Черноволосый ухмыльнулся.

— Она прислала письмо с гонцом, дней пять назад. Очень короткое. Только твое имя, приметы — и что тебе может понадобиться помощь. Я гадал, как тебя отыскать… но тут ты нашлась сама.

— Но откуда ты ее знаешь? Ты тоже…

— Нет, к вашей службе я отношения не имею. Просто… случайно познакомились года два назад. Он явно не желал распространяться на эту тему. — Не знаю даже, как она выяснила, где меня искать. Впрочем, от этой проныры можно ожидать чего угодно…

— А Месьор в курсе? Конан кивнул.

Кто бы сомневался… И это многое объясняет!

Ладно, оставим пока эту тему, решила Палома. Кто знает, как многое ему, действительно, известно о делах немедийской тайной службы. Кстати, интересно, было ли у Ринги что-нибудь с этим красавцем-варваром? В отличие от подруги, Палома не слишком интересовалась мужчинами, однако была и не настолько слепа, чтобы не заметить, насколько привлекателен синеглазый киммериец. Готова поставить жалование за полгода, Ринге он разбил сердечко!..

Словно прочитав ее мысли, северянин улыбнулся:

— Как она поживает? И Мораддин?..

— У Ринги все хорошо. А никакого Мораддина. я не знаю.

— Ну как же?! — он был искренне удивлен. — Hевысокий такой крепыш, мозгов хватит на десятерых, и язык острый, как жало…

Под это определение подходили слишком многие, однако человека с таким именем Палома не знала, что еще раз и повторила своему собеседнику. Впрочем, ее отношения с немедийской тайными службой были весьма специфичны: кроме Ринги она не общалась ни с кем, и все задания получала от нее лично. Так что в этом не было ничего удивительного.

— А что ты делаешь для них? — поинтересовался Конан.

Палома задумалась. Все, что она скажет сейчас, станет известно Грациану. Как многое она может рискнуть открыть ему? Хотя, если уж он знает, что в Коршене она готовилась исполнить роль наемного убийцы…

— Все, что придется, — наконец пожала плечами наемница. — За что лучше платят…

— Правильный подход. — Варвар одобрительно кивнул. — Хотя не думаю, что с тобой все так просто.

— Ни с кем не просто… — Она усмехнулась. У северянина, несмотря на грубоватую внешность и манеры, был острый взгляд, и в глазах светился ясный, живой ум. Молод, но далеко пойдет, сказала она себе. И в свою очередь поинтересовалась:

— Ты говорил, что кроме тебя на службе у Месьора нет других наемников. А кто же тогда остальные? И — кто ты такой?

— Вольный бродяга. Наемник, вроде тебя. Я родом из Киммерии, но давно уже мотаюсь по свету. Что же касается тех, кто служит Грациану… Их отцы и деды служили правителям Коршена. Все они с рождения получали то же воспитание, что и дети правителя. Логика, риторика, поэтика… Ну, и боевые искусства, конечно Славные парни — увидишь, когда познакомишься с ними поближе! Преданность у них в крови потому их и зовут кровниками.

— Хм… — Наемница попыталась представить себе эту систему — отважных бойцов, привязанных к своему господину с рождения. Умных, верных, не мыслящих для себя иной жизни, кроме службы графам Коршенским… — Занятно тут у них все устроено.

— Было устроено. Раньше.

— До… графа Лаварро? Стражник кивнул.

— А в чем соль истории? Как он, вообще, пришел к власти?

— Обыкновенно. — По сдержанному тону Конана было видно, чти эта тема не доставляет ему особого удовольствия. И все же говорить он не отказывался. Как видно, Грациан решил, что ей следует это узнать. — Был Маргелий, старый граф, бездетный. Паллий, сын его младшего брата был объявлен наследником. А Лаварро женился на Паллие, единоутробной сестре, которая стала матерью Месьора. Выскочка-аргосец, совершеннейший никто. Не будь она в тягости, никогда бы ему не получить ее руку. А так… В Коринфии внебрачный ребенок считается для женщины наихудшим позором. Даже при всех деньгах п положении графа, ему не удалось бы сбыть ее с рук. Тем паче, ходили слухи насчет того, кто мог быть…

— Отцом ребенка?

— Да. Но об этом я не стану говорить. К чему Порочить мертвецов!

К тому же, какое значение могли иметь дела сорокалетней давности? Палома и без того уже могла предсказать, что было дальше.

— Трагический несчастный случай, да? Погибли все, кроме Лаварро, его супруги и младенца Месьора? Он стал при ней регентом, затем она отреклась от власти в его пользу. Так?

— Все верно. — Конан задумчиво уставился на проплывающие в вышине облака. — Только в ту пору Месьор еще не родился — так скоро все случилось. Иначе уже он был бы объявлен наследником, и отречение Паллии никому бы ничего не дало…

— Ты ведь не так давно у него на службе — но, похоже, многое успел узнать. — Про себя она отметила, с какой симпатией Конан говорит о Грациане, и это невольно повысило ее уважение к Месьору. Насколько она знала людей типа этого киммерийца, они не дарили свою преданность кому попало.

— Я любопытен. — Варвар засмеялся. — здесь, в Коршене, творятся интересные дела. Узнаешь сама, когда поживешь тут чуть подольше…

Свежий ветерок трепал волосы мужчины и женщины. Аромат жасмина и шиповника прият но щекотал ноздри. Надо будет все же попросить, чтобы прислали портниху, нужны будут платья, не к месту вдруг подумала Палома. Взгляд ее упал на недописанное письмо.

— Что еще хотел Месьор, чтобы я узнала тебя сегодня?

— Он сказал, ты можешь спросить о расстановке сил в городе.

Наемница качнула головой.

— Нет, об этом я предпочту узнать от других.

— Тогда… это все. — Конан изобразил огорчение. — Он сказал, что едва ли ты пожелаешь испробовать на мне свои женские чары. Я, признаться, все же надеялся на это…

От неожиданности Палома хихикнула, совсем по-девически, и сразу стала выглядеть подростком лет пятнадцати; она и не догадывалась, как хороша в это мгновение… И как любуются ею чьи-то глаза из-за зеленой изгороди.

— Никаких шансов, — поддразнила она киммерийца. — Ведь с тобой даже если начать целоваться, ты и то будешь бегать к Месьору за указаниями!

— Ну, еще чего! В этом я и сам соображаю неплохо! — Северянин явно оскорбился. — Хочешь проверить?

— Ни за что, — отчеканила она.

…Как ни странно, расстались они почти приятелями.

* * *

— Клянусь Небом, Меттерианор, если бы твой язык был хоть на четверть таким длинным, как твое имя, ты был бы куда более приятным собеседником!

Но на эту реплику Паломы, равно как и на все предшествующие, в ответ раздалось лишь нечленораздельное бурчание.

— Тебе, должно быть, от зевоты скулы сводит, если вдруг посмотришь в зеркало, — не унималась наемница, которая словно задалась целью за время их прогулки довести своего провожатого до белого каления. — Потому что в нем ты видишь самого скучного человека на свете!

— Не смешно, — неожиданно отозвался карлик. Так он все-таки умеет говорить! От неожиданности Палома даже споткнулась и растянулась бы на мостовой, если бы Меттерианор не подставил ей вовремя руку. — Смотри, куда идешь, женщина!

— Меня зовут Палома, к твоему сведению, — оскорбилась она. — И я, кстати, называю тебя по имени.

— Верно. Только потому я и разговариваю с тобой. Все прочие самки норовят обозвать меня Метти или малышом…

Самки, ну надо же!.. У Паломы готов был сорваться с языка резкий ответ, и все же она сдержалась. Этот человечек мог быть очень опасным врагом — у нее были причины так полагать. И кроме того, кто она такая, чтобы судить несчастного уродца? Стоит лишь представить себе его жизнь: наверняка, у него имелась масса причин ненавидеть окружающих.

…Как и было обещано, Меттерианор явился за ней ближе к восьмому колоколу, когда уже совсем стемнело, чтобы проводить на встречу с Гарбо. Наемница не стала спрашивать, куда они идут. И без того ясно было, что в какой-нибудь воровской притон.

Неузнаваемая в своем мужском платье, с волосами, спрятанными под капюшон плаща, она чувствовала себя на улицах города совершенно спокойно. Конан даже выделил ей короткий меч и пару метательных кинжалов — поразительное доверие со стороны Месьора! Впрочем, она не сомневалась, что за ними следят его люди, которым дан приказ не спускать глаз с пленницы. До пятого колена, включая женщин и младенцев… — она хорошо помнила слова северянина. Так что мысль о побеге хоть и мелькала порой, но скорее так, по привычке, не всерьез.

Однако, благодаря своему спутнику, у нее не было никаких шансов остаться незамеченной, если кому-то еще вздумалось бы проследить за ними. Карлик с тем же успехом мог нести штандарт своего хозяина… Что это, небрежность с его стороны, или расчет? В первое Палома не верила. Грациан не допускал небрежностей. Но зачем ему нужно, чтобы в городе знали о том, что кто-то из его людей встречается с одним из коршенских «черных баронов»? Не удержавшись, она спросила об этом Меттерианора.

— Не имеет значения, там, куда мы идем, — загадочно отрезал тот. — Тебе — опаснее. Спрячь волосы!

Рука ее послушно дернулась заправить выбившуюся прядь. Что ж, могло быть только одно место, где женщина привлечет к себе больше внимания, чем карлик-уродец. Она хмыкнула. Будем надеяться, Гарбо не воспримет ее появление там как намек…

— Последний вопрос, — прошептала Палома, когда они с широкой торговой улицы, совершенно вымершей с наступлением ночи, свернули в оживленный квартал, где все двери были откровенно выкрашены красным… что лишний раз подтвердило ее догадки. — Скажи-ка, не случилось ли чего-нибудь важного на коршенском Дне за последнюю, скажем, седмицу?

Карлик подозрительно покосился на нее из-под густых черных бровей.

— Тебе-то что до того?

Ну, с нее было довольно дерзостей!

— Отвечай на вопрос! — прошипела наемница. И человечек ощутимо дернулся — почувствовал, как незащищенную шею кольнуло острие ножа. — Я была вежлива с тобой, Меттерианор.

— Ладно, ладно, убери… — Он не был испуган. Скорее даже, в голосе звучало уважение. — Был тут небольшой переполох три дня назад. Кто-то поджег дом Тусцеллы, это один из троих Старших в Нижнем Коршене. Но хитрый лис сумел выбраться. А так — немало его народу сгорело заживо. Полыхнуло сразу — болтают даже, без колдовства не обошлось.

— Хм. — Палома нахмурилась, одновременно отталкивая какую-то чересчур ретивую шлюху, пытавшуюся затянуть «молодых господ поразвлечься». — Узнали, кто за этим стоял?

Карлик покачал головой.

— Нет. Иначе тут уже такая бойня бы началась… Нам сюда. — Он указал на неприметную дверь с облупившейся алой краской.

— Дешево как-то… — Палома подчеркнуто скривилась. На самом деле, мозг ее сейчас работал с бешеной скоростью, оценивая то, что сообщил коротышка, и сопоставляя это с уже известными фактами. М-да, бедняга Гарбо… — Неужели у слуг Месьора не хватает денег на бордели побогаче?

Но у Меттерианора уже, как видно, прошел приступ болтливости, он вновь вернулся к обычному бурчанию. Последним его наставлением, прежде чем они переступили порог, было:

— Милалу попросишь.

— А деньги?

— Заплачено…

И постарайся получить удовольствие, — со злой усмешкой сказала сама себе Палома.

* * *

Милала, оказавшаяся толстой шемиткой с потертой физиономией и ничего не выражающим взглядом чуть раскосых глаз, безмолвно повела «клиента» наверх по отчаянно скрипучей лестнице. По крайней мере, ни одна собака не подберется незамеченной, оценила Палома.

Карлик остался в нижнем зале, где гостям предлагали вино и танцевали под бубенный разнобой три костлявые девчушки в странных нарядах, должные, видимо, изображать кхитайских наложниц. Танцовщиц было едва ли не больше, чем зрителей…

Убогое заведение. Ей до сих пор не доводилось бывать в борделях, но почему-то она представляла себе нечто утонченно-порочное, место, где разврат возведен в ранг искусства… Какой ужасный обман!

Задумавшись, она едва не воткнулась носом в жирную спину Милалы.

Остановившись, перед дверью, та низко поклонилась:

— Прошу сюда, молодой господин.

— Войди первой, — сухо велела наемница.

Ничему не удивляющаяся шемитка молча повиновалась. И лишь убедившись, что здесь нет никакой ловушки, Палома последовала за ней.

— Распорядиться насчет вина, господин? — спросила шлюха уже с порога: ей явно был дан приказ ни мгновения лишнего не задерживаться в этой комнате.

— Нет, ступай.

Та исчезла мгновенно. Палома выждала, пока проскрипят все пятнадцать — сосчитала! — ступенек лестницы, и окликнула:

— Выйдешь сам, или станем в жмурки играть? Только ведь я искать буду вот этим… — Она подкинула на ладони метательный нож.

Несколько мгновений висело молчание, и девушка уже подумала, что ошиблась…

— Велико было искушение проверить твою меткость — но не стану рисковать. — Гарбо выскользнул из-за полога кровати — единственного предмета меблировки в крохотной комнатке. — Здравствуй, сестричка.

— Здравствуй и ты, брат.

Они смерили друг друга взглядами — почти как тогда, перед поединком.

— Мне нужна твоя помощь, — коротко произнесла она.

Коринфиец выглядел расстроенным.

— Вот так сразу, с ходу? Никаких тебе братских объятий, поцелуев, ни даже «Гарбо, дорогой, как твои дела»?..

— Целоваться будешь с Милалой. А дела твои мне и без того известны. Поздравить не с чем.

— Это верно. — Гарбо вмиг помрачнел, напускную веселость как рукой сняло. — Какая-то тварь нас продала. Хорошо еще, что эти ублюдки не знали точно, кто их нанял. Иначе…

Палома понимающе кивнула, присаживаясь на краешек широкого ложа. Коринфиец примостился с другой стороны.

— Что ж, значит походишь еще какое-то время третьим. Не все сразу…

Гарбо скривился.

— Умеешь ты утешить, нечего сказать!

— Не взыщи. — У Паломы хватало и своих проблем, сочувствовать вору она не собиралась. Сам виноват — если уж замышляешь расправиться с конкурентом, будь любезен подготовиться как следует. Поджечь дом — это же надо было удумать такое! Более ненадежный план и представить трудно…

— Ладно, зачем звала? — До Гарбо, похоже, дошло, что соболезнований от наемницы ему не дождаться. — Может, выпить хочешь?

— Нет. И тебе не советую. Пить надо, когда Победу празднуешь. А неудачу вином заливать — последнее дело!

— Суровая ты… — Однако глаза его неожиданно потеплели. Как ни странно, но жесткость Паломы, похоже, оказала на коринфийца целительное воздействие. — Так что я могу для тебя сделать, сестра?

— То самое, о чем мы с тобой тогда говорили. Помнишь, немедиец с улицы Горшечников по имени Скавро. Якшался, как выяснилось, с огромной толпой народа, странно, что у вас о нем никто не слышал. Мне нужно узнать о нем как можно больше. И самое главное — последние дни. Что он делал, кто к нему ходил. До последних мелочей.

Гарбо задумался.

— Непростое дело. Вот если бы украсть что…

— Это я и без тебя могу. — Палома хмыкнула, вспомнив былые деньки в Заморе. — Но тут дело потоньше. Аккуратно нужно ступать, чтобы воду не взбаламутить. Да, и вот еще что… — В мозгу ее внезапно вспыхнула мысль. — Пусть кто-нибудь обойдет все окрестные лавки. Я хочу знать, что он покупал.

— Зачем?!

Она пожала плечами. Так, интуиция, неоформившаяся догадка.

— Просто сделай, что я тебя прошу, ладно?

Коринфиец ответил не сразу. Бросил на девушку оценивающий взгляд. И наконец вымолвил задумчиво:

— А ведь я не в долгу перед тобой, Оса. Она поняла намек.

— Знаю. Все будет оплачено. Назовешь сумму.

— Это само собой. Но я о другом. Палома мгновенно ощерилась.

— О чем же? Ты ведь не так глуп, чтобы нанеся, что я расплачусь собой!

— Это худшее, что я слышал за свою жизнь! Бессердечная!.. — Черный барон заломил руки, вскинул брови с выражением самого непритворного горя — но тут же сменил тон. — Нет, если серьезно, ты восхитительная женщина, и меня больно ранит твое равнодушие к моим мужским достоинствам… Однако я хочу, чтобы ты расплатилась чем-то куда более ценным, чем твое роскошное тело…

— И что же это такое? — Палома была сбита с толку.

— Твои мозги.

— Ты… — Она не смогла сдержать смеха. — Ты хочешь их вылущить, как горошину из стручка?

Съесть на завтрак, в надежде, что поумнеешь. Не поможет, дорогой, мне жаль тебя огорчать! Гарбо засмеялся тоже.

— Ты безжалостна. И умна. Ты ведь уже поняла, что мне нужно, правда?

— О, да.

— Мне бы не хотелось встревать в ваши дрязги…

— Но ты уже сделала это.

Верно, в тот самый миг, когда побраталась с ним волком. Когда решила обратиться к нему за помощью. Он наложил на нее долг чести — и Палома уже не могла отступить. Он поймал ее в ловушку.

— Ладно. Помоги мне с моим делом. Потом — я подумаю, что нам предпринять с твоим. Все равно нужно время, чтобы Тусцелла успокоился. Первое время после покушения они все будут слишком настороже.

Темные глаза коринфийца расширились, когда он понял, что ей известно даже имя его врага.

— Воистину, ты — дар богов, Палома, — пробормотал он в восхищении.

Наемница усмехнулась.

— Дары богов опасны для смертных, брат. Будь осторожен.

— Я всегда осторожен… — Он задумался, что-то прикидывая про себя. — Не ищи меня больше. Я найду способ тебя известить, как только узнаю что смогу про твоего немедийца.

— Тогда — до встречи. И да пребудет с тобой удача. — Она поднялась, поправляя волосы, и направилась к двери.

— Удачи и тебе, сестра…

* * *

Как и обещал Грациан, на следующий день Палому ждала еще одна встреча.

После всех этих проныр-коринфийцев, слишком умных для собственного блага, Эрверд Четыре Руки показался Паломе истинным благословением. Его радость при встрече была незатейлива и искренна, как глоток родниковой воды, а когда он поклялся наемнице, что в благодарность за подаренную свободу готов сделать для нее все, что угодно — то он имел в виду ровно то, что сказал, не больше и не меньше, без уже опротивевших ей двойных смыслов, намеков и торговли. Помилуй Небо, а ведь когда-то туранцы казались ей самым хитрым и лукавым народом на свете. Да один коринфиец на медный сикль купит десяток туранцев, и еще сдача останется!

Больше всего ей хотелось бы провести с заморийцем день-другой, пошататься по городу, как в старые добрые времена — по Асгалуну, навести, пару кабаков, пометать ножи на спор, может быть, заглянуть в оружейную лавку, прицениться к лошадям на ярмарке… в общем, насладиться всеми этими простыми радостями, которые так давно сделались ей недоступны. Увы. Увы. Во славу прошлых деньков они откупорили и саду кувшин розового коринфийского из запасов Месьора, но доброй пирушки не получилось. Эрверд начал было орать какую-то непристойную песню, но осекся на втором же куплете, пожал плечами. Середина дня, да еще дорога впереди — какое уж тут веселье?..

Провожая его на конюшню, Палома клятвенно пообещала приятелю, что по его возвращению они все же устроят кутеж, да такой, что в Коршене еще три года будут чесать языки… Звучало фальшиво. Она могла лишь надеяться, что Эрверд, простая душа, не расслышит.

Он тревожился за нее. Единственный из всех, пожалуй.

— Может, сказать этой твоей Ринге, во что ты тут влипла? Пусть поможет, отпишет сюда в Коршен, что ли?

Но Палома настрого запретила ему делать это. Во-первых, вмешательство бельверусских властей ничего не даст, для коринфийских судей их слово весит меньше пушинки. Во-вторых, Ринге хватит и без того забот, со всем тем, что она сообщает про Скавро.

— Ты, главное, постарайся обернуться поскорее. И поосторожнее там, в пути… Через десять дней буду ждать тебя обратно!

Сноровисто седлая жеребца из конюшни Месьора, которого хозяин утром любезно согласился выделить гонцу, Эрверд сосредоточенно кивнул.

Дороги на западе последние годы не отличались надежностью. Бандиты нападали стремительно, убивали, грабили, жгли… и исчезали, растворяясь в горах и лесах, точно дикие призраки, порожденные самой Ночью.

Спасения от них не было. Ни коринфийские, ни немедийские власти не желали оголять границы, посылая отряды для охраны дорог. Преступная глупость, по мнению Паломы — но кто спрашивал ее мнение?!

Вместе с Эрвердом, ведя на поводу жеребца, она прошла до ворот, запиравших огороженный внутренний двор-сад и многочисленные пристройки.

Эта задняя часть Дворца, включавшая также два боковых крыла, и служила, собственно, жилищем Месьору… все, что осталось ему от владений предков. Передняя — самая роскошная и парадная часть, где разместилась тюрьма, — принадлежала ныне городу… и Паломе уже довелось повидать, во что ее превратили.

Интересно, что должен чувствовать калека, ежедневно созерцающий это располовиненное здание, намеренно изуродованное, испохабленное, словно в насмешку над его предками и над ним самим?

Хорошо хоть, у Месьора хватало денег, чтобы оставшуюся часть поддерживать в относительном порядке… да и то следы запустения исподволь виднелись повсюду, точно зловредная плесень, от которой нет спасения в сырость.

…На глазах у подозрительно косящегося на странную парочку стража, Палома обняла своего гонца, в последний раз повторяя ему все наставления. Тот, зараженный, как видно, ее нервозностью, не нашел в себе даже сил для прощальной шутки, и только махнул рукой.

— Ты это, Оса… поосторожней тут. Я послушал, чего ребята болтали, там, в камере… Змеиное гнездо, одним словом. Поосторожней!..

Наемница сосредоточенно кивнула.

— Возвращайся поскорее!

Она не стала лишний раз напоминать заморийцу, как многое для нее будет зависеть от его благополучного возвращения и от тех вестей, что он привезет. Именно поэтому она не решилась довериться никому из слуг Месьора, хотя тот настойчиво предлагал своих гонцов. Нет уж. Она верит только своим!

Дождавшись, пока стук копыт по мостовой затихнет в отдалении, Палома развернулась и, не глядя по сторонам, направилась обратно. На душе было скверно, дурные предчувствия грызли сердце, точно мыши — сухую корку… но, хвала Небу, в саду еще, кажется, оставалась початая бутыль вина…

Глава V

— О город воров! Немедленно оставь мой кувшин в покое! Где тебя учили приличиям, парень?

Лукавые голубые глаза воззрились на девушку поверх глиняной кружки, по самый ободок наполненной отборным розовым вином… тем самым розовым!

— Твое здоровье, прекраснейшая! — Человечек в потрепанной малиновой тунике, нахально развалившийся за ее столом, единым глотком осушил кружку. — Вот видишь, и бедным скульпторам не чужды хорошие манеры…

А, то-то лицо показалась ей знакомым. Месьор не счел нужным их представить друг другу, но она видела этого хорька в саду, сосредоточенно уродующего какую-то мраморную глыбу.

— Я сказала, оставь кувшин в покое, — хмуро велела ему наемница, заметив, что голубоглазый вновь потянулся за вином, и, подумав немного, пылила остатки во вторую кружку. Пить ей не хотелось — но не оставлять же ему! — Что тебе от меня нужно?

Как она и надеялась, резким тон оскорбил хорька. Тот обиженно вздернул брови.

— Твоим самомнением можно на ночь укрываться! Это ты ко мне пришла, а не я к тебе. Я-то просто наслаждался прекрасным деньком, потягивал винцо…

— Которое не тебе принесли.

— И что с того? У кувшина на пустом столе нет хозяина, разве не знаешь? Первая заповедь…

Типаж был ясен. Гуляка и пьяница, любитель покутить за чужой счет — но при этом далеко не глуп. Паломе немало таких встречалось на жизненном пути. Рано или поздно собственное разгильдяйство и ни на чем не основанная самоуверенность доводили их до беды, и сердобольным друзьям, проклиная все на свете, приходилось за уши вытаскивать «героев» из очередного дерьма. А те, едва отряхнувшись, как жизнерадостные щенки, бодро устремлялись вперед по жизни, свято уповая на то, что и в следующий раз беда их непременно минует…

Но у каждого кувшина рано или поздно находится хозяин.

Почувствовав напряжение, скульптор смущенно шмыгнул носом.

— Знаешь, я терпеть не могу, когда на меня кто-то сердится. Это отравляет мне настроение. Давай начнем сначала, не возражаешь? Может со второго захода у нас лучше получится?.. — Он встал, держась за столешницу (сказывалось выпитое под жарким солнцем вино), церемонно поклонился. — Мое имя — Тальер Камнерез, любезная госпожа. Всегда к твоим услугам. Скульптуры, идолы для святилищ и домашних молелен, камеи, надгробия…

— Вот-вот, особенно последнее!

— Ничего забавного не вижу — для женщины, которой жить-то, возможно, осталось не больше одной луны. Самое время позаботиться о надгробии, не находишь? Или у тебя совсем нет денег?

Последнее предположение привело скульптора в отчаяние. Комично округлив глаза, он уставился на наемницу. Та несколько мгновений колебалась, не перерезать ли маленькому ублюдку горло, но…

Палома усиленно пыталась сохранить серьезность — и все же ей это не удалось. Она расхохоталась, с наслаждением ощущая, как отлетает прочь тяжесть этого дня и смурная завеса развеивается в дым.

— Хорошо, — послышался голос у нее за спиной. — Месьор сказал, если тарантиец до сих пор жив и здоров, то госпожа Удача явно на его стороне. За это стоит выпить!

Приветственно хлопнув скульптора по плечу, над ними навис Конан. Палома чуть отодвинулась, чтобы взглянуть на него снизу вверх. На стол северянин осторожно опустил пузатый глиняный кувшин.

Затем стражник махнул рукой, все так же не дожидаясь приглашения, и темнокожий раб выскользнул из-за зеленой изгороди, торжественно волоча третье кресло. За ним показался еще один — с подносом, где высилась гора спелых фруктов, какие-то легкие закуски и серебряные кубки.

Палома с подозрением оглядела все это великолепие.

— По какому поводу пир?

Тальер, не мучаясь излишними сомнениями, с жадностью накинулся на еду, повелительным жестом ткнув в свой бокал, который тут же был наполнен до краев.

— Разве для этого нужен повод? Радуйся жизни, пока можешь, таков мой девиз!

— Отлично сказано, — поддержал его Конан, выжидательно косясь на Палому. Та пожала плечами и крохотным серебряным ножиком аккуратно принялась нарезать на дольки яблоко.

— Сколько всего стражников на службе у Месьора?

Этот неожиданный вопрос явно застал северянина врасплох.

— Восемнадцать, — ответил он наконец.

— Тогда, во имя Неба, почему я все время вижу тебя одного?

Скульптор захохотал.

— Вот, медведь, уела она тебя! А ты-то считал себя неотразимым… Ну, скажи честно?

В глазах киммерийца мелькнула тень досады.

— Уж не чета тебе, комар! Вспомни, кто в «Серебряной луне» получил подносом по голове от танцовщицы?

Тальер замахал руками, обвиняя приятеля в подлых интригах и покушении на его славное имя, на что Конан тут же поспешил с новыми подробностями давней истории… Палома с все возрастающим недоумением следила за этой перепалкой. Что общего может быть у проныры-камнереза с воином-северянином? В их дружеской болтовне не чувствовалось притворства, хотя ее по-прежнему не оставляло подозрение, что вся эта сцена затеяна специально для нее. Но с какой целью? Или просто Коршен со своими постоянными заговорами потихоньку сводит ее с ума?

Наконец, словно лишь сейчас вспомнив о присутствии девушки, стражник обернулся к ней.

— Кстати, Месьор распорядился насчет швеи. Она будет ждать в твоих покоях до вечера.

Отлично. Скромный дорожный гардероб, который был у нее с собой, явно не подходил для Дворца, так что Палома оценила заботу своего гостеприимного хозяина. Знать бы еще, что стоит за этой щедростью…

— Как я смогу отблагодарить Месьора за заботу?

— О! — Маленький скульптор поспешил наполнить ее кубок. — Наш господин щедр с теми, кто исполняет его волю. Он дал мне приют и возможность творить, когда злодейкой-судьбой я был низвергнут на самое дно… доброта его, воистину, не знает границ. Хотя, видит Митра, порой он расточает ее на недостойных!

— Ты — жалкий завистник, Тальер, — засмеялся Конан, заговорщически улыбаясь Паломе. — Ему, видите ли, хочется быть единственным… Но, Кром свидетель, Ниано не так уж плох, что бы ты ни говорил о нем!

— Ниано? Кто это?

— Пф-фу! — Подвижная мордочка скульптора изобразила высшую степень презрения. — Как я могу завидовать этому жалкому подмастерью? Его мозаики — это же сущее недоразумение. Eq-ли бы ты, неотесанный деревенщина, хоть раз побывал в тарантийском храме Тысячи Лучей, или хотя бы в Бельверусе, в святилище Меча Митры… Да ты бы лишний раз и не взглянул на его жалкие потуги!

— Не знаю, по-моему, он неплохой парень. — Конан пожал широченными плечами. — Ну, а Силенций-то тебе чем не угодил?

— Этот осипший петух?! — Маленький скульптор так и взвился на месте, едва не опрокинув кувшин. — Да он трех нот подряд не возьмет, чтобы четыре раза не сфальшивить!

— Имир и ледяные демоны! — Северянин закатил глаза. — И это люди искусства! Готовы глотки друг дружке перегрызть — и все ради чего? Чтобы доказать, кто из них лучше понимает прекрасное… У нас, у воинов, с этим, по крайней мере, проще. — Он подмигнул Паломе.

— Определенно, — согласилась она. — А что, те парни и впрямь так плохи?

— Шутишь! Этот комар просто ревнует. Насчет мозаиста не скажу, для меня их картинки — темный лес. Зато от женщин нет отбоя, так и вешаются на него.

— А музыкант?

— Слишком богат, — вынес Конан приговор. — Это, как ты сама понимаешь, еще больший грех.

Она понимающе кивнула.

— Разумеется. Художник должен быть нищ и уродлив. Так они говорят. Но при этом имеют в виду всех остальных — кроме себя, конечно же!

Камнерез нахохлился, со злостью уродуя ножом яблоко. Неожиданно, приглядевшись, Палома заметила, что на очищенной стороне плода проступили знакомые черты. Ого! Конан — как живой, только в совершенно карикатурном, гротескном виде, но похож… до чего же похож!

— Помилосердствуйте, о мастер! — взмолилась она, завидев, что Тальер потянулся за новым яблоком. — Клянусь, я больше и слова не скажу против вашего искусства!

— То-то же! — Он удовлетворенно погрозил ей пальцем, вручая первый портрет северянину. Тот несколько мгновений смотрел на него, затем решительным движением затолкал в рот и захрумкал, довольный.

— Вот. Судьба всякого шедевра, — горестно констатировал скульптор.

Смеясь, Палома разлила вино по кубкам. Умышленно или нет, но этим двоим удалось отвлечь ее от грустных мыслей, и она была им благодарна. Однако, стоило ей заикнуться об этом, как наемнице пришлось горько пожалеть о своих словах.

— Слова ничего не весят на весах Митры. Только добрые деяния могут склонить чашу, — со жреческой напыщенностью провозгласил камнерез. — Ты в долгу передо мной, женщина, и настал час расплаты.

Вот как? Чего же, интересно, собрался потребовать этот крысенок?

Однако даже в самых диких снах ей бы не предвиделось такого.

— Я буду ваять с тебя богиню Иштар! ^ ^ Богиню сладострастия?! С нее? Палома едва удержалась, чтобы не запустить в маленького наглеца кувшином.

— Глупая женщина! — Скульптор был возмущен. — Да ты же будешь прославлена в веках! Это все, что останется от тебя, когда самое имя твое забудет ветер…

— Болтун! — Такие слова рассердили ее не на шутку. — Случится война — и от твоих изваяний останется только пыль. Кто тут смеет говорить о вечности?

— Истинная красота не подвластна стали!

— Болтовня! — Теперь уже рассердился киммериец. — На свете нет ничего, с чем не совладал бы добрый клинок! Впрочем… — синие глаза его внезапно заискрились весельем, — Для некоторых мелких неприятностей вполне хватит и доброго удара кулаком…

— Эй, эй! Я ничего такого не хотел сказать! — испуганно замахал руками скульптор. — Не хочет она быть Иштар — не надо. Я уже передумал! Возьму моделью ту малышку из Шамара, помнишь, Конан, она еще танцевала в «Солнечном Лотосе»…

Палома с деланной обидой поджала губы.

— Как? И не сохранишь мой образ для вечности? А мужчины еще толкуют о женском непостоянстве!.. Ты изменчив, как морской ветер, Тальер Камнерез! Впрочем, чего еще ждать от аквилонца!

— Не горюй; красавица, — поспешил утешить ее стражник. — Пока ты в Коршене, тебе не придется жаловаться на недостаток внимания. Держу пари, едва Силенций увидит тебя, он посвятит тебе не меньше трех баллад и с десяток альб. А Ниано увековечит твой лик в своей лучшей мозаике…

— Буду ждать с нетерпением. Они живут тоже здесь, во Дворце?

— Только мозаист. Но он нелюдим, мы его почти не видим. А рифмоплет — гость самого графа, поет у него на званых вечерах. Рано или поздно ты будешь иметь счастье его услышать.

— Счастье! Ну надо же! Да ей счастьем будет залить уши воском, как и всем нам, впрочем… — Скульптор буквально сочился ядом, а Конан продолжал подначивать приятеля.

Она улыбнулась, краем уха прислушиваясь к перепалке двух друзей, но мысли ее были далеко отсюда. Наемница пыталась понять, не почудилось ли ей, как пару мгновений назад за спиной у северянина кусты дрогнули как-то странно… словно там все это время стоял некто, с интересом прислушивавшийся к беседе. Некто маленького роста, совсем маленького, как, скажем, Меттерианор или его брат, имени которого Палома до сих пор не могла запомнить. Что, любопытно узнать, вынес карлик из их разговора? И кому отправился пересказать то, что услышал?

Нетерпение внезапно овладело ею, тот самый странный охотничий инстинкт, что пробуждался внезапно, порой толкая наемницу на самые неожиданные поступки. Чутье редко обманывало ее… Она резко поднялась с места.

— Позвольте проститься с вами, месьоры. Меня, кажется, ждет швея. А потом… Конан, не будет ли возражений, если я отправлюсь на небольшую прогулку?

Разумеется, он пожелал знать куда. Палома не видела причин не сказать ему.

— Хочу еще раз наведаться в дом Скавро. Пока хозяин не сдал его комнаты кому-то другому…

Ее верный страж не возражал. Более того, заявил он, Месьор предвидел, что у гостьи может возникнуть подобное желание.

У маленького аквилонца вспыхнули глаза.

— В дом убитого?! О, какой восторг, сколько новых впечатлений! Я… я тоже пойду с вами!

— Милосердное Небо! — Палома в изумлении воззрилась на скульптора. — Зачем?

— Я же говорил, он — воплощенное любопытство, — засмеялся Конан. — Но, впрочем, у него верный глаз. А ум почти также остер, как и язык. Возможно, нам стоит потерпеть его общество еще немного…

— Нам? Сказать правду, я и от тебя надеялась отдохнуть! Женщины никогда не говорили тебе,

что излишняя привязчивость — грех для мужчины?

— Говорили, увы, — отозвался тот сокрушенно. — Но натуру не изменишь. А потом, кто знает… возможно, рано или поздно, ты ко мне привыкнешь.

Он улыбался… но глаза его были серьезны, и Паломе это не пришлось по душе. Северянин нравился ей, жаль будет ранить его, а это неминуемо. Всякий раз, когда случалось подобное, она чувствовала неловкость, из-за того что не могла ответить на их чувства, всех этих прекрасных мужчин, которые искренне и со всей страстью увлекались ею. И то, что она не подавала им никаких надежд и ей не в чем было себя упрекнуть, ничего не меняло.

Наемница все равно ощущала смутную вину. И одновременно — досаду. Почти раздражение. Ну почему — о, почему они не могут оставить все как есть?!

Оставалось лишь надеяться, что сейчас ей просто почудился этот огонек в глазах киммерийца, и в любом случае, он будет помнить о том, что он прежде всего, — воин, а потом уже все остальное…

Как бы то ни было, в ее планах на вечер это ничего не меняло.

— Тогда ждите меня у ворот после шестого колокола, — велела она своим спутникам. — Опоздаете — пойду одна.

Ах, если бы… Но Палома не сомневалась, что оба будут на месте в назначенный час.

Жилище немедийца показалось Паломе еще более отвратительным, чем в первое посещение.

На поверку, здесь оказалось две комнаты: первая, где, собственно, и произошло убийство, и еще одна, скорее чулан — без окон и мебели, тесный и душный. Причем вход они обнаружили совершенно случайно, его закрывал высокий полог кровати, придвинутой вплотную к двери.

— Похоже, эту комнатенку никто не использовал, — задумчиво промолвил Конан. — Да оно и понятно: для чего можно приспособить такую конуру?

Стражнику неожиданно возразил тарантиец:

— Не скажи. Вот, смотри… — Он ткнул пальцем в следы на полу. — Кровать двигали и до нас. И не один раз. Видишь?.. Значит, дверь скрывали нарочно.

Палома кивнула.

— Кто-то мог прятаться там. Подслушивать разговор в комнате. Или если немедиец не желал, чтобы двое его гостей встретились друг с дружкой.

И все же это мало что могло дать ей: о двойной — если не тройной — жизни барона Скавро ей и без того было отлично известно, а это лишнее подтверждение не таило в себе никаких откровений.

Для очистки совести она простучала пол и стены на предмет возможных тайников, внимательно осмотрела сундук, служивший также столом… пусто — как у нее в голове! В полном отчаянии она изучила кресло, где сидел убитый, и даже окно… Ничего!

Под внимательными взглядами двоих спутников ее охватывала неловкость: они словно ждали от нее каких-то чудес, а она оказалась совершенно беспомощна… как шарлатан на ярмарке, забывший свой коронный фокус.

Оставалась только кровать. Хлипкое сооружение из грубо оструганных досок, на которые был брошен соломенный тюфяк, с четырьмя столбиками по углам, со свисающим пологом.

Ну, полог — понятно. Единственное, пожалуй, что здесь имело смысл. Как они уже знали, эта тряпка закрывала вход в потайную комнату. Что же до остального…

— Одного я никак не пойму, — скорее сама себе пробормотала наемница. — Ну ладно, парень обитал тут под чужим именем, и все прочее… Но почему в такой нищете? Где сменная одежда? Посуда? И, в конце концов, как он мог спать здесь? Ни одеяла, ничего…

Она брезгливо потыкала пальцем тюфяк. Солома была сырой, от нее шел ощутимый гнилой душок. Бр-р… Палому передернуло от отвращения.

— Нет, — уверенно промолвила она наконец. — Не мог он тут спать. Не мог, уж поверьте.

Конан первым смекнул, что это могло означать.

— Еще одна нора?

— Вероятнее всего. — Наемница на несколько мгновений задумалась, затем решительно велела:

— Вот что. Оставайтесь пока здесь, а я схожу поговорю с хозяином.

Конечно, шансы на то, что второе убежище немедийца находилось здесь же, были невелики, логика подсказывала, что Скавро постарался бы подыскать себе берлогу как можно дальше отсюда, возможно, по контрасту, в одном из богатых районов города, но — демон его знает… Проверить не мешает!

Выбравшись на улицу и обойдя строение кругом, Палома отыскала вход на постоялый двор, к которому, собственно, и относилась пристройка, где жил немедийский барон.

Хозяин, сухопарый мужчина лет пятидесяти, жилистый и весь какой-то дерганый, с уродливым шрамом через левую щеку — от удара ножом, профессионально определила Палома, — встретил гостью неприветливо, отказался выпить с ней вина и даже за стол сел лишь после долгих уговоров… должно быть, надеялся, что если они останутся стоять, то неприятная посетительница скорее уйдет.

— Ничего я не знаю, тысячу раз повторял уже, — заученно заявил он с ходу, хмуро уставившись в пол. — Комнаты сдаю — а что они там делают, в это я не лезу. За это мне и платят — чтобы лишних вопросов не задавал. Кто к кому ходит, не слежу. Лишь бы платили вовремя!

Нет, никаких других комнат, кроме боковой пристройки тот парень не снимал. Нет, ни раньше, и никогда. Нет, гостей его он не видел — пристройка самая укромная, вход у нее отдельный, с другой улицы даже, за это она немедийцу и понравилась. Собственно, хозяин и понятия не имел, что парень родом из Немедии. И имени не знал. Он и видел-то его всего пару раз — когда тот деньги отдавал. Всякий раз вперед, то за три луны, а то и за полгода.

— А в последний раз когда он заплатил?

Две луны назад. И как раз за две луны, меньше чем обычно. Так что как раз вот срок через два дня подойдет — и можно будет еще кому-нибудь сдать…

Все это внезапно навело Палому на мысль.