Эд Макбейн

Королевский флеш

Посвящается Ингрэму Эту — думаю, ему это понравилось бы.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Они сидели за столом в задней комнате ювелирного магазина Генри в Бронксе. С одной стороны в стене была большая черная дверь мозлеровского сейфа. Окна на противоположной стене были без решеток, а обе зеркальные витрины на фасаде магазина, наоборот, уже были забраны на ночь металлическими жалюзи. Алекс заметил это, когда входил.

Он смотрел, как Генри встает и тяжело идет к настенному шкафу прямо напротив сейфа, достает оттуда пару стаканов и бутылку виски и возвращается к столу. Генри был патологически толст. Он носил черный костюм и расстегнутую у горла белую рубашку без галстука. Поговаривали, что одно время он сидел в немецком концлагере, но Алекс с трудом верил, что переживший такое человек мог остаться настолько жирным. Однако говорил Генри с заметным немецким акцентом, так что, возможно, слухи были верны. Он поставил стаканы на стол и щедро налил туда виски.

— Тебя когда-нибудь брали? — спросил он.

— Дважды, — ответил Алекс. — Первый раз, когда мне было восемнадцать. Я вышел с отсрочкой исполнения приговора. Последний раз меня брали три года назад. Отсидел восемнадцать месяцев в Синг-Синге.

— Это очень плохо, — сказал Генри, покачал головой и поднял стакан. На нем были толстые очки без оправы, стекла которых увеличивали его водянисто-карие глаза.

— Я там многому научился, — добавил Алекс.

— Ты пей, пей, — подбодрил Генри и глотнул виски. — Ты еще с кем-нибудь сейчас имеешь дело?

— Обычно я работаю один.

— Я не имел в виду работу, — сказал Генри. — Я говорю о скупке.

— С двумя, — ответил Алекс.

— Они тоже дают тебе наводку?

— Один. Второй просто скупает.

— Я слышал о тебе много хорошего, — сказал Генри. — Ты хороший медвежатник.

— Спасибо. Так что у вас за дело?

— Давай еще поговорим, ладно? — попросил Генри. — Или ты торопишься?

— Да нет, — ответил Алекс.

— Насколько ты знаком с полицией?

— Да эти копы все время мешаются под ногами. Если не могут разобраться с каким-нибудь делом, сразу думают на меня. Они меня не трогают, просто приходят, когда им заблагорассудится. Я обзавелся адвокатом и поручителем, который в случае необходимости даст двадцать косых. Но после Синг-Синга меня пока только три раза таскали в участок.

— У тебя собственный адвокат? И еще поручитель?

— Да. В этом случае я на скупщиков не полагаюсь. От скупщиков мне нужно только, чтобы они быстро расплачивались, причем наличными.

— Да уж, кому охота держать в подвале четырнадцать телевизоров. Так ведь?

— Я почти никогда не брал домашней аппаратуры, — сказал Алекс. — Это для наркоманов.

— Значит, ты наркотиками не балуешься?

— Нет.

— Хорошо. А могу ли я поинтересоваться, сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

— И каков был твой самый крупный куш? — спросил Генри. — Еще налить?

— Да, чуть-чуть. Спасибо. Самый большой куш был, когда я взял сорок две тысячи. Это случилось уже после выхода из Синг-Синга.

— И где? В отеле, в частном доме?

— В многоквартирном доме. Я домушник. В отелях, офисах и магазинах я не работаю. Только по квартирам и только днем.

— Ты не любишь работать по ночам?

— Не люблю.

— Почему? Я знаю нескольких очень хороших взломщиков, которые работают по ночам.

— Только не я. Я работаю за комиссионные. Если крадешь из офисов или магазинов, приходится это делать по ночам, потому что в это время люди, по идее, должны спать дома. Если же грабишь квартиры, то это лучше делать днем, когда все на работе. Я не хочу напороться на кого-нибудь. Если я хотя бы услышу, как кот пернет, я тут же смываюсь. Чего вы на самом деле-то хотите? — спросил Алекс. — Томми сказал, что вам нужен хороший медвежатник, поэтому я здесь. Мы обсуждаем регулярную работу или только разовую?

— Регулярную, — ответил Генри. — Хотя смотря как получится.

— Не получится, только если меня возьмут, — сказал Алекс. — Но я не собираюсь попадаться.

— Вот как, — улыбнулся Генри.

— Итак, что за дело? Или я вас больше не интересую?

— Конечно, интересуешь, — ответил Генри. — Томми сказал тебе, за какие комиссионные я работаю?

— Нет. За какие?

— Я плачу двадцать пять процентов от общей суммы. — Генри уставился на Алекса из-за стекол очков.

— Мало, — сказал Алекс, тут же вставая из-за стола.

— Сядь, — приказал Генри. — Пожалуйста… А сколько ты обычно берешь со своих скупщиков?

— Тридцать.

— Много, — констатировал Генри.

— Это не много, это стандартная доля.

— Да, но они не дают тебе наводки.

— Один дает, я ведь уже говорил. И он платит мне аккурат тридцать, и за эти проценты я работаю. Если требуется помощник, я плачу ему десять процентов из своей доли. Вот так.

— Но все же тридцать процентов…

— Мы попусту тратим время, — сказал Алекс и направился было к двери.

— Сядь, — снова приказал Генри. — Думаю, мы сможем провернуть это дело вместе.

И они принялись обсуждать дело.

Алекс решил, что с его стороны все честно.

Двадцать пять процентов — это для тупых, которые стекла бьют, если, конечно, они хотя бы и это получают. А по окнам лазят только голодные, ночные дилетанты в южных штатах. Да любого панка возьми — завернет кирпич в полотенце да высадит стекло и откроет щеколду. Обычно этим занимаются наркоманы, которые будут колоться, пока у них руки есть. Наркоман идет к пожарному выходу, пробует забраться через окно рядом с ним, поскольку люди обычно тщательно запирают окна на самом пожарном выходе, но не удосуживаются запереть соседние. Если окно открыто, парень не пойман и, стало быть, не вор. Если же нет, он попытается влезть через окно в самом пожарном выходе, просовывает нож между рамами и поворачивает таким образом щеколду. Эти оконные шпингалеты ни хрена не стоят. Их и шимпанзе за тридцать секунд откроет.

Но иногда шпингалет и даже само окно намертво замазаны краской. Вот тогда взломщику и приходится вышибать его кирпичом. Все зависит от того, насколько он туп и не попытается ли поначалу заклеить стекло. Если он его заклеит, то, когда будет разбивать, наделает не столько шума, к тому же он сможет вынимать кусок за куском, пока не получится достаточно большое отверстие, чтобы через него пролезть. Правда, иногда попадается такой безнадежный наркоман, которому лень проводить подобную подготовку. Его заботит только то, как бы поскорее пролезть внутрь и выбраться обратно. Он просто оборачивает кирпич полотенцем и разбивает окно вдребезги, лезет внутрь, несмотря на шум, не думая, что сам урезает свою долю в сделке. Ему нужно залезть внутрь минуты на три-четыре. Он берет все, что попадается под руку, — ему все равно, только бы на очередную дозу хватило. Он никогда не нацеливается на крупный куш, поскольку крадет у небогатых соседей. Ну что он может там спереть? Портативный радиоприемник? Тостер? Гитару, если по соседству живут латиноамериканцы? Три-четыре бакса из ящика комода? Жалкое дерьмо.

Низкопробный взломщик работает и днем, как большинство домушников, но он не отличит бриллианта от стекляшки, да и в любом случае он грабит нищих, так что чего уж тут на алмазы надеяться. Он должен все время работать, ему нужно добывать баксов двести в день, чтобы хватило на дозу, — все зависит от того, сколько он сидит на игле. А это значит, что каждый день ему нужно обчищать кучу квартир. Ведь его еще и на стоимости украденного обманывают. Обычно он не связан ни с наводчиком, ни со скупщиком. Его поставщик забирает краденое и оценивает, сбавляя на транспортные расходы. Если парню по-настоящему худо, поставщик возьмет у него переносной черно-белый телевизор ценой в сто пятьдесят баксов и даст ему за это не долю профессионала, что составляет пятьдесят баксов, и не долю рядового дилетанта, то есть пятнадцать баксов, а грошовый пакетик героина. И наркоман тут же побежит за угол, чтобы всадить себе укол, а через полтора часа он снова выходит на охоту.

Ты либо знаешь, что делаешь, либо не знаешь, думал Алекс. Это как в любой другой профессии. А наркоман не знает, что делает, он все время под кайфом. Он должен получить дозу, ради этого он и свадебный венок матери продаст. Когда он не колется и не кайфует, он ворует. Но он не представляет себе сложностей дела, вот в чем беда. Он заходит в квартиру и крадет пишущую машинку, которая, если повезет, будет стоить тридцать баксов, но, если его при этом возьмут, он рискует получить за взлом, а это преступление четвертой степени, так что ему грозит как минимум год или максимум от трех до семи. Это еще если ему не вкатят на всю катушку — за обладание воровским инструментом и даже за преступное хулиганство. Преступное хулиганство будет в том случае, если он попортил какое-нибудь имущество, когда находился в квартире, что часто бывает с наркоманами, поскольку они торопятся. Это от года до семи, но Алекс всегда закладывался по максимуму — кто знает, на какого судью напорешься, если снова возьмут?

Если ты настоящий профессионал, ты должен работать за проценты, как он и говорил Генри. Ты должен понимать, на какой риск идешь. И ты не полезешь в дешевую квартирку, за которую сядешь на тот же срок, что и за ограбление богатого дома. Вот этого низкопробные взломщики как раз и не понимают. Можно украсть норковое пальто за три с половиной тысячи долларов или приемник за двадцать пять, а все равно сесть на семь лет, если судья сегодня не в настроении думать. Стоимость украденного определяет в деле о грабеже степень кражи — крупная она или мелкая, но основным все же является взлом и проникновение. Если вор проделает дырку, только чтобы руку просунуть, это все равно взлом и проникновение. Не надо даже протискиваться внутрь целиком, даже через подоконник перелезать не надо. Просунь лишь один мизинец или отмычку — это уже взлом и проникновение, и оно может стоить тебе семь лет, если наткнешься на судью, которому не понравится цвет твоих глаз.

Иногда и красть ничего не надо. Стоит только войти, даже если у тебя есть ключ — что Алекс и проделывал много раз, — и этого уже достаточно. Можно войти в помещение, надеясь найти Большой Алмаз, а вместо этого оказаться в пустой комнате без намека на мебель, и все равно, если тебя там возьмут и докажут, что ты вошел с преступными намерениями — что, собственно, и есть на самом деле, — то получишь обвинение во взломе третьей степени. Конечно, если не смогут доказать, что ты планировал ограбить квартиру, ты получишь только обвинение в преступном нарушении прав владения, что является всего-то хулиганством и влечет за собой пятнадцать дней отсидки или штраф в двести пятьдесят долларов. Но если кто-то рассчитывает получить только за преступное нарушение прав собственности, то лучше не иметь при себе ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминает орудие взлома. В том числе и кредитной карточки, даже если она на твое собственное имя, поскольку кредитная карточка или любой подобный кусок пластика может использоваться для того, чтобы открыть дверной замок.

Да, он был вполне доволен, как держал себя с этим жирным фрицем — на самом деле скорее всего евреем, хотя для Алекса главным в человеке был не цвет кожи, не религия, а только то, насколько он профессионал в своем деле. Арчи Фуллер, к примеру, — один из лучших известных ему медвежатников, а он черный. Некоторые из первых взломщиков, каких он когда-либо встречал, были евреями или итальянцами, однако он знавал ребят, которые утверждали, что никто не сравнится с канадцами. Он знал и некоторых старичков, которые помнили еще докастровские времена и говорили, что лучше кубинцев медвежатников не сыскать. Для Алекса не было разницы. И все же этому засранцу Генри не стоило пытаться крутить с ним свои еврейские штучки и пытаться снизить ставку на пять процентов.

Работа вроде была стоящей, но это не слишком занимало его, поскольку пропадал элемент неожиданности. До сегодняшней встречи с Генри у Алекса был только один наводчик, который тоже подыскивал ему работенку. Это был Вито. Конечно же, ему приходилось иметь наводчиков, а иначе куда девать «горячие» наручные часы? Ловить, что ли, первого встречного на улице и шептать ему на ушко, что есть кое-что для негр? Фигня. Он знал одного такого взломщика, только вот первым встречным оказался детектив из Мидтаун-Норт. Короче, это то же самое, что быть торговцем, а если бы Алекс хотел заниматься торговлей, то работал бы с девяти до пяти, как добропорядочный фраер. И, может, упустил бы шанс сорвать тот самый большой куш, за которым все время охотился.

Именно это и не нравилось ему в данном деле: он точно знал, что внутри, он точно знал, что надо искать. Когда же Алекс шел на дело сам, то никогда не знал, чего ожидать. В сорока процентах он натыкался на вещи стоимостью от сотни до пятисот долларов. Один раз из двадцати ему везло и добыча стоила от тысячи до пяти тысяч. В деле, которое не было подготовлено заранее, все свыше пяти тысяч считалось просто огромной добычей. Зато всегда был шанс наткнуться в каком-нибудь месте на настоящий клад, в полмиллиона долларов или даже больше. Он слышал истории о ребятах, которым так везло.

И все же на душе у него было хорошо.

Генри сказал ему, что он отличный взломщик.

* * *

Утром в понедельник Алекс вышел на дело.

Дом стоял на углу Шестьдесят девятой и Мэдисон-авеню, напротив отеля «Уэстбери». Район был респектабельным, и он оделся соответственно: серый костюм, белая рубашка с темно-синим галстуком, синие носки и белые ботинки. Поскольку стоял апрель и было еще холодновато, сверху он накинул светлый плащ. Под мышкой слева Алекс держал номер «Нью-Йорк таймс», а в правой руке — кейс, купленный на Пятой авеню. Шляпа на нем отсутствовала. У него были светлые волосы, и он часто считал это недостатком, но не пытался их покрасить в менее бросающийся в глаза цвет. Генри рассказал все, что ему нужно было знать о деле, однако Алекс никогда не заходил в квартиру, не проверив всего самолично. Если его возьмут, то в конечном счете отвечать его заднице, а не Генри. Информация была из двух источников — от самого Генри и от горничной, которая работала у Ротманов. Именно Генри выяснил точно, что за добыча там находится. Он и должен был это знать, поскольку именно он продал Ротманам четыре месяца назад, как раз перед Рождеством, кольцо.

Ротманы приехали к нему в ювелирный магазин аж в Бронкс, так как узнали, что он торгует уникальными вещами, по большей части антикварными, купленными в Европе. Это, в общем-то, было верно. Но он также торговал крадеными украшениями, чего Ротманы уже не знали. Они совершенно определенно не знали, что купленное ими бриллиантовое кольцо было в розыске — его украли за четыре месяца до того. Он продал им кольцо за тридцать тысяч долларов, объяснив, что бриллиант огранки «маркиза» в шесть карат совершенно идеален и уникально оправлен — заметьте, как две эти клиновидные алмазные багетки вставлены в платину. Это кольцо принадлежало немецкой графине, и такой работы вы больше нигде не увидите.

Старик Генри говорил правду. Такой работы действительно нигде не увидишь, а после четверга Ротманы вообще больше никогда не увидят этого кольца. В четверг оно снова будет в жирных ручках Генри, он извлечет камни из их уникальной оправы, может, немного срежет верхушку большого алмаза, чтобы снизить число каратов, и затем переправит все три камня назад в Европу, где они затеряются на той или другой алмазной бирже. Он сказал Алексу, что кольцо стоит тридцать тысяч, но, возможно, он немного сбил цену. И все же Алекс мог рассчитывать на девять тысяч за эту работу плюс проценты с того, что еще окажется в стенном сейфе.

Горничную оприходовал знакомый с Генри мошенник. Девушке было около двадцати, только что с Юга, глупая как пробка. Мошенник знал лишь ее имя, которое случайно обронили Ротманы, когда покупали кольцо, но ему не составило труда выяснить, какая из Глорий в этом доме работает у Ротманов. Он познакомился в ней в кафе на Лексингтон-авеню после того, как вечером проследил за ней до самого ее дома. Он начал встречаться с ней в феврале, и с тех пор узнал все, что можно было узнать о Ротманах, причем на нее даже давить не пришлось. Она видела его только на прошлой неделе и еще не знала, что больше никогда не увидит. Она не знала даже его настоящего имени. В четверг, когда кольцо будет у него, Генри отсчитает мошеннику три тысячи долларов за участие в деле.

Согласно полученной от горничной информации, мистер Ротман работал брокером на фондовой бирже на Уолл-стрит. Он уходил на работу каждое утро в девять, чтобы поспеть к десяти к открытию торгов. Домой приходил раньше, чем обычный обыватель, — биржа закрывалась в три тридцать, и по большей части бывал дома уже к четырем тридцати или к пяти. Миссис Ротман не работала. Ей был шестьдесят один год. Обычно по утрам с десяти до двенадцати она отсутствовала дома — выходила в Центральный парк на прогулку. Это в погожие дни. В дождь она никогда не покидала квартиры, на что особенно жаловалась аферисту горничная. Но, кроме этого двухчасового променада по Центральному парку, миссис Ротман редко выходила из дому даже в солнечные дни. Получалось, что Алекс должен посетить эту квартиру между десятью и двенадцатью. Это был очень маленький промежуток, хотя он в точности знал, где находится сейф.

Генри рассказал ему, что в доме есть привратник и лифтер. Алекс, конечно же, захотел это проверить, а также хотел посмотреть, не ошиблась ли горничная насчет того, что мистер Ротман уходит из дому в девять, а миссис Ротман совершает свой моцион в десять. Ему дали отличное описание четы Ротманов, но он не собирался строить свои расчеты только на описании внешности — кто знает, вдруг он примет за Ротманов кого-то еще. Были и более простые способы проверить, действительно ли квартира пустует с десяти до двенадцати по четвергам. Алекс уже наметил для дела четверг — в четверг у горничной был выходной.

Он приехал к дому в семь тридцать утра в понедельник, прошел мимо него по другой стороне улицы, чтобы просто ощутить место. Привратник стоял на тротуаре у стеклянных входных дверей под зеленым навесом, закрывавшим тротуар аж до обочины. В этот утренний час почти никакой активности не наблюдалось. Алекс прошелся до Парк-авеню, перешел улицу, поднялся по Семидесятой, обошел весь квартал и теперь двинулся мимо дома по той стороне улицы, на которой он находился, футах в пяти от привратника, все еще стоявшего у стеклянных дверей. Ему было где-то за шестьдесят. Дюжий краснорожий мужик с необъятной задницей. На нем была серая униформа с узкими голубыми лампасами на каждой штанине. Он едва глянул на Алекса, но тот понял, что слишком часто проходить мимо дома не следует, чтобы рано или поздно не привлечь внимания этого типа.

Алекс снова обошел квартал, на сей раз вниз по Шестьдесят восьмой, и вышел на Мэдисон. Затем, вместо того чтобы опять идти по этой улице, он пересек Мэдисон-авеню и остановился на углу по диагонали напротив дома, где он мог рассматривать здание, не привлекая внимания привратника. Было семь сорок пять.

Стоя на углу, он временами сигналил газетой проезжавшим такси, но только тем, в которых заведомо был пассажир. Как только появлялось свободное такси, он засовывал газету под мышку. То и дело он поглядывал на часы, словно бы боялся опоздать на работу. Он проделывал это как бы между прочим, хотя и знал, что всем в этом проклятом Нью-Йорке наплевать на остальных. Что до прохожих, то он мог бы лечь под колеса, пытаясь поймать такси, и никто не обратил бы никакого внимания. И все же он пытался запоминать, кто проходит мимо, поскольку ему не хотелось, чтобы какая-нибудь старушонка заметила, что он полчаса торчит тут на углу, пытаясь поймать это чертово такси. На улице сейчас народу было все равно немного, хотя к восьми часам, когда люди уходят на работу, стало пооживленнее.

Напротив дома на другой стороне улицы был подземный гараж, и многие выходившие из дома люди шли прямиком туда, вниз. Алекс насчитал шестнадцать женщин, покинувших дом между восьмью и восьмью тридцатью. Все они были хорошо одеты, и он автоматически решил, что они идут на работу, поскольку женщина, собирающаяся за покупками, никогда не выйдет из дома так рано и настолько хорошо одетой. Такие обычно выходят этак в десять тридцать — одиннадцать. Те, что идут пофлиртовать, появляются около полудня. Он всегда знал, когда женщина собирается завалиться с кем-нибудь в постель — что-то этакое было у них в походке. Он наметил себе этот дом для будущих заработков. Шестнадцать работающих женщин — вероятность того, что шестнадцать квартир с девяти до пяти пустуют.

Однако сейчас он был здесь не затем, чтобы присматривать себе дом на следующий июль, а затем, чтобы подготовить все для работы во вторник. Он слишком долго простоял на углу — человек с двумя черными пуделями на поводке уже дважды прошел мимо. К тому же время близилось к восьми сорока и привратник все чаще выбегал на Мэдисон-авеню, свистя проезжающим такси, а затем махая рукой тем жильцам дома, которые просили поймать машину. Алекс покинул свой пост.

Выше по Уэстбери в квартале отсюда было кафе. Он зашел туда, заказал чашечку кофе и тосты по-английски. Затем пошел к телефонной кабинке, отыскал в списке номер Джерома Ротмана с Восточной шестьдесят девятой улицы, опустил в прорезь десять центов и набрал номер. На том конце после нескольких гудков сняли трубку.

— Алло? — спросил женский голос.

— Пригласите, пожалуйста, мистера Ротмана.

— К сожалению, он уже ушел, — ответила женщина. — Ему что-нибудь передать?

— Вы не скажете, я могу застать его на работе? — спросил Алекс.

— А кто это, простите?

— У меня есть номер, я попытаюсь дозвониться, — сказал Алекс и повесил трубку. Затем вернулся к столику, где его уже ждали кофе и тосты.

Телефон, естественно, является существенным орудием взломщика наравне с отмычкой, фомкой и прочими инструментами, которые он потом принесет в своем дорогом кожаном кейсе. В правом верхнем кармане его пальто будет королевский флеш — десятка, валет, дама, король и туз червей. Эти карты в пластиковой оболочке годятся для того, чтобы открыть любую дверь с пружинным замком. А если его случайно остановит коп и не удосужится заглянуть в его кейс, Алекс всегда сможет сказать, что носит эти карты с собой как воспоминание о том единственном случае в жизни, когда ему довелось набрать королевский флеш. Он понимал, что это слишком притянуто за уши — любой коп, что остановит его, непременно заглянет в его кейс и найдет кучу воровского снаряжения, а для вскрытия замка вполне годится и табличка «Не беспокоить» из отеля, просто Алексу нравилось воображать себя в каком-то смысле игроком. Он и на самом деле отлично играл в покер, что было неудивительно, поскольку большая часть его времени уходила на запоминание деталей, но он никогда не играл в сумасшедшие игры, где все зависело только от случая. Вероятность. Все зависит от вероятности.

Вероятность того, что мистер Ротман заподозрит что-нибудь по поводу утреннего звонка, была практически нулевой. Никто никогда не подозревает, что затевается ограбление, особенно если к телефону просят кого-нибудь, кто действительно живет в этой квартире. Он обезопасил себя, сказав, что знает рабочий телефон Ротмана и повесил трубку прежде, чем миссис Ротман успела задать хотя бы один вопрос. Алекс никогда не поверил бы, что она упомянет об этом звонке мужу, когда тот вернется домой. В другой раз он будет осторожнее. Но очередной звонок может подождать до завтра. Сегодня он хотел проверить, как работают привратник и лифтер, и выяснить время прихода почтальона. Он должен быть полностью уверен, что, когда придет сюда во вторник, квартира будет пуста. Он всегда знал, что не напорется на хозяев. До сих пор так и бывало, даже когда его брали, и он надеялся, что так будет и в дальнейшем.

Алекс никогда не думал заниматься вооруженными ограблениями — как и не мечтал в детстве стать укротителем. Зайти в винный магазин и сунуть хозяину дуло под нос? Спасибо. Если ты только не застрелишь парня на месте, он тебя потом опознает. Да и риск выше. Вооруженное ограбление — это уже правонарушение второго класса, по максимуму тянет на двадцать пять лет за решеткой. И никто не мог убедить Алекса в том, что какая бы то ни было куча денег этого стоит. Он никогда не брал с собой на дело оружия, так как, во-первых, до полусмерти боялся пистолетов, а во-вторых, наличие оружия повышало класс ограбления, пусть и дневного, до правонарушения третьего класса, за что можно было загреметь на пятнадцать лет — если не считать того, что тебе пришьют еще незаконное ношение оружия. Нет, спасибо. Алекс держался случая обычного ограбления.

В Синг-Синге в библиотеке он просматривал старые журналы и наткнулся на хорошую статью о грабеже. В ней были весьма интересные шуточные стихи, написанные парнем, который работал окружным прокурором Манхэттена. Стихи были не о взломах, а о грабеже. Но тогдашним сокамерником Алекса был один тупой ублюдок из Арканзаса, который вляпался в штате Нью-Йорк, ограбив газозаправочную станцию — с пистолетом времен войны Севера и Юга, никак не меньше. Алекс решил, что стихи об ограблении приведут его в восторг, и потому запомнил их наизусть, а ночью, после того как погасили свет, прочел их соседу. Краснорожий, конечно же, не врубился, но Алекс до сих пор помнил их:



Большинство грабежей без ружья и ножа —
Ограбления класса Один или Два.
Если двое ограбили — класса Один,
Если только один — это будет класс Два.


Есть еще кое-что, что зовут классом Три,
Классом Раз или Два это не назовешь.
Только как назовешь — я и сам не скажу,
А скажу только то, что и это грабеж.



— Что за хрень? — буркнул краснорожий. — Как это, когда грабит один, может получиться класс два?

Тупой ублюдок.

Всю ту неделю Алекс сам пытался написать стихотворение о взломах, основываясь на том, которое он прочел в старом журнале. Школу он так и не закончил, но слова всегда давались ему легко, и он решил попробовать. А что еще делать в тюрьме? Однако писать стихи оказалось куда труднее, чем он поначалу думал. Но это было только поначалу, поскольку со времен его детства определения наказаний изменились, и у него в голове была мешанина старых и новых названий. Но наконец он добил-таки стихи и решил, что они вполне хороши и даже лучше, чем у того бывшего окружного прокурора.



Нужен ключ для взлома Один.
Нужна еще ночь для взлома Один.
С собой еще пушку надо взять
Иль в морду в квартире кому-нибудь дать,
Упомянутой пушкой его напугать,
Вот тогда ты добьешься взлома Один.


Нужен дом для взлома Два,
Но ночь не нужна для взлома Два,
Но если в доме ты пушку достал
И если кому-нибудь в морду дал,
Упомянутой пушкой ему угрожал —
Вот тогда ты добьешься взлома Два.


Неважно, что важно при взломе Три.
Неважно, ночь ли при взломе Три.
Неважно, взял ли ты пушку с собой,
Неважно, устроил ли ты мордобой,
Но дом есть дом при взломе Три —
Взломал и вошел — получай взлом Три


Как видите, главное в этом во всем,
Что дом и квартира — всегда есть дом.
Дом равен квартире в глухой ночи —
Значит, взлом номер Два получи.
Квартира есть дом при ясном свете,
А значит, получится номер Третий.
И что это за чушь — кто сумеет ответить?



— Да что это за хрень гребаная? — спросил грабитель, и это был последний раз, когда Алекс пытался заниматься стихотворчеством в тюрьме или на воле.

Он посмотрел на часы. Было десять минут десятого. Пора снова приниматься за дело.

На юго-западном углу Шестьдесят девятой и Мэдисон-авеню находился ресторан, но в его окне было выставлено объявление, что он начинает обслуживать только с половины двенадцатого. Не слишком удачно, поскольку для Алекса не было бы ничего лучше, как сесть за столик у окна и оттуда наблюдать за домом. Ему не улыбалось снова торчать на углу, ловя воображаемое такси или слишком часто проходить мимо здания, поэтому он третьим путем обошел квартал, сел на переднем крыльце одного из особняков, снял ботинок и начал массировать ногу. Если кто-нибудь выйдет и станет его гнать, он извинится и скажет, что ему свело стопу. Он хорошо одет, в руке у него кейс, так что ему поверят. А пока он спокойно понаблюдает за домом напротив через улицу.

Через полчаса начали прибывать горничные. Алекс пришел к такому выводу, так как они были чернокожими и почти все с хозяйственными сумками. Интересно, подумал он, какого черта все черные горничные всегда ходят с хозяйственными сумками? За это время швейцар выбегал на Мэдисон-авеню в общей сложности четыре раза. В одном случае ему потребовалось десять минут, чтобы поймать такси. Это хорошо. Алекс мог надеяться, что он будет даже чаще, чем сейчас, отлучаться от входной двери. Что касается лифтера, то он Алекса вовсе не волновал. У всех лифтеров, как говорится, бывают свои взлеты и падения, и Алекс понимал, что некоторое время ему придется поболтаться где-то между этажами, пока старая Толстая Задница не выскочит ловить такси.

Почтальон пришел в девять сорок пять.

Для Алекса это было очень важно.

Почтальон пробыл в здании семь минут, затем вышел и пошел вверх по улице. Алекс подождал еще десять минут, надел ботинок и завязал шнурки. Чуть позже десяти он прошел мимо парадных дверей и покинул эту улицу. На сегодня он узнал достаточно. Завтра утром, точно в пять минут одиннадцатого, он снова позвонит Ротманам.

Во вторник дождило. Это просто бесило Алекса, поскольку означало, что миссис Ротман не выйдет на прогулку в парк. Если она не выйдет, он не сможет позвонить в квартиру, чтобы выяснить, действительно ли она уходит в десять утра каждый день, как это должно было быть в солнечные дни. Он надеялся, что уж в четверг-то точно дождя не будет. Какая польза от того, что горничной нет дома, если из-за дождя старуха не выйдет на свой традиционный променад? Ладно, если в этот четверг будет дождь, то дело придется отложить до следующего четверга. Он и так уже наполовину был готов все отложить. Ему еще кое-что нужно было сделать здесь, в первую очередь в вестибюле, и сможет ли он управиться со всем к четвергу, он не знал. Единственной пользой от сегодняшнего дождя было то, что швейцар будет занят больше обычного, ловя такси, потому Алекс решил, что ему лучше пойти в дом прямо сейчас, не дожидаясь, когда дождь прекратится.

Алекс поставил будильник на восемь, зная, что ему не придется сегодня вставать на рассвете. Он планировал быть в городе к десяти, вскоре после этого позвонить в квартиру Ротманов и пойти проверить почтовые ящики и вестибюль. Правда, если миссис Ротман не пойдет на прогулку, сегодня проверять почтовые ящики бесполезно. Черт, этот дождь прямо-таки шило в заднице. Он ведь рассчитывал на почтовые ящики как на лишнее подтверждение, он намечал проверять их в течение двух дней до ограбления. Но завтра уже среда, и таким образом остается только один день для проверки.

Стоя под душем, он раздумывал, стоит ли ему отправляться на дело прямо в нынешний четверг. Беда была в том, что ему нужны были эти чертовы деньги. Последний раз он ходил на дело в марте, когда Вито устроил ему дельце на три тысячи баксов. Но полученные деньги он уже спустил и теперь сидел на мели, а занимать у ростовщика не любил, так как эти гады драли по двадцать процентов в неделю. Занимаешь у них «косую», а потом оказывается, что ты должен им уже две «косых», и уже вскоре ты работаешь на дядю. А пропустишь срок, так появится какой-нибудь громила и вежливенько спросит, не хочешь ли ты, чтобы тебе завтра вечерком переломали ноги? Нет уж. На сей раз он получит верных девять тысяч, и чем скорее, тем лучше. Он знал репутацию Генри, знал, что тот заплатит ему сразу же, не дожидаясь продажи камней. Черт, ну почему же сегодня пошел этот дождь?

Квартира Алекса была на Девяносто восьмой улице в Уэст-энде, в доме, где по большей части жили добропорядочные граждане. Честно говоря, его иной раз подмывало обчистить квартиру в собственном доме, но он понимал, что это очень близко к его жилью. Да и в любом случае это было бы уж слишком грубо, даже и думать нечего. Это лишь для наркоманов. Наркоман может жить в двадцатой квартире, а взломать дверь в двадцать первой. Приходит коп и говорит: привет, Панчо, это ты спер кое-что прямо из соседней квартиры? Наркоман смотрит на него и спрашивает: кто, я? О нет, сеньор, я чист как стеклышко, а в это время пытается засунуть украденный приемник себе в задницу. Дом, в котором жил Алекс, был вполне приличным. С огромными комнатами, причем у Алекса в квартире их насчитывалось целых пять. Это было весьма удобно, когда тут жил кто-нибудь еще, Китти, к примеру. Когда у тебя такая квартира, никто не путается друг у друга под ногами.

Китти была чернокожей девушкой, с которой его познакомил Арчи. Ему она и на самом деле очень нравилась. Он знал, что она мелкая шлюшка, но это не имело значения — кому какое дело, если какой-нибудь фраер платит за то, что сам Алекс получает за так? Она часто предлагала ему деньги, но тогда Алекс стал бы сутенером, а он таких не уважал. Дело кончилось тем, что он узнал, что Китти сидит на игле и что она кололась уже тогда, когда Арчи познакомил ее с Алексом. Узнав это, Алекс пошел в город и разыскал Арчи.

— Какого хрена ты подсунул мне наркоманку? — спросил он.

Арчи ответил, что не знал. Хрен он не знал!

Да и в любом случае Алекс сам должен был понять. Если ты с кем-нибудь живешь, то должен знать, колется она или нет, — разве только ты не совсем идиот. Она заплакала, когда он предложил ей уйти. Сказала, что бросит колоться, что пойдет ради него на все. А он ответил: «Вали отсюда прямо сейчас, я не хочу жить с наркоманкой. Если сюда нагрянет полиция и найдет тут повсюду это дерьмо, меня снова посадят, причем за то, чего я не делал». Она продолжала плакать, и тогда он подтащил ее к двери и вышвырнул на лестницу. Затем обшарил ее вещи и нашел ключ, который сам ей дал. А потом вышвырнул и ее сумку. Она сидела на полу с задравшейся юбкой. Он сказал: «Вали отсюда». Наверху какая-то женщина открыла дверь и выглянула наружу. Голова у нее была в бигуди. «Ой, извините», — сказала она и снова закрыла дверь. Тогда он видел Китти в последний раз.

После того как выгнал Китти, он подумал о переезде. Не только потому, что боялся, что она кого-нибудь на него натравит или что-нибудь в этом роде, но и потому, что без нее эта квартира казалась слишком огромной. Все же он решил остаться, поскольку за такую цену было трудно найти что-нибудь столь же приличное, да и законопослушные соседи являлись хорошим прикрытием. Всегда, когда приходили копы, он говорил:

— Посмотрите, где я живу. Вокруг меня одни честные труженики, так неужели вы так и не поверите, что я завязал?

— Конечно, Алекс, — отвечали копы.

Он оделся и вышел из дому.

* * *

Когда он спустился в вестибюль, по-прежнему лил дождь. Прямо возле двери стояла девушка и печально глядела на ливень. Она жила в этом же доме. Он заметил ее потому, что она была весьма привлекательной блондинкой лет на пять старше его, но ей никак нельзя было дать больше тридцати — тридцати двух. Когда он впервые ее увидел, она шла к Бродвею вместе со своим мужем, который толкал коляску с белокурым малышом. Это было, наверное, в сентябре. Тогда было еще тепло, она была в юбке, блузке и без лифчика. Грудь у нее была что надо, и соски так и выпирали сквозь ткань. Он вспомнил, как подумал тогда — будь у него жена, которая так выставляет свои титьки, он бы голову ей открутил. Они с мужем узнали в нем соседа по дому и приветливо кивнули ему, когда он прошел мимо.

В тот день у Алекса в кармане было шестьдесят семь стодолларовых бумажек, поскольку он только что обчистил квартиру в пригороде и сдал добычу Вито, который тут же с ним расплатился. Добыча была хорошей. Он наткнулся на коллекцию монет, а в городе не было ни одного скупщика краденого, который не оценил бы этого. За коллекцию марок тоже всегда можно получить номинальную стоимость. Это не хуже кредитных карточек, хотя с ними ничто, кроме наличных, не сравнится. Дело в том, что во время дневных краж вряд ли найдешь хоть одну кредитную карточку. Обычно их носят в бумажнике с собой. А вот ночной воришка, тупой ублюдок, который шарит по дому, пока хозяева спят в спальне напротив, может рассчитывать на кучу кредиток. Но даже если он сумеет убраться, никого не разбудив, тот, у кого он их спер, первым делом с утра объявит об их утрате, так что у воришки едва ли есть шанс хоть что-нибудь по ним получить. Лучше всего, если уж ты наткнешься на бумажник с кредитками, взять только одну, ну две, в крайнем случае. Если у парня в бумажнике двенадцать карточек, он не сразу заметит одну пропавшую карточку «Америкэн Экспресс», и ты можешь успеть получить несколько тысяч прежде, чем будет заявлено о краже.

Алекс был одет по погоде, в теплое пальто и шляпу. У него был еще и зонтик, поскольку он понимал, что может довольно долго проторчать под дождем на Шестьдесят девятой улице. Девушка была в черном дождевике, на голове у нее красовалась какая-то прозрачная пластиковая штука, но зонт отсутствовал. Как только она выйдет наружу, ее мигом промочит до нитки. Алекс стал было раскрывать зонт, и тут она спросила:

— Вы не на Бродвей?

Это удивило его. В Нью-Йорке соседи по дому почти и не разговаривают друг с другом.

— Да, — ответил он. — Туда.

— Вы не поделитесь со мной зонтом? — спросила она. — Никак не могу поймать такси, уже минут пятнадцать здесь торчу.

— Хорошо, — согласился Алекс.

Он раскрыл зонт, она нырнула под него, и вместе они пошли к Бродвею.

— Я должна быть в городе в десять, — сказала она. — Никогда бы не добралась.

— Вы и на Бродвее вряд ли поймаете такси, — заметил он.

— Я должна была бы выйти пораньше, — продолжала она. — Надо было сказать нянечке, чтобы пришла не в девять, а в восемь тридцать. Но я не предполагала, что будет такой дождина.

— Вам куда? — спросил он.

— До Пайн-стрит.

— Добрых полчаса. Даже если прямо сейчас поймаете такси.

— Да, — сказала она. — Надо было лучше рассчитывать время.

Они простояли на углу Бродвея и Девяносто восьмой минут десять, затем пошли к Девяносто шестой, надеясь поймать такси на более широкой и оживленной улице. Девушка продолжала поглядывать на часы. Десять утра — рановато для развлечений, хотя черт его знает. Бывает, что и респектабельные с виду дамы вертят хвостами в мотелях в Нью-Джерси в то время, как их мужья просиживают задницу на работе с девяти до пяти. Алекс увидел такси и свистнул, а затем как сумасшедший замахал рукой, так как водитель и не подумал притормозить. Таксист заметил его в последний момент, резко повернул поперек движения к обочине и остановился, взвизгнув тормозами и разбрызгивая лужи рядом с ними.

— Слава Богу! — воскликнула она и тут же потянулась к ручке дверцы. Потом, с опозданием, предложила: — Не подбросить ли вас в город?

— Не хочу, чтобы вы делали крюк, — ответил он.

— А куда вам?

— Линкольн-центр, — соврал он.

— Я могу вас подвезти, — сказала она, — садитесь.

И скользнула на кожаное сиденье. Он сел с ней рядом, закрыл дверь и назвал водителю адрес. Такси отъехало от обочины. Она открыла сумочку, вынула пачку сигарет и предложила ему закурить.

— Спасибо, — ответил он. — Я не курю.

Она зажгла сигарету и выдохнула облачко дыма, что показалось ему зримым знаком облегчения. В ветровое стекло хлестал дождь, резиновые полосы дворников все время смахивали потоки воды прочь. Шуршали резиновые шины по мокрому асфальту, в тесном салоне стоял запах влажной одежды, напоминавший о чем-то прошедшем, только вот о чем, он никак не мог вспомнить. Девушка сняла с головы пластиковый капюшон и взбила волосы. Они были коротко подстрижены, прическа напоминала гнездо из желтых перышек. У нее были голубые глаза, которые неуловимо сужались каждый раз, когда она затягивалась сигаретой. Узкий нос, с легким налетом веснушек на переносице. Крупный рот с пухлой нижней губой. К губе прилип кусочек папиросной бумаги, девушка слизнула его, затем аккуратно сняла с кончика языка большим и указательным пальцем и сказала:

— Надеюсь, у него после меня нет других встреч.

— У кого? — спросил Алекс.

Она закинула ногу на ногу. У нее были красивые ноги, но чулки были забрызганы темными дождевыми пятнышками.

— У моего адвоката, — ответила она, выпуская струйку дыма. — А вам-то что за дело?

— Да никакого. У вас неприятности?

— Неприятности?

— Ну да, раз вы идете к адвокату.

— О, — она рассмеялась. — Да, пожалуй, это можно назвать неприятностью. Мы с мужем разводимся.

— Плохо дело, — сказал Алекс.

— Этого хочу я, — ответила она.

— И все же. — Он толком не знал, что тут и сказать. Это только обыватели ставят женитьбу на первое место. Если можешь получить все, что тебе надо, не связывая себя ни с кем, то какой в ней смысл?

— Мы расстались как раз перед Рождеством, — сказала она, внезапно вынимая сигарету изо рта левой рукой и протягивая правую Алексу. — Меня зовут Джессика Ноулз. Вскоре я буду бывшая миссис Майкл Ноулз. — Она улыбнулась. — Я надеюсь, — добавила она.

— Я Алекс Харди, — сказал он, пожимая ей руку и чувствуя себя дураком. Как-то нелепо это — пожимать руку женщине. Рукопожатие было коротким и неловким.

— Алекс — это сокращенное от Александр?

— Да, — ответил он. — Моя мать гречанка. Александр был великим греческим героем.

— И тоже блондином, — добавила Джессика.

— Ага, — согласился Алекс. Потом они молчали, пока такси не подъехало к Линкольн-центру. Алекс быстро протянул водителю пятидолларовую бумажку и сказал:

— Это за дорогу до Пайн-стрит.

— Нет-нет, — запротестовала было Джессика. — Нет, пожалуйста, я…

— Все в порядке. — Алекс открыл дверь со стороны тротуара и добавил: — Приятно было познакомиться.

Он вышел в дождь и раскрыл зонт. Такси уехало. Через несколько минут Алекс поймал другое и попросил водителя довезти его до угла Шестьдесят пятой и Мэдисон.

Когда он вышел из такси, по-прежнему лил дождь. Он прошел по Мэдисон до Шестьдесят девятой. Швейцар стоял на углу под большим полосатым красно-желтым зонтом и ловил такси. При такой погоде он тут целый день проторчит. Может, дождь, в конце концов, это даже хорошо? Алекс пошел к дому. Чернокожий в комбинезоне и прозрачном пластиковом плаще выносил из подвала мусорные мешки. Он выносил их из металлических дверей, выходивших на узкий пандус с левой стороны здания. Несчастному ублюдку приходилось выкатывать их на тротуар обеими руками, и потому он не смог бы держать зонтик, даже если бы захотел. Он промок до нитки прежде, чем прошел три шага по боковой дорожке. Алекс через плечо оглянулся на Мэдисон-авеню. Швейцар по-прежнему торчал там. Алекс подошел к дому и заглянул внутрь. Прямо у стеклянных дверей ждал мужчина с усиками. Очевидно, именно он и послал швейцара ловить такси. В глубине вестибюля, у бронзовых дверей, стояла дама с сиреневыми волосами в бежевом плаще.

Стоя под навесом, Алекс вынул из бумажника листочек бумаги, сверился с ним, а затем взглянул на номера у входной двери. Внутри дама с сиреневыми волосами только что вошла в лифт. Алекс прошел мимо усатого в вестибюль. Он не хотел, чтобы его сегодня видели ни швейцар, ни лифтер, поскольку им наверняка платили еще и за то, чтобы они замечали всех подозрительных типов, шатающихся вокруг дома. Жильцы — другое дело. Обычно они не знают, кто живет тут, а кто нет. Мужчина с усиками даже не посмотрел на него — его волновало только такси.

Закрыв зонт, Алекс быстро посмотрел направо. Во многих домах почтовые ящики располагались сразу за входом, однако здесь было не так. Значит, они возле лифта, так что Алекс пошел туда — усатый все равно ждет, что он именно так и сделает. Он посмотрел на указатель этажей над бронзовой дверью. Как раз вспыхнул номер шесть, и кабина продолжала подниматься. Алекс не собирался сегодня исследовать содержимое ящиков — смысла не было, он просто хотел выяснить, где они находятся. Он сразу их нашел, в закутке у лифта. Усатый, стоя к Алексу спиной, смотрел на улицу. Алекс окинул вестибюль взглядом, выискивая металлическую дверь. Она находилась по диагонали от входа, и Алекс быстро пошел к ней.

Пожарный выход в любом доме обычно закрывается со стороны вестибюля, чтобы не залезли грабители или какие еще подонки. Алекс подергал за ручку. Дверь и в самом деле была заперта. Со стороны вестибюля была замочная скважина, но Алекс знал, что со стороны лестницы ее нет. Пожарная лестница нужна только для того, чтобы в случае пожара жильцы могли бы выбраться. Так что вряд ли у них есть ключи от этой двери. Со стороны лестницы она открывается с помощью рычага или кнопки замка. А в вестибюле цилиндрический замок установлен заподлицо и прикрыт стальной пластиной, которая защищает и язычок, и гнездо. Этот замок не откроешь пластиковой полоской, его придется брать отмычкой прямо в день кражи.

Алекс услышал шум спускающегося лифта и быстро пошел к выходу. Прошел мимо усатого, и тот снова не обратил на него внимания. Выйдя из дома, Алекс открыл зонт, повернул направо и пошел по Мэдисон-авеню, поскольку хотел проверить двери у пандуса в цоколе дома. Он остановился прямо у дверей, словно хотел завязать шнурок на ботинке, надежно закрывая лицо зонтиком. Замок был без пружины, это он понял сразу. Его не вскроешь пластиком, не взломаешь фомкой, не сломаешь пружину. Будь у него достаточно времени, его можно было бы взять сверлом. Но в четверг у него будет только два часа — от десяти до двенадцати, да к тому же кто в здравом уме станет торчать на тротуаре при свете дня, пытаясь вскрыть замок? Значит, войти через подвал не получится. Не повезло. Придется через пожарный выход в вестибюле. Он выпрямился как раз в тот момент, когда мимо него, расплескивая лужи, проехало такси и остановилось прямо перед домом. Из такси выскочил швейцар, а усатый сел в машину.

Больше Алексу тут нечего было делать.

Он решил пойти в город и разыскать Арчи Фуллера.

Хорошего взломщика по одежде не отличишь. Сутенера видно за полмили аж в тумане, а вот хорошего взломщика — никогда. Разве только ты полицейский или другой взломщик. Пока такси ползло по забитой машинами Ленокс-авеню, Алекс смотрел в залитое дождем окно и гадал — кто из этих торопливо идущих по мокрому тротуару мужчин и женщин обычные обыватели. А кто нет. Затем усложнил игру, гадая, какую роль играет каждый из них.

Сутенеров узнать было проще всего — им бы табличку на шее носить, а не эти шляпы с широкими полями. Проституток на улице почти не было — рано еще, хотя время уже близилось к полудню. Он внезапно подумал о Китти — где-то она сейчас? Иногда он очень тосковал по этой девушке. Ладно, черт с ней, думать надо было, прежде чем на иглу садиться. И все же она была хорошенькой. Все равно — наркоманка, черт с ней.

На улице было полно наркоманов, несмотря на дождь и на время. Им что дождь, что солнце, да и время значения не имеет. Их время определяется необходимостью принять очередную дозу. Наркоманы кучковались. Они любили стоять вместе, обсуждая нехватку или возможность добыть это дерьмо. Они всегда сосали конфеты. Если торговать конфетами на сборище наркоманов, то можешь жить припеваючи. Китти всегда ела конфеты. «Конфетка для конфетки», — говаривала она. Это было еще до того, как он узнал, что она колется. Каким же дураком надо было быть!

Пушеров — поставщиков этой отравы — также легко заметить. И не говорите, что полиция не знает их всех. Их могут взять в одну минуту, если они не откупятся. Если уж так легко опознать наркомана, то достаточно проследить за ним, и рано или поздно он выведет на пушера. А пушер должен иметь при себе зелье, иначе ему нечего продавать, так ведь? В зависимости от того, сколько при нем этой дряни, он может получить аж правонарушение первой степени и загреметь лет на пятнадцать. Потому пушер, у которого в кармане пятнадцать лет отсидки, все время оглядывается по сторонам, но не как взломщик, высматривающий цель. Взломщик, намечающий себе работу, не носит при себе никаких воровских инструментов, так что волноваться ему не о чем. Глазеть по сторонам — не преступление, даже если ты и подыскиваешь себе хорошее местечко, которое завтра в полдень обчистишь. У пушера вороватый вид, даже более вороватый, чем у типа с пистолетом за поясом. Алекс заметил на авеню двух пушеров. Один был черным. Алекс его знал. Второй был белый, и Алекс никогда прежде его не видел, но знал, что это пушер. Иногда он думал, что ему стоило бы стать копом.

Он заметил и вора — вот он, дилетант паршивый, изо всех сил пытается сделать вид, будто так, погулять вышел, а сам прямо-таки поедает глазами каждый магазин в квартале. А за ним — «хвост». Громила из двадцать шестого участка, Алекс его узнал. Он тоже заметил вора и, развлекаясь, шел за ним под дождем по пятам. Копы очень даже хорошо высматривают взломщиков, хотя чего вот этот тратит время, следя за дилетантом, да еще под дождем, было уже сверх понимания Алекса. Возможно, дело тут в большом повышении. Смотрите, шеф, я заловил грошового воришку, могу я стать детективом второго класса? Очень хорошо, Фосдик, сбегай и принеси мне кофейку с «хворостом».

Алексу иногда казалось, что полиция ловит лишь честных воров, тех, кто не дает взяток. Посмотреть только на народ на улицах. Алекс заметил по меньшей мере полдюжины подозрительных типов, пока такси ехало вверх по Ленокс-авеню, и за минуту мог сказать, кто делает ставки, где какой номер выпал и кто собирает слухи для полиции, а раз уж он может это сделать, так полиция и подавно. Видно, тут дело в больших взятках, иначе они уже сидели бы за решеткой. Алекс и ломаного гроша бы за это все не дал. Насколько он понимал, если собираешься засадить в тюрьму хоть кого-нибудь, надо сажать всех, потому как абсолютно честных людей в природе не существует.

* * *

Когда Алекс постучал в дверь к Арчи, никто не ответил, стало быть, Арчи еще спал. Арчи вел ночной образ жизни, что несколько снижало уважение Алекса к нему. Он много раз говорил Арчи о том, что при ночном грабеже и риск выше, но Арчи просто смеялся и отвечал, что ему лучше работать ночью, поскольку он смешивается с темнотой. Алекс всегда возражал, что нет ничего белее, чем чернокожий в свете полицейского фонаря. Он снова постучал.

— Иду, иду, — проворчал изнутри Арчи. Алекс услышал его приближающиеся шаги — словно стадо бизонов топало по квартире. — Кто там?

— Я. Алекс.

Арчи отворил дверь. Он был в одних полосатых семейных трусах. Арчи принадлежал к тем чернокожим, при виде которых люди переходят на другую сторону улицы. Весил он двести сорок фунтов, мускулистый да еще с ножевым шрамом на правой стороне лица. Будь он даже бухгалтером, адвокатом или хирургом, если бы вы увидели, что он к вам приближается, у вас тут же возникла бы мысль, что этот тип собирается вас изнасиловать, ограбить или просто ради забавы перевернуть вниз головой и пару раз приложить о мостовую. Что совершенно не соответствовало действительности. Алекс не встречал людей добрее, да к тому же и хороших взломщиков.

— Парень, сейчас же ни свет ни заря! — воскликнул Арчи, тут же повернул от двери прочь и пошел в квартиру. Алекс зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Как свой, он прошел через квартиру, но, когда добрался до спальни, Арчи уже снова был в постели.

— Давай вставай, — сказал Алекс.

— Да отвянь ты, — добродушно отмахнулся Арчи, отвернулся и натянул одеяло на голову.

— Уже за полдень, — сказал Алекс.

— Приходи попозже, — пробормотал Арчи из-под одеяла.

— Пойду сварю кофе. — Алекс вышел из спальни и прошел через гостиную на кухню. В мойке груда грязных тарелок — наверное, крысам и тараканам было чем попировать ночью. Поискал кофейник. Нашел его в шкафчике у плиты. Подняв крышку, чтобы налить туда воды, он обнаружил внутри четыре сотенных.

— Эй, я нашел твою заначку! — крикнул Алекс через всю квартиру.

Он сунул деньги под пепельницу на кухонном столе у мойки, затем налил в кофейник воды, насыпал кофе и включил горелку. В пепельнице лежали испачканные помадой окурки. Один был похож на сигаретку с марихуаной. Алекс ничего не имел против марихуаны, хотя сам никогда не курил. «Интересно, кто была эта девушка», — подумал он и снова вспомнил Китти. Глянув в кухонное окно, он увидел по крайней мере десяток квартир с полуоткрытыми пожарными окнами. Мелкая добыча, хотя и легкая.

— Ты что, стырил мои деньги? — спросил Арчи из дверей кухни. Он по-прежнему был в одних трусах.

— Они там, под пепельницей.

Арчи глянул на пепельницу и спросил:

— Который час?

— Я уже говорил.

— А чего ты тут делаешь так рано?

— Да? Ты что, работал прошлой ночью?

— Я, парень, не работал, а вкалывал, — ответил Арчи. — Тут у меня была одна красотка. Она у меня аж на стенку полезла. Тяжелая это была работа. Когда ты постучал в дверь, я подумал, что это она снова вернулась. Еще захотелось.

— Я ее знаю? — осведомился Алекс, почти надеясь, что он скажет, что это была Китти.

— Да евреечка из Бронкса. Из социальных служащих. Она поставила будильник на половину восьмого, поскольку ей надо бежать обслуживать всех остальных несчастных жертв общества, — рассмеялся Арчи. — Тут у меня хлеб в холодильнике лежит, — добавил он. — Может, тосты поджаришь?

— И когда же ты успел стать инвалидом? — спросил Алекс.

— Слушай, парень, это ты разбудил меня, — сказал Арчи и сел за стол, закинув руки за голову. — Я собирался тебе сказать, что прошлой ночью был один праздник. В Ньюарке, Нью-Джерси, праздновали Четвертое июля. — Он вдруг замер, резко встал, быстро подошел к пепельнице, поднял ее и пересчитал бумажки. Облегченно закатил глаза и шумно выдохнул: — Я уж было подумал, что она могла стянуть пару сотен.

— Так тебе и надо, — сказал Алекс, — за совращение социального служащего.

— Ее совратить? Парень, она такое знает, о чем и вавилонская блудница понятия не имела. Как там кофе?

— Закипает, — ответил Алекс. Взял два ломтика хлеба из холодильника и сунул их в тостер. — Я раз брал квартиру, — продолжал он, — из которой жильцы выехали на лето. Они оставили в холодильнике упаковку черствого хлеба, а между ломтями была тысяча долларов в двадцатидолларовых бумажках.

— А чего ты забыл в холодильнике? — полюбопытствовал Арчи.

— Да я проголодался, пока там торчал. Обычно я не задерживаюсь на месте, но я точно знал, что они уехали, поэтому времени у меня было полно. Я решил сделать себе сандвич и нашел в хлебе тысячу баксов, — Алекс рассмеялся от воспоминаний.

— Хлеб в хлебе, надо же, — сказал Арчи и тоже рассмеялся. — Надо же, где спрятали.

— Не хуже, чем в кофейнике, — ответил Алекс.

— Это хороший тайник, — сказал Арчи. — Ты сообразил бы заглянуть в кофейник?

— На кухне я ищу в последнюю очередь.

— Вот! Сегодня ты кое-чему научился.

— Век живи — век учись, — пожал плечами Алекс.

— Работаешь? — спросил Арчи.

— Я и сейчас по делу.

— Вито навел?

— Нет. Один тип по имени Генри Грин, ювелир из Бронкса. Знаешь его?

— Никогда не слышал.

— Меня с ним свел Томми.

— И какова доля?

— Очень увесистая, Арчи. Похоже, я вытяну девять «косых».

— Ни фига себе, — присвистнул Арчи. — Сколько ты отвалишь Томми?

— Да пару сотенных. Ведь он всего-навсего свел нас. Как думаешь, этого хватит? Две-три сотни?

— Да, хватит, — кивнул Арчи. — А чем он занимается, этот Томми?

— Честно говоря, не знаю. Где у тебя чашки?

— Там, в шкафу, — показал Арчи. — Если найдешь чистые.

— Я слышал, он ищет пистолет, — сказал Алекс, пожав плечами. — Кто знает, может, он планирует большой грабеж?

— Дурь, — ответил Арчи.

— Он вышел в прошлом месяце, все еще в тюремных обносках и выглядит как попрошайка. — Он налил кофе в две кружки, что нашел в шкафу. — Может, я должен дать ему побольше, как думаешь? Может, полтысячи? Помочь ему начать сначала, понимаешь?

— Твое дело, — пожал плечами Арчи. — У тебя тост сгорит, если не будешь следить.

— Черт, — ругнулся Алекс, подошел к дымящемуся тостеру и поднял рычажок. Вынул два тоста, перебрасывая их с ладони на ладонь. Осторожно уронив их на стол, спросил: — Слишком хороши для тебя?

— Нет, сойдет, — ответил Арчи. Он встал, подошел к холодильнику, заглянул в него и сказал: — Она выпила весь мой апельсиновый сок.

Он вынул бутылку молока и брикет масла в обертке и выложил их на стол. Достал с полки сахарницу, а из ящика стола пару чайных ложек и нож. Затем оба они уселись за стол.

— Собираюсь вскоре выйти на дело, — сказал Арчи. — Эти четыре сотни у меня последние.

— Ага, — буркнул Алекс.

— Я прямо как ты, — продолжал Арчи. — Получаю долю и бездельничаю. И не выхожу на дело, пока деньги не кончаются.

— Да, но я держу свои денежки в банке, — заметил Алекс, — а не в кофейнике.

— Я не доверяю банкам, — ответил Арчи. — Слушай, парень, этот тост совсем сгорел!

— Ты же сказал, сойдет.

— Это было прежде, чем я попытался его съесть. Сколько уже там, на улице, льет?

— Все утро.

— Что делать человеку в такой день? — спросил Арчи, мрачно уставившись на струйки дождя, текущие по стеклу кухонного окна.

* * *

Они пошли посмотреть дублированный порнофильм, затем поднялись по Амстердам-авеню. Все еще лил дождь, но уже не так сильно. Прижавшись друг к другу под черным зонтом, они шлепали по лужам, пока не нашли бар, где можно было заказать ленч. Ростбиф уже кончился, зато было хорошее постное пастрами, и они оба заказали его с ржаным хлебом, взяли по большой кружке пива и порции жареной картошки. Местечко было тихим, если не считать бейсбольного матча по телевидению и случайных критических замечаний кучки чернокожих у стойки.

Дейзи вошла в бар минут в десять четвертого. Она была светлой негритянкой без одной ноги, но все остальное было при ней. У нее было узкое египетское лицо с родинкой слева от крупного рта, почти без морщинок. Годы шли мимо нее, если учесть, что она работала проституткой с шестнадцати лет.

Они сидели в закутке в красных ледериновых креслах. Дейзи сразу их заметила. Она была в залитых дождем темных очках и желтом клеенчатом непромокаемом плаще. Сняв плащ и повесив его на крючок возле закутка, она захромала к ним. Под плащом на ней была ее рабочая одежда — сиреневое атласное облегающее платье с глубоким вырезом. Белье под ним отсутствовало. На ее единственной ноге красовалась кожаная туфелька на высоком каблуке и с ремешком на щиколотке. Усевшись, Дейзи пожаловалась на погоду и протерла очки бумажной салфеткой. У нее были узкие янтарные длинные глаза, слегка поднятые к вискам. Она взяла тарелку с картошкой и посолила ее, не спрашивая позволения ни у Алекса, ни у Арчи. Поклевывая картошечку, стала рассказывать им, что из-за дождя ожидает насыщенного дня. Когда льет, клиент так и прет. А где клиент, там большой спрос на Дейзи. Она не понимала собственной популярности.

— Я уже не девочка, — говорила она. — Честно говоря, за неделю до Рождества мне стукнет тридцать шесть. На улицах полно молоденьких, лет по восемнадцать-девятнадцать, они только-только начали, они хорошенькие как картинки. Так что дело не в моей молодости или привлекательности, это уж точно.

— Тогда в чем? — спросил Алекс.