Эд Макбейн

Выбор убийцы

Глава 1

В винном магазине запах стоял – будь здоров.

Весь пол был усыпан бутылочными осколками, сверкавшими весело, словно трубы духового оркестра. Под ногами, напоминая тонкий прозрачный ледок, позвякивали стекляшки помельче и покрупней, круглые плоские донышки и бутылочные горла с зазубренными краями. Казалось, что по витринам и полкам пронесся разрушительный ураган. Восьмидолларовое виски и дешевое красное вино по двадцать пять центов за бутылку соединились на полу в демократическом коктейле. На того, кто решался переступить порог, обрушивался крепкий запах спиртного, растекавшегося по деревянному полу ручейками; они замедляли свой бег, наталкиваясь на запруды из битого стекла, и разливались в маленькие пахучие озерца.

Среди бутылочных осколков и луж из вина и виски лежала девушка с полуоткрытым ртом. У неё были рыжие волосы и огромные, расширенные смертью глаза. В неё выстрелили четыре раза, и кровь все ещё текла на пол, смешиваясь с вином. Ее длинные мокрые волосы разметались по полу. Тело и одежда как будто пропитались алкоголем.

Находиться в магазине было не так-то просто. Прибывшие на место происшествия полицейские в иных обстоятельствах не отказались бы опрокинуть стаканчик-другой, но сейчас алкогольные пары били в нос, обжигали горло и легкие, кружили голову, несмотря на то, что входная дверь была распахнута, а на улице дул легкий июньский ветерок.

Стив Карелла с облегчением выскочил на улицу. Он любил посидеть за бутылкой виски с приятелями, но терпеть не мог, когда ему в лицо дышали перегаром, а в магазине воняло так, словно компания алкоголиков, гогоча и перебивая друг друга, рассказывала скверный анекдот.

Скверный анекдот заключался в том, что на полу лежала убитая рыжеволосая девушка. Это скверно в любое время года, но сейчас особенно – в июне, в этом месяце свадеб, когда все пробуждается к жизни и когда весенняя свежесть встречается с летним теплом. Стиву Карелле очень нравилось жить на белом свете, и он, как человек великодушный, был готов делить эту радость с другими людьми. По роду занятий ему часто приходилось иметь дело со смертью, чаще всего внезапной, но он так и не научился, в отличие от многих своих товарищей по работе, относиться к ней с холодным равнодушием. Карелла ценил в человеке достоинство. Люди дрались, напивались, блевали и сквернословили, но все же оставались людьми, пока держались на ногах.

Из давно забытого курса антропологии, прослушанного когда-то в колледже, в голове у Кареллы вдруг всплыла фраза: «Человек стоит особняком, ибо только он стоит на двух ногах». Наверное, у этой сентенции могут быть разные толкования, но Карелле было важно одно: человек тогда человек, когда он на своих двоих. Смерть сбивает его с ног и лишает чувства собственного достоинства. Мертвецу наплевать, в каком виде у него пробор. Мертвую девушку в магазине не волновало, что у неё из-под юбки торчит комбинация. Смерть превращает человека в бесформенную груду плоти. Еще недавно это была женщина, которая смеялась, целовала любимого, поправляла сбившийся чулок и красила губы с той сосредоточенностью, которая присуща только женщинам. Глядя на то, чем она стала, Карелла чувствовал, как его охватывают печаль и ощущение какой-то трагедии, смысла которой он ещё не осознал.

Он был рад снова оказаться на улице.

Тем временем у входа в магазин полиция проводила симпозиум. Нечто вроде приема для блюстителей порядка. Правда, здесь не подавали напитков, и собирались эти джентльмены не для того, чтобы обсудить последний роман 12-летней девочки-француженки; зато каждый ощущал тут удивительное чувство товарищества, ту непринужденность в отношениях, которая возникает между собратьями по ремеслу.

Двух верзил из отдела по расследованию убийств Главного управления звали Моноган и Монро. Оба были одеты в серые фланелевые брюки и твидовые пиджаки спортивного покроя.

– Обычно мы такими делами не занимаемся, – сообщил Карелле Моноган.

– Только в виде исключения, – сказал Монро.

– Шеф приберегает нас для дел посерьезнее, – продолжал Моноган.

– Для трудных случаев, – добавил Монро.

– Нас не волнуют преступления на любовной почве.

– Месть, ревность и все такое прочее, – объяснил Монро.

– Нам подавай предумышленные убийства.

– Спланированные заранее, – уточнил Монро.

– Мы профессионалы экстра-класса, – скромно заметил Моноган.

– С нами шутки плохи, – сказал Монро.

– Это большая честь для восемьдесят седьмого участка, – с усмешкой сказал Карелла. С самоуверенными здоровяками из Главного управления он говорил спокойно; чувствовалось, что Карелла прекрасно владеет собой. Одет он был в синий шерстяной костюм с белым платочком в нагрудном кармане и в белую рубашку с синим в золотую полоску галстуком. В его чисто выбритом лице с заметными скулами было что-то восточное, и это стало особенно заметным, когда он прищурил карие глаза, глядя на Монро и Моногана. Он явно получал удовольствие от пикировки.

– Ваш восемьдесят седьмой участок должен быть польщен, – сказал Моноган.

– В высшей степени, – добавил Монро.

– Мы в восторге, – признал Карелла.

– Все хотят примазаться, – сказал Моноган.

– Не сочтите за лесть, – сказал Карелла, – но мы действительно рады, что к нам прибыли лучшие представители отдела по расследованию убийств.

– Валяет дурака, – заметил Моноган.

– Издевается, – согласился Монро.

– Считает, будто их участок сможет обойтись без нашей помощи.

– Ему кажется, что мы им не нужны.

– А кому-нибудь мы нужны?

– Не больше чем дырка в черепе.

– Он намекает, что нам лучше, убираться подобру-поздорову.

– Он вежливо советует нам отправляться к чертовой бабушке.

– Ну и пес с ним, – сказал Моноган. Карелла снова улыбнулся, но затем принял серьезный вид и заглянул в магазин.

– Что вы на это скажете? – осведомился он. Моноган и Монро как по команде повернулись к двери и заглянули в магазин. Полицейский фотограф склонился над убитой, распростертой на стеклянном крошеве. Сверкнула вспышка.

– У меня такое впечатление, – задумчиво сказал Моноган, – что кто-то тут слетел с катушек.

Глава 2

Мейер Мейер явно не успевал на бар-мицву[1]. Это было как дважды два.

Жаловаться было не на кого. Он давно уже договорился с лейтенантом, что в день бар-мицвы его не поставят на дежурство, но лейтенант не мог знать, что накануне произойдет убийство. Впрочем, на территории 87-го полицейского участка убийство может случиться в любой день и час, а потому планировать бар-мицвы надо так, чтобы они не совпадали по времени с убийствами.

Сам Мейер Мейер не особенно печалился по этому поводу. Праздновалось тринадцатилетие маленького разбойника Билли, которого родные любовно называли Билли-Колотилли. К несчастью, он был сыном родной сестры Мейера Мейера, и дяде следовало бы испытывать теплые родственные чувства по отношению к прелестному крошке. Кроме того, его собственна? супруга успела прожужжать ему все уши о грядущем великом событии. Теперь же она будет целую неделю плакать и рыдать. Не попала на бар-мицву! И всю эту неделю он будет питаться консервами, и в супружеской спальне долго не будет раздаваться скрипа пружин. Такие вот дела...

Человек, сидевший напротив Мейера Мейера в дежурной комнате 87-го участка, и не подозревал, что его собеседник может не попасть на праздник в честь очаровательного Билли-Колотилли. Ему было на это плевать. В его винном магазин произошло убийство, и теперь только одно занимало все его мысли и чувства.

– Погибло товару на четыре тысячи! – выкрикивал он. – Кто мне заплатит за это? Я сам? Кто возместит мне убытки?

– Вы полагаете, мистер Фелпс, что это должен сделать восемьдесят седьмой участок? – осведомился Мейер. Вопрос он задал спокойным, ровным голосом, простодушно глядя на своего собеседника голубыми глазами. Мейер Мейер был очень спокойным человеком. В свое время его отец, считавший себя неоцененным юмористом, решил, что сыграет отменную шутку, если даст своему сыну имя, в точности совпадающее с фамилией. Мейер Мейер, шедевр остроумия, образец благозвучия...

Случилось так, что семья Мейеров, ортодоксальных евреев жила в квартале, где, кроме них, евреев было раз-два и обчелся. И если уличные мальчишки не могли найти никакого другого предлога, чтобы отлупить Мейера Мейера, им достаточно было упомянуть вслух его двуствольное имя. Узнав, благодаря отцовской причуде, почем фунт лиха, Мейер обрел и сверхъестественное терпение. Оно не оставило никаких физических следов – если не считать ранней лысины. К тридцати годам голова Мейера стала голой, как бильярдный шар. Теперь ему шел тридцать восьмой год, и он был вынужден пропустить семейное торжество, и вот сейчас, облокотившись на стол, Мейер с присущим ему терпением ждал, что же ответит ему мистер Фелпс.

– Ну, а кто, по-вашему, должен за все это платить? – гнул свое Фелпс. – Я? Хватит с меня того, что из моих денег в этом городе полиции платят жалованье. А что я имею взамен? Меня защищают от бандитов? Погибло товару на четыре тысячи долларов, а тем временем...

– Погибла девушка, – спокойно поправил его Мейер.

– Все это так, конечно, – отозвался Фелпс. – Но известно ли вам, сколько времени мне понадобилось, чтобы поставить заведение на ноги? Магазин, между прочим, не на главной улице, не где-нибудь в самом центре, в огнях рекламы. Но люди идут сюда, потому что у магазина есть репутация – вот в чем дело. В этом районе, да будет вам известно, есть и другие магазины, однако...

– Когда вы ушли из магазина вчера вечером, мистер Фелпс? – спросил Мейер.

– Не все ли равно когда? Вы видели, что там творится? Вы видели перебитые бутылки? Уничтожено почти все, что было в наличии! Где же был ваш патруль? Перебить столько стекла и не привлечь внимания...

– И ещё четыре раза выстрелить, мистер Фелпс. Тот, кто бил бутылки, выстрелил четырежды.

– Да, я знаю. Ну, хорошо, поблизости не так много жилых домов, люди могли не услышать звон и выстрелы. Но полицейский – он что, оглох? Куда он вообще подевался? Небось зашел в бар и надрался как свинья!

– В тот момент он пошел на другой вызов.

– Так что важнее – мой товар или какой-то дурацкий другой вызов?

– Ваш товар, вне всякого сомнения, очень важен, мистер Фелпс, – сказал Мейер. – Без него жители нашего участка просто поумирали бы от жажды. Мы, полицейские, никогда не преуменьшали важности винных магазинов. Но в это время за несколько кварталов от вашего заведения одного человека пытались ограбить. Патрульный не в состоянии заниматься двумя преступлениями одновременно.

– А разве мой магазин не ограбили?

– Судя по всему, нет. Насколько я понимаю, деньги из кассы не пропали.

– Слава Богу, я оставил Анни только пятьдесят долларов, чтобы ей хватило до закрытия.

– Анни работала у вас давно?

– Около года.

– А что бы вы могли рассказать про...

– Господи, весь мой товар! Сколько же это надо денег, чтобы все восстановить!

– Так что бы вы могли рассказать про Анни? – продолжал свое Мейер. Его терпение, казалось, вот-вот лопнет.

– Про Анни?

– Да. Про убитую. Про ту самую девушку, которую мы нашли мертвой на полу магазина в лужах вашего бесценного товара.

– Ах, Анни...

– Давайте немного поговорим о ней. Если, конечно, вы ничего не имеете против, мистер Фелпс.

– Нет, пожалуйста.

– Итак, Анни Бун. Вы знали её под этим именем?

– Да.

– Она работала у вас около года, верно?

– Да, около года.

– Она была замужем?

– Да.

– Вы уверены?

– Да.

– По нашим сведениям, она в разводе.

– Ах да. Конечно, в разводе.

– У неё один ребенок, так? Когда она работала, ребенок оставался с её матерью?

– Да, вроде так. Кажется, у неё мальчик.

– Нет, – сказал Мейер. – Девочка.

– Девочка? Да, действительно, – девочка.

– Анни было тридцать два года, не так ли, мистер Фелпс?

– Да. Тридцать два или тридцать три.

– А вы женаты, мистер Фелпс.

– Я?

– Вы.

– Я думал, мы говорим об Анни.

– Сначала мы говорили об Анни. Теперь говорим о вас.

– Да, женат.

– И давно?

– Четырнадцать лет.

– Дети есть?

– Нет.

– Сколько вам лет, мистер Фелпс?

– Сорок один.

– Ладите?

– Не понял.

– Я говорю, с женой ладите? – повторил Мейер.

– Разумеется. Что за вопрос!

– Не надо так раздражаться, мистер Фелпс. Далеко не все мужья ладят со своими женами.

– Лично у меня с женой прекрасные отношения. И я не понимаю, зачем вам это надо знать? Какое отношение это все имеет к погрому?

– В первую очередь нас интересует убийца, мистер Фелпс.

– В таком случае я должен быть на седьмом небе от счастья, что Анни погибла. Иначе полиция вообще не обратила бы внимания на разгромленный магазин – мол, совершенные пустяки, стечение обстоятельств.

– Не следует так упрощать, мистер Фелпс, – сказал Мейер. И вдруг спросил: – У вас есть револьвер?

– Что?

– Револьвер. Пистолет. Оружие.

– Нет.

– Вы уверены в этом?

– Конечно.

– Учтите, мы можем проверить.

– Я понимаю, что вы можете проверить... – Фелпс вдруг осекся, как человек, внезапно осознавший, что угодил впросак. Он ошалело уставился на Мейера и скривил лицо, отчего брови его поползли вверх. – Что вы сказали?

Мейер только хмыкнул в ответ.

– Вы случайно не меня подозреваете? По-вашему, я мог совершить убийство?

Мейер грустно кивнул головой.

– Вы попали в точку, мистер Фелпс.

* * *

В кабинете лейтенанта Бирнса стоял человек ростом под метр девяносто и весом около девяносто килограммов. У него были голубые глаза, тяжелый квадратный подбородок с ямочкой посередине и рыжие волосы, только над левым виском, куда его однажды ударили ножом, виднелась седая прядь – она появилась после того, как рана зарубцевалась. Нос абсолютно прямой, рот красиво очерчен. Была в его облике какая-то надменность, словно он не одобрял ни лейтенанта Бирнса, ни его кабинета, ни Стива Кареллу, стоявшего рядом.

– Стив, – начал Бирнс, – это... это... – Лейтенант загляну в листок, который он держал в правой руке. – Это Коттон Хейз. – Он вопросительно взглянул на рыжеволосого. – Я не ошибся, Коттон Хейз?

– Да, сэр, Коттон.

Бирнс откашлялся.

– Коттон Хейз, – ещё раз повторил он и украдкой взглянул на Кареллу, после чего замолчал, может быть, для того, чтобы имя и фамилия запомнились получше. – Детектив второго класса, – произнес наконец Бирнс. – Будет работать вместе с вами. Переведен из тридцатого участка.

Карелла кивнул.

– Это Стив Карелла, – представил его лейтенант Бирнс.

– Рад познакомиться, – сказал Карелла и шагнул навстречу рыжему.

– Карелла, – повторил Хейз и крепко пожал протянутую ему руку. Руки у него были большие, на тыльной стороне курчавились рыжие волосы. Карелла заметил, что Хейз не пытался стиснуть ему ладонь, как это порой делают крупные мужчины, чтобы произвести впечатление. Он коротко и крепко пожал руку Карелле и тотчас отпустил её.

– Я думаю, Стив покажет вам наше хозяйство, – сказал лейтенант Бирнс.

– В каком смысле? – не понял Хейз.

– А?

– В каком смысле хозяйство, сэр?

– В обыкновенном, – сказал Бирнс. – Следственный отдел, участок, улицы. Полезно знать, где у нас что.

– Ясно, сэр.

– Ну, а пока, Коттон... – Бирнс запнулся. – Я правильно говорю – Коттон?

– Да, сэр, Коттон.

– Значит... в общем, Хейз, мы рады, что вы будете работать у нас. Конечно, после тридцатого участка наш восемьдесят седьмой вряд ли покажется вам райским уголком, но это и не помойка.

– Хорошего мало, – сказал Стив Карелла.

– Чего там говорить, хорошего действительно мало, но вы к нашему участку привыкнете. Или он к вам привыкнет. Трудно сказать, кто у нас к кому привыкает.

– Думаю, я разберусь, что к чему, сэр, – отозвался Хейз.

– Ну, если больше вопросов нет, то... – Бирнс снова замолчал. В присутствии Хейза ой чувствовал себя на удивление неуютно, однако не мог взять в толк, в чем тут дело. – Ты покажешь ему все, Стив! – наконец произнес он.

– Да, сэр, – ответил Стив и подвел Коттона Хейза к двери, ведущей в комнату следственного отдела. – Вообще-то у нас тут все, как и в других участках, – сказал он, когда они вышли из кабинета Бирнса.

– Более или менее, – отозвался Коттон Хейз.

– Коттон – редкое имя, – сказал Карелла.

– Мой отец был без ума от одного пуританского проповедника. – Интересно, кто бы это мог быть...

– Коттон Мэзер. Отец считал его одним из величайших людей Америки. Но могло случиться и хуже.

– В каком смысле?

– С него бы стало назвать меня Инкризом[2].

– Запросто, – согласился Карелла и улыбнулся. – Вот наш отдел. Столы, окна, доска объявлений – кто в розыске, всякие гам приказы и инструкции, которые больше некуда девать. Справа картотека со всеми нашими делами. Досье на местную шпану, списки разыскиваемых преступников, сведения о задержаниях и кражах. Черт побери, да у вас в тридцатом участке наверняка все то же самое.

– Конечно, – сказал Хейз.

– У нас есть ещё картотека пропавших велосипедов, – сообщил Карелла. – Может быть, хоть этого у вас нет?

– Этого нет.

– Может пригодиться. В нашем районе полным-полно подростков.

– Угу.

– Единственный свободный стол – у окна. Мы на него сваливаем всякий хлам. Там ты найдешь все, кроме разве что собственной тещи.

– Я не женат, – сказал Хейз.

– Понятно. Мы сейчас все уберем, и можешь считать его своим. И не горюй, что не женат!

Карелла улыбнулся, но Хейз не ответил на его улыбку. Карелла замолчал в раздумье, и тут его взгляд упал на Мейера Мейера.

– Мейер! – окликнул его Карелла, и тот оторвался от пишущей машинки. – Мейер, познакомься с Коттоном Хейзом. Его перевели в наш участок. Коттон, это Мейер Мейер.

Мейер протянул руку и начал было: «Рад позна...» – потом осекся и переспросил:

– Как вас звать?

– Коттон Хейз.

– Рад познакомиться, – и пожал руку Коттона.

– Мейер – единственный человек на свете, у которого целых два имени, – пояснил Карелла. – Или целых две фамилии, в зависимости от того, как на это смотреть.

– Не считая Генри Джеймса, – сказал Хейз.

– Почему Генри Джеймса? А, тоже два имени. Это точно, – согласился Карелла и откашлялся. – А над чем ты трудишься, Генри... тьфу, Мейер?

– Убийство в винном магазине, – сказал Мейер. – Только что закончил допрос владельца. Похоже, я не попаду на бар-мицву.

– Почему?

– Никак не управлюсь с отчетом, – ответил Мейер и поглядел на часы.

– Что это ты так расписался? – удивился Карелла. – Закругляйся поскорее.

– Не торопи меня. А вдруг мне не так уж хочется на эту паршивую бар-мицву?

– Теперь ты будешь часто видеть Коттона, – сказал Карелла. – Надеюсь, вы сработаетесь.

– А то как же, – равнодушно отозвался Мейер и вернулся к своей пишущей машинке.

– Там, за перегородкой, коридор. Он ведет в раздевалку. Слева канцелярия, справа сортир... Ты в армии служил?

– Во флоте, – отозвался Хейз.

– Понятно. Там вас учили дзюдо?

– Немножко.

– С нами работает великий дзюдоист, Хэл Уиллис. Он творит чудеса. Тебе с ним будет интересно пообщаться. Главное – не здороваться с ним за руку. Сразу бросит тебя через плечо.

– Правда? – сухо произнес Хейз.

– Хэл – лихой малый... – Карелла снова откашлялся. – Дальше по коридору комната для допросов. Можешь ею пользоваться, если тебе понадобится уединение. Вообще-то мы допрашиваем в отделе. Шеф не любит грубого обращения.

– В тридцатом участке с задержанными грубо не обращались, – сказал Хейз.

– У вас там приличный район, – заметил Карелла.

– Но преступления тоже случаются, – сказал Хейз.

– Я и не сомневаюсь, что... – начал было Карелла, но не окончил фразы. – Справа, в конце коридора, раздевалка, вниз по ступенькам – дежурный пост, а с той стороны – гостиница «Уолдорф-Астория».

– Что?

– Камеры предварительного заключения.

– А-а!

– Пошли, познакомлю тебя с дежурным сержантом. Потом можно прогуляться по району, если есть охота.

– Как скажешь.

– Буду счастлив составить компанию. – Впервые в голосе Кареллы прозвучала ирония, но Хейз пропустил это мимо ушей. В молчании они спустились по металлической лестнице на первый этаж.

Глава 3

Женщине в маленькой гостиной было пятьдесят четыре года. Когда-то у неё были такие же огненно-рыжие волосы, её дочери, но теперь в них проступила седина, причем, казалось, что не рыжие волосы поседели, а в седине появилась ржавчина.

Женщина сидела с заплаканным лицом. Слезы портил макияж, краска текла по щекам, размазывая румяна. Женщина выглядела уродливо: горе сначала затопило глаза, а потом выплеснулось на лицо, смывая маску красоты, которую она носила на людях.

Напротив неё сидел детектив Берт Клинг и молчал. Он терпеть не мог допрашивать женщин, особенно плачущих. А когда дело касалось убийств и самоубийств, они всегда лили слезы. В присутствии плачущей женщины Клингу становилось не по себе. Он был молод и среди детективов считался новичком; выдержке и сноровке таких профессионалов, как Стив Карелла, он мог пока только завидовать. Слезы женщины смыли не только её макияж – они растворили непроницаемую маску на лице Берта Клинга, и он сидел теперь, как смущенный школьник, не в силах произнести ни слова.

Гостиная была обставлена удобно и со вкусом. Не особенно дорогая мебель радовала глаз простотой совершенных линий, что нечасто увидишь в небольших квартирах, где обстановка кажется порой слишком громоздкой. Обивка мебели выглядела очень весело, чего никак нельзя было сказать о хозяйке, сидевшей на тахте и промокавшей платочком глаза и щеки. На стене над тахтой висела огромная фотография улыбающейся рыжеволосой девушки. Она была снята на фоне поля с пшеницы, голова запрокинута, рыжие волосы рассыпаны по плечам. Ее лицо светилось таким безудержным ликованием, что детектив Клинг невольно вспомнил, как эта же девушка лежала на полу винного магазина, прижавшись к доскам щекой, и задумался о бренности земного существования, о скоротечной радости и неминуемой смерти.

– Это Анни, – произнесла женщина, поймав его взгляд.

– Понятно, – отозвался Клинг.

– Эта фотография сделана несколько лет назад. Во время их медового месяца. Они поехали в Индиану, на ферму его отца. Провели там месяц. Она была на седьмом небе от счастья.

– Ее бывшего мужа зовут, если не ошибаюсь, Тед Бун? – спросил Клинг.

– Да, Теодор Бун. Я всегда называла его Теодором. Симпатичный юноша. Фотограф. Это его работа. Увеличил маленький снимок. Талантливый парень.

– Вы знаете, почему они разошлись?

– Да.

– Почему же?

– Он перерос мою дочь. – Женщина сказала это просто, без надрыва, словно констатировала факт.

– Как вас понимать, миссис Травайл?

– Так, как я сказала. Анни не отличалась большим интеллектом. Она... да, она моя дочь, но надо признать, что умом она не блистала. Всегда веселая, жизнерадостная, задорная... Вы знаете такой тип девушек? Любила смеяться, танцевать... Теодору она сразу приглянулась. Она вообще нравилась молодым людям. Только потом вот...

Миссис Травайл замолчала, и хотя её лицо оставалось печальным, она, похоже, не думала уже о смерти. Она пыталась выразить то, о чем, возможно, никогда никому не говорила. О чем мать не говорит даже родной дочери, но потом вторгается смерть, и не остается больше ни секретов, ни чувств, которые боязно задеть, ни самолюбия, которое надо щадить.

– А Теодор рос, – продолжала она. – Не только в своей профессии. С профессией все было ясно с самого начала. Совершенствовался он вот здесь. – Она постучала пальцем по виску. – Ему хотелось достичь большего, чем он имел. Новый опыт, знания, стимулы – вот чего он искал. Анни не могла дать ему всего этого. И он решил с ней развестись.

– Она согласилась на развод?

– Да. Хотя и не пришла от этого в восторг. К тому времени у них уже родилась Моника – дочь, моя внучка, – а в подобных ситуациях, мистер Клинг, женщине становится страшно. Она перестает понимать... как бы это сказать... правила игры. А новых правил, где каждый играет сам за себя, она не знает. – Миссис Травайл вздохнула. – И все же она отпустила его на все четыре стороны. Если ты синица, тебе не удержать орла, мистер Клинг. Как бы сильно этого не хотелось.

– Они расстались мирно?

– А разве бывает так, что расстаются мирно?

– Не знаю...

– Нет, нет, они, конечно, современные люди. Остались, как говорится, друзьями. Разумеется, он навещал Монику. Но, верьте, мистер Клинг, если два человека долгое время жили вместе, понимали друг друга с полуслова, каждый знал, что хочет другой и о чем мечтает, им не просто вот так взять и сделаться чужими. Вы... вы начинаете испытывать неприязнь к тому, кто так хорошо знал вас. Вы говорите: между нами все кончено, но вам не уйти от того, что когда-то этот человек знал о вас все.

– Наверное, вы правы. Вы не замечали, потом, после развода, когда он приходил к своей дочери, они с Анни не спорили, не ссорились?

– Теодор не убивал, – коротко сказала миссис Травайл.

– Мы обязаны изучить все варианты, миссис Травайл.

– Я понимаю. Убили мою дочь, мистер Клинг. Она, быть может, и не отличалась интеллектом, но не думайте, будто я не любила её всем сердцем. Я обожала Анни. И я очень хочу, чтобы полиция, как вы выражаетесь, мистер Клинг, изучи все варианты. Но Теодор не убивал. Он творческий человек. Такие люди не убивают.

– Понятно, – вздохнул Клинг. Кто бы ни был этот Бун – творческая личность, убийца или то и другое вместе, – придется допрашивать и его. Технику уголовного расследования, как уже заметил Клинг, людям несведущим можно объяснить только в общих чертах, да и то, если ты в ударе. А лучше всего об этой самой технике просто помалкивать. Задача сыщика – слушать, наблюдать, запоминать, строить предположения. А затем делать то, что положено.

– Когда они развелись?

– Два года назад.

– В этом городе?

– Нет. Здесь бы их не развели, ведь супружеской неверности не было. Теодор вел себя как примерный муж, во всяком случае, пока они жили вместе.

– Ясно... Значит, ваша дочь отправилась в Рино?

– Нет, в Лас-Вегас. – Миссис Травайл помолчала и добавила: – Платил за все Теодор.

– А ребенок?

– Когда Анни уехала, Моника жила со мной.

– У вас есть ещё дети, миссис Травайл?

– Сын...

– Я хотел бы с ним поговорить, миссис Травайл.

– Он умер.

– Прошу прощения...

– Он погиб во вторую мировую войну. Служил в морской авиации стрелком.

– Извините меня...

– Когда он погиб, ему было девятнадцать. Сначала я потеряла мужа, затем сына. Ну, а потом... Потом у меня осталась только Анни. Позже, правда, появился Теодор. Но Теодор нас покинул, а теперь я осталась совсем одна. С ребенком. С моей внучкой.

– Понимаю, – произнес Клинг.

– Женщине трудно, когда рядом нет мужчины, мистер Клинг. Женщине нельзя без мужчины.

– Конечно.

– Теодор хороший человек...

– Я хотел спросить ещё кое-что о вашей дочери, миссис Травайл, – сказал Клинг.

– Слушаю вас.

– После развода она встречалась с мужчинами?

– Встречалась.

– С кем?

– Их было несколько.

– Вы бы не могли их назвать?

– Да, конечно. Одного из них звали Артур Кордис. Они встречались... так... примерно раз в две недели.

– Он заходил сюда?

– Да.

– Вы не знаете, где он живет?

– Где-то в Айсоле. Точного адреса не знаю. Он работает в банке кассиром.

– Кто еще?

– Фрэнк Абельсон.

– Ас ним она часто встречалась?

– Когда как. Никто из них ничего особенного для неё не значил. Они были просто... Знакомые. Кажется, теперь это называется так.

– Где живет Абельсон?

– Тоже в Айсоле.

– Кто еще?

– Молодой человек по имени Джейми.

– А фамилия?

– Не знаю. Я говорила с ним только по телефону. Почему-то он никогда здесь не появлялся.

– Но ваша дочь с ним виделась?

– Да, они где-то встречались. Не знаю, почему он сюда не заглядывал.

– Вы уверены, что он здесь не бывал?

– Уверена. Но он ей часто звонил. Она не раз упоминала о нем. Говорила, что он очень симпатичный.

– А что бы вы могли сказать о её подругах?

– У Анни их было много. Хотите, чтобы я назвала их всех? Проще было бы посмотреть её записную книжку.

– Она здесь?

– Да.