Стефан Корджи



Демон пучины

Вступление

Королева Зенобия, задумчиво расчесывая свои прекрасные волосы, сидела у зеркала. Лицу женщины, отражавшемуся в отполированном металле, могла позавидовать любая красавица Аквилонии. Даже прожитые годы не смогли изменить этого гордого разлета бровей и согнать со щек нежный персиковый румянец. Рядом с зеркалом были разложены драгоценности. Солнечный луч, заглянувший в окно, как ребенок, играл жемчугами, загораясь в рубинах и обжигаясь бриллиантами.

Проворная служанка принесла кувшин сладкого питья, вазу с фруктами и в ожидании застыла около стола.

— Иди, Фрасина, сегодня я сама себе сделаю прическу, — не оборачиваясь, произнесла Зенобия. Подождав, пока за девушкой закроется дверь, королева взяла со столика небольшую шкатулку с затейливым узором. Она не хранила в себе никакой тайны, и браслет, который там лежал, не нужно было прятать от посторонних глаз, как дар тайного возлюбленного. Широкое кольцо, усыпанное рубинами и искусно переплетенное золотыми нитями, было свадебным подарком ее мужа — короля Конана. В последнее время Зенобия, всегда обладавшая сильным сдержанным характером, просто не могла сдерживать слез при взгляде на этот знак внимания ее любимого. Гордость и занимаемое положение не позволяли показывать свою слабость подданным, хотя в королевском дворце, — и это мало отличало его от деревенской усадьбы, — трудно было что-либо скрыть. Самый последний забитый помощник помощника младшего подавальщика утренней обуви мог с ходу ответить, сколько ночей за прошлый месяц оставалась безмолвной королевская супружеская спальня, и после которого кувшина вина прошлым вечером его величество изволили метким выстрелом из арбалета сбить большую парадную люстру.

Королева нахмурилась. Что-то неладное творилось в Аквилонии. Да и не только в ней. Страшные истории приносили из самых разных мест испуганные странники. Неузнаваемо изменился король. У Зенобии хватало ума смотреть на него не только глазами обиженной женщины, — уже не раз ей приходилось брать на себя ответственность за очень важные решения, от которых Конан отмахивался, как от надоедливой мухи.

Лицо человека, которого вели на казнь, выражало нечто большее, чем просто страх смерти. Живые умные глаза его, полные отчаяния и боли, с надеждой смотрели в толпу. Он как будто искал кого-то, словно безумный, повторяя одно и то же:

— Почему я не вижу короля? Где наш справедливый король Конан?

Мрачные стражники, лениво подталкивая осужденного в спину, не обращали никакого внимания на его вопросы. И только когда на площади был прочитан приговор и последняя искра надежды угасла на лице несчастного, один из охранников, зевнув, огляделся по сторонам и насмешливо бросил:

— Забудь ты эти сказки про справедливого короля.

— Да он и так уже скоро все забудет, — хохотнув, отозвался другой, наблюдая за приготовлениями к казни.

— Но он должен разобраться, — скорей, по инерции тихо проговорил человек, опускаясь на колени.

— Ну, и глуп же ты, парень. Господа нам ничего не должны. А уж воля короля — и вовсе не наше дело. Хочет — суд вершит, а не хочет — вино пьет.

Веселый стражник двусмысленно хмыкнул, давая понять, что он-то об этом знает больше других.

Глава 1

Конан сам не знал, зачем они заехали в такую глушь. Обуявшая его в последнее время скука гнала его из дворца, заставляя делать необдуманные и зачастую опасные или просто глупые поступки. Сколько золота было уже выкинуто на ветер во время диких развлечений короля Конана, скольких женщин оставил он в слезах и сколько мужчин вернулись домой покалеченными. Выпитое измерялось морями, съеденной дичью можно было заселить огромный лес, необъятные хлебные поля и бескрайние сады опустошались ради праздных пустых пиров. Проверенные в боях воины теперь получали раны во время пьяных драк, а назавтра снова сидели за столами со вчерашними обидчиками и бахвалились своими прошлыми победами. Юноши, еще не знающие запаха битвы, в сотый раз выслушивали истории о героизме старших товарищей, но зная о нем только с их слов, не испытывали особого уважения. Когда вино уже проливалось мимо ртов, начинали чесаться кулаки, летела посуда, падали лавки и какой-нибудь достойный воин отползал в сторону, чтобы забыться тяжелым пьяным сном, а на утро, обводя мутным взглядом грязный стол, пытался вспомнить, за что вчера его так огрел по уху лучший друг.

Конан смутно помнил, чем закончилось последнее веселье, но утро оглушило его такой черной тоской, что, вылив на себя два ведра ледяной воды и наспех надев самую простую, но чистую одежду, он растолкал первого попавшегося слугу и приказал немедленно готовиться к охоте.

Они выезжали из города, провожаемые опасливыми взглядами жителей, хорошо знакомых с буйным нравом богатых господ. Уже на самой окраине Конан, которого начинала мучить жажда, остановился около небольшой лавки и, не слезая с коня, потребовал вина. Пожилая полная женщина с широким добрым лицом вынесла кувшин. Вино было холодное и терпкое. С наслаждением допивая последний глоток, Конан почти прогнал свою утреннюю тоску. Теплая волна благодушия уже начала разливаться по телу. Расщедрившись, он достал несколько серебряных монет, и, предвкушая радость женщины, небрежно кинул их на землю. Она спокойно, без суеты, собрала деньги, сдула с них пыль, а потом, зажав в кулак, подняла на Конана взгляд, полный такого презрения, что у него закружилась голова и зашумело в ушах. С трудом сдерживая бешенство, он пришпорил коня и больше часа скакал в таком темпе, что наверняка загнал бы, не окажись на его пути река. Дорога обрывалась на крутом берегу так, как будто была проложена толпами самоубийц, подъезжавших по ней к реке и с ходу бросавшихся в воду. Нигде не было видно ничего даже похожего на мост или переправу. Глядя вниз с высоты, трудно было представить, что в этом месте находится брод. Запыхавшийся слуга догнал, наконец, Конана и в недоумении остановился на краю обрыва.

— Ничего не понимаю, — сказал он, — здесь всегда был мост. Мы с братом еще мальчишками вечно тут торчали, с него на рыб глазели. — Лицо его прояснилось. Со свойственной всем простолюдинам непосредственностью он переключился на воспоминания детства. — Хорот — богатая река! Сколько рыбы здесь брали! Бывало, после хорошего улова что съедим, а что и стухнет — впрок-то не готовили — вся деревня провоняет — мочи нет!

Конан остановил его болтовню одним суровым взглядом. Начинавшее понемногу отступать бешенство вновь поднималось в нем. Он не привык, чтобы в его спокойном королевстве творились такие странные дела. Он все-таки король Аквилонии и никому не позволит над собой издеваться и сносить мосты на его дороге!

На другом берегу, совсем недалеко, призывно зеленел лес, наполненный хлопотливыми птичьими голосами и шорохами издавна пуганной дичи. Прохладные тени высоких деревьев манили к себе, обещая отдых больной душе и работу зорким глазам и сильным рукам. Конан нетерпеливо дернул плечами:

— Как нам перебраться на другой берег?

Слуга засопел и важно выпятил подбородок:

— Есть тут путь, внизу, через брод, да только никто им не ездил, через мост-то ближе, — тут он снова оторопело посмотрел на реку. — Куда ж он подевался-то? Да и вода какая-то мутная…

— Показывай, — коротко приказал Конан. Слуга покорно повернул коня и поехал по обрыву вдоль реки. Временами он что-то бурчал себе под нос, то ли опять вспоминая детство, то ли продолжая удивляться исчезновению моста.

Брод оказался недалеко. Слуга, видно, хорошо знал местность, уверенно спустившись к реке узкой тропинкой, которую Конан никогда бы не заметил, проезжая мимо. Мутные волны плескались о берег, быстрое течение вертело какие-то обломки досок, вырванную с корнем траву, тряпки. Река выглядела неприветливо, киммериец засомневался, смогут ли они перейти на другой берег, но упрямство уже заговорило в нем, не в привычках короля было поворачивать назад. Кони неохотно пошли в воду, на середине реки, когда вода уже дошла им почти до брюха, жеребец Конана внезапно рванулся в сторону и, оступившись, чуть не упал. Довольно сильное течение подтолкнуло его в бок и удержало на ногах, но и хорошенько окатило седока. Киммериец ругнулся сквозь зубы, хотя в жаркий день после бешеной скачки это было даже приятно. Удивляло поведение коней — Конан не помнил, чтобы его вороной так боялся воды. За спиной одновременно захрипел конь и раздалось сдавленное «Ох!» Обернувшись, он не сразу сообразил, что случилось, и собрался, как обычно, прикрикнуть на туповатого малого, жалея, что в спешке взял с собой его. Но, проследив за остекленевшим взглядом слуги, проглотил вдруг появившийся в горле кислый ком. Мимо проплывала бледная распухшая человеческая рука. Жутко покачиваясь и мотаясь, она, как живая, куда-то показывала, маня за собой. Конан понял, что еще немного, и он останется без слуги. Парень бросил поводья и мог вот-вот сползти с коня. Ему бы сейчас помогла хорошая оплеуха, имей киммериец руки раза в два длиннее. Медлить было нельзя. Набрав в легкие побольше воздуха, Конан гаркнул что есть мочи:

— А ну, держи коня, придурок!

От его мощного крика вздрогнули, кажется, не только кони и одуревший от страха слуга: вдалеке послышался тяжелый грохот, река, и без того бурная, заходила мутными волнами. Животные оказались храбрей человека, хрипя и рассекая грудью волны, они почти одновременно вынесли всадников на берег, вслед им, словно зверь, злящийся на упущенную добычу, плеснула огромная волна.

Король уже почти жалел, что отправился на охоту. Глядя на слезшего с коня парня, очумело ворочавшего головой, он сердито спросил:

— Ты что, рук отрубленных никогда не видел? По возрасту-то, небось, не мальчишка, что, войны на тебя не хватило? — И, сообразив, что тот его до сих пор не слышит, спешился, подошел к слуге и, тряхнув его за плечо, повернул к себе. На лице у парня был написан такой детский ужас, что король не стал повторять свой вопрос, а только подтолкнул его к коню, решив в следующий раз не уезжать так спешно, а найти кого-нибудь из верных слуг.

Лес оказался дальше, чем думал Конан. Места казались незнакомыми, что было странно для короля, знавшего свою страну вдоль и поперек. Мелкий кустарник, полный стрекота потревоженных насекомых, отвлек внимание киммерийца, а когда он снова поднял голову, лес, словно подкравшись, неожиданно накрыл их своей прохладной тенью. Но встретил не веселым пением птиц и жужжанием мошкары, а неестественной пугающей тишиной. Зоркий глаз бывалого охотника выхватывал из сочной буйной зелени следы зверей, казалось, только что сорвавшихся с места. Обломанные ветки, вывороченный пласт дерна, тяжелый запах кабана, клок рыжей шерсти — как будто неведомый вихрь, пронесшийся по лесу, унес все живое. Впрочем, больше это походило на бегство, в укромном гнезде остался крошечный птенец, беззвучно открывавший рот, словно от страха затянув глаза лиловатой пленкой.

Все это было очень странно, голова была пустая, не хотелось думать ни о чем. Конан обратил внимание, что слуга, вытянувшись, как в столбняке, сидит на своем коне, не обращая внимания ни на хлещущие по лицу ветки, ни на неровный шаг коня по тропе.

— Эй! — При этом крике короля парень вздрогнул, но, видимо, пришел в себя, ухватившись за поводья и испуганно обернувшись. — Тебя как зовут-то?

— Зубник, господин, — громко и охотно ответил тот, словно радуясь звукам своего голоса. У него было широкое глуповатое лицо с большим подвижным ртом и торчащие вразные стороны непонятного цвета волосы.

— Что за дурацкое имя! — Конан раздраженно ударил коня по бокам.

— А у нас вся семья — Зубники, — начал слуга, поудобней устраиваясь в седле, и Конан понял, что оторопь с парня уже сошла и сейчас начнется возбужденная болтовня. Он не ошибся, но прерывать не стал, деревенский говорок нарушал неприятную тишину леса, ехать было веселей. — А деревня наша называется Лекаря, на Чудном Холме стоит. Старики его Эолуйоном зовут, а простому люду разве такое выговорить? Там давным-давно женщина одна жила, еще до королевства нашего, то есть, королей вообще, как есть, не было. — Зубник опасливо покосился на Конана. — Она чудеса всякие делала, со зверями дружбу водила, с нечистью всякой — и водяной, и подземной, ох, — теперь он, оглянувшись по сторонам, выпустил поводья и, крепко зажмурившись, растопырил пальцы левой руки, а правой сильно дернул себя вначале за одно, потом за другое ухо. Киммериец, с усмешкой наблюдал, как суеверный простолюдин отгоняет от себя злых духов. На своем веку он повидал уже столько чудес и сталкивался с такими нечеловеческими силами, что подобные ухищрения выглядели просто смешными.

— Да, трусоват ты, парень, ладно тебе, продолжай, кому ты нужен в этом заброшенном лесу?

— Ох, господин, не говорите, нужен — не нужен, а поопаситься надо. Да и лес-то, ваша правда, заброшенный, нехороший.

— Хватит трястись, рассказывай, — Конан чуть повысил голос.

— Я и говорю — волшебница жила. Людей не любила — жуть. Если кто придет к ней за советом, или с просьбой, а то и нечаянно забредет — все, считай, нет человека!

— Куда ж она их девала? Ела, что ли?

— Не-е, есть не ела, а так — взглядом поведет, тот и вовсе без ума, в лес ушел и сгинул, — легко объяснил Зубник. — Вот она и решила, чтоб не досаждали ей, собрать все хвори людские, да и наслать на мир. Слуг своих темных разослала, чтоб никакая гадость от нее не ускользнула. И все в шкатулку складывала. Да только куда уж бабе против мира идти, хоть и волшебнице! Нашелся чародей, вовремя подоспел, да и все ее козни против нее и повернул: только она свою шкатулку открыла, мордой ее туда и сунул! Тут-то она от злости поганой слизью по холму и растеклась! — Парень довольно ухмыльнулся, и Конан решил, что в родных Лекарях женщины не особо баловали его вниманием, а, скорей всего, и обижали. — А потом уж, много лет прошло, позабыли ее, тут и люди поселились, да только замечать стали — кто на холме живет, тот не простую силу имеет — и боль заговаривает, и кости правит, и корешки-травки разбирает. Так наша деревня и пошла. Да только каждая семья по-своему умеет, и свое лечит. Раньше это просто прозвища были, а потом уж и имена забылись, зато и понятно: зубы схватило — иди к Зубникам, живот крутит — Брюхачи через дом от нас живут…

Конан, запрокинув голову, с удовольствием захохотал, представив, как зовут некоторых жителей этой необычной деревни, а отсмеявшись, с интересом спросил:

— Так говоришь, силу имеешь?

— Хвастать не буду, а что правда, то правда. — Зубник расплылся в довольной ухмылке.

— А доказать можешь? — Конана забавлял этот пустой разговор с недалеким деревенским парнем.

— Что ж тут доказывать? — удивился тот. — Сам я зубами никогда не маялся, да и у вас, господин, с ними все в порядке. Правда, с год назад помучил один, но, видно, знающий человек заговорил.

Конан не сразу сообразил, о чем идет речь. Потом вспомнил свои мучения, когда ноющий зуб трое суток не давал ему спать, заставляя метаться по дворцу в поисках хотя бы минуты покоя, и непроницаемое лицо стигийского лекаря из пленных, произносящего странные тягучие слова у его изголовья. Ни одна рана не приносила киммерийцу столько мук, и никогда еще он не испытывал такого облегчения, когда боль отступила. Конечно, из этой истории никто не делал тайны, но как мог этот ограниченный увалень так ловко вставить ее в свою хвастливую байку? Конан нахмурился. Он терпеть не мог пустых болтунов. Не дело, конечно, королю спорить с подданными, но этого он выведет на чистую воду. С силой проведя языком по зубам, Конан нащупал клык, так досаждавший ему, и с издевкой спросил:

— Ну, умник, может, скажешь, какой именно зуб болел?

— А что тут скрывать? Вы сами изволили его только что языком потрогать, клык это наверху справа. — Проехавший чуть вперед парень обернулся и внимательно посмотрел в лицо королю. Конан почти с ужасом почувствовал, как чьи-то сильные пальцы сдавили и покачивают зуб. «Наваждение», — подумал он, тряхнув головой, и, сильно пришпорив коня, поскакал дальше. Разговаривать расхотелось, наступившее молчание вновь напомнило о странной тишине, заполнившей лес. Обычные вещи приобрели зловещий смысл: корни, вылезшие из-под земли, походили на заколдованных змей, знакомые деревья сменились странными небывалой высоты стволами с удивительной светлой корой, напоминавшей шелушащуюся кожу. Хруст сучка под копытом, казалось, грохотом разносился по всему лесу. Скоро исчезла трава, верхушки совсем закрыли небо. Кони стали все чаще, вздрагивая, останавливаться.

— Простите, господин, — осмелился заговорить Зубник, — мы заехали уже слишком далеко, здесь нет дичи. Скоро начнутся болота, там кони не пройдут. — Лицо слуги выражало тревогу, он нервно оглядывался, несколько раз украдкой вытер потные руки о короткие охотничьи штаны. Конан замечал странности окружающего леса, но какая-то неведомая сила гнала его все дальше, несмотря на повисшую вокруг тревогу. Постепенно в звенящую тишину леса стал проникать легкий гул, как будто где-то далеко по степи несся табун коней. Насколько помнил Конан, нигде в округе не было не то что степей, но и просто открытых пространств. Местность понижалась, и похлюпывающая почва под ногами предвещала болото, но никак не поля. Киммериец двигался вперед уже не ради охоты, а из-за тревожного, почти болезненного любопытства. Никогда еще он не забирался так далеко, местность была совершенно незнакомой.

Мрачный лес внезапно кончился, сменившись нежно-зеленым ковром мхов с часто воткнутыми чахлыми деревцами, но светлее не стало. «Неужели уже вечер?»- удивился Конан. Гул усилился, от него кружилась голова и закладывало уши. Кони переступали ногами, Зубник, втянув голову в плечи, криво сидел в седле, всем своим видом показывая, что страшно трусит и, будь его воля, вихрем умчался бы домой.

Земля заходила ходуном, верхушки деревьев мелко затряслись, кони попятились, приседая на задние ноги. Конан, почему-то не испытывая ни малейшего страха, только краем глаза заметив, что слуга свалился и лежит на земле, жадно смотрел вперед, где посреди болота происходило что-то ужасное. Вначале мшистая поверхность задышала и задвигалась, как хорошо забродившее тесто, потом в центре лопнул огромный пузырь, раскидав ошметки травы и мокрой земли. Что-то огромное двигалось из глубины, сотрясая все вокруг. Кони не выдержали напряжения, первым ускакал в лес гнедой Зубника. Сам лекарь лежал на земле, не реагируя на происходящее. С трудом сдерживая рвущегося вороного, Конан боролся с искушением спешиться и отпустить обезумевшее животное. Он чувствовал, что должен остаться и досмотреть, чем все кончится, но понимал и рискованность такого шага, ведь в случае опасности далеко убежать он не сможет. Конь кружился на месте, вставал на дыбы, стараясь сбросить всадника. Не соображая, что делает, и чуть не свернув себе шею, Конан соскочил на землю. В одно мгновение конь умчался в лес, скорей всего проклиная сумасшедших двуногих, готовых ради любопытства рисковать собственной шкурой.

Болото ходило ходуном. Наконец, выворачивая целые пласты влажной почвы, медленно и натужно из-под земли появилась целая скала. Не веря своим глазам, Конан с удивлением обнаружил, что формой она напоминает чудовищной величины руку с указательным пальцем, вытянутым к небу. Невольно проследив за ним, киммериец, запрокинув голову, посмотрел вверх. Плотные низкие тучи, казалось, цеплялись за верхушки деревьев. Прямо по направлению каменного перста в грязно-серых облаках голубела идеально круглая дыра ясного неба. Недоумевая, что бы это могло значить, король огляделся. Гул утих, земля больше не дрожала под ногами. И тут же, как по команде, зачирикали невесть откуда взявшиеся птицы, заяц, прижимая на бегу уши, прошмыгнул мимо, совсем рядом с ногой скользнула змея.

Зашевелился и Зубник, опасливо приподнял голову, быстро огляделся и встал.

— Ох, ну и дела, господин, — отряхиваясь, все еще дрожащим голосом обратился он к Конану. — Жуть-то какая! — Обернувшись, парень инстинктивно сделал резкий шаг назад и чуть не упал. Что и говорить, скала, поднимавшаяся из болота, производила сильное впечатление. Так же, как и Конан, Зубник посмотрел вверх и с криком снова рухнул на траву, закрывая голову руками, словно ожидая, что гнев богов сейчас обрушится на него через это голубое окно. Однако, ничего страшного или необычного больше не происходило. Более того, скоро в лесу послышалось веселое ржание, и вороной Конана, как ни в чем не бывало, прискакал и стал рядом с хозяином. Позднее нашелся и конь слуги — взмыленный и все еще дрожащий, под стать своему хозяину.

В отличие от Зубника, происшедшее нисколько не испугало Конана, а, скорей, позабавило. За свою бурную жизнь киммериец привык обращать внимание на события, реально грозящие его жизни. Судьба уже не раз сводила его с магами и чародеями, демонами и ведьмами, но таков уж был характер варвара — больше доверять своей силе и хитрости, чем ухищрениям волшебников. Недаром в свои сорок с небольшим Конан был королем, его слава давно перешагнула границы Аквилонии, а от побежденных им магов остались, в лучшем случае, лишь имена.

Ни о какой охоте уже не было и речи. Бурно проведенная ночь давала о себе знать. Конан устал и проголодался. Вскочив на коня и взглядом приказав слуге следовать за ним, король углубился в лес.

Глава 2

На обратном пути они немного сбились с дороги и выехали из леса в незнакомом месте. Невдалеке виднелась река. Куда-то подевались плотные низкие тучи, над путниками ясно голубело совершенно чистое небо. Невидимая пичуга что-то хлопотливо объясняла на своем птичьем языке. Местность повышалась, и за холмами в голубоватой дымке можно было даже разглядеть горы.

— Эй, — Конан обернулся к Зубнику. Пережитое в лесу состарило лекаря лет на десять. — Где-нибудь рядом есть деревня? У меня в животе бурчит, и язык уже присох к небу.

Голос короля, как всегда, разом вывел слугу из оцепенения, в котором тот пребывал всю обратную дорогу.

— А как же! Во-о-он там, на берегу. Онда называется.

Конан и сам уже заметил какие-то строения у подножия холма и пустил коня вскачь. Чем ближе подъезжали они к деревне, тем медленнее становился их шаг. Не заметно было никакого движения, хотя Конан прекрасно помнил, что такие деревни всегда напоминали ему муравейники, наполненные шумом, гомоном, смехом и криками оравы ребятишек, звонкими голосами переговаривающихся через несколько домов женщин. Ясно было, что случилось что-то неладное. У первого же дома лежал мертвый человек с разбитой головой. При появлении всадников от него с визгом отбежали несколько собак. Дома выглядели нежилыми, хотя иногда Конану казалось, что он слышит то ли плач, то ли тоскливое пение. Несколько раз дорогу им преграждали лежавшие посреди дороги разбитые лавки, видимо, выкинутые из окон. Еще двое мертвецов с посиневшими лицами, вцепившись друг другу в горло, словно обнявшись, лежали у дверей богатого дома. Улица сбегала к реке, заканчиваясь широкой площадью и небольшой пристанью. Выехав на открытое пространство, киммериец даже присвистнул: видно, жаркий бой кипел здесь совсем недавно. Вокруг валялись обломки досок, камни, ножи и пики. И не меньше десятка трупов. Один из них, привязанный за ногу к причалу, трепала и била о бревна мутная быстрая река.

— Давай-ка, посмотри, есть кто живой, — приказал Конан Зубнику, спешиваясь. Теперь стало понятно, откуда появилась отрубленная рука, так напугавшая его слугу на переправе. Но что здесь произошло? На всем лежал отпечаток какой-то нечеловеческой злобы. Раны были ужасными, самое страшное, что у некоторых Зубник обнаружил следы укусов. Но не звериных, а человеческих.

— Кром! Чего же они не поделили? — воскликнул киммериец, убедившись, что живых здесь искать бесполезно.

Словно отвечая на его вопрос, из-под перевернутой лодки с трудом выполз человек. Лицо его напоминало багровую маску с узкими прорезями для глаз. Подтягиваясь на руках, он волочил за собой перебитые ноги. Из горла вырывалось хриплое дыхание. От него не удалось добиться ничего путного. Всего два слова вытолкнул он из разбитого рта:

— Ненавижу… всех… — После чего обмяк на руках у Зубника.

— Умер, — констатировал лекарь. — Хоть я только по зубам могу, но чую, внутри у него все разбито. Ногами били. И дубиной.

Судя по одежде, все убитые были не воинами, а простыми людьми: пастух в короткой овечьей безрукавке мехом наружу, трактирщик в фартуке, на котором пятна вина теперь смешались с пятнами крови, несколько ремесленников. Непонятно, кто мог напасть на мирных людей и с такой жестокостью их уничтожить? Конан почувствовал, как внутри начинает медленно закипать ярость. Жители Онды были его подданными, а, значит, могли рассчитывать на его помощь как короля, и просто как смелого человека. Правда, в этом уже никто здесь, вроде, не нуждался. Неужели никто?

— Надо осмотреть деревню. Должны быть живые, — коротко приказал король и первым, привязав коня к какому-то забору, пошел вверх по улице. За высокими белыми заборами, насколько он помнил, скрывались уютные дворики, прохладные даже в летнюю жару. Из первого же такого дворика бледный, как смерть, Зубник, прямо-таки вывалился обратно на улицу:

— Упаси меня, Митра, еще раз увидеть такое!

Судя по всему, в этом доме проживала многодетная семья. Трупы семи или восьми детишек самого разного возраста валялись на земле. Здесь же лежала в луже крови, видимо, мать с горлом, перерезанным от уха до уха. От такого зрелища замутило даже видавшего виды Конана.

— Да что же здесь произошло?!

Вопрос повис в воздухе.

Слуга наотрез отказался заходить куда-либо еще. Руки у него тряслись, на лбу выступила испарина. На подгибающихся ногах он шел позади короля, борясь с желанием если не убежать, то хотя бы схватить киммерийца за руку.

Внезапно чей-то громкий голос нарушил мертвую, во всех смыслах, тишину деревни. Из-за угла показался крупный краснолицый мужчина, который, держась за стену и распевая лихую песню, двигался прямо на них. Конан резко остановился и инстинктивно схватился за нож. Зубник за его спиной икнул от страха. Судя по всему, встретившийся им человек был совершенно здоров, но в стельку пьян. Увидев киммерийца со слугой, он радостно ухмыльнулся, попытался поклониться, но не удержался на ногах и рухнул на колени.

— Кто ты такой? — сурово спросил Конан, все еще сжимая кинжал. — Что здесь произошло?

Пьяный таращил глаза, глупо хихикал, по его напрягшемуся лицу было видно, что он бы хотел ответить, но не может произнести ни слова. Он не походил на безумного и уж совсем не был похож на виновника случившейся трагедии.

— Ты будешь говорить, или я разрублю тебя на куски! — рявкнул король, закипая от злости. — Кто-нибудь здесь мне скажет, что случилось?!

— Мне кажется, я смогу ответить на твой вопрос, Конан, — произнес печальный голос справа.

Киммериец мгновенно обернулся. Ему показалось, что часть белой стены отделилась и движется на него.

Это был высокий худой старик в белоснежном одеянии. Красивое скорбное лицо его покрывала густая сеть морщин. Длинная седая борода спускалась почти до колен. На руках он нес грудного ребенка. Тот спал, положив голову старику на сгиб руки.

— А ты — кто такой? — Конан уважал пожилых людей, но терпеть не мог магов. Он был готов поклясться, что этот человек только что вышел прямо из стены. — Откуда ты знаешь мое имя?

— Кто же не знает Конана-варвара, — в тихом голосе старика послышались ироничные ноты.

— Я — король Аквилонии, — киммерийцу самому не понравилась та надменность, с которой он это произнес, но сбавлять тон не стал. — Может, все же представишься и объяснишь, наконец, в чем здесь дело?

— Рассказ мой будет очень долог, но, увы, на разговоры у нас совсем нет времени. Сейчас ты должен спасать свою столицу. Река отравлена, и вода эта совсем скоро польется в ведра и чаши жителей Тарантии. — Старец чуть повернул голову в сторону пьяного, который все еще безуспешно пытался встать. — Ему повезло в одном: со вчерашнего вечера он не пил ничего, кроме вина. Но разум вернется к нему ненадолго, он не успеет похоронить и половины своих родственников и друзей, как сойдет с ума. — Проведя рукой по светлой головке ребенка, лежащего у него руках, странный прорицатель добавил: — Этому повезло больше: мать успела покормить его перед смертью своим молоком. И я позабочусь о том, чтобы он ничего не узнал о страшной судьбе деревни Онда.

Тут голос его стал властным и сильным. Глядя прямо в глаза Конану и, словно гипнотизируя, старик произнес:

— Поспеши. Поставленная мной плотина скоро не выдержит. Я дам силу твоему коню, ты должен опередить отравленную воду и не позволять никому приближаться к реке три недели. Выставь охрану. А самым недоверчивым можешь рассказать о том, что ты здесь видел. Все эти люди пили из реки воду, зараженную ненавистью. Матери убивали детей, мужья — жен, старики — молодых, невесты — женихов. В живых осталось только двое. Спеши, не допусти еще большей трагедии.

С этими словами старик повернулся и, пройдя мимо Конана, стал спускаться к пристани.

Вороной мотал головой, пытаясь вырваться и ускакать с этой жуткой площади, но, увидев мага, тут же успокоился и потянулся к нему мордой. От прикосновения тонкой руки конь чихнул и так выразительно посмотрел на хозяина, будто удивляясь, что тот еще не в пути. Конан, словно не по своей воле, взлетел в седло и, уже уносясь прочь, ясно услышал тихие слова:

— Меня зовут Гардевир. Мы еще встретимся с тобой, король Аквилонии.

Глава 3

В Тарантии царила паника. Вороной конь короля, вихрем промчавшийся по улицам, до полусмерти напугал мирных обывателей, но то, что последовало за этим, заставило сомневаться в его рассудке. Отборные воины, сильные и до зубов вооруженные, были расставлены вдоль берега Хорота на расстоянии пяти шагов друг от друга. Под страхом смертной казни им запрещалось пить из реки и подпускать кого бы то ни было к воде. Томящиеся от жары солдаты вяло переругивались друг с другом, недоумевая, что могло найти на Конана, отдавшего столь странный приказ. Одновременно с этим юркие шемиты, испокон веков состоявшие при дворе в качестве кладовщиков и менял, шныряли по городу, выспрашивая и записывая на огромные листы количество воды, вин, соков, молока и любых других жидкостей, годных для питья. Под ошарашенными взглядами горожан самые сильные воины с непроницаемыми лицами выносили из домов и грузили на телеги кувшины с обнаруженными излишками. Они не отвечали ни на какие вопросы, и только иногда стражник, непреклонно отодвинув особо разбушевавшуюся хозяйку, не разжимая зубов, цедил: «Приказ короля». Повсеместно запрещалось мыться, стирать белье и поливать цветы. Люди выходили на улицы, бестолково бродили от дома к дому, спрашивая у таких же ничего не понимающих соседей, какая такая злобная муха укусила умного и справедливого короля Конана, чтоб так издеваться над подданными. Самые отчаянные головорезы из Шумных кварталов подбивали народ сопротивляться «произволу одуревших от своего богатства господ». Ночью было отмечено несколько драк охранников с особо горячими и недоверчивыми жителями. Самые жуткие и нелепые слухи несколько раз облетали город. Кроме детей и маломощных стариков почти никто в эту ночь не ложился спать.

Добравшийся, наконец, Зубник застал столицу полной огней и тревоги. Больше всего ему хотелось забиться в какой-нибудь тихий укромный уголок и отдохнуть, как следует, от событий прошедшего дня, а еще лучше — сейчас же рвануть в родную деревню, как обычно, лечить и заговаривать зубы, ловить рыбу с братом и жениться, наконец, на рыженькой Ушиньке. Это, к сожалению, было совершенно невозможно, потому что именно для выполнения последнего желания Зубник и оказался в Тарантии. Дальний родственник его соседей Задырей, уже давно живший при дворе и сменивший имя на более благозвучное Альтернунций, но не утративший специализации, пристроил его охотничьим слугой. Работа была не тяжелая, денежная и на воздухе. Зубник особо не выделялся из толпы, трудился на совесть, в свободное время либо тихо сидел в уголке, разговаривая с собаками, либо прогуливался по столице, обходя стороной веселые кварталы, полные соблазнов большого города. Сейчас он проклинал тот утренний час, когда попался на глаза королю.

Нарочно медленно подъезжая к дворцу и почти падая от усталости, Зубник надеялся, что в поднявшейся суматохе Конан забудет о своем скромном попутчике, не догадываясь о том, что вихрь самых невероятных и удивительных событий уже захватил его и вот-вот оторвет от родных мест, унося… Митра знает, куда.

Дворец бурлил и кипел, как разноцветный бестолковый суп. Растерявшиеся придворные толкались по залам и коридорам, старательно мешая тем немногим, кто все-таки занимался делом.

В большом зале-столовой несколько самых верных и сдержанных соратников короля молча наблюдали, как Зенобия уговаривала Конана поесть. Мрачный киммериец осушал уже четвертый кувшин вина, нисколько не пьянел и только молча отодвигал очередное блюдо, предложенное женой. Королева, наконец, отступилась и, сев рядом с мужем в резное старинное кресло, взглядом разрешила придворным говорить с королем.

— Нужно собрать у людей излишки воды и сделать запасы во дворце!

— Охрана может не выдержать, если начнется бунт!

— Люди не верят, что вода отравлена, ходят слухи, что король готовит новый налог на воду!

— Горожане стоят у воды и уговаривают солдат уйти!

— Надо выйти к народу и объяснить, что происходит!

Король как будто не заметил поднявшегося вокруг шума. С прежним мрачным выражением на лице он сидел за столом, полностью уйдя в свои мысли. «Если окажется, что проклятый маг меня обманул, я окажусь полным идиотом в глазах своих подданных, надутым индюком, который утопает в роскоши и бесится с жиру в своем дворце. Да, я видел зверски убитых людей, но никто не подтвердил мне, что в этом виновата река. Что значит — отравлена ненавистью? — Конан видел самые разные болезни — и человеческие, и магические, но что-то не припоминал такого массового помешательства. — Маг, — как его там? — Гардевир, скорее всего, настоящий. Без его помощи конь никогда бы не смог так быстро и без отдыха доскакать до столицы. Плотина на реке тоже была. Но это все не доказательства».

У Конана мелькнула гадкая мысль, что кто-то из его врагов связался с магом и пытается таким образом подорвать авторитет короля. В нем говорило как вечное недоверие к волшебникам, живущим по своим странным законам, так и не ставший привычным опыт придворных интриг.

На улице послышался все нарастающий шум. Ясно было, что целая толпа двигается к дворцу. «Начинается», — тоскливо подумал киммериец и подошел к окну. За спиной он услышал громкий топот бегущих ног и, обернувшись, увидел начальника стражи Малгуина. Крепкий высокий мужчина, забыв, что к королю нельзя входить с оружием, сжимал в руке короткий кинжал. Одежда на нем была изорвана в клочья, багровые полосы покрывали грудь, правый глаз распух и почти закрылся.

— Мой король, — с трудом переводя дух, заговорил Малгуин, ничуть не смущаясь нарушением этикета, — двое солдат, охранявших реку, поддавшись на уговоры толпы, попробовали воду из реки! — Он кинул взгляд на окно позади Конана, из которого несся рев и крики, и быстро продолжил: — Я не знаю, сколько они успели уничтожить людей — они ведь были хорошо вооружены, — нам удалось скрутить их. Народ приволок их сюда, ко дворцу.

Решительно отдернув тяжелую, расшитую золотом портьеру, Конан вышел на широкий балкон. Прямо под ним на площади волновалось освещенное сотнями факелов людское море с крохотным островком посередине. На земле лежали двое связанных мужчин. Один из них, то ли мертвый, то ли без сознания, неловко уткнулся лицом в пыль. Другого, спутанного по рукам и ногам ремнями и веревками — видно, всем, что попалось под руку, — трудно было даже принять за человека. Грязный и окровавленный, он извивался всем телом, как огромный червяк, издавая жуткие визгливо-хлюпающие звуки. Видно было, что люди, стоящие вокруг, сдерживаются из последних сил, ожидая только знака своего короля, чтобы растерзать преступников.

Через минуту на площади воцарилась полная тишина, в которой особенно страшно слышались стоны связанного солдата.

— Я не люблю и не умею говорить, я привык действовать, — начал Конан. Великолепная акустика позволяла слышать его негромкий суровый голос в каждом уголке огромной площади. — Вы хотели знать, что происходит в городе? Вот вам ответ. Вы сами притащили их сюда. Запомните, такими людей делает отравленная вода. В человеке остается только ненависть, и он убивает все, что видит. Река будет непригодной для питья еще три недели. — Он не знал, что еще добавить. — Берегите воду. И не забывайте, что солдаты охраняют вас от вас самих, не опускайтесь до паники.

Тяжкий вздох прокатился по толпе. Конан повернулся, чтобы уйти, но вдруг заметил внизу знакомое лицо.

— Пусть-ка Зубник расскажет, что видел в деревне Онда. В живых там остались только пьяный мужик и грудной ребенок. Я сделаю все, чтобы не допустить этого в Тарантии.

Народ заколыхался вокруг тут же ставшего центром внимания простого деревенского лекаря. Начальник стражи дал знак унести с прощали отравившихся солдат. Никто не знал, можно ли их вылечить, но и отдать несчастных на растерзание толпы тоже было бесчеловечно.

Остаток ночи прошел в заботах. Каждую минуту возникали тысячи самых разных и, порой, неожиданных вопросов. Испуганные и ошарашенные люди, видя в короле спасителя, шли со своими проблемами прямо к нему. Немного растерявшись, Конан вначале терпеливо выслушал несколько человек, но после вопроса молодой женщины, где ей брать воду для подмывания ребенка, объевшегося зелеными яблоками, рассвирепел. Но тут вмешалась Зенобия и предложила все запасы воды разделить на несколько частей, которыми будут распоряжаться поставленные королем люди.

— Я могу взять на себя женщин и детей, — мягко закончила королева, с любовью глядя на мужа. Тот ответил ей благодарным взглядом. На мгновение Зенобия забыла об опасности, нависшей над городом. Горячая волна радости прокатилась по всему телу, чуть не выплеснувшись слезами. Снова рядом был прежний Конан — сильный, немногословный, чуть грубоватый, но живой и родной.

Глава 4

Солнце, словно издеваясь над осажденным городом, палило немилосердно, в секунду слизывало каждую упавшую каплю и с легкостью заправского вора проникало в плохо накрытые ведра. Лошади, с трудом дотащив до города бочки, наполненные в окрестных колодцах, готовы были выпить всю привезенную воду. Люди держались из последних сил.

На двадцатый день вечером, когда уже стало казаться, что беда никогда не уйдет из города, на \"Гарантию обрушился ливень. Потоки воды торжествующе барабанили по крышам, выгоняя жителей на улицы, моя, моя, смывая всю пыль и тоску, накопившуюся за эти показавшиеся вечностью два десятка дней. Взявшись за руки, люди танцевали под дождем, понимая, что пришло избавление и жизнь продолжается, ах, нет, как будто начинается снова.

У огромного дворцового окна стоял похудевший усталый король и счастливыми глазами смотрел на улицу. Испытания не состарили Конана, наоборот — мужчина в простой одежде с царственной осанкой мог бы сойти за сына того, двадцать дней назад ускакавшего на охоту за реку. Синие глаза, может, лишь чуть-чуть потемневшие к сорока годам, почти не заметная седина в жестких черных волосах, и только горькая складка у губ могла выдать, сколько пережил этот все еще молодой человек. «Я должен благодарить судьбу, которая в тот странный день увела меня так далеко от дворца, — думал киммериец, всей грудью вдыхая свежий влажный воздух. — И, конечно, странного мага, ведь это его заслуга, что Тарантия живет, а не превратилась в кровавое побоище».

— Моя заслуга здесь невелика, — произнес у него за спиной знакомый тихий голос.

Проклиная дурацкую привычку волшебников появляться внезапно, Конан обернулся. Старик сидел в кресле с высокой спинкой.

— Велика твоя заслуга или мала, я должен поблагодарить тебя. Будь моим гостем, располагайся. Я прикажу принести вина и еды. — Из своего опыта общения с магами киммериец знал, что повелители и темных, и светлых сил не чужды человеческих слабостей и могут быть настоящими гурманами.

— Благодарю тебя, король, я бы предпочел немного фруктов.

Старик молчал, пока счастливые мокрые слуги расставляли на столе вазы, взял яблоко, но есть не стал, а задумчиво на него посмотрел.

— Завтра после полудня река очистится, — сказал он после продолжительной паузы. — Я думаю, тебя все же интересует, откуда на ваш город обрушилась такая напасть?

— Любопытно было бы знать, — не скрывая сарказма, ответил Конан. Все трудности были позади, и теперь он мог послушать и какую-нибудь страшную сказку.

Не сводя взгляда с яблока, словно читая на его румяной кожице, Гардевир начал свой рассказ:

— Давным-давно ужасная катастрофа унесла на дно океана огромный материк Атлантиду. Многие погибли, но многим удалось спастись. У атлантов был хороший флот, беженцы сотнями высаживались на новый надежный берег. Никто не знает, как это случилось, но однажды, прошло уже много времени после того, как последний корабль бросил якорь и высадил людей, прибой выбросил на песок бесчувственную женщину. Ее нашли, откачали. Женщина напрочь потеряла память. Она не помнила, кто она, откуда, как оказалась в море. Решили, что ее смыло волной с одного из кораблей, а счастливый случай помог добраться до берега. Никого ее судьба особо не занимала — забот и так хватало. Если бы они знали, кого спасли, то немедленно выбросили бы чудовище обратно в море. Хотя это уже не помогло бы. Прошло время, люди понемногу стали устраиваться на новом месте, но тут их настигла новая беда: однажды ночью ужасной силы землетрясение снесло недавно построенные убогие дома. Из трещин в земле выплескивалась раскаленная лава, заживо сжигая людей. Никто не видел, как на совершенно не тронутом клочке земли при вспышках багрового света эта странная женщина родила двоих детей: мальчика и девочку. Так они и появились на свет — Октогирум и Панора, одни из самых злобных волшебников на земле. Их отцом был Од\'О — демон Океана, а матерью — низкая развратная женщина из атлантов, давно уже продавшая не только свое тело, но и душу черным силам.

Од\'О — один из самых могущественных демонов на свете. Но вся его сила в воде — от крошечного родника, родившегося из трещины в камне, до страшных океанских штормов. Не поручусь, что именно он приложил руку к ужасной гибели Атлантиды, но знаю, что просто так море никогда не пойдет против земли. Великие Боги, создававшие мир, были мудры и добры. Изначальный Мир пребывал в согласии с самим собой, и только последующие распри Богов и Демонов привнесли в него противоречия и страдания.

Я не знаю, как и когда получил Од\'О свою огромную власть над океаном, но то, что это один из самых злобных и дерзких демонов в мире, известно всем живущим ныне волшебникам. Не раз он пытался бросить вызов даже Богам, но, видно, ему не хватало могущества. Все его замыслы отличаются дьявольской изобретательностью. И двое его детей не были плодом любви или страсти к земной женщине, они должны были помочь Од\'О утвердиться на земле.

Его дочь — Панора — не отличалась особой магической силой. От матери она унаследовала непомерную похоть, а от отца — демонические знания и ненависть к людям. Ее коньком были всевозможные болезни и хвори, особенно мастерски она насылала мор на скот и губила на корню урожай. Другое дело — Октогирум. Он появился на свет первым, и вся сила страшного землетрясения, унесшего тысячи жизней, перешла к нему. Не зря он был любимцем Од\'О, если только этот злодей способен на такое человеческое чувство. Главным развлечением сынка стало переделывание земли. Он мог за ночь сровнять или возвести гору, мог расколоть равнину, — добрый папаша услужливо заполнял трещину водой, — и появлялась новая река…

Но мир давно бы рассыпался в пыль, не будь Великого Равновесия. Раз в пять столетий на земле появляется на свет мальчик, которого, независимо от страны рождения, называют Гардевир. Его главная задача — а последние четыреста лет и моя — следить за братом и сестрой и не давать им вершить свои гнусные дела. Пока все получалось неплохо. Панору даже удалось уничтожить, ну, ты об этом уже знаешь…

Конан, удобно устроившись в кресле и потягивая вино, при этих словах недоуменно взглянул на мага. По лицу старика промелькнуло что-то похожее на улыбку:

— Это та самая злодейка, которую мой пра-пра-прадед ткнул лицом в ее же собственную мерзкую шкатулку. Зубник тебе все правильно рассказал.

Король чуть заметно нахмурился. Забавная история, но уж больно не любил киммериец, когда все так гладко да тесно скручивалось вокруг него. Не заметив недовольства Конана, волшебник продолжал:

— Октогирум был существом на редкость склочным. Кроме гадостей людям он норовил напакостить и своим. Но маги обидчивы и очень мстительны. — Тут взгляд Гардевира стал задумчивым, словно ушедшим в далекое прошлое. — Среди диких гор, почти на границе Гандерланда и Немедии, давным-давно стоял храм. То есть, храмом его называли те немногие люди, которым посчастливилось увидеть это удивительное сооружение на вершине. На самом деле там стоял Магический Замок Демона Небесных Вод. Даже я не знаю его имени. Нечасто он жалует землю своим посещением, хотя каждая капля дождя, пока она еще не упала на землю, повинуется ему, туман над рекой и горячий пар над котлом, облака и грозовые тучи — все в его власти. Он один знает великий секрет Радуги. Демон Небесных Вод — великий меланхолик, всегда равнодушно взирал он на земную суету, может, и не догадываясь, какую лютую ненависть испытывал к нему Од\'О. То ли сам Октогирум полез на рожон, то ли папаша подучил способного сынка, но однажды средь бела дня Магический Замок рухнул в пропасть. Весь мир содрогнулся от такого страшного злодеяния. Но и виновник получил свое: превратился в глыбу льда. И поставлен был в самой глубокой пещере в горах, чтобы и памяти о нем не сохранилось. — Гардевир чуть улыбнулся. — Для меня настала спокойная жизнь. Я бродил по земле, придумывал новые цветы, помогал влюбленным, укачивал беспокойных детей. Но вот недавно что-то страшное почудилось мне в багровом закате, а потом и случилось: гора вдруг раскололась ровно пополам, как будто разрезанная ножом. Глыба-Октогирум покатилась прямо на ледник, а оттуда — в реку. Я был далеко, и чуть не опоздал. Ведь замерзшей-то не вода была, а одна сплошная ненависть.

— Ничего не понимаю, — перебил плавный рассказ Гардевира Конан, — ну, понятно, ненависть. Но лед ведь плавает. А она, что — утонула, что ли? Почему мы тут три недели мучаемся?

— Глыбу вынесло на камни немного выше Онды по течению. Хорот там еще мелкий. Она лежала и таяла. Я рассчитал, сколько это будет продолжаться, и не ошибся.

— Подожди-ка, — Конан поразился, что эта мысль не пришла ему в голову раньше, — но если река отравлена, то что сейчас творится внизу, в Мессантии?

— Не тревожься, вода Хорота к тому моменту уже многократно разбавлена другими реками, да и я, — скромно добавил Гардевир, — кое-чем помог тем, кто ниже по течению. Тяжелые испытания выпали только на долю Онды и Тарантии, и тут уж моя вина, не успел.

— Кром! — начал злиться киммериец. — А нельзя было просто расколоть эту ледышку на куски и сплавить, по-быстрому, в море?

— У нас свои правила, — высокомерно ответил старик и откусил-таки яблоко. — Это вы, люди, работаете руками, инструмент магов — голова.

— То-то, из-за твоей головы я чуть не лишился своей столицы, — буркнул Конан. — А каменными пальцами из болота в небо тыкать — это тоже твои штучки? Какой-нибудь недоступный людям вид развлечений?

Гардевир выглядел не просто удивленным, он страшно испугался.

— Где ты видел каменный палец?!

— Я думал, ты знаешь. Не очень далеко от Онды, в лесу, на самом краю болота.

Маг внезапно заторопился. Странно было видеть его суетящимся. Забыв свои трюки с прохождением сквозь стены, он бросился к двери, успев крикнуть на ходу:

— Берегись, Конан! Идут страшные времена!

Киммериец равнодушно посмотрел ему вслед и задумчиво произнес:

— Эх, не зря я этих магов не люблю. Вот, пожалуйста: пришел — не поздоровался, и ушел — не попрощался.

Глава 5

Дверь королевской спальни была приоткрыта. Зенобия, сидевшая на краешке кровати, устала прислушиваться, в коридоре было тихо. С улицы доносились крики, шум и громкое пение — в городе праздновали. С обычной беспечностью людей, только что переживших горе, все радовались избавлению, строили планы на будущее, будто кто-то верно пообещал им: это ваше последнее испытание, дальше вы будете жить долго и счастливо.

Голова была легкая, а настроение бесшабашное, как в юности. За обедом королева выпила несколько бокалов легкого вина. Уходя в спальню из столовой, она спиной почувствовала тот знаменитый взгляд Конана, которым он раздевал любую понравившуюся ему женщину. Но сейчас она была уверена — причиной этому было не простое влечение, подогретое вином. К ней возвращался прежний любящий муж.

Темная фигура, внезапно появившаяся рядом с Зенобией, заставила ее вздрогнуть. Тут же сильные, но ласковые руки обняли ее так, что перехватило дыхание.

— Я ждала, но не слышала, как ты вошел, — слабея, проговорила королева в самое ухо Конана.

— Ты забыла, милая, что я в молодости был вором. Прокрадываться незаметно — моя профессия.

— И что же ты хочешь украсть сейчас? Золото, драгоценности? Ты выбрал удачно — в королевском дворце есть что взять. — Зенобия получала острое наслаждение от этого ночного разговора с любимым мужчиной, не выпускавшим ее из объятий. В каком-то странном тягучем сладострастном подобии танца они двигались к постели, — умудренные опытом, а потому оттягивая сладкий миг близости.

— Нет, сегодня я пришел не за сокровищами, — голос Конана чуть прерывался, ему самому нравилась эта игра, — где-то здесь во дворце, я слышал, есть женщина. Говорят, красивей ее нет во всей Аквилонии. Я украду ее.

— Женщина? — притворно удивилась Зенобия. — И кто же она?

— Королева! — жарко выдохнул ей в ухо ночной гость и, подхватив на руки, почти теряющую сознание, отнес на кровать.

Наступившее утро можно было бы назвать настоящей идилией. За столом все казалось удивительно вкусным и свежим. Король и королева, сидя за поздним завтраком, как новобрачные, вздрагивали от любого прикосновения рук и не смели поднять друг на друга глаза. Когда Зенобия говорила что-то, обращаясь к мужу, он так откровенно смотрел на ее губы, что она тут же, покраснев, умолкала. Заметив на руке жены золотой браслет, Конан вспомнил, что давным-давно это был его свадебный подарок. К своему стыду, он не смог бы точно назвать дату. Проследив за взглядом мужа, Зенобия улыбнулась и тихо сказала:

— Он всегда был для меня талисманом. Я почти никогда не снимала его. — Она умолчала о том, что значило «почти», хотя в это короткое слово вместились ее бессонные ночи, черное от пьянства лицо мужа и очередная наглая красотка, с хозяйским видом ерзающая у него на коленях. Но даже самая гордая женщина умеет прощать. Во взгляде Зенобии, обращенном на короля, не было ни следа упрека. Так же тихо, но вложив всю свою прошлую горечь, она закончила:

— Я надела его, как только беда ушла из нашего города. И надеюсь больше не снимать.

Конан оценил тактичность жены и понял намек. Разряжая обстановку, он, притворно хмурясь, спросил:

— Так это, значит, своему свадебному подарку я обязан царапинами на спине?

Зенобия вновь покраснела. «Я чувствую себя девчонкой под его темным взглядом», — подумала она, и радуясь, и боясь спугнуть вновь обретенное счастье.

Конан вызвал слугу и приказал немедленно вызвать во дворец самого лучшего ювелира в городе.

— И пусть захватит все самое лучшее и дорогое, что у него есть!

После этого на площади перед дворцом было объявлено, что в ближайшие три дня певцы, музыканты, акробаты и фокусники получат деньги из королевской казны, если будут без устали развлекать горожан, и награду лично от короля за лучшее посвящение королеве.

Дворцовая кухня напоминала жерло вулкана. Горы мяса и овощей лежали на столах в ожидании умелых рук кулинаров. Кондитеры, задыхаясь в облаках сахарной пудры и ароматных специи, лезли из кожи вон, стараясь поразить гостей праздничного ужина своим искусством. Придворные дамы загоняли служанок, примеряя многочисленные платья, досталось и нерадивым мужьям, не позаботившимся вовремя о новых нарядах и украшениях.

Вечером, кроме королевского стола, накрытого в парадном зале, сотни изысканных блюд и кувшинов тончайшего вина были вынесены прямо на площадь перед дворцом.

В память о спасенной столице король первой осушил чашу, наполненную водой Хорота.

Королева сияла во главе стола рядом со своим повелителем, и никто из присутствующих ни на мгновение не усомнился бы в том, что это самая красивая женщина в Аквилонии.

— Любой твой каприз будет исполнен немедленно, только прикажи, — шепнул Конан, любуясь маленьким точеным ушком любимой.

Зенобия ответила ему сияющим взглядом, в котором так ясно читалось ее желание, что киммерийца пробрала дрожь до самых кончиков пальцев.

— Но мы не можем сейчас оставить праздник…

— Хорошо, — смеясь, сказала королева, откровенно любуясь его замешательством, — тогда лучше я тебе что-нибудь подарю.

— Что? — удивился Конан.

— Прикажи нарисовать мой портрет и повесь его в парадном зале!

— Прекрасная мысль! Завтра же найду лучшего художника!

Пир продолжался. К общей радости, он не имел ничего общего с теми недавними застольями без повода и без меры. В середине вечера король с королевой, как им показалось, незамеченными, покинули праздник. Придворные переглянулись: кто понимающе, кто удивленно, а кто — и с завистью.

Внизу на площади в компании веселых горожан пил вино счастливый Зубник, изредка проверяя широкий боковой карман, где позвякивали в кожаном мешочке пожалованные королем золотые монеты, и борясь с искушением немедленно побежать домой и пересчитать. Он уже заранее прикидывал, на сколько сможет сократиться срок его службы благодаря щедрому подарку Конана.

Веселье заканчивалось, горожане возвращались к своим обычным делам, лишь во дворце праздник, казалось, задержался надолго. Каждое утро, тихо напевая, Зенобия сама украшала столовую цветами, сияющим взглядом встречая Конана, вернувшегося с утренней конной прогулки или купания. Все государственные дела улаживались сами собой, отнимая совсем немного времени, после чего, умирая от любопытства, король спешил на южную галерею дворца, узнать, как продвигается работа над портретом жены.

Художник — черноволосый коренастый мужчина с большими руками и грубоватыми повадками, похожий, скорей, на кузнеца, работал молча и даже на вопросы отвечал коротко и не сразу. Он почти не улыбался и в разговоре никогда не смотрел в лицо собеседнику. Несмотря на это даже те короткие ответы, которые удалось вытащить из него любезной Зенобии, говорили о хорошем воспитании и недюжинном уме мастера. Он назвался Иш-шой и о себе сообщил только, что родом из Турана. При взгляде на неоконченный портрет жены Конана каждый раз охватывало детское чувство восторга, почему-то смешанного с тревогой. Казалось чудом, как из хлопотливых маленьких мазков краски на холсте получается улыбка, глаза, волосы красивой молодой женщины. Однажды киммериец случайно застал художника смеющимся какой-то шутке Зенобии и неприятно поразился почти полному отсутствию у него зубов. Заметив пристальный взгляд короля, тот смешался и пробурчал что-то невразумительное о долгой жизни на севере, голодных краях и болезни. Наконец, портрет был готов. Стоя рядом с мужем, Зенобия любовалась прекрасной работой, даже чуть-чуть сомневаясь, что изображенная красавица с цветами в руках — она сама. Был тихий теплый вечер из тех, что располагают к негромкой душевной беседе и навевают дремоту.

— Завтра утром повесим его в парадном зале, — заглядывая в глаза Конану, сказала королева и улыбнулась.

— Если хочешь, мы можем это сделать прямо сейчас.

— Нет, нет, пусть постоит здесь. Пойдем, у нас еще много дел, — Зенобия взяла мужа за руку и потянула за собой. Киммериец в очередной раз поразился произошедшей в них обоих перемене. Как будто светлая сила содрала с них груз прожитых лет и обид, выполоскала души, согрела сердца и вновь соединила их руки. От одного взгляда на стоящую рядом с ним женщину кровь начинала кипеть в жилах, губы пересыхали от страсти, в голове мутилось.

— Не забудь щедро наградить Иш-шу, — говорила Зенобия, уже идя по коридору в спальню.

Утро деликатно заглядывало в королевскую спальню. Солнечный луч, пройдя сквозь тонкий полог кровати, казалось, порозовел от смущения, увидев разметавшихся по постели обнаженных любовников. Оба проснулись быстро.

— Прикажи сейчас же повесить портрет и накрыть стол. Я сегодня хочу завтракать в парадном зале, — Зенобия с улыбкой собирала разбросанную по полу одежду. — Если хочешь, можешь искупаться вместе со мной, а я потом позабочусь о цветах.

Конан с интересом наблюдал, как мастер вставляет картину в приготовленную дорогую раму. Художника рядом не было, и никто из слуг еще не видел Иш-шу нынешним утром. Повесить портрет на стену король решил сам, он не хотел, чтобы, даже нарисованной, его жены касались чужие руки. Двое слуг помогали ему, поддерживая раму снизу. Конан снова залюбовался прекрасным лицом Зенобии.

В тот самый момент, когда картина заняла свое место, душераздирающий вопль, приникая сквозь стены, донесся до короля.

Глава 6

Никто не смог бы узнать в этом жутком вое голос Зенобии, но сердце подсказало Конану: что-то случилось именно с ней. Сбивая с ног слуг и придворных, король бежал в покои жены. Дверь была заперта, Фрасина, молоденькая служанка королевы, без сознания лежала в коридоре. От нее ничего добиться не удалось, придя в себя, она не смогла даже говорить, а только мычала и бестолково махала руками. Разума в ней осталось не больше, чем у новорожденного котенка. Начиная терять терпение, Конан приказал ломать двери. Но тут с другой стороны послышался глухой голос, едва напоминавший голос Зенобии:

— Не надо ломать. Я открою. Войдет только мой муж. Любого другого, кто попытается это сделать, я убью.

Послышался короткий шорох, и одна из створок немного приоткрылась. В другое время киммериец надолго бы задумался, если бы у него спросили, что такое страх. Он догадывался, что там, за дверью с его близким человеком произошло что-то ужасное. Сейчас ответом на этот вопрос было бы его теперешнее состояние, когда нога не поднимается, чтобы шагнуть в приоткрытую дверь. Эти мысли вихрем пронеслись у Конана в голове, но он взял себя в руки и вошел в темноту. Почему-то плотными шторами были закрыты все окна, первые несколько шагов он сделал, не видя, куда идет, и больно ударился коленкой. Тут же за спиной послышался шум: дверь снова задвинули чем-то тяжелым. Рядом прошуршали одеждой.

— Зенобия! — позвал король в темноту, — Ты здесь? Что случилось?

Ответом ему был тяжелый то ли вздох, то ли всхлип. Глаза быстро привыкли к темноте, и уже можно было различить женский силуэт в глубине комнаты около низкого столика.

— Зенобия! Не молчи! Скажи что-нибудь, — Конан двинулся прямо к ней.

Хриплый голос, захлебываясь словами, заставил его остановиться:

— Не смей подходить! Стой там, где стоишь! Я не знаю, что я с собой сделаю! Найди скорей этого проклятого художника! Это он, он сделал!

Наливаясь яростью, киммериец сделал шаг вперед:

— Что он сделал?! Почему здесь темно? Ты боишься подойти ко мне? Говори, что он сделал?

— Он колдун, найди его, спаси меня, спаси! — Голос сорвался, послышались рыдания, и король снова попытался подойти к жене.

— Нет! Не подходи! Я убью себя, если ты сделаешь еще хоть шаг!

Конан стал сомневаться в рассудке Зенобии. В конце концов, мужчиной здесь был он, поэтому, не слушая истошных криков, он двумя прыжками преодолел разделявшее их расстояние, крепко схватил женщину за руки — она выронила кинжал, но сопротивлялась, как пантера, глухо рыча и извиваясь всем телом. Сильно обхватив ее правой рукой, король протащил упиравшуюся женщину несколько шагов к окну и рванул портьеру.

Два вопля прозвучали одновременно. Кричал Конан и страшно верещал упавший на пол неописуемый монстр, которого он выпустил из рук. Огромная шишковатая голова, покрытая зеленоватой кожей с гноящимися бородавками, пустые тусклые глаза, дыра на месте носа — самым жутким было то, что на чудовище было надето женское платье, и, наконец, похолодев, киммериец заметил на двупалой склизской клешне золотой браслет жены. Желтые дымящиеся слезы катились по его лицу, если эту уродливую, вызывающую содрогание маску можно было назвать лицом.

— Это… Ты кто?… — Конан уже не испытывал страха, а только сводящее скулы омерзение.

Вместо ответа чудовище всхлипнуло и отвернулось.

— Почему на тебе браслет моей жены? — Киммериец обманывал сам себя, зная ответы на свои вопросы, но не решаясь в этом признаться.

— Не смотри на меня, — глухо попросил оборотень. — Задерни штору, тебе будет легче меня выслушать.

Конан послушно зашторил окно. Комната снова погрузилась во мрак, чудовище отступило в глубь комнаты, растворившись в темноте.

— Ты ушел в столовую, я приказала готовить купальню. Служанка была какая-то неуклюжая, все роняла, мне показалось, что вода слишком горячая, — голос вновь сорвался на рыдания, — я только попробовала воду! Мне показалось, что она закипела! Что-то плеснуло мне в лицо, а потом, потом…

Конан стоял, боясь пошевельнуться. Где-то совсем рядом рыдала Зенобия, он ясно слышал ее голос, интонации, безысходность, но не мог заставить себя подойти. В глазах оставался кошмарный образ чудовища в женском платье.

— Я слышала, есть такие колдуны, они насылают порчу через портреты. Зачем я. только все это придумала! Найди его, Конан, спаси меня! Я не перенесу такого ужаса, Фрасина вошла и потеряла сознание, а когда я увидела себя в зеркале, я думала, что умру на месте! — Голос стал захлебываться, переходя в леденящую душу вой. Киммериец вновь засомневался, настолько нечеловеческими были эти звуки.

— Зенобия? — неуверенно позвал он. — Зенобия? Ты думаешь, тебя заколдовал Иш-ша?

— Это он, он! — Странное существо металось в сумраке комнаты, как раненый зверь, но горе его было неподдельным и человеческим. — Он так странно смотрел на меня в последний день и говорил что-то вроде: «конец красоте…» тихо-тихо, но я услышала!

— Я уничтожу этот проклятый портрет, а с этого подлого колдуна буду живьем сдирать кожу, пока он не скажет, что он с тобой сделал! — Конан резко повернулся, чувствуя, как от бешенства начинает шуметь в голове.

— Нельзя! — завопил ему вслед изменившийся голос- Нельзя трогать картину! На ней чары, ты погубишь меня!

— Зенобия, — звенящим от напряжения голосом сказал он, не глядя на темную фигуру в глубине комнаты, — я клянусь, что спасу тебя, чего бы это мне ни стоило. — Жалобный плач был ему ответом.

Столпившиеся около покоев Зенобии слуги в ужасе отшатнулись, когда дверь с грохотом открылась и на пороге показался король. Вид его был не просто страшен, казалось, взгляд его может убить на месте. Сжатые кулаки заставили многих попятиться, чтобы не быть покалеченными под горячую руку. Несколько минут, видно, собираясь с мыслями и успокаиваясь, Конан стоял перед испуганными людьми, а затем, ледяным голосом, отчеканивая каждое слово, приказал:

— Художника Иш-шу найти. Привести ко мне. В покои королевы никому не входить. Служанку запереть под замок, никуда не выпускать, кормить, поить, не разговаривать. Королева больна, но если хоть слово просочится из дворца в город, разбирать, чья вина, не буду, отрежу язык каждому второму. — Он, помолчал, размышляя, еще минуту. Звенящее спокойствие и уверенность, как от острого клинка, зажатого в руке, приходили к нему, выстраивая мысли в четкую логичную цепь. — Немедленно доставить королеве плотное темное покрывало, глухонемую служанку, — Конан на секунду задумался, не изменились ли вкусы Зенобии после страшного превращения, — и хороший завтрак.

Пройдя мимо расступившихся слуг, король, меряя коридор тяжелыми шагами, отправился в парадный зал. Ему было абсолютно все равно, куда идти, но там, на стене висел злополучный портрет, ненавистный, но, хоть и обманом, сохранивший прекрасные черты жены.

Навстречу ему бежал запыхавшийся начальник стражи.

— Мы схватили его! Иш-ша пойман!

Конан удивился, как быстро это удалось, и поспешил за Малгуином. Посреди парадного зала стоял испуганный связанный художник. Он ошарашенно вертел головой, открывал рот, но не решался ничего спрашивать. Свежий кровоподтек на лице говорил о том, что горячие солдаты Малгуина уже объявили Иш-ше его права. Первым желанием киммерийца было схватить этого беззубого колдуна за горло и вытрясти его черную душу, а потом раздавить, как поганое насекомое. К сожалению, пока убивать его было нельзя. Конан хорошо знал, что не все чары исчезают со смертью Черного. Во время своих многочисленных странствий он встречал и тех, кто победил хитростью и терпением, и тех, кто поплатился за свою торопливость, понадеявшись только на силу. Конечно, король вынужден был, хотя бы пока, оставить злодея в живых, но никто никогда не заставил бы его разговаривать вежливо с этим адовым отродьем. Видавшим виды солдатам охраны пришлось отойти в сторону, пока их король отводил душу, изрыгая такие проклятья, что даже у громилы Буздыря покраснело единственное ухо. Конан остановился, заметив, что связанный художник вот-вот потеряет сознание от страха. Это заставило киммерийца немного умерить свой пыл и начать переговоры:

— Отвечай, гиеново отродье, что тебе нужно? Из какой самой мерзкой дыры ада мог появиться такой ублюдок, как ты, который использует для своих низких целей беззащитную женщину?

Иш-ша открывал рот, причем вид его черных беззубых десен только распалял гнев Конана:

— Что молчишь? Не набивай себе цену! Я отплачу тебе за каждую минуту мучений Зенобии, ты еще будешь умолять меня сократить тебе жизнь!

Тут глаза художника закатились, и он мешком осел на пол. Король, не удержавшись, пнул бесчувственное тело ногой.

— Принесите воды да окатите его хорошенько, мы не договорили, — бросил он стражникам. Собственное бессилие угнетало Конана сильнее всего. Брезгливо наблюдая, как захлебнувшийся Иш-ша пытается подняться, он перебирал в уме все возможные варианты спасения Зенобии. Внезапно какая-то новая мысль осенила короля. Он подозвал Малгуина:

— Найдите мне Гардевира. Это Белый маг. Кром его разберет, где он обитает, но мне он нужен как можно быстрее.

На бесстрастном лице начальника стражи ничего не отразилось, но он чуть помедлил. Как любой человек, он предпочитал не связываться с магами, какого бы они ни были цвета. Эта заминка снова вывела короля из себя:

— Я сказал: найти мне Гардевира! — не сдерживаясь, заорал он, в глубине души понимая, что Малгуин ни в чем не виноват.

— Не гоняй понапрасну людей, — тихий голос, как всегда, заставил вздрогнуть всех присутствующих. — Я уже здесь. И я предупреждал тебя.

— О чем?! О чем ты меня предупреждал?! Как я ненавижу эти ваши тайны! — прямо скажем, Гардевир получил не самый радушный прием у короля, который только что хотел его видеть. — Нельзя прийти по-человечески сказать: Конан, береги жену, Иш-ша — не художник, а колдун, вот это я называю предупреждением! А твоими страшными сказками только детей загонять спать!

Маг, склонив седую голову, терпеливо выслушал гневную тираду Конана и, подойдя к лежащему в луже воды человеку, коснулся его рукой. Конан ожидал чего угодно, вплоть до вспышки молнии, но связанный художник только глубоко вздохнул и сел. Глаза у него были ясные, но по-прежнему испуганные.

— Развяжите его, — обратился Гардевир к Малгуину. Оторопевший воин не посмел ослушаться. Конан обратил внимание на странное спокойствие, которое разливалось вокруг в присутствии мага. В другое время начальник королевской стражи рассмеялся бы в лицо любому, посмевшему что-то ему приказать. Сейчас же он просто подошел и легким взмахом ножа перерезал веревки на руках Иш-ши. Куда-то улетучился весь гнев самого киммерийца, исчезла гримаса ненависти, стягивавшая лицо. Внутри остались лишь обида да тоскливое недоумение: «За что?»

— Отпусти этого человека, он невиновен. — Старик поднял на короля свои глубокие печальные глаза.

— Ну уж нет! — борясь с самим собой, возразил Конан. — Он колдун. Зенобия сама слышала, как он говорил: «конец красоте…», разве это не доказательство? Он ответит за свое злодейство!

— Никто не в ответе за чужие грехи. Иш-ша очень хороший мастер. Для него законченная картина уже не интересна, красота для него — в работе, он говорил не о твоей жене, а о своей картине. Он нарисовал портрет. И только. Заколдовал ее кто-то другой.

— Кто? Ты знаешь?

— Пока нет. — Гардевир задумчиво посмотрел поверх головы короля. — Но если бы я не знал совершенно точно, что Панора мертва, я бы сказал, что это ее рук дело. Перед тем, как это случилось, Зенобия собиралась купаться?

— Да.

— Вода показалась ей странной? — Конан кивнул. — А потом вдруг…

— Ей очень плохо, — перебил волшебника король, которому вовсе не хотелось при людях обсуждать то, во что превратилась его жена. — Но почему ты так уверен, что это сделал не он? — кивнул Конан в сторону художника.

— Потому что такие вещи под силу только магам, — терпеливо, как ребенку, объяснил Гардевир, — а это — просто человек. — Он ласково положил Иш-ше руку на голову. — Хотя и очень талантливый.

— Но ведь его могли просто использовать.

— Нет. Я чувствую, здесь дело не вкартине. Это простое совпадение.

— Так в чем же дело? — горячий темперамент киммерийца не мог выдерживать долгих объяснений, он требовал немедленных действий. — Что ты думаешь об этом? Что мне делать?

Гардевир помрачнел, всем показалось, что даже в зале стало темнее.

— Боюсь, время моего безделия кончилось. Все говорит о том, что Демон океана Од\'О снова напоминает о себе. Но ему нужен не я.

— Кто же? — Конан шагнул к волшебнику, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Два слова, как приговор, упали к его ногам:

— Ты, Конан.

Яркая вспышка на мгновение ослепила и заставила зажмуриться стоящих вокруг людей и самого короля. Лишь Гардевир, не отрывая глаз, обреченно смотрел, как превратившаяся в голубое пламя вода охватила все еще сидевшего на полу художника. С быстротой, недоступной обыкновенному огню, человек, не успев даже вскрикнуть, превратился в кучку пепла.

— Он подтвердил мои слова, — произнес маг, обводя взглядом онемевших от ужаса людей и остановившись на портрете прекрасной женщины с цветами в руках, с улыбкой глядевшей на всех со стены.

Глава 7

Ты не пойдешь со мной? — спрашивал Конан Гардевира, стоя у дверей покоев королевы. После нескольких часов горячих споров маг, употребив, казалось, все свое красноречие, убедил короля идти к демону Океана.

— Нет. Я — плохой попутчик. Од\'О слишком зол на меня, рядом со мной тебя будут преследовать только неудачи. К тому же не забывай, кто-то должен остаться рядом с Зенобией. Женщины могут быть очень сильными, если борются за кого-то близкого. На себя у нее может просто не хватить сил. Ты уходишь, оставляя ей только надежду. Я побуду рядом. Это единственное, что я могу для тебя сделать.

— Скажи хотя бы, куда идти? Где живет это порождение медузы?

Гардевир поморщился:

— Выбирай выражения, не ссорься с Демоном раньше времени.

— Не ссориться?! — Конан сжал кулаки. — Да я к этой гнилой пиявке не на пирушку собираюсь! Ты что, боишься его?

— Боюсь, — виновато признался маг. — Он очень силен. А насчет дороги — если уж ты так нужен Од\'О, не заблудишься, любая вода подскажет. Спускайся вниз по Хороту, садись в Мессантии на корабль, дальше не знаю…

— Не пойму, зачем мне куда-то плыть? Если ему надо, пусть сам приходит, поговорим, — проворчал Конан.

— Я не знаю, — ответил Гардевир. — Но у тебя, надеюсь, нет сомнений в моей честности и в моих добрых намерениях?

— Да нет, но бросать все и плыть одному в пасть какой-то морской твари?