Эд Макбейн

Там, где дым

Посвящаю сыну – Ричарду Хантеру, который придумал одного из героев этой книги.

Город, описанный на этих страницах, – плод воображения. Люди, описанные на этих страницах, – плод воображения. Невесомого, как дым.

Зовут меня Бенджамин Смок. А для друзей я – Бен или Смок-Дымок[1].

Моя необычная фамилия «с дымком» всегда вызывала много шуток и глупых вопросов, и, честно говоря, отвечать на них надоело. Я – гордый потомок семейства голландских бюргеров, один из которых, тремя поколениями ранее, приехал в эту страну под именем Эверт Йоханнес ван дер Смоак. Чиновник службы иммиграции тотчас переиначил имя деда и записал его как Эверетт Смок. В начале века это было обычным делом: старинные европейские фамилии запросто переплавлялись в горниле Америки. Упрощение «трудных» имен диктовались не злым умыслом и не глубокой идеей – это была практическая целесообразность и, возможно, предусмотрительность. Процесс натурализации требовал огромной бумажной работы. Во избежание ошибок иммигранта с «трудным» именем Зигмунд Ласкевич записывали в порту прибытия как Зиг Ласки. Вы скажете: это бесчеловечно. Согласен. Но, с другой стороны, это ничтожная цена за въезд в страну великих возможностей!

Я – лейтенант полиции, в настоящее время нахожусь в отставке.

А прежде под моим командованием находился взвод детективов, восемнадцать человек. Наш участок был одним из самых беспокойных в городе. Я уволился, потому что наскучило. Не стану пускать пыль в глаза (от природы я застенчив и скромен), скажу только, что работа в полиции ниже моего уровня. Когда всему научишься, она становится простой. И скучной. Ну как не научиться всему, когда за двадцать четыре года успеешь поработать и патрульным, и третьим детективом, и вторым детективом, и первым детективом, и, наконец, детективом-лейтенантом во главе взвода! Кражи со взломом, ограбления прохожих, грабежи, изнасилования, поджоги, мелкие преступления, мошенничество, подлог, убийства топором, кинжалом, выкидным ножом, ножом для колки льда, при помощи яда, пистолета, ударом лопаты, молотка, бейсбольной битой, кулаком, удушение веревкой, преступные деяния и преступное бездействие – все это потеряло для меня свою первоначальную романтическую привлекательность. Со временем все на свете приедается.

Сейчас мне сорок восемь.

Мой рост – шесть футов Три дюйма, вес – ровно двести фунтов. (Вес не менялся с двадцати лет. Ни на унцию. Я стараюсь.) У меня зеленые глаза, а волосы – цвета серой стали (во всяком случае, хочется так думать), короткие, но не коротко стриженные, слева – пробор. На правой щеке – ножевой шрам, полученный в стычке с одним воришкой на третий день после того, как я стал третьим детективом. В завершение портрета нельзя не упомянуть о татуировке на бицепсе левой руки: надпись «Пегги» на фоне кроваво-красного сердца, пронзенного синим кинжалом. Это постоянное напоминание о глупой любовной истории, которая у меня была во время Второй мировой войны, когда я служил в ВМФ в Сан-Франциско. О том, что Пегги – проститутка, я узнал позднее.

С тех пор, как вышел в отставку, я расследовал частным образом всего четыре дела. Лицензии частного детектива у меня нет, и подавать заявку на ее приобретение я не собираюсь. Что бы вам ни рассказывали о частных детективах с лицензиями, знайте – нанимают их главным образом для поиска пропавших людей или для слежки за мужем и его любовницей; я же стремлюсь к чему-то большему. У меня есть разрешение на ношение оружия тридцать восьмого калибра, но мне не приходилось пользоваться пистолетом с тех пор, как я вышел в отставку. Поэтому я пристегиваю его к поясу исключительно редко. У меня также имеется золотой значок лейтенанта – ношу я его в маленьком кожаном футляре. Это личный подарок от шефа детективов по случаю моей отставки, и он прослужил мне верой и правдой последние три года. Мне легче отказаться от пистолета, даже от ботинок, чем от этого волшебного значка. Живу я вполне достойно на пенсию и на дивиденды кое с каких акций, что мне оставил покойный отец. Ну чем я не счастливый человек?

На самом деле сожалею я лишь об одном.

Мне ни разу не пришлось расследовать дело, которое я бы не смог раскрыть. Я ни разу не встретился с идеальным преступлением.

Глава 1

К Абнеру Буну я отправился только потому, что, когда он позвонил, я почувствовал что-то интересное. Я приехал в его контору на Хеннеси-стрит в понедельник, в девять утра (был месяц сентябрь). Похоронных дел мастер Абнер Бун был одет, как полагается, в черный костюм, черные ботинки и носки, в черный галстук и белую сорочку. Он провел меня через две смотровые и часовню – в комнату, где на козлах стояла пара закрытых гробов. С одной стороны комнаты было два занавешенных окна. С другой стороны – дверь, взломанная явно при помощи ломика. На деревянном косяке виднелись свежие царапины, а на полу лежали щепки. Вор не был профессионалом.

– Я рад, что вы пришли, лейтенант, – сказал Абнер. – Если кто-нибудь...

– Абнер, – перебил я, – извините, но я больше не лейтенант.

– Но вы по-прежнему расследуете преступления, – заметил он.

– Практически нет.

– Лейтенант, однако это чудовищное преступление.

– Вы уже связались с полицией?

– Конечно, нет.

– Почему?

– Лейтенант, – он вздохнул, – это исключено. Представьте себе, что об этом событии проведает какой-нибудь газетчик. Меня засмеют конкуренты. Поэтому я сразу позвонил вам.

– Вы меня разбудили, – сказал я.

– Извините.

– Хорошо, расскажите, что произошло.

– Кто-то украл труп, – сказал Абнер.

– Я знаю. Когда?

– Прошлой ночью.

– Где находился труп, когда вы видели его в последний раз?

– В гробу позади вас.

– Труп мужчины или женщины?

– Мужчины.

– Одетый или голый?

– Полностью одетый.

– Что было на нем?

– Синий костюм в тонкую полоску, белая сорочка, темно-синий галстук, синие носки, черные ботинки.

– Бальзамирование уже провели?

– Конечно. Я всегда делаю это сразу. Во всяком случае, в первые два часа.

– Когда тело доставили к вам?

– Вчера вечером, в восемь. Прямо из больницы Святого Августина.

– Как он умер?

– В автомобильной катастрофе на шоссе Харбор-Хайвей. Он сломал шею, когда его машина врезалась в бетонную опору.

– Как его звали?

– Энтони Гибсон.

– Возраст?

– Сорок два года.

– Рост?

– Я бы сказал, примерно пять футов одиннадцать дюймов.

– Вес?

– Около ста восьмидесяти пяти фунтов.

– Цвет волос?

– Каштановые.

– Глаза?

– Карие.

– Особые отметины, родинки, шрамы, татуировка?

– Никаких.

– За исключением стандартных надрезов для бальзамирования, которые были сделаны в вашем морге?

– Совершенно верно.

За двадцать четыре года работы в полиции я часто осматривал трупы, в том числе эксгумированные. Большинство эксгумированных трупов имели на теле характерные надрезы от проводимого ранее бальзамирования. Для удаления из трупа внутренних органов (да простит меня читатель за эти подробности, но в работу полиции входит не только писание отчетов о кражах со взломом) производится срединный надрез от мечевидного отростка до лобкового соединения. Затем секционным ножом надрезают связки и фасции. Затем удаляют содержимое из полостей и отправляют на консервацию в формалин. Для бальзамирования пунктируют сосуды шеи, подмышечные и бедренные и при помощи шприца Жане вводят туда формалин. Полости, оставшиеся от внутренних органов, забивают ветошью и затем сшивают труп скорняжным швом. В индивидуальных случаях накладывают косметические швы при помощи капроновой нитки. Желая уточнить, не применяет ли Абнер иную технологию (у каждого бывают собственные профессиональные секреты), я попросил его показать, где именно он делает надрезы сухожилий.

– В области шеи, в подмышечных областях, в паху.

– Кто связался с вами на предмет похоронных приготовлений?

– Его жена. Рода Гибсон. Звонила из больницы около семи.

– Она была здесь, когда доставили тело?

– Да, с сыном.

– Как его зовут?

– Джефри Гибсон. Здоровый детина с рыжей бородой. Ему двадцать один или двадцать два года.

– Где они живут?

– Мэтьюз-авеню, 1214.

– Вы сказали, тело было доставлено в восемь вечера?

– Да.

– И вы сразу приступили к бальзамированию?

– Да, как только близкие уехали.

– В какое время ушли вы?

– Около полуночи.

– И в какое время вы открыли контору сегодня утром?

– Я был здесь в семь тридцать. Позвонил вам, как только обнаружил пропажу. Вы поможете мне, лейтенант?

– Не исключено, – сказал я. – На трупе были драгоценности? Кольца, наручные часы, браслет с его собственным именем?

– Ничего такого.

– Хорошо, Абнер. У вас есть личные враги или конкуренты?

– Способных на такое нет.

– Вы не волочитесь за чьей-нибудь женой, сестрой или кузиной?

– Я счастливо женат.

– Вы не получали угроз по телефону или писем с угрозами?

– Никогда.

– Может кто-то хотеть помешать вашей профессиональной деятельности?

– Ни один человек.

– Не было ли у вас в последнее время споров с семьями, которым вы оказывали похоронные услуги?

– Нет.

– Не донимали ли вы кого-нибудь настойчивыми требованиями оплатить счета?

– Нет.

– А что вы скажете о ваших служащих? Как у вас с ними?

– Я работаю один, если не брать в расчет моих шоферов. У меня очень маленький бизнес.

– Кто-либо из водителей не просил о прибавке в последнее время?

– Нет. Лейтенант, зачем кому-то красть труп?

– Не знаю.

– Неужели мертвых больше не уважают?

– Никогда и не уважали, Абнер. Еще что-нибудь украли? Кроме тела?

– Ничего. Вы поможете мне?

– Да, – ответил я.

Возможно, я схватил наживку слишком быстро.

В нашем штате Уголовный кодекс кражу покойника рассматривает отдельно. Относящийся к данному вопросу раздел назван безыскусно, но вполне соответственно: «Похищение трупа». И вот что там говорится:


«Раздел 2216. Тот, кто осуществит перемещение трупа человека, или любой его части, из могилы, склепа или любого иного места, где он был захоронен, или из того места, где он находился в ожидании похорон, без надлежащего законного разрешения, с целью продажи его, или с целью расчленения его, или с целью получения выкупа за возвращение его, или со злым умыслом, или беспричинно, получит наказание в виде заключения на срок до пяти лет, или наказание в виде штрафа до одной тысячи долларов, или оба наказания».


Когда проберешься через лес слов, станет ясно, что закон довольно точно перечисляет все то, что законодатель считает допустимыми мотивами для похищения трупа. То есть любовь, деньги или безумие. Строго говоря, независимо от того, что говорят криминологи, у любого преступления могут быть только названные мотивы: любовь, деньги и безумие. В разделе 2216 безумие определяется терминологическими словами «беспричинно» и «с целью расчленения» – последние, видимо, перенеслись к нам из эпохи доктора Франкенштейна и ему подобных; в настоящее время поголовье безумных ученых весьма сократилось. Тем не менее в этом огромном городе, для которого я трудился на государственной службе, можно раскопать очень много клопов-шизофреников. И нельзя исключить такой вероятности, что какой-нибудь вредный клоп выскочил на секунду на поверхность, укусил и снова спрятался в пружинном матрасе. Если преступление совершил сумасшедший, то мне это неинтересно. Сдвинутые мне наскучили.

Любовь как мотив определяется в этом разделе простыми словами «злой умысел» – последний вместе со злобой и мстительностью составляет обратную сторону любви. Возможно, это был простой случай, когда кто-то, обиженный на семью усопшего, пожелал усугубить горе семьи, похитив покойника. Такое дело мне тоже неинтересно.

Что касается денег, о них в разделе говорится в следующих выражениях: «с целью продажи его» и «с целью получения выкупа за возвращение его». Насколько мне было известно, на тот момент не существовало процветающего рынка трупов, и, хотя за мою практику я встречался с тремя-четырьмя похищениями людей, похитители ни разу не требовали выкупа за украденного покойника. По сути я ни разу за двадцать четыре года работы в полиции не сталкивался со случаем похищения тела, и именно поэтому, полагаю, я тотчас сказал Абнеру, что разыщу пропавшего мистера Гибсона.

– Но сколько я должен вам заплатить? – спросил Абнер. – За то, чтобы тело снова оказалось у меня завтра к десяти утра?

– Почему к десяти? – удивился я.

– В десять придут его близкие. Мне надо подготовить покойника.

Я не знал, что сказать по поводу гонорара. В нашем городе частному детективу не нужна лицензия, если он не выставляет счета за свои услуги. В конце концов, закон не запрещает быть бесплатным сыщиком. Четверо моих предыдущих клиентов щедро отблагодарили меня за раскрытые дела. Честно говоря, я чувствовал, что оправданно получаю подарки – в качестве компенсации за разочарование, что снова раскрыл очередное дело. Мог ли я сказать Абнеру, что мне для счастья нужно не найти тела мистера Гибсона? Мог ли я сказать ему, что если не справлюсь, то не приму никакого вознаграждения, а, напротив, сам поведу его в лучший ресторан у нас в городе, и мы до рассвета будем пить шампанское, поднимая тосты за превосходство мозгов преступника?

– У меня нет разрешения выставлять счет, – сказал я. – Давайте просто надеяться на лучшее.

И, воодушевленный, я приступил к делу.

Глава 2

Узкий переулок отделял заднюю сторону морга Абнера от глухой кирпичной стены многоквартирного дома. Одним концом этот переулок выходил на Хэннеси-стрит, всего в нескольких сотнях футов от взломанной двери, а второй его конец был тупиком, он упирался в другую стену. И в ней была дверь, а еще светилось несколько окон на первом этаже. Я подошел и постучал.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Полиция, – ответил я. Это было ложью, но я не вижу вреда во лжи, если она облегчает мне жизнь. Я услышал, как поворачивается ключ в замке. Дверь открылась. За ней стояла женщина – чуть старше сорока, распущенного вида брюнетка в мужском шерстяном банном халате с завязанным поясом и закатанными рукавами.

– Что это у вас? – спросила она. Рассмотрев мой золотой полицейский значок, она кивнула.

– Можно войти? – в свою очередь спросил я.

Она оглядела меня сверху донизу.

– Я как раз завтракаю, – сказала она.

Обождав, когда я пройду в комнату, она заперла за мной дверь. Эта комната была кухней. Стол с белой, покрытой эмалью столешницей был придвинут к стене – над ним два небольших окошка, выходившие в переулок. На столе стояли только бутылка виски и стакан с кубиками льда. Так эта женщина завтракала. Цветастая занавеска не полностью закрывала проход в спальню. Виднелся край кровати. Она не была застелена.

– Выпить хотите? – спросила женщина.

– Нет, спасибо.

– Не люблю пить одна, – сказала она, наливая солидную порцию виски поверх льда и проглатывая ее разом. – Вы уверены? – спросила она и налила себе еще, на четыре пальца.

– Определенно.

– Что случилось? – Она села за стол и жестом пригласила меня занять соседний стул. Потягивая второй стакан, явно смакуя, она внимательно смотрела на меня. Глаза ее были зеленые.

– Я хотел узнать, были ли вы дома вчера вечером и ночью.

– А что такое? Что случилось ночью? – поинтересовалась она.

– Обычный опрос, – ответил я. – Так вы были здесь?

– Конечно, – сказала она. – А где мне еще быть? Я здесь живу. Я комендант этого здания. За это мне платят. За то, чтобы я была здесь. Так что здесь я и была.

– Вы случайно не слышали какого-либо шума в переулке?

– В переулке всегда какой-то шум, – сказала она. – И днем и ночью к Абнеру прикатывают покойники.

– А вчера ночью прикатывали какие-нибудь покойники?

– Кто знает? Мне уже все равно. Малоприятно знать, что там делается. А вам бы понравилось жить в двух шагах от похоронной конторы? Я вижу, как туда вносят трупы... – Она вздрогнула и глотнула виски. – Вы верите в привидения?

– Нет.

– А я верю. – Она снова вздрогнула. – Иногда по ночам я лежу в постели и думаю: предположим, захочется кому-то из покойников пойти прогуляться... Понимаете, о чем я говорю? Пока они не похоронены, их дух может скитаться. И вот лежу я так в постели, и дрожь пробирает. Я ведь одна здесь живу. Муж умер два года назад, скатертью дорожка. Из всех привидений, его я хочу видеть последним. Это я вам точно скажу. Как вас зовут?

– Бенджамин Смок.

– А меня – Конни. Конни Броган.

– Миссис Броган, можете вы мне сказать...

– Зовите меня просто Конни, – она улыбнулась. – Послушайте, вы уверены, что не желаете хотя бы по маленькой? Я правда ненавижу пить одна, Бен. Две вещи я ненавижу: пить одной и спать одной, – сказала она и снова улыбнулась. – Ну, давай, маленький глоточек.

– Нам не разрешается пить на службе, – возразил я.

– Ах да. Конечно. Но вы не будете против, если я сама еще глотну?

– Пожалуйста, сделайте одолжение.

– Хотя, мой мальчик, я все же ненавижу пить одна. – И она вновь налила стакан, опять почти до половины. – За тебя, Бен, – сказала она, выпила и спросила: – Откуда у тебя этот шрам на щеке?

– Попал как-то в переделку.

– Крутая работа у полиции. Никому не нравится то, что делает полиция. Но ты здоровый мужик, я вижу; я готова побиться об заклад, что ты умеешь за себя постоять.

– Конни, за всю ночь вы...

– Мне нравятся крупные мужчины, – продолжала она. – По моим понятиям, мужчины должны быть крупными, а женщины – маленькими. Я знаю, в этом свободном халате я не похожа на малышку, но на самом деле я очень изящна. Знаешь, какого размера платья я ношу? Попробуй угадать. Малого размера: petite[2]. Готова поспорить, что ты не веришь. Это потому, что у меня слишком большая грудь для тоненькой женщины. Но размер petite мне подходит. Или размер – small[3]. Но размеры покрупнее – никогда! Сколько лет ты мне дашь?

– Честное слово, не знаю, Конни.

– Попробуй угадай, Бен.

– Тридцать четыре, – сказал я, предполагая в действительности по крайней мере на десять лет больше.

– В точку! – воскликнула она. – Ты можешь работать в развлекательном шоу, где угадывают возраст и вес. А какой у меня вес? Не приглядывайся к моему бюсту, это может ввести тебя в заблуждение. Я вешу сто два фунта, что скажешь? Мой рост пять футов три дюйма, вес сто два фунта, что почти идеально при моих данных.

– Что я пытаюсь разузнать, – пробормотал я, – это...

– Расслабься, Бен. Ты добросовестный работник, и я этим восхищена. Но не дави на психику. Так что ты хочешь узнать?

– Слышали ли вы ночью какой-нибудь шум?

– Ночью, – сказала она. – Дай подумать... Сразу после одиннадцатичасовых новостей я пошла спать. То есть приготовилась ко сну. Я принимаю ванну каждый раз перед сном. А ты принимаешь ванну перед сном?

– Душ, – ответил я. – Обыкновенно...

– Не люблю душ, – заявила она. – Наливаю в ванну шампунь и погружаюсь на полчаса. Это очень расслабляет. В любом случае душ у меня отсутствует. Все, что у меня есть, – это ванна. Да какая разница, если я не люблю душ. А ты в чем спишь?

– В кровати, – сказал я.

– Ты не понял. Ты надеваешь пижаму или что-нибудь другое?

– Да. Сплю в пижаме.

– А я ничего не надеваю. Люблю кожей чувствовать простыни. Дай подумать. Значит, я легла около двенадцати, ну, может быть, не точно в двенадцать, но около того. Ты читаешь в постели?

– Иногда.

– Я никогда не читаю в постели. Ненавижу читать на самом деле. Я просто выключаю свет и через две-три минуты проваливаюсь в сон. Это теперь так, конечно. А когда муж был жив, он изводил меня всю ночь. Короче говоря, в четверть первого я уже спала как сурок. Обыкновенно я отлично сплю – и это свидетельствует о том, что совесть моя чиста. Верно я говорю? – спросила она и улыбнулась. – Но вчера ночью за окнами был какой-то шум. В этом переулке всегда какой-то шум – можно подумать, что люди умирают от желания попасть в этот похоронный зал. – Она снова улыбнулась, подняла стакан и подмигнула мне. – Дошло? – спросила она.

– Да, – я улыбнулся в ответ. – Умирают, чтобы попасть туда.

– Хорошо соображаешь, Бен, – сказала она, – мне нравятся мужчины с хорошими мозгами. – Она допила стакан и налила себе еще. – Так что я встала с кровати, – она помедлила, – и выглянула из окна, чтобы узнать, что же привезли на этот раз. Словно бы я не знала.

– Что привезли?

– Не знаю. Я сразу легла снова.

– Была ли машина в переулке?

– Да.

– Какая?

– Микроавтобус «Фольксваген».

– Какого года?

– Не знаю. По мне, они все одинаковые.

– Какого цвета?

– Красного с белым. Верхняя часть – белая.

– Номер не заметили?

– Нет, она была припаркована... Короче, из окна спальни я могла видеть только ее бок.

– Вы заметили, кто был за рулем?

– Нет, я сразу пошла спать.

– Вы можете вспомнить, в котором часу это было?

– Было часа три утра. Еще не рассвело. Видеть машину я могла только благодаря лампочке, которую Абнер оставляет гореть над задней дверью. А он не «голубой»?

– Абнер?

– Да. По-моему, он «голубой». Я приглашала его ко мне выпить раза два, но он всегда отказывался. Это кое о чем говорит, Бен. Не хочу хвастаться, но очень многие считают меня привлекательной женщиной. А по-твоему, я привлекательная? Отвечать необязательно. – Она опять улыбнулась. – Я знаю, что для тебя я привлекательная.

– Сколько времени простоял микроавтобус?

– Трудно сказать. Я сразу легла снова. Мне надо вставать рано утром, сам знаешь. У нас здесь есть грузчик, работает в нашем доме, он должен с утра выставлять на тротуар мусорные контейнеры, но, если я не появлюсь, он никогда этого не сделает. Никто больше не гордится своим трудом, Бен. Вот почему я так восхищаюсь тобой. Твоей работой.

– В котором часу вы сегодня встали?

– Как обычно. В шесть часов, независимо от погоды. Грузчик является в шесть тридцать, и к этому времени я обычно натягиваю рабочие брюки, рубашку и выхожу приглядеть, как он выносит на улицу ящики с мусором. У него это занимает полчаса. Затем я выпиваю стакан апельсинового сока и снова ложусь.

– И сегодня утром вы делали то же самое?

– Я делаю это каждое утро, кроме воскресенья, когда сбора мусора нет.

– Микроавтобус уже уехал, когда вы проснулись?

– Да. А который час, кстати, не подскажете?

Я поглядел на часы.

– Почти десять, – ответил я.

– Куда уходит день? – сказала она и улыбнулась. – Я, пожалуй, что-нибудь накину. А то сижу в халате просто так.

Я встал, придвинул стул к столу и сказал:

– Вы оказали большую помощь, Конни. Спасибо.

– Ладно, что вы там расследуете? – спросила она. – Присядь, Бен, не торопись. Мне ясно, что ты очень деятельный человек, но это не означает, что нужно тотчас убегать.

– Меня ждут другие дела, – я вздохнул.

– Когда ты все закончишь?

– Не имею понятия.

– Позвони, – попросила она. – Может, выпьем. То есть когда ты будешь не на службе. Мой телефон: 555-23-68. Легко запоминается. Как думаешь, запомнишь?

– Запомню, – уверенно заявил я.

– Готова поспорить, что у тебя очень цепкая память. Не забудь, ладно? 555-23-68. Даже если освободишься очень поздно, все равно можешь позвонить. Вдруг тебе захочется выпить после тяжелого трудового дня, кто знает? Я буду ждать.

– Еще раз спасибо, – сказал я.

Глава 3

Желая найти Роду Гибсон, вдову пропавшего покойника, я отправился по адресу, который дал мне Абнер. Искомый дом оказался в ряду богатых особняков, что расположились поблизости от пяти университетов нашего города и всего в десяти кварталах от похоронной конторы. Я дважды объехал вокруг квартала, прежде чем нашел место для парковки. Моя машина – «Мерседес-Бенц» 450SL, 1973 года выпуска, подарена мне немецкой графиней, которой я помог вернуть бриллианты на 700 000 долларов, похищенные из ее гостиничного номера. Оставляя машину на городской улице, я не запираю ее. Рулевое колесо фиксируется, когда вынимается ключ зажигания, – поэтому угнать ее невозможно. Но если вор захочет свинтить радиоприемник, пусть откроет незапертую дверь – не надо уродовать автомобиль.

Со стороны Купер-стрит третьим по счету был как раз нужный мне дом по адресу Мэтьюз, 1214. Широкие белые ступени вели ко входу во внушительный четырехэтажный особняк. У парадной двери стоял молодой бородатый здоровяк и звенел ключами. На нем были рабочие хлопчатобумажные брюки, свитер и ботинки на рифленой подошве. Волосы и борода – рыжие. Поскольку его внешний вид совпадал с описанием Джеффри Гибсона, сына покойника, которое мне дал Абнер, и поскольку он вставлял ключ в дверь дома, где проживала Рода Гибсон, я сделал свои логические выводы, двинулся по ступенькам вверх и произнес:

– Вы мистер Гибсон?

Мистер Гибсон (или кто бы он ни был) обернулся ко мне. В глазах его читалась дикая паника. Хорошо, что я сразу понял это. В следующую секунду он оттянул вверх нижний край свитера, и я увидел, что у него за поясом револьвер, а еще через секунду он уже сжимал его в руке. Я очутился в невыгодном положении, находясь на две ступеньки ниже человека с револьвером. Бросившись вверх и вперед, я захватил его колени, сбил с ног, и мы вместе скатились по ступенькам на тротуар.

Ненавижу тяжелый, пропахший потом ближний бой. В тот день, когда я получил на щеку украшение, я боролся добрых десять минут с человеком, сжимавшим в руке выкидной нож длиною в шесть дюймов и желавшим вырезать мою печенку и кишки, хотя лицензии хирурга у него не было. Целую вечность я пытался выкрутить ему кисть и наконец сумел – но лишь после того, как он раскроил мне щеку, – ударить его коленом в пах и вырвать нож. До этого я проходил основы дзюдо в полицейской академии, однако, как только щека зажила, я стал тщательно изучать это боевое искусство. И все же экспертом меня назвать нельзя, хоть я и знаю, как убить коротким молниеносным ударом – ребром ладони по переносице или резким тычком двумя пальцами в кадык. Я также знаю, как сломать человеку ногу или руку, прилагая минимум усилий, используя энергию броска противника. Бой я предпочитаю короткий и приятный, а еще лучше – вообще никакой. В жизни бой происходит вовсе не так, как в кино. В жизни двое здоровяков не стоят друг против друга и не бьют друг друга кулаками до тех пор, пока один из них не упадет без сознания, окровавленный. Вместо этого бывает полная путаница: сплетаются ноги и руки, ломаются костяшки, когда голые кулаки сталкиваются с жесткими черепами, следуют удары ногами, слышен рев, пальцы пытаются вонзиться в глаза, захватить волосы, удушить, руки пытаются осуществить зажим головы, зубы стараются укусить – возникает некая совершенно животная картина. Я выучил три принципа уличного боя.

Первое: без крайней необходимости никогда не встревай в драку с тем, кому терять нечего. Он убьет тебя.

Второе: закончи бой как можно быстрее.

Третье: не жди помощи от прохожих, ты работаешь в городских условиях.

Примерно две дюжины людей прошли мимо нас, пока я пытался вырвать пистолет у Джеффри Гибсона (кто бы он ни был), а он норовил направить его на меня. Пистолет этот был «смит-и-вессон» тридцать второго калибра – а это означало, что у него есть шесть шансов убить меня. Не знаю, почему ему так хотелось сделать это, но прекрасным основанием для совершения убийства является паника, которая как раз и металась в его глазах, будто целое стадо диких буйволов. Правой рукой сжимая его кисть и отводя его ослабевшую руку в сторону, я наконец сумел дотянуться до его паха и так сильно стиснул содержимое его штанов, что он издал крик раненого зверя и упал на спину. Тогда я захватил его кисть двумя руками и принялся колотить ею по тротуару, пока он не выпустил пистолета. Оседлав его, я стал бить его по щекам, унижая его, ломая его волю к продолжению боя. Пот лился с меня градом, и я тяжело дышал от напряжения.

– Успокоился? – спросил я.

Он не ответил. Я снова занес руку для пощечины, а он отклонил голову в сторону и закрыл глаза, как ребенок, ожидающий наказания.

– Пожалуйста, хватит, – сказал он наконец, утвердительно кивнув.

Я поднялся на ноги. Он корчился на тротуаре, прижимая руки к паху. Я взял револьвер, заткнул за пояс, помог ему встать и усадил на нижнюю ступеньку.

– Вы Джеффри Гибсон? – спросил я.

– Да, – ответил он.

– Какого черта, Гибсон? Почему вы наставили на меня револьвер?

– Вы знаете, почему.

– Нет, не знаю.

– Кто вы? – спросил он.

– А кем, по-вашему, я являюсь?

– Одним из них.

– Из кого?

– Из тех, что убили отца.

– Кто они?

– Я не знаю.

– Почему вы думаете, что кто-то убил вашего отца?

– Знаю.

– Откуда вы знаете?

– Ему угрожали.

– Почему?

– Потому что он задолжал деньги.

– Сколько?

– Двенадцать тысяч долларов. Отец был игроком, – сказал Джеффри, поднял голову и добавил: – Очень плохим игроком.

– Расскажите о нем, – попросил я.

Как следовало из рассказа сына, Энтони Гибсон был не просто плохим, а очень плохим игроком. Я мало уважаю тех, кто зарабатывает на жизнь игрой. В моей книге мир делится на два типа людей: Игроков и Трудяг. Воры и игроки в азартные игры относятся к Игрокам. К ним же относятся футболисты, чемпионы по теннису, профессионалы по гольфу и те, кто увлекается дартс в пивной и попадает в яблочко. Даже те, кто профессионально играет на бирже, остаются не более чем Игроками. Но Игрок самого дурного сорта – этот тот, кто готов поставить деньги на спор о чем угодно, это человек, поверивший, будто госпожа Удача и в самом деле определяет результат любого события.

Энтони Гибсон был как раз таким человеком. Он готов был делать ставки на тараканьих бегах и спорить, что в июле неизбежен снежный буран. Он готов был заключать пари, что любая проходящая мимо блондинка на самом деле – брюнетка. Он готов был биться об заклад, что двенадцатого октября в Рангуне буддистского монаха укусит за задницу крыса. Такой человек – безнадежный дурак. А если его доход не поспевает за ставками спора, он дурак вдвойне. Энтони Гибсон работал в рекламе копирайтором, то есть писал и редактировал рекламные тексты в фирме «Хейли, Блейк и Бонатти», и зарабатывал в год 47 500 долларов, которые растрачивал на пони, карточные игры, лотерейные билеты и на споры вроде того, взойдет ли луна над Сиэтлом в 7.10 вечера в понедельник. Его жена Рода, ставшая вдовою, вела бизнес, связанный с обустройством интерьера, что приносило в год еще 30 000 долларов – значительную часть этих денег Гибсон выцыганивал у нее на оплату то одного, то другого долга по проигранным спорам.

Месяц назад у Гибсонов в доме начал трезвонить телефон. Бывало, звонили посреди ночи. Гибсон коротко разговаривал со звонившим, вставал с постели, спускался в гостиную и просиживал до утра, потягивая виски. Однажды при подобном ночном звонке Джеффри снял параллельную трубку и подслушал разговор. Он узнал, что отец задолжал двенадцать тысяч долларов по долговой расписке, которую подписал, играя в покер в июле. Отец говорил звонившему, что старается заработать немного денег и скоро сможет вернуть долг. Он просил перестать звонить посреди ночи, так как это тревожит семью. Звонивший ответил, что семья будет еще хуже встревожена, если Гибсон не раздобудет наличные в самое ближайшее время. В конце августа, примерно после обеда, к ним домой приехали. Один из них был моего роста, со шрамом на лице, поэтому Джеффри, приняв меня за него, и вытащил револьвер – естественно, для самозащиты. Джеффри подслушал короткий разговор этих двоих со своим отцом. Они сказали, что если тот не вернет двенадцать тысяч до восьмого сентября, его убьют. Визит этот состоялся в субботу или воскресенье 24 августа. Сегодня – понедельник, 9 сентября, а его отец попал в автокатастрофу вчера вечером по дороге домой. Джеффри сделал вывод, что катастрофа была подстроена людьми, которые требовали у отца денег. Он был уверен, что на этом убийцы не остановятся. В тот день, когда они явились предупредить отца, Джеффри открывал им дверь: он видел их, он помнит, как они выглядят, и скорее всего следующим будет он сам.

Я выслушал теорию Джеффри лишь из вежливости. В кодексе поведения людей, которые берут расписки у проигравшихся, значится, что долг должен быть выплачен без всяких оговорок. Вместе с тем это деловые люди, и они прекрасно понимают – убьешь должника, денег не увидишь. В таких ситуациях полезнее сломать ему руку или нос. Убийство – крайняя мера, после этого денег уже не получишь. С другой стороны, это очень убедительное напоминание другим, тем, кто еще не расплатился по своим долговым распискам. Когда доходит до убийства, оно происходит более драматично, так, чтобы не оставалось никаких сомнений относительно заказчика и повода. Автомобильная авария? Нет, это мало походит на стиль людей, желающих преподать кому-то урок. Если надо намекнуть игрокам, что нельзя не платить по распискам безнаказанно, не годится совершать убийство, которое можно превратно истолковать как несчастный случай. Но даже если кто-то и испортил что-то в автомобиле Гибсона, или при помощи другого транспортного средства столкнул его с полосы движения, или еще как-то способствовал аварии, страхи его сына казались необоснованными. Очень редко кредиторы из преступного мира приканчивают должника, а затем принимаются за его близких. Это пустая трата сил, а Игроки стремятся к сохранению энергии.

Я спросил Джеффри, где я могу найти его мать, и он дал мне ее рабочий адрес в деловом районе города. Это сразу насторожило меня. Учитывая, что у миссис Гибсон было свое собственное дело, и принимая во внимание, что ей приходилось вкладывать в бизнес энергию и время, тогда как ее муж всеми силами старался разбазаривать собственные заработки и не щадил ее доходов, тем не менее казалось очень странным, что она отправилась на работу на следующий день после внезапной кончины супруга. За годы работы в полиции мне встречалось много женщин с высоким самообладанием, но ни разу я не видел горюющей вдовы, отвезшей тело мужа в морг, распорядившейся, как его одеть, и тотчас отправившейся на работу, словно это самый рядовой день. Хладнокровие Роды Гибсон показалось мне, мягко говоря, не вполне обычным.

Желания носить за поясом пистолет, который мог оказаться краденым, у меня не было, поэтому я вернул «смит-и-вессон» рыжему бородачу и предостерег его, что оружие – штука опасная: можно случайно прострелить себе ногу. Часы показывали без двадцати пяти одиннадцать. Я отправился к месту парковки «Мерседеса», завел машину и поехал на восток, в мастерскую по ремонту телевизоров, хозяином которой был Генри Гаравелли.

Глава 4

Генри был облачен в синий комбинезон. На правом нагрудном кармане красовались вышитые желтыми нитками буквы GTV, что означало «Гаравелли – ТВ». Я пожал его руку с чувством, похожим на отцовскую гордость. Я знал его уже больше пяти лет. Впервые мы с ним встретились, когда ему было восемнадцать и он являлся членом уличной банды под названием «Кардиналы (Общественный атлетический клуб)». Общение происходило на крышах многоквартирных домов с юными дебютантками, а атлетизм включал удары по голове цепями, удары по лицу автомобильными антеннами, нанесение ран выкидными ножами, а также стрельбу по парням из латиноамериканских клубов. Это была эпоха, когда пуэрториканцы стремились к самоутверждению, не желая чувствовать себя второсортными гражданами. Поэтому в груди итальянцев четвертого поколения клокотали националистические страсти, включая патриотический порыв защитить свою охотничью территорию. Я думал, что видел последнюю уличную банду в конце сороковых или в начале пятидесятых, но в тысяча девятьсот шестьдесят девятом, когда я впервые встретил Генри, поднималась новая волна. После моей отставки из полиции эта чума снова распространилась по городу.

Генри теперь было двадцать три года, из них три с половиной он провел в заключении – благодаря мне. Я взял его при попытке ограбления бакалейной лавки. Тогда ему было девятнадцать; вначале он был членом уличной банды молодых хулиганов, потом дорос до героина – вкалывал его себе на тридцать долларов в день, что составляло двести десять в неделю. Такую привычку иметь не просто, если только вы не занимаетесь регулярно грабежами, кражами со взломом, не вымогаете деньги у хозяев портняжных мастерских, магазинчиков, торгующих спиртным, – другими словами, вам необходимо как-то пополнять свой несуществующий бюджет. Генри не признался ни в чем, кроме попытки ограбить бакалейную лавку, но этого хватило для приговора на десять лет. Впоследствии ему сократили срок до трех с половиной за хорошее поведение.

Как бывший полицейский, я знаю, что большинство тюрем представляют собой средневековые крысиные норы, в которых готовятся и выращиваются уголовники и гомосексуалисты. Эти крысиные норы бросают вызов всему человечному, они – острова в обществе, стремящемся лелеять свои идеалы и быть гуманным и великим. Чудо, произошедшее с Генри, состоит в том, что он не только выжил в тюремной системе, но и остался в выигрыше. Начать с того, что он бросил привычку колоться, а это само по себе уже является немалым достижением в исправительном учреждении, где наркотики почти так же доступны, как на улице. Он не выучился профессии (если только вы не считаете, что работа в тюремной прачечной подготовила его к хорошему заработку за пределами тюрьмы), однако заочно окончил среднюю школу и, выйдя на свободу в начале 1973 года, тотчас поступил на курсы мастеров по ремонту телевизоров.

Некоторые скептики полагают, что телевизионные мастера – еще более крупные воры, чем вооруженные грабители, но факт остается фактом: Генри Гаравелли открыл свое собственное дело вскоре после окончания курсов и последние восемнадцать месяцев честно зарабатывал себе на жизнь. Удивительное заключалось в том, что он был благодарен мне за арест. Он считал свой арест случайностью; его более «удачливые» дружки, избежавшие ареста, продолжали заниматься тем же – грабили, воровали, просили милостыню, чтобы удовлетворять свои дорогие привычки. Я же арестовал его только потому, что он грабил бакалейную лавку, я – полицейский, просто выполнял свои обязанности. Но со своей стороны Генри считал себя в долгу передо мной и из кожи вон лез – как, например, год назад, когда я искал украденные побрякушки графини, – раздобыть информацию для меня или выполнить работу, требующую беготни, и таким образом помочь расследованию. В тот раз ему очень понравилось работать на меня. Он чувствовал себя как сверхсекретный агент, без помощи которого графиня не дай-то Бог вернется к себе в Мюнхен без своих сокровищ.

Разница в возрасте между нами больше двадцати лет. Но едва ли это объясняет сыновний характер его отношения ко мне. Конечно, я холостяк, и своих детей у меня нет... Отчасти объяснение в этом. Родного отца Генри убили в пьяной драке, когда Генри было восемь, – может, это тоже как-то повлияло на наши отношения. А может, благодарный Генри всего лишь подражал мне, пытаясь найти украденные бриллианты, и, может, я всего лишь обучал его приемам своей профессии – передавал, так сказать, семейную традицию. Последователь Фрейда наверняка увидел бы какой-то смысл в том факте, что Генри помогал бывшему полицейскому, который отправил его в тюрьму. Не говоря уже о том, что полицейские с детства портили жизнь маленькому Генри. А в тюрьме надзиратели продолжали в том же духе. Кто знает? Но мы нравились друг другу. Мы доверяли друг другу. И этого было достаточно.

Голубоглазый, как миланец, низенький, смуглый и чернокудрый, как неаполитанец, обладатель носа, каким гордился бы любой римлянин, Генри задал вопрос по существу так же прямо, как сицилиец:

– Что тебя так давно не видно?

– Был в отъезде, – ответил я. – Отдыхал.

– Так ты вернулся? Отчего же не позвонил мне, я бы с радостью помог в каком-нибудь дельце. В одном, в другом.

– А как твои дела? Кисло?

– Ужасно. Стало трудно зарабатывать. Прежде тут... один парень, чуть что у него с телевизором, сразу несся ко мне. А теперь из-за этого хмыря в Белом доме никто не желает чинить ящики, пока трубка показывает хоть какую-нибудь картинку. Уже подумываю – не приняться ли мне снова за бакалейные лавки, – он ухмыльнулся.

– Неплохая мысль, – сказал я. – А сейчас ты, может, согласишься помочь мне в одном жутком дельце?

– Как? – Он вопросительно поднял брови. – Что за дельце?

– Покойника стибрили. Из морга Абнера Буна на Хеннеси-стрит. Часа в три ночи. Не знаю, кто стибрил и зачем. Держи ухо востро. Глядишь, слушок какой услышишь. Дело необычное...

– Н-да, стибрили жмурика... – задумчиво произнес Генри.

– Вчера вечером в аварии на дороге погиб некий Энтони Гибсон. Сын думает, что отца убили. Покойник задолжал двенадцать тысяч, и кредиторы наседали. Конечно, сомнительно...

– Я знаю кого-нибудь из них?

– У меня только смутное описание, Генри. Один, кажется, похож на меня ростом и сложением, на лице – шрам. Другой – низенький и темненький.

– Ты думаешь, это они стибрили жмурика?

– Как знать? Ни в чем нельзя быть уверенным. Покойник им денег не отдал. Может, они хотят выбить должок из его близких.

– Словно требуют выкуп за похищенного человека. Только фраер уже сыграл в ящик.