Стюарт Хоум

Медленная смерть

Это художественное произведение. Все совпадения имён людей, мест и событий, описанных здесь, с именами настоящих людей, местами и событиями, являются абсолютно случайными.



«Пять скинхедов летели со скоростью и грацией волков, приближаясь к жертве. У пацана не было ни шанса! Джонни добежал до ублюдка первым, напрягая мускулы руки, чтобы стукнуть панку в горло ударом карате. Парень задрожал, и колени у него подогнулись. Прежде, чем типчик опустился на пол, банда окружила его — и их ботинки принялись молотить по его распростёртому телу…»

Раз

ДЖОН ХОДЖЕС добрую минуту безучастно пялился на доктора. Мария Уокер беспокойно поёрзала в кресле. Скинхед был молод и сурово красив. Профессиональная этика запрещает сексуальные связи с пациентами, но доктор ощутила, как осторожность покидает её. Марии так не хватало в жизни возбуждения. После двух лет сожительства с социальным работником, который проявлял больше интереса к делам местной Партии Лейбористов, чем к женской жажде генитального удовлетворения, в голове Уокер мелькали всякие видения.

— Говорите, — чирикнула Мария. — Чем могу вам помочь?

— Знаете, доктор, — выпалил Джон, — мне кажется, я псих!

— Вы считаете себя сумасшедшим? — недоверчиво повторила Уокер.

— Да, — признался Ходжес. — Я ёбнутый на всю черешню!

— Отсоси у меня, — распорядился скинхед.

— Сейчас я ничего не буду делать, — проворчала Уокер. — Меня там другие пациенты ждут. Позвоню тебе сегодня вечером в шесть-тридцать.

— Это свидание, — включился в игру Ходжес. — Мой адрес есть?

— Конечно есть, глупышка, — хихикнула Мария. — В твоей больничной карте.



Фицджеральд-Хаус возвышался над Крисп-Стрит-Маркет, как эдакий монструозный мегалит, возведённый, чтобы напоминать о миллионах, живущих в аду корявых застроек по вине послевоенных планировщиков. Джонни Махач жил на двадцать третьем этаже, и тоненькая стеночка отделяла его жилище от места, занятого парой с понтами стать арт-звёздами — Доном Пембертоном и Пенелопой Эпплгейт, они же «Эстетика и Сопротивление».

— Завари мне чаю, Пенни, — скомандовал Дон.

— Сам себе завари, — отбрила Эпплгейт.

— У меня голова болит, — пожаловался Пембертон, — из-за реггей, который крутит этот скинхед в соседней квартире. Нездоровая музыка, я из-за неё себя плохо чувствую.

— Этот прол ушёл минимум час назад, потом играл только мой компакт Майлза Дэвиса, а джаз ты, насколько я знаю, любишь, так что, должно быть, ты себя плохо чувствуешь по другой причине.

— Завари мне чаю, — скомандовал Дон. — Я заболел.

— Ты тут не единственный страдалец, — пробурчала Пенни. — У меня ПМС, болит спина и жестокая депрессия.

— И по какому поводу у тебя депрессия? — вопросил Пембертон.

— Для начала рецензия на нас в последнем выпуске «Art Scene»! — заорала Эпплгейт.

— У меня не меньше прав злиться на неё, чем у тебя! — возразил Дон. — Как ты думаешь, каково это, когда тебя называют проституткой от поэзии? А теперь завари мне чаю.

— Сам себе завари, — вскипела Пенни, бросая глянцевый каталог, и взяла в руки ежедневник.

— Пожалуйста, завари мне чаю, — упорствовал Пембертон.

— Сегодня вечером выставка Карен Элиот, — объявила Эпплгейт, бросая ежедневник. — Надо идти, Элиот может помочь нашей карьере, если мы её как следует умаслим.

— Твоя правда, — согласился Дон, — Карен стала крупнейшей величиной британской арт-сцены со времён Гильберта и Джорджа[1].

— Слышала, она богемно-рейверская до безобразия, — тявкнула Пенни. — Дон, если сможешь забраться ей в трусики, она за нас впряжётся.

— Мне говорили, что Элиот бисексуальная и яростно политичная, — проворчал Пембертон. — А вдруг я попробую её соблазнить, а она решит, что это ужасно патриархально? Пенни, милая, мне кажется, лучше тебе попробовать потереться с ней пёздами.

— Секс — это мерзко! — воскликнула Эпплгейт.

— Ага, — согласился её любовник. — Секс — мерзкая штука, но одному из нас придётся пойти на эту страшную жертву, если мы хотим развивать нашу карьеру. Учитывая интерес Элиот к сексуальной политике, ты идеальная кандидатка.

— Дон, — промурлыкала Пенни по дороге на кухню, — я заварю тебе чаю, мы сядем и рационально всё обсудим.

— Нет! — взвыл Пембертон, пулей вылетая из кресла. — Позволь мне сделать чай.

— Мне казалось, ты болеешь, — фыркнула Эпплгейт.

— Давай разойдёмся по-честному, — воскликнул Пембертон. — Я приготовлю чай, а ты переспишь с Элиот.

— Я буду делать чай, — завопила Пенни, а тем временем её любовник оттолкнул её, схватил чайник и наполнил его водой.



Джонни Махач покрыл дистанцию между станцией метро «Рассел-Сквер» и Корем-Стрит за пару минут. Он вдавил цифры один ноль один на домофоне, и долю секунды спустя Карен Элиот потребовала представиться.

— Это Джон, — ответил Ходжес. — Чудик, которого ты подцепила в «Питомнике» в субботу вечером.

— Ага, помню, ты ещё говорил, что такого классного отсоса у тебя в жизни ещё не было.

— Есть такое дело, — засмеялся Джон.

— Все парни так говорят, — ответила Карен.

— Могу я к тебе подняться? — не отступал Ходжес.

— Ну, если нужно, — уступила Элиот.

Джонни слегка сбил с толку лабиринт лестниц в пятиэтажном доме, но, в конце концов, он нашёл квартиру Элиот. Жилище восхитило его не меньше, чем хозяйка. До встречи с Карен Ходжес не знал, что есть хотя бы крошечная возможность снять такое место прямо в центре города. Теперь он понял, что если как следует попахать, нет ничего невозможного.

— Ты грязный ублюдок, — фыркнула Элиот, когда гость клюнул её в щёчку, — у тебя стоит!

— Ничего подобного! — возразил Ходжес.

— Теперь точно стоит! — засмеялась Карен, расстёгивая ширинку Джонни и доставая его дурика.

— Отсоси у меня, — взмолился Ходжес.

— Потом, — вынесла решение Элиот, убирая пенис на место и застёгивая молнию. — Сначала хотелось бы узнать, почему ты пришёл ко мне.

— На восхитительную генетическую акцию, — полыхнул глазами скинхед.

— Фиг там, — ругнулась Карен. — Что-то другое. У тебя где надо всё торчит и выступает, если тебе надо просто перепихнуться, ты снимешь бабу поистине где угодно. Значит, есть другая причина.

— Ладно, ладно, — согласился Джонни, — я хотел узнать у тебя насчёт справки психа. Ты говорила, что делала её, чтобы заполучить эту квартиру.

— Как я её делала, — объяснила Элиот, — пошла к своей участковой врачихе и сказала ей, что кажется, сошла с ума. Она дала мне направление к специалисту, и когда я призналась психиатру, что душевнобольная, меня зарегистрировали, как имеющую особые потребности в жилье.

— Я ходил сегодня с утра к доктору, сказал, что хромой на всю голову, — пожаловался Ходжес, — но она не послала меня в местную дурку, чтобы проверить мозг. Только пригласила поужинать-поебаться.

— Фу, как неэтично! — засмеялась Карен. — Что ты ей наплёл, прежде чем она сделала тебе это предложение?

— Сказал, что псих, — объяснил скинхед, — и что исцелить меня может только дешёвая квартира в Уэст-Энде.

— Тупица ты, однако, — заметила Карен. — Даже полный идиот сумел бы правильно расшифровать твои действия. Ты едва ли не прямым текстом сказал, что с мозгами у тебя всё в порядке, а нужен тебе только новый дом.

— А ты как получила направление? — спросил Джон.

— Сказала, что страдаю от маниакальных форм поведения и иногда думаю, что я машина, — сообщила Элиот. — Психиатр подумала, что мне лучше переехать в центр города, где мне будет легче социализироваться и завести новых друзей. Она договорилась насчёт моего переезда в эту квартиру.

— И что посоветуешь мне теперь делать? — спросил Ходжес. — С доктором я облажался? Смогу я убедить её, что псих?

— Иди домой и выеби её, — скомандовала Карен. — Потом будешь её шантажировать, чтобы она выписала тебе справку. Докторам запрещено иметь сексуальные отношения с пациентами.

— Мне что, сейчас надо уходить? — ответил скинхед.

— Ага, — приказала Элиот. — У меня дела. Так, запиши свой телефон в записной книжке, я тебе как-нибудь позвоню.

— Странная ты, — вздохнул Джон, карябая цифры. — До этой субботы я не знавал цыпочек, которые вызывали бы мне такси после того, как я выебал её.

— У меня счёт в этой компании, — фыркнула Карен. — Надо же им пользоваться.



Мария Уокер глянула на часы. Ей надо принять ещё пятерых пациентов, прежде чем устроить перерыв на ланч. Доктор выполняла свою работу как автомат. Большую часть утра у неё в голове крутились мысли о пылкой секс-сессии, которую они с Джонни Махачем устроили перед возвращением домой. Один раз скинхед излился прямо в неё, было бы забавно заставить своего клёвого любовника вылизать вонючую манду. К сожалению, приятное течение мыслей прервал стук в дверь.

— Войдите, — приказала Уокер.

— Добрый день, доктор, — прохрипел Дональд Пембертон, усаживаясь на стул. — У меня кошмарный период, на меня напала чудовищная депрессия.

— Как у вас с половой жизнью? — осведомилась Мария.

— Великолепно! — ответил Пембертон. — Моя подружка полностью разделяет моё представление о сексе. Мы оба считаем его унизительным, у нас чисто духовные отношения. В этой области у меня проблем нет. Куда больше меня беспокоит то, что мучает всех великих художников, видите ли, я страдаю от глубокой душевной болезни. Думаю, причина в творческом обществе, в котором мы живём! У людей нет больше времени оценивать великие глубины интеллекта, проявляющиеся в работах гения. Наверно, с этой проблемой сталкиваются все артисты: невозможность коммуникации с эмоционально недоразвитыми массами — но, будучи одержим выдающимся талантом, я страдаю на этой почве куда сильнее, чем кто-либо из живущих сегодня. Я знаю…

— Ладно, ладно, — бросила Уокер. — Мне ясна картина. Я выпишу вам валиум. Принимайте его пару недель и почувствуете себя куда лучше.

— Но вы не понимаете! — возопил Дональд. — Я коснулся бесконечности, беседовал с Божеством, знания веков принадлежат мне, и я готов поделиться ими с любым, кто будет внимательно слушать. В этом-то и проблема, никто не слушает.

— Знаете ли, — неторопливо ответила Мария, — я всё-таки занята. Вот рецепт, вам пора идти.

— Я пылающий гений! — возразил Пембертон, принимая бумагу, протянутую доктором. — Нельзя со мной так обращаться! Пройдёт несколько лет, и люди будут целовать землю, по которой я прошёл, они будут поклоняться колодцу моего творчества. Я превзойду Уорхола! У меня есть талант и усердие! Я человек Возрождения, по сравнению со мной даже величайшие современники — духовные пигмеи! Нельзя от меня отделываться, словно я какой-нибудь голодранец. Я важнее, чем другие пациенты, на меня будет ориентироваться каждое новое течение в визуальных искусствах в ближайшие пятьсот лет!

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — хихикнула Уокер.

— Как вы смеете намекать, что я лгу! — прогрохотал Дональд. — Вы — позор медицинского сообщества. Я собираюсь подать на вас профессиональную жалобу. Посмотрим, как вы будете надо мной смеяться, когда у вас отберут медицинскую лицензию. Больше я не собираюсь тратить на вас своё драгоценное время!

Врач отвернулась и начала писать что-то в деле Пембертона. Она проигнорировала хлопнувшую дверь, когда пациент выскочил из комнаты. Мария была рада увидеть спину этого ублюдка. Значит, до ланча осталось четыре пациента.



«Флиппер Файн Артс» располагалась в лондонском Мейфэре. Фирма давным-давно заработала авторитет ведущей мировой авангардной художественной галереи, с отделениями в Берлине, Париже и Нью-Йорке. Годовой оборот доходил до нескольких миллиардов фунтов, и на фоне этих прибылей производственный бизнес выглядел суетой Микки-Мауса. Аманда Дебден-Филипс далеко не первый год работала во «Флиппере» директором по выставкам, у неё был намётан глаз на талант, а жажда молодого хуя обеспечивала многим загорелым Адонисам место в сфере международного искусства.

Карен Элиот долгое время была ярчайшей фишкой во «Флиппере». Аманда знала, что её обед с молодой звездой имеет гигантское значение для галереи. Контракт Карен с «Флиппером» истек, когда закрылась ее последняя выставка. Официальное открытие было шесть часов назад, и теперь каждый выставленный клочок уже продан клиентам, которые писали на чеках телефонные номера за честь стать обладателем Элиот. Дебден-Филипс понимала, что многие галереи делают Карен весьма прибыльные предложения, и знала, что надо предложить условия лучше, чем у конкурентов.

— Это твоя дикая идея пойти в этот фастфудный притон на деловой обед, — засмеялась Аманда. — И значит, что будешь заказывать?

— Бургер с бобами, картошку фри, клубничный коктейль, пирожок с яблоками и кофе, — ответила Элиот. — Я займу места, а ты пока вставай в очередь за едой.

Карен подавила приступ смеха, пристраивая свою задницу. Дебден-Филипс хотела пригласить её в шикарный ресторан, где по слухам в счёт включают даже воздух, которым дышат клиенты. Непомерные цены мало что значат, если сравнить их с налоговыми вычетами. Аманда предвкушала сверхизысканную еду, но смиренно согласилась на замену в виде мусорной хавки, поскольку Карен настаивала, что они пойдут в «Бургер Кинг».

— А сервис не так плох, — заметила Дебден-Филипс, поставив поднос на стол, — для заведения, где надо стоять в очереди, чтобы получить еду. Хвост движется вполне быстро.

— Приходится, — отбила выпад Элиот, — чтобы держать прибыль на уровне. Питаться здесь — всё равно, что работать на конвейере. Что мне нравится в этом месте, оно обращается к машинному элементу в моей психологической структуре.

— Не критикуй себя, — воскликнула Аманда, ставя тарелку с едой перед художницей. — Ты очень талантливая молодая женщина. Миллионы людей отдали бы правую руку, лишь бы обладать твоим дарованием.

— Я не критикую себя, — объяснила Карен, вгрызаясь в бургер. — Я просто чуть-чуть слишком скромная. Энди Уорхол хотел быть машиной, тогда как я исполнила его устремление. Я рисую картины так же, как другой стал бы делать пластиковые формы, вот в чём секрет моего успеха!

— Ну ладно, — объявила Аманда, поднимая кофе к губам, — давай выпьем за прибыли!

— Да, — крикнула Элиот, поднимая коктейль. — За всё грязное бабло, что мы нарубим. Искусство мертво, да здравствует показуха! Претенциозность — вот что делает Британию великой!

— Я правильно поняла, что ты подпишешь новый контракт с «Флиппер»? — уточнила Дебден-Филипс.

— Да, — надула губы Карен. — Точно такой же, как и прежний, только я буду получать ещё десять процентов со всех продаж, и ты подпишешь тридцать художников по моему выбору. Последний пункт можно не вносить в контракт, но я просто с катушек съеду, если ты его нарушишь.

— Ты просишь офигенно до хрена, — каркнула Аманда.

— Не вздумай торговаться, — отрезала Элиот, — потому что «Галерея Европа» уже согласилась на эти условия.

— Ладно, твоя взяла, — согласилась Дебден-Филипс.

Сделка свершилась, две женьчины доедали в молчании.



У Джонни Махача оказалась куча свободного времени. Доктор должна была появиться в его жилище лишь ранним вечером, что означало — у него есть несколько часов покантоваться по Уэст-Энду. Джонни мерил шагами Карнаби-Стрит, впитывая восхищённые взгляды туристов, что приехали посмотреть живую молодёжную культуру Лондона. Хотя пара камер и щёлкнула, турьё, сияя радостью, бросилось упрашивать попозировать пару панков, оставив Джонни в покое. Была в этом юноше первобытная жестокость, найти к нему подход было куда сложнее, чем к паре юных дегенератов, которые тянули собак на кусках верёвки. Только симпатичная девушка могла привлечь его внимание, что и проделала одна японочка, бросившись к нему.

— Фото? Фото? — напевала девка.

Джонни обвил рукой девушку за плечи, пока её сестра снимала. Девочки поменялись местами. Ходжес скалился в камеру.

— Очень спасибо, — сказала вторая тёлка, обвила руками шею скинхеда и одарила поцелуем в щёчку.

— Нет желания отсосать? — осведомился Джонни.

— Не понимать, — сказала девушка, сверкая улыбкой.

— Шут с ним, проехали, — прошипел Ходжес и потопал по улице.

Бутбой[2] шёл на восток и скоро очутился на Руперт-Стрит. Тёлка с эбеновой кожей, в розовых шортиках и белом топике, привлекла внимание Ходжеса. Он улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ.

— Ищешь подружку на вечер? — засмеялась она, когда Джонни подошёл.

— Даже не верится, — простонал скинхед, — да ты шлюха!

— И чего такого? — дёрнула ртом девушка. — У тебя на этот счёт какие-то комплексы?

— Нет, — выпалил Ходжес, — просто ты выглядишь куда лучше, чем обычные девки со счётчиком на пизде, я подумал, что молодая и свободная тёлка ищет компанию!

— Я беру не больше остальных! — сказала проститутка, подхватив Джонни под руку.

— Проблема в том, — вздохнул скинхед, — что у меня в карманах полный голяк.

— Можешь сдать свою попку какому-нибудь бизнесмену, а потом вернуться ко мне, — предложила девушка.

— Ни за что, — заорал скинхед и пошёл прочь. — У меня ещё осталась гордость!



Как и Джонни Махач, Пенни Эпплгейт и Дон Пембертон покинули Фицджеральд-Хаус ради Сохо. Их любимым местом была Олд-Комптон-Стрит. Будущие арт-звёзды регулярно ходили в «Кондитерскую Валери», как и куча прочего модного народу. В доме номер 44 можно заниматься художественной карьерой, попутно попивая чай и угощаясь хорошими пирожными. Пенни и Дон как раз сделали заказ, когда с улицы зашёл Рамиш Патель. Узнав парочку, он подошёл и сел за их столик.

— Как делишки? — спросил Рамиш.

— В порядке, — ответила Эпплгейт, — мы ведём переговоры насчёт выставки в туалетах ИИК[3].

— Институту идея нравится, — добавил Пембертон. — Правда, они ломают головы, как охранять выставку, публика может заявить протест, если кабельные камеры безопасности будут снимать, как они облегчаются.

— ИИК хочет провести ретроспективу всех моих фильмов, — объявил Патель. — В следующем году. Я хочу представить новое кино в этом сезоне.

— То, про расизм и художественный истэблишмент? — захотела выяснить Пенни.

— Ага, — подтвердил Рамиш. — Рабочее название «Белая Ложь».

— Класс, класс! — включился Дон. — Или искусство будет критичным, или его не станет вообще!

— Чего? — зашипел Патель.

— Цитата из последнего манифеста «Эстетики и Сопротивления», из брошюры под названием «По ту сторону прекрасного»; — объяснила Эпплгейт. — Её напечатают в редакторской колонке в следующем выпуске «Журнала Нематериального Искусства».

— Я тут размышлял о вашем стиле работы, — признался Рамиш, — и хотя вам ещё надо заключить контракт с галереей, эти ваши статьи в художественных журналах уже сделали вам имя. Вы вдохновили меня взяться за карандаш и бумагу, чтобы заработать ещё немножко славы!

— Спасибо! — пропели в унисон Эпплгейт и Пембертон. — Это честь, получить такой комплимент от столь крупной звезды арт-сцены, как вы…

Разговор моментально прервался, когда официантка принесла Эстетике и Сопротивлению чай и приняла заказ у Пателя. Когда женщина ушла, трое друзей вновь обратили мысли в сторону мира искусства.

— Я сегодня пойду на открытие Карен Элиот, а потом побегу в Ист-Энд на тусовку Компьютерных Концептуалистов в «Галерею Элдгейт». Вы со мной? — поинтересовался Рамиш.

— Ага, — выпалил Дон. — Мы собираемся на Элиот во «Флиппер».

— У нас нет приглашения на вечеринку Компьютерных Концептуалистов, — пожаловалась Пенни. — А говорят, это новейший курс. Мы, конечно, можем просочиться внутрь, но это страшное свинство со стороны «Элдгейта» — выкинуть Эстетику и Сопротивление из списка рассылки. Думаю, они мстят за обзор на их Молодых Современников, который мы написали в «The Gallery Gazette».

— Но эта выставка и впрямь была отстойной! — заорал Патель. — Как тоталитарно — каждую выбранную работу поместить под герметичное стекло! Мне показалось, вы очень грамотно поддели этот факт. Обзор весьма меня позабавил.

И в таком ключе, над бесконечными чашками чая и некоторым количеством хороших пирожных, три художника бесились и разглагольствовали на тему несправедливости художественного мира. Молчаливо предполагалось, что все трое были круче Уорхола! Но вместо этого Эстетика и Сопротивление оказались в изоляции даже в художественном мире, а Рамиш никак не мог превратить признание культурного истэблишмента в карьеру, приносящую многие миллионы фунтов в мейнстриме развлекательной индустрии.



Вернувшись из Уэст-Энда, Джонни Махач обнаружил, что у него на хате смотрит порнушку вся его бригада. Ходжес был не только признанным вожаком «Рейдеров»[4], он ещё и единственный из членов фирмы жил один. Посему естественно, что его квартира считалась заодно и клубным помещением, и у каждого члена бригады был собственный ключ от входной двери. Джонни прошёл на кухню и взял банку «Стеллы» из холодильника, прежде чем опуститься в любимое кресло. Тревор Кей, среди друзей известный как ТК, как раз освободил место. Бунтыч и Худой застонали, когда Тревор втиснулся на диванчик. Самсон ощерился, он занял второе приличное кресло, прикинув, что Джонни должен скоро вернуться.

— Ко мне тут должен подвалить бабец, — объявил Джонни, потянув за кольцо на банке. — Вы можете остаться, если будете вести себя прилично, но я, пиздец, как озверею, если вы нам помешаете.

— А почему бы не устроить групповушку? — спросил Худой.

— Потому что она доктор! — отрубил Ходжес.

— И чего? — не врубился Худой.

— А ты разве не читаешь дрочильные журналы, которые мы покупаем на общак? — зарычал Джонни.

— Не-а, — прошипел Худой. — Я, блин, только втыкаю на фотки.

— Знаешь что, сел бы ты на диету, — влез Бунтыч. — Сбрось пару фунтов, и сможешь снимать тёлок, как любой нормальный парень, не надо будет пристраиваться в очередь и брать себя в руки.

— Пошёл на хуй! — выматерился Худой, отоварив Бунтыча тыльной стороной ладони.

— Ты жирный ублюдок, ты жирный ублюдок! — завопили в унисон остальные ребята.

— Ладно, ладно, — взвыл Худой. — Пускай у меня выпуклости в нужных местах и ещё куча запасных, чтобы в них пинать. Это не объясняет, почему бы не натянуть докторшу паровозиком.

— В последней «Замочной Скважине» писали, — объяснил Джонни, — что у участковых врачей, когда речь идёт о перепихоне, отказывает воображение. Стоит делу дойти до сексуальной практики — и доктора не могут представить ничего за пределами варианта мужчина сверху, женщина снизу.

— Ну, так давай научим её новым фишкам, например, серийным сношениям? — предложил Худой.

— Ты чего, только прочитамши учебник по социологии? — зарычал Бунтыч.

— Захлопни варежку и смотри в телек! — взвыл Самсон. — Тут, блядь, лучший кусок, две монашки собираются отвести осла на поле и выебать!

— Господи! — воскликнул Худой. — Такая охуенная девчонка под такой невъебенной скотиной. Убытки-то какие! Я хочу задвинуть ей хер в рот!

— Максимум, на что ты можешь рассчитывать — заправить какому-нибудь извращенцу в жопу, — подколол ТК.

— Пошёл на хуй! — завопил Худой, нанося ТК удар в лицо.

— А ну заткнуться и пялиться в телек! — рявкнул Самсон.

Кадры с актрисой, берущей в рот у осла, в конце концов, повергли «Рейдеров» в молчание. Бутбои смотрели, отвалив челюсти, на разыгрывающийся акт зоофилии. Самсон не видел, чтобы порнушка оказала на бригаду такой эффект с тех пор, как они впервые заполучили в лапы копию «Туалетной Тусовки».



Открытие Карен Элиот во «Флиппере» должно было идти с шести до восьми — но галерея начала заполняться за полчаса до официального начала, и уже через пятнадцать минут там было не протолкнуться. Вокруг имени Элиот поднялась немалая шумиха. Без сомнения, она стала одной из ярчайших звёзд, сияющих на небосклоне современной арт-сцены — и весь культурный истэблишмент собрался, дабы воздать должное её гению.

— Чудесная работа, чудесная, — бормотал сэр Чарльз Брюстер.

— Действительно изумительная, — согласился Рамиш Патель. — Путь развития Элиот полностью реабилитировал «Проект Прогрессивных Искусств». Помнится, на вас обрушилась критика, когда вы начали вкладывать в её работы деньги налогоплательщиков.

— Было дело, — согласился сэр Чарльз. — Но это лишь ещё раз подтверждает, что в ПАП сидят компетентные эксперты по вопросам субсидирования искусства.

— У вас уже была возможность посмотреть заявку на грант, которую я вам направил? — осведомился Рамиш. — На финансирование полнометражного фильма, который я рассчитываю сделать.

— Пока нет, — извинился Брюстер. — Но не беспокойтесь, я прослежу, чтобы ваши заявки киноэксперты принимали. Собственно, на то друзья и нужны.

«Эстетика и Сопротивление» зажали в угол Эмму Карьер из «Боу Студиоз» и втолковывали ей, почему их продукция является важнейшим шагом в визуальных искусствах за последние пятьсот лет.

— Видите ли, — объяснял Дон Пембертон, — наша работа построена на контаминации. Берём готовые бытовые объекты и создаём из них аранжировки в привилегированном пространстве арт-галереи, соединяя две чуждые реальности. В результате мы имеем конфронтацию между двумя дискурсами, столкновение, которое ниспровергает оба. Как сказал Лиотар[5] в «Состоянии постмодерна»…

— Смотри, — вмешалась Пенни Эпплгейт, указывая через всю галерею. — Этот ублюдок, Джок Грэхем.

— Я видела обзор, который он написал на вас в «Art Scene», — влезла Эмма Карьер. — Надо сказать, отвратительно. Вы вроде бы хорошо ориентируетесь в философии. С его стороны нечестно называть вашу работу и идеи незрелыми.

— Я собираюсь пойти и облить его вином, — объявил Пембертон. — Это научит ублюдка уважать «Эстетику и Сопротивление»!

Дон протиснулся сквозь толпу и, в конце концов, оказался в двух футах от марксистского арт-критика. Махнув рукой, Пембертон успешно опорожнил содержимое своего фужера в лицо Грэхему. Писатель замахнулся на художника, но очевидцы растащили их прежде, чем в ход пошли кулаки. Карен Элиот пропустила эту стычку, потому что весь вечер была занята общением с коллекционирующими искусство миллионерами и популярными критиками.



Когда доктор Мария Уокер поднималась на лифте на двадцать третий этаж Фицджеральд-Хаус, её мысли поглотила предстоящая постельная сессия с Джонни Махачем. Стоило врачу постучаться в дверь, и вот Ходжес уже приглашает её в квартиру и ведёт прямиком в спальню. Из мебели там стояла двуспальная кровать, ковёр под цвет и ещё что-то мелкое. В пределах видимости не валялось ни одной шмотки, встроенные шкафы позволяли скинхеду сгребать туда весь бардак. Кроме набора гирь в углу и будильника на полу, ничего не говорило о том, что в комнате живут.

— Спартанская обстановочка, — прокомментировала Мария. — Анонимно, как в комнате отеля!

— Мне так нравится, — рыкнул Джон. — Жёстко и сердито.

— Я предпочитаю, чтобы секс был жёсткий и быстрый, — надула губки Уокер.

— Ну, тогда, — сказал Ходжес, раздеваясь, — стягивай трусики.

Мария, не теряя времени, обнажилась, и через пару секунд доктор и пациент вовсю тискались в кровати.

— Ты вся течёшь! — заметил Джонни, забираясь правой рукой между ног Уокер.

Ходжес поработал средним пальцем в дырке Марии, потом вытащил его и принялся размазывать любовный сок по её клитору. Он охватил губами её рот и принялся жадно сосать язык, вонзившийся между его зубами. Генетические коды собирались и разбирались по всей поверхности тела Ходжеса, а наркотические эндорфины накачивались в мозг.

Мария покинула Поплар, оставила весь мир внизу. Джонни вбил свой любовный мускул в чёрную дыру её пизды. Мария оказалась на доисторическом пляже, где представила, что она первая амфибия, покидающая море и ощущающая тепло солнца на коже.

Джонни хотел забыться в примитивном ритме секса. Но что-то тянуло его назад, в этот мир и экстаз отчуждения. Медленно мозг Ходжеса обработал доносящиеся звуки. Какой-то ублюдок пытался выбить его входную дверь!

Джонни вытащил хуй из пизды Марии и пару секунд спустя пальцы врача обрабатывали дыру, освобождённую бутбоем. Ходжес скользнул в свои «ста-престы» и туфли, потом пулей вылетел из спальни. Скинхед распахнул дверь, и парень в рабочих штанах дёрнулся к нему. Джонни набросился на мудака, и они вдвоём вылетели на лестничную клетку. Пацан приземлился на спину, Ходжес оказался сверху. Он принялся молотить гада головой об пол — раз, другой, третий — оглушая его.

Ещё один волосатый дрочила пошёл было на Джонни, но тут из квартиры высыпались Бунтыч, Худой, ТК и Самсон. Они погнали ублюдка по лестнице. Ходжес встал, наступил на копну волос своего противника и рывком поднял его вверх. Подросток заорал, как раненый слон. Подняв пацана на ноги, Джонни впечатал его в стену.

— Только не избивай меня, — молил тот, соскальзывая на пол. — Я стучался в дверь, никто не ответил, я подумал, никого нет дома.

— Мой дом никто никогда не грабит! — рыкнул Ходжес. — Запомни раз и навсегда!

— Не бей меня, — взмолился пацан, когда Джонни набросился на него.

Мольбы вора не дали результата. Ходжесу снесло башню, и он принял решение нанести малолетнему преступнику тяжкие телесные повреждения. Скинхед злобно щерился, пока его туфли месили распростёртое тело. Ублюдок почти сразу вырубился. Джонни раздел парня, оттащил его коматозную тушу к лифту, отправил вниз на первый этаж, и только потом вернулся в квартиру. Обшарив карманы штанов, он стал обладателем двадцати фунтов, ножа, пачки курева и зажигалки. Штаны он нацепил в окне гостиной. Они будут развеваться из квартиры, как трофей! Ходжес совсем было собрался вернуться в спальню, когда в дверь ввалилась вся фирма.

— Второй ублюдок сбежал, — пропыхтел Худой, — но мы видели, что ты сделал с мудаком, которого поймал, качественная работа!

— Какого хуя вы не открыли дверь и сидели тут шлепали ушами, пока её вышибали! — вопросил Джонни.

— Мы думали, ломятся в дверь к соседям, — заикаясь, ответил Бунтыч.

— Ладно, вас ждёт порнушка, — рыкнул Ходжес, — а меня — настоящий секс!

Мария ещё мастурбировала, когда Джонни вернулся в спальню. Скинхед стащил ботинки и прыгнул в кровать. Он скользнул во врача, как паром через Ла-Манш входит в доки, проделав путь по морю. Дальше не происходило ничего утончённого, впрочем, оно было и не нужно. Джонни отбивал примитивный ритм секса, воображая, как он греется на доисторическом пляже.

— Выеби меня, выеби меня! — стонала Уокер. — Хочу почувствовать внутри твою струю!

Насос Ходжеса заработал, он почувствовал, как любовный сок вскипает в паху — и долю секунды спустя жидкая генетика залила сочную дыру Марии. Скинхед и врач вместе обрушились в отвергающий эго одновременный оргазм. Они достигли вершины, откуда мужчина и женщина никогда не возвращаются вместе. Почти сразу Ходжеса и Уокер катапультировало назад в мир, разделённый в самой своей сердцевине экстазом отчуждения.

Два

ДЖОННИ МАХАЧ СМОТРЕЛ, как цифры один ноль один исчезают с электронного дисплея. Он нажал на сброс, потыкал по клавишам, потом снова вдавил звонок. Скинхед стоял у домофона и ждал ответа. Потом, спустя несколько минут молчания, номер вновь исчез с дисплея, и Ходжес разразился матюками. Эта сука, небось, ещё дрыхнет. Джонни решил, что лучший вариант — найти забегаловку, накатить чайку и вернуться сюда попозже.

— Мол, приходи в восемь-тридцать и не опаздывай, сказала эта блядь по телефону! — ревел Ходжес, шагая по улице.

— А ты рано! — проворчала Карен Элиот, выбегая из-за угла.

— Тебя где носило? — спросил Джонни.

— Покупала круасаны с шоколадом на завтрак, — ответила Карен, отпирая дверь. — Их можно разогреть в микроволновке и съесть горячими.

Ходжес следом за Элиот поднялся по лестнице к ней в квартиру. Он устроился на диване, а Карен ушла на кухню. Она вернулась через пару минут с нагруженным подносом.

— Кофе с молоком или сливками? — спросила Карен.

— Обычно на завтрак я пью чай, — рыкнул Джонни.

— В таком случае, — парировала Элиот, — у тебя выдалась офигенная возможность поменять свою привычку. В этом доме чая тебе не будет, по крайней мере, с круасанами!

— А, ладно, — сдался скинхед, — тогда со сливками.

— Я, пожалуй, тоже, — сказала Карен, смешивая жидкости.

Настроение у бутбоя исправилось, едва он вгрызся в круасан, положенный перед ним хозяйкой. Не меньше кайфа доставляли и могучие глотки кофе. Он был крепкий и сладкий, то, что надо.

— Здорово, правда? — заметила Элиот, ставя на стол кружку.

— Неплохая замена кукурузным хлопьям, — согласился Ходжес, — только никак не въеду, ты пригласила меня, чтобы позавтракать вместе. А серьёзно, чего тебе надо, крепкого хуя?

— Не воображай, что ты единственный ходячий дилдо в моей жизни, — засмеялась Карен. — В этой области у меня проблем нет.

— Вы, тёлки среднего класса, все одинаковые, — хрюкнул Джонни. — Вам нравится трах с налётом грубости.

— А ты знаешь, почему? — осведомилась Элиот.

— Ага, типа парни с обложки между простынями не фонтан!

— А ты не слишком сообразительный, — ответила Карен, похлопав скинхеда по бедру. — Ты, небось, думаешь, что средний класс не умеет сражаться, — и тут ты снова не прав. Профессиональные женьчины любят когтить молодых пролетариев, потому что тем при жёстком трахе на самом деле куда тяжелее установить патриархальное доминирование, чем визуально более спокойным мужчинам их собственного класса.

— Господи, — ругнулся Ходжес, — ты чего, начитамшись словаря или чего ещё?

— Нет, — заверила его Элиот. — Я просто демонстрирую, что грубая сила не единственное средство, с помощью которого личность может добиться доминирующей позиции в отдельных формах социальных отношений. На самом деле, грубая сила редко даёт преимущество на относительно длинном временном интервале. Куда лучше работает комбинация силы и коварства.

— Ты чего? — завопил бутбой.

— Не забивай этими темами свою милую головку, — сказала Карен, пробежавшись пальцами по внутренней стороне левого бедра Джона.

— Лучше расскажи, как у тебя вчера всё прошло с доктором.

— Мы отлично потрахались. — Потом, после секундной паузы, Ходжес выдал: — Но во всех остальных отношениях полный абзац.

— Рассказывай.

— Ну, после ебли я попросил Марию выдать мне справку психа, — объяснил скинхед. — Она сказала, что я, пожалуй, самый разумный из всех, кого она знает, и она никогда не пропишет меня сумасшедшим. Я сказал, или справка, или я накатаю на неё жалобу и её завернут с работы. Сука засмеялась и сказала, я не смогу ничего доказать.

— Есть в её словах правда, — вставила Элиот. — Если команда профессионалов из среднего класса будет расследовать это дело, думаю, они скорее поверят слову вежливого участкового врача, чем обвинениям голодранца из рабочего класса вроде тебя.

— Но ты сама сказала, мне надо выебать суку и шантажировать, чтобы она выдала мне справку психа! — запротестовал Джон. — Если так дело пойдёт, мне не видать квартиры в Уэст-Энде как своих ушей! Почему лучшие дома отдаются сумасшедшим? Это ни хрена не честно! Ладно, как думаешь, что мне делать дальше?

— Попробуй снова встретиться с доктором, — предложила Карен. — Если у вас завяжутся отношения, может, она сделает тебе одолжение.

— Мария сказала, что она сегодня опять навестит меня в шесть-тридцать! — воскликнул Ходжес. — Даже если я не смогу её шантажировать, она всё равно чертовски хороша в постели.

— Разберись с ней по-быстрому, — посоветовала Элиот, — я хочу, чтобы ты пришёл ко мне в восемь перепихнуться.

— Полный бред! — пожаловался скинхед. — Ты чего, думаешь, я доильная машина?

— Какая разница, что я думаю, а чего не думаю, — проворковала Элиот, взяв Джонни за руку и провожая до двери. — Просто приходи в восемь, если хочешь поупражнять ебальную палочку.

Спустя пару секунд бутбой уже стоял на Корем-Стрит. В его списке Элиот шла под грифом очень странной тёлки. Да какого чёрта, это тело, созданное для любви, и Ходжесу нужно то, что есть у Карен. Может, сука и впрямь тронутая на голову, и поэтому социальные службы поселили её в клёвом доме. Ему было всё равно. Скинхед не сомневался в постельных талантах этой бабы, поэтому он сто пудов вернётся сюда в восемь!



«Эстетика и Сопротивление» снимали большую комнату в студийном комплексе на Карпентерс-Роуд в Стратфорде. Вообще-то место им было не нужно, потому что они работали исключительно с аранжировками из готовых бытовых объектов. Однако у каждого великого художника есть студия, и «Эстетике и Сопротивлению» она тоже понадобилась. Платили они мало, и, в любом случае, Дональд Пембертон получал чрезвычайно щедрое содержание от отца, так что денежные соображения мало заботили эту пару, когда они выбирали помещение. Здесь они тусовались и встречались с богемой, такими людьми, как Росс Макдональд и Джозеф Кэмпбелл, те проводили свои дни, изготавливая пластиковые слепки скал и потом выставляя результаты своего бесплодного труда в галереях, финансируемых государством.

— Знаешь, мужик, — уговаривал Дональд Пембертон. — Надо сражаться с системой. Массы — просто бездумные зомби, сидят, смотрят «мыло» по телеку и надираются лагером по выходным. Мы, художники — духовная элита, мы на короткой ноге с высшими материями, что значит, по праву мы обязаны диктовать культурные вкусы нации!

— Есть такое дело, — согласился Макдональд. — Если люди будут тратить время на восприятие нашего искусства вместо просмотра второсортных фильмов, мир станет куда лучше.

— Более того, — воскликнула Эпплгейт. — Хотя я и готова терпеть материальную нищету, если только так я могу своими работами принести в «Новая Жен/Мужчина» духовное просветление, это несправедливо, что я не получаю никакого вознаграждения за титаническое служение, которое я совершаю для общества. В конце концов, если бы моё искусство, словно маяк, не освещало элите путь к переоценке ценностей, цивилизация рухнула бы, и мы снова оказались бы в тёмных веках! Каждый художник должен получать гарантированную минимальную зарплату, уж не меньше, чем чистый доход доктора или банковского менеджера!

— Общество обрекло нас с Россом на нищету! — завопил Кэмпбелл.

— Вы нарушили условия аренды? — осведомился Дон.

— Да! — воскликнул Джозеф. — Но что мы можем поделать? Гениальный человек не должен спать на улице!

— Давайте выпьем, — сказала Пенни, свинчивая голову бутылке водки и наливая алкоголь в четыре щербатые кружки. — За мир будущего, где каждый познает духовную ценность художников. Давайте выпьем за мир, где наш гений будут уважать все остальные жен/мужчины.

— За будущее! — громыхнули четверо друзей в унисон, поднимая кружки с водкой.

— За успех, — добавил Пембертон, — и контракты с лучшими галереями!

— За успех, — присоединились трое остальных.

Художники забулькали выпивкой. Росс взял бутылку и налил себе по второй. Дон швырнул свою кружку в стену, где она разлетелась вдребезги, и осколки обрушились на пол.

— Вот, как насчёт новой арт-работы? — заорал Пембертон. — Назовём её «Бытовая Аранжировка 917 — Семейная Ссора», её выставят в музее раньше, чем мы её подпишем!

— Ты пылающий гений! — взвыл Макдональд, хлопая друга по спине.

— Я знала, что снимать студию надо, — воскликнула Эпплгейт. — Местная атмосфера — само вдохновение. Если мы сможем сделать ещё пару работ такого уровня, с «Эстетикой и Сопротивлением» скоро подпишет контракт Мейфэр, и тогда мировое признание нам обеспечено!



Карен Элиот не составило труда найти поликлинику. Она прошла сквозь приёмную, потом по коридору, который ветвился в двух направлениях. Она пошла налево, и через пару секунд засекла табличку с именем «Доктор Мария Уокер». Разговор в комнате вполне чётко прослушивался и по эту сторону двери.

— Не вижу никаких отклонений, — говорила доктор, — но давайте сделаем анализы крови, ваше утомление может быть вызвано авитаминозом. Однако есть и другие варианты. Вы в курсе, что разум может влиять на тело?

— Да, — ответил пациент.

— Тогда вы согласитесь, что ваше заболевание может быть психосоматическим. В вашем случае уверенности нет, по крайней мере, пока мы не сделаем остальные анализы — и даже если ваше заболевание психосоматическое, я считаю, что симптомы всё равно остаются весьма тяжёлыми. Однако, в таком случае, чтобы излечить вас, придётся изучить ваш образ жизни. Итак, я хотела бы начать с вопроса, чем вы в данный момент занимаетесь?

— Я получаю доктора философии по социологии, — признался студент, — в которой изучаю отношения между лечащими врачами и пациентами.

— Ясно, — прошипела Уокер, ошеломлённая тем, как пациент подсёк её профессиональную позицию. — Осмелюсь предположить, вы знакомы с большей частью вопросов, которые я хотела поднять, и можете сами рассказать, есть ли у вас проблемы в половой жизни и так далее. Если вы возьмёте направление на анализ крови в регистратуре на выходе, посмотрим, может, из него станет что-нибудь понятно.

— Благодарю вас, — вежливо сказал пациент.

— Удачи, — кратко попрощалась доктор.

Карен проскользнула мимо студента, когда тот вышел в коридор. Уокер подняла взгляд от записей, а Элиот тем временем закрыла дверь. Вспышка злости проскочила по лицу доктора.

— Выйдите за дверь! — крикнула Мария. — Возьмите направление, и вас когда надо вызовут!

— Мне не нужно направление, — ответила Карен. — Я пришла поговорить про Джона Ходжеса.

— О нет, — воскликнула Уокер, откидываясь в кресле. — Не мог же он всерьёз написать профессиональную жалобу! Он и сформулировать-то её толком не сможет, только не говорите, что собираетесь ему помочь!

— Помогать ему писать на вас жалобу я стала бы в последнюю очередь, — многозначительно объявила Карен. — Я здесь, потому что мы делим один отросток этого хулигана, и…

— Я забуду про него, если вы настаиваете, — прервала её Мария. — У меня есть бойфренд, знаете ли, я и без левака могу спокойно прожить.

— И снова вы меня совсем не так поняли, — засмеялась Элиот. — Я отнюдь не ревную. Я подумала, раз уж мы встречаемся с одним парнем, можно превратить это в неплохую забаву.

— Не поняла, — сказала Уокер, качая головой.

— Посмотрим на практике, — предложила Карен. — Я знаю, ты встречаешься с Джонни сегодня в шесть-тридцать, а я настояла на встрече в восемь. Я живу в Блумзбери, что значит, у него на тебя полчаса, если он хочет успеть ко мне вовремя. Что я хочу — чтобы ты продержала его хотя бы до половины восьмого, пускай он опоздает. Джонни примчится ко мне, возбуждённый донельзя — и представь его смущение, если он ворвётся в квартиру — а там сидишь ты!

— Но каким образом я доберусь в Блумзбери быстрее, чем он? — спросила доктор.

— Машина есть?

— Ага.

— Тогда в чём проблема? — спросила Элиот. — Джонни на пособии, так что он может добираться исключительно общественным транспортом. Даже стартовав позже, ты будешь в центре города раньше нашего заводного скинхеда.

— А что бы ты предложила, если бы я не умела водить? — захотела узнать Мария.

— Проще простого, — парировала Карен. — Я предложила бы тебе поймать такси!