просто смотрел. Подъем его разгорячил, капли пота щекотали кожу под измазанным красной краской нагрудником. Он почесал липкую подмышку.

Сарлби оживленно выглянул за парапет, словно мальчишка, сбросивший что-нибудь с моста в реку и ждущий, пока оно покажется с другой стороны.

Снизу донесся резкий звук удара – словно треск бича. Сарлби выпрямился, надувая щеки.

– Ну что, один готов!

Сарлби был хорошим человеком. В Стирии, в Вальбеке. Одним из лучших. Лучше, чем Броуд, во всяком случае… Хороший человек… Что хорошего может быть в этом, однако? Что бы сказала Лидди, если бы это видела? Или Май?

Наверное, Броуд должен был заплакать. Или завопить. Но он всего лишь проверил, что его рукава закатаны как надо – и повел от лестницы следующего. Это был один из секретарей, Броуд его помнил: он обычно сидел в дальнем конце стола над своим гроссбухом. Однажды, когда Ризинау разразился очередной речью, он посмотрел на Броуда и закатил глаза к потолку, и Броуд едва не улыбнулся. А теперь вот он вел его по крыше к парапету. Секретарь споткнулся, но один из сжигателей успел его подхватить и снова поставил на ноги. Не годится, чтобы люди падали раньше времени.

– Простите, – пробормотал он, пытаясь забраться на ящик, но его ноги так дрожали, что у него никак не получалось. – Я прошу прощения…

– Оп-па! – Сарлби толкнул его в спину, и он кувырком полетел в амбразуру.

Сарлби уже подзывал следующего.

– Я просто скульптор! Я просто скульптор! – Женщина повторяла это снова и снова, со стирийским акцентом, что вряд ли было ей на руку. Чужеземцев здесь больше не любили. – Я просто скульптор!

Она повторяла это словно молитву, все быстрее, все пронзительнее, все отчаяннее.

– Я просто скульптор!

Она обмочилась. Через крышу протянулась мокрая дорожка, подол ее платья волочился по сырости.

– Я просто скульптор!

– Скульптор, которого признали виновным в измене, – сказал Сарлби, подталкивая ее на ящик острием ножа.

– Нет! Я приехала, только чтобы помочь высечь новые статуи! Я просто…

И она кувыркнулась за парапет.

Сарлби даже не давал им закончить фразу. Словно ничто из того, что они могли сказать, не имело значения. Словно они были мусором, который он выбрасывал в канаву. А те, что оставались, лишь тупо смотрели, как будто это не имело к ним никакого отношения. Хотя их самих, с помощью Броуда, подгоняли все ближе к амбразуре.

Следующим был Бринт. Они так и не придумали, к чему прицепить второй наручник, поэтому, когда один из ломателей попытался схватить генерала, тот стряхнул его с себя, взмахом руки оттолкнул остальных и без единого слова сам прошел к ящику. Глубоко вдохнул, сам шагнул на ящик – и сам шагнул с ящика наружу. И не издал ни звука, пока падал.

Броуд моргнул. Бринт был хорошим человеком. Броуд был в этом более чем уверен. Он пытался выполнять свой долг, когда все вокруг рушилось. Но хороший или плохой, правый или виноватый – падали все одинаково.

Ну, то есть не совсем одинаково. Некоторые махали руками, словно надеялись за что-нибудь уцепиться. Другие падали безвольно, как мешок. Одни не издавали звуков. Другие издавали странные звуки, когда их толкали: потрясенный вздох, удивленный вскрик, испуганный всхлип. Многие вопили. Вопили всю дорогу, пока летели. Это было хуже всего: этот вопль, и потом то, как этот вопль внезапно обрывался. Этот звук внизу – резкий удар, но вроде как немного влажный. А потом, иногда, еще далекий звук разбрызгивающейся жидкости. Словно из окна выплеснули помои.

Внизу, за сухим рвом, уже собралась толпа. До крыши доносились их крики, аханье и улюлюканье. В конце концов, не каждый день увидишь такое зрелище.

Броуд поглядел на полосы красной краски поперек своего нагрудника. Можно ли сказать, что его заставили это сделать? Или это был его выбор? Может быть, он даже этого хотел? Действительно ли он был одним из них, как сказала Судья? И всегда был с ними?

Он снял стекляшки, потер усталые глаза.

– Ты в порядке, Бык? – спросил его Сарлби.

Броуд сглотнул, снова зацепил дужки за уши, подтолкнул стекляшки в привычную канавку на переносице. Это помогает соблюдать привычный порядок действий.

– Да, – солгал он. – Все нормально.

Ризинау после подъема казался уже наполовину мертвым: бледное, залитое потом и слезами лицо, распахнутый рот хватает воздух.

– Я только… хотел… сказать…

– Ты сказал достаточно, мать твою, – отозвался Сарлби – и ткнул председателя ножом в задницу, загоняя его на ящик.

* * *

Вик смотрела, как еще одна крошечная точка упала с Цепной башни. Она падала долго. Вик порадовалась, что оттуда, где они стоят, не видно, как пленники ударяются о землю – о склизкое дно сухого рва, скорее всего. Но звуки она, кажется, все же слышала. Донесенный ветром слабый вопль, внезапно оборвавшийся. Она подумала, что последние ниточки надежды на лучший мир, о котором мечтал Сибальт, оборвались вместе с ним.

Вик довелось повидать немало ужасов на своем веку. В лагерях. В рудниках. Во время восстания в Старикланде, во время Вальбекского мятежа, во время битвы при Стоффенбеке. Но она никогда не видела ничего похожего.

– Что вы наделали? – прошептала она.

Пайк поднял безволосую бровь:

– Что мы наделали, вы имеете в виду? Вы ведь сами говорили, что Ризинау должен уйти. И вы были правы.

– Ризинау должен был уйти, но… – Ее чуть не стошнило, когда она выговорила это имя: – Судья?

– У нас было слишком много принципов. Они не работали.

– И поэтому мы теперь будем обходиться вообще без принципов? – Голос Вик сорвался на визг.

– Время полумер закончилось. – Пайк поглядел на нее ровным взглядом. – Иногда единственный способ что-то улучшить состоит в том, чтобы разрушить это и потом отстроить заново.

Было время, когда она считала, что его обожженное лицо является идеальной маской, скрывающей чувства. Теперь она не была уверена, есть ли там какие-либо чувства вообще.

– Порой, чтобы изменить мир, мы должны сжечь его дотла.

Еще одна крошечная точка свалилась с верхушки Цепной башни.

Толпа, собравшаяся за полуразрушенными стенами Агрионта, разразилась аплодисментами.

Часть VIII

«В толпе накапливается лишь глупость, а вовсе не здравый смысл». Гюстав Лебон[2]
Море ужаса

– Добро пожаловать, дорогие граждане и гражданки! Добро пожаловать на шестнадцатое полугодовое заседание Солярного общества Адуи! К несчастью, его пришлось несколько отсрочить из-за, э-э… последних событий.

Карнсбик, непривычно скромный в жилете из домотканой материи, чем-то напоминавшем рабочий фартук, поднял вверх свои большие руки, призывая к молчанию – скорее из привычки, чем из необходимости. Прежде на заседаниях общества дым стоял коромыслом. Сейчас люди сидели в тревожном молчании.

– С искренней благодарностью к нашей выдающейся покровительнице, гражданке Брок!