А. Юдин

\"ЧИЖ: Рожден, Чтобы Играть\"

INTRO: \"ЭТОТ СТОН У НАС БЛЮЗОМ ЗОВЕТСЯ…\"

\"За окном плыл жутковатый производственный пейзаж — какие- то трубы, ограды, коробки корпусов… Поезд остановился в Дзержинске, последней станции перед Нижним. Я набросил пиджак и пошел размять ноги… Дверь вагона была закрыта, проводница в своем купе пила чай в компании со сменщицей.

— Откройте дверь, — попросил я.

— Зачем? — удивилась проводница.

— Так… — сказал я. — Подышать.

— Нашел где дышать, — сказала проводница.

— Козленочком станешь, — пояснила сменщица.

После их короткого совместного рассказа о характере производства в городе Дзержинске я не стал настаивать на открытии двери и побрел обратно… \" (Виктор Шендерович, \"Часы с петушком и кукушечкой\").

Когда Чижа спрашивают, где он так хорошо научился играть блюз, обычно он отвечает словами \"Слепого Пса\" Фултона, черного старика-блюзмена из фильма \"Crossroads\":

— В тех местах, откуда я родом, если парень не умеет играть на гитаре, ему ни одна девка не даст залезть себе под юбку…

\"О, да! — ухмыльнулся бы киношный Фултон. — Поволжье — это, конечно, известные блюзовые места!.. Прямо-таки The Land Where Blues Began!..\".

С ним трудно спорить: низовье Оки — не дельта Миссисипи, а родной город Чижа, который расположен в индустриальном предместье Горького, мало похож на Нью-Орлеан. «Черным» блюзом с хлопковых плантаций здесь отродясь не пахло. Зато ощутимо тянуло окисью этилена с местных химзаводов, где вкалывали советские \"белые негры\". Много лет подряд их щедро поставлял сталинский ГУЛАГ,[1] затем — советские суды, придумавшие новый вид каторги: \"условное освобождение на стройки народного хозяйства\" (в просторечье — \"на химию\"). По сути, так и было: осужденные отбывали свой срок на вредных химических производствах.

Кто знает, возможно, этот подневольный труд и породил пресловутое \"блюзовое чувство\", которым был пропитан сам воздух Дзержинска. Свой вклад в его культивацию вносили вчерашние зэки. Многие из них оседали в городе, обзаводились семьями, а после работы отводили душу самогонкой, мордобоем и песнями. (Когда Би-Би Кинг говорил, что \"кроме негра, играть блюз может только еврей, потому что евреям в их истории досталось столько же, сколько и неграм\", он забыл про битого-перебитого русского мужика).

По вечерам, в подъездах и на лавочках, дзержинские пацаны начинали терзать свои гитары с \"извечного ля минора\". За ним неизбежно следовали ре минор и ми мажор. Три этих аккорда назывались «блатными». С их помощью можно было сбацать массу песен — от частушек до тюремных плачей. В этом смысле они ничем не отличались от трех корневых аккордов (Е, А, В), на которых где-нибудь на берегу Миссисипи исполнялась такая же народная музыка, именуемая блюзом…

Химическая гадость, которую много лет подряд вдыхали горожане, не исчезала бесследно. На пороге XXI века 350-тысячный Дзержинск был объявлен \"зоной экологического бедствия\". Оказалось, что здесь у каждого третьего — больные легкие, у каждого десятого поражена нервная система, а из ста младенцев здоровыми рождаются только семеро.

Эта мрачная статистика породила даже частушку:



\"От нашей экологии — мутанты-население.
У половины крыша едет, а половина — гении\".



Именно здесь 6 февраля 1961 года появился на свет Сергей Чиграков, больше известный в России и за ее пределами под сценическим именем ЧИЖ.

ИЗ ГОРОСКОПА:

Водолей — знак единства и борьбы противоположностей, знак гениев.

Их девиз: \"Я надеюсь\". Символы приносящие удачу: крылья, серебряные руки, полет птиц, зигзаги.

Черты рожденных под этим знаком: способность к импровизации на любую тему, четкие и продуманные действия, свобода мысли и действий.

Выдающийся фантазер, Водолей обладает искрометным чувством юмора, которое нередко спасает его в минуту разочарований и одиночества.

Водолеям чужды всякого рода условности и приверженности к традициям. Они не зависят от мнения окружающих. Материальная сторона интересует их редко. Обычно они стараются устроить свою жизнь, чтобы избежать скуки и рутины.

Единственное, что можно отобрать у Водолея, чтобы это стало для него невосполнимой потерей, — это свободу.

ЧАСТЬ I: КОРНИ

\"ДЕТСТВО — ЭТО СУДЬБА\"

\"Многие наши музыканты не хотят помнить о традициях, они считают, что весь наш рок взял и родился в конце 60-х — середине 70-х, и родители его — мама и папа из-за бугра. Ага, всё так просто…\" (из газетного интервью Чижа).
В расцвете своей популярности, отвечая на вопрос журналиста, был ли момент, когда он проснулся и понял, что стал знаменит, Чиж сказал: \"Да, когда я родился. Тогда я уже знал, что все получится\".

Чиж привычно шутил. Оснований для такой уверенности не было. Дзержинск — не Москва, не Питер, даже не областная столица (до Горького добирались сорок минут на электричке), а его родители, как признает он сам, были \"простые советские люди\": Николай Иванович — старший электрик на заводе, Антонина Васильевна — бухгалтер техникума. Семейную жизнь они начинали в бараке, несколько раз «расширялись», пока наконец не получили отдельную квартиру в районе новостроек. Со временем в трех комнатах стали проживать семь человек: мать с отцом, Чиж, старший (на 9 лет) брат Владимир с женой и двое их детей.

Возможно, на мировоззрение западных рокеров влияла \"удручающая безысходность пролетарских кварталов\", но Чижа сложный быт не угнетал — так жили все вокруг. К тому же в год его рождения съезд компартии принял новую Программу. В ней торжественно обещалось, что в 1980 году в СССР наступит коммунизм. Советским людям оставалось жить, трудиться и верить.

Пример оптимизма показывал отец. Похоже, именно он снабдил младшего сына генным набором, необходимым для рок-музыканта.

— Во-первых, он был очень музыкальным, неплохо играл на баяне, — вспоминает Чиж. — И еще очень веселым, общительным человеком. Шутки-прибаутки, бесшабашность, всегда улыбка на лице. На работе его любили и уважали.

Мама была более сдержанной и строгой. От нее Чиж получил очень важное для жизни качество: всерьез относиться к любому делу, которое начинаешь.

— Глядя на нее, у меня формировалось понятие о женщине, идеал какой-то. Т. е. женщина, которая встает раньше всех и позже всех ложится. Она убирается, блин, просто ужас!.. Чуть ли не каждое утро. Встает и начинает мыть посуду, хотя с вечера все помыто. Она просто так воспитана. И я такой же… Чтобы у нас дома не было первого?.. Боже сохрани! Она скорей со стыда сгорит. И в доме всегда было что пожрать. Ко мне поэтому любили друзья приходить.

Валерий Пастернак[2] бесспорно прав, когда пишет о Чиже: \"Нормальное, совковое детство. И что уже совсем не подходит для современного имиджа рок-музыканта, это полнейшее отсутствие признаков вечного конфликта поколений. Явно не бунт против \"истеблишмента и пуританского ханжества\" питал первые ростки творчества Сергея\".

Про влияние родителей на творчество Чижа говорить трудно, но не подлежит сомнению, что именно семья всерьез повлияла на его профориентацию. Приметой Дзержинска 60-х были кинотеатрики, где перед сеансами публику развлекали музыканты-\"тапёры\". Особенно нравился супругам Чиграковым молодой аккордеонист. Попурри из модных мелодий и «вечнозеленые» стандарты вроде «Рио-Риты» и \"Неудачного свидания\" он исполнял с настоящей эстрадной хваткой — то есть был раскован, артистичен и умел зажигательно импровизировать.

Виртуоза-аккордеониста звали Анатолий Крючков. Он был преподавателем музыкальной школы, который «подхалтуривал» в киношке по выходным. Мастерство и артистизм этого человека сыграли главную роль в том, что много лет спустя Чиграковы решили отдать к нему на обучение младшего сына.

Но до музшколы надо было еще дорасти, а пока Сережа Чиграков азартно стучал по столу руками и карандашами, подражая старшему брату — тот учился в техникуме, носил длинные волосы и играл на барабанах в настоящем ансамбле. Собственно, он и был тем самым Чижом, которого знал весь Дзержинск. (\"Погремуха\" перешла ко мне по наследству, — говорит Сергей. — В отрочестве я всегда представлялся как \"Чиж-младший\").

Вернувшись с репетиций, брат напевал и наигрывал массу мелодий. Именно от него Чиж впервые услышал — на смеси английского с нижегородским — битловские «Облади-облада» и \"Старенький автомобиль\".



Поспорил старенький автомобиль,
Что пробежит он четыреста миль.
И хоть давно уж пора на покой —
Решил последний раз тряхнуть стариной!
Крепко держит руль рука.
Путь-дорога нелегка.
А удача далека —
Отсюда не видно!
Бип-бип! Бип-бип-йе!



\"Вовка наяривал на баяне и пел, — рассказывал Чиж, — а я внимал, жадно уши развесив\". В тот момент он даже не догадывался, кем написаны эти песни. В его памяти они остались просто как задорные мелодии.

Пожалуй, правильнее всех сказал про битлов суровый Лемми из Motorhead: \"По большому счету, рок-н-ролл — это война. Маршалы Леннон и Маккартни были самые настоящие мясники: они вырубили половину человечества своей музыкой. Другая половина стала их вечными пленниками\". В число этих «военнопленных» попал и Сергей Чиграков, когда поставил на свой проигрыватель виниловую пластинку с «Girl». (\"Это был советский сборник \"Музыкальный калейдоскоп\" № 8\", — уточняет он, — где «Девушку» ханжески назвали \"народной песней\", а вместо «Битлз» значилось: \"исполняет квартет\").

Как и многие парни, родившиеся в 60-х, Чиж затрудняется внятно выразить свои ощущения от первого прослушивания аутентичных Beatles: \"Одни пойдут междометия, наречия, и ни одного глагола, а тем более существительного. Могу сказать только одно: сколько бы раз эта пластинка не ставилась, столько же раз у меня на глазах выступали слезы\". Юношеские любовные переживания, о которых пел Пол Маккартни, разумеется, были тут ни причем: английских слов Чиж не понимал — куда важней был саунд, волшебная магия битловского звука.

Этот мощный шок от встречи с Beatles многие Старые Рокеры вспоминают как поворотный пункт своей жизни. После него события шли по цепочке: отращивание волос — покупка гитары — попытка сочинять свои песни — сколачивание собственной группы. Известный рок-музыкант Евгений Маргулис даже придумал тост: \"Выпьем за битлов, которые обеспечили всех нас работой!\".

Чиж согласен пить за \"ливерпульскую четверку\", пока не откажет печень. Но первые стаканы с водкой он должен по справедливости поднять за другие события и толчки, которые привели его к музыке как профессии. Таким толчком, например, стал мультфильм \"Бременские музыканты\". Вместе с пацанами из класса Чиж бегал в кинотеатр на все детские утренники, чтобы увидеть его снова и снова. Мультик впервые показал подобие традиционной рок-группы (если вспомнить, что там собрались Осел, Петух, Собака и Кот, шутит Чиж теперь, стоило бы назвать ее Animals).

Особый восторг вызывал Трубадур. В этом полу-битле, полу-хиппи с электрогитарой и девизом \"Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету\" самым привлекательным образом воплотились идеалы \"сладких 60-х\" — музыка, любовь и тяга к перемене мест. А его необычный «прикид», который Чиж рисовал на обложках школьных тетрадок, на многие годы вперед определил молодежную моду: длинный хайр, широченные клеши, ушитая в талии рубашка с воротником \"ослиные уши\", тупоносые башмаки на высокой платформе. С особым старанием Чиж воспроизводил гитару (именно она помогла Трубадуру «заклеить» курносую принцессу в мини-юбке; тут было над чем задуматься).

Другой \"культурный шок\" он получил, когда случайно увидел по телевизору ленинградский ансамбль \"Поющие гитары\". Музыканты в явно слизанной у битлов униформе (пиджаки без воротничков и водолазки) стояли на постаменте и время от времени, оживляя «картинку», как по команде, поворачивались в разные стороны.[3] Поражало, что гитаристы играют и поют одновременно. В понимании Чижа, это был верх мастерства.

— Они пели \"Синий-синий иней\", \"Словно сумерек наплыла тень…\", \"Песенку велосипедистов\". И так мне захотелось стать одним из них — просто караул!.. Причем, лет-то мне было, наверное, девять. Какие девки, господи?! Да просто кайф — встать с гитарой, блин, и лабать!..

С тех пор он часто крутился со шваброй перед зеркалом, воображая, будто солирует в \"Поющих гитарах\". Позже, когда заиграли половые гормоны, он всячески прокручивал в голове картинки, как создает в школе свой ансамбль, чтобы понравиться барышням (обмануть старика Фрейда еще никому не удалось!).

— Вот я стою с гитарой на сцене, а девчонки — в зале. И они видят меня и шушукаются — одна на ухо другой… А нужна-то именно одна!.. И она смотрит на тебя, а ты поешь, как будто не замечая ее, но ты-то видишь, что она на тебя смотрит… Вот такие совершенно глупые мысли у меня были. Я лежал на диване и фантазировал. Причем, я уже знал, что в ансамбле есть бас-, соло- и ритм-гитара, барабаны и клавиши. И на бас-гитаре я представлял одноклассника Пашку Королева, потому что у него был низкий голос…

Собственно, Чиж никогда не скрывал, что на него, как и на многих сверстников, повлиял громадный музыкальный пласт 1970-х — вокально-инструментальные ансамбли. Сегодня в адрес ВИА сказано немало гадостей: их критикуют за неискренность текстов (\"Любовь, Комсомол и Весна!\"), за одесско-кабацкие ритмы «умца-умца» и невероятно раздутые (за счет духовых инструментов) составы. Но других артистов провинция не знала, и знать не могла.

— Мне всегда очень неловко, смешно и даже грустно слышать, когда какой-нибудь парень говорит, что он \"воспитывался на блюзе\". Где же это он, интересно, мог взять блюз в нашей-то стране, да ещё в каком-нибудь 1971-м году?.. Радио с утра включаешь, а там — что передадут, то и передадут. То есть гимн СССР, концерты по заявкам сельских радиослушателей, \"В рабочий полдень\".

Тот же Андрей Макаревич, который заболел рок-музыкой, услышав, как отец переписывает на магнитофон битловский альбом \"А Hard Day\'s Night\", честно предупреждает: \"Не надо забывать, что музыкальная информация попадала в нашу страну с трудом и не ко всем\". Стоит добавить, что далеко не каждая советская семья могла похвастаться наличием того же магнитофона. Чиграковы, например, могли позволить себе только радиолу — гибрид радиоприемника и проигрывателя.

На этой «вертушке» Чиж прослушал сотни грампластинок «Мелодии», советской звукозаписывающей фирмы-монополиста. Стоили такие пластинки (они были двух видов: гибкие и на твердом виниле) сравнительно недорого — от 60 копеек до 2 рублей с небольшим, поэтому их могли регулярно покупать даже самые небогатые семьи. Все эти записи Чиж затирал буквально до дыр: \"Я на них учился, все эти песни я просто переиграл\".

Учиться было чему: в советских ансамблях играли крепкие профессионалы (достаточно упомянуть \"Веселых ребят\"[4] и белорусских \"Песняров\"), которые не могли или не захотели реализовать себя в андеграунде. Они несомненно знали западную рок-музыку. Ее влияние отчетливо слышалось в инструментальных партиях, аранжировках и даже вокальной манере (не говоря уже о явных цитатах). В каком-то смысле, копируя западный саунд, ВИА готовили слушателей к встрече с настоящим, неразбавленным роком. Нередко в поисках потенциальных шлягеров ВИА напрямую черпали из репертуара западных звезд. Те же \"Поющие гитары\" записали на своих пластинках инструментальные композиции групп Shadows и Tremulous, \"Голубые гитары\" — битловскую \"I Saw Her Standing There\", \"Веселые ребята\" — битловскую \"Ob-la-di, Ob-la-da\" и \"Down of The Corner\" из репертуара Creedence C. R. Когда петь по-английски было \"не рекомендовано\", музыканты стали придумывать свои тексты. Тот же \"Старенький автомобиль\" — вольный перевод битловской \"Drive My Car\", а безумно популярные в середине 70-х «Карлссон» и \"Прекрасное воскресенье\" в исполнении \"Поющих гитар\" — русские версии хитов группы Christie и британца Дэниэла Буна. Еще одна позитивная черта ВИА заключалась в том, что с ними охотно сотрудничали замечательные композиторы-мелодисты — такие, как Давид Тухманов, Юрий Саульский, Вячеслав Добрынин.

— Мне безумно нравился Юрий Антонов, — говорит Чиж. — Это наш советский Маккартни и Элтон Джон. \"У берез и сосен\", \"Несет меня течение\", \"Кончается лето\", \"Для меня нет тебя прекрасней\"… Какую песню ни возьми — просто блеск!.. У «Самоцветов» была совершенно шикарная вещь:



\"Ты за парту со мной снова рядом садишься
Из-за этого я, может, двойку схвачу,
И не мне одному ты красивая снишься…\".



Или \"Школьный бал\", который пел Валентин Дьяконов, их солист. Лучше песни про школу, по-моему, еще никто не написал.

Другой музыкальной стихией, затронувшей Чижа, стали блатные и дворовые песни: \"Так это наши корни, как ни крути. Глупо было бы ответить, что наши корни — это Мадди Уотерс. На самом деле это то, на чем вырос каждый из нас: каждый пацан стоял в подъезде и играл блатные песни. Больше подобрать он не мог, он знал три аккорда и играл \"Дело было в старину под Ростовом-на-Дону\". Кто не играл, тот мудак на самом деле\".

* * *

Когда Чижа спросили в 1995 году в телепередаче «Рок-урок», с чего, по его мнению, начинается рок-н-ролл, он не задумываясь ответил: \"С аккорда ми мажор\". Но лично для него этот путь начался со школы игры на аккордеоне Альберта Мирека.

Это случилось в 1971 году, когда он наконец-то поступил в музыкальную школу. В Горьком родители купили ему за 216 рублей подростковый (\"трёхчетвертной\") немецкий аккордеон марки «Weltmeister». Если учесть, что мама получала 90, а отец сто с небольшим рублей, это был месячный заработок всей семьи. Естественно, родители скопили эти деньги, в чем-то ущемляя себя, в чем-то старшего сына. \"Мне, наверное, тоже было отказано в каких-нибудь новых ботинках\", — говорит Чиж. Зато аккордеон стоял на самом видном месте и был заботливо накрыт бархатной накидкой. По сути, это был не музыкальный инструмент, а пропуск в светлую жизнь.

Родители видели младшего сына преподавателем музыки: костюмчик, белая рубашка, галстук. Ты идешь по улице с кожаной папкой, а навстречу тебе, улыбаясь, ученики: \"Здравствуйте, Сергей Николаевич!\". Тепло, светло и мухи не кусают. Почет и уважение. Отец не уставал повторять: \"Учись, Серёга, а то будешь, как я, вставать в пять утра и тащиться на завод\". (Отец понимал, от какой участи предостерегает сына, это подтвердила его собственная судьба: в 1983-м он помогал рабочим перетаскивать станок, надорвал сердечную мышцу и умер).

Мечты самого Чижа менялись, как стекляшки в калейдоскопе: \"Я ходил к маме на работу в техникум, она отводила меня в библиотеку, и я зарывался в книжках. Когда Конан-Дойль в руки попал — всё, труба! Я — Шерлок Холмс!.. Потом был фильм \"Попутного ветра, \"Синяя птица\"!\". Мне тогда хотелось научиться так жонглировать и ходить по канату, как ходил этот шпион, и одновременно выслеживать каких-то югославских гадов-контрабандистов. Еще прочитал всего Жюля Верна — бредил капитанами, путешественниками. Потом решил стать шофером или художником. Полная мешанина была в башке\".

Решение родителей отдать его в музыкальную школу Чиж принял без криков «ура». Как все ровесники, он хотел научиться играть на гитаре. Но коли гитары не было — ладно, решил он, сгодится и аккордеон.

— Никакой робости не было. У меня было ужасное желание играть также, как мой брат. Мне хотелось также, как он, совершенно спокойно взять инструмент и сыграть на нем ту же \"Песенку велосипедистов\". Наверное, именно это подспудно мной и двигало…

Для начала музыкальная школа научила Чижа читать \"черные точечки на пяти параллельных линиях\". Сейчас уже ясно, что этот важный навык помог ему избежать незавидной участи \"королей подъезда\":



Если ты желаешь heavy
Или hard в своей тусовке,
Или блюз весьма печальный
Хоть когда-нибудь сыграть,
Надо выучить три ноты,
Сосчитать в гитаре струны
И по ним махнуть не глядя,
Но желательно попасть.
А потом, портвейна выпив,
Захрипеть у микрофона…
Если ты при том не рухнул,
Значит, клёвый музыкант.[5]



\"Знание нотной грамоты еще никому не мешало, — считает Чиж. — Нот фальшивых становится меньше. Есть еще кодовое слово для музыканта, который знает, как обращаться с гитарой, фо-но, басом и т. п. Это «тональность». Ведь гораздо проще при объяснении коллеге по группе сказать \"соль мажор\" вместо \"большая звездочка на третьем ладу\".

Вопреки мемуарным штампам (\"я прятал скрипку под кровать, рвал ноты, меня тянуло на улицу, играть в футбол…\") процесс освоения нотной грамоты шел у Чижа на удивление легко.

— Мне почему-то нравились уроки сольфеджио. Я такой, наверное, долбанутый. Мне просто нравилось петь. Я приходил и с удовольствием пел любые, самые сложные упражнения, задания, примеры.

С первого по третий класс музшколы в группу ходило много народу, и Чижу удавалось филонить. Как всякий пацан, он тянулся к двоечникам, которые привлекали его своим независимым поведением. Глядя на них, он позволял себе прогуливать, читать шпионскую книгу «Тарантул», прикидываться больным (\"мам, у меня чего-то голова болит\").

Затем Чижа перевели в утреннюю группу, которая состояла всего из двух человек — его и Наташки Зайцевой, гитаристки с «народного» отделения (Чиж страшно завидовал тому, что у этой барышни есть собственная гитара).

— Там уже спрятаться было не за кого. И я начал выполнять все домашние задания. И незаметно втянулся. Новую тему нам объясняют — мы ее тут же схватываем. Оставалась масса свободного времени. Наш преподаватель, Галина Яковлевна Бодрова (я ей на всю жизнь благодарен), успевала что-то проигрывать, объяснять сверх программы. Я влюбился во всякие полифонические штучки, начал «въезжать» в Баха. Помню, мы проходили по музыкальной литературе \"Князя Игоря\". И все эти гармонии, которые я никогда не слышал раньше — \"Улетай на крыльях ветра\" — это настолько мои мозги расширяло… Даже Моцарт не произвел на меня такого впечатления, как Бородин.

Хорошая теоретическая база, которую Чиж заложил в музучилище, в дальнейшем неоднократно его выручала. Но он никогда не проявлял высокомерия к тем, кто в силу разных причин не получил полноценного музыкального образования. Музыкантом Чиж готов признать любого, кто \"может сыграть хотя бы гамму до мажор\". Впрочем, сам он ненавидел разучивать гаммы и поэтому научился извлекать звуки на кнопках-басах гораздо раньше, чем правой рукой на клавишах. Первой песней, которая выходила за рамки обучения, была очень модная в то время \"Червона рута\", исполняемая молоденькой Софией Ротару, и — на басах — дворовый \"Фантом\".[6]

\"Музыкалка\" не помешала Чижу учиться в обычной школе на круглые пятерки. До тех пор, пока не ввели такие предметы как физика и химия. \"Вот они-то меня и смутили. Ну не врубаюсь я в эти атомы-молекулы!.. Мне ставили троечку, потому что попробуй-ка поставь двойку — тебя самого потом в учительской сожрут, это лишняя мутота для педагога\".

Чиж, конечно, не был пай-мальчиком. Ему не раз случалось получать от родителей ремня за мелкие шалости, вроде попыток втихаря покурить на чердаке или перерисовывание через копирку непристойных картинок. Но в сложный подростковый период именно музыка уберегла его от дружбы с «гопотой», а, возможно, и от «ходки» на зону.

В начале 1970-х в Дзержинске, как по всей стране, стали возникать агрессивные молодежные группировки (к середине 80-х их будет около тридцати).[7] Каждая гоп-команда имела свое название, обычно по ареалу обитания — «победовские», «октябрята», «тринага». Одни группировки дружили между собой, другие свирепо враждовали. Если шли глобальные войны, уличные банды объединялись с ближайшими соседями, образуя подобие индейских племенных союзов. \"И большое значение имело, — рассказывал Чиж, — на какой улице ты живешь и за кого ты бегаешь. Не под кем, а за кого. Ибо каждый раз, когда, допустим, седьмой микрорайон собирался идти драться на девятый, собирались все. И отмазки не канали\".

По вечерам под окошком квартиры бушевали нешуточные страсти: булькал портвейн из горла, слышались победные вопли, мат и девичий визг. Вскоре появились первые жертвы: убитые, изнасилованные и покалеченные. Кого-то увезли в колонию для малолеток.

\"Стычек с гопниками я старался избегать, — вспоминал Чиж. — Ненавижу драться. Но приходилось. С кем? А разве поймешь, когда пятьдесят на пятьдесят. Ты вмазал, тебе вмазали… Как стадо бизонов бежали, и надо было в сторону отскочить, чтоб не затоптали. Мне гораздо интереснее было дома посидеть — пластинки послушать, по газетам постучать — барабанчики такие\".

BEST FROM THE WEST: ТЛЕТВОРНОЕ ВЛИЯНИЕ ЗАПАДА

\"Петька спрашивает Чапаева: Василь Иваныч, ты за какую группу — за «Битлз» или за \"Роллинг Стоунз\"? А Чапаев ему и отвечает: Я, Петька, за ту, в которой Джон Ленин играет! (анекдот 1970-х).
\"Иногда эти передачи, к сожалению, достигают своей цели. Наслушается их юный человек, еще на сформировавший своего мнения о жизни, и музыке в том числе, и заявляет: \"Только рок-музыка достойна существовать, а все остальное надо выбросить на помойку…\". Что это — все остальное? Наше народное наследие, классическая музыка и наши песни, с которыми отцы и деды воевали, поднимали страну из руин… Все это, значит, не то, а вот не слышал новую запись «Куин» — серость. Не знаешь новую группу «Каджагугу» — тупица. Человек приходит к духовной нищете. Такова, собственно, цель музыкальных программ западных радиостанций\". (Из статьи \"Барбаросса рок-н-ролла\", \"Комсомольская правда\", 1984 г.)

По-настоящему Чиж «подсел» на битлов лет в четырнадцать. Сентиментальные детские ощущения были не в счет. Теперь он воспринимал их песни как начинающий музыкант. Ставшая навсегда любимой \"Eleanor Rigby\" зацепила его прежде всего своей мелодикой, не по-советски причудливой и трогательной. (Смысла текстов он по-прежнему не понимал, поскольку учил в школе немецкий язык: \"Может, к счастью, потому что, как мне сказали, если бы ты битлов перевел когда-нибудь, просто охренел бы! Особенно ранних. Я придумывал свой перевод, про любовь\").

Первым альбомом Beatles, который Чиж целиком прослушал у соседа на магнитофоне «Романтик», стал \"Let It Be\". Вот здесь-то и пригодилось знание сольфеджио: чтоб не забыть гармонии, Чиж решил записывать битловские песни на ноты. \"На лето я уезжал в Москву к маминой сестре, тете Пане, у них был магнитофон. Я брал у приятеля бобину и там всё досконально записывал — все аранжировки, кто какую партию играет\".

Вслед за битлами пришла очередь хард-роковых Deep Purple. Пленки с культовыми альбомами вроде \"Machine Head\", \"Deep Purple In Rock\" Чиж брал у приятелей в комплекте с катушечными магнитофонами. Главным достоинством «бобинников» считались три скорости, необходимые для профессионального роста. Обычно пластинки перезаписывались на 19-й скорости. Прослушивая затем бобину на 9-й, замедленной, можно было спокойно, нотка за ноткой подобрать на аккордеоне гитарные партии Риччи Блэкмора или клавишные трели Джона Лорда. Для совсем тупых существовала 4-я скорость.

— И вот в 7-м классе, лет в четырнадцать, я как-то в одночасье начал расширять свой музыкальный кругозор. Мне вдруг резко начала нравиться классическая музыка. И тут еще нагрянула моя первая любовь, Рита Романова…

Эта история случилась в зимнем пионерлагере. Саунд-треком к ней был битловский \"Белый альбом\". Под звуки \"Dear Prudence\" Чиж танцевал (разумеется, на \"пионерском расстоянии\"[8]) первый в своей жизни медленный танец с барышней: \"Включился \"The Beatles\", и на второй песне мы расходились по парам\". Но, проводив свою подругу на место, он тут же прилип ухом к магнитофону, чтобы запомнить аккорды других 28 песен с этого альбома-двойника.

— Раньше у каждого в пионерлагере был свой песенник, — рассказывает Чиж. — Естественно, я тоже завел себе такую тетрадку. И, чтоб перед девчонками «показаться», писал сверху текстов аккорды, а они всё спрашивали: \"А что это такое?..\". Я же не просто писал ля минор, до мажор — я писал Am7, Hm6, C7… И вот все это разом свалилось на меня — я был совершенно очумевший. Плюс интересные занятия по сольфеджио и аккордеону. И я уже знал четыре аккорда на гитаре — Васька Солдатов показал, мой одноклассник, живет в соседнем доме, до сих пор дружим. У него была маленькая дамская гитара. Начинали с \"Шизгары\",[9] а когда вышла советская пластиночка «Криденс», \"Cosmo\'s Factory\", я пытался подобрать эти соло своими корявыми пальчиками…

Все, что было связано с западной рок-музыкой, становилось предметом разговоров, обсуждений и споров в кругу своих единомышленников. В этот устный рок-эпос, кроме изложения реальных фактов, входил целый пласт самых невероятных историй, баек и анекдотов, порожденных отсутствием достоверной информации.

\"Ходила легенда, — вспоминал Чиж, — что \"Child In Time\" с \"дип пёрпловского\" альбома \"In Rock\" — это песня про парня, у которого девушка разбилась на самолете: \"Вот слышишь, там в конце взрывы — это самолет падает и взрывается вдребезги\". Примерно тоже самое говорили про \"Highway Star\", что там девка разбилась, гонщица — много всяких ходило штук\".

Выплеснуть сведения, которые не знали другие, было престижно. Это сразу поднимало твой авторитет в любой компании, даже если ты \"гнал телеги\" — рассказывал истории сомнительной достоверности.

— Помню, кто-то из пацанов рассказал байку, как битлы сочинили \"I Wanna Be Your Man\". Типа, шли «роллинги» по улице, Джеггер с Ричардсом, а навстречу — Леннон с Макартни. Типа, как в Дзержинске в горсаду. Битлы говорят: \"Чего, пацаны, нос повесили?..\" — \"Да вот, блин, песни не хватает для пластинки\" — \"Говно-вопрос! С вас пиво — и песня ваша!\". Зашли в пивняк, «роллинги» пиво взяли, и, пока стояли в очередюхе за второй порцией, битлы песню сочинили… Я в это сразу поверил, потому что эту песню только так и можно сочинить — текста, в общем-то, ноль, и музыка простецкая…

Реальную информацию о рок-музыке Чиж собирал по крупицам. Часто она была резко негативной, как статья про Beatles из сатирического журнала «Крокодил» за 1964 год: \"Лохматые «жучки» ловко умеют разжигать самые темные и примитивные страсти у своей аудитории. А так как основные их поклонники — люди в возрасте от 12 до 16 лет, можно легко представить себе «воспитательную» роль «жучков». Специалисты предсказывают, что «жучки» не сумеют долго продержаться на гребне успеха: не тот калибр\".

Но постепенно отношение к западной музыке менялось. В 1970-м впервые в СССР молодежный журнал «Ровесник» опубликовал ноты и тексты песни «Битлз». Правда, знаменитая \"Back In The U.S.S.R.\" в интерпретации нашего переводчика выглядела так: \"Узнаю знакомые места с трудом, стройки поражают взгляд…\" (понимать, очевидно, следовало: \"ударные комсомольские стройки\").

— Конечно, а какие ж еще! — иронизирует Чиж. — \"Захожу в отель — огромный новый дом. Все в порядке, я очень рад\"… Я помню!

Последний куплет заканчивался так:



Ленинград хочу увидеть в этот раз
И на Суздаль вновь взглянуть.



В результате чего по стране пошел могучий слух: были, были «Битлз» в СССР! Но гады-коммунисты не пустили их дальше аэропорта, и они дали концерт прямо в зале для транзитных пассажиров…

Изредка отваживался печатать битловские песни (в частности, «Michelle», \"Yesterday\") либеральный столичный еженедельник \"Московские новости\" (точнее, его англоязычная версия \"Moscow News\"). Другой еженедельник, \"Новое время\", изредка публиковал просьбы читателей типа: \"Расскажите, пожалуйста, о творчестве прогрессивного английского коллектива \"Блэк саббат\". Е.Семенов, г. Смоленск\", а ниже — скупые, как разведсводка, данные: год создания, состав участников, избранная дискография. Обычно эти сведения доходили до Чижа в виде вырезок, затертых до дыр такими же, как и он, битломанами.

Были и совсем уж экзотические источники, вроде газеты польских харцеров (пионеров) или цветного журнальчика венгерских комсомольцев, более терпимых к рок-культуре. Естественно, язык издания никакого значения не имел. Главным были фото рок-музыкантов, ноты и тексты песен на английском. Впрочем, в Дзержинске подобные редкости приравнивались чуть ли не к журналу \"Rolling Stone\", о котором знали только то, что он где-то существует.

— А у нас была областная газета \"Ленинская смена\", — говорит Чиж. — Про ту же Сьюзи Кватро я читал в восьмом классе: \"Буржуазная певица, играет на бас-гитаре\". Эти строчки я пытался выучить наизусть.

В семидесятых советская идеологическая машина стала все чаще давать сбои. В 1975-м она, например, проглядела выход книжки Олега Фефанова \"Музыка бунта\". Одна из глав этого исследования о западной музыке называлась просто шокирующе: \"Супергруппы «Битлз» и \"Роллинг стоунз\". Если учесть, что книга вышла 100-тысячным тиражом в издательстве \"Детская литература\", впору было протереть глаза: не пригрезилось ли такое?.. В Дзержинске ходил по рукам один-единственный экземпляр \"Музыки бунта\". Чиж читал его украдкой прямо на уроках, поскольку ему в затылок дышала очередь таких же страждущих. Рассуждения автора о \"песнях протеста\", как и тот курьезный факт, что битлов с «роллингами» записали в \"звезды биг-бита\", вызывали ухмылки — было понятно, что это уступка цензуре. Значение имели не слова-этикетки, а подробности из биографии кумиров.

Информационный вакуум помогали заполнить западные радиостанции. Как и тысячи других меломанов, Чиж крутил по вечерам рукоятку своей радиолы, чтобы поймать русский выпуск \"Голоса Америки\". В отличие от лондонской Би-Би-Си, которую напрочь забивали гэбэшные «глушилки», эта станция ловилась довольно успешно. Кроме трансляции концертов по заявкам слушателей из СССР (каждую среду и пятницу), \"вражеский голос\" подробно рассказывал о рок-группах, биографиях музыкантов и их новых альбомах. При этом \"отщепенцем\"-антисоветчиком Чиж себя не ощущал: \"Мне были интересны только музыкальные новости. Музыка есть музыка, такую же вон, на танцах играют!\".

Всю информацию он заносил в специальную тетрадь. Туда же записывались слова песен, которые приходилось брать с эфира на слух (\"Естудэй, ол май трабал синс оффару вэй\"). \"А без них и песню не споёшь!\". Поэтому вкладыши к «фирменным» пластинкам, где печатались тексты, ценились на вес золота. Обычно они попадали к Чижу от приятелей, посещавших музыкальную толкучку в Горьком — по воскресеньям на пятачке за университетским городком собирались примерно две сотни меломанов, чтобы купить-продать или обменяться пластинками.

Каждая такая поездка напоминала рейд в стан врага. На «бирже» регулярно проводились милицейские облавы (случалось, что и с овчарками). Нерасторопных забирали в отделение. Все пластинки и кассеты подлежали реквизиции. Правда, изъятое обещали вернуть, если меломан принесет положительную характеристику с места учебы или работы. Но таких простофиль среди завсегдатаев «биржи» не было. Если бы в вузе или техникуме узнали о подобном увлечении своего студента, его заклеймили бы как \"спекулянта-фарцовщика\" и \"проводника буржуазной идеологии\". А с таким ярлыком было полшага до вылета из комсомола и отчисления. В милиции прекрасно об этом знали и играли наверняка.

Другой опасностью были банды «шакалов», которые грабили меломанов-одиночек. Иногда эти «гоп-стопы» заканчивались не только отобранной сумкой и разбитым носом. Ходили упорные слухи, что кого-то из посетителей толкучки зарезали, кого-то утопили. Чтобы обезопасить себя, меломаны стали собирать для походов на «биржу» экспедиции по 10–15 человек.

Филофония была не только рискованным, но еще и разорительным увлечением. Цена западной пластинки доходила до 80 рублей при студенческой стипендии в 30–40 руб. Правда, «Мелодия» уже начала выпускать лицензионные диски — например, Маккартни с Wings (альбом \"Band On The Run\"), «Imagine» Леннона, \"Я почти знаменит\" британца Клиффа Ричарда. Но эти мизерные тиражи мгновенно исчезали с прилавков. На «бирже» лицензионную пластинку при госцене в 2 рубля 15 копеек «толкали» уже за 20–25 рублей.

Наскрести такую сумму было непросто, поэтому чаще покупались бобины с пленкой Шосткинского комбината «Свема». Самой удобной считалась 250-метровая, на которую полностью помещалась западная пластинка-\"лонгплей\". Нередко внутрь картонной коробки с катушкой наклеивались черно-белые фотографии, которые переснимали с конверта «фирменной» пластинки. Такая «иллюстрированная» кассета стоила примерно 20 рублей.

Но если уж в руки к Чижу попадали «пласты» (так называли западные пластинки), он старался выжать из них максимум информации. Это был целый ритуал. Перед тем, как прослушать диск, он перерисовывал в свой талмуд логотип группы и название альбома. Затем переписывал состав исполнителей (кто на чем играет) и слова песен. (При этом он обратил внимание, что английские тексты даются без знаков препинания, просто как одно большое предложение. \"Причем, мне еще нравилось, когда нет первой заглавной буквы. Текст начался как бы из Ниоткуда… и Нигде не закончился. Позже, когда я стал сочинять песни, я решил «содрать» эту манеру\"). Наконец, с помощью словаря Чиж пытался перевести хотя бы названия песен (таким образом он прибрел минимальный запас английской лексики).

Кроме музыкально-информационного кайфа, «пласты» доставляли еще и огромное эстетическое удовольствие. Здесь имело значение все — качество бумаги, сочность красок, даже запах самой пластинки. Чижу нравилось ощущать в руках плотный импортный картон, рассматривать фотографии музыкантов. (До этого он видел только кустарные фотокарточки Beatles у приятеля брата Вадика Леоновича: \"Я подолгу разглядывал их, а потом робко просил: \"Можно я возьму домой и перерисую через копирку?..\").

Над ребусами, которые придумывали дизайнеры-оформители, приходилось поломать голову. Например, на обложке «цеппелиновского» альбома \"Physical Graffity\" был изображен одиноко стоящий дом. Почему? Какое он имел отношение к названию? Какую идею выражал?.. А десятки неопознанных лиц на обложке битловского \"Sgt Paper\'s Lonely Hearts Club Band\" вообще могли свести с ума кого угодно…

На этом фоне конверты «Мелодии» выглядели как бедные родственники: грубая бумага, скверная полиграфия (смазанные фото в синюшных и розовых тонах), практически полное отсутствие картинок. Первые цветные обложки появились в СССР только в середине 1970-х на тех же лицензионных альбомах. Советская молодежь решала проблему оформления творчески: конверты для любимых пластинок клеились и рисовались самостоятельно. Парни предпочитали \"гитарно-алкогольно-сигаретную\" тематику, а барышни символику т. н. \"девичьих альбомов\", с сердечками, ангелочками, стрелочками и надписями вроде \"Ночью и днем только о нем\".

Но даже самые красочные фотографии с «пластов» не могли заменить живого рок-концерта. Лицезреть своих кумиров (хотя бы на белом экране) изредка удавалось только жителям столичных городов. В 1975 году в московском кинотеатре «Звездный» в рамках Недели британских фильмов показали мультфильм \"Yellow Submarine\", где битлы были представлены в виде анимационных персонажей. Как только в динамиках, перекрывая битловскую музыку, раздался голос переводчика, весь зал возмущенно засвистел: \"Заткнись, идиот! Не мешай слушать!..\".

Годом позже в Ленинград, на выставку детской книги, гости из Англии привезли фильм «Music». В числе прочих там был 10-минутный сюжет, как в студии на Эбби-роуд битлы записывают \"Hey, Judе\". Фильм крутили на кинопроекторе раз в день, и каждый раз в павильон всеми правдами и неправдами проникали пронюхавшие об этом питерские битломаны… В провинции о таком счастье могли только мечтать.

— Помню, батя смотрел телек, шла передача \"Международная панорама\", — рассказывает Чиж. — Показывали какой-то сюжет из мира капитализма, и вдруг я услышал знакомые звуки — Deep Purple, \"Speed Kind\". Я вбежал в комнату: ну, думаю, сейчас увижу!.. А там мелькнула секунды три какая-то рожа волосатая, не знаю даже, кто это был. Но у меня заряд радости остался на всю неделю…

1975–1976: ДРУЗЬЯ БРАТА

\"Зарабатывай, чтобы покупать, покупай, чтобы зарабатывать. А надо ли все это?.. И вот десятки тысяч молодых людей, бросив все, кочуют из страны в страну, бренчат на гитарах и наслаждаются жизнью на зависть родителям, практически доказывая, что человеку нужно очень немного. У меня есть подозрение, что это странное движение 60-х не осталось без последствий для всего мира. Изменились ценности. Отдых, развлечение стали основой жизни. Отсюда небывалый расцвет развлекательного бизнеса…\". (Владимир Буковский, \"Письма русского путешественника\"). Ты был в этом городе первым, Кто стал носить клёш и играть на гитаре битлов. Твоя группа здесь была знаменитой, Вам прощали хреновый звук и незнание правильных слов… (Чиж, \"Ты был в этом городе первым\", 1992).
\"Наверное, самое сильное впечатление детства, да и вообще всей последующей жизни, — вспоминал Чиж, — когда я впервые взял в руки электрическую гитару. Их тогда было две-три штуки на весь Дзержинск, и просто взять ее подержать в руках — это было ощущение, сопоставимое с оргазмом\".

На самом деле электрогитар в Дзержинске 70-х было значительно больше. Если не считать советских «аэлит» и «уралов», которые имелись почти в каждой школе, в городе было немало дорогих, профессиональных инструментов. На них играли взрослые, серьезные музыканты. Самые авангардные создали группу \"Скоморохи\",[10] которая принципиально не выступала в ресторанах.

Брат Чижа был из тусовки попроще. Его группа больше тяготела к советской эстраде, имела духовую секцию и называла себя \"вокально-инструментальным оркестром\". Таким же эклектичным был репертуар: выступая на публике, они могли сыграть гитарный фрагмент Джими Хендрикса, сразу после него — «Свадьбу» из репертуара эстрадника Муслима Магомаева, а затем врезать инструментальный кусок из Blood, Sweat&Tears или спеть \"Wait To My Home\" Эрика Клэптона, слава о котором уже докатилась до Дзержинска.

В те годы «ВИО» репетировал во Дворце культуры химиков (внутри это был действительно дворец — ковры, картины, хрустальные люстры), обслуживал все здешние танцы-свадьбы и пользовался нездоровой популярностью среди горожанок. Чиж, которому исполнилось 14 лет, постоянно околачивался возле брата на репетициях. Если кто-то из музыкантов не приходил, он мгновенно его подменял: \"Нет ударника? Давай, садись за барабаны. Бас-гитара? Хорошо, бери\". Так я все инструменты осваивал. Крутился, слушал, врубался во всё\".

С точки зрения техники игры, это был период знакомства Чижа с электрозвуком. Оказалось, что он не просто громче, чем на простой «деревянной» гитаре, — он качественно другой. На акустике можно было \"лепить мимо\" сколько хочешь, никто и не заметит, а в электричестве вся «грязь» вылезала сразу. Чтобы добиться правильного звукоизвлечения, нужно было привыкнуть к медиатору — кусочку пластика, которым касались струн.

Впервые Чиграковы-bros сыграли вместе на свадьбе, исполнив \"Синий лес\" Александра Градского (одну из первых в СССР рок-песен на русском языке). Следующим этапом стала танцплощадка, где Чижу доверили исполнить на гэдээровской гитаре \"Musima de Lux 25\" мелодию из \"Крестного отца\". От волнения пару-тройку раз он сильно сфальшивил и услышал от друзей брата совет: \"Если облажался, преподай свою лажу так, чтоб она казалась тонко задуманной импровизацией\".

— Это касалось музыки, — говорит Чиж, — но потом оказалось, что и к жизни имеет самое непосредственное отношение…

Девять лет — особенно в подростковом возрасте — разрыв колоссальный. Но свои отношения с братом и его тусовкой Чиж называет \"нормальными, пацанскими\". \"Вовка и его друзья были хипаны, в хорошем смысле этого слова, — вспоминал он. — И так случилось, что я с детства просто пропитался этими идеями. И до сих пор я чувствую, что у меня и в музыке происходит такой настрой, как я себе представляю, который был среди молодежи где-нибудь у них во времена Вудстока. Мир, дружба, любовь\".

Впрочем, «хипаны» были для Дзержинска достаточно условным понятием. Настоящим \"flower\'s generation\", пресловутой «Системой», были «продвинутые» дети больших городов — таких, как Москва, Ленинград или Рига. Ведь даже, чтобы хипповать \"по правилам\", надо было эти правила знать. Андрей Макаревич, вспоминая нашествие хиппанского духа в начале 1970-х, рассказывал о статье \"Хождение в Хиппляндию\", появившейся в журнале \"Вокруг света\": \"Это был рассказ, как репортер ходит по Сан-Франциско с одним несчастным американским отцом, который ищет среди хиппи свою дочь. Во время этих хождений журналист встречается с разными хиппи, и те излагают ему свою программу. Мы не только читали и перечитывали ту статью, но и выписывали из нее цитаты\".

Копировать внешнюю сторону хиппанства было не так уж и сложно — вскоре на улицах советских городов появились волосатые люди с ленточками-\"хайратниками\", холщовыми сумками и плетеными феньками, в бусах и клешах с вышивкой. Соответствовать философии хиппи оказалось куда трудней. \"Для истинных хиппи главным было находиться там, где им хотелось, и делать то, что приносит кайф. Остальное не имело значения\", — вспоминал джазовый саксофонист Алексей Козлов, столкнувшийся в 70-х с нравами московских \"детей цветов\".

Но друзья брата, суровые рабочие парни, не могли следовать девизу \"Turn on, tune in, drop out!\" (\"Включайся, настраивайся и отпадай!\"). В особенности последней его части, которая призывала \"забить болт\" на учебу с работой и погрузиться в изучение своей Внутренней Вселенной, глотая сахарные кубики с LSD и затягиваясь косяками с марихуаной. Вне своей музыкантской тусовки Владимир Чиграков и его приятели вели обычную жизнь — вкалывали на заводах, копали огород для тещи, добывали колбасу и молоко для детей. Их не трогали такие заумные вещи как \"свободные коммуны\" и постулаты дзен-буддизма (исключение составляла только \"сексуальная революция\"). Даже их длинные волосы были частью моды, общим представлением о том, как должен выглядеть музыкант.

— Появись в Дзержинске настоящий, «олдовый» хиппи, — говорит Чиж, — его, может быть, и не закидали бы камнями — юродивых не бьют, — но для начала непременно бы поинтересовались: \"Парень, а ты откуда? С какой улицы пришел, браток?..\".

Неискушенность провинциалов (столичные хиппи называли их «кантрушниками», деревенщиной) была поразительна. Например, они искренне считали, что «трава» — это просто плохие папиросы, табак пополам с лебедой. Все виды наркоты им успешно заменяли самогон, портвейн и пиво. Вместо американизмов, которые приходили из Москвы (\"флэт\", «шузы», \"сейшн\"), компания брата пользовалась своим, ныне напрочь забытым сленгом: «верзать», «сурлять», «берлять», «лабать». Даже старая хипанская фишка — целоваться при встрече с добрыми знакомыми — появилась у Чижа много позже: \"В Дзержинске в то время, если с кем-то поцелуешься, могли и в жбан закатить\".

Если Чиж и ощущал себя хипаном, то глубоко внутри: \"Я даже не знал, как выглядит пацифик, но длинные волосы и электрогитара — это значило: свобода, ветер, кайф\". Зримые представления об этих понятиях пришли из английского фильма \"О, счастливчик!\", который наши чиновники от культуры весьма опрометчиво запустили в кинопрокат.

— Я его смотрел, не знаю сколько тысяч раз, — вспоминает Чиж. — Мне было абсолютно наплевать на сюжет, хотя там замечательная, острая сатира на буржуазное общество. Но я сидел и ждал вот этот кусок, когда на экране появится Алан Прайс со своими музыкантами и будет петь \"Poor people\" или \"Oh, Lucky Man!\".

Это не был саунд-трек, музыка за кадром — по ходу фильма зрителю показывали тускло освещенную комнату (чуть ли не подвал), в которой плавал сизый табачный дым, лохматых музыкантов с гитарами, вольготно рассевшихся на стульях. Гёрл в мини-юбке приносила им пиво и ставила бутылки прямо на колонки. Лучшей пропаганды \"рок-н-ролльного образа жизни\" было трудно придумать!..

В фильме есть эпизод, когда главный герой (его играл Малькольм Макдауэлл), «голосуя», подсаживается в микроавтобус к этой кочевой рок-группе и — \"со свистом северного ветра по шоссе\" — катит с ними в Лондон. Эта сцена каждый раз приводила Чижа в дикий восторг: \"У меня тогда была мечта — не пойми где какая репетиционная точка, куда ты едешь, зачем, но куда-то едешь. И шампанское, и апельсины на завтрак. И ты свободен!..\".

(У виолончелиста «Аквариума» Севы Гаккеля, который старше Чижа на восемь лет, этот эпизод вызывал схожие эмоции: \"Меня восхитило, что эти люди просто путешествуют и спят прямо в автобусе. Это была модель того, как должна жить группа. С тех пор у меня появилась так и не осуществившаяся мечта путешествовать со своей группой на своем автобусе\").

Именно тогда Чиж решил, что станет профессиональным музыкантом: \"Я ходил с гитарой по городу и пел песни, иногда такие известные иностранные хиты, на которые сейчас у меня наглости не хватит. Я тогда пел все подряд. Девушкам особенно нравилась песня \"Напиши мне письмо\". Я орал так, что люди в микрорайоне окна закрывали\".

1976: \"НАРОДНИК\"

\"Меня часто спрашивают, что бы я хотел изменить в жизни, начни я ее заново, и я говорю: я пошел бы в колледж, чтобы изучить музыку. Мне кажется, обучение музыке могло бы сделать мою игру лучше\" (Би-Би Кинг, King of the Blues Worldwide). \"Джаз — это способ поумнеть\" (Алексей Баташев, искусствовед).
Осенью 1976-го, выдержав конкурс в 12 человек на место, Чиж поступил в Дзержинское музыкальное училище, на отделение народных инструментов. Барышни, которые составляли почти 90 процентов, шли сюда за надежной профессией, за \"хлебной карточкой\". Юноши — чтобы творчески себя реализовать. Многие планировали продолжить учебу в институте или консерватории. Возможно, поэтому педагоги относились к ним либерально, полагая, что эти амбиции заставят молодых людей заниматься самостоятельно. Пользуясь поблажками, парни постоянно убегали на «халтуры» — заработанные там деньги были солидным приварком к стипендии.

Прямо в коридорах училища, как на музыкальной бирже, стихийно возникали и тут же распадались, чтобы вновь возникнуть, масса бэндов. Относительно стабильные составы играли в ресторанах (\"лабухи\") и на танцплощадках. Другие собирались, чтобы обслужить разовые мероприятия, вроде похорон (\"жмуры\") и свадеб (\"браки\"). Музыканты в этих шабашках с легкостью меняли свое амплуа: сегодня — барабанщик, завтра — клавишник, послезавтра — трубач. Инструменты, аппаратура, репертуар, новые приемы игры — все это хаотично переходило из рук в руки. В итоге каждый выпускник музучилища становился «человеком-оркестром». (Правда, платить за эту универсальность приходилось кучей пропущенных лекций и тяжелыми похмельями \"после вчерашнего\").

Но первокурсник Чиграков — в специально купленном костюме, с галстуком, коротко стриженный — только пропитывался новыми впечатлениями. Свою жизнь в училище он вообще определяет как непрерывную цепь потрясений. Она началась, когда Чиж еще сдавал вступительные экзамены: на крыльце он увидел парня, который держал в руках «62–66», битловский сборник-двойник.

— Я стоял, как зачарованный. Как будто не жрал четыре года, а у парня в руке — бутерброд… Он разговаривал с барышней, и я долго не решался к нему подойти. Потом все-таки пересилил себя: \"Извините, пожалуйста! Можно посмотреть пластинку?\". Он раскрыл, со всех сторон показал. \"Знаете, — говорю, — а вы не могли бы подержать ее так, я запишу названия песен, как они правильно пишутся\". И я стоял, путая буквы, с дрожью в коленках. А потом просто вглядывался в эти снимки, в оформление обложки, потому что это — Первая Настоящая Пластинка «Битлз», Которую Я Вижу. Чувствую: сейчас кончу!..

Общаясь со старшекурсниками, Чиж открывал новые пласты музыки. Продвинутые приятели «подсадили» его на Yes, Genesis и Led Zeppelin. До этого он слышал по \"Голосу Америки\" только знаменитую \"Лестницу в Небо\". \"Led Zeppelin 1\" стал первым альбомом этой супергруппы, прослушанным от начала и до конца. \"И он меня вышиб сразу, — вспоминал Чиж. — Хотя я очень долго на него подсаживался — недели две к нему подходил, по одной, по две песни слушал. Сложно для меня после Beatles было. Там совершенно шикарная вторая песня, \"Baby, I\'m Gonna Leave You\" — это лирикой, конечно, притянуло, а все остальное — вот этим саундом, который я просто до того никогда не слышал. Эти барабаны Бонэмовские, чумовые совершенно, гармошка губная, в конце концов — Пейдж с гитарой. На другой стороне бобины были Queen, \"Ночь в опере\" — вообще п***\".

Но Чиж наверняка был бы удивлен, узнав, что свежий альбом «цеппелинов», «Presence», который вышел именно тогда, в 1976-м году, провалился на Западе с оглушительным треском. Как, впрочем, и новый альбом Queen \"День на скачках\" (поклонники сочли его вялым, как член импотента). Год для рок-музыки был вообще переломным: распалась супергруппа Deep Purple, из Genesis ушел ее лидер Питер Габриэль, замолчал Pink Floyd. На Западе заговорили, что \"рок тяжело болен\", что он \"исчерпал себя, зашел в тупик\". На авансцену вышли соул, рэггей и кантри, зародились новые направления: фьюжн, электронная музыка.

Самым популярным стилем стало диско — откровенно танцевальная музыка в режиме 140 ударов в минуту. Эти зажигательные карибские ритмы, словно тайфун, триумфально ворвались в СССР вместе с группой Boney M — изо всех окон звучал их главный хит «Sunny», а слова «дискотека», «диск-жокей» и «скачки» (танцы на дискотеке) мгновенно вошли в лексикон городской молодежи.[11]

Своеобразным ответом на \"вызов Запада\" стал альбом композитора Давида Тухманова \"По волне моей памяти\". Многие дзержинские музыканты, по выражению Чижа, «присели» на эту новаторскую пластинку вполне конкретно: каждая необычная гармония, каждый необычный тембр — всё было старательно \"передрано, перелизано и переточено\".

Сам Чиж часами просиживал возле проигрывателя с аккордеоном, разбирая тухмановский диск по нотам. Особенно ему нравилась песня \"Сердце, моё сердце\" на стихи Гёте.

— Я полностью расписал партитуру, вплоть до дудок. Во-первых, мне хотелось проверить, смогу ли я это сделать. Во-вторых, было интересно понять, что ж там именно происходит, почему так звучит — я уже начинал врубаться в гармонии, изучать аранжировки…

Параллельно с этим Чиж всерьез взялся за гитару. Тем более, что в училище было немало виртуозов-гитаристов. Таких, как третьекурсник Женя Емельянов, который на простой «испанке» с нейлоновыми струнами играл в копейку — от первой до последней песни — все партии Джими Пейджа.

— \"Вау\" тогда еще не было, поэтому я сказал: \"Ни х*себе!\", — вспоминает Чиж. — Я стоял и смотрел во все глазища как это, в принципе, можно делать. До этого я просто чесал медиатором по струнам, а тут, смотрю, — можно пальцами играть. И играть так, что просто ужас!.. Он же «подсадил» меня на Джоан Баэз, со всеми этими кантри-ходами… А с другой стороны, был Сережа Кормушкин, с его толстыми пальцами, низенького роста, бывший боксер. Он играл совершенно в ином стиле — «ковырял» какие-то непонятные аккорды, джазовые штуки. И моя манера игры на гитаре идет именно от этих людей.

Чиж был уже знаком с нотами и поэтому не тыкался в струны, как слепой котенок. Он выучил гитарную аппликатуру и стал «перекладывать» на гитару любые, даже самые сложные, аккордеонные партии. (Его теплые, \"с завитушками\", гитарные соло — прямое следствие этого метода).

— Я помню, как Серега начинал, и считаю, что именно в гитаре он добился наилучших результатов и просто ошеломляющего прогресса, — говорит Михаил Клемешов, его приятель по училищу. — Подозреваю, что некоторые гитарные школы, которые гуляли по училищу, он «передрал», переплавил, что-то оттуда выцепил. А, самое главное, такое количество информации, которую он через себя пропустил, — для этого у многих людей жизни не хватит…

— И весь первый курс меня, как ни странно, совершенно не интересовали барышни, — утверждает Чиж. — Мне было не до них. Нет, у меня был краткосрочный романчик, в месяц длиной. А всё остальное время я жил музыкой.

Впрочем, чтоб не прослыть «ботаником», Чиж записался в секцию тяжелой атлетики. Эксперимент завершился, когда он чуть не вывернул руки: поднимал штангу, не удержал равновесие, и руки повело назад. \"Чтоб я тебя больше не видел в спортзале! — рявкнул тренер. — Ты же аккордеонист!\". Это была первая, но не последняя попытка Чижа приобщиться к спорту: \"У меня уже засвербило, и я пошел играть в баскетбол. Пока мне не сказали: \"Ты что, дурак? Хочешь пальцы себе выбить?…\"

* * *

В конце первого курса Чижа ожидало новое потрясение. Сначала ему в руки попала книга Алексея Баташева \"Советский джаз\". Небольшого объема, всего 165 страничек, она вместила всю историю джаза в СССР за пятьдесят лет. Если читать между строк (что было, в общем, нетрудно), то выходило, что именно джазмены были нашим первым андеграундом. Их запрещали, давили, шельмовали (\"От саксофона до ножа — один шаг!\"), они были вынуждены развлекать публику в ресторанах, но все равно остались верными музыке, которую любили. Было чему завидовать: те, кто не сдался, делали то, что хотели.

Впрочем, Чиж пропускал в \"Советском джазе\" целые абзацы и страницы. Единственное, что тогда его интересовало, — фрагменты об искусстве импровизации, без которой немыслим сам джаз.

Тем же летом кто-то из ребят-духовиков, чтобы найти денег на опохмелку, пустил с молотка свои виниловые богатства. Так Чижу досталась пластинка, записанная лауреатами московского фестиваля «Джаз-66». Затем к нему в руки попал миньон фирмы «Мелодия» с композициями Александра Цфасмана и Александра Варламова, тех самых корифеев нашего джаза, которые упоминались в монографии Баташева.

— Так я начал играть джазовые импровизации. На ноты, думаю, писать не буду, там сложновато, я по слуху всё подбирал. Всех, кто импровизировал — будь то Фрумкин на фортепиано, кто-то еще — я «снимал» на аккордеоне, неумело тыркаясь туда-сюда, отбрасывая ненужные ноты и находя нужные. Мне было интересно само мышление этого человека, его творческая манера. Сложно, но завлекает так, что караул!..

Специалисты утверждают, что научить импровизировать невозможно — можно лишь помочь тому, у кого есть к этому природные способности. Так или иначе, но именно джаз научил Чижа мгновенно выражать свои музыкальные идеи. Вдобавок в его арсенале появился такой важный джазовый прием как свинг[12] — \"момент управления временем\", который придавал мелодии пружинистость, то сжимая ее, то растягивая.

— Тут была важна ритмическая свобода, — говорит Чиж. — Ты уже знаком с разными ритмическими рисунками и можешь составлять из них самые разные \"коктейли\".

Кроме того, эти опыты абсолютно раскованной игры, как и выступления с ансамблем брата, помогали Чижу учиться легко и даже с удовольствием: \"Мне выходить через 10–15 минут, сдавать что-нибудь, а я мог пойти попить пива, покурить с пацанами, анекдоты потрындеть. Потом объявляют: \"Чиграков! Пошел! Ты по списку!\". Я говорю: \"Легко!\". Беру аккордеон и играю. Или выхожу к оркестру и дирижирую. Я никогда не волновался. Мне было в кайф — выйти и сыграть произведение так, как я это вижу\".

Вскоре выяснилось, что музыка реально сокращает тернистый путь к запретным радостям секса. Пока ровесники изнуряли себя мастурбацией, Чиж открывал более яркие интимные ощущения.

— Была у меня потрясающей красоты девушка из Горького, звали ее Оля. У Васьки Солдатова с пятого этажа был роман с ее подругой, и они вдвоем как-то приехали к нему в гости. Я всегда сидел в тени, как засадный полк. Сначала Васька пел на гитаре, хохмил, а потом: \"Я-то — ладно, а вот Серега… Серега, спой! Вот, помнишь, эту…\".

Тогда только что вышла «сорокапятка» Тухманова с песней \"Памяти гитариста\" на стихи Андрея Вознесенского:



Кафе называлось как странная птица \"Фламенко\"
Курило кафе и холодную воду глотало,
Была в нем гитара…



Это вещь была на редкость сложной не только по гармонии, но и по вокалу, аранжировкам. Тем не менее Чиж «снял» ее тональность в тональность.

— Позже Оля рассказывала кому-то, а я был свидетелем: \"Приезжаем с Маринкой к Ваське. Сидит еще какой-то парень. Ну ладно, думаю, пусть сидит. И вдруг он берет гитару, начинает петь, и я понимаю, что пропала!..\". Это была, наверное, первая похвала в мой адрес. Я потом ездил к ней в Горький, она училась в 9-м классе, забирал ее из школы. И вот у нее дома я обнаружил пластинку. Смотрю: не по-русски написано — \"Erroll GARNER.[13] \"Concert By The Sea\". Читаю на обложке состав: фортепиано, контрабас, барабаны. \"Так, — говорю, — она же тебе не очень нужна?..\". Приезжаю домой, поставил — и п*мне настал!.. Тут я уже не «снимал» — просто слушал. Это очень повлияло на мою манеру игры на фортепиано, равно как и Кит Джарретт. Это люди, у которых импровизация просто из головы идет. А пластинку потом у меня сперли, я очень плакал, переживал…

1978–1979: \"ЛАБУХ\"

\"Что такое работа в кабаке?.. Это выносливость плюс бесценное для музыканта качество — работать в любой стадии опьянения\" (Из газетного интервью Чижа). \"Не страшны нам кобели — наши жопы в джинсах \"Lee\"! Овладеть Анджелой Дэвис[14] вам помогут джинсы \"Levi\'s\"! (Народные дразнилки 70-х)
На втором курсе с Чижом случилось то, о чем прямо предупреждал гороскоп: \"Водолей способен стать лучшим студентом, но и вероятность того, что именно его отчислят за систематические пропуски учебных занятий, также велика\". Был страстный роман, и Чиж со своей девушкой постоянно убегали с лекций. В итоге «хильнули» обоих.

— Отчислили за прогулы и неуспеваемость, — неохотно вспоминает Чиж. — \"Нам не нужно пятно на знамени училища!..\". Многие педагоги были против. И даже ходили к директору. Они врубались, что дело-то молодое… Тем более, специальность у меня всегда шла на пятерки-четверки, ниже не опускался.

Удар по самолюбию был сильным. Особенно тяжело переживали родители: \"Батя до этого пить не мог, он перенес два инфаркта. Он очень долго капли в рот не брал. Только когда меня из училища выгнали, вот тогда он начал употреблять\".

В этот непростой момент Миша Клемешов пригласил Чижа подменить загулявшего бас-гитариста в «Черноречье». Это был кабак при гостинице, расположенной в весьма бойком месте — рядом с вокзалом и рынком. Клиентура туда стекалась традиционно пёстрая: приезжие, командировочные, торговцы с Кавказа, местные проститутки \"под сороковник\", крашеные перекисью водорода. Но с приходом новой группы сюда активно потянулась молодежь \"от шестнадцати и старше\".

— Мы играли всё популярное, что было в советской и зарубежной эстраде, — рассказывает Клемешов, руководивший бэндом. — Я тогда купил первый самопальный синтезатор, переделанный из детской музыкальной игрушки. Стала звучать более современная, живая музыка. Не такая, как в «Оке», где сидели лысые дядьки и что-то выдували на своих медных дудках. У нас собралась уникальная команда: Юра Баракин (сейчас доцент Нижегородской консерватории), скрипач Сережа Кованов, ударник Сергей Пыжов и Чиж. Первое отделение было, как правило, инструментальное. Мы играли всё, что взбредет в голову — импровизации в сторону блюза, легкой джазовки, диксиленда.

В принципе, рестораны оставались тогда единственным заповедным местом, где сквозь пальцы смотрели на западную музыку. Худсоветов не было, над душой никто не стоял — администрацию волновала только выручка. Чтоб угодить подгулявшим гостям, репертуар кабацких ансамблей представлял собой чудовищную смесь из блатняка и западных рок-хитов. Но зато там практически не звучала ужасная эстрадная «попса». К тому же под шумок можно было исполнить песни собственного сочинения.

Наверное, поэтому через ресторан прошли многие советские рок-музыканты: Алексей «Уайт» Белов и Владимир Кузьмин — в Москве, Александр Пантыкин из \"Урфин Джюса\" — в Свердловске, ударник «ДДТ» Игорь Доценко — в родной Калуге. (Сергей Ефимов, первый барабанщик «Круиза», вспоминал, что в кабаках он работал так, что переставал идти «парнос», заказ песен за деньги, — люди ходили в ресторан как на концерт. В конце концов начальник сказал: \"Так, либо деньги делать, либо…\", и Ефимову пришлось уйти).

Правда, в ресторане Чижу, как и всем новичкам-лабухам, угрожала вполне реальная опасность \"попутать Баха с Бахусом\" — халявной водки вокруг было море. Но опытные товарищи объяснили: бывают \"кабацкие музыканты\" и бывают \"старые музыканты\". Но не бывает \"старых кабацких музыкантов\" — не доживают, спиваются.

(Если говорить об алкогольных опытах Чижа, то впервые по-настоящему он напился на первом курсе музучилища, когда ему было 16 лет (по меркам Дзержинска — довольно поздно). Оказавшись в гостях у товарища, он осушил залпом солдатскую кружку (240 граммов) самогона, занюхал бутербродом с колбасой и пошел домой. Не зацепило — вернулся и добавил еще одну. \"Что было дальше, — рассказывал он, — почти не помню: например, мне говорили, что я играл \"Юрайя Хип\" на аккордеоне. В девять утра! В общем, был пьян три дня подряд — помню еще, что блевал. Что поделаешь — типичное отравление: пол-литра самогонки без подготовки. Самое интересно, что родители абсолютно спокойно отнеслись. Они понимали, что можно ругать, ставить в угол, не давать денег, но человек все равно рано или поздно попробует, и сам решит: надо это ему или не надо\").

Осенью вместе с ударником Чиж откочевал в «Нептун». Это был довольно дорогой ресторан, но он стоял на отшибе, и туда постоянно ходили одни «октябрята» — приблатненные парни с ближней Октябрьской улицы. Вывешивать табличку \"Не стреляйте в лабуха, он играет, как может!\" — не было нужды. Местная братва музыкантов уважала.

— Вечер за вечером постепенно со всеми знакомишься. \"Ты эту песню сыграть можешь?\" — \"Говно-вопрос!\". Естественно, разговор о «бабках» даже не заходил. Деньги делались на других людях. А эти были, по-нынешнему говоря, \"крышей\".

Патриарх \"лабушиного цеха\" Михаил Шуфутинский, отыгравший не один год в «проблемных» ресторанах Магадана и Камчатки, четко сформулировал правила поведения для кабацких музыкантов: \"Не выступать, когда не спрашивают. Не садиться за стол, когда не приглашают. Не слушать то, что тебе не нужно слышать. И вообще не лезть на рожон\".

Способ существования в злачных местах повлиял и на характер Чижа: \"Каждый из вышеперечисленных пунктов можно отнести ко мне. Ну и плюс к тому: раз уж пришел в кабак, — играй!.. Играй все, что ни скажут\".

Когда публика была вялой, и парнос не шел, Чиж отводил душу, исполняя пассажи на бас-гитаре или импровизации на клавишных. Гостей заведения этот table jazz[15] не беспокоил (\"в границах столика текла иная жизнь\") — они продолжали сосредоточенно пить разбавленную водку, закусывая котлетами по-киевски и салатом \"оливье\".

— Иногда просили: \"Серёга, спой: \"Улица, улица, улица родная, — ах, Октябрьская улица моя!..\". Ну сыграешь пару раз, они: \"Кайфово!\", сидят бухают. И пока они тихонечко свои «тёрки» перетирают, я достаю талмуд с нотами: \"Ребята, играем \"Тен Си-Си\"!\".

Чиж скоренько писал басисту гармонию, ставил ему на колонку. Говорил ударнику, в каком размере стучать. И они начинали «копировать» альбом 1 °CC, от начала и до конца, пусть и в упрощенном варианте.

— Между третьей и четвертой вещью опять споёшь \"Ах, Октябрьская улица моя!\" — и снова играешь. На следующий день приношу альбом Uriah Heep с текстами, и тоже начинаем фигачить. Были в зале и понимающие люди: \"О, \"Юрай Хип\" — классно! Серёга, ништяк!..\".

Когда начались кабацкие «халтуры», Чиж перестал зависеть от родительского кошелька. Именно тогда у него и появились первые джинсы.[16]

Это были итальянские «Rifle», которые продавались на чеки Внешторгбанка (советский эрзац валюты) в спецмагазинах «Березка». Впрочем, Чижу они достались от прежнего владельца уже изрядно вытертыми (\"их носить-то оставалось, наверное, день или два\"). Но именно в этом и был весь кайф: уважающий себя человек должен был иметь джинсы, вытертые до небесной голубизны, а еще лучше добела. Тем не менее за счастье влезть в потрепанный «Rifle», эту \"спецодежду рок-н-ролльной касты\", Чижу пришлось выложить 90 рублей, всю его месячную зарплату. (О новых джинсах самых престижных фирм, типа «Lee», \"Levi\'s\" и «Wrangler», он даже не мечтал, они стоили не меньше 180–200 руб.)

— Я даже не могу это описать, — вспоминает Чиж, — но в джинсах я почувствовал себя совершенно другим человеком. Уже сам факт, что у тебя сзади, на пояснице, торчит кожаный лейбл — нет слов!.. И я каждый раз засовывал рубашку поглубже в штаны, чтоб этот лейбл все читали. На мою задницу оборачивался весь город.

А летом 1979-го ударник сманил Чижа и еще пару музыкантов на гастроли в приполярный Мурманск. Дзержинцев приютил ресторан «Встреча», возле памятника Солдату Алёше. Чиж убежден, что именно там, в портовом кабаке, он приобрел важную часть школы игры.

— Когда на берег сходит целый экипаж, у каждого своя музыка в голове. Помню, мы играли \"Monkberry Moon Delight\" Маккартни — за вечер я ее спел не меньше раз двадцати. На тарабарском языке, но это неважно. Главное — подача и драйв, который прет. И раз двадцать я сорвал глотку, и раз двадцать я ее все-таки спел. И тут же подходит следующий человек: \"А можно \"Полонез Огинского\"?\" — \"Легко!\". Постоянное бросание из песни в песню, из стиля в стиль. А надо вживаться, чтобы тебе поверили!.. Чтобы к тебе потом подошли, сказали: \"Брат, это так здорово! Вот тебе денежка, спой еще разок!\".

На гастролеров свалились бешеные деньги. Если в Дзержинске заказ песни стоил 3–5 рублей, то в Мурманске — минимум червонец. Флотские офицеры, моряки загранплавания и рыбаки, уходя в загул, хрустящих купюр не жалели: \"Знаешь, эта картина, когда подходит человек, вынимает запечатанную пачку трехрублевок. При тебе тут же ее вскрывает, начинает отсчитывать, кидает не глядя…\". Волей-неволей Чижу пришлось овладеть навыками конферанса: \"Дорогие друзья! Добрый вечер! Сегодня в нашем зале отдыхает экипаж рыболовного сейнера \"Комсомолец Севера\". И они дарят своим барышням маленький музыкальный подарок. Итак, только для вас, милые барышни, звучит эта песня — \"Полчаса до рейса\"!\".

Но первое отделение, пока в зале собирался народ, всегда отдавалось джазу (традиция, заложенная \"Черноречьем\"). В то время Чиж был увлечен пианистом Китом Джарреттом и пытался импровизировать в его манере: \"Играешь свое настроение — ничего в голове нет, даже темы, садишься и начинаешь дождь изображать. Или — наоборот — жару\".

Там же, в Мурманске, он купил грампластинку джаз-ансамбля под управлением ленинградца Давида Голощекина.

— Джазовых пластинок вообще было мало, поэтому я «снимал» все, что попадало в руки. Там была занятная вещь — то ли \"Ветер с Невы\", то ли \"Прогулка по солнечной стороне Невского\". Солистка Эльвира Трафова пела в бразильской манере, типа Аструд Джильберто.[17] Я сидел в пустом кабаке и наигрывал эти мелодии.

Из Мурманска Чиж вернулся худой, как тростинка, с модной кудрявой головой и в вязаной кофте с короткими рукавами; она сидела на нем в обтяжку, а по синему полю были разбросаны ярко-красные звезды. \"Такого Дзержинск еще не видел! Элвис Пресли просто!\" — с восторгом вспоминают друзья.

Но сам Чиж был сыт по горло кабацкой романтикой. Он решил восстановиться в училище.

1979–1982: НАЗАД В БУДУЩЕЕ

— Под влиянием чего в человеке берется то, что он поет, чем занимается?.. — Не важно под влиянием чего. Важно, что в человеке было что-то, что взыграло. В нем была уже критическая масса. И нужен был только какой-то внешний повод (Из газетного интервью Б. Гребенщикова).
В alma mater Чижа уже ждали. Житейская слава \"блудного сына\" была такой громкой, что поглазеть на него сбегались все барышни первого-второго курсов.

— Кругом только и слышалось: \"О, Чиж пришел! Пойдем посмотрим!\" — вспоминает Ольга Чигракова. — Что за Чиж?.. А потом, когда его увидела, поняла: а-а, так его-то я как раз знаю…

Первая их встреча состоялась годом раньше, летом 1978-го, когда десятиклассница Оля Егорова (которая еще не знала, что станет Чиграковой), поступала в Дзержинское музучилище. Они с подружкой сдали сочинение и сидели в вестибюле. С улицы зашли два парня, явно с жуткого похмелья. Один, черненький и курносый, прямиком направился к ним: \"Девчонки, купите ноты «Битлз»! Всего десять рублей!\". Ему решительно отказали. Тогда второй выхватил из сумки боксерские перчатки: \"Уговорили! Отдаю за червонец!..\".

Вконец испуганная Ольга (\"и этот притон — музучилище?!\") выскочила на улицу. Более разбитная подружка осталась. Кажется, они даже сообразили в тот вечер на троих…

Но такие колоритные сценки остались в прошлом. Чиж был уже достаточно опытен, чтобы наступать на одни и те же грабли. Теперь он жил и учился без прежней горячки.

— Наша сокурсница, — вспоминает Ольга Чигракова, — снимала квартиру буквально через дорогу от училища. Мы часто там гужевались: прогуливали занятия, отмечали праздники, дни рождения. Но Серёжа ровно в 9 вечера уезжал. До этого он поет песни, все хором ему подпевают, усевшись на полу. Веселье в самом разгаре, и вдруг: \"Так, мне пора\" — \"Куда? Время-то детское!\". Но он уходил, сила воли у него была.

Видимо, в благодарность, что сын наконец-то взялся за ум, родители собрали денег и купили ему фортепиано «Фантазия». Другим увлечением Чижа стал «самиздат». Его привозили парни из музучилища, которые тусовались в Горьком. Самое сильное впечатление оставил \"Мастер и Маргарита\". Было ощущение, что от этих подслеповатых строчек исходит запах риска — за каждым ведомственным ксероксом приглядывал КГБ, а каждую пишмашинку надо было обязательно регистрировать в милиции. \"Я читал Булгакова по ночам — мало ли чего\", — вспоминает Чиж.

Этот период вообще оказался богат на впечатления и встречи с людьми, отношения с которыми прошли испытание временем. Первым стал первокурсник Женя Баринов. Не заметить его было трудно: сам по себе высокий, он носил длинные волосы (таких смельчаков-\"волосатиков\" в училище было немного) и щеголял в джинсовом костюме фирмы \"Milton\'s\".

— Семья обычная, рабочая, — рассказывает о себе Женя. — Просто есть слух — отдали в музыкальную школу. Аккордеон я сам выбрал. Почему-то понравилось. Есть такой город Павлов в Горьковской области. Там я закончил восемь классов и музыкальную школу. Потом решил пойти в музыкальное училище. Класс аккордеона был сильнее в Дзержинске. Вот, поехал туда…

Баринов запомнил точную дату и обстоятельства своего знакомства с Чижом. Это случилось 1-го октября 1979 года. Первокурсников посвящали в студенты. Был вечер-капустник, а после него — танцы. На сцену, где играл ансамбль, по очереди вылезали все, кто хотел чем-то блеснуть. Получилось что-то вроде пьяного джем-сейшена. Когда у бас-гитариста вдруг выпал шнур, бэнд прекратил играть. Эту паузу, чтобы не дать закончиться пляскам, Чиж заполнил зажигательным соло на барабанах.

— Играл он так себе, — хмыкает Баринов, — но настолько нагло, что я сразу обратил на него внимание. С перекура мы возвращались по коридору: Чиж — с одной стороны, я с другой. Встретились, посмотрели друг на друга, зашли в пустой класс. Там стояло фортепиано. Сели и давай по очереди «Битлз» играть: \"Ты эту знаешь?.. А эту?..\". Ну, и всё, понеслось… Играли почему-то \"Rubber Soul\", весь альбом. Серёга стонет: \"Ох ты, нашел родню!..\".

Это был тот случай, когда действительно сошлись крайности: живой, как ртуть, Чиж и флегматик Баринов, которому на редкость подходит бабелевская строка: \"Он говорит мало, но смачно, и хочется, чтобы он сказал ещё\". В компании Женя мог молчать часами, а потом бросить фразу и просто всех срезать. \"Причем, далеко не каждый, — добавляет Чиж, — в эту фразу еще и врубится\". Но, главное, их музыкальные вкусы были схожими: \"старый добрый рок\" во всех его проявлениях.

— Как музыкант, Жэка из тех, которые ничего не изобретают, — говорит Чиж. — Он умеет импровизировать, но делает это крайне скупо. Но если я играю и знаю, что он сзади или сбоку, я могу туда даже не смотреть. Такой человек очень нужен в каждом бэнде.

Впрочем, поиграть вместе им не удалось. В 1979 году Клемешов поступил в консерваторию, и Чиж занял его место в \"Урфин Джюсе\".[18] У «джюсов» был лучший в городе аппарат. Одними из первых они начали копировать Deep Purple, Grand Funk Railroad и даже замахнулись на рок-оперу \"Jesus Christ Superstar\". В системе координат Дзержинска эта группа считалась высшей точкой карьеры музыканта. Прыгнуть выше было некуда — только если податься в Москву.

К тому же «УД» считался в городе самым дорогим коллективом. За танцевальный вечер он запрашивал 150 рублей. Получая из общего котла свои 70 рублей в месяц, Чиж целиком тратил их на пластинки и бобины. Ради этого он был готов четыре раза в неделю, включая субботу и воскресенье, трястись на электричке до станции Сейма (репетиции проходили в Доме культуры местной птицефабрики)

— Серега очень хотел там играть, и это, уверен, сказалось самым положительным образом, — говорит Клемешов. — Закон тут простой: если ты хочешь расти как музыкант-профессионал, ты всегда должен играть с теми, кто сильнее тебя.

\"Джюсы\" посадили Чижа за барабаны, которые не являлись для пацанов 70-х самым выигрышным инструментом.

— Гитаристов тогда было, как собак нерезаных, — вспоминает Баринов, который сам начинал как ударник. — Все почему-то рассуждали так: \"Клавиши — что за инструмент?.. Стоит стол на четырех ножках, и кто-то там чего-то нажимает. Несолидно! А барабанщика и вовсе не видать… Нет, надо, чтобы девчонки смотрели, как я на гитаре играю!\".

Ударников даже подкалывали куплетом Аркадия Северного:



Был бы ты лучше слесарь
Или какой-нибудь сварщик
В крайнем случае — милиционер
Но только не барабанщик!..



Но Чиж всерьез взялся за дело. Чтобы технично «стучать», он посещал занятия, которые проводил в музучилище пожилой еврей-барабанщик из Горьковской консерватории, и даже получил специальный диплом.

* * *

Именно в \"Урфин Джюсе\" Чиж познакомился с Димой Некрасовым. Гитарист-самоучка, он был на год младше Чижа, закончил единственную в городе школу с английским уклоном и учился в горьковском институте. Его манера игры была заметна даже в Дзержинске, и без того богатого классными инструменталистами. (\"Ум-то у него крепкий, — говорит Баринов, — у него ни одного аккорда нормального нет. Все с какими-то выкрутасами\").

Осенью 1980-го Некрасова — как \"восходящую рок-звезду Дзержинска\" — пригласили поиграть в «УД». На первой же репетиции они встали с Чижом у окна и \"зацепились языками\" часа на три: выяснилось, что оба до умопомрачения любят Beatles. Симпатия была мгновенной и взаимной. \"Будто мы с рождения вместе, — говорит Дима. — Совсем не притирались\". Вдобавок оказалось, что они живут по-соседству, буквально через дорогу.

Но главный сюрприз заключался в том, что Некрасов писал песни. Чиж был поражен не столько этим фактом, сколько самими мелодиями, в которых как будто «переночевал» Маккартни периода Wings. (\"И «ранний» там тоже ночевал, — подтверждает Некрасов. — Но это было не подражание, а, скорее, влияние на уровне подсознания\"). Среди советских композиторов 70-х ближе всех по стилю к нему был ленинградец Виктор Резников. Песни этого бывшего учителя физкультуры, которые исполняли молодые Михаил Боярский, Алла Пугачева и Лариса Долина, всегда отличали сложные, небанальные гармонии, неожиданные переходы в другую тональность без малейшего признака «швов», и вместе с тем — красивая, воздушная мелодия.

— Димка, конечно, самородок, — говорит Чиж. — Я-то ладно, я-то еще где-то чему-то учился, а он же вообще ничего не знал!.. Приходит: \"Вот, я новую песню написал\". Он поет, а я просто за голову хватаюсь — я не понимал что и откуда берется. И это притягивало к нему, конечно. Мне хотелось «ваять» также, как он…

До встречи с Некрасовым попытки Чижа сочинять носили хаотичный характер. Свою первую песню он написал в 16 лет. (\"Она была про девушку. Говно редкостное. Я имею в виду песню\"). Не забросить это занятие помог пример сверстников. Одним из них был Миша Клемешов. Несколько его песен Чиж исполнял в составе бэнда в ресторане «Черноречье». Еще один приятель по музучилищу, Андрей Егоров, первым в городе рискнул сочинять ритм-энд-блюзы. \"Трещало в очаге полено\" на стихи Роберта Бернса стало даже хитом местного значения, его часто просили сыграть на танцах. Но по-настоящему, считает Чиж, на него повлиял именно Некрасов. Это был тот случай, когда соединились два куска \"обогащенного урана\", и грянул мощный творческий взрыв.

— Они были просто одержимы друг другом, — вспоминает Ольга Чигракова, наблюдавшая их отношения со стороны. — Вместе что-то сочиняли, слушали музыку на непонятных магнитофонах, что-то один другому показывали. У них были бешеные, совершенно восторженные глаза. Мне кажется, им больше никто не был нужен.

— Единственное, мы разбегались днем, — говорит Чиж. — Димка уезжал в Горький, в институт, а я уходил в училище. А по вечерам мы все равно встречались.

Посиделки проходили попеременно друг у друга. Чаще у Чижа, у которого было пианино. У себя в квартире Дима подключал электрогитару «Musima» в радиолу «Беларусь», а Чиж подыгрывал ему на простой гитарке. Для настроения выключали свет, оставляя гореть ночник. Но гораздо больше, чем этот интим, совместному творчеству помогала атмосфера взаимного уважения. \"Мы друг друга щадили, — говорит Некрасов, — и никогда не критиковали\".

Первой песней, сочиненной совместно, стали \"Рыбки в аквариуме\". \"Однажды Серёга пришел ко мне, — рассказывает Некрасов, — и мы за полчаса написали этих «Рыбок». И сразу пошли гулять в лес. Потом это стало у нас традицией\".

(К счастью, тогда не была модной «голубая» тема, и соавторов не извели злыми насмешками. Тем не менее, характеризуя свое отношение к Некрасову, Чиж специально уточняет: \"Я не пидор, но Димку люблю\").

Вопреки «поэтической» фамилии, Некрасову больше нравилось быть композитором, \"творцом мелодий\" — тексты он считал всего-навсего \"записью настроения\".



Что-то вернулось ко мне с этим спокойным дождем.
Ветер прошел по земле и постучался в мой дом.
Он мне шепнул тайком
О том, что ты любишь меня…



Чиж в своих попытках стихосложения подражал, как многие наши рокеры, Владимиру Маяковскому.[19]

— Меня цеплял его железный ритм. Он припанкованный такой человек. Его очень интересно читать вслух чисто ритмически. Он вроде идет-идет, а потом как взломает всё это!.. Он не дает застояться. Этот прием в музыке называется полиритмией. Нечто подобное у Корней Иваныча Чуковского прослеживается — тоже человек, сдвинутый по ритму абсолютно…

Свои поэтические опыты Чиж до сих пор не решается назвать стихами:

— Какие там стихи — тексты! Я врубаюсь, что не настолько это крутизна, чтобы печатать отдельную книгу. Хотя иногда что-то удавалось. Странно, на мой взгляд, это вроде бы не удалось, а потом — бац! — все радуются: \"Ой, какая песня!\". И как-то так у меня все время происходит…