Доминик Сильвен

Дочь самурая

О телевидении можно говорить с разных точек зрения. Но в деловом плане будем реалистами: по существу, задача ТФ-1 — помочь, например, компании «Кока-Кола» продавать свою продукцию. А чтобы рекламное сообщение было воспринято, необходимо освободить место в мозгу телезрителя. Наши передачи и призваны сделать его свободным, отвлечь, дать передохнуть, подготовить его между двумя рекламными сообщениями. То, что мы продаем «Кока-Коле», и есть свободное время человеческого мозга. Патрик Лё Лэ
Зрение рассудка становится острым тогда, когда глаза начинают уже терять свою зоркость. Платон
1

«Taim san i go daun i gat bikpela singsing». Так папуас зовет вас повеселиться на закате. Его язык поет, танцует, хорошо пахнет райской птицей, мангровыми лесами, рыбой-клоуном, пирогой. С тех пор как она нашла словарь французского пиджина в желтом мусорном контейнере у своего дома, Алис без конца воображала, как отправляется в дальний путь. Вот она стоит на площадке перед самолетом и сейчас полетит на нем в Новую Гвинею, а там забудется в ярких красках неведомой земли.

Все это прекрасно, но пора пошевеливаться, клиент уже ждет ее на «Порт Майо». Алис с сожалением закрыла словарь. «Начнем с аптечки», — подумала она. Взяла таблетку от мигрени, но ничего не нашла от боли в желудке и пошла в душ. Энергично растираясь, напевала придуманный ею мотив: «На закате солнца все спешат в дансинг!»

С помощью контактных линз она превратила свои голубые глаза в карие, тщательно накрасилась. Ею снова овладели мрачные мысли. Никуда ты не уедешь, сказало Алис ее отражение, так и будешь томиться в Париже, ведь это город Диего, Диего Карли, мужчины с нежной кожей и неукротимым сердцем. Росту в тебе метр шестьдесят восемь, но твоя слабость тебя переросла, твои годы исчезают один за другим в жерле Великой топки. И добавить тут нечего, а может, и есть. Крупицы воли иногда достаточно, чтобы остановить машину, не правда ли, милая Алис? В дань уважения к мечтам о побеге она положила словарь в сумочку.

Она зашла в аптеку на набережной Вальми. Аптекарь совсем молодой, еще не обстрелянный. Ей вздумалось его разыграть.

— У вас есть пластырь от несчастной любви?

— Э, нет… но…

— Ладно, тогда мне, пожалуйста, вместо него хотя бы обволакивающий гель для желудка.

Юноша порылся в одном из тех длинных мелких ящичков, которые встречаются лишь в аптеках, положил лекарство на прилавок и, кажется, проглотил язык.

— Сколько с меня?

— Пять евро шестьдесят три, а…

— Что?

— Извините за любопытство, мадемуазель, вы ужасно похожи на… В общем, я было принял вас за Бри…

— Бриджит Бардо! В яблочко! Вы так же сильны в фармакологии, как и в физиогномике.

Алис забрала сдачу, поправила волосы незабываемым жестом звезды фильма «И Бог создал женщину…» и рассталась с аптекарем и его аптекой, покачивая бедрами и наигрывая на невидимых марака в такт своей песенки. «На закате солнца все спешат в дансинг! / Ни за что на свете я не пропущу сингсинг»!

— Бардо! Еще чего не хватало! Вот нахалка! — возмутилась пожилая дама.

— По правде говоря, мне показалось, что это Бритни Спирс, — взволнованно проговорил юный аптекарь.

— Бритни Супир?

— Это американская певица.

— Не знаю никакой Бритни Супир, но эта миленькая блондиночка шпарит по-французски не хуже парижанки! — заметил муж дамы.

— Я было подумал, нас снимают скрытой камерой, — продолжал аптекарь.

— Вы правы! Все беды от телевидения, — сказала дама. — Молодежь ломается как на съемках. И потом, вы заметили, как держатся ведущие? Я уже не говорю об этой манере выставлять напоказ всякие непристойности. Говорю вам, в конце концов все это нанесет большой вред нашему обществу.

— Подорвет основы нашей глобальной ментальности, — согласился аптекарь, все еще потрясенный встречей.

— Вы говорите как на телевидении, — сказал муж дамы.

Вернувшись с набережной Вальми, Алис нетерпеливо вскрыла упаковку и проглотила розовый гель. Вчера, признаться, она здорово перебрала. У оживленной атмосферы семейного праздника была и обратная сторона: клиенты все время предлагали выпить. Только так можно было вынести общество их отпрысков. В разгар вечера эти испорченные сопляки стащили ее с подиума, чтобы поставить свое караоке. Что за радость изображать Бритни Спирс под фонограмму, когда все хохочут, во всю глотку распевая Жан-Жака Гольдмана и немилосердно фальшивя?

Она села в метро на Восточном вокзале, сошла на станции «Порт-Майо» и спустилась по бульвару Гувьон-Сен-Сир. Башня «Астор Майо» росла по мере приближения к ней. Один из редких билдингов в Париже, достойных этого имени. Алис порой казалось, что она живет в музее. Находка словаря только подстегнула мечту сбежать в более зажигательный край. И подальше от Диего.



Она вошла в «Астор Майо» под оценивающим взглядом портье и села в лифт вместе с американцами. Они заговорили с ней, хотели узнать, не американская ли она певица, но ее акцент быстро вывел их из заблуждения. Она представилась директором французского фан-клуба Бритни Спирс, в который входят восемь тысяч пятьсот четырнадцать блондинок, в том числе немало трансвеститов, и туристы с восторгом проглотили ее выдумку. Рассталась с ними на тридцать четвертом этаже, где какой-то собравшийся в бассейн тинейджер пригласил ее пропустить стаканчик в баре на сорок шестом. Она ответила, что с удовольствием примет его предложение, когда у него молоко на губах обсохнет.

Впервые клиент снимал для нее номер в гостинице вместо отдельного зала в ресторане. Она заподозрила гнусный замысел извращенца, который размечтался втихую поиметь Бритни Спирс. Но вспомнила, что речь идет о Пьере Марешале. Глава банковской сети. Однажды она уже проводила в Нейи день рождения его сынишки Жильда. Сегодня мальчик праздновал двенадцатилетие и по-прежнему обожал Бритни Спирс.

Как обычно, она предложила увековечить событие на диске, и Марешаль согласился, не торгуясь. Алис предложила подработать кузену Жюлю. Только бы он приехал вовремя и сделал свое дело как следует. Он просто бредит журналистикой, его не убедишь, что семейное торжество заслуживает не меньших стараний, чем телерепортаж.

Сквозь стеклянную стену фитнес-клуба было видно, как люди поднимают штангу, барахтаются в бассейне. Подросток делал вид, что читает программу, а сам украдкой поглядывал на нее. Алис помахала ему на прощание. Вставила в замок магнитную карту и вошла в 3406-й.

Она оставила дверь полуоткрытой, на всякий случай обеспечив себе путь к отступлению; осмотрела номер, чтобы убедиться, что ни один маньяк не прячется в шкафу. Отлично, все чисто. Если не принимать в расчет чересчур элегантную обстановку и утонченную предупредительность. Ванна, наполненная ароматной водой, бутылка «Кристаль-де-Редерер», блюдо розового печенья. И смешанный букет. Роскошный, но немного странный. Полевые цветы с лилиями.

Она заперла дверь, закрылась на цепочку, решила, что от похмелья помогут радикальные средства, и налила себе бокал шампанского. С бутылкой в одной руке и бокалом в другой она вошла в ванную. Запах пенящейся воды мог поспорить с ароматом цветов. Хорошо пахло далеким островом, раскаленным песком, самоучителем языка пиджин. Она попробовала ногой воду в ванне. Пена густая, словно дюжина взбитых страусовых яиц, но вода слишком прохладная. Ну что, Марешаль, ты думал, ванна так и будет дожидаться меня, не остывая? Она вновь наполнила бокал, шампанское было превосходным.

Она вернулась в комнату, чтобы полюбоваться панорамой города. Отсюда Париж выглядел более впечатляющим. Триумфальная арка словно выцвела под сияющим солнцем, а прорезь бульвара Перейры напоминала гигантскую зеленую фосфоресцирующую гусеницу. Как пьяная, шаталась церковь Сакре-Кёр, похожая на торт со взбитыми сливками. Алис представилось огромное кровоточащее сердце, которое так сильно бьется внутри, что трясутся стены.

По окружной дороге, как блестящие скарабеи, ползли автомобили. Цепочка насекомых, накачанных амфетаминами, безостановочно кружащаяся вокруг Парижа сразу в двух направлениях. И муравьишки-прохожие. Где там в этом муравейнике затерялся Жюль? Алис угостила бы его бокалом вина перед шоу. Но эти минуты покоя слишком драгоценны. К тому же Жюль не понимает шуток. Он снимает реальность, потому что ему нечего предложить взамен.

Она выпила за кузена Жюля и за всех муравьев, которые суетились тридцатью четырьмя этажами ниже. Алкоголь возбуждал ее фантазию, она представила себе Париж, населенный одними Диего. Бог клонировал его, и он жил повсюду, работал в каждой больнице, в каждом офисе, садился в метро сразу на всех станциях, сорок пять тысяч раз в день, его видели на всех уличных скамейках, за стеклами кафе, за колоннами Морри. Даже старушки с собачками были Диего. Водители автобусов, портье в гостиницах — самые настоящие Диего. И все туристы, и все кузены Жюли. Диего расплодится столько, что наконец случится передозировка и даст ей силы добраться до южных земель и южных морей. Вместо того чтобы страдать по парню, который слишком много значит для нее.

А пока от нее ждали шоу. Нужно изобразить Бритни для маленького Жильда. Сколько ему уже стукнуло? А время, сколько стукнуло ему? Алис посмотрела на часы. Они были странные, перламутровые, вырезанные из раковины с далекого острова.

Она отошла от окна, от кольцевой дороги со скарабеями, выползшими прямо из разграбленных египетских гробниц и без ведома жителей окружившими город гусеничной лентой, отравленной плутонием. Опаздывать нельзя. Ее ждал сам маршал Денежного Сити.

Одежда упала на ковер с легким шорохом крыльев черной бабочки. Она надела платье с блестками, серебристые туфли. И тут с ней заговорила Бритни Спирс:

— Привет, Алис! Как мило, что ты пришла.

— Естественно, это же моя работа, Бритни.

— А ты красивая.

— Да нет, куда мне до тебя.

— Нет да, ведь мы совсем одинаковые.

Алис хотела возразить, что не совсем. Бритни намного, намного, намного богаче. Но было бы невежливо так разговаривать с Бритни Спирс. Тем более, тем более что Бритни только что прибыла. Ну да, собственной персоной. Просто она влетела в вино, э-э… нет, в окно, но это вполне нормально. Алис всегда думала, что Бритни Спирс — фея.

Она кружилась в небе над Парижем, потом легко влетела в окно, ветер развевал ее золотистые волосы, белые зубы блестели, как перламутровые часы, Алис даже разглядела ее кружевные трусики.

Бритни залетела Алис за спину, и та обернулась. Мокрый мужчина стоял посреди комнаты. А Бритни исчезла.

Мужчина коснулся рукой ее щеки. Рука была мокрая. Алис подумала, что этот мужчина не может быть никем, кроме Диего. Диего из города, населенного Диего. Он подошел к окну и указал на небо. В это бледное небо вернулась Бритни Спирс и то ли плыла, то ли танцевала в нем. Так сразу не разберешь. Она улыбалась, это точно. Но не Алис, улыбка была беспричинной и не предназначалась никому в отдельности. Алис чувствовала, как все ее тело пронизывает пылающая тревога. По жилам вместо крови растекалось пламя. Становится жарко. Разверзлось окно — жерло Великой топки. И Диего-клон хотел, чтобы она в него шагнула. Да он и призывал ее к этому.

— Ступай, Алис, покажи свой номер.

Бритни, словно беспечная девчонка, плыла по эмалевому небу и танцевала, как не танцевала никогда, и пела, словно воздушная сирена.

А у Алис не было сил устоять перед зовом этого Диего.



Камера запечатлела падение вплоть до момента, когда тело разбилось о крышу автомобиля.

— Какой ужас! — охнула какая-то женщина.

— Мама! Это Бритни Спирс! — сказала девочка и расплакалась.

— Да нет, Клотильд. Это кто-то другой.

— Надо вызвать полицию, — сказал пожилой мужчина.

Наезд камеры на них, потом на тело.

— У вас с головой не все в порядке? Вы что, больной — снимать эту бедную девушку?

Мужчина набросился на него с кулаками. Градом посыпались удары.

— Прекрати сейчас же! НЕ ТО РАЗНЕСУ ТВОЮ ЧЕРТОВУ КАМЕРУ, ПОДОНОК!

Подбегал швейцар, за ним служащие в форме «Астор Майо». Кто-то звонил в полицию.

Девочка, которая думала, что узнала свою любимую певицу, посмотрела на телеоператора. Бородатый, одет как рэппер. Он был бледен, но руки у него не дрожали. Молодой человек отвернулся и двинулся к авеню Терн, прижимая камеру к груди. Он ушел, не оглянувшись на погибшую, как родная сестра похожую на Бритни Спирс.

2

Татуировка на спине, захватывающая вашу левую ягодицу, дает большое преимущество: она позволяет не чувствовать себя слишком голой, когда сброшен последний покров. По крайней мере, так переживала ситуацию Ингрид Дизель, раскачивая бедрами на сцене «Калипсо». Трусики-стринги скользнули по ноге, как ласковый полудикий зверек, и вот она повернулась к публике спиной.

Музыка не могла заглушить восхищенный свист и ободряющие крики завсегдатаев, которые наконец-то снова увидели на белой атласной коже гейшу, заросший ирисами пруд и стайку играющих, даже игривых карпов. У новичков поначалу перехватило дыхание, но вскоре их крики уже смешались с воплями поклонников «боя быков».

Сегодня ночью Ингрид и правда чувствовала в себе испанский настрой. Она была тореадором. Но также и пикадором — его лошадью, покрытой попоной, рыжеватым песком арены и, конечно, свирепым быком, готовым выпустить кишки всякому, кто встанет у него на пути.

Она выработала у себя совершенную технику по методу Студии актеров стриптиза. Прежде чем выйти на сцену, надо проникнуться своей ролью. Номер готовят, сочиняя историю, которую предстоит воплотить, когда придет время. Возможности тут неограниченные. Ингрид уже доводилось раздеваться, ощущая себя командой регбистов в полном составе, а также великолепным овальным мячом и ярко-зеленой лужайкой. Она бывала и футбольной командой. Или асом «Тур де Франс», его сверкающим велосипедом и головной группой, наступающей ему на пятки. Она представляла себя альпинистом, гордо ведущим своих товарищей по связке к опасным вершинам. Играла роли всех скалолазов, не забывая гранитные стены, белые горные пики, небо, орлов со стальным взглядом, крюки, веревки и спасательную палатку.

На сцене стриптизерше-одиночнице не обойтись без поддержки. Успех зависит от друзей, которых приглашаешь в свой сольный номер. В конце концов, когда от всеобщего ожидания тебя отделяет лишь тонкий слой нежной кожи, нужно, чтобы внутри у тебя жил целый мир.

С покровом света и бандерильями покончено: у Ингрид остался только рыжий парик и туфли на прозрачных плексигласовых каблуках. Тореадор стоит на арене голый, но у него еще есть его красный плащ, и он готов размахивать им в свете прожекторов. Она несколько раз подряд проходится колесом. Свист все громче, пока она не застывает точно посреди сцены, меряя своих зрителей горделивым взглядом андалузца.

Теперь она превратилась в быка. Нет больше ничего, кроме горы разгоряченных мускулов, орудия убийства для тореадора. Поднять его на рога, катать по песку, топтать его покрытое охрой тело. Пролились кровь и слезы, и Ингрид замерла, опустившись на одно колено, воздев руки с невидимыми кастаньетами, на груди сверкают капли пота, во взоре — смешанный с печалью покой того, кто победил, чтобы не умереть.

Этот новый танцевальный номер — так Ингрид называла свои сеансы стриптиза — имел полный успех. Раздались громкие возгласы, вызовы, надсадный свист; но, как всегда, Ингрид больше не вышла на сцену. Выступление «Пламенной» Габриэллы Тижер считалось в «Калипсо» звездным номером. Ни в коем случае нельзя пресытить клиента — пусть уходит «с чувством легкого голода». Приказ дирекции. То есть Тимоти. Который Ингрид вполне одобряла.

Впрочем, она вообще одобряла поведение Тимоти Харлена. Ее соотечественник и патрон занимался только бизнесом и не допускал вольностей. Он обращался к своим девочкам почтительно и платил им очень прилично, следя, чтобы они не соблазнялись сверхурочной работой с клиентами. Твердый и последовательный по натуре, он незамедлительно увольнял тех, кто нарушал устав. Манди, австралийка, которую застукали с клиентом, поплатилась за это. Как она ни плакалась ему в смокинг, Тимоти остался мягким, но непреклонным. Владея тонкостями французского языка так же хорошо, как искусством уживаться с полицией по борьбе с наркотиками и сутенерством, он объяснил, что увольняет ее потому, что «Калипсо» — заведение, «конечно, вульгарное, но оно должно любой ценой оставаться классным».

Ингрид подобрала свое прямое красное платье, чулки, белье, сиреневое боа и ушла за кулисы, где накинула пеньюар с дугообразной золотой надписью «Калипсо». Вирджиния, стриптизерша из Калифорнии, приветствовала ее знаком победы. В коридоре по пути в ее уборную ей встретилась сменившая Манди ямайка Карлота, жуткая трусиха, но блестящая профессионалка, мгновенно снискавшая расположение публики.

Для Ингрид было неприятным сюрпризом обнаружить Энрике у дверей своей уборной. Единственный из вышибал, кого она на дух не переносила. Парень с пресыщенным лицом и образом мыслей, он был наделен чувствительностью сейфа и речью чурбана. Девушки, говорившие по-французски, называли его Энрике Стоеросовый, остальные — «Enric\' the prick».

— Чем обязана? — пропела она слащавым голоском.

— У тебя там цветы.

Он выдержал паузу, чтобы сунуть в рот одну из своих бесконечных клубнично-банановых жвачек и состроить непроницаемую физиономию.

— С ними записка. «Извини», подпись «Бен». Надеюсь, этот тип не твой клиент.

— И правильно надеешься.

— Тимоти не хочет историй с клиентами. Ты же знаешь.

— А я не хочу историй с Тимоти. Так что мы в расчете. Бен — мой бывший приятель, и ничего больше.

Не в силах оторваться от двери, Энрике кивнул, потом направил свое внимание на огнетушитель, словно собираясь открыть ему смысл жизни. Ингрид решила проявить терпение. Энрике приходился кузеном жене Тимоти, а та была единственной слабостью патрона. Вдобавок охранник злоупотреблял второсортными фильмами. Он направил ей в сердце воображаемый револьвер и нажал на спусковой крючок, подражая звуку выстрела. «Stupid motherfucker», — подумала она, когда он наконец убрался туда, откуда пришел. Запахнув потуже свой пеньюар, она вошла к уборную.

Пышный букет красных роз ожидал ее на туалетном столике, и записка действительно была от Бена. Она сняла парик. Вновь превратившись в блондинку и в Ингрид Дизель, она на миг застыла, глядя на свое отражение в зеркале, чувствуя, как гнев ее сменяется грустью. Все цветы мира тут бессильны: она рассталась с Бенжаменом Нобле и не собирается менять свое решение. Он совершил непоправимую ошибку, когда вздумал шпионить за ней и раскрыть ее вторую жизнь. Бен посмел выслеживать ее и смешаться с толпой зрителей в «Калипсо». Но никто кроме Лолы Жост и Максима Дюшана не имел права знать, что Габриэлла Тижер, стриптизерша из Девятого округа, и Ингрид Дизель, массажистка из Десятого, — одна и та же женщина.

Она сняла грим, переоделась и подарила роскошные красные розы Карлоте.

3

На следующее утро у себя в массажном кабинете Ингрид Дизель была в своей заветной майке «I\'m an angel, what about you?»,[1] но не ощущала ее утешительного воздействия. Чтобы развеять грусть, она попыталась растворить ее в обобщении. Она сравнивала наши тревоги с кораблями, которые за неимением Бермудского треугольника разбиваются о столь же гибельный архипелаг — беспокойную трапециевидную мышцу, связывающую лопатки с позвоночником. Сейчас, растянувшись на махровом полотенце, Морис Бонен и его истерзанная заботами трапециевидная мышца тихо расслаблялись под убаюкивающую балинезийскую музыку.

Несколько минут протекло в ритме индонезийских перезвонов, пока пожилой актер не нарушил тишину.

— Эх… Будь у меня побольше времени, ты бы каждый день делала мне массаж, Ингрид…

— Ты и правда сегодня напряжен больше, чем обычно, Морис. Тяжело приходится с начинающими актерами?

— Переживаю из-за дочери. Она влюбилась в идальго.

— Hidalgo?

— Ну да. Испанский соблазнитель. Настоящий, с глазами черными как смоль, воркующим голосом, и все в таком духе.

— Ты с ним знаком?

— Даже слишком хорошо, но только по рассказам дочери. По ее словам, «этот парень очень cool, такой бетонно-слащавый». И вот этот тип cool не желает ее больше знать. Из-за него Алис начала злоупотреблять спиртным и эксцентричными выходками. Сегодня она не ночевала дома. Я знаю, мы с ней живем в одном доме. Надеюсь, она не рыдала всю ночь напролет на лестничной площадке у этого пижона.

— Давно она так?

— Уже несколько месяцев.

— Fuck!

— Вот именно. Алис воображает, что сможет его вернуть. Я пытался ее вразумить. Бесполезно. Хорошо еще, она дорожит своей профессией. Она работает на «Праздник, который всегда с тобой». Фирма, устраивающая дни рождения, свадьбы, праздники по случаю первого причастия, бармицвы и тому подобное. У нее там номер двойника Бритни Спирс. Надеется со временем получить стоящую роль в музыкальной комедии.

Ингрид подумала: нелегко, должно быть, стать кем-то, если ты похож как вылитый на кого-то другого. Лучше уж не походить ни на кого. Разве что совсем чуть-чуть.

— Она так на нее похожа?

— Она красится под шикарную блондинку, прикрывает свои голубые глаза контактными линзами, хороший макияж — и готово дело.

— А идальго тоже актер?

— Если бы! Медбрат. Между ними целая пропасть. Нечего надеяться, что они поладят.

— Как они познакомились?

— Все я виноват. Иногда Алис ходит вместе с моей любительской труппой в больницу Святого Фелиция, чтобы подбодрить больных. Этот Диего Карли работает там в отделении скорой помощи, вот он ей и приглянулся…

— И полюбился.

— Ну да! Моя дочь ни в чем не знает удержу. А в любви это дорого обходится. Конечно, Алис проживает три жизни, пока простые смертные смотрят, как одна-единственная проходит мимо. Но она самой себе причиняет боль. Когда-то это очень тревожило мою жену. В школе Алис валяла дурака, хотя у нее были способности к языкам и географии. Ее ругали учителя, она перессорилась с товарищами, потому что говорила им в лицо все, что думала. Психологи толковали о ее сверхвозбудимости, они хотели давать ей лекарства. Я сказал: «Стоп, ребята. Оставьте мою Алис в покое со своими скудными мерками унылой нормальности».

Ингрид перешла от поясницы Мориса к его ногам. Она встретилась с ним в «Дневных и ночных красавицах», ресторане Максима Дюшана. С тех пор этот пожилой человек самым естественным образом занял место в кругу ее друзей. Когда скиталица Ингрид спустя годы странствий наконец пустила корни в Париже, друзья стали ее приемной семьей, обитавшей в ресторане на Пассаж-Бради. Всего в нескольких кабельтовых от Пассаж-дю-Дезир, где она избавляла от груза тревог натруженные корабли трапециевидных мышц. Морис сразу пришелся ей по душе. Актер на пенсии, которого некоторые прозвали Папашей Динамитом, обладал нравом столь же буйным, сколь и привлекательным. Поговаривали, что он оставил сцену, лишь когда провалы в памяти достигли размеров его вспыльчивости. Как бы то ни было, учащиеся театральной студии в Молодежном доме культуры на улице Дельта никогда не жаловались на своего наставника.

— В такие моменты нам особенно не хватает Александрии. Алис в конце концов послушалась бы матери. Жена была намного моложе меня, и они прекрасно понимали друг друга. Я всего лишь старый человек, который легко раздражается. Алис пошла в меня. У нас кабаний норов.

— Ты заразил ее сценой?

— Особых усилий от меня не потребовалось. В шесть лет она уже исполняла нам на кухне french канкан и топала ножками, когда ей не разрешали пойти в театр похлопать папе. Танцует она бесподобно, но в наше время, если у тебя нет престижных наград или громкого имени и ты не привык лизать зад разным шишкам, то вряд ли сумеешь пробиться. Телезрители балдеют от лженоваторов, а истинные таланты никому не нужны.

Ингрид делала Морису массаж дольше, чем обычно. Антуану Леже, пришедшему на еженедельный сеанс тайского массажа, пришлось подождать в приемной вместе со своим псом Зигмундом. Но он поймет. Ведь Антуан — психоаналитик и все всегда понимает. Как, впрочем, и Зигмунд.

— Мне как-то приснилось, что я убиваю испанца. Я его толкаю, и он падает в колодец.

— Греза наяву?

— Нет, настоящий сон во сне. Наверное, это самое правильное: убивать во сне тех, кто вам осточертел.

— Может быть.

— А у тебя, Ингрид, есть рецепт от неприятностей? Я полагаю, сама себе ты массаж не делаешь.

— Скачу как угорелая в «Супра Джим» на улице Птит-Экюри.

— Вот как?

— Да, на бегущей дорожке. А еще яростно поднимаю тяжести и не пропускаю уроки рукопашного боя.

— Получается?

— Более-менее.

— А я занимаюсь кендо.

— Японское фехтование!

— Им могут заниматься даже старикашки.

— Кто-кто?

— Ну, дряхлые, седенькие, в общем, совсем старые. Представь, я постоянно поддерживаю себя в форме, изображая старого западного самурая. Отличная тренировка для сцены. Дыхание, выправка, все такое.

— Какое совпадение! Я мечтаю поехать вместе с Лолой в Японию, немного подраться, но она изображает домоседку.

— Подраться? Хорошая мысль. А Лола такая симпатичная…

Ингрид уже догадалась, что за этим последует.

— Как ты думаешь, согласится она мне помочь?

— Конечно, Морис. Я и хотела тебе это предложить.

— Надо бы разузнать, не водит ли подонок мою девочку за нос. Странно, что Алис с ее характером никак не может выкинуть его из головы. А что, если он играет с ней в кошки-мышки? Возвращается, снова уходит. Не пропускает ни одной красотки. Если бы еще получалось изящно, как в пьесах Мариво, да куда там!

— Тогда Лола — то, что нам надо, Морис. Не зря она бывший комиссар.

— Она в два счета установит за ним слежку. И с ее умением себя поставить сумеет допросить гада так, что он не посмеет выступать. Конечно, я оплачу расходы. И мы здорово погудим в «Красавицах». Что скажешь, моя радость?

— Что жду этого с нетерпением. Я тоже хочу помочь.

— Если бы вас не было, вас следовало бы выдумать. Одна снимает напряжение, другая умеет убеждать.

— Я тоже иногда убеждаю.

— Вы не думали создать детективную контору? Агентство «Жост-Дизель». Хорошо звучит!

— Лола говорит, что эта работа на 92 % состоит из установления факта супружеской измены, на 57 % — из писанины, на 71 % из экзистенциальной пустоты. И только на 1,2 % из веселья. К тому же у нее бывают приступы острого домоседства.

— Ты хочешь сказать, что она домоседка?

Ингрид подтвердила. В последнее время Лола Жост редко появлялась на людях и вела себя как старая медведица, впавшая в зимнюю спячку. Но когда в атмосфере разлито что-то такое, отчего одно за другим загораются лица, когда первоцветы пронзают кочки в скверах быстрее, чем кроты, а весна от нетерпения рвется с привязи, Лоле тоже не усидеть в своей берлоге. Ингрид вновь взялась за дельтовидную мышцу Мориса.

— Ты царица массажисток! — вздохнул он блаженно.

Балинезийские перезвоны ласкали слух, рассыпаясь звонкой тропической капелью, в солнечных лучах, отважно прорвавшихся сквозь шторы, плясали пылинки, закручиваясь радужными вихрями. Атмосфера, царившая на Пассаж-дю-Дезир, радовала эстетическое чувство и помогала расслабиться. Вот только подходит ли эта безмятежная обстановка для разговора с Лолой? С точки зрения стратегии лучше настроить ее на позитивный лад, предложив вылазку в «Красавицы».

4

Ингрид Дизель и Лола Жост сидели друг против друга за своим обычным столиком. В их разговор с глазу на глаз то и дело встревал живот Хадиджи. Супруге Максима вздумалось совершить несколько рейдов, ее каблуки звонко стучали по плиточному полу. Она принесла графин с водой, потом домашнее фирменное вино, потом судки с солью, перцем и горчицей. Теперь возвращалась с хлебницей. Да, есть женщины, которых будущее материнство окрыляет. Или не дает усидеть на месте, это как посмотреть.

Еще одна новинка в «Красавицах» — телевизор. Хадиджа, на время лишившись кастингов, утешалась, одним глазом следя за реалити-шоу и эстрадными передачами, призванными открыть перед молодыми талантами дорогу к славе. Ингрид уже не пыталась понять, почему людей, мечтающих об известности, становится все больше. Сейчас за спиной у нее передавали новости, но мировые страсти не прерывали их беседу. Подруги с одинаковым увлечением приобщались к рагу из молодого барашка с репой и картофелем. На дворе только начало марта, но на кухне Максим Дюшан решил опередить весенний призыв, доверившись скорее пению неба и цветов, чем календарю.

— Рагу потрясающее, да, Лола?

— Твоя правда. Прямо тает во рту. Молодые репки — просто чудо. Знаешь, что сказал об этом Бодлер?

— Я и не знала, что он писал стихи об овощах.

— «Всякий человек в добром здравии два дня без пищи прожить может, а без поэзии — нет». Нам повезло. В «Красавицах» есть и то и другое. Да выпей ты хоть немного вина.

— Спасибо, я ограничусь водой.

— Ну и зря.

— Если я буду пить, то не смогу по-настоящему заниматься спортом.

— В том-то и беда, что ты слишком много занимаешься спортом.

— Спорт меня успокаивает.

— Здешнее вино стоит отведать: поту меньше, толку больше. И потом, пора сделать выбор. Бенжамен ушел со сцены. Точка. И страница перевернута. Алле-гоп!

— Легко тебе говорить.

— Ну так вернись к нему. Чего ты ждешь?

— Тоже легко сказать.

Лола возвела очи к небу, но, прекрасно справившись с законом тяготения, наполнила свой бокал. Графин опустел уже на три четверти, и Ингрид подумала, что, пожалуй, пришло время передать просьбу Мориса Бонена. В конце концов, кому, как не Лоле, его понять. Она сама переживала тяжелый удар: после долгих лет службы в Сингапуре ее сын, вместо того чтобы вернуться во Францию, только что был переведен в Токио.

— Морис хотел бы, чтобы ты ему подсобила, — прощупала почву Ингрид.

— В чем?

— Выяснить, что за игру затеял этот медбрат.

— Что значит «выяснить»? Нанести удар головой и набить морду? Вы с Морисом принимаете меня за десантника?

— Не упирайся. Я ему уже сказала, что ты согласна.

Лола поднесла бокал к губам и так и застыла. Ингрид отважно продолжала:

— Тебе и карты в руки. Ты из полиции — и в то же время нет. С тобой не поспоришь. Ты годишься этой девочке в бабуш… в матери. А главное — ты приятельница Мориса и имеешь право совать нос в его дела.

— Я с ним едва знакома.

— Лола, ты преувеличиваешь! В «Красавицах» вы вместе преломили хлеб… то есть цыпленка со сморчками. И запили вином, которое ты сама выбрала. Разве это не объединяет?

— Морис скорее твой друг, чем мой.

— Ты же знаешь, все мои друзья — твои друзья.

— Послушай-ка, Ингрид!

— Yes.

— Ты можешь мне льстить, если тебе так хочется. Многие уже пробовали, ты не первая и не последняя.

— Yes.

— Но брать от моего имени обязательства — это уж…

— Беспардонно?

— Это…

— Непростительно?

— Это низко.

— Низко?

— Да.

— Почему низко?

— Разве теперь я могу отказать Морису? Прибегнуть к какой-то дипломатической увертке? Ты загнала меня в угол, Ингрид. В тесный темный угол. А я этого терпеть не могу.

— Я знала, что ты запаникуешь, и все предусмотрела.

— Запаникую?!

— Не желая выйти из спячки, ты демонстрируешь неприятие внешнего мира.

— Как ты добра! А психоаналитический словарь лучше оставь Антуану Леже и Зигмунду. Даром слова эта собака не обладает, зато научными категориями владеет лучше тебя. Объясни-ка мне, что ты подразумеваешь под словами «я все предусмотрела»? Чтобы уж я укрывалась от мира вполне сознательно.

— Ты улаживаешь дело Папаши Динамита. И мы обе летим в Японию любоваться сакурой.

— Что ты городишь?

— Я говорю о цветущих вишнях.

— Я знаю, что такое сакура, Ингрид. И что дальше?

— В Токио и Киото вишни полностью расцветают в конце марта. Навестим твоего сына и внучек, а чтобы им не надоедать, будем сидеть под сакурой, объедаться суши и попивать саке, как японцы. У меня кое-что отложено на черный день, у тебя тоже. Так чего мы ждем? Но мы должны все рассчитать, ведь цветение мимолетно. После цветов не будет ничего. Лепестки неумолимо опадают, и вот уже пришла унылая пора весеннего снега. Сакура не приносит плодов. Эта поездка послужит тебе морковкой за то, что поможешь Морису.

— Бедняжка! Ты должна немедленно прекратить занятия в «Супра Джим». Это просто опасно. Посмотри, до какого состояния ты себя довела. Толкуешь о вишнях и моркови, хотя даже в топинамбуре здравого смысла больше, чем в тебе.

— А ты хоть иногда старайся быть «дзен», Лола, please! Попробуй понять других. Общественное согласие тоже существует.

— Поправляюсь: в свекольной ботве. Топинамбур в сравнении с тобой слишком основательный. Или в ботве репы. Увы, иногда старческое слабоумие наступает рано. Подвинься-ка. Ты мне телевизор загораживаешь.

— С каких это пор ты смотришь телевизор?

— С тех пор как вижу по нему своих знакомых. Вон смотри, бородатый коротышка, с виду довольно противный.

— Holy shit! Это же Садовый Гном! Я его и не узнала.

— Мало было встречать его в кошмарных снах. Теперь его еще и на камеру снимают.

И Лола встала, чтобы подойти поближе к телевизору. На полпути она вдруг остановилась. На экране с головокружительной высоты падала какая-то блондинка. Падение завершилось на крыше автомобиля. Лола напрягла глаза и уши. Раздались чьи-то недовольные высказывания, затем выступила Элен Плесси-Понто. Министр внутренних дел, со своим гладким лицом и уверенным голосом, сразу же сумела всех успокоить и с хорошо поставленной простотой, составлявшей ее главное очарование, предложила «предоставить полиции заниматься своим делом». Лола вернулась за стол. Повисло тяжелое молчание, нарушить которое Ингрид не решилась. Лицо ее подруги ясно свидетельствовало, что о репках, морковке и сакуре речь уже не идет.

— Так ты говоришь, дочь Папаши Динамита, уязвленную равнодушием медбрата-испанца, зовут Алис?

— Да.

— Не похоже, чтобы мне довелось ради нее открыть свои карты, разве что валет пик.

— О чем ты?

— О том, что некая Алис Бонен, двадцати четырех лет, танцовщица, вчера выбросилась с 34-го этажа «Астор Майо».

— Fuck!

— Ты от меня ничего не скрыла, Ингрид?

— Не понимаю! Я же видела Мориса сегодня утром.

На плечи Ингрид навалилась свинцовая тяжесть. Морис души не чаял в своей дочери. В своей красавице Алис, которая любила какого-то парня так, что выбросилась из окна, хотя перед ней была целая жизнь. Эта смерть казалась столь же странной, сколь и ужасной, а ведь только что они вспоминали сакуру. Бедный, бедный Морис.

— Она покончила с собой? — спросила Ингрид бесцветным голосом.

— Неизвестно, но похоже на то.

— Зачем комиссар Груссе выступал по телевидению?

— Чтобы промямлить парочку нелепиц, а еще потому, что ему поручили расследование. Видишь ли, Алис Бонен жила в нашем округе. Если бы ты соизволила подойти к волшебному экрану, то узнала бы мнение человека с улицы. Он особо не распространялся об общественном согласии, зато не стал скрывать, что он думает о телеканалах, привлекающих зрителей, заигрывая со смертью. Ведь кровь только придаст остроту выступлению прекрасной Плесси-Понто.

Ингрид призадумалась. Лола играла вилкой, чертя линии на бумажной скатерти. Рагу между тем неумолимо стыло.

— Телевизионный канал передает интервью с человеком, который говорит, что ему не нравится подход телевизионщиков. Что-то тут не так, Лола.

— Телеоператор продал отснятую пленку небольшому агрессивно настроенному каналу, который показал ее без изменений. А на крупном канале извратились по-крупному. Они тоже передали репортаж, но добавили высказывания гражданина, без утайки выложившего свое мнение о кровавых подробностях.

— Таким образом, они дважды снимают сливки.

— Вот-вот. Показывают пленку, но при этом выставляют себя оскорбленными святошами. И подавляют конкурентов.

— Вы становитесь настоящими американцами, даже больше, чем мы сами.

— Сначала мы были греками, потому что оттуда все началось. Во всяком случае, это относится к старой Европе. Потом римлянами, галло-романами, франками, не говоря уже о родственных связях с ордами варваров, которые пришли издалека, так что теперь нам не страшно почувствовать себя немного американцами. Конечно, на пять минут, не больше. Ладно, после всех этих важных геополитических соображений мне пора вернуться к своему пазлу. Сын прислал мне гору Фудзи из семи тысяч кусочков. Недолговечные вишни в цвету на первом плане и вечные снега на втором. Одним словом, белое на белом. И крошечное пятнышко розового.

Все это было произнесено на одном дыхании. Лола всегда переживала жизненные драмы по-своему. Ингрид порывалась ее остановить, но лишь недовольно поморщилась. Уйти, уйти… Можно подумать, Лола только и умеет, что уходить. Беда в том, что она никогда не уходит далеко. Так, короткие отлучки. Которые ничего не решают.

Перемещая свою внушительную массу со спокойной свирепостью гризли, бывший комиссар заглянула на кухню, чтобы попрощаться с Максимом, и, не оборачиваясь, вышла из «Красавиц». У Ингрид защемило сердце. Вскоре к ней за столик подсел Максим. Похоже, Хадиджа сказала ему, что рагу не имело заслуженного успеха. Ингрид успокоила его, сообщив, что только что произошло. В беспощадной мельнице, перемалывающей драмы, о падении Алис Бонен больше не упоминалось. Политолог вещал о непрекращающемся спаде промышленного производства во Франции, о росте безработицы и ручался, что позиции крайне правых будут укрепляться.

Ингрид хитросплетения французской политики казались еще непостижимее, чем пазлы из семи тысяч частей. Но она читала, что у Элен Плесси-Понто наилучшие шансы на президентских выборах 2007 года. Ее популярность возросла после ее откровенного выступления перед телезрителями. Подавляя слухи в зародыше, она рассказала о зависимости своего сына от наркотиков и о своих отчаянных усилиях ему помочь.

— Вряд ли Лола рассердилась, — сказал Максим.

— Дело не в этом. Молодая женщина бросилась из окна «Астор Майо» из-за парня, который ее разлюбил. Она дочь моего приятеля Мориса.

— Ах ты черт! Я с ним знаком?

— Едва не познакомился, когда он здесь ужинал. Но ты каждый раз пропадал на кухне.

Максим потрепал ее по руке. За аперитивом она рассказала ему о своих сердечных неурядицах и знала, о чем он сейчас думает. Ингрид ничего не имела против его сочувствия, но забота не должна была обернуться жалостью. После отказа Лолы ей оставалось только самой взяться за дело. Да и думать о том, что следствие доверено Жан-Паскалю Груссе, было почти невыносимо.

— Ладно, постараюсь во всем разобраться на месте. Сколько ты дал бы портье, чтобы его разговорить?

— Даже не знаю. Пятьдесят евро?

— Попробуем.

— Не уходи, пока не выпьешь кофе, я сейчас тебе принесу. С домашним кальвадосом на дорожку. От сильных переживаний нет ничего лучше.

— Каве — yes, а кальве — по. Или выпивка, или расследование, приходится выбирать.

— Вот как?

5

Максим Дюшан не ошибся. Портье в «Астор Майо» в обмен на предложенную купюру охотно поделился воспоминаниями и некоторыми предположениями. Некий Жюль с телекамерой снимал здесь репортаж о работе портье в крупных отелях. Это был тот самый бородатый парень с неизвестной ему фамилией и в слишком свободном спортивном костюме, похожий на рэппера, который сообразил заснять падение клиентки и предложить пленку телевидению. Может, он и правда принял ее за Бритни Спирс.

— Она здорово была на нее похожа. Очень светлые волосы, глаза цвета горького шоколада, капризная гримаска, ноги танцовщицы. И не прочь полминутки побыть знаменитостью.

— Знаменитостью для кого?

— Для меня. Мне показалось, это и правда она. Очень странная история. Молодая женщина, настолько довольная собой, вдруг передумала и выбросилась из окна.

— Вы считаете, это самоубийство?

— Здесь все так считают. Да и в номере она была одна. Есть свидетель.

— Свидетель?

— Подросток-американец, который шел в бассейн. Отец велел ему дать показания. Парнишка встретился с ней в лифте. Она оставила дверь приоткрытой, он заглянул туда. Никого. Но она все проверила, открыла стенные шкафы, заглянула под кровать, за портьеры, прежде чем закрыть дверь на цепочку.

— Что вы об этом думаете?

— Наверно, она была под кайфом, всюду ей мерещились чудовища, вот она и прыгнула.

— Наркотики нашли?

— Нет, только початую бутылку шампанского. Но она могла принять наркотики заранее. А может, она лечилась у психиатра, но забыла принять лекарство? Когда она выглянула в окно, ее потянуло в пустоту. Такое бывает.

— Но вы же говорили, когда она пришла, вид у нее был довольный?

— Как знать.

— То есть?

— Я служу портье более семнадцати лет, мадемуазель. Я распахивал двери престижных отелей тысячам людей. Так вот, если кто и счастлив остановиться в таком месте, как «Астор Майо», это счастье может оказаться недолгим. Номера, конечно, шикарные, но в них веет холодом. Там можно вдруг почувствовать себя одиноким.

Ингрид попыталась представить себе, как все произошло. Дочь Мориса приезжает одна в четырехзвездочный отель с костюмом Бритни в качестве багажа. Она элегантно одета, но встревожена и, войдя в свой номер, хочет убедиться, что он пустой и безопасный.

— Кто-то мог войти, — предположила она.

— Возможно, но это должен быть кто-то, кого она знала, учитывая принятые ею предосторожности. Бассейн и тренажерный зал тоже на 34-м. Поверьте, народу там полно. Так вот, никто же не видел, чтобы кто-то входил в 3406 номер.

— Ей подали шампанское.

— Ошибаетесь, она ничего не заказывала. Должно быть, принесла бутылку с собой.

В логике этому портье не откажешь. И кстати, он, как бы невзначай, назвал ей номер комнаты. Тут он отвлекся: к отелю на такси подъехала супружеская пара. Ингрид проскользнула в отель и села в лифт. Поднималась она вместе с группой японцев. Ингрид представила, как сидит под сакурой, поедая суши с земляными грушами, в обществе ворчуньи Лолы, и невольно улыбнулась. Лола не скупилась на язвительные замечания, но без нее осмотр места происшествия терял всякую остроту. Нужно было раздобыть действительно ценную информацию, чтобы убедить ее без разведки проникнуть на территорию Садового Гнома.

Номер 3406 была совсем рядом с фитнес-залом. Ингрид попались на глаза две женщины в халатах, затем потный мужчина в шортах, который отпер номер 3410 с помощью магнитного ключа. На двери номера 3406 не было печати. Ингрид предполагала, что увидит поперек двери желтую ленту криминалистов. Вероятно, специалисты спешили изо всех сил под нажимом дирекции, желавшей, чтобы отель поскорее вернулся к нормальной работе. Ей встретилось много спортсменов. Портье был прав: здесь без конца кто-нибудь ходит. Она дождалась горничной, толкавшей перед собой тележку для уборки.

— Я подруга близкого родственника Алис Бонен. — Ингрид улыбнулась широкой наивной улыбкой, как умела она одна.

— Извините, мадемуазель, но я не понимаю, о ком вы говорите.

— О молодой женщине, выпавшей из окна номера 3406.

— Администрация запретила нам разговаривать с журналистами.

— Я не из газеты. Меня зовут Ингрид Дизель. Я массажистка в Десятом округе.

Горничная смерила ее недоверчивым взглядом.