Ричард Лаймон

КАТАФАЛК

— Вот, возьми, Маккой.

Том Харрис, нервно сидевший возле двери, наблюдал, как его новый босс протягивал лист бумаги Маккою.

Здоровяк с минуту читал его. Затем он усмехнулся:

— Охренеть, — сказал он.

— Какие-то проблемы? — спросил босс.

— Никаких проблем, — ответил Маккой.

— Ну, это заставило Бимиса попотеть. Я послал его за этим вчера ночью, и он удрал. Наверное, уехал и напился. Не показывался здесь с тех пор.

— Бимис никогда не отличался мужеством, — сказал Маккой.

— Возьми с собой Харриса.

Том выпрямился, когда Маккой повернулся к нему. От того, как мужчина улыбнулся, его желудок завязался в узел. Том попытался улыбнуться в ответ. При мысли о том, что он останется наедине с Маккоем, он чуть не пожалел, что взялся за эту работу.

Маккой выглядел свирепо. Хотя он был молод, не старше тридцати, его голова была лысая, не считая густых бровей, нависших над маленькими свиными глазками. У него, казалось, не было шеи. Его футболка, плотно стянутая над выпуклыми мышцами, казалось, разорвется на части, если он сделает глубокий вдох. На передней части футболки говорилось «Не злись, отомсти».

— Ты Харрис? — спросил он.

— Да, сэр, — сказал Том.

— Это первое задание Харриса, — сказал босс. — Я хочу, чтобы ты ввел его в курс дела.

— Буду рад.

Тому не понравилось то, как он это сказал. Ему также не понравился блеск крошечных глаз Маккоя.

— Хорошо, — сказал босс. — За дело.

Маккой подобрал черный ящик с инструментами. Том открыл ему дверь и последовал за ним в гараж. Они забрались в старый Плимут, Маккой сел за руль.

— Итак, малыш, это твоя первая ночь?

— Да, сэр.

— Зови меня Маккой. Никаких «сэр» и прочего, договорились?

— Да.

Он выехал из гаража. Улицы города были практически пустынны.

— Когда-нибудь угонял автомобиль? — спросил Маккой.

— Нет.

— Я так не думал. Ну, это раз плюнуть. Держу пари, всегда хотел быть частным детективом.

— Да.

— Ну, это не так уж плохо для начала. Конфискация машин — это нижняя ступень, но кто-то должен это делать. Мир полон психов, покупающих вещи, которые им не по карману. По мне, так они ничем не лучше воров. И они зовут нас ворами.

— Ворами? — спросил Том.

— Конечно. Они видят, как ты удираешь с их машинами, и ведут себя так, как будто они принадлежат им. Однажды меня ранили ножом. Вот почему мы работаем в это время ночи. Если тебе повезло, придурки спят и не упрекают тебя. Следующее, что они знают — они просыпаются утром, а их машина пропала. Почти всегда идиоты думают, что их ограбили, и вызывают полицию.

— Полиция когда-нибудь доставляет неприятности?

— Конечно. Если они схватят тебя с поличным. Для них ты просто еще один угонщик машин. Иногда это создает проблемы. Хотя достаточно показать им ведомость конфискаций. Беспокоиться следует о владельцах. О владельцах.

Он фыркнул.

— Они просто думают, что они владельцы. Но они по-настоящему сходят с ума, увидев тебя. Всегда следи за ними. В прошлом году у нас был парень, который был пойман за конфискацией Ягуара, и это погубило его.

— Убит? — спросил Том.

— Обрез двенадцатого калибра любого убьет.

— Боже, — сказал Том, постаравшись, чтобы голос звучал не слишком испуганным.

— Похоже, работа довольно захватывающая?

— Может, даже слишком захватывающая.

— Как тебе такое? — спросил Маккой и остановился на обочине. Он указал толстым пальцем на другую сторону улицы.

На стоянке Морга Грин Филдс стоял длинный черный катафалк.





— Вы шутите, — сказал Том.

Маккой посветил маленьким фонариком на ведомость конфискаций.

— Думаю, это наша малышка, — сказал он. — Крайслер 1983 года, лимузин, похоронная модель, куплен неудачником по имени Урия Стаббинс. Должен за нее более восемнадцати тысяч, и не делал взносов три месяца.

Маккой усмехнулся.

— Неплохо, — сказал он. — Директор похоронного бюро — голодранец.

Том не хотел смеяться.

— Мы должны угнать катафалк?

— Не угнать, малыш. Мы изымаем его в пользу кредиторов.

— Но катафалк.

Маккой ухмыльнулся:

— Да, и я готов поспорить, он отвез кучу трупов на кладбище.

Он смеялся еще немного, потом вылез из машины. Он взял ящик с инструментами с заднего сиденья и тихо закрыл дверь. Том шагнул на обочину и прикрыл свою дверь.

Он смотрел на другую сторону улицы. Освещенный знак Морга Грин Филдс отбрасывал бледное свечение над газоном. В окнах самого здания, частично скрытого кустами, свет не горел.

— Как думаете, он здесь?

— Стаббинс? — спросил Маккой. — Вполне возможно. Если он настолько бедный, что не может заплатить за катафалк, он, возможно, живет в задней комнате.

Они перешли на другую сторону улицы и пошли по длинной подъездной дорожке.

— Я бы не хотел жить в подобном месте, — сказал Том.

— Ты не гробовщик. Эти парни любят свою работу. Дом полон трупов, то, что надо. У меня был приятель, который работал в одном из таких мест. Его босс жил в задней комнате и спал в гробу.

— Мерзость.

Маккой остановился возле катафалка. Он посветил фонариком на номерной знак и сверил номер с ведомостью конфискаций.

— Это он, все верно.

Луч фонарика упал на заднее стекло, и Том заметил занавески, висящие внутри.

— Ладно, — сказал Маккой, — давай возьмем ее.

Он выключил фонарик.

Они подошли к двери водителя. Маккой проверил фасад мрачного морга. Том проследил за его взглядом, когда он смотрел на улицу. Машины не проезжали.

— Гляди в оба, малыш.

Том смотрел на улицу и здание, продолжая поглядывать на Маккоя. Здоровяк попытался открыть дверь. Она была заперта. Он присел и открыл ящик для инструментов. Он достал длинный, тонкий металлический прут, изогнутый на одном конце. Он засунул согнутый конец в щель на краю двери. После резкого движения запястья подскочила кнопка блокировки.

— Проще простого, а?

— Да.

— В большинстве случаев ты не сможешь открыть дверь таким способом. Тебе придется взламывать замок. Ты знаешь, как это сделать?

Том кивнул.

— Я обучался на слесаря.

— Хорошо. Тогда ты все знаешь об этом. Однажды ночью я провел четыре часа, пытаясь забраться в Кадиллак. Никак не получалось.

Он взял ящик с инструментами, открыл дверь катафалка и сел за руль.

Том взглянул на морг. Окна по-прежнему были темны. Он никого не увидел. Он посмотрел по обе стороны улицы.

— Вы оставили Кадиллак? — спросил он.

— Только не я. Ждал, пока придурок не вышел из дома, и потребовал у него ключи.

— Он без проблем отдал их?

— Он был труслив. Ты знаешь, как вытащить блок зажигания, малыш?

— Да.

— Конечно, это проще, чем замыкать провода. Долой старое, да здравствует новое.

Наклонившись вперед, Том наблюдал, как Маккой взял блок зажигания из ящика с инструментами и вставил его в отверстие на рулевой колонке.

— Ничего сложного, — сказал мужчина. Он повернул ключ, и двигатель завелся с плавным, тихим мурлыканьем. Он оставил мотор работающим, собрал инструменты и вышел.

— Она вся твоя, малыш.

Сердце Тома заколотилось.

— Моя?

— Один из нас должен отвезти ее в гараж. Это будешь ты. Я возьму Плимут.

Том не хотел садиться в катафалк. Но он не хотел показаться перед Маккоем трусом.

— Ладно, — пробормотал он.

Он сел на место водителя и потянулся к дверной ручке. Маккой уже шагал в сторону дороги. Он закрыл дверь. Он отпустил аварийный тормоз. Он вытер потные руки о джинсы и переключил скорость на задний ход.

Он сделал глубокий вдох. В воздухе пахло цветами. Он застонал.

Готов поспорить, он отвез кучу трупов на кладбище.

Он быстро опустил стекло и сделал глубокий вдох свежего воздуха.

Затем он медленно выехал задним ходом вниз по дорожке.

В тот момент, когда задние колеса выехали на дорогу, сзади донесся быстрый стучащий звук. Том подскочил от испуга и нажал на тормоза.





— Повезло тебе, — сказал Маккой, подойдя к окну. — У развалюхи спустило колесо.

— Хотите, чтобы я помог сменить его?

Он покачал головой.

— Запаски нет. Мы должны оставить ее и беспокоиться об этом позже.

Том вздохнул с облегчением, когда Маккой обошел вокруг передней части катафалка. Он отпер дверь, и здоровяк забрался внутрь.

— Готов поспорить, ты рад компании, а?

Том пожал плечами.

— В любом случае, со мной все хорошо, — он чувствовал, что сердце бьется уже не так быстро. Он был очень рад компании.

Он выехал на улицу, переключил скорость и помчался прочь от Морга Грин Филдс.

— Чисто сработано, — сказал Маккой. — Бедный Урия завтра проснется и решит, что его обокрали.

— Я надеюсь, у него на завтра не назначены похороны, — сказал Том. Его голос звучал немного неуверенно.

— Ну разве не позор? Так неплательщику и надо. Пусть засовывает труп в такси.

Том рассмеялся.

— Воняет здесь, — сказал Маккой.

Он упустил свое окно. Он откинулся назад, повернулся к Тому и оперся локтем на верхнюю часть своего сиденья.

— Как тебя зовут, малыш?

— Том.

— Что ж, Том, ты был действительно хорош для первого задания. У тебя есть мужество. Мне это нравится. Другой бы на твоем месте от страха сидел бы ни жив ни мертв в катафалке, — Маккой усмехнулся своей маленькой шутке, и Том улыбнулся. — В следующий раз я буду стоять на стреме, и мы посмотрим, насколько ты хорош во взломе машин.

— Было бы здорово.

— Если ты спросишь меня, у тебя есть то, что нужно. Иметь мужество — это полдела в этой работе. Хэнк оставит тебя на конфискации машин на какое-то время. Далее он может поручить тебе заниматься расследованиями. Тогда ты можешь взмахнуть своей охотничьей кепкой и стать как Шерлок Холмс.

— Я не против.

— Ага.

Том остановился на светофоре.

Маккой посмотрел через плечо.

— Милые занавески, — он потянулся назад и коснулся их. — Бархат, — сказал он. — Действительно неплохие.

Затем он раскрыл занавески.

— Знаешь, что? У нас есть компания.

Повернувшись, Том заглянул в заднюю часть катафалка и увидел тусклые очертания гроба.





— Как тебе это? — сказал Маккой. Казалось, это забавляло его.

Тому было совсем не смешно. Его сердце бешено колотилось. У него затряслись коленки. Во рту стало сухо. Боясь, что его голос будет дрожать, он сделал глубокий вдох и громко сказал:

— Что будем делать? — его голос прозвучал лучше, чем он ожидал.

— Тебе бы лучше съехать на обочину. Хэнк вряд ли захочет держать труп у себя в гараже.

— Труп?

— Конечно. Ты ведь не думаешь, что гроб пуст, не так ли?

— Может быть, — сказал Том. Он действительно надеялся на это.

— Пустой он или нет, у нас нет никаких прав на гроб.

Загорелся зеленый свет светофора. Том проехал перекресток и остановился на обочине перед закрытым магазином бытовой техники.

— Что теперь? — спросил он.

— Выбора нет, Том. Мы должны отвезти гроб обратно к Урии.

— Что он делает здесь в это время ночи?

— Может быть, ранние похороны, кто знает.

— Боже.

Маккой тихо засмеялся.

— Тебя пугает поездка с трупом?

— Кого, меня? — Том притворно рассмеялся. — Нечего беспокоиться, пока он остается в гробу.

— Ага. Это было бы что-то, если бы он подкрался и схватил нас. Как они называют их, зомби?

Том кивнул.

— Когда-нибудь видел мертвеца?

— Нет.

— У тебя есть отличный шанс.

— Вы шутите.

— Ты ведь не трусишь, правда?

— Нет, но…

— Что скажешь, если мы поднимем крышку и заглянем?

— Мы не можем сделать это, — сказал Том, пытаясь не допустить страх в голосе.

— Почему нет? Кто об этом узнает?

— Это… это просто неправильно. Мы не должны дурачиться с тем, кто мертв.

— Если он будет недоволен, мы скажем ему, что сожалеем. Давай. Разве тебе не любопытно? Не каждую ночь получаешь шанс взглянуть на труп. Это пойдет тебе на пользу. Ты когда-нибудь слышал о брезгливом частном детективе?

— Нет, но…

— Посмотри, сможешь ли ты посветить на него.

Том повернул регулятор фар. Приборная панель засверкала. Он повернул регулятор еще. Раздался легкий щелчок, и над головой зажегся свет. Он оглянулся. Ряд огней на потолке отбрасывал желтоватое свечение на гроб.

Он был сделан из темного полированного дерева с блестящими ручками с каждой стороны.

— Мы не должны, — сказал Том.

Маккой подмигнул ему.

— Давай, Том.

Затем он опустил ящик с инструментами на пол. Он перелез через свое сиденье и полез к гробу.

Том застонал. Он представлял, как выпрыгивает на улицу и убегает прочь. Но если бы он сделал это, он бы никогда больше не смог смотреть в глаза Маккою.

— Ты так и будешь сидеть там? — спросил Маккой.

Развернувшись, он заерзал сиденье. На корточках он пробрался к гробу.

Маккой уже занимался откручиванием винтов вдоль крышки.

— Помоги мне, — сказал он. Том перерыл набор инструментов, нашел еще одну отвертку и пополз по другую сторону гроба.

Его сильно трясло. Он с трудом установил наконечник отвертки в головку первого винта, одной рукой взялся за лезвие, а другой крутил рукоятку. Винт вращался легко. Отвинтив его, он двинулся в сторону следующего.

Маккой усмехнулся.

— Десять баксов на то, что это парень.

— С чего вы взяли? — спросил Том.

— Ни с чего. Просто ставка всегда добавляет остроты. Как насчет этого? Шансы равны. Я говорю, что это парень, ты говоришь, что девчонка.

— Ну, ладно.

Они закончили с винтами. Маккой опустился на колени у подножия гроба, а Том во главе.

— Готов? — спросил Маккой.

— Готов.

Они подняли крышку и откинули ее в сторону. Маккой вдруг дернулся, словно его ударили в спину. Его крошечные глаза широко открылись.

— Твою мать

спутанные. На подбородке была щетина. Его глаза были закрыты, но рот раскрыт.

Глядя на него сверху вниз, Том почувствовал себя нехорошо.

Маккой тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха в легких.

— Вы в порядке? — прошептал Том.

Маккой провел рукой по своей лысой голове.

— Мужчина, — сказал он.

— Ага. Похоже, вы выиграли десять баксов. Теперь мы можем его закрыть?

Маккой покачал головой.

— Это… это… — его лицо вдруг побледнело.

Роман Сенчин

Том посмотрел на тело.

Петербургские повести

Глаза трупа вдруг раскрылись

© Сенчин Р., текст, 2020

Изо рта донесся тихий стон.

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Том отпрянул. Его голова ударилась о потолок. Он упал на колени и свалился к открытому гробу, когда тело приподнялось.

* * *





Маккой за один конец и Том за другой, они несли гроб по темной дорожке к входной двери Морга Грин Филдс. Маккой высвободил одну руку и нажал на дверной звонок. Внутри раздался звон.

Оборванный календарь

Они ждали.

Заскрёб в замке ключ, словно в мозгу кто-то стал ковырять шершавым стальным штырьком. С громким болезненным писком открылась дверь. Топтанье в прихожей, шуршанье полиэтиленового пакета. Снова писк двери, удар ее о косяк (не может никак, что ли, Наталья запомнить, что дверь просела и надо ее приподнимать, когда закрываешь?). Елена Юрьевна хотела подсказать, но та уже справилась. Замок защелкнулся.

Маккой снова позвонил.

Новые неприятные, резкие, раздражающие звуки: хлопок выключателя, шлепки сброшенных с полочки босоножек… Елена Юрьевна смотрит в сторону прихожей, оттуда желтоватый, теплый свет лампочки, там энергично и уверенно шевелится молодое красивое существо. Красивое, потому что молодое… Сейчас появится, войдет, наполнит комнату; Елена Юрьевна с нетерпением и страхом ждет.

Наконец, на крыльце зажегся свет, и дверь распахнулась. Худощавый мужчина смотрел на них запавшими глазами. На нем были пижама и халат. Его черные волосы были зачесаны назад, словно он расчесал их, перед тем как открыть дверь. Он нахмурился, увидев гроб.

В комнате полумрак, сгущаемый темной мебелью, потемневшими прямоугольниками картин на покрытых потемневшими обоями стенах. Окно почти все закрыто старинными, толстыми шторами, которые и недавняя стирка не смогла осветлить. Сквозь щель между шторами – холодная, синевато-белесая муть зимнего непогожего дня. Почему-то именно в декабре все дни кажутся непогожими. Даже когда ветра нет, когда тает снег, небо ясное – все равно чувство, что за окном, на улице, метель, солнце прячется в пластах плотных туч, все живое только и мечтает скорее, скорее спрятаться, укрыться в жилище, переждать, дожить до весны, хотя бы до нового года, а там сразу станет светлее, легче, теплее, там обязательно что-нибудь случится хорошее.

— Урия Стаббинс? — спросил Маккой.

– Я пришла, Елена Юрьевна! – объявляет Наталья, улыбаясь неприятной, лживой, юной улыбкой. Смотрит, заглядывает в глаза, ожидая чего-то, и, не дождавшись, интересуется: – Как чувствуете себя?

— Да. Что…?

— Мы забрали ваш гроб по ошибке.

Елена Юрьевна промолчала. Наталья пошла на кухню… Муж называл ее Еленочкой, Ёлочкой; сын – «мама, мамуля». А другие – чаще всего – сухо, делово: «Гражданка, товарищ, товарищ капитан, Елена Юрьевна». «Елена Юрьевна» – это и сотни ее студентов, несколько поколений, для которых она была строгим, беспощадным преподавателем, помешанным на своей биологии. Между собой они ее величали (она, конечно, знала об этом) – Гидра. Теперь и ее, Елену Юрьевну, и ее прозвище давно забыли – почти десять лет как не работает. Теперь приходится слышать ей в свой адрес презрительно-мягкое, особенно обидное из уст молодых женщин: «Бабушка!», «Садитесь, бабушка», «Может быть, без очереди пройдете, бабушка?», «Бабушка, в переднюю дверь лучше бы вам». На остановке, в магазине, на почте, в троллейбусе… Незаметно, вдруг, однажды Елена Юрьевна из статной, красивой, гордой, для многих грозной женщины превратилась в немощную, согнутую старуху, которую боится зашибить пустой коробкой грузчик, которую готовы пропустить без очереди, усадить на сиденье, пока не упала… Слово «бабушка» она ненавидела, и другие обращения были теперь ей неприятны, от них веяло холодом одиночества; хотелось, чтобы называли как-то по-родному, теплее.

— Боюсь, я не… — он отшатнулся от дверного проема, когда Маккой подошел к нему. — Что вы делаете?

– Наталья, не зови ты меня Еленой Юрьевной, – стараясь говорить громче, велела она. – Я тебе тетя. М-м… Тетя Лена.

— Несем его вам.

Едва зайдя в дверь, они уронили гроб на ковер. Урия начал разворачиваться, но Маккой схватил его.

Том отшвырнул крышку гроба. Он был пуст.

Племянница в четыре раза моложе ее, ей девятнадцать, да и племянницей она может считаться с большой натяжкой. Скорее внучка – дочь дочери сестры…

— У нас для вас сюрприз, — сказал Маккой вырывающемуся гробовщику.

– Хорошо, тетя Лена! – легко согласилась Наталья; она разбирала на кухне продукты, хлопала то дверцей шкафчика, то холодильника, то хлебницей; ответила приподнято, с готовностью и со скрытым равнодушным согласием: как хотите, можно и так, если вам так приятнее.

Через входную дверь шагнул блондин в джинсах и грязной синей рубашке.

И Елена Юрьевна вспомнила, что уже раза два-три просила племянницу об этом, но та, видимо, забывала, возвращалась к холодному – «Елена Юрьевна».

— Что ты собирался сделать? — спросил Маккой Стаббинса. — Похоронить его заживо? Ты подонок. Он просто пытался делать свою работу, а ты пытался убить его.

«Действительно, какая я ей тетя. Тетя – слово мягкое, сладкое, а я… Пирожков с повидлом не стряпала, не нянчилась с ней. Какая я тетя… Так, чужая, ворчливая бабка…»

— Я поймал его прошлой ночью, — закричал Стаббинс. — Он пытался угнать мой катафалк!

– Наталья, электричество погаси в коридоре! – И хотела добавить: «Не тебе же, конечно, платить!» Пересилила себя, не сказала.

— Не угнать, — сказал Маккой. — Изъять его за неплатеж. Ты должен был оплачивать счета.

Племянница вернулась в прихожую, на ее лице старуха заметила вспышку досады. Понятно… Этого и следует ожидать. Она просто терпит, мучается и терпит, понятно ради чего… Что ж, дотерпит, недолго уже…

Бимис остановился перед Урией. Его кулак ударил тощего человека в живот.

– Кушать будете? – спросила Наталья. – Я суп разогрею тогда.

Урия свалился на пол.

– А ты? – через силу, стараясь притушить разрастающуюся обиду, проговорила Елена Юрьевна.

Том наблюдал, как Маккой и Бимис подняли задыхающегося мужчину. Они бросили его в гроб. Бимис удерживал его, в то время как Том и Маккой подняли крышку и поставили ее на место. Это приглушило крики Урии.

– Да я не хочу…

Ухмыляясь, Бимис сидел на крышке, пока Том и Маккой привинчивали ее.

– Не хочешь…

— Идем, — сказал наконец Маккой. — Мы оставим его так на некоторое время, а потом позвоним кому-нибудь, чтобы его выпустили.

Дышать было тяжело, слова выходили с трудом; и голос прерывался и дрожал, одна темная мысль наплывала на другую, догадки превращались в уверенность. «Она и ела-то со мной за эти два месяца – по пальцам пересчитать. Конечно, любой аппетит пропадет… на меня глядя».

— Да, но сначала мы позволим ему попотеть, — сказал Бимис.

– И я тоже не буду. Не хочу, – твердо и четко бросила Елена Юрьевна, повернула лицо к окну, смотрела на полоску сгущающейся сини между шторами.

Трое мужчин оставили гроб внутри Морга Грин Филдс и шли по прохладному ночному воздуху к ожидающему катафалку. Маккой хлопнул Тома по спине.

Скорее всего, да нет – естественно, Наталья сейчас пожмет плечами, раздраженно цокнет языком. Не понимает она, мол, этих старушечьих капризов… Ну, пусть, пусть. Все останется ей, все ведь это теперь ее, а она, Елена Юрьевна, точнее – то, что от нее осталось еще, – лишний, никому не нужный предмет, требующий пока ухода и внимания, и хочется его выбросить прочь, чтоб не мешался, не раздражал. Что ж, понятно… И ей хотелось выкрикнуть в отчаянии: «Ну куда мне деться?! Скажи!» И просить племянницу потерпеть, дать умереть в своем углу… Вот тогда пусть и отдыхает, хозяйничает, распоряжается всем.

— У тебя есть то, что нужно, приятель. Мужество.



Потекли одна за другой частые слезы. Долго блуждали по бороздам морщин и наконец, добравшись до подбородка, капали на старый, но крепкий, толстый халат. Он помнил ее другой, этот халат, совсем другой, да и сама она помнила, представляла себя сильной, здоровой и в сорок пять лет сводящей мужчин с ума, недоступной, обворожительной. Совсем ведь недавно было. Было… А теперь как?.. Каждое утро приносит с собою темную пустыню нового напрасного, холодного дня. Сколько еще впереди таких дней? Отравленных, лишних, сулящих только боль и напрасное ожидание конца-избавления.

Richard Laymon — The Hearse (1985)

Елена Юрьевна попыталась остановить слезы, от этого они побежали сильнее. Рванулось из изорванной, забитой горькой таблеточной слизью груди рыдание. Старуха одной рукой схватилась за лицо, сжала губы и нос, другая рука тянула из кармана халата платок.

Перевод 2014

Выскочила из кухни племянница.

– Что? Что с вами, Елена Ю?.. Тетя Лена… Воды дать?

– У… уйди… Сейчас прой… пройдет, – задыхаясь, сквозь спазмы хрипло выдыхала она. – Уйди… Успокоюсь.

Наталья развернулась, ушла. Принесла чашку с водой. Елена Юрьевна, трясясь, выбивала из пузырька в маленькую стопочку по капле корвалол.

– Не надо, теть Лена, вам нельзя волноваться. Что случилось? Я что-то не так?.. – Наталья присела перед нею на корточки, смотрела своими блестящими, красивыми глазами, собравшись выслушивать от старухи упреки и оскорбления, готовая к ним как к неизбежному составляющему ее обязанностей. Ведь старухе никак без упреков и обидных слов – обидно, что вокруг продолжается молодая, веселая жизнь, но она не для нее теперь, она против нее. Она, как сильный птенец – выпихивает ослабевшего из гнезда.

– Торшер, может, зажечь? Что вы впотьмах…

– Иди, Наталья, там… почитай иди.

Оставшись одна, Елена Юрьевна отвалилась на мягкую спинку дивана, несколько минут сидела глубоко дыша, закрыв глаза. Лекарство подействовало, стало легче. Она немного успокоилась. Сердце, затрепетавшее было, когда рвалось рыдание, теперь билось ровнее, не толкалось к горлу, не падало в мертвую бездну, сжавшись от боли. Оно стучало, удар за ударом, стучало немного хрипло, как маятник в старых, давно не чищенных часах. С каждым ударом цепь с грузиком на конце опускается ниже, ниже; кажется, что цепь бесконечна, что грузик будет вечно опускаться и не достигнет упора. Все устало, всему хочется отдыха, а его нет, и жизнь теперь – наказание, каждый день словно пытка. Остается ждать, сидя вот так на диване, тупо глядя в темноту, ждать. Проклинать себя, очередной рассвет, сильных, молодых, распускающихся, как большие цветы, людей.

Елена Юрьевна поползла взглядом по комнате, надеясь найти что-нибудь, чем можно отвлечься, убить хотя бы несколько невыносимо тягостных минут.

– Наталья.

Появилась Наталья.

– Подай мне ящик тот вон, белый… с карточками.

– Какой же он белый? – робко не согласилась Наталья, поднимая стоящий под книжным стеллажом металлический ящик. – Скорей серебристый…

Эмаль на ящике когда-то была белой и яркой. Елена Юрьевна хорошо помнила, как красила его белой краской. Помнила этот ящик и новеньким, разноцветным, веселым – отец однажды принес его, он был полон халвы. Большой куб жирной, душистой халвы. На вкус – чуть с горчинкой… Потом ящик приспособили под муку, потом в нем держали клубки шерстяных ниток, еще позже и теперь – хранились фотографии. Со временем разноцветная раскраска отшелушилась, появилась чернота изъеденной временем жести, и Елена Юрьевна решила покрасить его. Вот и эта краска хоть пока держится, но потемнела; теперь лишь по памяти можно видеть ее белой, для постороннего же человека ящик серый, неотмываемо пыльный…

Елена Юрьевна приняла его, поставила себе на колени. Племянница стояла рядом, ожидая чего-то. Хотела, наверное, услышать «спасибо» или исполнить еще какую-нибудь просьбу. Или что?.. Нет, Елена Юрьевна не могла благодарить, не могла посадить ее рядом и показывать заветные фотокарточки, – она все больше и больше, и не понимая сама, за что именно, злилась на племянницу, ее присутствие раздражало, лишало последних сил…