Эд Макбейн

Грабитель

Посвящается Анджеле и Лену
Глава 1

Этот город нельзя себе представить никем, кроме женщины, и это хорошо, ведь твое дело — женщины.

Вскинутую женскую голову ты узнаешь в золотисто-каштановых венках линяющей осенней листвы Риверхеда и парка. Ты различаешь линию ее зрелой груди в изгибах реки Дикс, мерцающей струями синего шелка. Ее пупок глядит на тебя из гавани Беттауна, а с ягодицами — Калмс-Пойнтом и Маджестой — ты знаком очень близко. Это женщина, и она — твоя женщина, выбирающая осенью духи, в которых дым горящей древесины и углекислый газ смешаны с мускусным, затхлым запахом ее улиц, ее машин и ее людей.

Ты знал ее посвежевшей после сна, чистой и спокойной. Ты видел ее нагие улицы, слышал печальный шепот ветра в бетонных каньонах Айсолы, наблюдал, как она пробуждается и оживает, оживает.

Ты видел ее в рабочей одежде и в нарядах для развлечений, видел гладкой, как пантера в ночных джунглях, в шкуре, сверкающей миниатюрными бриллиантами отражающихся огней гавани. Ты знал ее распутной и нахальной, любящей и ненавидящей, непокорной и кроткой, жестокой и несправедливой, ласковой и резкой. Ты знаешь все ее причуды и все ее привычки.

Иногда она бывает огромной и грязной, иногда пронзительно кричит от боли, а бывает, стонет в экстазе.

Но она не могла бы быть никем, кроме женщины, и это хорошо, поскольку твое дело — женщины.

Ведь ты грабитель.

Кэтрин Эллио сидела на жестком деревянном стуле в комнате отдела по расследованию убийств 87-го полицейского участка. Послеполуденный солнечный свет, потускневший, как испанская монета, и очищенный осенью, пробиваясь сквозь узкие зарешеченные окна, покрывал сетчатым узором ее лицо.

Ни при каких обстоятельствах оно не могло бы показаться привлекательным. Слишком длинный нос, тусклые карие глаза, чрезмерно густые брови. Под тонкими и бледными губами резко заострялся подбородок. Теперь же, когда кто-то раскрасил правый глаз и оставил вздувшийся рубец вдоль линии подбородка, это лицо было совсем нехорошо.

— Он появился так внезапно, — объясняла мисс Эллио. — Я даже не знаю, следовал ли он за мной или вышел из бокового переулка. Не могу сказать.

Детектив 3-го класса Роджер Хевилланд смотрел на женщину с высоты своих 6 футов и 4 дюймов. Хевилланд обладал телом борца и лицом херувима Боттичелли. Он говорил громким и грубым голосом не потому, что мисс Эллио была туговата на ухо, просто он любил покричать.

— Вы слышали шаги? — выкрикнул он.

— Не помню.

— Мисс Эллио, попытайтесь вспомнить.

— Я пытаюсь.

— Ладно, на улице было темно?

— Да.

Хэл Уиллис посмотрел на женщину, затем на Хевилланда. Уиллис был невысок, он едва соответствовал требованию минимального роста для сотрудника полиции — 5 футов и 8 дюймов. Его рост и фигура производили обманчивое впечатление и не позволяли объяснить ту убийственную эффективность, с которой он выполнял выбранную им работу. Блестящие, смеющиеся карие глаза делали его похожим на веселого гнома. Даже когда Уиллис сердился, он не переставал улыбаться. Но в тот момент он не сердился. По правде говоря, он просто скучал. С некоторыми вариациями он уже слышал эту историю много раз. Двенадцать раз, если быть точным.

— Мисс Эллио, — сказал он, — когда этот человек вас ударил?

— Как только забрал у меня сумочку.

— Не раньше?

— Нет.

— Сколько раз он вас ударил?

— Дважды.

— Он что-нибудь сказал?

— Да, он… — Лицо мисс Эллио исказилось от напряжения — она очень старалась вспомнить. — Он сказал, что бьет меня с целью предостеречь, чтобы я не звала на помощь, когда он уйдет.

— Что ты об этом думаешь, Родж? — спросил Уиллис.

Хевилланд вздохнул, затем то ли пожал плечами, то ли кивнул. Задумавшись, Уиллис немного помолчал. Потом спросил:

— Он назвал свое имя, мисс Эллио?

— Да, — ответила мисс Эллио. На ее невыразительных глазах выступили слезы. — Я знаю, это звучит глупо. Знаю, что вы мне не верите. Но это правда. Я ничего не выдумываю. У меня ни разу в жизни не было синяка под глазом.

Хевилланд снова вздохнул. Уиллис вдруг проявил сочувствие к потерпевшей.

— Ну-ну, мисс Эллио, — сказал он. — Мы верим каждому вашему слову. Дело в том, что вы не первая пришли к нам с такой историей. Мы пытаемся связать факты вашего случая с уже имеющимися у нас данными. — Он порылся в нагрудном кармане пиджака и протянул мисс Эллио носовой платок. — Вот, вытрите глаза.

— Спасибо. — Мисс Эллио всхлипнула.

Хевилланд озадаченно наблюдал за рыцарским поведением коллеги. Улыбался Уиллис, как самый любезный продавец из магазина «А. & Р.». Мисс Элли, незамедлительно отвечая на все вопросы, постоянно шмыгала носом, вытирала глаза и, казалось, пришла не сообщить подробности о грабителе, а купить полфунта луку.

— Ну хорошо, — мягко проговорил Уиллис. — Когда же он назвал вам свое имя?

— После того как ударил меня.

— Что он сказал?

— Он… сначала он кое-что сделал.

— Что именно?

— Он… я знаю, это прозвучит глупо.

Уиллис ободряюще ей улыбался. Мисс Эллио подняла лицо и ответила ему детской улыбкой, и Хевилланд даже спросил себя, уж не влюбились ли они друг в друга.

— В рассказе о грабителе не может быть ничего глупого, — заметил Уиллис. — Расскажите все как было.

— Он ударил меня, — сказала мисс Эллио, — предостерег, а потом… низко поклонился. — Она подняла глаза, словно ожидая увидеть на лицах детективов потрясение или удивление, но встретила невозмутимые, внимательные взгляды. — Низко поклонился, — повторила она, будто разочарованная спокойной реакцией.

— И что дальше? — напомнил Уиллис.

— И сказал: «Клиффорд благодарит вас, мадам».

— Все ясно, — констатировал Уиллис.

— Ммм, — уклончиво отозвался Хевилланд.

— «Клиффорд благодарит вас», — повторила мисс Эллио. — А после этого он ушел.

— Вы хоть немного его разглядели? — спросил Хевилланд.

— Да.

— Как же он выглядел?

— Ну… — Мисс Эллио помолчала, задумавшись. — Он выглядел как любой другой мужчина.

Хевилланд и Уиллис обменялись взглядами, призывая друг друга к терпению.

— А если поточнее? — спросил, улыбаясь, Уиллис. — Он блондин? Брюнет? Рыжий?

— На нем была шляпа.

— Какого цвета его глаза?

— Он был в солнцезащитных очках.

— Его слепил яркий ночной свет, — с сарказмом в голосе произнес Хевилланд. — Или у него редкая глазная болезнь.

— Возможно, — кивнул Уиллис. — Он был чисто выбрит? Или носил бороду? Усы?

— Да, — ответила мисс Эллио.

— Который? — спросил Хевилланд.

— Человек, напавший на меня, — сказала она.

— Я спросил, который вариант из трех…

— А, чисто выбрит.

— Нос у него длинный или короткий?

— Гм… кажется, средний нос.

— Губы толстые или тонкие?

— Кажется, средние.

— Он высокий или низенький?

— Среднего роста, — пожала плечами мисс Эллио.

— Толстый или худой?

— Средний, — повторила она.

Уиллис вдруг перестал улыбаться. Мисс Эллио посмотрела на него, и с ее лица тоже исчезла улыбка.

— Да, средний, — с вызовом подтвердила она. — Что я могу поделать, если у него не было ни красного пятна на щеке, ни родинки на носу — ничего такого. Послушайте, я же не просила его быть обыкновенным человеком. Я не просила его отнимать у меня сумочку. В ней было много денег.

— Хорошо, — выкрикнул Хевилланд. — Мы сделаем все возможное, чтобы его задержать. У нас есть ваши имя и адрес, мисс Эллио, и, если что-либо произойдет, мы вам сообщим. Как вы думаете, увидев этого человека снова, сможете ли вы его уверенно опознать?

— Ясно, смогу, — кивнула мисс Эллио. — Он забрал у меня много денег. В сумочке было много денег.

Уиллис уже взял себя в руки.

— Назовите точную сумму? Сколько там было? — задал очередной вопрос он.

— Девять долларов и семьдесят два цента, — отозвалась мисс Эллио.

— И куча драгоценностей, — добавил Хевилланд, и это была одна из его лучших попыток сострить.

— Что? — спросила мисс Эллио.

— Мы вам позвоним.

Хевилланд взял ее под локоть и проводил к деревянной перегородке, отделявшей комнату детективного отдела от коридора. Когда он вернулся к столу, Уиллис что-то бесцельно рисовал на листе бумаги.

— Опять голые бабы? — спросил Хевилланд.

— Что?

— Ты сексуальный маньяк.

— Знаю. Но я достаточно взрослый и могу себе это позволить. Что скажешь о мисс Эллио?

— Готов поспорить, она все выдумала.

— Брось, Родж.

— Я думаю, она прочитала в газетах о грабителе, которого зовут Клиффорд. Думаю, что она старая дева, живущая в двухкомнатной квартирке. Каждую ночь она заглядывает под кровать и не находит там ничего, кроме ночного горшка. Я думаю, что прошлой ночью она споткнулась об этот горшок, ушиблась и, чтобы немного развлечься, решила обратиться с жалобой. — Хевилланд перевел дух. — Я также считаю, что вы с ней могли бы составить хорошую пару. Почему бы тебе не попросить ее руки?

— По вторникам ты бываешь очень забавным, — заметил Уиллис. — Не веришь, что ее ограбили?

— Солнечные очки — это гениальный штрих! Господи, чего только не выдумают.

— Он действительно мог надеть солнечные очки, — возразил Уиллис.

— Конечно, мог. И еще бермуды. Как я сказал, он вдруг подцепил конъюнктивит. — Хевилланд фыркнул. — «Клиффорд благодарит вас, мадам». Точно по газетам. В этом городе не осталось жителей, не слышавших о Клиффе-грабителе, который бьет в лицо и низко кланяется.

— А я думаю, она сказала правду, — стоял на своем Уиллис.

— Тогда ты и напечатаешь отчет, — отозвался Хевилланд. — Только между нами, этот Клифф начинает сильно действовать мне на нервы.

Уиллис пристально посмотрел на Хевилланда.

— В чем дело? — закричал Хевилланд.

— Когда ты в последний раз готовил отчет?

— Кому это интересно?

— Мне, — заявил Уиллис.

— Давно ли тебя назначили комиссаром полиции?

— Просто мне не нравится твой способ сачковать, — ответил Уиллис. Он перегнулся через пишущую машинку, выдвинул из стола ящик и достал три бланка отчета.

— Все остальные тоже сачкуют, скажешь, нет? — спросил Хевилланд. — Разве Карелла не сачкует?

— Ради бога, у него же медовый месяц, — отозвался Уиллис.

— Ну и что? Тоже мне повод. Знаешь, эта Эллио просто чокнутая. И из-за нее нужно составлять отчет? Если тебе так хочется — валяй.

— Может быть, у тебя хватит сил еще раз просмотреть картотеку?

— Что там искать? — с усмешкой поинтересовался Уиллис. — Грабителей по имени Клиффорд, которые носят очки от солнца и бермуды?

— Мы могли что-то упустить, — сказал Уиллис. — Правда, отсюда до шкафа будет не меньше четырех футов, а я не хочу, чтобы ты слишком напрягался.

— Я несколько раз просматривал картотеку от начала до конца и от конца до начала, — сообщил Хевилланд. — Как только этот тип Клиффорд избивал еще одну бабу, я лез в картотеку. И ничегошеньки там не нашел. А то, что мы узнали от Эллио, не добавило к общей картине ни одного штриха.

— А может быть, добавило.

— Нет. — Хевилланд покачал головой. — И знаешь почему? Потому что это ограбление произошло не на улице, как она сказала.

— Не на улице? Где же тогда?

— У нее в голове, приятель, — рассмеялся Хевилланд. — Все это случилось у мисс Эллио в голове.

Глава 2

Теперь плечо совсем не болело.

Казалось бы, странно. Получив пулю в плечо, вы думаете, что оно будет болеть довольно долго. Ничего подобного. Оно не болело совсем.

На самом деле, если бы Берт Клинг добился своего, он вернулся бы на работу, а работал он патрульным полицейским в 87-м участке. Но начальником полицейских в форме там был капитан Фрик, и он сказал: «Теперь ты отдохнешь еще неделю, Берт. Меня не волнует, выписали тебя из больницы или нет. Ты отдыхаешь еще одну неделю».

И поэтому Берту Клингу пришлось отдыхать еще неделю, и это ему не очень нравилось. «Еще одна неделя» началась с понедельника, потом наступил вторник, и это был погожий, свежий осенний день, — а Клингу всегда нравилась осень, — но ему было скучно до одурения.

Поначалу в больнице было совсем неплохо. Навестить его приходили другие полицейские, даже некоторые детективы забегали, и благодаря ранению в плечо он стал в своем роде знаменитостью участка. Но довольно быстро это перестало быть новостью, количество визитов сократилось, и Клингу осталось только растянуться на толстом матрасе и приспосабливаться к скучной жизни выздоравливающего.

Его любимой игрой в палате стало вычеркивание дней на календаре. Еще он пытался заигрывать с медсестрами, но удовольствие от этого развлечения улетучилось, как только до него дошло, что его действия — во всяком случае, пока он оставался пациентом — никогда не поднимутся выше уровня зрителя. Поэтому он вычеркивал дни один за другим и с нетерпением ожидал возвращения на работу, мечтая об этом с почти свирепой силой.

А затем Фрик сказал: «Отдохни еще неделю, Берт».

Клинг хотел ответить: «Слушайте, капитан, не нужен мне этот отдых. Я здоров как бык. Поверьте, я могу справиться с патрулированием двух участков».

Но, зная Фрика, зная, какой это тупой старый зануда, Клинг сохранил полное спокойствие. Он до сих пор сохранял спокойствие. Ему очень надоело сохранять спокойствие. Получить пулю — почти то же самое.

Клинг понимал странность своей позиции: он хотел вернуться на работу, из-за которой получил пулю в правое плечо. Вообще-то его ранили не на службе. Это произошло в свободное время, когда он выходил из бара, и в него не стали бы стрелять, если бы не перепутали с другим.

Выстрел предназначался для репортера по имени Сэвидж, который шпионил в их районе, задавал слишком много наводящих вопросов об одном из членов банды подростков, и тот попросил приятелей позаботиться о Сэвидже.

Клингу просто не повезло, что он вышел из того же бара, в котором перед этим Сэвидж расспрашивал одного парнишку. К несчастью, Клинг, как и Сэвидж, был блондином. Горя желанием наказать репортера, подростки бросились на Клинга, и он выхватил из заднего кармана служебный револьвер.

Вот так и становятся героями.

Клинг пожал плечами.

Даже пожимая плечами, он не чувствовал никакой боли. Так зачем же ему сидеть в этой дурацкой меблированной комнате, вместо того чтобы патрулировать участок?

Он встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Проходящие внизу девушки испытывали затруднения, борясь с сильным ветром, который набрасывался на их юбки. Клинг стал наблюдать.

Ему нравились девушки. Причем нравились все без исключения. Обходя свой участок, он обычно наблюдал за девушками. Это занятие всегда доставляло ему удовольствие. В свои двадцать четыре года он уже был ветераном Корейской войны и мог вспомнить женщин, которых видел там, но для него они никогда не ассоциировались с удовольствием, которое он испытывал, наблюдая за девушками в Америке.

Клинг видел женщин, скорчившихся в грязи, с ввалившимися щеками, с глазами, в которых отражался напалмовый ад, широко расширенными от ужаса перед свистящим ревом реактивных бомбардировщиков. Он видел иссохшие тела женщин, повешенных, в мешковатой стеганой одежде. Он видел женщин, обнаживших груди, чтобы покормить младенцев. Эти груди должны бы быть зрелыми и полными пищи. Вместо этого они были увядшими и ссохшими — сморщенные грозди на засохшей лозе.

Он видел толпы молодых и старых женщин, тянувших руки за едой, и до сих пор вспоминал их немые, умоляющие о подаянии лица и ввалившиеся глаза.

Клинг продолжал наблюдать за девушками. Он смотрел на их сильные ноги, крепкие груди, округлые задики, и это ему было приятно. Возможно, он был психом, но в крепких белых зубах, загорелых лицах и выцветших на солнце волосах было что-то возбуждающее. Почему-то, глядя на них, он сам чувствовал себя сильным. Возможно, он был психом, но при этом у него никогда не возникало никаких ассоциаций с тем, что он видел в Корее.

Стук в дверь заставил Клинга вздрогнуть. Он отвернулся от окна и крикнул:

— Кто там?

— Я, — ответил голос. — Питер.

— Кто? — спросил он.

— Питер. Питер Белл.

«Кто такой Питер Белл?» — подумал Клинг. Он пожал плечами и подошел к комоду. Открыв верхний ящик, достал пистолет 38-го калибра, который лежал там рядом с коробкой зажимов для галстуков. С пистолетом в руке он подошел к двери и чуть-чуть приоткрыл ее. Достаточно получить только одну пулю, а потом обязательно сообразишь, что не следует открывать дверь нараспашку, даже если гость назвал свое имя.

— Берт? — спросил голос. — Это Питер Белл. Открой.

— Сомневаюсь, что вас знаю, — осторожно произнес Клинг, всматриваясь в темный коридор, почти уверенный, что сейчас услышит снаружи залп, разносящий дверь в щепки.

— Ты не знаешь меня? Эй, малыш, это же Питер. Эй, ты меня не помнишь? Мы вместе играли детьми. Там, в Риверхеде. Это же я, Питер Белл.

Клинг открыл дверь немного шире. Стоявшему в коридоре мужчине было не более двадцати семи лет. Рослый и крепко сбитый, в кожаном пиджаке и фуражке яхтсмена. При тусклом освещении Клинг не мог разглядеть его черты, но в этом лице было что-то знакомое, и он почувствовал себя как-то глупо с пистолетом в руке. Он распахнул дверь и пригласил:

— Входи.

Питер Белл вошел в комнату. Пистолет он увидел почти сразу и вытаращил глаза.

— Эй! — воскликнул он. — Эй, черт, в чем дело, Берт?

Небрежно держа пистолет, узнав наконец человека, стоящего перед ним в центре комнаты, Клинг почувствовал, что выглядит смешным. Он робко улыбнулся:

— Я его чистил.

— Теперь ты меня узнал? — спросил Белл, и у Клинга возникло отчетливое впечатление, что его ложь не принята.

— Узнал, — ответил он. — Как жизнь, Питер?

— Да ничего, не могу пожаловаться. — Он протянул руку, и Клинг ее пожал, при свете изучая его лицо более внимательно. Лицо Белла можно было бы назвать приятным, если бы не размеры и форма носа. Вообще-то если была какая-то часть этого лица, которую Клинг не узнал, то это, конечно, массивное и грубое сооружение, нелепо выдающееся между живыми карими глазами. Теперь Клинг вспомнил, что Питер Белл был чрезвычайно красивым мальчиком, и нос, по-видимому, стал одной из тех его частей, которые росли и росли в отрочестве. Последний раз он видел Белла лет пятнадцать назад, после чего тот переехал в другую часть Риверхеда. И следовательно, когда-то за этот промежуток времени нос приобрел новые очертания. Вдруг он понял, что слишком пристально разглядывает эту выпуклость, и неловкость ситуации усилилась, когда Белл спросил:

— Знатный рубильник, да? Еще говорят: ах, какой шланг! Или: это носик или насос?

Клинг воспользовался подходящим моментом, чтобы вернуть пистолет в открытый ящик комода.

— Наверное, тебе интересно знать, что мне нужно, — предположил Белл.

Действительно, Клинга интересовало только это. Но он, отойдя от комода, возразил:

— Да нет. Старые друзья часто… — и замолчал, не в состоянии закончить ложь. Он не считал Питера Белла другом. Пятнадцать лет он его в глаза не видел, да и в детском возрасте они никогда не были особенно близки.

— В газетах пишут, ты был ранен, — заявил Белл. — А я много читаю. Каждый день покупаю шесть газет. Как тебе это нравится? Готов поспорить, ты и не знал, что в городе выходит шесть газет. Я читаю их от первой полосы до последней. И никогда ничего не пропускаю.

Клинг улыбнулся, не зная, что сказать.

— Да, сэр, — продолжал Белл. — И для нас с Молли было шоком, когда мы прочитали о твоем ранении. Вскоре после этого на Форест-авеню я столкнулся с твоей матерью. Она сказала, что они с твоим отцом очень расстроены, но должны были этого ожидать.

— Ерунда, просто ранение в плечо, — пояснил Клинг.

— Только царапина, да? — улыбаясь, произнес Белл. — Преклоняюсь перед твоим мужеством.

— Ты упомянул Форест-авеню. Уж не вернулся ли ты в старый район?

— Что? О нет, нет. Теперь я таксист. У меня собственная машина, лицензия и все, что полагается. Обычно я работаю на Айсоле, но получил вызов в Риверхед, оказался на Форест-авеню и там встретился с твоей матерью. Вот так все и произошло.

Клинг еще раз посмотрел на Белла и понял, что «фуражка яхтсмена» — это всего лишь форменный головной убор таксиста.

— Я прочитал в газетах, куда герой полицейский выписался из больницы, — пояснил Белл. — Там напечатан твой адрес и все подробности. Ты больше не живешь со стариками?

— Нет, — ответил Клинг. — Когда я вернулся из Кореи…

— А я пропустил эту войну, — сказал Белл. — Проколотая барабанная перепонка, ну не смешно ли? На самом деле, я думаю, меня забраковали из-за этого рубильника. — Он коснулся носа. — Вот, значит, и еще в газетах написали, где твой начальник приказал тебе отдохнуть еще неделю.

Белл улыбнулся. Его зубы были очень белыми и ровными. На подбородке — ямочка. «Вот не повезло с носом, — подумал Клинг. — Каково это чувствовать себя знаменитостью? Наверное, почти как выступать в шоу на телевидении и отвечать на вопросы по Шекспиру».

— Ну… — тихим голосом произнес Клинг. Ему уже хотелось, чтобы Питер Белл оставил его в покое. Это вторжение начинало его утомлять.

— Но, — перебил его Белл, — я, конечно, должен отдать первенство тебе, малыш. — И тяжелое молчание опустилось на комнату.

Клинг держал паузу так долго, как только мог.

— Хочешь выпить… или еще чего-нибудь? — спросил он наконец.

— Никогда не пью, — ответил Белл.

Молчание возобновилось.

Белл снова коснулся своего носа.

— Что касается причины, которая привела меня сюда… — начал он.

— И что за причина? — помог ему Клинг.

— По правде говоря, я в некотором затруднении, но Молли считает… — Белл оборвал себя. — Знаешь, ведь я женат.

— Не знал.

— Да. Молли чудесная женщина. Родила двоих малышей, еще один на подходе.

— Это прекрасно, — отозвался Клинг, и чувство неловкости у него продолжало расти.

— Так я сразу перейду к делу, ладно? У Молли есть сестра, чудная малышка. Ее зовут Джинни, ей семнадцать лет. Она поселилась с нами, как только мама Молли умерла — должно быть, два года назад. Да. — Белл замолчал.

— Ясно, — сказал Клинг, не понимая, какое отношение имеет к нему семейная жизнь Белла.

— Очаровательная малышка. Знаешь, с тобой я могу быть откровенным — она необыкновенно красива. На самом деле она выглядит точно так, как Молли в ее возрасте, а Молли отнюдь не дурнушка, даже сейчас, когда беременна и все такое.

— Я не понимаю, Питер.

— Ну и малышка резвится.

— Резвится?

— Так, во всяком случае, думает Молли. — Внезапно стало ясно, что Белл робеет. — Молли не видела, чтобы малышка встречалась с местными парнями, но знает, что та ходит гулять, и боится, как бы она не попала в дурную компанию, понимаешь, о чем я? Было бы неплохо, если бы Джинни не была такой хорошенькой, но она такая, какая есть. Я хочу сказать… Знаешь, Берт, я откровенен с тобой. Она моя свояченица и все такое, но у нее столько всего — гораздо больше, чем у более взрослых дам, которых ты видишь на улице. Поверь мне, она просто красотка.

— О\'кей, — сказал Клинг.

— Нам Джинни ничего не расскажет. Мы говорим с ней до хрипоты и не получаем в ответ ни писка. У Молли возникла идея нанять частного детектива, чтобы последить за ней, узнать, куда она ходит, в таком духе. Но, Берт, на деньги, которые я зарабатываю, нельзя нанять частного детектива. Кроме того, я не думаю, что малышка делает что-нибудь дурное.

— Ты хочешь, чтобы я следил за ней? — спросил Клинг, внезапно уловив суть.

— Нет-нет, ничего подобного. Господи, чтобы я пришел просить тебя о таком через пятнадцать лет? Нет, Берт, нет.

— Что же тогда?

— Я хочу, чтобы ты с ней поговорил. Тогда Молли будет довольна. Слушай, Берт, когда женщина в положении, у нее возникают глупые идеи. Соленья с мороженым, понял? Так вот и это то же самое. У нее возникло идиотское подозрение, будто Джинни — преступница-малолетка или что-то в таком роде.

— Мне с ней поговорить? — Клинг был поражен. — Я ее даже не знаю. Какая может быть польза…

— Ты полицейский. Молли уважает закон и порядок. Если я приведу в дом полицейского, она будет довольна.

— Черт, да я практически еще новичок.

— Конечно, но это не важно. Молли увидит форму и будет довольна. И потом, ты действительно сумеешь помочь Джинни. Как знать? Я хочу сказать, если она действительно связалась с какими-нибудь молодыми хулиганами.

— Нет, не могу, Питер. Мне очень жаль, но…

— У тебя впереди еще целая неделя, — сказал Белл. — Делать тебе нечего. Слушай, Берт, я читаю газеты. Стал бы я просить тебя тратить свободное время, если бы знал, что ты целый день бегаешь по участку? Берт, сделай мне одолжение.

— Дело не в этом, Питер. Я не знаю, что сказать девушке. Просто я не смогу.

— Пожалуйста, Берт. Как одолжение лично для меня в память о прошлом. Что скажешь?

— Нет, — отрезал Клинг.

— Возможно, она связалась с какими-нибудь шалопаями. Что тогда? Разве полицейский не должен предупреждать преступления, пресекать их в зародыше? Ты меня здорово разочаровываешь, Берт.

— Ну извини.

— Ладно, ладно, не злись, — сказал Белл. Он встал, видимо собираясь уходить. — Вдруг ты передумаешь, я оставлю адрес. — Он достал из кармана бумажник и вытащил из него клочок бумаги.

— Не имеет смысла…

— Только на тот случай, если ты передумаешь, — сказал Берт. — Сейчас. — Он вытащил из кармана кожаного пиджака огрызок карандаша и стал быстро писать на клочке бумаги. — Это на Девитт-стрит, большой дом в середине квартала. Ты не сможешь его не заметить. Если передумаешь, заходи завтра вечером. Я задержу Джинни дома до девяти часов. Договорились?

— Вряд ли я передумаю, — заметил Клинг.

— Если передумаешь, — продолжал настаивать Белл, — я это оценю, Берт. Итак, завтра вечером. В среду. О\'кей? Вот адрес. — Он протянул Берту бумажку. — Здесь я записал и номер телефона на тот случай, если потеряешься. Лучше спрячь это в бумажник.

Клинг взял клочок и, поскольку Белл внимательно за ним наблюдал, положил его в свой бумажник.

— Надеюсь, ты придешь, — сказал Белл. Он подошел к двери. — Во всяком случае, спасибо, что выслушал меня. Рад был тебя повидать, Берт.

— Угу, — буркнул Клинг.

— Ну пока. — Белл закрыл за собой дверь.

В комнате вдруг стало тихо.

Клинг подошел к окну. Он видел, как Белл появился из здания, забрался в зелено-желтое такси и отъехал от тротуара. Машину он оставлял перед пожарным гидрантом.

Глава 3

О субботних вечерах складывают песни.

Во всех этих песнях продвигается мысль об особом одиночестве, характерном для субботних вечеров. Этот миф стал частью американской культуры и хорошо известен каждому американцу. Остановите любого человека от шести до шестидесяти лет и спросите: «Какой вечер недели самый одинокий?» — и вам ответят: «Субботний».

Ладно. Но вторник тоже не подарок.

Вторник не получил такой рекламы, и никто не создал о нем песен.[1] Но для многих людей вторничный вечер ничем не лучше субботнего. Как можно сравнивать степени одиночества! Кто более одинок — мужчина на необитаемом острове в субботний вечер или женщина с фонарем в самом большом и шумном ночном клубе вечером во вторник? Одиночество не признает календари. Суббота, вторник, пятница, четверг — все дни недели одинаковые, все дни серые.

Вечером во вторник, 12 сентября, на одной из самых малолюдных улиц города стоял черный автомобиль «меркьюри»-седан, и на переднем сиденье сидели двое, занимавшиеся самой одинокой работой.

В Лос-Анджелесе эту работу называют «наблюдение». В городе, где работали эти двое, она называется «засада».

Для засады требуется обладать некоторым иммунитетом к сонливости, явно выраженным иммунитетом к одиночеству и довольно значительным терпением.

Из двух мужчин, сидевших в «меркьюри», более терпеливым был детектив 2-го класса Мейер. На самом деле он был самым терпеливым полицейским в 87-м участке, если не во всем городе. Отец Мейера считался большим шутником. Отца звали Макс. Когда Мейер родился, Макс назвал его Мейер. Это считалось ужасно смешным — ребенок с именем Мейер Мейер. Если вы родились евреем, то уже одно это требует от вас значительного терпения. А если к тому же ваш веселый старик снабдил вас именем Мейер Мейер, ваше терпение должно быть сверхъестественным. И он был терпелив. Но чтобы быть терпеливым всю жизнь, требуется особое напряжение, а оно всегда как-то сказывается. Хотя Мейеру Мейеру исполнилось лишь тридцать семь лет, он был лыс, как бильярдный шар.

Детектив 3-го класса Темпл заснул. Мейер всегда знал, когда Темпл готов отключиться. Роста Темпл был громадного, а большим людям требуется больше спать, считал Мейер.

— Эй! — воскликнул он.

Лохматые брови Темпла подскочили на лоб.

— Что случилось?

— Ничего. Что ты думаешь о грабителе, который называет себя Клиффорд?

— Думаю, его нужно пристрелить, — ответил Темпл. Он повернулся и встретил проницательный взгляд безмятежных голубых глаз Мейера.

— Согласен, — улыбнувшись, сказал Мейер. — Проснулся?

— Проснулся. — Темпл почесал в промежности. — Последние три дня проклятый зуд меня не отпускает. Он сводит меня с ума. Нельзя же чесаться открыто.

— Тропическая чесотка? — предположил Мейер.

— Что-то в этом роде. Черт, я погибаю. — Он помолчал. — Жена не хочет ко мне приближаться. Боится подцепить заразу.

— Может, сама тебя этим и наградила.

Темпл зевнул.

— Никогда об этом не думал. Может, и так. — Он снова почесался.

— Если бы я был грабителем, — сказал Мейер, считая, что только разговор может помешать Темплу заснуть, — я бы не стал брать имя Клиффорд.

— Да, Клиффорд — имя для гомосексуалиста, — согласился Темпл.

— Для грабителя больше подходит имя Стив.

— Только не говори это Карелле.

— Но Клиффорд? Не знаю. Как считаешь, это его настоящее имя?

— Возможно. Какой смысл его сообщать, если оно ненастоящее?

— Это вопрос, — сказал Мейер.

— В любом случае я считаю его психопатом, — заявил Темпл. — Кто еще станет низко кланяться и благодарить потерпевших? Он сумасброд.

— Знаешь анекдот про заголовок? — спросил Мейер, обожавший хорошую шутку.

— Нет. Расскажи.

— Заголовок, который напечатали в газете, когда маньяк удрал из сумасшедшего дома, пробежал три мили и изнасиловал местную девчонку?

— Не знаю, — сказал Темпл. — И какой это был заголовок?

Мейер произнес по буквам, показывая, какими громадными были буквы:

— «ГАЙКИ! БОЛТЫ И ВИНТЫ!»[2]

— Вечно ты со своими шуточками, — хохотнул Темпл. — Иногда мне кажется, что ты получаешь удовольствие от этих чертовых засад.

— Само собой. Я их обожаю.

— Псих он или нет, но на его счету уже тринадцать краж. Уиллис рассказал тебе о даме, приходившей сегодня днем?

Мейер взглянул на часы.

— Вчера днем, — поправил он напарника. — Да, сказал. Может быть, тринадцать будет для Клиффа несчастливым числом, как считаешь?

— Возможно. Знаешь, не люблю я грабителей. Они заставляют меня страдать. — Он почесался. — Мне больше нравятся воры-джентльмены.

— Кто нравится?

— Даже убийцы лучше. Убийцы выше классом по сравнению с грабителями.

— Дай Клиффу время, — возразил Мейер. — Пока он только разминается.

Они помолчали. Мейер, видимо, пытался что-то вспомнить. Наконец он сказал:

— Я следил за одним делом по газетам. В другом участке. В 33-м, кажется.

— Да, и что там такое?

— Какой-то парень ворует кошек.