Гённадий ворвался в обшарканный кабинет, где за столом дремал пожилой старшина.
— Где городской телефон?
Не дожидаясь ответа, схватил со стола аппарат и стал набирать номер.
— Извини, выйди, — бросил он остолбеневшему старшине и показал удостоверение.
* * *
Шел третий концерт Высоцкого.
Михалыч в зрительском буфете ел коржик. Сюда тоже транслировались песни. Михалыч невольно прислушивался.
Посмотрите — вот он
Без страховки идет.
Чуть левее наклон —
Упадет, пропадет!
Чуть правее наклон...
Подбежал Кибиров и на ухо прошептал: «Вас к телефону в машину».
Михалыч спокойно дожевал коржик, запил лимонадом, вытер губы и неторопливо двинулся к выходу. Все шло по плану. С приездом Татьяны наступала решающая стадия операции. Предстояло встретить ее и просто зафиксировать хранение и транспортировку наркосодержащих препаратов. А дальше — дело техники. Звонок Гены практически ставил точку в нехитрой многоходовке.
Михалыч вышел на улицу и быстрым шагом подошел к серой «Волге». Сел на переднее сиденье, взял трубку. И услышал возбужденный голос Геннадия:
— Виктор Михайлович, она уехала два с половиной, наверное, даже три часа назад на красной «трешке», номерной знак 77-49 УЗИ. Водитель — Мамедов Алимхан, 1957 года рождения.
— Как же вы ее упустили? — заорал Михалыч.
— Тут военный борт шел утром, она на нем прилетела. .. Кто ж знал?
— Догнать сможешь? — взял себя в руки Михалыч.
— Джамаль, а кто выиграл?
— Догнать никак не получится уже. Могу с ГАИ связаться...
— В смысле?
— Слушай меня! С ГАИ не связывайся. Следуй по их маршруту: вдруг сломаются или еще что-то. И будь повнимательней. Понял?
— Ну, ты же делал ставки в связи с моей командировкой. Кто выиграл?
— Понял.
«Вот она, мелочь!» — мелькнула мысль у Михалыча.
— А ты как думаешь? — его губы растянулись в усталой улыбке. — Конечно твой любимый начальник…
Секунду он просчитывал расстояние и промежуточные точки.
— Так, давай на Ташкент, — кивнул он водителю, положив трубку.
На самом деле у меня не было никаких дел в Дели. Я просто хотеда отдохнуть. Смыть с себя неприятный осадок, который остался после встречи с Монголом. Мне просто требовалось несколько дней на расслабление. Дели — подходящий для этого город.
— Как — на Ташкент?
— Быстро!
— Есть, товарищ полковник.
Если встать пораньше, в тот момент, когда солнце только-только показывается из-за краешка земли, то можно увидеть вещи, обычно скрытые от глаз. В четыре часа утра с верхних этажей гостиницы “Ашока” виден чуть ли не весь город. Конечно, если нет тумана.
Взвизгнув шинами, «Волга» отъехала от Дворца культуры. Она промчалась мимо афиши, анонсирующей концерт Высоцкого. У входа во дворец вновь собрались люди.
* * *
Сегодня туман был. Дели, укрытый плотным одеялом белесой пелены, больше напоминал старинные развалины, ожидающие своих археологов, чем современный мегаполис, едва ли не центральный город всей Азии. Где-то внизу, у подножия, задыхаясь среди молочно-белой смеси смога, водяной пыли и испарений не остывшего за ночь асфальта, терпеливо ожидают грузчики, таксисты, разносчики воды, торговцы фруктами, сувенирами, женщинами, мужчинами, своей жизнью, чужой жизнью, просто нищие. Сейчас каждый из них готов на все ради очередного клиента, ради скользящего взгляда любопытствующего туриста, у которого нет-нет, а дрогнет рука, потянется за кошельком или кредитной картой. Они пришли сюда незадолго до рассвета, в желании занять место поудобней, все приготовить, поймать прибывших утренним самолетом или отъезжающих на первом поезде. Где-то внизу, вероятно, были люди, которые когда-то имели свое дело, свою небольшую лавочку или производство. Когда-то они, может быть, составляли то, что называлось почти гордо “средний класс”, и считались едва ли не спасением экономики страны. Каждому монстру нужны жертвы. Глобальная экономика сожрала любовно выращенный средний класс, бросив кости на дно кастрюли из смога, водяной пыли и испарений.
В зале публика неистовствовала. Перекрикивая аплодисменты, со всех сторон неслось: «Володя, еще!», «Володя, „Баньку“!»
Днем, в толчее туристического города, среди яркого света и жары, все это незаметно, все это скрыто яркой суетой.
Володя, переводя дыхание, поднял руку. Аплодисменты стихли.
— Я на бис не пою, спасибо вам большое! Вообще мы здесь второй день, очень теплый прием, я бы даже сказал, жаркий... Но у вас климат такой.
Ресторан “Башня” чем-то напоминал наркобар “Орбита” в Киеве. С той разницей, что тут не существовало такого понятия, как наркотики, и здание ресторана было построено специально, то есть огромная элегантная черная игла изначально задумывалась как ресторан, а не телевышка или маяк. В ресторане был ограниченный выбор алкоголя и курительных смесей, но шикарная кухня. К тому же отсюда можно было рассмотреть весь город и все его достопримечательности: от Кутаб Минара до Красного Форта. Специальные окна позволяли это сделать. Фактически это были не стекла, а огромные экраны, управляемые тонкой, сенсорной техникой, улавливающей направление взгляда и даже настроение смотрящего. Столиков с неудобным обзором тут не было. Все места располагались по внешней окружности, близко к окнам. В центре находились бар-ная стойка и кухня, уходящая вниз на несколько уровней.
Снова разразилась овация. Только что Володя закончил третий концерт. Оставалось еще два.
Я сидела вполоборота к окну и рассматривала уличную толчею. В голове было пусто.
Из центра зала доносилось что-то мелодичное, традиционно индийское. Может быть, ситар или еще какой-то инструмент. Хозяин ресторана был очень богатый человек. Даже если не принимать во внимание затраты на строительство башни, которые, впрочем, могли быть не столь велики, учитывая новые технологии, применяемые в строительстве, содержать ресторан, основывающийся на национальных традициях, было очень накладно. Национальная еда, музыка, оформление — вот наиболее дорогие составляющие. И дело, конечно, не в закупках местного риса или специй. Крестьяне, которые ориентируются на производство этих продуктов, достаточно бедны, чтобы продавать свой товар по дешевке и радоваться этому. Однако беда местного производителя в.том, что производимые им продукты не всегда соответствуют заданным международным нормам. Упаковка, маркировка, процесс производства. Фермер из Бихара не в состоянии конкурировать с любым сельскохозяйственным гигантом, входящим в состав Европейского Торгового Соглашения (EFTA), а, следовательно, он должен “сливать” свой товар по заниженным ценам. Но и это для него не панацея, так как спроса на его зерно, рис, мясо и молоко нет. Налоговая политика государства, подчиняющегося Европейским Торговым Соглашениям, не предусматривает “зеленого коридора” для продукции, не соответствующей нормам EFTA. А значит, сыр из штата Бихар будет стоить в три-четыре раза дороже, чем аналогичный ему продукт, произведенный неизвестно где, но несущий на себе звездчатую шестеренку эмблемы EFTA.
Дальше больше.
Владелец ресторана, имеющий наглость поддерживать национального производителя, никак не подпадает под категорию налогоплательщиков, которым обеспечен тот самый “зеленый коридор” из-за того, что они поддерживают Всемирный рынок. Следовательно, налоги с ресторана “Башня” взимаются совершенно по другой ставке, нежели налоги с одного известного международного “фастфуда”.
Получалась своего рода вилка: с одной стороны, оригинальность, колорит и, как следствие, популярность, а значит, доходность такого проекта. Но с другой стороны — давление налогового аппарата на потребителя и производителя, и, следовательно, убыточность.
Ресторан “Башня” ухитрялся балансировать на этой грани уже несколько лет.
— Что ты там увидела? — одновременно с этими словами раздался звонкий “блям” бокала о дерево стола.
Он вышел со сцены, держась за горло. Кулагин, наблюдавший финал концерта из-за кулис, остался у дверей в коридор, чтобы не пропустить зрителей, которые еще на аплодисментах заскакивали на сцену, чтобы взять автограф или сфотографировать Высоцкого. К нему на помощь подошли Леонидов и Фридман.
В гримерной за столиком сидел Нефедов. Он взял руку Высоцкого, посчитал пульс и присвистнул. Набрал таблеток из разных упаковок, подал Володе. Затем набрал в рот воды и, как из пульверизатора, выпустил из себя облако капель. Володя не прилег и не принял таблеток — все стоял и смотрел на окно, к которому с улицы прилипло несколько любопытных. Они таращились на него, как аборигены на Кука, и нисколько не смущались, что он их видит.
Толя повторно выпустил капельное облако:
— Приляг, я тебе говорю... Приляг!
—Толя! Горло... говорить больно. Скажи Севке — надо, чтоб он подольше там...
— Сделай вот так, — Нефедов прижал подбородок рукой к груди, широко раскрыл рот и запрокинул голову, а потом медленно закрыл рот. — Вот так — раз десять. Сейчас все пройдет. Ты почему таблетки не пьешь?
— Не пройдет... Толя, мне очень плохо...
Толик видел расширенные зрачки и нездоровую бледность на лице Володи. Пробежал холодок — симптомы знакомые: «Сердце не справляется!» Но, не желая показывать Володе волнения, уверенно произнес:
— Пока я с тобой, ничего не случится. Я таких, как ты, десяток за смену с того света... Сядь.
Нефедов поймал взгляд одного из любопытных. Неожиданно он нагнулся, схватил за ножку шифоньер и потащил к окну. Весь красный от натуги, он загородил окно шкафом.
В гримерку вошли Кулагин, Фридман и Леонидов.
— А занавеску задернуть не пробовал? — съязвил Леонидов.
Высоцкий наконец проглотил таблетки.
— Толя, не волнуйся так...
— Может, Володя, еще что-нибудь передвинуть? — предложил Фридман.
— Что происходит? — занервничал Кулагин.
— Севка... Голос... петь не могу. Возьми на себя побольше. А там я попробую, расскажу что-нибудь, мне даже просто говорить трудно.
— Давай хотя бы один отменим? — осторожно предложил Сева.
Фридман аж подпрыгнул:
— Сейчас у нас очень ответственный концерт — из горкома пришли, из профсоюзов, а на следующий я жду из обкома людей. Ты же сам, Володь...
— Люди пришли на мой концерт, — твердо произнес Володя. — Давайте я сам буду решать. Работаем! Сева, и не надо соплей.
* * *
Шоссейка тонкой ниткой пролегала через пустынные хребты. Солнце нещадно палило. Красная «трешка» одиноко летела посередине дороги. Вокруг на расстоянии взгляда не было ни души. За последние полчаса только бензовоз промелькнул в окошке да одинокая «Волга» показалась на горизонте.
В салоне автомобиля Татьяна искоса наблюдала за тем, как Алимхан, одной рукой держа руль, другой достает из кармана маленький целлофановый пакетик и в очередной раз насыпает из него себе под язык темно-зеленый порошок.
— Ти чего такой грюсный? — Али зыркнул на Татьяну.
— Жарко.
— Скоро арык бюдет... купаться бюдешь... — Он улыбнулся, обнажив пару золотых зубов, и шаловливо дотронулся до коленки Татьяны.
Татьяна отдернула ногу и отвернулась.
— Е-е! Я тибе сам кюпать буду... Хочишь?.. Ти кюпалник взял с собой? А? Чего мольчишь? Не хочиш разговариват? Ми туг один... Тут двести километр нет никто... Будишь плехо вести себе, бирошу сдес, пюст шакал тибе сьест... Я тибе гавару... харащо бюдиш сибе вести, давезу на висшем уровне... дэньги нэ надо... нет—сдес останишься... Али еще никогда не обманиваль...
Красная «трешка» вдруг резко свернула на обочину дороги. Али открыл дверь машины и, сплюнув на землю черную слюну, выскочил из кабины. Слегка пошатываясь, он обошел машину и распахнул пассажирскую дверцу. Попытался вытащить Татьяну из кабины. Таня отчаянно сопротивлялась, отпихивалась ногами. У нее началась истерика:
— ...Я везу лекарство... Высоцкому... Если ты меня тронешь хоть пальцем... он тебя... найдет на том свете... понял... не трогай меня! Не трогай... или убей здесь!
* * *
Спидометр показывал сто тридцать километров в час. Михалыч заметил съехавшую с дороги машину лишь на мгновение. Некоторое время он соображал. затем посмотрел на часы:
— Сколько до Ташкента?
— Ну. я не знаю, до центра города, наверно...
— До аэропорта?
— Километров триста, может, меньше. Если так гнать — бензина не хватит.
Михалыч некоторое время считал в уме часы и километры, затем принял решение:
— Разворачивайся.
— Как — разворачивайся? Мы же...
— Слушай меня, — раздельно произнес Михалыч. — У тебя под ногами три педали. Жми на Ты, которая посередине.
Водитель подчинился. Машина резко затормозила, подняв клубы пыли.
— Теперь вот эту круглую штуку против часовой стрелки крути. Это называется разворот. Поехали.
— Куда?
— Прямо. Я тебя на ишака пересажу, Серик! Рано тебе на машине. Да не гони.
Теперь Михалыч хорошо рассмотрел красные «Жигули», которые стояли метрах в двадцати от дороги в небольшой ложбинке. Он увидел открытые двери, резкие движения водителя, лягающиеся женские ноги, а главное — номер 77-49 УЗИ.
— Они. Стой.
Еще несколько секунд Михалыч наблюдал за происходящим.
— Так он ее, по-моему, это... — забеспокоился Серик.
— Быстро соображаешь!
Михалыч дотянулся до руля и сам нажал на клаксон: один длинный, два коротких гудка.
Али оглянулся и на секунду замер, затем выпрямился и захлопнул дверцу со стороны Татьяны. Он попробовал сделать вид, будто это просто ссора.
— Вот так, понял? — И пригрозил пальцем.
Таня завизжала, стараясь, чтобы услышали в «Волге».
— Э!.. Все, все... пошутить хотэл. Нэ ори, пожалыста! Извэни, короче... Нэ буду болше.
Ага обошел машину и, перед тем как сесть за руль, воровато оглянулся на дорогу. «Волга» стояла все там же. Задним ходом Али начал выезжать на трассу. Оглянувшись еще раз, он не поверил своим глазам: «Волги» на дороге не было.
— Э, ой-бай! Видэл?
Татьяна его не слышала. Она вжалась в кресло и до боли в руках сжала сумку. На какой-то момент она полностью потеряла контроль над собой и разрыдалась до икоты. Руки онемели. Она попробовала пошевелить головой, но тело не подчинялось.
— Эй, слюшай... не буду болше... прасти, пажалиста.
Красный жигуленок осторожно тронулся с места.
* * *
Сева старательно тянул время. Он уже отработал свою программу и теперь решил показать номер «Испорченный радиоприемник». Он зашипел в микрофон, изображая помехи в эфире, а затем голосом женщины-диктора произнес:
— И о погоде: завтра в Бухаре и области обильные осадки. — Зал одобрительно хохотнул. — Ветер западный. порывистый... — Он опять изобразил помехи и голосом Николая Озерова продолжил: — Буряк проходит по краю, пас Блохину, удар, гоооол!!! Счет становится... — Вновь изобразил помехи и снова женским голосом: — Двадцать семь — двадцать девять градусов выше нуля.
Раздались аплодисменты, почти овация. Кулагин явно не рассчитывал на такую реакцию. Но тут краем глаза он увидел, что на сцену выходит Володя. Аплодисменты предназначались ему. Севе ничего не оставалось, как объявить в микрофон:
— И вновь на сцене — Владимир Высоцкий!
Страшно уставший и растрепанный, Володя приблизился к микрофону:
—Актер должен оживлять все, к чему прикасается. А для этого нужна наблюдательность, фантазия. Сева делает это очень хорошо. Вообще уметь делать что-то хорошо — это важно.
Кулагин не отрываясь смотрел на Володю из-за кулис. Рядом стоял Нефедов — судя по всему, он и проводил Володю до сцены.
— Где же Татьяна? Пора бы уж ей... — нервно теребя кулису, обратился Толя к Севе.
Сева думал о своем:
— Я сейчас снова выйду. Он же еле стоит.
Однако Володя продолжал свое выступление:
— В последнее время участились случаи появления летающих тарелок. Многие их видели, многие на них летали. И вот сейчас — песня. У нее такое длинное название: «Письмо в редакцию передачи „Очевидное-невероятное“ из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи». Капица слушал и не обиделся.
— Вроде все пока нормально, — Толя сам не верил тому, что говорит.
— Да нет, Толик, не нормально, не нормально!
Высоцкий взял первые аккорды и начал песню:
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась, —
Вместо, чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.
* * *
Красный жигуленок остановился на заправку в небольшом безлюдном кишлаке. Заправочной станцией назвать это было трудно, так как там просто стоял бензовоз и бензин по канистрам разливали из шланга. Неподалеку были раскиданы несколько мазанок, да еще имелась небольшая изгородь, возле которой блеял привязанный к высохшему дереву баран. Откуда-то долетал дымный запах шашлыка.
Татьяна сидела в машине одна. Безжизненное пространство вокруг отупляло. Она даже не думала бежать — очевидно же, что бежать некуда.
Возвращаясь к машине с едой и что-то насвистывая, Али не заметил двух мужчин, вышедших из-за глиняной постройки. Один из них, поравнявшись с ним, резко схватил его за горло и втолкнул за загородку, видимо служившую загоном для скота. Али уронил шашлыки с овощами на землю. Одним движением Михалыч повалил его и крепко сжал кадык.
— Ну что, джигит, яйца тебе отрезать? А? Я тебя спрашиваю, говно! Отрезать?
Али беспомощно дернулся в жилистых руках и еле слышно просипел:
— Я... Э... Э... Мил-ис-ия!
Михалыч вынул удостоверение и сунул его прямо в лицо Алимхана:
— Читай! Умеешь читать? Я тебя, говно, за Полярный круг!.. Веришь?
Задыхаясь, Али одними губами прошептал:
— За что?.. Уважаемый?..
— Если ты на нее еще хотя бы раз посмотришь!.. Михалыч отпустил горло Али, и они с Сериком исчезли так же быстро, как и появились.
Али, шаркая ногами, подошел к машине. Осторожно сел за руль. На Татьяну он не смотрел.
— Я довезу вас до автобус... хорошо доедешь... Мошин совсем сломался.
Глава четырнадцатая
ШЕСТИЧАСОВОЙ
Нефедов и Кулагин почти втащили Высоцкого в гримерную.
— Все! Он больше на сцену не выйдет. — Кулагин уложил Володю на кушетку.
.. .А людей уже запускали в зал. С улицы валили все новые зрители.
Кулагин подбежал к билетерам, закрыл входную дверь прямо перед носом у очередной группы зрителей и заявил:
— Не будет шестичасового. Отменяется. Не пускайте никого!
— Задерживается? — не поняла билетер.
— Отменяется, я же говорю!
Под напором зрителей дверь снова открылась.
— Объявляйте со сцены, а то нас тут сметут! — сказала ему женщина-билетер и вернулась к работе. Люди шли и шли, а она все продолжала надрывать билеты.
Кулагин заметил Фридмана, окруженного какими-то важными персонами, и бросился к нему:
— Леня! Леня!..
— Невозможно сейчас, Севочка! — Фридман недобро зыркнул на Кулагина и тотчас с улыбкой повернулся к своим чиновным спутникам: — Пожалуйста, идемте... проходите, пожалуйста! — На миг он обернулся к Севе: — После, после... всё после.
Неожиданно Кулагина окликнули сзади:
— Вы Кулагин? Всеволод?
— Да. Кулагин, Кулагин, Всеволод.
Молодая симпатичная девушка протянула ему билет и ручку.
— Ну, если вам это нужно... — Сева слегка смутился.
— Вы же будете выступать?
— Да нет, конечно!
Девушка рассмеялась. Ее подруга тоже протянула бумажку. Около Кулагина стали останавливаться люди, кто-то щелкал фотоаппаратом, кто-то просто глазел...
* * *
Фридман вышагивал впереди солидных гостей по проходу.
— Резервный ряд... Прошу, вот он!
Однако в этом ряду уже разместилась компания каких-то молодых людей.
— Встаньте! Кто вас сюда посадил?! — прикрикнул на них Фридман.
Те вскочили и бросились искать другие свободные места. Гости Фридмана сели.
— Душновато здесь...
—Да-да. Вера Павловна. Немного душновато. — Леня замахал руками, словно отгонял комаров от Веры Павловны. — Но... Начнется концерт, и вы всё забудете, поверьте мне! Блестяще работает Владимир Семенович, блестяще! Приятного вечера.
Кланяясь, он пошел по проходу обратно, пожимая руки важным зрителям.
* * *
Вновь увидев Фридмана, Кулагин вернул девушкам ручку и бросился к нему.
— Отмена! Леня, отмена! Володя не может... — умолял он.
— Невозможно! Только не сейчас! — зашипел Леня.
Сева крепко взял Леню под локоть и потащил за кулисы.
— Выйдем вместе на сцену и скажем, что перенос... Или нет, что деньги вернем!
— Какие деньги, Сева? Кто их вернет?! Не безумствуй!
* * *
Леонидов и Изабелла закрылись в директорском кабинете. Услышав внезапный стук, Изабелла поднялась, чтобы открыть дверь.
Кулагин ввалился в кабинет.
— Простите, нам надо два слова друг другу сказать, — обратился он к Изабелле.
— Вообще-то мы работаем, — недовольно отозвался Леонидов и проглотил кусочек лимона.
— Все! Он же не может, ему плохо, отменяй концерт. Его надо в Москву, в больницу. Ему плохо.
— Ему плохо, потому что нет лекарства, — невозмутимо отрезал Паша. — А если он не будет работать, начнется вообще бог знает что! Так его держат публика, обязательства хоть какие-то. Толя дает ему препараты шведские. Ты знаешь, сколько я за них заплатил? Говорили, расслабляют, снимают тягу. Да ни хрена они не снимают! Долбаные шведы.
Сева набрал воздух в легкие, чтоб не закричать от досады, затем выдохнул, успокаиваясь. Насколько он сейчас вообще мог успокоиться.
— Павел, ты не понял... Выйди сейчас на сцену и скажи, что концерт отменяется. Все люди, поймут.
— Нет, это ты выйди и работай, — так же невозмутимо продолжил Паша. — Ты зачем сюда приехал, артист? Артист — играй! Пока ты работаешь, Володя отдыхает.
Паша вытолкнул Кулагина из кабинета.
* * *
Сева выскочил на сцену, и публика захлопала.
Он поклонился, отбежал к кулисе и. краснея от натуги, выкатил на сцену рояль.
Затем снова убежал и вернулся со стулом. Зрители наблюдали, как он забрал со сцены стойку с микрофоном. сет за рояль, взял несколько аккордов... Зал затих. Продолжая наигрывать. Сева обратился к публике:
— Добрый вечер. Потушите свет в зале. Добрый вечер! Вы все пришли на концерт Владимира Высоцкого. Но ведь когда мы приходим на концерт, скажем, Моцарта, мы же не ждем, что он сам к нам выйдет. Мы с удовольствием слушаем его произведения. И сейчас — никакого обмана. Будут звучать песни Владимира Высоцкого! — Сева начал играть ритмичней. — Кому не понравится — в конце мы вернем деньги.
И Сева запел:
Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а так...
Примерно до середины песни ошарашенные зрители молча слушали Севино исполнение. Затем зал неуверенно загудел, послышались крики:
— Халтура!
— Высоцкого давай!
Люди поднимались с мест, свистели. Первые ряды кидали на сцену скомканные билеты и фантики от конфет.
Сева мужественно продолжал:
Если парень в горах — не ах,
Если сразу раскис — и вниз...
Вдруг шум в зале стих. Сева увидел, что на авансцене стоит Володя. Кулагин перестал играть и опустил голову.
Володя очень тихо, но отчетливо заговорил в микрофон:
— Это, наверное, очень удобно — вот так в темноте свистеть, топать ногами... вроде и себя показал, и не увидел никто. Пожалуйста, включите свет в зале.
Он дождался, пока свет включат, и продолжил:
— Всеволод Кулагин — мой друг, прекрасный актер. Он пел мою песню. Давайте дослушаем.
Он повернулся к Севе и кивнул ему. Севе ничего не оставалось делать, как закончить начатое:
Если ж он не скулил, не ныл,
Пусть он хмур был и зол, но шел...
Зрители, затаив дыхание, смотрели на сцену. Все понимали, что происходит что-то необычное, незапланированное. И когда Сева, закончив петь, встал у рояля—публика приветствовала его как триумфатора. Слабо кивнув, Сева побрел за кулисы.
Володя вновь обратился к публике:
— Спасибо, что вы пришли на мой концерт. Я вышел с гитарой, чтобы у вас не было сомнения, кто к вам приехал. Но петь сегодня я вам не буду. Я потерял голос — может, от жары, может... не знаю, одним словом, от чего. Но раз вы пришли, встреча состоится, что бы ни случилось, при любой погоде. Я расскажу вам о Театре на Таганке, о себе, поговорим так. Знаете, есть такая форма — творческий отчет. Вот отчитаюсь, значит.
Зал ловил каждое слово Высоцкого. В резервном ряду солидные люди из местного руководства тоже внимательно слушали.
В кулисах за Володей наблюдали Леонидов, Нефедов и Сева. К ним присоединился Фридман.
— Ребятки, здесь такого никогда не было. Все пришли! Вон — шестой, седьмой ряд.
— Шел бы ты... — Сева недобро посмотрел на Фридмана.
— Да-да, конечно, вы здесь сами... — Фридман ретировался.
Было видно, что Володя в предобморочном состоянии. Мокрая футболка, блуждающий взгляд, неоправданные паузы.
— Знаете, как у нас говорят: уважительная причина неявки артиста на спектакль — смерть. Слышали? А мы живем, и, значит, никаких изменений в репертуаре. Начнем сначала, если хотите, пишите записки, я отвечу. А так часто спрашивают: «Зачем вы пишете песни? Вы же артист». Действительно, зачем писать, петь, когда можно и не писать? Когда есть композиторы, певцы, поэты... Но я, в общем, думаю, что пишут не зачем-то, а просто потому, что не писать не могут, когда рвется что-то из души, из сердца...
* * *
Прижимая к себе сумку, в забитом до отказа стареньком пазике Татьяна въехала в Бухару.
Она сидела около окошка в окружении женщин, детей и даже нескольких баранов. Ее соседка кормила грудью маленького черноволосого ребенка. От жары, пыли и бессонной ночи Татьяну охватило странное безразличие. Несколько раз она ненадолго проваливалась в сон.
Наконец автобус остановился. Пассажиры оживились, с криком и хохотом повалили на улицу. Татьяна вышла последней.
Осмотрелась. Площадь выглядела пустой и заброшенной. Пассажиры, вышедшие из автобуса, исчезли, будто растворились в воздухе. Внезапно перед Татьяной вырос коренастый милиционер. Он вяло отдал честь:
— Сержант Файзиев. Ваши документы, пожалуйста.
Татьяна достала паспорт и протянула его сержанту:
—А где здесь концерт Высоцкого? Вы не знаете?
— Там, — он махнул рукой в сторону. — Дворец культуры «Фарход». Пройдите со мной, пожалуйста.
— Зачем?
— Проверка документов.
Татьяна пошла рядом с сержантом к зданию автовокзала. Несколько женщин и детей, сидя на корточках у стены, прятались от солнца.
Сержант открыл дверь и пропустил Татьяну в темное помещение автовокзала. На самом деле это был длинный одноэтажный барак с надписью «Бухара». Внутри было прохладно и темно.
Милиционер открыл дверь с надписью «Комната матери и ребенка». Внутри за пеленальным столиком сидел плотный мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами. Файзиев отдал ему паспорт Татьяны и удалился.
Михалыч раскрыл паспорт и посмотрел на дату рождения. Девятнадцать лет. Это ж кем надо быть, чтобы отправить в такое путешествие ребенка, да еще и с «препаратом»?.. Михалыча охватила невероятная жалость к этой ничего не понимающей красивой девочке. И — злоба, жгучая, до тошноты, по отношению к гастролерам. Несколько секунд он глядел на фото в паспорте.
— Татьяна Петровна, сумочку откройте, пожалуйста.
Помедлив, Татьяна открыла замок, поставила сумку на стол и отступила на шаг. Неторопливым, уверенным движением Михалыч извлек коробку с надписью «ZЕВО-ZЕВО».
— Ничего не хотите мне сказать? — поинтересовался он.
— Нет.
Он снял с коробки крышку, достал небольшой сверток и развернул его на пеленальном столике. Там оказалось четыре упаковки ампул и металлическая коробочка. Михалыч раскрыл коробочку. В ней на марле лежали два шприца.
— С какой целью прибыли из Москвы? — спросил он.
— У меня здесь друзья.
— Друзья? — Михалыч обошел стол и присел на стул перед Татьяной. — Это для них?
— Это лекарство... Мое лекарство.
Неожиданно он схватил ее за руку и быстро задрал рукав. Помедлив, Татьяна высвободилась. Он взял ее за вторую руку. Она опять попробовала дернуться, но теперь он держал крепко. Нарочито медленно закатал ей второй рукав. Посмотрел Татьяне в глаза.
— Нет. Не ваше. — Он указал на упаковки ампул: — Это лекарство внутривенное.
— Я забыла выложить... В Москве.