Эд Макбейн

Лед

Глава 1

Шел сильный снег.

Она закрыла за собой дверь служебного входа в театр, и тотчас в ее лицо вонзились сотни острых снежинок. Она взглянула на небо, покачала головой, словно укоряя Бога за такую погоду. Потом задумчиво подняла воротник пальто, вытянула из-под него кашне и обернула им голову. Взявшись обеими руками за края кашне под самым подбородком, она направилась по аллее к улице.

В этом городе было только два терпимых сезона, но даже они иногда преподносили отвратительные сюрпризы. Про зиму и лето следовало вообще забыть: они были или слишком теплые, или слишком холодные. Как этазима – пришла в ноябре вместо того месяца, в каком положено. Но в Лондоне еще хуже, думала она. Нет, в Лондоне все-таки лучше. Ну, Лондон хотя бы надежен – он всегдаотвратителен. Но и это было не совсем так. Вспоминались дни, когда она там жила, – ах, эти чудные летние деньки! Она прогуливалась по Пиккадилли, покачивая золотистым «конским хвостом», – ей тогда было девятнадцать, ей предстояло покорить весь мир! Да, лето в Лондоне...

Ноги глубоко проваливались в снег.

К счастью, сегодня вечером она надела сапоги перед уходом из дома – на спектакль. Она не думала, что пойдет снег – снегопад начался только через некоторое время после подъема занавеса, – она надела сапоги потому, что так чертовски холодно. Сапоги хоть немного защищали. Они были до колен, поверх синих джинсов, а ее длинное серое пальто, как шинель офицера кавалерии, почти касалось щиколоток. Такси не попадались. Естественно. Такой уж городок. Слишком долго провозилась она в артистической уборной, неторопливо снимая грим холодным кремом, вылезая из покрытого серебряными блестками костюма – такой надевали все танцовщицы перед заключительной сценой – и натягивая свитер, джинсы, носки, гетры и сапоги. Не следовало так долго слушать излияния Молли. У Молли опять проблемы с мужем. Он – безработный актер и, кажется, винит жену в том, что она получила роль в популярном мюзикле, а он сам продолжает обивать пороги театров. Не важно, что ее недельного жалованья хватает на квартплату и на еду. Не важно, что Молли, как все «цыганки» в этом шоу, лезет из кожи вон, исполняя довольно сложные номера шесть вечеров в неделю, не говоря про дневные спектакли в среду и субботу. Муж бранил Молли, и в уборной Молли подробно пересказывала, какие ругательства он употребляет. И приходилось все выслушивать, чтобы осторожно выбраться из уборной хотя бы к одиннадцати. Сейчас было двадцать минут двенадцатого. Остановить Молли было невозможно.

Все такси расхватала театральная публика, как только выплеснулась на улицу после вечерних спектаклей. Оставалось только идти пешком до Ласситер в надежде сесть там на углу в автобус, идущий в центр. Или можно было выбрать другое направление: дойти до улицы Стем, затем четыре квартала на восток до станции метро и там сесть на поезд в сторону центра. С северной стороны мимо театра проходила авеню, которая, вероятно, была самой пестрой в городе: здесь всегда толпились проститутки и сводники, особенно с наступлением темноты. Да... И еще снег – автобуса можно не дождаться... Нет, метро надежнее.

Когда она добралась до залитой светом Стем, то удивилась, почему там все еще толпятся люди, несмотря на неприятную погоду. На секунду она застыла на углу, размышляя, не умнее ли просто идти домой пешком.Всего десять кварталов. Если ехать на метро, это означает идти четыре квартала до станции и потом, когда она приедет, один квартал до ее многоэтажного дома. К тому же трудно сказать, чтов этот поздний час безопаснее: метро или прогулка по Стем.

«Пешком», – решила она.

Она шла характерной походкой танцовщицы – вразвалочку, ступая по-утиному. Она стала танцовщицей, когда ей исполнилось девять, – шестнадцать дет назад, включая четыре года выступлений с балетом «Садлерз-Веллз» в Лондоне. В ту пору она жила с гобоистом – молодым человеком, который никак не мог понять, почему танцовщицы так грациозны на сцене и почему так неуклюжи в быту. Быстро шагая, она улыбалась своим воспоминаниям, думала про Лондон, глупо скучая по его мокрой и хмурой зиме – зиме без упрямого холода, который сжимал своей ледяной хваткой этот город уже много месяцев. Сейчас был февраль. До весны оставалось чуть больше месяца. Но когда же наступит весна? Она стала отсчитывать шаги – столько-то шагов до угла, столько до следующего угла, там обождать у светофора, пять-шесть-семь-восемь, снова шагаем, полы ее серого пальто развеваются на ветру, вокруг кружится колючий снег, сквозь него бледно мерцает неоновая реклама на крышах.

До полуночи оставалось десять минут, когда она добралась до угла своего квартала.

В этом городе районы очень сильно отличались друг от друга. В десяти кварталах отсюда, в сторону центра, было бы крайне небезопасно стоять на углу, ожидая автобуса поздним вечером. Но здесь, на расстоянии всего полумили от театра, квартал между Стем и Ласситер был безопасным. До ее дома оставалось всего два здания, когда из темноты появился человек.

Она не видела его, но почувствовала чужое присутствие, и остановилась. У него в руке был пистолет. Ее охватил ужас. Она открыла рот, но не успела крикнуть, позвать на помощь или попросить пощады. Пистолет выстрелил, боль обожгла – пуля пробила тело под левой грудью. Она упала навзничь, на заснеженный тротуар. Кровь вытекала из раны и расползалась по серому пальто.

Убийца стоял и смотрел на нее.

Затем он бегло огляделся.

Затем наклонился и дважды выстрелил ей в лицо.

* * *

На белом снегу в сером окровавленном пальто лежала девушка.

Все еще шел снег. У тротуара припарковалась патрульная машина – красные блики проблескового сигнального фонаря падали на окровавленный снег. Два детектива из Мидтаун-Ист разглядывали убитую. Позади них двое патрульных, которые первыми ответили на вызов, устанавливали деревянные полицейские баррикады и картонные таблички: «Место преступления». Одного из детективов звали Генри Левин, он работал в полиции уже двадцать пять лет. Не мигая, смотрел он на изуродованное лицо девушки. Его напарнику было двадцать восемь. Он служил полицейским шесть лет и только недавно получил звание детектива третьей степени. Пластиковая карточка, пришпиленная к лацкану плаща, свидетельствовала, что зовут его Ральф Кумбс. На цветном фото под пластиком он был похож на мальчишку.

– Никогда ни с чем подобным не сталкивался, – сказал он.

– Да, – сказал Левин.

– А ты?

– Да-а, – потянул Левин. Он поглядел через плечо на двух патрульных, что устанавливали баррикады. Брус никак не ложился на рамы. Патрульные ругались.

– Вы долго еще будете возиться? – обратился к ним Левин.

– Эта штука никак не встает, – отозвался один из патрульных.

– Все лицо ей отстрелил, – покачав головой, сказал Кумбс.

– Подойдите сюда на минуту, – позвал патрульных Левин. – Ваши баррикады подождут.

Более крупный патрульный оставил упрямый брус партнеру, подошел к детективу и встал, уперев руки в бока.

– Кто заявил об убийстве? – спросил Левин.

– Один парень, он шел домой с работы. Живет в том же доме.

– Как его зовут?

– Не знаю. Фрэнк! – крикнул он партнеру. – Ты записал имя того парня?

– Какого парня? – крикнул в ответ партнер. Ему наконец удалось закрепить брус на рамах. Отряхивая перчатки, он подошел к детективам. – О каком парне вы говорите? – спросил он.

– О том, кто сделал заявление, – ответил Левин.

– Да, он у меня здесь, в записной книжке. Обождите минуту. – Он снял одну перчатку и стал листать записную книжку. – Не могу найти, – сказал он. – Не понимаю, куда делась эта запись.

– Но ведь он живет в одном доме с ней, – зевая, сказал Левин.

– Да.

– И именно он позвонил по «911»?

– Да. Почему вы не спросите его сами? Он там вместе с детективами из отдела тяжких преступлений.

– Неужели «тяжеловозы» уже здесь? – удивился Левин.

– Приехали еще до вас.

– Как так?

– Они совершали объезд, приняли сигнал десять двадцать девять по «верещалке».

– Пошли, – сказал партнеру Левин.

Двое детективов из отдела тяжких преступлений стояли в холле здания и беседовали с мужчиной в клетчатой куртке и синей шапочке. Он был высоким, худым и казался напуганным. Двое детективов из отдела тяжких преступлений были крупного телосложения и держались самоуверенно.

– В котором часу это было? – спросил детектив, которого звали Моноган.

– Около двенадцати тридцати, – ответил человек.

– В полпервого ночи? – переспросил другой детектив по тяжким преступлениям. Его звали Монро.

– Да, сэр.

– Как вы увидели ее?

– Я шел домой с работы. От метро.

– Вы живете здесь? – спросил Монро.

– Да, сэр.

– И вы шли домой? – уточнил Моноган.

– Да, сэр.

– От метро? – спросил Монро.

– Да, сэр.

– Кем вы работаете, что возвращаетесь так поздно?

– Я охранник в банке, – сказал человек.

– Вы приходите домой в такое время каждую ночь?

– Да, сэр. В двенадцать заступает другая смена, и на метро мне ехать полчаса. Станция метро – один квартал отсюда. От станции я всегда иду пешком.

– И тогда-то вы и нашли девушку? – спросил Моноган.

– Когда шли домой от метро? – снова уточнил Монро.

– Да, сэр.

– Посмотри, кто к нам пришел, – сказал Моноган, заметив Левина.

Монро поглядел на часы.

– Что так задержался. Генри?

– У нас был перерыв на кофе, – сказал Левин. – Не хотелось комкать процесс.

– Это кто? – спросил Моноган.

– Мой партнер. Ральф Кумбс.

– У тебя болезненный вид, Кумбс. – Монро похлопал детектива по плечу.

– Вы уверены, что сможете расследовать это дело и при этом не будете звать на помощь ваших мамочек, когда нужно будет подтереть попку? – спросил Монро.

– Во всяком случае, у каждого полицейского в Мидтаун-Ист есть собственная мать.

– Отлично! – воскликнул Моноган.

– Лучшего и желать не приходится! – подтвердил Монро.

– А это Доминик Боначио, – сказал Моноган. – Тот, кто нашел труп. По дороге домой с работы.

– От метро, – ухмыльнулся Монро.

– Верно, Боначио? – спросил Моноган.

– Да, сэр, – сказал Боначио. Он, похоже, еще больше перепугался теперь, когда подошли двое других детективов.

– Значит, вы считаете, что теперь сами будете разбираться? – спросил Левина Монро. – Официально сигнал ваш, так?

– Так, – сказал Левин.

– Если что, сразу кричите: «Мама, ко мне!» – посоветовал Монро.

– Не отморозьте ваши задницы, этой ночью холодно, – заботливо посоветовал Моноган.

– Как насчет пиццы? – спросил его Монро.

– По-моему, лучше что-нибудь китайское, – мечтательно вздохнул Моноган. – Ладно, ребята, пусть это будет ваше дело, занимайтесь. Держите нас в курсе. И ничего не упускайте.

– Будем держать вас в курсе, – сказал Левин.

Детективы из отдела тяжких преступлений кивнули. Вначале кивнул Моноган, затем кивнул Монро. Они глянули друг на друга, глянули на двух детективов из Мидтаун-Ист, глянули на Боначио и снова поглядели друг на друга.

– Ладно, пицца так пицца, – сказал Моноган, и оба полицейских вышли из здания.

– Подавитесь, – тихонько выругался Левин. Кумбс уже вытащил записную книжку.

– Как вы узнали девушку? – спросил Левин у Боначио. – Ведь лица у нее практически нет.

– Я узнал ее пальто, сэр.

– Гм, – сказал Левин.

Кумбс писал.

– Как ее зовут? – спросил Левин.

– Салли. Фамилию не знаю.

– Живет в этом доме?

– Да, сэр. На третьем этаже. Она всегда входит в лифт и выходит из лифта на третьем этаже.

– А квартиру ее не знаете?

– Нет, сэр, к сожалению.

Левин вздохнул.

– А в какой квартире вы живете, сэр?

– В шестой \"В\".

– Хорошо, идите спать. Мы свяжемся с вами, если будет нужно. А где расположена квартира смотрителя?

– В цокольном этаже, сэр. Рядом с лифтом.

– Хорошо, большое спасибо. Пошли, – сказал он Кумбсу.

Остальное было рутинным делом.

Они разбудили смотрителя дома и получили от него информацию, что имя убитой – Салли Андерсон. Потом они ждали, когда помощник судмедэксперта даст официальное заключение о смерти и когда ребята из криминального отдела сделают фотографии девушки и снимут отпечатки пальцев. Потом они изучили содержимое ее наплечной сумки – после всех. Нашли записную книжку, губную помаду, пачку салфеток «Клинекс», карандаш для подведения бровей, две пластинки жевательной резинки и бумажник, в нем несколько снимков, двадцать три доллара бумажками по пять и одному и членскую карточку клуба актеров. «Скорая помощь» отвезла ее в морг, а они тем временем чертили сцену преступления.

Только позднее, уже утром, к делу подключились детектив Стив Карелла и 87-й участок.

Глава 2

«Ну вот он, – подумал Карелла. – Мой старый участок. Такой же, как был. Ничуть не изменился с тех пор, как я начал работать. Уверен: умру, а все так и останется. В точности».

Он шел от станции метро на Гровер-авеню, приближаясь к участку с западной стороны. Обыкновенно он добирался до работы на своей машине, но сегодня утром, когда проснулся, увидел, что улицы еще не очистили от снега, и решил ехать на метро. Как водится, где-то замерзла стрелка, и состав застрял как раз перед въездом в подземный туннель, на Линдблад-авеню. Пришлось ждать вместе с сотней дрожащих от стужи пассажиров, пока не устранят неисправность. Сейчас уже почти девять утра. Карелла опаздывал на один час сорок пять минут.

Было ужасно холодно. В такой холод понимаешь, почему замерзают железнодорожные стрелки. Перед Рождеством жена предложила купить ему кальсоны. В девичестве ее звали Теодора Франклин. Она шутила, что в ее крови четыре порции ирландского виски и одна – шотландского. Она сказала, что самым хорошим подарком на Рождество для теплолюбивого итальянского парня будут теплые кальсоны.

Карелла поднялся по ступенькам к деревянным дверям участка. Справа и слева от них располагались два зеленых шара – на каждом были намалеваны белые цифры «87». На одной из дверей медная ручка сохранилась со дня основания участка – с начала века. Она была отполирована до блеска ладонями посетителей – как бронзовые пальцы ног статуи святого, что стоит в соборе святого Петра, которых касаются молящиеся. Карелла взялся за ручку, открыл дверь и вошел в просторный холл, где всегда было прохладней, чем в любом другом месте в этом здании. Однако в это студеное утро здесь казалось даже уютно.

С правой стороны холла находился высокий стол дежурного, похожий на алтарь правосудия, за которым восседает судья. Однако, в отличие от алтаря правосудия, его окружали медные перила – на уровне пояса, и за столом сидел сержант Дэйв Мерчисон. По одну его руку была табличка с надписью, в соответствии с которой все посетители должны были остановиться и изложить свое дело, по другую руку – открытый гроссбух с записями (так называемой «регистрацией») всех без исключения преступников, кто появлялся здесь, будь то ночью или днем. В данную минуту Мерчисон никого не регистрировал. Мерчисон пил кофе. Толстыми пальцами он сжимал кружку – перед его круглым лицом поднимался пар. Мерчисону было за пятьдесят, он был полноват, к тому же облачен в потрепанный синий джемпер с пуговицами, от которого казался еще более толстым, чем на самом деле. Кстати сказать, полнота была нарушением устава. Мерчисон поднял глаза, когда Карелла прошел мимо него.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро, Дэйв, – ответил Карелла. – Как здесь идут дела?

– Внизу у нас тихо, – ответил Мерчисон. – Другое дело – этажом выше.

– Ну, так что же там? – вздохнул Карелла, минуя, наверное, в десятитысячный раз скромную, прибитую к стене белую табличку с черными буквами «Следственный отдел» и стрелочкой, указывающей на второй этаж. Наверх вели железные ступеньки, узкие и тщательно вычищенные. Шестнадцать ступенек – поворот – еще шестнадцать ступенек – и направо в тускло освещенный коридор. Он открыл первую дверь с надписью «Комната для переодевания», прошел прямо к своему шкафу во втором ряду от входа, повернул диск цифрового замка, открыл дверцу, повесил пальто и шарф. На секунду задумался, не снять ли кальсоны. Нет, в такой холодный день и в помещении не будет слишком тепло.

Карелла вышел из раздевалки и пошел по коридору мимо деревянной скамьи слева, в который раз гадая, кто вырезал сердечко с инициалами «С. J.» на подлокотнике, мимо скамьи без спинки справа в узком алькове перед заколоченными дверями бывшей лифтовой шахты, мимо двери с надписью «Мужской туалет» и двери слева с маленькой табличкой «Канцелярия». Комната детективов находилась в конце коридора.

Вначале он увидел знакомую деревянную перегородку. С другой ее стороны он увидел письменные столы, телефоны, доску объявлений с различными фотографиями и сообщениями, светильник в виде шара, висящий на потолке, другие письменные столы и окна, забранные решетками и выходящие на улицу с фасада. Карелла окунулся в привычный гомон голосов и звуков.

Портативный радиоприемник детектива Ричарда Дженеро на краю его стола играл рок-н-ролл. Музыка означала, что лейтенанта еще нет. Карелла тотчас направился к столу Дженеро и выключил радио. Стало немного легче, но не слишком. Шум в комнате детективов, как и сам ее облик, был частью его работы. Порою ему даже казалось, что здесь, в этой комнате с трещинами на светло-зеленых стенах, уютнее, чем дома в гостиной.

Все в отделе утверждали, что Карелла превращается в коротышку, когда надевает водолазку или свитер с воротником «хомут». На самом деле он не был коротышкой. Рост его превышал шесть футов, у него были широкие плечи, узкие бедра и вид атлета – хотя спортом он не занимался. Уголки карих глаз, скошенные слегка книзу, придавали его лицу что-то восточное – в отделе шутили, что он должен быть родственником Такаши Фудживары, единственного американского японца среди детективов участка. Такаши был очень молод и восхищался Кареллой – в большей степени, чем своими никчемными двоюродными братьями. Карелла выучил, как по-японски говорить «доброе утро». Когда Такаши входил в комнату – будь то утро, день или вечер, – Карелла всегда приветствовал его «О-хай-о!». А Такаши отвечал: «Привет, брат!»

В то субботнее утро на Карелле был спортивный пиджак, а под ним – теплая водолазка. Поэтому Мейер Мейер сразу сказал ему:

– Водолазка тебя укорачивает.

– Она меня согревает, – ответил Карелла.

– Что лучше: не мерзнуть или быть высоким? – философски спросил Мейер и продолжил печатать.

Он не любил печатать – в принципе. Сегодня сосредоточиться на клавиатуре было особенно трудно. С другого конца комнаты доносились испанские ругательства, которые изрыгала беременная дама, адресуя их всему свету вообще и детективу Коттону Хейзу в частности, оттуда также звучал одобрительный хор утренних пьянчуг. Мейер терпеливо продолжал печатать, а беременная громко вопрошала, какое Кот-тон Хейз «имеет право».

Терпение Мейера было благоприобретенным навыком, и оттачивалось оно годами – до совершенства. На самом деле Мейер вовсе не был терпелив. Это качество он вырабатывал, чтобы выжить. С детства. Отец Мейера был большой шутник. Во время церемонии обрезания отец Мейера сделал объявление. Это объявление относилось к имени ребенка. Ребенка будут звать Мейер Мейер. Старик думал: это ужасно смешно. Но резнику настолько не понравился подобный юмор, что у него даже дрогнула рука. К счастью, все обошлось: он не отрезал лишнего.

Однако быть ортодоксальным евреем в совершенно нееврейском районе – не такое простое испытание, даже если вас и не зовут Мейер Мейер. Ничто не проходит бесследно. Мейер Мейер начал лысеть еще в ранней молодости. Теперь он был совсем лысым дородным человеком с голубыми глазами, чуть выше ростом, чем Карелла, даже когда Карелла не надевал водолазку. Печатая, Мейер Мейер курил сигару и думал о сигарете. Он стал курить сигары в День отца год назад – дочь подарила ему коробку с дорогими сигарами, надеясь, что он бросит курить сигареты. Все равно то и дело он выкуривал одну-другую сигарегу, но решил тем не менее покончить с ними бесповоротно. В такой день, как сегодня, он чувствовал, что терпение его на исходе и решимость отказаться от курения поколеблена.

С другого конца комнаты беременная крикнула на жаргоне путан – смеси английского с испанским:

– Сколько же ты будешь меня здесь мурыжить? В моем положении я не могу осчастливить даже слепого!

Да, положение ее было очевидным. Может быть, поэтому она казалась такой смешной четырем пьянчугам, сидящим в клетке в углу. А может быть, потому, что под черным пальто на ней ничего не было, кроме узкой полоски ткани на бедрах. Пальто не было застегнуто, и круглый живот дамы нависал над персиковыми бикини. А сверху возмущенно раскачивались налитые груди.

– Скажи мне, – обратилась она к Хейзу, ухмыляясь пьяницам в клетке, получая удовольствие от благодарных слушателей и играя на публику, – а ты заплатил бы женщине, похожей на меня? – Тут она сжала свои груди руками, выпячивая соски между указательными и средними пальцами. – Заплатил бы? А?

– Да! – крикнул пьяница из клетки.

– Полицейский, который вас арестовал, говорит, что вы предлагали ему свои услуги, – устало произнес Хейз.

– Где этот полицейский? – спросила женщина.

– Да, где он? – крикнул пьяница из клетки.

– Внизу, – ответил Хейз.

Арестовал ее Дженеро. Дженеро был ослом. Никто в здравом уме не станет арестовывать беременную проститутку. Никто в здравом уме не станет набивать клетку пьяницами в девять утра в субботу. Вечером, когда клетка понадобится, из нее будет разить блевотиной. Вначале Дженеро притащил пьяниц по одному, затем – беременную пугану. Дженеро был единственным участником собственного крестового похода против пьянства и безнравственности.

– Сядь и заткнись, – сказал Хейз проститутке.

– Не слушай его, не садись! – крикнул пьяница из клетки.

– Повернись сюда, дорогая, дай нам еще раз посмотреть на них!

– Хороши, верно? – сказала проститутка, показывая груди пьяницам.

Хейз покачал головой.

Женщина снова подошла к его столу.

– Ну, что скажешь? – спросила она.

– О чем?

– Отпустишь?

– Не могу, – сказал Хейз.

– Сейчас моя духовка полна, – поглаживая круглый живот, сказала женщина. – Я расплачусь с тобой позже, когда с этим будет покончено. Договорились? – Она подмигнула. – Ладно, отпусти, – сказала она. – Ты красавчик. Мы еще повеселимся, договорились?

– Красавчик? – возмущенно крикнул один из пьяниц в клетке. – Помилуйте, леди!

– Он очень красив, этот мужичок – маленький мучачо, -сказала женщина и прикоснулась к подбородку Хейза, словно он был мальчиком десяти лет. На самом деле его рост был шесть футов два дюйма, а вес – двести фунтов (сейчас он не очень следил за диетой), у него были вызывающе ясные голубые глаза и ярко-рыжие волосы с сединой на левом виске. Эта седина – следствие несчастного случая, который произошел с ним, когда он работал третьим детективом в тридцатом участке. Поступил вызов – взлом квартиры с ограблением. Жертвой была истеричка: она выбежала с криком ему навстречу. В ту же минуту появился смотритель дома с ножом – он принял Хейза за грабителя, который был уже далеко, бросился на него и полоснул по голове. Врачи сбрили волосы и зашили рану. Когда на зажившем месте снова отросли волосы, они оказались седыми.

Женщины отпускали самые разные замечания по поводу полоски седины на виске, но ни одна не называла его «красавчиком». Глядя на голые груди путаны, видя ее оценивающие глаза, ему подумалось, что, может быть, он и впрямь красавчик. И еще подумалось, что, может быть, не такая уж и плохая мысль отпустить ее сейчас и потом когда-нибудь воспользоваться ее милым предложением. Ей было лет тридцать пять, выглядела она хорошо, на его вкус, если бы не раздувшийся живот... Тело у нее стройное, длинные сильные ноги и очень хорошие груди, которые вот-вот взорвутся.

Если он отпустит ее, то Дженеро напишет кляузу или сотворит иную глупость. Трудно работать с таким человеком, как Дженеро, размышлял Хейз. Тут появился Хэл Уиллис – он притащил парочку в наручниках. Хейзу не было видно, парни это или девки – на обоих были джинсы и шерстяные лыжные маски. Пьяницы в клетке снова оживились, стали выкрикивать приветствия. Уиллис кивнул Хейзу, заметил беременную проститутку в распахнутом пальто и сказал:

– Застегните пальто, мадам. А то ваши сладости простудятся. – Затем, обращаясь к арестованным в масках, произнес: – Проходите, господа.

– Привет, Стив, – поздоровался Уиллис с Кареллой. – Сегодня мы начали работать с утра пораньше, верно я говорю? А кто у нас в клетке? Хор мормонов?

Эта шутка обрадовала пьяниц так же, как их забавляла беременная путана. Пьяницы блаженствовали. Вначале стриптиз, затем во втором действии спектакля появился комик с двумя клоунами в смешных костюмах. Пьяницы были в восторге.

– Кого ты привел? – спросил Карелла.

– Двух грабителей, – сказал Уиллис и обернулся к ним. – Присаживайтесь, ребята, – сказал он. – Не поверишь, – сказал он, обращаясь к Карелле. Затем он повернулся к печатавшему Мейеру. – Ты мне не поверишь, Мейер.

– Не поверю чему? – спросил Мейер. Его слова прозвучали как удар хлыста, и все тотчас замолчали. Беременная путана повернулась к ним и даже застегнула пальто, чтобы ее собственные формы не отвлекали от главного действия. Пьяницы прижали лица к решетке клетки, словно пойманные кровавые убийцы в кино, следящие за последними шагами последнего члена шайки перед арестом. Хейз наблюдал, Карелла наблюдал, Мейер наблюдал – все наблюдали.

Уиллис не стушевался перед огнями рампы. Стоя перед двумя скованными грабителями, он начал свой рассказ:

– Итак, еду я на работу. В багажнике – шины с шипами. Я думал поменять шины в автосервисе на углу Эйнсли и Третьей. Итак, заезжаю и прошу механика поменять шины. Только, пожалуйста, не спрашивайте, зачем я тянул до февраля. В «Альманахе фермера» было написано, что зима будет суровой. Ну, механик начал возиться с машиной, а я пошел помочиться. Извините, мадам.

– Не за что, – сказала беременная путана.

– Так вот, иду обратно и что я вижу? Эти двое стоят с пистолетами и кричат механику, чтобы открыл сейф. А механик уже наложил в штаны. Бормочет, что не знает шифр замка. А наши герои кричат, что если он не вспомнит шифр, то они разнесут ему башку. Извините, мадам. Вот такая картина открывается передо мной, когда я выхожу из уборной и застегиваю ширинку.

– И что дальше? – спросил один пьяница с живым интересом. Да, утро начиналось просто чудесно:

вначале стриптиз, затем комик – отличный актер с прекрасной труппой в масках, как в традиционном японском театре.

– Скажите, к чему мне спозаранку, аж в девять утра, попытка вооруженного ограбления? – спросил Уиллис, обращаясь к кучке пьяниц в клетке. – Скажите, к чему мне вообще попытки вооруженных ограблений в любое время? – обратился он к проститутке. – Заехал на автосервис поменять шины да помочиться, а тут – эти двое грабителей.

– И что вы стали делать? – спросил пьяница. Все напряженно ждали продолжения истории.

– Я чуть было не убежал оттуда, – сказал Уиллис. – А ты бы как поступил? – спросил он Хейза. – Представь себе: ты застегиваешь штаны, и вдруг перед тобой две такие рожи.

– Я бы бросился бежать, – сказал Хейз и торжественно кивнул.

– Конечно, – сказал Уиллис. –Любой полицейский в здравом уме решил бы свалить подальше.

– Я бы тоже ретировался, – кивнув, сказал Карелла.

– И я тоже, – сказал Мейер.

– Без вопросов, – сказал Уиллис.

Он входил во вкус. Ему захотелось, чтобы пьяница снова спросил его, что случилось на автосервисе. Как любой хороший актер, он жаждал ответной реакции публики. При своем росте пять футов восемь дюймов Уиллис едва удовлетворял требованиям, которые предъявлялись к росту полицейского в этом городе, – во всяком случае, когда его принимали на работу. С тех пор многое изменилось. Теперь часто можно встретить полицейского в форме и даже детектива, который ростом не выше огнетушителя, и похож такой скорее на небольшой огнетушитель, чем на могучего стража правосудия. Но до последнего времени Уиллис наверняка был самым низеньким детективом в городе. Он был щупленьким, настороженные глаза его напоминали глаза фокстерьера, он носил с собой «специальный» пистолет тридцать восьмого калибра. Уиллис знал дзюдо так же хорошо, как уголовный кодекс, – он укладывал вора на лопатки быстрее, чем шестеро с кулаками. Ему подумалось, не бросить ли сейчас одного из парней в масках через плечо – чтобы оживить действие.

– Я вытащил пистолет, – сказал он и для наглядности извлек свой «специальный» из кобуры под мышкой и помахал им в воздухе. – А эти двое героев тотчас заорали: «Не стреляй!» И знаете, почему? Потому что их пистолеты не были заряжены! Можете себе представить? Пошли грабить, а пистолеты не зарядили!

– Не очень хорошая история, – сказал пьяница, который раньше проявлял интерес.

– Напиши заявление, что требуешь вернуть деньги за билет на спектакль в участке, – сказал Уиллис. – Присаживайтесь, ребята, – сказал он парням в масках.

– Мы скованы, как мы можем сесть? – спросил один из них.

– Садитесь на два стула, – сказал Уиллис. – Как сиамские близнецы. И снимите ваши глупые маски.

– Не снимай, – сказал один другому.

– Почему? – спросил другой.

– Мы не обязаны, – сказал первый. – Мы знаем наши конституционные права.

– Я вам сейчас покажу ваши права, -сказал Уиллис. – Вы меня могли застрелить, вы понимаете это?

– Как? – спросил Мейер. – Ты только что сказал, что пистолеты...

– Я хочу сказать: если бы они были заряжены, – сказал Уиллис, и тут в комнату вошел Дженеро.

– Кто выключил мое радио? – спросил он, огляделся и подошел к беременной – единственной не сидевшей в клетке из тех, кого он арестовал, – она прислонилась к столу Хейза. – Ладно, сестричка... – произнес он, и она тут же закричала. Дженеро так испугался ее крика, что даже присел со страху и заткнул уши. Казалось, он услышал вой снарядов. Пьяницы в клетке тоже перепугались. Они все принялись кричать, будто увидели крысу или летучую мышь.

Тем временем под ногами путаны расползалась лужа. Детективы, пьяницы и бандиты в масках удивленно смотрели, как из женщины хлестали воды. Пьяницы решили, что она обмочилась. Так же думали Уиллис и Хейз – холостяки. Карелла и Мейер, опытные женатые мужчины, знали, что у женщины стали отходить воды и что роды могут начаться в любую минуту. Дженеро, обхвативший голову руками, решил, что он как-то спровоцировал женщину пописать на пол... Он испугался, что его лишат обеда и поставят в угол.

– Матерь Божья! – воскликнула женщина и схватилась за живот.

– Найди «Скорую помощь»! – крикнул Мейер Хейзу.

Хейз взял телефонную трубку.

– Мой ребеночек сейчас родится, – нежно сказала женщина и очень тихо легла на пол у стола Мейера.

– Дэйв, – сказал Хейз в телефон, – нам нужен фургон, и быстро! У нас тут беременная: вот-вот родит!

– Ты знаешь, как принимать роды? – спросил Мейер у Кареллы.

– Нет. А ты?

– Помогите мне, – произнесла женщина с тихим достоинством.

– Ради Бога, помоги ей! – воскликнул Хейз, вешая трубку.

– Я? – спросил Уиллис.

– Кто-нибудь! – сказал Хейз.

Женщина застонала. Боль, сжимавшая ей живот, исказила ее лицо.

– Надо раздобыть горячей воды, – сказал Карелла.

– Где? – спросил Уиллис.

– В канцелярии, – сказал Карелла. – Выкради немного горячей воды у Мисколо.

– Помогите, – сказала женщина снова.

Мейер присел на корточки рядом с ней. Зазвонил телефон на столе Кареллы, он снял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, Карелла на проводе, – сказал он.

– Секундочку, – сказал голос на другом конце. – Ральф, возьми, пожалуйста, другую трубку!

Пьяницы в клетке приумолкли. Прижавшись лицами к решетке, они наблюдали, как Мейер склонился над беременной. Они пытались расслышать его шепот. Женщина снова застонала. На этот раз они не стали добавлять свои выкрики к ее стонам. Стоны, выходившие из нее, не были стонами злобы. Это было нечто другое. Притихшие пьяницы уважительно слушали.

– Извини за беспокойство, – сказал голос в трубке. – Говорит Левин, Мидтаун-Ист. Тут застрелили девушку по имени...

– Послушай, – сказал Карелла, – можешь перезвонить попозже? У нас здесь чрезвычайное происшествие.

– А я докладываю об убийстве, -сказал Левин, будто одно это слово должно было освободить дорогу для решительных действий. Будто, услышав это слово, каждый должен был все бросить и взяться за оружие. И Левин был прав.

– Выкладывай, – сказал Карелла.

– Имя девушки – Салли Андерсон, – сказал Левин. – Говорит тебе что-нибудь?

– Ничего, – ответил Карелла и осмотрелся. Уиллис вернулся из канцелярии не только с горячей водой от Мисколо, но и с самим Мисколо. Мисколо встал на корточки рядом с женщиной, лежавшей на полу. Карелла понял, что Мисколо и Мейер решили попробовать принять роды.

– Почему я звоню?.. – сказал Левин. – Потому что подозреваю, что это как-то связано с вашим случаем.

Карелла положил перед собой блокнот и взял карандаш. Он не мог отвести взгляда от того, что происходило в комнате.

– Мне звонили из отдела баллистики десять минут назад, – сказал Левин. – Звонил некий Дорфсман, неглупый субъект. По поводу пуль, что извлекли из груди и головы девушки. А вы расследуете преступление, связанное со «смит-и-вессоном» тридцать восьмого калибра?

– Да, – сказал Карелла.

– Это убийство. То, что вы расследуете. Вы посылали пули на экспертизу Дорфсману, верно?

– Да, – подтвердил Карелла. Он записывал и поглядывал на беременную.

– Эти пули идентичны с теми, что извлекли из той девушки.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Дорфсман не ошибается. В обоих убийствах стреляли из одного ствола.

– Гм... – Карелла задумался.

Посреди комнаты Мисколо сказал:

– Дыши!

– Сильнее, – сказал Мейер.

– Как скажешь, – сказал Мисколо.

– Итак, я хочу знать, кто займется этим? – спросил Левин.

– Ты уверен, что это тот же ствол?

– Нет сомнений. Дорфсман десять раз разглядывал пули под микроскопом. Никакой ошибки. Тот же самый «смит-и-вессон».

– Мидтаун-Ист находится далеко от нас, – сказал Карелла.

– Я знаю. Я не хочу подбрасывать тебе лишнюю работу, поверь. Я просто не знаю, что следует делать по уставу в нашем случае.

– Ну, если они связаны между собой, тогда я полагаю...

– Да, они связаны. Но мы должны решить, чьи они – твои или мои? Кто будет расследовать? Я хочу сказать, что первое донесение пришло к тебе.

– Я уточню у лейтенанта, – сказал Карелла, – когда он придет.

– Я уже уточнил у моего. Он считает, что я должен передать эти дела тебе. Это не имеет отношения к тому, что у нас очень много своих дел, Карелла. Лишний жмурик нам не помеха. Просто думается, что ты уже начал работать над этим, достаточно посуетился...

– Посуетился, – согласился Карелла.

– И я не знаю, что тебе удалось найти на сегодняшний день...

– Не много. Жертва была мелким торговцем наркотиков, дилером граммов.

– А эта девушка – танцовщица, другая жертва.

– Наркотиками торговала?

– Пока ничего не знаю, Карелла. Вот почему я звоню. Если я буду расследовать, то буду разбираться. Если это твое дело, тогда я отойду в сторонку.

– Вот так, правильно, – улыбнулся Манер, стряхивая пот со лба. – Очень хорошо.

– Показалась головка, – сказал Мисколо. – Теперь можно тужиться немного сильнее.

– Вот так, – снова улыбнулся Мейер.

– Я переговорю с лейтенантом и перезвоню, – сказал Карелла. – Тем временем сможешь послать мне бумаги по этому поводу.

– Будет сделано. Я не стану тебе напоминать...

– Что первые двадцать четыре часа – самые важные, – произнес заученное правило Карелла.

– Так что если я начну действовать, то с сегодняшнего дня.

– Я тебя понял, – сказал Карелла. – Я перезвоню.

– Тужься! – крикнул Мисколо.

– Тужься! – крикнул Мейер.

– О Боже! – простонала женщина.

– Выходит, выходит! – заорал Мейер.

– О Боже, о Боже, о Боже! – стонала женщина.

– Какой красавчик! – воскликнул Мисколо.

Мейер поднял заляпанного кровью ребенка и шлепнул. Победоносный крик нарушил тишину комнаты.

– Мальчик или девочка? – спросил один из пьяниц.

Глава 3

Карелла перезвонил Левину только в десять минут двенадцатого: все это время он работал с протоколами о двух трупах. В комнате детективов стало заметно тише. Проститутку и ее новорожденную дочь «Скорая помощь» увезла в больницу. Четверо пьяниц «за пьянство в общественном месте» были посажены в машину, которая их увезла. Ликующий детектив Дженеро, вероятно, не понимал, что «пьянство в общественном месте» – это простое нарушение,в отличие от мисдиминора(наименее опасные преступления) и фелонии(тяжкие уголовные преступления), – за него сажали на пятнадцать суток. В то ясное февральское утро в комнате детективов все видели, что Дженеро тратит впустую время и пускает на ветер деньги налогоплательщиков, когда отправляет пьяниц в центр города, где судья их отпустит на свободу пинком под зад. Каждый квадратный дюйм тюремного пространства был нужен для более серьезных нарушителей, чем четверка веселых пьянчуг. Мужчины и женщина, явившиеся в комнату детективов в субботу в 11.00, как раз когда Дженеро вел к машине процессию алкашей, только покачали головой.

Женщина была детективом второй степени из особой части штабного дивизиона. Ее звали Эйлин Берк. Она иногда работала на 87-й участок – когда требовалась женщина в качестве приманки. Это означало, что Эйлин должна была разгуливать по улице как приманка для насильников и прочих дегенератов. У Эйлин были зеленые глаза и рыжие волосы; у нее были длинные-предлинные ноги, гладкие, с сильными икрами и узкими лодыжками. У Эйлин были очень красивая грудь и роскошные бедра. Рост ее был пять футов и девять дюймов. Таким образом, трудно было не заметить ее на улице, если кому-то взбрело бы на ум изнасиловать кого-нибудь. Однажды Эйлин разрабатывала преступление с Хэлом Уиллисом, где тот играл роль ее партнера, лежа с ней в одном спальном мешке в парке: оба изображали страстных любовников в сложной схеме, в которой также участвовали детективы Мейер и Клинг, переодетые в монашек, – они сидели на ближайшей скамейке.

Эйлин теперь уже не помнила, зачем она легла в мешок с Уиллисом. Она только помнила, что Уиллис все время норовил положить руку ей на задницу, в то время как она пыталась вести наблюдение за третьей скамейкой, на которой стоял обеденный судок с пятьюдесятью тысячами долларов: вместо денег в судок положили пятьдесят тысяч обрывков газет. Уиллис, исполняя роль страстного любовника, осыпал ее поцелуями, когда они обнимались в спальном мешке в тот холодный день. Ласки прекратились моментально, когда приманку в виде обеденного судка подобрал молодой хмырь и двинулся прочь по направлению к другой скамейке, на которой сидел «слепой» Дженеро. Дженеро встал, сбросил черные очки, расстегнул третью пуговицу плаща красивым движением руки – как делают детективы, которых он видел в кино, – потянулся за пистолетом и бабахнул себе в ногу. На посту в спальном мешке Уиллис сумел включить переговорное устройство, установив его между грудей Эйлин, и принялся орать Хейзу, который сидел в машине без номера на Гровер-авеню, что «рыбка» движется в его направлении... Да, думала Эйлин, всегда забавно работать на 87-й участок. Все-таки жаль, что она встречается так редко с Уиллисом. Интересно, женат ли он? И что это ей вдруг стали так часто приходить в голову мысли о замужестве? Не потому ли, что никто не прислал ей поздравительной открытки в День святого Валентина?

В следственном отделе было относительно тихо: Дженеро и все его арестованные отправились по разным направлениям (путана вырвалась из его хватки – на какое-то время). Коттон Хейз, сидя за своим письменным столом, принимал заявление от чернокожего толстяка, который утверждал, что жена обсыпает его раскаленным песком, когда он поздно приходит домой, – она считает, что он «рассекает синеву» с другой женщиной. Так он и сказал – «рассекает синеву». Хейз нашел это выражение поэтичным. Хэл Уиллис вел двух подростков в масках по дорожке, проходившей через участок рядом с камерами предварительного заключения на уровне улицы, к машине с запертыми в ней пьяницами, которых арестовал Дженеро и которых отправляли в центр города. Подростки по-прежнему отказывались снимать лыжные маски. Один из пьяниц в машине спросил их, не готовятся ли они к вечеринке с маскарадом. Когда Уиллис передал их полицейскому в форме, который захлопнул дверцу машины за ними, Эйлин Берк уселась на край стола Уиллиса, скрестила восхитительные ноги, глянула на часы и задымила сигаретой.

– Привет, Эйлин, – сказал ей Хейз, шагая вместе с пострадавшим от раскаленного песка чернокожим толстяком прочь из комнаты детективов – видимо, направляясь в их мирный дом для встречи с разбрасывающей песок матроной. Эйлин проводила глазами Хейза. Он был рыжий, почти такой же, как она. Она подумала про себя: если оба родителя рыжие, будет ли их ребенок рыжим? Интересно, женат ли Хейз? Она стала покачивать ногой.

В трех футах от того места, где она курила сигарету и нетерпеливо покачивала ногой, Мейер говорил по телефону с женой. Он рассказывал ей, что принял роды прямо здесь, в рабочей комнате детективов, с небольшой помощью – едва значительной – от Альфа Мисколо. Последний варил кофе в канцелярии – для нужд материнства и детства кипяток больше не требовался. С другого телефона, у себя на столе, Карелла наконец связался с Левином в Мидтаун-Ист и принялся извиняться, что затянул с ответным звонком.

...Департамент полиции можно сравнить с небольшой армией, а убийство – с крупным боем во время войны. В большой армии даже мелкий бой подвергается серьезному анализу. В маленькой армии, то есть в департаменте полиции, крупный бой, то есть убийство, вовлекает в боевые действия огромное число людей. В городе, который «обороняли» эти люди, детектив участка, назначенный расследовать конкретное дело об убийстве, был тот, кто получил первое донесение, обыкновенно ему помогал любой из команды детективов, оказавшийся рядом в данный момент. Как только детектив говорил «Я взял» или «Я раскручиваю» или употреблял иное выразительное жаргонное словечко, дело официально зачислялось за ним. Это означало, что он будет вести его, пока не раскроет или не прояснит (что не одно и то же) либо пока не возденет руки в отчаянии. Но поскольку убийство было серьезнымделом – крупным наступательным действием, так сказать, – то в департаменте полиции оно привлекало внимание целого ряда уровней, которые интересовались работой детективов. В этом городе, как только кто-то из следственного отдела брался за «хорошее» убийство или тяжкое преступление, он должен был уведомить следующих по списку:

1. Комиссара полиции.