Майк Гейл

Скоро тридцать

Моим друзьям Джеки Биэн и Джону О\'Рилли, которым, как и мне, скоро тридцать. С днем рождения!
Благодарности

Сердечно благодарю всех «обыкновенных подозреваемых», которые помогли мне реализовать этот проект. Как всегда, отдельного упоминания достойна моя жена Клэр. Если бы не она, то, выложив за эту книгу заработанные упорным трудом деньги, вы получили бы лишь несколько сотен чистых страниц.

Всем участникам: живите долго и счастливо!

По мнению эксперта X, одной из причин современных психологических травм является то, что общество помешалось на «вечной молодости». Многие из тех, кто родились после 1965 года, стараются доказать, что они еще «молоды душой», катаясь на роликовых коньках, занимаясь аэробикой или посещая ночные клубы… «Вечная молодость» стала современной чашей Грааля. А возникновению этой тенденции во многом способствовало обилие изображений молодых людей в газетах, журналах и на телевидении, а также страх показаться «слишком старым» перед своими сослуживцами.

Из статьи в газете «Бирмингем Ивнинг Мэйл»



Помню, что, когда мне исполнилось тридцать, я сказал себе: «У меня больше нет оправданий. Я теперь должен сам во всем разобраться».

Брэд Питт, 1999



Ностальгия (сущ.) — 1. Стремление снова пережить какие-либо ситуации или события из прошлого. 2. Проявление этой эмоции, например в кино, литературе и т. д. 3. Тоска по дому, семье или родине.

Словарь Коллинза

1

Все дело в том, что я, Мэтт Бекфорд, долгое время с нетерпением ждал того дня, когда мне наконец исполнится тридцать. Я не мог дождаться момента, когда — благодаря тому, что мне уже тридцать, — на моей полке для вина действительно будет стоять вино. Не слишком-то большие амбиции, подумаете вы, и будете, наверное, правы, но вы — это вы, а я — это я. Просто между появлением в моем доме бутылки вина и тем моментом, когда она опустеет, проходит от двадцати минут (в плохой день) до двадцати четырех часов (в не очень плохой день). И это не потому, что я алкоголик (пока еще нет). Просто я люблю вино и, кроме того, вообще не умею себя сдерживать. Так что же я хочу всем этим сказать? А вот что (будьте внимательны!): полки для вина по своей природе предназначены для того, чтобы ставить на них больше чем одну бутылку. На некоторые можно поставить шесть, а то и все двенадцать — точная цифра роли не играет. Зато играют роль вот эти серьезные вопросы, возникающие из-за существования полок для вина и желания их иметь:

1. Кто на самом деле может себе позволить купить сразу двенадцать бутылок вина?

2. У кого из тех, кто может себе это позволить, хватит силы воли на то, чтобы иметь дома двенадцать бутылок вина и, придя домой после трудного дня, не выпить их все?

3. Кто вообще думает, что полки для вина — это хорошая вещь?

Ответ на третий вопрос, а также и на два первых, конечно же, прост: люди за тридцать (как их называет моя девушка Элен), то есть те, кому тридцать с чем-то или просто тридцать, кому еще совсем недавно было только лишь за двадцать и которым теперь… ну, не совсем за двадцать. Люди вроде меня. Пока нам еще не было тридцати, мы экономили, копили и жертвовали чем-то, чтобы однажды в будущем позволить себе купить сразу несколько бутылок вина, поставить их на шикарные полки в шикарной кухне и… не выпить их. Ну, хотя бы не выпить все сразу. Нам хочется похвастаться приобретенной за все эти годы сдержанностью, вкусом к более тонким наслаждениям в жизни, зрелостью, наконец.

Я ждал это время. Я был готов, готов к свиданию с этим дивным новым миром[1]. Все у меня было спланировано, все до последней мелочи. Кроме полок для вина, этот возраст хорош еще тем, что ты все про него заранее знаешь. Потому что тридцать лет — это дата, к которой ты долго стремился и которая знаменует собой начало зрелости. Никакой другой возраст не сравнится с тридцатью годами. Тринадцать? Много угрей и страхов. Шестнадцать? Еще больше угрей и страхов. Восемнадцать? Угри плюс страхи плюс полное отсутствие стиля в одежде. Двадцать один? Угри, страхи и слабые намеки на стиль в одежде. Но тридцать — это уже что-то. Где-то в доме у родителей валяется список — или просто отрывочные записи, которые ты сделал лет, скажем, в тринадцать. Эти записи о том почти магическом моменте в будущем, когда тебе наконец исполнится тридцать лет. Своим корявым почерком ты написал что-то вроде «Когда мне будет тридцать, я хочу быть (название модной профессии) и еще я хочу, чтобы моей женой была (имя объекта своих мечтаний того времени)». Из этих записок совершенно ясно, что уже в таком нежном возрасте ты осознал, что в жизни имеют значение только работа и любовь. В возрасте тринадцати лет этот фрейдистский тезис выражается в двух вопросах, которые ты задаешь себе:



1. Что я хочу делать в жизни?

2. Будет ли у меня когда-нибудь девушка?



Что я хочу делать в жизни?



Ответ на этот вопрос всегда был для меня довольно очевидным, даже в тринадцать лет. В то время как мои одноклассники хотели стать кем угодно — журналистами и актерами, водителями грузовиков и космонавтами, я никогда не думал ни о чем, кроме профессии программиста. И я стал им. Поступил в университет на компьютерный факультет, закончил его и устроился работать в лондонскую компанию под названием «Ситек», которая разрабатывает компьютерные программы для банков. Ну и что с того, что я не придумал новую компьютерную игру вроде «Космических захватчиков», «Фроггера» или «Пэкмана», как я мечтал в тринадцать лет? Зато, по крайней мере, я занимался тем, чем хотел. Ну, с этим вопросом все ясно.



Будет ли у меня когда-нибудь девушка?



Конечно, ответ был положительным (чем взрослее я становился, тем больше у меня появлялось в этом уверенности), но, по мере того как я становился старше, этот вопрос превращался в другой, более серьезный: существует ли идеальная женщина для меня, и если да, то кто она и где ее искать? Ответить на этот вопрос было сложнее, и не в последнюю очередь из-за того, что — если я правильно помню свои записи того времени — в этой роли у меня фигурировала Мадонна.

Думать о девушках я начал довольно поздно (очень поздно, если сравнивать себя с некоторыми одноклассниками), и к тому времени, как это произошло, гормоны мои уже вовсю давали о себе знать. Тут-то и появилась Мадонна. Хорошо помню, как я ее в первый раз увидел по телевизору. Это было в передаче «Вершины поп-музыки», и она представляла свой сингл «Счастливая звезда», вышедший в Англии вслед за «Праздником». У меня просто башню сорвало. В то время в Англии Мадонну еще мало кто знал, и моим родителям она казалась лишь сумасшедшего вида девушкой, у которой чересчур много косметики и украшений, да еще и страсть к религиозным образам. Но я ею восхищался. Хотя я был лишь простым подростком из Бирмингема, а она — взрослой девушкой из Нью-Йорка, я искренне верил, что когда-нибудь она станет моей девушкой. Вот вам юношеский оптимизм. «Кто-то ведь должен быть парнем Мадонны, — рассуждал я тогда. — Потому что если бы каждый думал, что у него нет шансов, ей просто не с кем было бы трахаться».

А Мадонне, судя по ее виду, нужно было это делать регулярно.

Однако через несколько лет мой период увлечения Мадонной закончился, и я начал интересоваться реальными девушками… например Линдой Филипс, у которой была красивая улыбка и которая сидела рядом со мной на географии, или Бетани Митчел, которая училась на класс старше меня и носила серый облегающий свитер, не оставлявший особого простора для фантазий. Но позже я перерос и Линду и, увы, Бетани и стал смотреть на реальных реальных девушек — обычных, а не тех, кому мы поклоняемся. Такой была, например, Джинни Паскоу, моя бывшая девушка, с которой мы то встречались, то расходились.

Я называю Джинни своей девушкой, хотя правильнее было бы сказать, что она — просто девушка, с которой мы дружили и заодно иногда трахались. Мы никогда не придумывали названия тому, что между нами было. Можно сказать, что это было соглашение, которое действовало с шестнадцати и до двадцати четырех лет. Поначалу это было даже не соглашение, а просто дурная привычка. Напившись сандерберда — крепкого сладкого вина, которое тогда предпочитали все пьющие подростки, — мы вместе ходили на школьные дискотеки, вечеринки, а иногда и в наш местный бар «Кингс Армс». Но как только наступало утро понедельника и мы возвращались в школу, у меня и у Джинни вдруг начинались провалы памяти и приступы слабоумия, или мы просто делали вид, что никаких совместных уикендов просто не существовало. Такое соглашение нас вполне устраивало, тем более что я долгое время добивался расположения Аманды Диксон, встречаться с которой у меня было ровно столько же шансов, сколько и с Мадонной периода «Материальной девушки». В свою очередь Джинни очень интересовалась Натаном Спенсом, имея при этом столь же мало надежды. У этого Натана, кроме того, была репутация бабника, что — по какой-то странной женской логике, с которой я познакомился еще в том нежном возрасте, — делало его только еще более желанным. Мы с Джинни никогда не чувствовали неловкости по поводу нашего соглашения (как и в других странных ситуациях: чем дольше все продолжалось, тем больше казалось нормой), и, самое главное, оно никогда не мешало нашей дружбе. Мы были друзьями и, иногда, больше, чем просто друзьями. Но только и всего.

Время двигалось вперед, и мы с Джинни тоже, можно сказать. Она уехала учиться в университет в Брайтоне, а я уехал в свой — в Халле. В течение следующих десяти лет или около того целый поток девушек входил в мою жизнь и выходил из нее. И о каждой из них я думал — пусть это продолжалось всего несколько мгновений, — что это, возможно, и есть та самая девушка, с которой я мог бы встретить свое тридцатилетие. Для краткости и во избежание неловкостей я составил их список:



Возраст: 19

Девушки в тот год: Рут Моррелл (пару недель), Дебби Фоули (несколько недель), Эстель Томпсон (пару недель) и Энн-Мэри Шакир (пару недель)

Количество раз с Джинни Паскоу: 8



Возраст: 20

Девушки в тот год: Фэй Хьюитт (восемь месяцев), Ванесса Райт (нерегулярно в течение двух месяцев)

Количество раз с Джинни Паскоу: 5



Возраст: 21

Девушки в тот год: Ники Руландс (меньше месяца), Мэксин Уолш (девять месяцев)

Количество раз с Джинни Паскоу: 3



Возраст: 22

Девушки в тот год: Джейн Андерсон (чуть больше двух месяцев) и Шантель Стивенс (три месяца)

Количество раз с Джинни Паскоу: 10 (очень плохой год в смысле самоконтроля)



Возраст: 23

Девушки в тот год: Гариетт «Гарри» Лэйн (около десяти месяцев, но с перерывами)

Количество раз с Джинни Паскоу: 3



Возраст: 24

Девушки в тот год: Натали Хэгли (два месяца), Слобан Макки (два месяца) и Дженнифер Лонг (два месяца)

Количество раз с Джинни Паскоу: 1



Возраст: 25

Девушки в тот год: Джо Брутон (уикенд), Кэтрин Флетчер (что-то около девяти месяцев), Бекка Колдиот (один месяц)

Количество раз с Джинни Паскоу: 0 (контакт потерян)



Возраст: 26

Девушки в тот год: Анна О\'Хэйген (десять месяцев), Лиз Уордсмит (один день), Дант Скотт (один день), Ив Чедвик (полтора дня)

Количество раз с Джинни Паскоу: 0 (контакт по-прежнему потерян)



Возраст: 27

Девушки в тот год: Моника Эспел (почти год, но не совсем)

Количество раз с Джинни Паскоу: 0 (контакт почти забыт)



В возрасте двадцати семи лет, после события, которое я называю не иначе как «ниспровержение Моники Эспел», и не имея больше утешения от Джинни Паскоу, я решил, что с меня хватит, и попросил перевести меня в наш нью-йоркский офис. Я сказал себе, что в конце концов перемена пойдет мне на пользу, и все, что мне было нужно, так это отдохнуть от женщин и сосредоточиться на своей карьере, чтобы довести ее до должного уровня. Но уже на третий день своего пребывания в Нью-Йорке я встретил Элен Томас, привлекательную, умную, слегка «странную» девушку, которая обожала нездоровую пищу, долгие беседы по телефону и англичан. Мы сразу запали друг на друга, после смехотворно короткого периода ухаживаний уже жили вместе. Наконец-то я мог расслабиться, потому что после всего, что было раньше, после всех этих девушек, я наконец встретил ту, которая будет со мной, когда мне исполнится тридцать.

И это была не Мадонна.

И не Джинни Паскоу.

Это была Элен. Моя Элен. И я был счастлив.

Пока все не рухнуло.

НЬЮ-ЙОРК

2

Все рухнуло в один холодный, дождливый день в конце сентября. Я вернулся с работы и увидел, что Элен, как всегда, болтала по телефону. Она обожала телефон. Он был ее жизнью. Иногда — не слишком часто — я возвращался домой раньше нее и видел, как она входит в квартиру, разговаривая по мобильному, махает мне рукой, целует меня и, не закончив разговора, начинает набирать еще один номер на нашем домашнем телефоне, умудряясь сделать так, чтобы соединение со вторым номером секунда в секунду совпало с окончанием первого разговора. Мне всегда было любопытно, как ей это удается — благодаря длительной практике или просто случайно, — и однажды я прямо спросил ее об этом. Она улыбнулась мне своей самой очаровательной улыбкой и сказала — совершенно в стиле Восточного побережья, как будто диктор в телевизоре:

— Билл Гейтс умеет обращаться с компьютерами, Пикассо умел обращаться с кистью… А я умею обращаться с телефонами. Это мой вклад в цивилизацию.

Положив сумку на пол, я поприветствовал Элен поцелуем, и она поцеловала меня в ответ, не прерывая разговора. Не зная, что делать дальше, я сел рядом с ней на диван и попытался угадать, с кем она разговаривает. В этот раз Элен больше слушала, чем говорила, что было для нее необычно. Время от времени она вставляла «Понятно», «И что дальше?», «Ах, это ужасно», а также мое любимое «Ох-хо», что можно было перевести как «Такова жизнь» или «Ну и пусть», в зависимости от ее интонации. Но догадаться, кто был сейчас на другом конце провода, мне не удалось. Это мог быть кто угодно из нескольких миллионов друзей Элен. Я немного подождал, предположив, что она закончит, но скоро понял, что это надолго, и переместился на кухню, чтобы посмотреть, начала ли она уже готовить ужин.

Кухня была безукоризненной — ничего не изменилось в ней после того, как я убрал ее девять часов назад перед уходом на работу, и признаков какой-либо кулинарной деятельности не наблюдалось. Я надеялся, что Элен приготовит ужин, не потому, что она женщина: она давно принудила меня отказаться от такого подхода. Нет, я рассчитывал, что она приготовит ужин для нас обоих, потому что сегодня была ее очередь. Проспав чересчур много, Элен позвонила на работу и сказалась больной. Она пообещала сходить в магазин за продуктами, и я надеялся — как выяснилось, слишком оптимистично, — что она могла купить «чего-нибудь вкусненького».

В поисках признаков ее похода за продуктами я заглянул во все кухонные шкафы. Там не было ничего, что попадало бы под определение «чего-нибудь вкусненького» — только пачка макаронов, банка джема, которую прислала мне мама, и два куска хлеба — настолько черствых, что, когда я случайно уронил их на кухонный стол, они рассыпались. Даже о чашке чая не могло быть и речи, потому что пакетики моего любимого чая (который мама прислала мне вместе с джемом и видеокассетой с записью нескольких частей сериала «Истэндерс») закончились, и я категорически отказывался пить чай какого-либо другого сорта.

Умирая от голода, я вернулся в комнату, жуя сухие макароны, и еще раз присел на диван рядом со своей девушкой. Она тут же взяла пульт, включила телевизор и указала на него пальцем с тщательно накрашенным ногтем:

— Смотри, красивые цвета.

Это на самом деле означало: «Я закончу разговор через час, развлекайся пока сам». Я проигнорировал предложение Элен и, чтобы позлить ее, попрыгал немного на диване: мне не нужен был телевизор, мне нужны были только ее внимание и ужин. Но она не предлагала мне ни того ни другого и, конечно, делала все возможное, чтобы игнорировать меня. Тогда я встал, будто собираясь подойти к окну, выходящему на улицу, и симулировал обморок. Лежа на полу и почти не дыша, я терпеливо ждал, что она среагирует на то, что ее покорный бойфренд лежит без сознания. После того как прошло — как мне показалось — несколько минут, во время которых она не то что не прервала разговора, но даже ни разу не сделала паузы, чтобы вдохнуть воздух, я осторожно открыл глаза, но она сразу же это заметила и засмеялась.

— С кем ты разговариваешь? — одними губами произнес я, все еще лежа на полу.

— С твоей мамой, — так же беззвучно ответила она. — Ты дома?

Я неистово замотал головой и несколько раз прошептал «Нет». Не потому, что не выносил свою маму. Я очень хорошо к ней относился. Я даже любил ее. Но, находясь так далеко от дома, я вовсе не хотел перекидываться с ней несколькими словами. А так как я уже звонил ей утром с работы, то решил, что мой сыновний долг полностью выполнен. В любом случае я был жутко голоден и снова прошептал одними губами:

— Где ужин?

Элен подняла свои брови, как бы говоря: «Предлагаешь пойти поужинать? Надо подумать». Затем она прищурила свои глаза, словно озорной чертенок, и сказала в трубку:

— Синтия, кажется, Мэтт пришел.

Она сделала паузу, ожидая моей реакции, которая состояла в том, чтобы я передал ей меню ближайшего ресторана, доставляющего пиццу, и свою кредитную карточку.

— Нет, никого, — ласково сказала Элен в трубку, в то же время показывая мне жестом, как она платит кредитной карточкой. — Я бы услышала. Но сейчас, кажется, звонят в дверь, так что мне надо идти, Синтия. До свидания.

Она уже сделала движение, чтобы положить трубку, но вынуждена была остановиться, потому что моя мама продолжала что-то говорить.

— Нет, думаю, что это не Мэтт, — терпеливо сказала Элен. — Он в последнее время был хорошим мальчиком, и я разрешила ему иметь собственные ключи.

На этом она положила трубку.

— Ты такой ребенок, Мэтт, — сказала она, закатывая глаза. — Не понимаю, почему ты сразу не предложил заказать ужин с доставкой.

— Сегодня твоя очередь готовить, — возразил я. — Ты что, не знаешь, что означает «твоя очередь»?

— Ну да… — начала она, но ее ответ оборвался на полуслове, когда она взяла меню доставки и начала просматривать его. — Похоже, моя очередь заказывать пиццу, так ведь?

Она продолжала читать меню, время от времени произнося вслух название какой-нибудь пиццы, как будто для того, чтобы ощутить ее вкус.

— Уверена, твоя мама догадалась, что ты дома, — сказала Элен, а между тем ее палец застыл над названием «Гавайская мясная». — Меньше всего я хочу, чтобы она начала меня недолюбливать. Ты же знаешь, как для меня важно, чтобы меня все любили. Я не могу уснуть, если знаю, что кто-то думает обо мне плохо, даже если этот человек находится где-то в Англии.

Она легла на диване, потом повернулась и положила голову мне на колени.

— Сегодня я соврала миссис Б. в последний раз.

— Конечно, — ответил я. — Но вспомни эти мудрые слова в следующий раз, когда позвонят мама и папа Томас, и ты захочешь, чтобы я сказал им, что ты в душе.

— Истину глаголешь, мой мудрец, — сказала Элен, имитируя британский акцент. — Я прикрываю тебя, ты прикрываешь меня — такой у нас договор. Но помни, что если нас в один прекрасный день поразит молния за то, что мы врем своим родителям, то обижаться можно будет только на себя.

— А ты долго с ней разговаривала?

— Она собиралась поговорить со мной пять минут, потому что это дорого. Поэтому я перезвонила сама. — Она задумалась на мгновение. — И всего получилось где-то около получаса.

— Ты звонила в Англию и разговаривала полчаса?

Она снова закатила глаза.

— Ты знаешь, сколько это стоит?

— Это всего лишь деньги, Мэтт. Они существуют для того, чтобы их тратить. Если бы их не тратили, это были бы не деньги, а бумажки, которые не имеют никакого смысла.

— Ты и вправду так думаешь?

— Конечно, — сказала она и улыбнулась своей ангельской улыбкой.

Спорить с Элен на эту тему не было смысла. Даже в лучшие времена она редко нарушала свое обыкновение растратить все, что зарабатывала, до последнего доллара.

— О чем вы разговаривали? — спросил я.

— О своем, о женском.

— О каком еще женском? Она не спрашивала у тебя опять, собираемся ли мы заводить детей? Спрашивала или нет?

Моя мама в последнее время пыталась наладить контакт с Элен, потому что решила, что именно она — та девушка, которая родит ей внуков.

Элен засмеялась.

— Ни о чем таком страшном мы не разговаривали. Она просто спрашивала, как ты собираешься отпраздновать тридцатилетие и не планируешь ли ты для этого приехать в Англию.

— Но это будет только в конце марта.

— Женщины любят ко всему готовиться заранее.

— И что ты ей сказала?

— Я сказала, что ты еще сам не знаешь.

— А она?

— Сказала, что ты должен над этим хорошо подумать.

— А что ты сказала по поводу моего приезда к ним?

— Сказала, что попробую тебя убедить, потому что сама хочу увидеть место, которое ты называешь домом. Посмотреть, где ты вырос, познакомиться с твоими школьными друзьями — это должно быть интересно.

— Гм, — произнес я презрительно, хоть мне на самом деле хотелось съездить домой. — А она что сказала?

— Сказала, что мы можем приехать когда захотим. А еще она попросила передать тебе, чтобы ты ей перезвонил.

— Каким тоном она это сказала?

Элен потеряла терпение и бросила в меня подушкой.

— Если тебе все это так интересно, почему ты не поговорил с ней сам?

Она забрала подушку, положила ее себе под голову, взяла телефон, набрала номер и заказала пиццу с доставкой, название которой первым пришло ей в голову. Такого рода болтовня была обычным делом для нашего с Элен ежедневного общения. Эти беседы утомляли, но и развлекали, хотя иногда я чувствовал себя, словно в комедии положений, и задавал себе вопрос: почему у нас с Элен нет нормальных разговоров, как у всех нормальных пар?

— Я сама схожу за ужином, — сказала Элен. — Они говорят, что все будет готово через двадцать минут, но, если я пойду сама, им придется поторопиться: я умираю с голоду.

Элен пошла в спальню за своим пальто. Проверяя на ходу, достаточно ли у нее в карманах денег, она открыла входную дверь и взяла со стола сумку. Неожиданно она остановилась.

— В чем дело? — спросил я, глядя на нее. — Что-нибудь забыла?

Оставив дверь наполовину открытой, Элен прошла через комнату и села на противоположном конце дивана.

— Извини, дорогой, — мягко сказала она. — Я не могу больше держать это в себе.

Я не понял, о чем это она.

— Держать в себе что?

— Это, — решительно сказала она. — Ты. Я. Мы. Я… я… думаю, что больше тебя не люблю. Ну вот, я сказала это. Теперь ты можешь меня ненавидеть.

К полнейшему удивлению Элен, меня вдруг начало распирать от хохота, и я не стал сдерживаться.

— Ты смеешься надо мной или со мной? — спросила она, глядя на меня.

— Знаю, ты подумаешь, что я говорю это специально, чтобы отомстить, — сказал я, выдерживая ее взгляд. — Но на самом деле я чувствую то же самое.

И тут же, по какой-то жуткой симметрии, возникающей, когда ты провел с кем-то столько времени, что чувствуешь то же самое, что и он, мы оба начали хохотать, а затем одновременно прошептали:

— Какое облегчение.

3

— Значит, теперь все? — спросил я без всякого выражения.

Было уже два часа ночи, и мы с Элен обсуждали наш разрыв с семи вечера. Все обошлось без слез и мелодраматизма — было только много долгих пауз, потом какие-то смущенные слова, потом снова долгие паузы.

— Выходит что так.

Произнося это, Элен потянулась и кошачьим движением расправила плечи. Я всегда замечал в ней что-то кошачье, а сейчас это было особенно видно. Она казалась мне персидской кошкой, которая жить не может без того, чтобы ей не почесали живот.

— А тебе не кажется, что это все как-то… — я искал подходящее слово, — слишком просто. Понимаешь, как-то слишком… — я наконец натолкнулся на подходящее слово, — цивилизованно?

Элен приподняла голову:

— Да, ты прав. Думаю, что ты прав.

Я бросил на нее выжидательный взгляд: я хотел, чтобы она хоть что-нибудь сказала — неважно, что именно. Я чувствовал, что что-то было не так: не в том, что мы расходимся — это было совершенно правильное решение, — а в том, что в этом не было никакой драмы. На опыте своих прошлых разрывов я ожидал гораздо больше сожалений, хотя бы из вежливости. Наше спокойствие и общее отношение вроде «прощай и спасибо за все» вызывали у меня тревогу. Я пытался понять, не было ли это одним из любопытных побочных явлений приближения к тридцати. Чуть больше полугода назад мне исполнилось двадцать девять, и я давно ожидал каких-то изменений в себе, связанных с тем, что вот-вот перешагну порог тридцати: например, возможности отрастить настоящую бороду, вечно ускользающих полок для вина, партнера на всю оставшуюся жизнь — но ничего этого не было. «Может быть, вот это — один из признаков, — говорил я себе. — Может быть, в этом и есть сила тридцатилетнего возраста: в способности спокойно разорвать отношения, как и подобает настоящему мужчине».

В двадцать семь такая ситуация расстроила бы меня (см. Моника Эспел). В двадцать два я бы слег в постель с сердечным приступом (см. Джейн Андерсон и Шантель Стивенс). Но это равнодушие и эта смехотворная пассивность… — это было что-то новое. Но, по крайней мере, если это было связано с приближением к тридцати, значит, у меня было оправдание. Элен, с другой стороны, было только двадцать два.

— Может быть, нужно было больше… воплей и скрежета зубов? — спросил я через некоторое время, передавая ей чашку кофе, который для нее приготовил. — Может быть, один из нас должен был просить другого остаться?

Она вернула мне кофе и встала на колени.

— Останься со мной, Мэтт! Мы не можем разойтись! Как я буду жить без тебя?

Она попыталась встать, но смех помешал ей.

— Ты прав, это как-то неубедительно: я говорю «Нам надо разойтись», и ты отвечаешь «Хорошо». — Она тихонько засмеялась. — Не то чтобы я не любила тебя, — продолжала она, смешивая иронию с серьезностью. — Я люблю тебя, и ты это знаешь. Я не была бы с тобой, я не жила бы вместе с тобой все эти полтора года, если бы не любила тебя, — это было бы просто… глупо. Просто ты, наверное, сам это почувствовал в последние полгода: страсти больше нет. Мы были скорее, как… Ну, я не знаю… брат и сестра, что ли.

— Как Питер и Джейн[2].

— Ганс и Грета[3].

— Донни и Мэри[4].

— Точно, — сказала Элен, забирая свой кофе. Она сделала глоток. — Теперь, когда я смотрю на тебя, мне уже хочется не разорвать всю твою одежду на мелкие кусочки, а хорошенько ее выгладить.

— Ты права, — сказал я. — В смысле, я тоже тебя люблю, но должен признаться, что я больше не влюблен в тебя. Когда я утром в первый раз вижу тебя — ты собираешься на работу, ищешь в шкафу, что бы тебе надеть, я начинаю мысленно одевать тебя. К тому моменту, как ты уже определишься, в чем сегодня идти на работу, я уже мысленно одел тебя в свитер крупной вязки с двойным горлом, полупальто и шарф.

— И что, по-твоему, это все значит? — спросила она с таким видом, как будто искренне хотела получить ответ. — Ты думаешь, это нормально — быть такими цивилизованными?

Я пожал плечами.

— Не думаю. То есть каждый раз, когда у кого-то из моих друзей по работе происходит разрыв, я спрашиваю у обеих сторон, что случилось, и они говорят «Это обоюдное решение», как будто этим зарабатывают какие-то очки. Но на самом деле я думаю, что у нас с тобой — первое расставание по обоюдному желанию во всей мировой истории.

— Как-то жутковато, — сказала Элен. — Откуда у нас сейчас столько сил на это? И почему их у меня не было, когда мне они были по-настоящему нужны, например в четырнадцать лет? — Она встала и скрылась на кухне, потом вернулась с пакетом коврижек, которые поедала одну за другой. На середине четвертой она вдруг закричала: «Есть!» — и помахала наполовину съеденной коврижкой с налипшими крошками над журнальным столом.

— Что есть?

— Ответ, — ответила она. — Все дело в биологии. Даже на клеточном уровне мы запрограммированы на продолжение рода, правильно?

Я кивнул.

— И, несмотря на пожелания твоей мамы, у нас нет никакого желания продолжать род друг с другом, так ведь?

Я снова кивнул.

— Вот поэтому мы и не расстраиваемся. Биология говорит нам, что не стоит плакать из-за пролитого молока.

4

Было одиннадцать утра следующего дня, субботы, и мы с Элен только что позавтракали. С того момента, как мы приняли решение расстаться, прошло пять дней, и я теперь спал на диване, также известном как Адский диван, и, наверное, поэтому моя шея жутко болела. Во вторник я сказал Полу Бэррону, своему боссу, что хотел бы перевестись из нью-йоркского офиса в другой, желательно вообще не в Америке. Хотя мне и нравилось в Нью-Йорке и у меня здесь появилось несколько друзей, я не хотел здесь оставаться после расставания с Элен. Мне явно нужно было сменить обстановку.

— Мэтт, — начал босс в ответ на мою просьбу. — На том уровне, которого ты достиг здесь как разработчик программ и лидер команды, весь мир у твоих ног.

В приблизительном переводе это означало, что я мог выбирать любой из европейских офисов компании: Лондон, Париж, Милан и Барселона.

— Спасибо, Пол, — ответил я. — Это… это приятно.

Затем он спросил меня, куда именно я хотел бы перевестись, и тут мой вид стал по-настоящему глупым.

— Не знаю, — сказал я. — Просто хочу в другое место.

Он улыбнулся и сказал мне, чтобы я подумал, а потом мы снова вернемся к этому разговору.

Я смотрел на Элен поверх пустых тарелок, оставшихся от завтрака. Я еще не сказал ей, что собираюсь переводиться. Думаю, я ждал подходящего момента, но сейчас момент был неподходящий. На Элен была ее домашняя униформа: серая майка, которую она обычно надевала на свои занятия йогой, и коричневые шорты «Гэп», которые она купила в тот год, когда коричневый был так же моден, как черный. Она была босая и водила пальцами по покрытым темно-красным лаком ногтям ног. Глядя на нее сейчас, никто бы не подумал, что она работает в одном из самых крутых PR-агентств Нью-Йорка, хоть и в нижнем эшелоне. С понедельника по пятницу у нее очень хорошо получалось одеваться модно и стильно. Но в субботу у нее был выходной.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

На самом деле я серьезно раздумывал о своем переходе.

— Что заставило тебя принять окончательное решение? — спросил я, чтобы уйти от этих мыслей. — То есть это было что-то конкретное или просто все вместе?

— Наверное, фильм, который мы смотрели у Сары и Джимми в прошлые выходные, — сказала она, рассматривая свои ногти.

— «Английский пациент»[5]?

Она кивнула.

— Он заставил меня задуматься, понимаешь? Жена этого бедняги-англичанина убегает с этим немецким летчиком, и это должно выглядеть романтично. Но измены — это так… противно, так гадко. Я хотела сказать, что… Ты помнишь Эмили?

Эмили работала вместе с Элен.

— Знаешь, она рассталась со своим парнем, Джезом, — он вообще шизанулся оттого, что решил, будто живет неполноценной жизнью.

— Наверное, полноценная жизнь для него, да и обычная жизнь тоже — это чтобы было побольше женщин.

— И она изменила ему миллион раз со всеми, у кого была волосатая грудь и абонемент в спортзал.

— Миллион? — переспросил я, сделав недоверчивую гримасу.

— Квинтильон, — сказала Элен, потом сделала паузу. — Это так отвратительно, да? Они просто надоели друг другу, но побоялись разойтись, когда для этого было самое время, и потом месяцами мучили друг друга…

На мгновение ее фраза повисла в воздухе, потом она продолжила:

— Все дело в том, Мэтт, что ты должен был понять — мы на этой же стадии.

— Да? — Я хотел заглянуть ей глаза, но она не смотрела на меня. Вместо этого она снова занялась своими ногтями.

— Ну, может быть, не совсем на этой стадии. Но мы совершенно точно были уже на той стадии, когда вот-вот начали бы обращать внимание на других. Я, например, на симпатичного парня-мотоциклиста из службы доставки, у которого дрэды и который всегда улыбается мне, когда мы вместе едем в лифте, а ты — на девушку в фастфуде, которая кладет тебе дополнительную начинку в гамбургеры, потому что считает тебя симпатичным.

— Какая еще девушка?

Элен поглядела на меня, сузив глаза.

— Лучше тебе думать, что я ее придумала. — И она захихикала. — Прежде чем каждый из нас понял бы, что происходит, взгляды перешли бы в желание, а желание неизбежно перешло бы в действие, и я бы очень не хотела, чтобы у нас так все закончилось. Мне было бы очень противно. А так — мы выше этого, мы сохраняем какую-то долю контроля над ситуацией и можем разойтись с достоинством. Знаешь, я ведь никогда не была девушкой твоей мечты, так ведь? — продолжала Элен задумчиво. — И ты, конечно, не был парнем моей мечты. Можно сказать, мы просто плыли вместе по течению. И ты должен понимать, что если бы все оставалось по-прежнему и вдруг появился бы парень моей мечты…

— Я оказался бы лишним.

— И наоборот.

Она сказала очень правильную вещь. Я всегда думал, что Элен, первым ходом которой в знакомстве со мной была фраза «Привет, я обожаю мужчин из Англии», гораздо больше подошла бы какому-нибудь более высокому, более мужественно выглядевшему парню с большими руками, дипломом частного колледжа и, возможно, родством с каким-нибудь второстепенным членом королевской семьи. А мне, наверное, больше подошла бы девушка творческого плана — певица, художница, танцовщица, короче слегка ненормальная. Не совсем уж сумасшедшая, но что-нибудь в духе Джэнис Джоплин[6]. Девушка из тех, что летом ходит босиком и каждый год пытается покончить жизнь самоубийством. А если серьезно, то Элен была права.

— Так ты хочешь сказать, что, если бы мы взяли напрокат «Гордость и предубеждение»[7], как хотела Сара, вместо «Английского пациента», мы все еще были бы вместе? Странно как-то. Элен захохотала, как будто я ее пощекотал.

— Нет, — сказала она придя в себя. — Это все равно бы произошло, рано или поздно. Но вместо тех мыслей, которые пришли ко мне после «Английского пациента» я бы поняла, что ты никогда не станешь моим мистером Дарси.

— А ты моей Элизабет Беннет[8].

5

— Я хочу сказать, что мы страдаем с самого начала, — печально сказала Элен. — Каждый из нас делает сли-и-и-и-ишком много того, что раздражает другого.

Было полвосьмого утра, и мы с ней шли к станции метро, чтобы ехать на работу. Прошло уже четыре недели, и моя спина была значительно лучше, потому что я спал теперь на нашей кровати. Элен же, сжалившись надо мной, перебралась на Адский диван. На этой неделе Пол Бэррон пригласил меня пообедать и сообщил, что мой перевод одобрен, и я смогу уехать, как только проинформирую отдел кадров, куда конкретно хочу перевестись. Он даже потратил битый час на то, чтобы убедить меня остаться, и я чувствовал одновременно и гордость, и неловкость. Я сказал, что сообщу ему, куда хочу перевестись, как только сам это решу. Он неловко сжал мои плечи, что, по всей вероятности, должно было означать: «Хорошо было работать в одной команде с таким парнем, как ты», но получилось больше похоже на мертвую хватку. После этого у меня несколько часов болела спина.

— Разойтись — это определенно правильное решение, — сказал я Элен, когда мы спускались по ступенькам в метро.

— Без сомнения, — ответила она. — Я была ужасной девушкой, правда. Может быть, самой ужасной в истории человечества. Я не готовлю, не делаю уборку, но еще и кладу белье сушиться на батарею, а это, я знаю, тебя бесит.

Это все было правдой. Элен на самом деле была ужасной девушкой. Она не только делала все вышеупомянутое, но еще и покупала всякие экзотические продукты, например, анис или кумкуат, обещая «что-то сделать» с ними. Потом она клала их в миску на кухне и оставляла там гнить.

Мы дошли до платформы и стали ждать поезд линии «Д». Как обычно, платформа была до предела заполнена народом. Я бегло огляделся по сторонам. Некоторые читали газеты, некоторые пытались что-то прочесть в газете соседа, некоторые ели печенье, а некоторые просто смотрели в пространство. Думаю, во всей этой толпе мы с Элен — пытаясь в который раз проанализировать свои недавно скончавшиеся отношения — были уникальным случаем.

— Я тоже был не подарок, — сказал я, возвращаясь к нашей теме.

— Конечно, — тихо сказала она. — Но ты хотя бы пытался быть лучше. Ладно, теперь ты свободен от всего этого. Можешь искать для себя мисс совершенство.

— Какая она, эта мисс С.?

— Гм, давай подумаем. Какие женщины тебе нравятся? — Элен задумалась на мгновение. — Она старше меня, где-нибудь твоего возраста, и поэтому будет понимать все твои приколы, и тебе не понадобится объяснять их смысл. И она англичанка — по той же самой причине. Она будет хорошо одеваться, но не слишком экстравагантно, и ты будешь себя чувствовать с ней комфортно. И когда ты посмотришь ей в глаза, то почувствуешь, что ты дома. — Она сделала паузу, потом добавила: — Да, и у нее будут два щенка — таких веселеньких, что ты просто не будешь знать, куда от них деваться.

— Интересно, — ответил я нейтральным тоном. — Очень интересно.

— А как насчет моего следующего приятеля? — спросила Элен, произнеся слово «приятель» с британским акцентом, как будто хотела сказать: «Мне будет не хватать тебя и твоего странного английского». — Кто будет моим следующим объектом любви?

Я втянул носом воздух, потом почесал подбородок и совершил всякие другие действия, которые должны были означать, что человек задумался над ответом.

— Итак, — сказал я, порядком уже достав Элен своей мимикой. — Ему двадцать один или, может быть, даже двадцать. Он еще учится в университете, на театральном факультете. У него куча понтовых друзей — актеров, там, писателей. А по выходным он работает диджеем в каком-нибудь клубе в центре города. И если вы с ним о чем-нибудь заговорите в субботу вечером, то не остановитесь до самого утра. И когда он с тобой, ты будешь чувствовать себя центром вселенной.

Элен приподняла левую бровь.

— Неплохо, мистер Бэкфорд, совсем неплохо. Ты что, читал мой дневник?

— Вовсе нет. Это все было несложно придумать. Я просто попытался представить себе кого-то, не похожего на меня.

Подошел поезд, и мы успели вскочить в него раньше всех и занять два единственных свободных места рядом. Пока мы располагались, вагон наполнился до такой степени, что над каждым сидящим пассажиром висел свой собственный стоящий, покачиваясь в такт движению поезда. Элен достала роман, который читала, и я подумал, что, наверное, наш разговор закончен, но через несколько секунд она оторвалась от книги и опустила глаза.

— Мэтт? — вопросительная интонация в ее голосе показывала, что это из-за меня она не могла читать. — Если ты знал, что между нами что-то было не так, то почему ты сам не завел про это разговор?

— Гм, — пробормотал я в замешательстве. — Хороший вопрос.

На самом деле я просто тянул время, потому что ответ был прост: мне скоро тридцать. И я думал, что отпраздную этот день рождения вместе с Элен. Все у меня было заранее спланировано, и я не придавал слишком большого значения тому, что у нас с ней не все было гладко. Я просто хотел, чтобы все шло по плану и чтобы мне не пришлось быть одному. И поэтому я видел надежду там, где ее не было. Я пытался спасти то, что спасти уже было нельзя.

— Пчелы, — сказал я в конце концов, заметив, что женщина средних лет, сидящая рядом со мной уже не читает страницу комментариев «Нью-Йорк пост», а напряглась всем телом, чтобы слушать наш разговор. — Точнее, шмели.

— Шмели?

— Да, такие толстые и пушистые. — Я вздохнул, повернулся к женщине с газетой и пристально смотрел на нее некоторое время, пока она не поняла, что я хочу этим сказать. — В детстве я все время расстраивался, когда находил в саду умирающего шмеля. Логика в моем пятилетнем мозгу была примерно такой: это неправильно, что кто-то такой красивый и пушистый, который дает мед и приносит пользу саду, умирает. И когда бы я ни находил умирающего шмеля, я пытался ему помочь. Я клал его на край тарелки с сахарным сиропом и говорил ему «пей», думая, что это ему поможет.

— И это помогало?

— Нет. Они всегда… — Я остановился на середине фразы. Женщина с газетой снова подслушивала. Я снова посмотрел на нее, и на этот раз она заслонилась газетой.

— Я пытаюсь сказать, — продолжал я, — что наши отношения чем-то напоминали умирающего шмеля. И я, наверное, надеялся, что все образуется. Но, когда ты сама завела про это разговор, я понял, что все кончено. Но, даже когда случается что-то, что не могло не случиться, это всегда шок.

Я посмотрел на Элен. У нее в глазах блестели слезы.

— Что случилось? — спросил я.

— Шмели, — тихо сказала она, — это самая дурацкая аналогия, которую я когда-нибудь слышала.

6

Я понял, что готов к переезду, только через три месяца после того, как мы с Элен решили расстаться. Перед самым Рождеством я еще раз встретился со своим боссом. Я уже собирался сказать ему, что хочу вернуться в лондонский офис, как он сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Наша компания планировала открыть новый офис в Австралии, в Сиднее, и меня хотели сделать в нем консультантом по разработке программ, чтобы я руководил формированием команды. Начальный контракт предполагался на срок от шести месяцев до года, и зарплата была в два раза больше, чем в Нью-Йорке. Я всегда мечтал, чтобы в тридцать лет у меня была такая работа и такая зарплата.

Великолепно. Ну, почти великолепно. Единственной проблемой было то, что до начала проекта оставалось еще два месяца, а мое участие в нем начиналось еще на месяц позже. Короче, меня ждала трехмесячная пауза. Мне предложили остаться на это время в Нью-Йорке, но я сказал, что это исключено, и вызвался какое-то время поработать в лондонском офисе. Но если бы мне стали искать там работу всего на три месяца, это создало бы больше проблем, чем решило. В конце концов, под занавес нашего трехчасового разговора я предложил выход: я ухожу на эти три месяца в неоплачиваемый отпуск. И мое начальство согласилось.

После восьми лет работы мне хотелось отдохнуть. В отличие от большинства своих приятелей по университету, я не отдыхал год перед дипломом или после диплома и, начав работать после университета, тоже редко бывал в отпуске. На моем счету в банке хватило бы денег не только на три месяца, но на целых полгода, и поэтому ничто не могло помешать моим планам.

— Чем ты займешься? — спросил босс, словно читая мои мысли. — Будешь валяться на пляже? Путешествовать?

— Нет, — ответил я так убежденно, что меня это самого поразило. — Я поеду домой. Домой, в Бирмингем — повидать родителей, старых друзей и отпраздновать тридцатилетие.

Конечно же, существовало достаточно причин, по которым эта прекрасная идея на самом деле была довольно неудачной, и все они были связаны с моими родителями. Три первые причины выглядели так:

1. Знание того, что, вне всякого сомнения, родители доведут меня до сумасшествия, если я проведу больше суток под одной крышей с ними.

2. Тот простой факт, что язык просто не дает возможности сделать фразу «Я буду жить со своими родителями» хоть немножко привлекательной, если тебе уже двадцать девять лет.

3. Других причин я придумать не мог: первых двух было более чем достаточно.

Но несмотря на все это — конфликт отцов и детей, потерю в статусе, — я знал, что дом был единственным местом, куда я мог податься. Если жизнь — это лабиринт, из которого надо найти выход, то мой переезд в Америку и мои отношения с Элен были лишь долгим и мучительным путем в тупик. И теперь, когда я вдруг понял, что потерял ориентацию, правильнее всего было вернуться к началу. И я принял решение. Я решил поехать домой, чтобы отдохнуть не только от работы, но и от жизни. Я собирался пожить со своими родителями, позволить маме суетиться вокруг меня, а отцу — учить меня ухаживать за садом. А через три месяца — к тому времени мне уже исполнится тридцать — я буду готов начать все с нуля в Австралии.

Таковы были мои планы.

7

Мой последний день в Нью-Йорке наступил быстрее, чем я ожидал, а мои последние несколько часов в этом городе — и того быстрее. Весь день я паковал свои вещи и как раз собирался засунуть последнюю пару носков и ноутбук в свой большой рюкзак, как ко мне в спальню вошла, предварительно постучав, вернувшаяся с работы Элен. Я с некоторой грустью отметил, что она, вопреки своему обыкновению, не разговаривала по мобильному.

— Привет, — тихо сказала она и положила сумку на кровать.

— Привет, — ответил я почти так же тихо. — Как на работе?

— Все отлично, — сказала она. — Ты же знаешь, мы сегодня делали фотосессию. Так вот, Марта пришла на нее с оранжевыми волосами.

Марта была еще одной из многочисленных подруг Элен.

— Она покрасилась на спор со своим парнем.

— С ума сойти, — сказал я с притворным удивлением.

Она засмеялась, и, когда ее лицо расплылось в улыбке, а глаза заискрились, я понял, что она хочет рассказать мне еще сплетен и поделиться со мной новостями дня, как она это всегда делала. Потом она обвела взглядом мои сумки, и ее улыбка сразу испарилась. Искорки в глазах тоже исчезли.

— А что у тебя? — спросила она, присаживаясь на край кровати.

Я пожал плечами.

— Ты все собрал? — Элен теперь излучала какую-то энергию, как все люди, которые хотят что-то сделать, но не знают что.