– Конечно!

– И ты прощаешь меня?

– Да… Потому что ты мой маленький, когда-то потерянный и затем найденный ребенок… Потому что, Лион, я действительно люблю тебя!

– И ты никогда не вспомнишь о том, что произошло со мной в Лондоне?

– Никогда…

И удивительно проснувшись через несколько часов, Лион поверил в то, что сон был вещим…

Так оно и случилось на самом деле: Джастина никогда ни единым словом не обмолвилась ни о той поездке в Лондон, ни о загадочной смерти соседа, аббата О\'Коннера, ни о роли в этой истории его, Лиона Хартгейма…

Правда, иногда вспоминая покойного аббата, она не могла сдержать в себе раздражения к этому человеку, но, тем не менее, никогда не давала понять, что раздражение это каким-то образом связано с той историей…

IV. ОКСФОРД

Питер

Первые дни после возвращения из Лондона Лион находился в оглушенном состоянии. Он не сразу понимал, о чем его спрашивают, когда к нему обращались. А отвечал отрывисто, коротко и однозначно.

Болезнь свалила Лиона, когда он сидел за письменным столом с ручкой в руке. До этого он долгие десятилетия, с раннего детства, серьезно никогда и ничем не болел. И даже боли в сердце, которые он стал ощущать года два назад, ничему его не научили.

Как любой человек, который привык себя чувствовать всегда здоровым, он даже не допускал мысли о том, что когда-нибудь может заболеть. Но на этот раз все было очень серьезно. И этот случай его просто обескуражил.

Нельзя сказать, что Лион боялся смерти. Ведь он уже давно понял, что карьера его закончилась. И если он не успел осуществить всех своих юношеских мечтаний, то сказать о том, что ничего не достиг в этой жизни, он, конечно же, не мог. Но последние события всколыхнули его, и он был полон планов на будущее. Ему уже порядком надоело это добровольное изгнание, он был в конец измучен бездеятельностью, и его не покидало чувство, будто его изолировали от общества, изгнали, вышвырнули на свалку.

Первая же попытка изменить ход событий ни к чему хорошему ни привела. Но не в характере Лиона было сдаваться. Когда болезнь сковала его, он был всецело во власти лишь одного желания – взять реванш перед тем как уйти навсегда.

И началась борьба. У Лиона не было сил позвать на помощь. Он лежал один в своем кабинете. Невыносимая боль сковала все его тело, ему было тяжело дышать, в голове помутилось, перед глазами поплыли темные пятна. Боль стискивала его горло, упиралась коленом в грудь, будто пытаясь его задушить.

«Конечно, это смерть пробралась ко мне в кабинет и навалилась на меня», – пронеслась в его голове малодушная мысль. Но он не хотел умирать, он сопротивлялся, и завязалась жестокая схватка. Нервы натянулись, кровь быстрее потекла в жилах, мозг затрепетал.

Но внезапно поняв, что ему не одолеть своего противника, Лион разжал руки, с трудом сделал два шага, ничком упал на диван и больше противился страшным объятиям.

В этот момент на него снизошел покой – дало о себе знать перенапряжение; он гнал от себя все страшные впечатления от последней поездки в Лондон, он старался не вспоминать ни аббата Джона О\'Коннера, ни разговоры с ним. Ему было стыдно – стыдно перед самим собой. Как это так – он, взрослый, так много повидавший на своем веку человек пошел на поводу у этого аббата, и О\'Коннер при помощи немудреных софизмов завладел его разумом…

Но потом сознание куда-то ушло, и Лион перестал что-либо испытывать, чувствовать и даже думать. Исчезли страдания, мучительные мысли, переживания и затаенные страхи – ему казалось, что он летит куда-то вниз, в бездонный, черный колодец…

Вскоре он очнулся. Сколько времени прошло – час, два, сутки? А может быть целая вечность? Лион не мог ответить на этот вопрос – впрочем, он и не ставил его перед собой.

Он перевел глаза направо и увидел Джастину – она сидела у изголовья и с тревогой вглядывалась в глаза мужа.

– Что с тобой? Лион вздохнул.

– Я отвратительно себя чувствую…

– Да на тебе просто лица нет! – воскликнула Джастина, но тут же добавила, – с тех пор, как ты вернулся из Лондона…

Она не договорила, однако Лион прекрасно понял, что именно она хотела сказать; когда живешь с человеком так долго, нет нужды оттачивать каждую фразу, можно быть уверенным, что тебя поймут…

Лион, несмело повернувшись к ней – при этом в шейном позвонке его что-то хрустнуло, произнес:

– Я болен, и теперь, как никогда, понимаю, что это – наказание…

– Но за что?

Тяжело вздохнув, Лион продолжал:

– Я, пожилой человек, который всю жизнь гордился, что обладает рациональным мышлением, дал себя одурачить!

Джастина невесело вздохнула.

Лион, снедаемый угрызениями совести, чувствовал в себе острейшую потребность исповедаться, унизить себя и молить о прощении.

– Да, я грешен, и за это наказан. Нет, Джастина, я не говорю о своем теперешнем самочувствии. Я говорю о том состоянии душевной муки, в котором…

И он махнул рукой – что, мол, рассказывать – неужели и так не понятно? Джастина протянула ему стакан:

– Выпей воды, и тебе сразу же станет легче. Пристыженный своим недавним поведением, Лион, не желая расстраивать жену, залпом опорожнил весь стакан. В воде, судя по всему, было снотворное. Оно мягким, обволакивающим теплом растеклось по всему его телу, и, перед тем как заснуть, Лион вновь ощутил прилив чувствительности.

– Выслушай меня…

Джастина внимательно посмотрела на мужа и мягко возразила:

– Может быть, тебе не стоит говорить… Отдохни.

– Нет, я виноват, я виноват перед всеми, и должен рассказать тебе. Как знать – может быть, я умру?..

– Не надо о грустном, – промолвила Джастина, – не надо печалится. Не думай ни о чем.

– Я безнадежный эгоист. Нет, я не говорю о своей поездке в Лондон, я говорю о всей нашей совместной жизни.

– Но в чем же ты виноват?

– Я, желая построить карьеру политического деятеля, испортил твою жизнь, испортил твой путь драматической актрисы… – голос Лиона предательски задрожал.

Джастина, лишь мельком взглянув на него, сразу же отметила, что ее муж необычайно взволнован; у него был вид человека, который давно боролся с собой, словно обдумывая, сказать ли ему что-то важное, то, что мучило его в жизни, или не сказать, и вот теперь, после долгих раздумий, решившегося на такой поступок.

– Да, – говорил Лион, – я постоянно был занят только собой и своими делами – когда-то они казались мне очень важными, но теперь, перебирая в памяти все, чему я посвящал себя, я понимаю, что по большому счету это была ерунда… В сравнении с тобой и всем, что тебя волновало и интересовало.

Джастина, жалостливо посмотрев на Лиона ответила:

– Не надо… Не надо так казнить себя, не надо мучить себя, Лион…

И, оглядевшись, вышла из комнаты – наверное, это было лучшее, что она могла сделать в тот момент.



После того, как жена ушла, Лион, приподнявшись на локте, первые огляделся.

Он лежал в больничной палате, на широкой кровати, застланной безукоризненно чистым бельем.

Лион попытался подняться на ноги и тут же почувствовал, что к его груди прикреплены какие-то датчики, которых он раньше не замечал. От правой руки, начиная от предплечья, шла тонкая виниловая трубочка – впечатление было столь неожиданным и столь противным, что Лиона так и передернуло от отвращения…



Прошло несколько дней. Лион окончательно поправился – видимо, Джастина оказалась права: он был не столько болен, сколько измучен, изнурен своими переживаниями. Ему казалось, что в больнице он выспался – наверное впервые за последние лет десять. Голова его была на удивление свежей; мысли, которые прежде, во время лондонской поездки, так беспорядочно блуждали в ней, приобрели законченность и четкость.

Теперь Лион был готов выдержать любую атаку своего болезненного раскаяния – признака слабохарактерности, которое в последнее время все чаще и чаще посещали его. Первым его желанием было сорвать все эти трубки и провода со своего тела, подняться и уйти домой.

Лион предпринял попытку встать, но суставы и грудь словно обожгло расплавленным свинцом, и какая-то непонятная тяжесть вновь приковала его к кровати. В последний момент он заметил, как горящая точка на экране осциллографа судорожно заметалась, и после этого глаза его заслонила черная пелена.

Однако сознание не покинуло его; он лежал и ждал, пока утихнет боль.

Да, если бы они с Джастиной не переехали в Оксфорд, если бы рядом с ним не поселился этот аббат О\'Коннер, если бы он, Лион, умудренный жизнью человек, не согласился бы пойти на эту авантюру, которую предложил ему Джон, если бы он не отправился с аббатом в Лондон.

О, это просто невозможно – сколько можно терзать себя? Сколько можно задавать себе один и тот же вопрос – «если бы», «если бы», «если бы»…

Глаза его сверкнули холодным блеском, и неожиданная злость, словно червь, начала подтачивать сознание. Нет, он сам во всем виноват – не следует винить в своих ошибках других, тем более – этого погибшего аббата.

О\'Коннер, безусловно – честный человек, честный и преданный одной идее, и как все люди подобного склада он был склонен к заблуждениям. Но почему он, Лион, дал увлечь себя?

Спокойно, спокойно, Лион, не волнуйся.

Не надо больше думать об О\'Коннере, не надо вспоминать ни о чем. Ведь то, что произошло – уже непоправимо, не правда ли? Тех дней уже не вернуть, как бы ты сам того не хотел, Лион. Будь мудрым, будь спокойным, не надо думать об аббате – мир его праху. Подумай лучше, как ты будешь жить дальше.

Джастина. Неожиданно на глаза Лиона навернулись слезы.

Это он виноват – это из-за него она рассталась с карьерой драматической актрисы, из-за него утратила голос, из-за него угас ее талант. Но ведь в то время, когда карьера театральной актрисы подошла к концу, Лион добился на политическом поприще всего, о чем только мог мечтать. Сколько было переживаний, сколько было пролито слез из-за всего этого! Ведь если бы тогда…

И Лион, обессилив, отвернулся к стене. Нет, это просто невыносимо – и вновь эти «если бы». И слезы, горячие жгучие слезы, покатились по щекам Лиона.



Питер Бэкстер был известным театральным режиссером. Известным в прошлом. У самого Питера это словосочетание ничего, кроме улыбки, не вызывало.

Действительно – как можно говорить о том, что было в прошлом. Прошлое – это и есть настоящее, ведь любое настоящее рано или поздно становится прошлым.

Надо сказать, что Питер никогда не был излишне честолюбив. Этот человек всю свою сознательную жизнь посвятил театру и теперь он все меньше и меньше старался думать о нем, о том, что было в прошлом, зная, что человек, став однажды хорошим режиссером (впрочем, не обязательно режиссером, может быть, актером, музыкантом, даже костюмером или осветителем), так и останется таковым.

Теперь, когда старость приближалась так незаметно, но неотвратимо, воспоминания о театре, с которым были связаны лучшие годы его жизни, не давали ему покоя, и многоцветными, многогранными красочными волнами обрушивались на Питера – он был не в силах сопротивляться им. Да и возможно ли это было? Мистер Бэкстер любил театр и все, что с ним связано, всей душой. И, как для любого профессионала, понятие «театр» заключался для него не только в спектакле, но и во многих вещах, непонятных для непосвященного.

Слово «театр» было для него не только здание, подъезд, труппа, репетиции, оркестр, зрительный зал, сцена… Это – микрокосмос, микромодель всего человечества, в которой могло существовать практически все, и притом не в противоречии, а в полной гармонии – и любовь, и ненависть, и коварство, и зависть, и благородство, и низость, и великодушие…

Как и для любого профессионала, театр был для Питера второй жизнью, где он мог высказывать свои мысли, свое мировоззрение, свои представления об окружавшем его мире.

В любом театре наименее любимым местом Питера был зрительный зал – он и сам не мог ответить, почему именно. Зато сцена и служебные помещения за сценой манили его; всякий раз, когда он проходил по длинным полутемным коридорам, где по обеим сторонам размещались гримерные, репетиционные залы, мастерские декораторов и костюмеров, каморки пожарников, осветителей, пристанища каких-то древних, непонятно откуда берущихся старушек, у Питера всегда поднималось настроение; один только запах кулис приводил его в восторг.

Питер очень любил свой театр – построенный в классическом стиле, с богатой лепниной и позолотой, с огромной люстрой под потолком, с классическими бельэтажем, ложами, партером. Он свято служил его традициям. Все постановки тут были богато декорированы, актеры выступали в шикарных костюмах, которые, как правило, обязательно шились к каждому спектаклю – все это придавало постановкам ощущение «классического театра».

Это было серьезно, основательно, пусть немного чопорно, но зато далеко от того легкомыслия, которое все чаще и чаще захлестывало театральные подмостки.

Однако проклятая легкомысленность все-таки сумела прорваться и в его храм муз. С каждым годом количество зрителей все уменьшалось, не помогли ни классические постановки, ни декорации, ни костюмы. Премьеры Шекспира, столь любимого Питером, проходили без былого шума, и театральное руководство решило пойти на крутые меры. Ему, Питеру, Бэкстеру, главному режиссеру, было предложено в кратчайшие сроки пересмотреть репертуарную политику.

– Надо идти в ногу со временем, – сказал директор, – разработать новые подходы… Может быть, что-нибудь нетрадиционное, но такое, чтобы заинтересовало зрителей и вновь вернуло бы их в наш театр.

Тогда Питер лишь криво улыбнулся и, ничего не ответив, вышел из кабинета. Да, вся душа Питера противилась этому «новому духу времени», этой пошлости, которая выдавалась за «нововведения» и «модернизм».

Он не был ретроградом и консерватором. Он допускал, что актер в засаленной рубашке с недельной щетиной может воскликнуть хрестоматийное:

– Быть или не быть – вот в чем вопрос!

И фраза может прозвучать убедительно. Он допускал, что стража в датском королевстве может быть вооружена автоматами – как в нашумевшей постановке Бергмана. Да, это было возможно, где угодно.

Но только не в стенах его театра. Нет, нет, и еще раз нет – об этом не могло быть и речи!

Теперь, вспоминая эти события, он каялся только в одном – что не сумел тогда настоять на своем, не сумел призвать на помощь весь свой авторитет маститого режиссера если и не с мировым, то, во всяком случае, с достаточно известным именем – и не только в Англии. Да, он смалодушничал, он пошел против совести, внеся в шекспировские пьесы элементы полнейшего «модерна».

Сделать из «Виндзорских проказниц» мюзикл, и притом – дешевый? Что ж – пришлось. Он делал это, но с такой откровенной неохотой, что руководство театра сразу же насторожилось – это пришлось им не по вкусу. В результате Питер Бэкстер стал предметом ожесточенных нападок театральных критиков. Как его только не называли – и ретроградом, и консерватором (это были самые лестные определения), и еще Бог знает кем… Сперва Питер очень переживал, а затем, плюнув на все, словно погрузился в себя – ему не было нужды прислушиваться к критике дилетантов. Он, Питер Бэкстер, отлично знал себе цену.

С тех пор у него появилась привычка ходить в парк – ему все чаще и чаще хотелось побыть одному, хотелось уйти от шумных улиц лондонского центра.

Однажды, прогуливаясь, и не имея какой-нибудь определенной цели, он очутился около Гайд-парка, как раз возле Мабл Арч.

Он стоял и с грустью смотрел на старинные мраморные ворота, которые ведут в никуда. В эти минуты он почувствовал себя невероятно старым. Ему стало невыносимо жаль себя. И, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, он прошел вперед и слился с толпой.

То там, то тут виднелись небольшие группы, которые безо всякого видимого интереса окружали очередного оратора. Правда кое-кому из них удавалось привлечь к себе внимание слушателей. Ему начинали отвечать, спорить с ним, кое-кто кивал головой в знак согласия, а иногда люди просто пели духовные гимны.

Порой слушатель привлекал на свою сторону оппонента, который тут же брал слово. Тогда толпа начинала дробиться на части, одни из которых имели прочный постоянный состав, а другие не переставали дробиться и переливаться от одной группы к другой. У представителей более крупных сект имелось нечто вроде специальных переносных кафедр для проповедника. Но большинство ораторов стояло просто на земле.

Питер отрешенно шагал вперед и, неожиданно для самого себя остановился послушать одного из проповедников. Речь произносил невысокий молодой человек с красивыми глазами. Прошло очень много времени, пока Питер понял, что тема его речи – всего-навсего проблема сохранения зеленых насаждений. Тогда он перешел к большой толпе, где на кафедре распылялся пожилой человек. Оказалось, что это представитель Гайд-парк Мишн. Он так активно размахивал руками, что Питер испугался, как бы оратор не перелетел через перила трибуны. Он пошел дальше.

В следующей группе ораторствовала какая-то немолодая леди. Питер был совсем не против женской эмансипации, но долго слушать этот пронзительный женский голос было невыносимо.

И тогда он пошел дальше. Он пошел в сторону от всей этой суеты, туда, где за решеткой паслись овцы. Он остановился и очень долго наблюдал за ними. Одна из них, видимо самая главная, поднялась и начала блеять.

Питер усмехнулся – это походило на овечью проповедь.

Как ни странно, в Гайд-парке Питеру очень понравилось. Все это в точности напоминало ему театр, в котором ежедневно разыгрывалось действо.

После того дня он часто бывал в Гайд-парке, и именно здесь принял окончательное решение – уйти из театра, не дожидаясь, пока его выгонят оттуда с позором – позором, которого он, видит Бог, не заслужил.

Решение Питера Бэкстера покинуть театр явилось для руководства полной неожиданностью. Но Питер не стал выслушивать довольно скомканные предложения о том, чтобы пересмотреть свое решение, и ушел не попрощавшись. Это событие настолько сильно отразилось на его внутреннем состоянии, что, к его крайнему удивлению, Питеру в одно мгновение опротивел и театр, и сам Лондон с его шумом и гамом.

Этот гигантский город стал его раздражать. Он решил перебраться подальше от столицы, в тихое и спокойное место, которое в то же время находилось бы вблизи цивилизации – сельским жителем Питер Бэкстер себя просто не представлял. Недолго думая, он вместе с женой Ольвией выбрал университетский Оксфорд.



После выписки из больницы Лион замкнулся в себе. Он постоянно находился в подавленном состоянии, разучился не только смеяться, но даже улыбаться. Казалось, его перестали интересовать семейные дела, мало-мальские развлечения. Он не спускался из кабинета вниз даже вечером, чтобы посмотреть телевизор в кругу семьи, что они любили делать раньше.

Джастина была в полной растерянности: впервые за долгие годы совместной жизни она видела своего мужа таким холодным и непонятным. Уолтер и Молли мгновенно почувствовали, что в их новой семье происходят какие-то странные вещи и, так как еще не успели оправиться от тяжелого удара, который так беспощадно обрушился на их детские души, очень сильно переживали случившееся. Но хуже всех было Молли. Уолтер, который взрослел буквально на глазах, стал все дальше и дальше отдаляться от своей сестры, остававшейся пока еще милым и беззащитным ребенком. У него появились новые интересы и он, проводя все больше времени в кругу новых школьных друзей, практически перестал бывать дома. Выловить его было почти невозможно, так как ребята целыми днями носились на мотоциклах и никто не мог сказать, где они находятся в данный момент.

Молли же наоборот замкнулась в себе и практически не выходила из дома. Из игр со своими куклами она уже выросла, и они, ее недавние подружки, были в беспорядке свалены в углу комнаты. Но так как общения девочке не хватало, она все больше и больше углублялась в чтение. Теперь Джастина могла ее увидеть только с книгой в руках, с которой Молли не расставалась даже во время завтрака либо ужина. Джастина попыталась воспитывать девочку, доказывая ей, что читать за столом – дурная привычка, но вовремя спохватилась, увидев огонек отчаяния в глазах малышки.

Джастина страдала сама. Разговоры с Лионом не удавались. На все вопросы он отвечал сухо, со злобным оттенком и скептической ухмылкой на губах. Это было просто невыносимо. Он попыталась отвлечься, все время посвятив театральному студенческому кружку, но вскоре и это стало невозможно, так как жизнерадостность и необузданная энергия, с которой ее подопечные брались за выполнение любой, даже самой сложной задачи, слишком сильно контрастировали с ее теперешним состоянием.

Очень скоро молодые люди стали раздражать Джастину, и про себя она стала обзывать их тупыми самонадеянными идиотами. Это мгновенно отразилось на ее контакте со студентами – занятия стали проходить скомкано и неинтересно. Расстроенные постоянными придирками Джастины, студенты все стали делать в пику ей, и надо сказать, это у них неплохо получалось, так как за последние месяцы они успели достаточно хорошо узнать вкусы и пристрастия своей наставницы.

А средств для того, чтобы вывести преподавателя из себя, как известно, у студентов находится всегда достаточно. Все задания Джастины ребята пытались выполнить по-своему, внося в постановки хаос, элементы абсурда и абстракции. Джастина оказалась совсем неподготовленной к такому повороту событий. Занятия выматывали ее и выводили из себя.

Домой она приходила расстроенная и с испорченным настроением. И хотя прекрасно понимала, что в эти минуты должны побольше уделить внимание Уолтеру и Молли, ответственность за которых она без чьего-либо принуждения взяла на себя, у нее ничего не выходило. Она постоянно срывалась, ее стали раздражать беспорядок в комнатах, бесконечное отсутствие Уолтера, замкнутость и молчаливость Молли.

Джастина прекрасно понимала, что ни к чему хорошему такая обстановка в семье привести не может и если срочно чего-либо не предпринять, то все может закончиться весьма и весьма плачевно. По вечерам, лежа в холодной постели, Джастина рисовала в своем сознании самые страшные картины. Уолтер, которого еще не было дома, в ее представлении находился в каком-нибудь подвале с обклеенными порнографическими картинками стенами и затягивался в этот момент резким дымом из самокрутки набитой марихуаной. Она не знала, так ли это было на самом деле, но прекрасно понимала, к чему все это может привести в дальнейшем.

Молли тоже все больше и больше вызывала у нее волнения, Ведь девочка, если ничего не изменится к лучшему, может вырасти закомплексованной, неуверенной в себе, что ни к чему хорошему не приведет: судьба таких людей чаще всего оказывается несчастливой. Но выйти из этого кризиса одной Джастине было не под силу. Ей нужна поддержка, твердая мужская рука Лиона. А он, казалось, ничего не замечал вокруг себя и полностью отрешился от окружающей его действительности.



Джастина проехала на своей машине зелеными улочками Оксфорда и завернула во двор своего дома. Еще издали она увидела Молли, которая сидела в глубине сада на скамейке с книгой в руках. Джастина вышла из машины, положила свой портфель на капот и направилась к девочке.

– Добрый день, дорогая, – устало сказала она и нагнулась, чтобы поцеловать свою приемную дочь, но та как бы невзначай отвернулась. Это мимолетное движение не ускользнуло от внимания Джастины. – А где Уолтер? – негромко спросила она.

Девочка презрительно хмыкнула:

– Откуда я могу знать?

– Ну, хорошо, – Джастина глубоко вздохнула, – если сегодня он появится пораньше, предупреди меня, я хочу с ним поговорить.

– Хорошо, – безразлично отозвалась девочка.

Перед тем, как отойти Джастина повернула обложку книги к себе и посмотрела, что же читает Молли. «Опять этот Джон Фаулз, – недовольно подумала она. – Не слишком ли рано читает она такие книги. Ничему хорошему подобная литература научить не может. Она не для детей».

Женщина устало направилась к дому. Она вспомнила, что когда была молода, книги Джона Фаулза произвели на нее огромное впечатление: «Коллекционер», «Женщина французского лейтенанта», «Башня черного дерева». Это была интеллектуальная, глубокая проза, пропитанная эротизмом и любовью к живописи. Но последние его книги… Джастина поморщилась – они произвели на нее тягостное впечатление. Еще раз убеждаешься, что всему свое время. Когда пожилой мужчина, которому уже за шестьдесят, продолжает писать на те же самые темы, что и в тридцать пять лет… это по меньшей мере неприлично.

Тут Джастина заметила, что возле соседнего дома, где совсем недавно жил О\'Коннер и где теперь над входом была вывеска, предупреждающая, что дом продается либо сдается в наем, суетится незнакомый мужчина – усатый и в очках с массивной роговой оправой. Она заинтересованно посмотрела на него.

Человек, установив стремянку, неловко забрался по ней на верхнюю ступеньку и стал снимать вывеску о продаже дома. Джастина подошла ближе.

– Здравствуйте, – приветливо сказала она. – Вы наш новый сосед?

Мужчина покачал головой.

– Нет, я из агентства по найму и продаже недвижимости.

В это время из дома вышла женщина невысокого роста и направилась к ним. Выглядела она уже немолодой, одета была весьма скромно. Эта деталь приятно удивила Джастину, так как дом аббата был шикарный, с белыми колоннами, построенный в стиле викторианской классики и, что само собой разумеется, был очень дорогим – по карману лишь людям состоятельным.

– Ольвия Бэкстер, – представилась женщина и протянула Джастине руку.

Джастина пожала ее, назвала себя. Женщины обменялись вежливыми улыбками.

– Извините, – Ольвия развела руками, – у нас столько дел.

– Да-да, я понимаю, – кивнула Джастина. – Не буду вам мешать.

Ольвия взглянула на часы и спросила у мужчины, который еще топтался с вывеской в руках:

– Эээ… в доме есть телефон? Мне надо позвонить.

Мужчина смущенно поморщился.

– Телефон конечно есть, но его подключат только через два дня, – он развел руками. – Это не в моей компетенции… – он хотел еще что-то добавить, но Джастина прервала его:

– Вы можете позвонить из моего дома, – сказала она, обращаясь к Ольвии.

Та учтиво поклонилась:

– Это очень любезно с вашей стороны.

Джастина провела женщину в свой дом. В дверях они столкнулись с Молли. Девочка слегка присела и с интересом посмотрела на новую соседку.

– Милая у вас дочка, – приветливо улыбнулась Ольвия и вошла в гостиную, где на столике стоял телефон.

Джастина осталась с Молли наедине.

– Она будет снимать дом?

Джастина коротко кивнула.

– С мужем?

– Не знаю, может быть она не замужем.

Молли улыбнулась:

– Ты что, не заметила? У нее на руке обручальное кольцо.

– Какая ты у меня наблюдательная! Интересно, кто же у нее муж? – совсем как взрослая стала рассуждать Молли. – Если переездом занимается не он, а его жена.

– Наверное, художник или писатель, – Джастина улыбнулась и обняла свою приемную дочь. – Такие мужчины живут в своем заоблачном, придуманном ими же самими мире, а поэтому всеми земными делами приходится заниматься их женам.

Джастина заговорщицки переглянулась с Молли, и они негромко рассмеялись.

Спустя несколько дней у соседнего особняка остановился новенький, сверкающий лаком «Ягуар».

Молли как всегда читала книгу в саду. День близился к концу и все, кроме Уолтера, были дома. Увидев новую соседку, которая подъехала на темно-зеленой машине, девочка отложила книгу и вышла навстречу миссис Бэкстер. Из-за неладов в семье девочка в последнее время чувствовала себя очень одиноко, а поэтому каждое новое лицо вызывало у нее живой интерес. И, конечно, появление миссис Бэкстер она не могла оставить без внимания.

Лицо этой женщины нельзя было назвать красивым, но от него веяло добротой и порядочностью, оно непроизвольно вызывало симпатию. Миссис Бэкстер выгружала из багажника автомобиля чемоданы и большие сумки. Молли не желала оставаться безучастной:

– Здравствуйте, давайте я вам помогу.

– Спасибо, милая, – улыбнулась Ольвия. – Возьми вот эту сумку, она полегче.

Бывший дом аббата выглядел уныло. Дело было вовсе не в строгой архитектуре особняка – подобная угрюмость присуща любому необжитому помещению. В большом пустынном холле на полу лежала груда свертков и чемоданов. Среди этого беспорядка стоял рояль орехового дерева. Девочка подошла к шикарному инструменту и с трепетом подняла крышку. Ольвия сразу же обратила внимание на то, с каким восторгом девочка рассматривала рояль. Девочка нажала на клавиши, и старинный инструмент отозвался глубоким мягким звуком. По телу Молли пробежал благоговейный трепет. Она впервые почувствовала стыд, потому что до сих пор занималась музыкой без всякого интереса и прекрасно осознавала то, что не сможет сейчас исполнить ни одной пьесы так, как того заслуживает этот благородный инструмент.

С улицы послышался голос Джастины:

– Молли, где ты?

Ольвия вышла на крыльцо.

– Добрый вечер, не волнуйтесь, пожалуйста, Молли у нас.

Джастина вошла во двор и подошла к ней приветливо поздоровавшись.

Ольвия жестом пригласила ее в дом.

– Вы бывали здесь?

Лицо Джастины сразу стало серьезным.

– Да, конечно.

Она поднялась по ступенькам и вошла в неприбранный холл. Ольвия смутилась:

– Скоро здесь не будет этого хлама.

В это время Лион, который раздражался в последнее время по самому малому поводу, вышел во двор. Ужин уже подали на стол, а жены и приемной дочери не было на месте. Как бы он ни кипел, он был не настолько невоспитанным человеком, чтобы садиться за стол одному. Его внимание привлекла машина, которая стояла у дома, где раньше жил аббат, и он вошел во двор к соседям. Поднявшись по ступенькам, он тоже оказался в холле, где среди груды вещей стояли Джастина, Ольвия и Молли. Новые соседи познакомились, и неожиданно для самого себя Лион приветливо улыбнулся. Он почувствовал облегчение.

Ведь все последнее время пустовавший дом О\'Коннера давил на его психику, вызывал в душе смятение, не давал успокоиться. Но, увидев вещи, которые в беспорядке были разбросаны по всему дому – дому, где раньше был аскетический строгий порядок жилища католического священника, Лион понял, что тяжелые мысли, которые не давали ему покоя, уходят в безвозвратное прошлое и он, наконец, может снова вздохнуть полной грудью.

Он почувствовал, что мистические видения навсегда оставляют его. Неудержимое желание безрассудно кинуться с головой в водоворот бестолковой светской жизни нахлынуло на Лиона.

– Вы, наверное, еще не знакомы с моим мужем? – улыбнулась Ольвия. – Питер! – вдруг громко крикнула она. – Спустись, пожалуйста.

Джастина внутренне напряглась и, стараясь скрыть волнение, которое вызвало у нее это имя, отвернулась к окну. На лестнице показался высокий стройный мужчина с короткой стрижкой и посеребренными висками. Он был не молод, но пребывал в прекрасной форме и напоминал эдакого светского льва. Аккуратно уложенные волосы темно-русого цвета с проседью и чуть холодноватые глаза прекрасно гармонировали с его бледной кожей. Идеальной формы нос и великолепно очерченные брови делали его лицо открытым и привлекательным. Сверкавшие безукоризненной белизной зубы придавали его улыбке неотразимость.

Лион не мог не отметить про себя: мужчина был просто красавец.

Ольвия доброжелательно посмотрела на мужа. По ее взгляду не трудно было догадаться, как она любит его.

Когда мужчина спустился по лестнице, Ольвия изящным жестом показала на Джастину, Лиона и Молли.

– Питер, познакомься, это наши новые соседи.

– Очень приятно, – отозвался тот.

Лион не почувствовал несколько сдержанного тона Питера, потому что сам с энтузиазмом приветствовал нового соседа.

– Добро пожаловать в Оксфорд!

– Благодарю.

Молли сделала небольшой реверанс и доброжелательно улыбнулась.

Джастина, которая все еще стояла у окна спиной к Питеру, повернулась и пристально посмотрела на него.

– Джастина, – представил ее Лион. Питер обернулся к ней и… О, Боже…

Его и без того большие глаза стали огромными, губы невольно задрожали.

Саму Джастину прошиб холодный пот, она почувствовала, как лицо ее покрывается предательскими бисеринками и начинает пылать. Неожиданность? Нет, скорее в этом чувствовалась какая-то обреченность… Она промелькнула во взглядах Джастины и Питера.

Джастина ощутила внутри, под самым сердцем, могильный холод и чисто физическое чувство опасности: появление этого мужчины могло обещать только одно…

– Питер… Бэкстер, – выдавил из себя новый сосед.



Джастина лежала в постели и читала книгу. Ей было стыдно, но читала она один из последних романов Джона Фаулза – книгу она взяла у Молли. Джастина злилась на себя, потому что чувствовала, что с ней творится что-то неладное.

Лион вошел в спальню уже в пижаме и подошел к окну, чтобы поправить штору. Он посмотрел на дом соседей.

– Они уже выключили свет, – заметил Лион и зевнул. – Наши новые соседи довольно рано ложатся спать.

У Лиона возникло желание глубоко потянуться, но он вовремя остановил себя, побоявшись потревожить свое больное сердце.

Джастина лежала молча и не отрывалась от книги.

– А этот драматург просто красавчик, – не унимался Лион. – Правда? Жена по сравнению с ним совсем неинтересная. Как они уживаются вместе?

Джастина отложила книгу и, стараясь казаться безразличной, заметила:

– Он не драматург, он был главным режиссером в одном из лондонских театров.

– Какая разница. Ты все-таки не ответила на мой вопрос, – не унимался он.

Джастина нахмурилась и опустила глаза. Хорошо что муж стоял к ней спиной и не видел ее озабоченного лица.

– Не знаю. Мне кажется, он ничем не лучше других, – все так же равнодушно ответила она. – И по-моему он плохо вписывается в пейзаж Оксфорда.

Лион удивленно повернулся к жене:

– Это почему же?

– В нем есть что-то беспокойное, какая-то неудовлетворенность, – ответила она уклончиво. – Вокруг такой покой: в деревьях, в воздухе, – Джастина посмотрела на потолок. – Нет, что не говори, а прежний сосед мне нравился больше, – тихо прошептала она.

Лион, не расслышав ее шепота, не торопясь улегся в постель, натянул на себя одеяло и почти мгновенно заснул. Такая перемена в муже приятно удивила Джастину, потому что после больницы он засыпал с большим трудом и спал очень плохо. А сегодня он даже (она даже обратила на это внимание) не выпил успокоительное – небольшая упаковка таблеток так и лежала нетронутой на комоде.

Джастина погасила свет, но спать ей совершенно не хотелось. Она лежала с открытыми глазами и испугалась, когда увидела, что на потолке начинают почти реально вырисовываться картины из ее прошлого.

Это произошло в те годы, когда она снова вернулась на сцену. Большой успех двух премьер с ее участием, очень теплые отклики в прессе о ее игре на сцене не остались незамеченными. Во время одного из приемов к ней подошел высокий стройный мужчина с красивым лицом и немного надменными карими глазами. Он высказал свое восхищение ее исполнением одной из героинь великого Шекспира, и Джастина очень хорошо помнит, как от неожиданности она тогда чуть не потеряла сознание. Ведь это был Питер Бэкстер – самый известный режиссер в Лондоне, руководитель престижной труппы. Его похвала стоила сотен и тысяч восторженных откликов в прессе. Джастина тогда настолько растерялась, что вместо благодарности пролепетала в ответ что-то невнятное. Питер Бэкстер, прекрасно все понимая, лишь снисходительно усмехнулся.

Джастина долго не могла опомниться после того незначительного на первый взгляд эпизода и короткой похвалы. И вот когда она уже была готова забыть о случившемся, Питер Бэкстер встретил ее на улице возле выхода из театра и вызвался подвезти до дома на своей машине. Все это было настолько неожиданным, что Джастина не могла потом вспомнить, как она оказалась в его автомобиле, который Бэкстер вел спокойно и уверенно.

Джастина находилась как в тумане и до нее не сразу дошел смысл того, что говорил Бэкстер. А это было ни что иное как предложение перейти в его труппу. У бедной Джастины перехватило дыхание. Услышав такое предложение, любая другая актриса Лондона тут же бросилась бы на шею знаменитому режиссеру и расцеловала его от радости. Джастина же наоборот плотно сжала губы и потупила глаза. После недолгого молчания Питер Бэкстер заметил, что его предложение слишком неожиданное, чтобы получить ответ в ту же минуту и поэтому предложил ей поразмыслить, а за ответом он заедет позже.

Джастина, все еще находясь в сомнамбулическом состоянии, коротко поблагодарила его и вышла из машины, которая остановилась напротив ее дома. Только зайдя в квартиру, Джастина поняла, почему она так себя вела… Ей безумно нравился этот великолепный мужчина, и от его присутствия у нее просто кружилась голова, она теряла рассудок.

На следующее утро она совершенно случайно нашла в своей сумочке визитку с его номером телефона. Она даже не могла вспомнить, как положила ее туда. Два дня она ходила с сознанием того, что должна позвонить ему, но никак не решалась этого сделать. Пару раз она даже набирала его номер, но прежде чем телефонный диск, обозначив последнюю цифру, возвращался на место, она оба раза бросала трубку.

На третий день она все-таки решилась. Бэкстер, казалось, удивился:

– А, вы все-таки позвонили? А я уже не надеялся…

На этот раз он предложил пообедать вместе с ним в ресторане. Потом еще раз и еще. И Джастина даже не могла вспомнить, как вышло, что они оказались однажды в постели, в обшарпанном номере какой-то захудалой пригородной гостиницы.

Часы, проведенные с ним, были великолепны. Питер оказался не только галантным кавалером, но и бесподобным любовником. В те минуты у Джастины было такое чувство, будто она стала невесомой, и они парили вдвоем, обнявшись, в безвоздушном пространстве. После мгновений любви они забылись ненадолго крепким сном, а пробуждение оказалось для нее болезненным возвращением на землю из поднебесных высей. Чувство у Джастины было такое, будто она очнулась после сильного похмелья.

Туманную пелену перед ее глазами как-будто сдуло ветром и она снова очутилась в реальном мире. Ей было больно осознавать свое жалкое положение, стыдно перед мужем и своими детьми. Все последующие дни она всячески избегала встреч с Питером Бэкстером, не поднимала телефонную трубку, из театра старалась выходить в компании друзей или подруг. Именно тогда один из ее знакомых режиссеров предложил ей сниматься в кино.

Джастина тут же без всяких раздумий дала на это согласие и, позвонив мужу, собрала вещи и сразу же улетела в Голливуд. Лион немного удивился такой поспешности, но привыкший к причудам своей жены-актрисы не стал с ней спорить и дал согласие. Так Джастина оказалась на западном побережье США в компании людей прежде очень и очень далеких от нее. Пытаясь забыть последние события, Джастина с головой ринулась в бесшабашную киношную жизнь, чем тут же завоевала среди своих коллег популярность и полное доверие.

С Питером она даже не попрощалась и с тех пор ни разу не позвонила, не написала ему.



На следующее утро Лион поспешно вскочил, умылся и стал тщательно бриться.

«С ним происходит что-то странное, – подумала Джастина. – Наверное приходит в себя». Она посмотрела на часы и ужаснулась: было еще очень рано.

– Что это с тобой, куда это ты собрался? – спросила она.

– Сегодня уйма дел, – отозвался он искаженным голосом, потому что как раз в этот момент надул щеку и аккуратно водил по ней станком.

– Каких еще дел? – удивилась Джастина.

– Самых разных, – объяснил Лион. – Надо съездить в банк, потом заскочить к адвокату, а после этого еще провериться у врача.

– Опять сердце не в порядке? – поинтересовалась Джастина.

– Наоборот! – воскликнул Лион. – Я чувствую себя прекрасно.

Джастина перевернулась на другой бок и попыталась снова заснуть, но это ей не удалось. Тогда она, накинув халат и сунув ноги в теплые домашние тапочки, начала слоняться по дому в поисках того, чем бы заняться. Молли и Уолтер были уже в школе, и Джастина заглянула в их комнаты. У девочки как всегда был полный порядок: постель заправлена, а на письменном столе ровной стопкой стояли учебники. У Уолтера же наоборот: все было перевернуто вверх дном, постель разворочена, а возле стойки с аппаратурой валялись разбросанные компакт-диски. Заметив наушники, которые лежали возле подушки, Джастина недовольно покачала головой: «Опять полночи слушал музыку, снова будет спать на уроках».

В это время по коридору промчался Лион. Он был одет в новый «с иголочки» костюм, в руках держал черный кожаный кейс, от него слегка пахло одеколоном. Он был причесан, свеж и бодр. Только впалые щеки и небольшие темные круги вокруг глаз говорили о том, что совсем недавно этот человек находился в состоянии глубокой депрессии, как он сам любил выражаться «состоянии сплина». Будучи немцем, Лион очень любил употреблять чисто английские словечки.

Джастина проводила его до дверей и поцеловала в щеку.

– Пока, дорогая, – сказал он и нежно поцеловал ее в губы.

В это самое время Питер Бэкстер стоял у себя дома возле прикрытого занавеской окна. Когда Лион сел в машину и, осторожно вырулив, поехал в сторону центра города, Питер принялся поспешно листать толстую телефонную книгу, которая лежала на подоконнике.

– Хартгейм, Хартгейм, – бормотал он. – Ага, есть.

Питер тут же снял телефонную трубку и поспешно набрал номер.

Джастина сидела в холле и пыталась отогнать от себя навязчивые воспоминания, которые не дали ей выспаться сегодня ночью. Неожиданно телефон, который стоял тут же на кофейном столике, вызывающе зазвонил. Джастина сразу догадалась, от кого этот звонок. Она знала, что не следует поднимать трубку, но с опаской протянула руку.

– Я слушаю.

– Джастина, я знаю, что ты одна, – услышала она жаркий шепот. – Мы можем поговорить?

Хотя про Джастину нельзя было сказать, что она способна потерять рассудок от любви, в это мгновение внутри у нее что-то оборвалось. Повисла долгая пауза. Джастина почувствовала, как у нее начинают холодеть кончики пальцев. Стараясь сохранить спокойствие, она ответила:

– Мы можем поговорить когда угодно.

Но в то же время она с раздражением почувствовала, что у нее как тогда, при первой встрече с Питером, начинает кружиться голова и глаза заволакивает туманом.

– Твой муж знает, что мы знакомы? Питер оставался настойчивым как в прежние времена. Его голос был настолько обворожительным, что Джастину бросало в дрожь, как и тогда, много лет назад.

– Нет, – сухо отозвалась она. – А как насчет твоей жены?

Питер, стараясь казаться беззаботным, ответил:

– Я скажу ей. Она все поймет. Ольвия – прекрасный человек. Ты сама это скоро убедишься в этом.

Джастина почувствовала, что разговор начинает утомлять ее.

– Что ж, я рада за тебя, – она решила положить трубку и поспешила распрощаться. – Ну пока.

– Нет, подожди! – воскликнул Питер умоляющим тоном. – Ведь я изменился, правда?

Неожиданно Джастина почувствовала прилив крови к своей груди и ей стало не по себе. Она ответила неуверенным тоном:

– Нет, по-моему ты остался таким как прежде…

Питер тут же почувствовал перемену в ее голосе.

– А, по-моему, ты говоришь это мне назло, – устало отозвался он. – Я действительно изменился и думаю, что к лучшему. Я даже не мог предположить, что встречу тебя здесь. Ведь переезд в этот дом – чистая случайность. Его нашла Ольвия. Если бы я знал, что… я бы отговорил ее.

Питер пытался оправдываться, ему очень не хотелось чтобы Джастина положила трубку. Он сам не ожидал от себя такого, но ему чертовски приятно было слышать ее голос. Но тут Джастина снова начала нервничать: она поняла, что потеряла самообладание и стала злиться сама на себя.

– Прости, мне пора собираться на работу, – пробормотала она.

Джастине не терпелось закончить этот весь этот разговор, который получался абсолютно бессмысленным, но Питер не сдавался.

– Погоди Джастина, – тихо сказал он. – Ты ведь не сказала мне, как у тебя дела…

Джастина промолчала.

– Хорошо, – добавил он. – Может быть, ты мне позвонишь? У тебя есть наш номер телефона? Запиши.

Неожиданно раздражение, которое кипело внутри Джастины, вырвалось наружу.

– У меня нет ничего – мрачно сказала она, – и я не собираюсь тебе звонить, – она бросила трубку.

«О, Боже, за что такое наказание? Сначала Лион, его болезнь, а теперь вот – на тебе. Неужели это просто случайность? Или может судьба издевается надо мной? А Питер, что ему нужно?»

Джастина беспомощно откинулась в кресле. За что судьба так не благодарна к ней? После стольких лет напряжения, растрат энергии, борьбы, поражений, горя и несчастий она так надеялась обрести покой. И все ведь было не так уж плохо: ведь как-никак у них оставалась надежда поправить свою жизнь. Они жили вместе, у них был свой дом, в котором живут дети…

«Так, стоп. Почему были? Почему жили?» – Джастина хотела возмутиться своим мыслям, но тут же беспомощно обхватила голову рук ли. – Нечего обманывать себя. Нужно признаться во всем честно: Я никогда не смогу спать спокойно, пока Питер находится где-то рядом. Я постоянно буду чувствовать его присутствие, его взгляд, насмешливый и вызывающий, холодный и невыносимо горячий. О, Боже, этот взгляд… Только от одного него, такого страстного и коварного, я сходила с ума несколько лет назад.



Ночью Джастина снова никак не могла заснуть. Она ворочалась с боку набок, пытаясь забыться, но мысли, воспоминания никак не отпускали ее. Рядом мирно посапывал Лион. Джастина никак не могла понять причин тех перемен, которые произошли с ее мужем за столь короткий промежуток времени: почему, как? Еще два дня назад мечтала об этой минуте, молила Бога, чтобы он вернул ей прежнего Лиона, чтобы в их семье снова воцарился мир. И когда наконец Бог услышал ее молитвы и произошло то, о чем она так мечтала – в этот момент в ней что-то надломилось – и она почувствовала себя скомканной, потерянной.

Она понимала, что теперь не сможет быть с Лионом правдивой и откровенной. Отныне, что бы она ни говорила, чтобы ни делала, с а уже не сможет жить в полном согласии с собой, внутреннем и внешнем. Она больше не сможет быть Лиону преданной женой, а своим приемным детям – искренней матерью. Не сможет, потому что прекрасно осознавала, что в ней проснулось неудержимое влечение к Питеру Бэкстеру. Он, еще не приблизившись и не сделав практически ничего, уже сумел опутать ее паутиной своих чар. Разумом она понимала, что не должна этого делать, что обязана себя остановить, но ее душа и тело вышли из повиновения.

Убедившись, что бороться с бессонницей бесполезно, Джастина поднялась и подошла к окну. Была уже глубокая ночь, и окна соседнего дома в котором еще совсем недавно жил аббат О\'Коннер, были темны. Джастина со злостью задернула штору. Конечно Питеру нет дела до того, как чувствует себя Джастина. Появился, разбередил душу, а сам наверное спит себе спокойненько в обнимку со своей Ольвией и видит десятый сон. А может, нет?

«Нет, этого не может быть. Питер не может спать спокойно. Он лежит на кровати с открытыми глазами и думает обо мне.» Утомленная постоянными тяжелыми мыслями, Джастина вдруг почувствовала приступ голода. Она накинула халат и на цыпочках, чтобы не разбудить Лиона вышла из спальни и спустилась вниз. Только теперь она осознала, что за весь сегодняшний день она ничего не съела, лишь постоянно пила кофе, чего давно уже себе не позволяла. Она прошла на кухню, открыла холодильник и принялась внимательно изучать его содержимое. Из всего обилия продуктов, находившихся внутри, она выбрала банку деликатесной рыбы и стала тут же поглощать ее ломтик за ломтиком.



Лиону снился страшный сон.

Джастина стояла прямо перед ним и пристально смотрела на него.

– Что с тобой, моя милая? – ласково спросил он у жены.

Но в глазах ее отразилась лишь глубокая печаль. Она молча отвернулась и стала уходить прочь. Он попытался догнать ее и остановить, но, как это часто бывает в снах, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тогда он принялся отчаянно кричать: «Джастина, Джастина!» Но она не остановилась и даже не оглянулась в его сторону. Когда же ее поглотил туман и он перестал различать очертание ее силуэта, Лион проснулся в холодном поту.

Ему стало не по себе, он подумал, что действительно мог кричать во сне, и встрепенулся, желая проверить, не разбудил ли он своим криком Джастину. Он включил лампу, но жены рядом не было: на ее постели валялось скомканное одеяло и раскрытая книга.

Еще не отошедший от дурного сна, Лион вскочил и вышел в коридор. В доме было темно, и только со стороны кухни лился тусклый свет. Лион спустился вниз и увидел, что Джастина сидела за столом с набитым ртом и активно пережевывала пищу.

– О, Боже, Джастина – воскликнул Лион. – Я так испугался. Что ты здесь делаешь?