КОНАН БРОСАЕТ ВЫЗОВ

 * * *

РОБЕРТ И. ГОВАРД (1906-1936), создатель Конана, родился в Пистере, штат Техас, и провел большую часть своей жизни в Кросс-Плэйнс, на пересеченных равнинах в центре Техаса. В течение своей короткой жизни, которая оборвалась самоубийством в возрасте 30 лет, Говард выпустил большой том популярной беллетристики на темы: спорт, детективные истории, вестерн, исторические и приключенческие повести, научная фантастика, рассказы о сверхъестественных силах, а также о привидениях. Большое место в его творчестве занимает фэнтези. Рассказы о Конане были наиболее популярными среди нескольких серий его героической фантастики. Восемнадцать из них были опубликованы еще при жизни Говарда, восемь других были обнаружены среди его бумаг в период с 1950 года. Незавершенные рассказы были закончены моим коллегой Лином Картером и мною.

К тому же в начале 50-х годов я переписал четыре неопубликованные рукописи Говарда на темы восточных приключений со средневековыми и современными сюжетами и превратил их в рассказы о Конане, изменив имена, избавившись от анахронизмов и введя сверхъестественные элементы. Это оказалось довольно простым делом, поскольку герои Говарда скроены во многом на один манер, и в конечном итоге рассказы на три четверти или четыре пятых представляют творения Говарда.

Среди них «Огненный нож» — самый длинный. Вначале Говард написал его в 1934 году как новеллу в 42 000 слов о приключениях в современном Афга-нистане и назвал ее «Смерть от Трех Лезвий», Героем был Фрэнсис Гордон — один из вымышленных Говардом мускулистых и скандальных ирландских авантюристов, который был главным действующим лицом нескольких опубликованных рассказов, посвященных восточным приключениям. Кредо героя в «Смерти от Трех Лезвий» — это современное воплощение средневекового терроризма. После того как первоначальный вариант остался нераскупленным, Говард в 1935 году сократил его до 24 000 слов, но и этот текст потерпел неудачу, не найдя своего читателя. В рассказе чувствовалось влияние Гарольда Лэма и Тальбота Манди. Предлагаемый вариант в 31 000 слов является переработкой двух оригинальных версий Говарда.

Картер и я написали также несколько стилизаций на основе разрозненных заметок и писем Говарда, дополнив отсутствующие связки в повествовании. Таковы «Черные слезы» в этой книге.

Все эти рассказы принадлежат к жанру «фэнтези», который знатоки называют «героическим», а иногда — «фэнтези меча и колдовства». Такая история переносится в воображаемую древность или средневековье, в далекое будущее или на другую планету, а иногда даже в другое измерение, где наши технологии и волшебства вообще неизвестны. Примерами этого жанра, помимо рассказов о Конане, могут служить «Червь Ауробороса» Э. Р. Эддисона, трилогия Дж. Р. Р. Толки на «Властелин Колец», «Колодец Единорога» Флетчера Прэтта и рассказы Фрица Лейбера о Фафхарде и Сером Мышелове. Истории такого рода, если они хорошо написаны, очень занимательны и позволяют наслаждаться чистым вымыслом на какую угодно тему. Среди нескольких характеров, более крупных, чем реальные, которые кочуют по страницам расска-зов Говарда, Конан-киммериец — его герой из героев.

Конан жил, любил и путешествовал в выдуманном Говардом хайборийском мире около 20 тысяч лет Тому назад — между погружением Атлантиды и началом исторического периода. Огромный варвар — искатель приключений из суровой северной земли Киммерии — в битвах и драках пробивал путь через полмира того времени, переходя вброд реки крови и поражая как обычных, так и сверхъестественных врагов, чтобы наконец стать царем могущественного хайборийского царства Аквилонии.

Прибыв в царство Замора (см. карту) неопытным, неуклюжим и необузданным юнцом, Кокан несколько лет вел здесь и в соседних землях рискованную жизнь вора. Устав от этого изнуряющего существования, он записался наемником в армию Турана. В течение следующих двух лет он много путешествовал и преуспел в стрельбе из лука и верховой езде.

В результате ссоры из-за женщины со старшим офицером Конан вынужден был бежать из Турана. После неудачной попытки найти сокровища в Заморе и краткого визита на свою киммерийскую родину он остановился на карьере наемного солдата в хайборийских царствах. Обстоятельства — как всегда неотвратимые и непредсказуемые — превратили его в пирата, промышляющего на побережье Кофа в содружестве с шемитской пираткой Белит и бандой кровожадных корсаров. После смерти Белит он стал вождем черного клана, затем служил наемником в Шеме и в землях самых южных хайборийских народов.

Еще позже Конан объявился как вожак Козаков — орды разбойников, которые скитались в степях между хайборийскими землями и Тураном. Кроме того, он был предводителем пиратского судна на обширном внутреннем море Вилайет.

В бытность свою капитаном королевской стражи при королеве Хаурана Тарамис, Конан был схвачен врагами королевы, которые распяли его. Когда гриф спустился, чтобы выклевать ему глаза, Конан исхит-рился откусить голову птице. Где вы найдете более крутого героя?



 Бьёрн Ниберг, Лайон Спрэг де Камп

МСТИТЕЛЬ 

 Пролог

Целых два месяца после битвы у города Танасул — битвы, где были разгромлены вторгшиеся в Аквилонию немедийцы и их союзник, чародей Ксальтотун, — Конан трудился без сна и без отдыха, приводя в порядок свое королевство, залечивая раны, нанесенные стране захватчиками, а также принимая от Немедии оговоренное возмещение убытков.

Потом Конан засобирался в Немедию сам. Ему предстояло вернуть на родину плененного короля Тараска и забрать к себе в Аквилонию девушку по имени Зенобия — ту самую, что спасла ему жизнь, когда он  был брошен в дворцовые подземелья Бельверуса, немедийской столицы. Перед тем как ехать за нею, Конан тактично распустил свой гарем. По отношению к женщинам он всегда вел себя благородно: прощаясь с прекрасными наложницами, он первым долгом каждой подыскал мужа или иного защитника и опекуна.

Поездка в Бельверус и обратно превратилась в триумфальное шествие, не омраченное ни единой случайностью. Вернувшись в Тарантию, Конан отпраздновал свою свадьбу с Зенобией со всем блеском и пышностью, на которую только было способно богатое древнее королевство.

Последующие несколько месяцев пролетели для Конана незаметно — так поглотили его государственные дела и обретенное наконец семейное счастье. Хорошо знавшим Конана оставалось лишь удивляться: сорокашестилетний король сделался однолюбом и даже кое в чем слушался жену. Впрочем, своенравный киммериец всегда был непредсказуем.

Однако потом произошло непредвиденное...

* * * 

«...Знай же, о принц: варвар Конан наконец достиг высшей славы и власти, сделавшись королем Аквилонии — сверкающей жемчужины зеленого Запада, с ее доблестной знатью, стойкими воинами, отважными стражами границ и прекрасными женщинами. Но темные, жуткие силы по-прежнему усердно трудились, пытаясь поколебать трон Конана и сокрушить его будущность. Ибо в ту самую ночь, когда вся Тарантия весело пировала, празднуя мирную годовщину победы над Валерием, Амальриком, Тараском и волшебником Ксальтотуном — в ту самую ночь кошмарная крылатая тварь схватила Зенобию, молодую жену короля, и унесла ее далеко на восток. Без промедления отправился Конан на поиски похищенной подруги. Он поехал один, полагая, что путешествовать одному, и притом инкогнито, сподручнее, нежели во главе войска...» Немедийская хроника.




...Густая тьма царила меж каменных стен. Тонкие длинные свечи, горевшие в железных скобах, тщетно силились ее разогнать. Посреди зловещего покоя стоял ничем не украшенный стол, а за ним сидел некто в широкой мантии с капюшоном — некто едва различимый в окружающей мгле. Он был не один, но того, с кем он, казалось, молча беседовал, взгляд различал еще с большим трудом — просто неясная тень, скорчившаяся в темном углу...

А потом по комнате пронесся вихрь, словно бы поднятый взмахом огромных крыл. Заметалось пламя свечей — и сидевший за столом остался в одиночестве...

 1. КРЫЛЬЯ В НОЧИ

Неприступные стены королевского дворца в Тарантии чеканным силуэтом выделялись на темнеющем небе. По бастионам взад и вперед прохаживались часовые — каждый с мечом у бедра и с алебардой, вскинутой на плечо. Впрочем, сегодня никто особо не нуждался в их бдительности. Подъемный мост был опущен, а решетки ворот —  подняты. Во дворец съезжались гости — нарядные рыцари и дворяне со своими дамами.

Острый глаз тотчас выделил бы Просперо — полководца короля Конана и его правую руку. Просперо шел неторопливой походкой, разодетый в малиновый бархат с золотыми леопардами Пойтайнии, вышитыми на груди. На ногах его красовались высокие сапоги из великолепной кожи, выделанной в Кордаве. Был там и Паллантид, командир Черных Драконов, не успевший снять легкой кольчуги. Вот показался Троцеро, наследный граф Пойтайнии, прямой и страстный по-юному, несмотря на серебряную седину в волосах. Пришли графы Манары и Кутена, бароны Лора и Имируса и еще многие, и каждый вел под руку красавицу в шелках и атласе, а слуги едва поспевали убирать прочь носилки и золоченые колесницы, доставившие вельмож.

В Аквилонии царил мир. Вот уже более года прошло с той поры, как немедийский король, оживив ахеронского чародея Ксальтотуна, попытался отнять у Конана его королевство и корону, которую за несколько лет перед тем киммериец сорвал с окровавленной головы тирана Нумедида, павшего от его руки прямо на троне.

Тогда, год назад, немедийцы потерпели полное поражение. С них взыскали немалый выкуп, заставив возместить причиненный Аквилонии ущерб, а иссохшая мумия Ксальтотуна унеслась на таинственной колеснице обратно в неведомое логово мрака. Власть короля Конана крепла день ото дня, ибо правил он мудро и справедливо, и народ отвечал ему преданностью и любовью. Единственным источником беспокойства были непрекращающиеся набеги пиктов на западной границе. Однако пиктов сдерживали закаленные войска, стоявшие на Громовой реке.

Сегодня Тарантия праздновала и веселилась. Сотни факелов, укрепленных рядами, озаряли дворцовые ворота. Многоцветные туранские ковры укрыли грубые каменные плиты двора. Нарядные слуги опрометью носились туда-сюда, направляемые и подгоняемые окликами дворецких. Король Конан давал бал в честь своей супруги Зенобии, некогда рабыни из сераля короля Немедии. Когда плененный Конан был брошен в подземные темницы Бельверуса, она помогла ему бежать — и за то удостоилась величайшей чести, которая только могла достаться женщине в западных странах: Конан сделал ее королевой Аквилонии, самой могущественной державы западнее Турана.

От взоров гостей не укрылось пылкое чувство, связывавшее венценосных супругов. Выражение лиц, жесты, взгляды — все было достаточно красноречиво. Казалось даже, Конан вот-вот отбросит лицемерную сдержанность, предписываемую цивилизацией, и, подчинившись зову своей варварской крови, могучими руками прижмет к сердцу милую королеву. Но нет — он стоял на расстоянии вытянутой руки от нее, отвечая на поклоны и реверансы гостей. Делал он это с изяществом, которое каза-лось врожденным, но которое он на самом деле усвоил совсем недавно.

Время от времени король поглядывал на дальнюю стену: туда, где было развешано множество замечательного оружия — мечей, копий, боевых топоров, палиц и дротиков. Король рад был видеть своих подданных, занятых мирным трудом, но варвар в нем тосковал по льющейся крови, по хрусту вражеских лат и костей под ударом меча. Сегодня, конечно, подобные мысли были совсем ни к чему. Конан отвел глаза от оружия и любезно кивнул прелестной графине, склонившейся перед ним.

Множество прекрасных женщин съехалось в ту ночь во дворец. Любой ценитель поневоле призадумался бы, доведись ему избирать красивейшую, — во всяком случае, среди приглашенных. Ибо с молодой королевой не мог сравниться никто. Облегающее, с глубоким вырезом платье подчеркивало совершенство ее тела; серебряный обруч едва удерживал массу роскошных, волнистых черных волос. Но всего более красили королеву врожденное благородство и доброта, которыми лучилось ее лицо, — качества, столь редкие в те времена.

Но если мужчины единодушно считали, что королю повезло, то и у женщин было не меньше причин завидовать королеве Зенобии. Одетый в простую черную рубаху, черные штаны и мягкие черные сапоги, Конан невольно приковывал к себе взгляд. Золотой лев Аквилонии сверкал на его груди. Кроме льва, единственным украшением был тонкий золотой обруч, поблескивавший в его черной гриве, подстриженной чуть выше бровей. И довольно было один раз взглянуть на могучий разворот его мускулистых плеч, на узкие бедра и наделенные тигриной силой ноги, чтобы понять — этот человек родился не для цивилизованной жизни.

Однако самой поразительной чертой Конана были его глаза, горевшие голубым огнем на темном, покрытом шрамами лице. Непостижимые глаза, чью загадочную глубину никто не пытался измерить. Эти глаза видели такое, что и присниться не могло веселым гостям; им случалось смотреть на поля битв, усеянные изуродованными телами, на палубы кораблей, залитые потоками крови, на дикарские казни и тайные обряды у алтарей чудовищных божеств. А руки короля в свое время сжимали и меч западных стран, и кривую зуагирскую саблю, и жайбарский нож, и туранский ятаган, и топор жителей леса — и с неизменным искусством и разрушительной мощью обрушивали это оружие равно на людей всех мыслимых рас и на нечеловеческие существа — темные порождения неназываемых царств. Да, поистине тонок был налет цивилизованности, укрывавший эту душу варвара!

И вот бал начался. Король Конан самолично открыл его, уверенно ведя свою королеву сквозь лабиринт сложных па аквилонского менуэта. Правду сказать, танцором Конан был очень неопытным, но первобытное чувство ритма помогло ему легко схватить мелодию и весьма преуспеть после считанных уроков, торопливо преподанных ему на той неделе взмокшим от усердия придворным церемониймейстером... Толпа нарядных гостей по очереди последовала примеру царственной четы. Вскоре разноцветные пары весело закружились по всему залу с его мозаичным полом, искрившимся в теплом сиянии множества свечей.

И никто не заметил легкого сквозняка, от которого чуть встрепенулось пламя на фитильках в одном-единственном канделябре. Никто не заметил светящихся глаз, окинувших танцующую толпу жадным и злобным взором из темной ниши окна. Между тем этот взгляд остановился на тоненькой фигурке в серебряном платье, которую король бережно держал в кольце своих рук. Еле слышный злорадный смешок раздался во тьме, и глаза исчезли. Тихо-тихо сомкнулись створки окна.

Но вот в конце зала пропел огромный бронзовый гонг, знаменуя перерыв в танцах. Разгоряченные гости потянулись к столам освежиться туранским шербетом и вином, выдержанным во льду.

— Я совсем запыхалась, Конан, — пожаловалась королева. — Пойду, вздохну свежим воздухом!

И направилась к дверям, настежь распахнутым на широкий балкон. Король двинулся было следом, но тотчас попал в окружение дам и вынужден был задержаться. Пользуясь случаем, прекрасные гостьи засыпали Конана вопросами о его прежней жизни:

— Правду ли говорят, ваше величество, будто вы некогда были вождем диких орд в сказочном Гулистане, что в Химелийских горах?

— А верно ли, что это вы дерзким ударом спасли королевство Хауран от шемитских грабителей наемника Констанция?

— Государь, вы в самом деле были пиратом?

Вопросы так и сыпались. Конан отвечал уклончиво и кратко. Недреманный инстинкт варвара смутно предостерегал его, подталкивая вслед за Зенобией на балкон. Ему следовало защищать ее — хотя, если подумать, какая опасность могла угрожать его возлюбленной супруге здесь, в его столице, в его собственном замке, в окружении друзей и сотен верных солдат?

И все же он чувствовал беспокойство. Некое смущение в крови, говорившее о близкой опасности и неминуемом роке. Он решил довериться этому животному инстинкту и стал пробираться к балконным дверям, невзирая на мольбы и упреки прекрасных слушательниц.

Проталкиваясь вперед (чуть более бесцеремонно, нежели пристало монарху), Конан разглядел наконец серебряную фигурку Зенобии. Она стояла к нему спиной, легкий, прохладный ветерок шевелил ее волосы. Король вздохнул с облегчением. Похоже, на сей раз обостренный нюх на опасность сыграл с ним шутку. Тем не менее, он продолжал идти вперед, к ней.

И вдруг тонкий силуэт королевы исчез, окутанный мраком. Зловещая черная пелена распростерлась над головами гостей; накрашенные женские губки и мужские бородатые рты с равным ужасом зашептали тайные, оберегающие слова. Ледяное дыхание Судьбы коснулось собравшихся. Земля под ногами содрогнулась от громового раската. Отчаянно вскрикнула королева...

В воцарившейся тьме Конан пантерой метнулся к балконной двери, расшвыривая с дороги знатных гостей и уставленные яствами столы. Снова послышался крик: он удалялся, как будто неведомая сила несла Зенобию прочь. Король добрался до балкона и обнаружил, что там было пусто...

Конан окинул взглядом неприступные стены дворца. Никого и ничего! Тогда он поднял голову вверх... и вот, высоко-высоко в лунном свете мелькнула жуткая тень, кошмарное крылатое существо, отдаленно похожее на человека. Оно держало в когтях серебристую звездочку — его жену и подругу. Несколько взмахов могучих перепончатых крыл, и тварь превратилась в точку у восточного горизонта...

Какое-то мгновение Конан стоял неподвижно, точно статуя из вороненой стали. Жили только глаза, и в них билась ледяная ярость и безысходное отчаяние. И когда он вновь повернулся к гостям, они отшатнулись так, словно он был тем самым чудовищем, что умчало прочь его королеву. Он молча пошел напрямик через зал к выходу. Он налетал на столы и стулья и опрокидывал их, сам не замечая того. Люди перед ним расступались.

У самого выхода он задержался подле увешанной оружием стены и сорвал с нее простой, тяжелый прямой меч, славно послуживший ему во множестве битв. Поднял вверх блестящий клинок и хрипло промолвил:

— Отныне я вам не король! Отныне — и до того часа, пока не вернусь и не привезу назад свою украденную королеву! Какой из меня правитель, если я не способен отстоять собственную жену? Но клянусь Кромом — я разыщу этого похитителя, и он не уйдет от моей мести, хотя бы его с оружием в руках защищали все армии мира!

И, набрав воздуху в грудь, король издал грозный и страшный клич, эхом раскатившийся под сводами зала. Все содрогнулись: казалось, это был заунывный и мрачный крик гибнущих душ. Многие в толпе притихших гостей побледнели, охваченные суеверным ужасом...

Король вышел из зала.

Просперо вышел следом за Конаном. Троцеро на миг задержался, обводя взглядом зал, и тоже исчез.

Дрожавшая пойтайнийская графиня первая набралась смелости произнести вслух вопрос, которым про себя задавались многие вокруг:

— Скажите же, хоть кто-нибудь, что за ужасный клич здесь прозвучал? У меня так прямо кровь в жилах застыла! Мне казалось, черный рок готов был свершиться над моей головой! Поистине, так кричат мстящие души, что возвращаются из Темной Страны и носятся над бесплодными пустошами в поисках жертв...

И седовласый граф Роман, ветеран пограничных войск, ответил:

— Вы почти угадали, любезная госпожа. Это был болевой клич киммерийских племен. Но он звучит лишь тогда, когда воины бросаются в битву, не заботясь о сохранении жизни и помышляя только об одном — убить врага... — Он помолчал и добавил: — Я всего один раз слышал его прежде. Это было во время кровавого штурма Венариума, когда, невзирая на ливень наших стрел, черноволосые варвары кинулись на стены и зарубили всех... всех...

Мертвая тишина сопроводила эти слова.

* * *

— Нет, Просперо! Я сказал: нет! — Тяжелый кулак Конана с грохотом обрушился на стол. — Я поеду один. Отправить вооруженные легионы за пределы страны — значит наверняка разжечь алчность какого-нибудь затаившегося врага. Думаешь, Тараск позабыл трепку, которую мы ему задали? Да и Коф с Офиром, как всегда, ненадежны. Вот почему я поеду не как Конан, король

Аквилонии, окруженный блестящей свитой рыцарей и солдат. Я буду просто Конаном-киммерийцем, обычным искателем приключений.

— Но, Конан, — сказал Просперо с дружеской простотой, что давно уже установилась между ним и королем, — мы не можем позволить тебе рисковать жизнью в подобном предприятии. Как бы не вышло так, что ты... не доберешься до цели. Если же за твоей спиной будут пойтайнийские рыцари — никто не посмеет встать у тебя на пути. Позволь нам сопровождать тебя!

Угрюмые глаза Конана благодарно потеплели, но он отрицательно мотнул головой:

— Нет, дружище. Похоже, мне суждено одному вызволять мою королеву, и даже от верных рыцарей толку будет немного. Вот что: возглавь-ка в мое отсутствие армию, а Троцеро пусть правит страной. И если я не вернусь через два года — выбирайте себе нового короля!

Он снял с головы тонкий золотой ободок и положил его на дубовый стол. И некоторое время молча стоял, сдвинув брови в тяжком раздумьи.

Троцеро и Просперо не пытались нарушить молчание. Они давно привыкли к тому, что мысль Конана подчас летела странными путями. Разум варвара, не испорченный цивилизованной жизнью, порой устремлялся в глубины, неведомые обыкновенному рассудку. Да, перед ними стоял не просто король, чью подругу вырвали из его объятий темные, зловещие силы. Конан не тратился на крик и пустые угрозы, но в потаенной глубине его сердца ждала своего часа ужасная месть...

Наконец он расправил широкие плечи и заговорил:

— Коня, Просперо! Коня и обмундирование простого наемника! Я отправлюсь немедля.

— Куда хоть? — спросил полководец.

— К чародею Пелиасу из Кофа. Он теперь живет в Хорайе, в городе Ханарии. Я не очень-то жалую колдунов и предпочитаю обходиться без их помощи, но, чувствую, придется-таки с ним посоветоваться. Сдается мне, в нынешнем происшествии замешана черная магия. Летучая тварь, утащившая Зенобию, не была похожа ни на одну из земных птиц!

* * *

...Они и не подозревали, что все это время за тяжелой дубовой дверью, плотно приложив к ней ухо, стоял некий человек. При этих словах по его лицу зазмеилась улыбка. Торопливо оглядевшись, он скрылся за плотной занавесью в одной из ниш в стене коридора. Он слышал, как растворилась дверь. Конан и его друзья прошли мимо, их шаги постепенно стихли на лестнице.

Шпион терпеливо дождался, пока вновь не станет совсем тихо. Лишь тогда, оглядываясь налево и направо, он выбрался из своего тайника. Костюм дворцового слуги помог ему пересечь двор под равнодушными взглядами стражей. Вот он скрылся в помещении для слуг и вновь вышел наружу, кутаясь от ночного холода в толстый шерстяной плащ. Он назвал привратнику пароль, и ему было позволено выйти. Путь его лежал в западную часть города.

Никто не следил за ним. В боковых улочках и переулках было темно, как в дымоходе. Луна, подернутая облаками, едва рассеивала кромешную темень. Стражники в остроконечных шлемах и с алебардами на плечах прохаживались парами, переговариваясь вполголоса. Блудницы высовывались из окошек, призывно окликая одинокого пешехода. Иные были красивы и старались подчеркнуть свою красоту откровенными вырезами и прозрачными шелками нарядов. У других были изможденные, усталые лица, густо покрытые пудрой и гирканскими румянами. Путник спешил мимо, не обращая на них внимания и не сворачивая со своего пути.

Наконец он подошел к богатому дому, стоявшему посреди сада, похожего больше на парк. Высокая стена окружала его; в одном месте зияла дверная ниша. Человек четырежды постучал. Дверь отворил темнокожий плечистый стигиец в белых одеждах. Они шепнули друг другу несколько слов, после чего тот, что был одет дворцовым слугой, торопливо пошел по дорожке к дому, окна которого были темны — все, кроме одного.

Этот дом принадлежал явно не уроженцу Аквилонии. Стены были украшены пышными коврами и многочисленными картинами, но все это убранство не имело ничего общего с западной цивилизацией. Картины изображали в основном высокие купола мраморных храмов, белые зиккураты и людей в тюрбанах, вооруженных кривыми клинками и одетых в просторные одеяния из атласа и шелка, затканные золотом и серебром. Овальные столики с инкрустацией, диваны, затянутые алыми и зелеными шелками, золотые вазы, полные заморских цветов, — все вместе безошибочно говорило об экзотическом и роскошном Востоке.

На одном из диванов возлежал крупный багроволицый мужчина, потягивавший вино из отделанного драгоценными камнями кубка. Он небрежно кивнул в ответ на «салам» дворцового слуги.

— Что привело тебя сюда, Маринус? — Голос прозвучал томно, и вместе с тем в нем слышались резкие нотки. — Или ты был недостаточно занят, исполняя мое задание на королевском балу? Ведь он должен был длиться до самого утра, если, конечно, Конан не надумал внезапно отменить все... что ж, от варвара вполне можно этого ожидать... Так что же случилось?

И вновь отхлебнул вина, впиваясь в Маринуса пристальным взглядом.

— Повелитель мой Гайдар Чен! — ответствовал тот. — Аквилонскую королеву утащило немыслимое чудовище, которое схватило ее и взмыло с нею в небеса! Король принял решение нынче же ночью ехать на поиски, и притом в одиночку. Конечно, первым долгом он желает вызнать хоть что-то о том, откуда прилетел похититель. Он вознамерился посетить с этой целью ко-фийского волшебника — Пелиаса из Ханарии.

— Клянусь Эрликом! Вот это новости! — Гайдар Чен вскочил на ноги, глаза его загорелись. — Пятеро моих отравителей кормят стервятников на виселицах Холма Казней, ибо проклятые Черные Драконы действительно неподкупны. Но теперь — теперь Конан будет один! Один в чужих странах!

Он хлопнул в ладоши. Бесшумно появился стигиец и замер, ожидая приказа, смуглое лицо его было непроницаемо и бесстрастно. Гайдар Чен сказал:

— Конан, король Аквилонии, отправляется в далекое путешествие. Он едет один, одетый обыкновенным наемником. Первым долгом он держит путь в город Ханарию, что в Хорайе, думая обратиться за помощью к колдуну Пелиасу. Скачи же к Бараккусу, что стоит лагерем на реке Йивге. Вели ему взять верных людей — столько, сколько понадобится, — и убить Конана в Ханарии. Киммериец не должен добраться до Пелиаса! Если этот некромант, да будет он проклят вовеки, возьмется ему помогать... как бы он не стер с лица земли всех наших людей простым взмахом руки!..

В мрачных глазах стигийца вспыхнул огонь, обычно неподвижные черты исказились в жуткой ухмылке.

— О, я хорошо знаю Конана!.. — пробормотал он зловеще. — С тех самых пор, как у границ Хорайи он смешал с пылью войско принца Кутамуна. Я был одним из немногих, кто спасся тогда, но потом меня схватили работорговцы Кофа и продали — меня, благороднорожденного, привычного к войне и охоте! Я долго вынашивал эту месть!.. О боги, сделайте так, чтобы мне довелось самому убить киммерийца!.. — Его рука легла на рукоять длинного кинжала. — Я еду тотчас же, повелитель! Он низко поклонился и вышел.

Гайдар Чен уселся за богато инкрустированный столик розового дерева. Вынул из ящичка золотое перо и пергамент и принялся писать:

«Королю Ездигеру, властелину Турана и всей Восточной Империи. Гайдар Чен, твой верный слуга, рад приветствовать тебя, о король. Конан-киммериец, казак и пират, в одиночестве отправился в Ханарию. Я распорядился убить его там. Как только это будет исполнено, я немедля пришлю тебе его голову. Если же некое чудо все-таки сохранит ему жизнь, дальнейший его путь, вероятно, проляжет непосредственно через туранские земли. Писано в Год Коня, в третий день Золотого Месяца...»

Присыпав чернила песком, туранец поднялся и вручил пергамент Маринусу, успевшему развалиться в кресле поодаль.

— Выезжай немедля, — отрывисто приказал Гайдар Чен. — Скачи на восток. Мои слуги дадут тебе оружие и коня. Доставишь это письмо в Аграпур и отдашь лично королю Ездигеру. Немалая награда ждет нас обоих. Спеши!

Когда за Маринусом закрылась дверь, Гайдар Чен опустился на диван и вновь потянулся к кубку с вином. Довольная улыбка блуждала по его лицу...

 2. КОЛЬЦО РАХАМОНА

Испепеляющее послеполуденное солнце хлестало пустыню огненными бичами. Далекие пальмовые рощи дрожали и плыли в раскаленной мгле. Стаи стервятников казались гроздьями спелых черных плодов в зелени крон. Бесконечные пространства желтых песков простирались, сколько хватал глаз. Иссушенные плоские равнины сменялись волнами дюн...

Одинокий всадник остановил коня в тени пальм, окружавших оазис. На нем был снежно-белый халат жителя пустыни, но черты лица явственно говорили о том, что этот человек принадлежал не Востоку. Он внимательно глядел вдаль из-под руки, приставив к глазам широкую, сильную, бугристую от шрамов ладонь. Кожа всадника казалась почти бурой, но это была не природная смуглость зуагира: лицо его отливало красноватой бронзой пропеченного солнцем выходца с Запада. Глаза же горели неукротимым голубым огнем — глубокие, загадочные глаза. В распахнувшемся рукаве поблескивал металл: просторное одеяние странника скрывало кольчугу.

А на боку висел длинный прямой меч в простых кожаных ножнах.

Конан ехал быстро и проделал уже немалый путь. Ничто не могло удержать его. Он загнал четырех лошадей, пока добрался до Кофа. Достигнув наконец границы пустынь, занимавших восточную оконечность этого королевства, он дал себе короткую передышку в нищей захолустной деревушке, покупая халат и съестные припасы в дорогу. До сих пор никто не вставал у него на пути. Лишь нечесаные головы высовывались из дверей, изумленно провожая взглядами стремительного всадника, а вооруженные стражники задумчиво почесывали в бородах, размышляя, куда бы это мог торопиться одинокий наемник...

Немногие в королевстве Коф сумели бы опознать Конана, короля Аквилонии: аквилонцы и жители Кофа враждовали друг с другом и, как следствие, довольно редко общались.

Зоркие глаза Конана обшаривали горизонт. Жаркий воздух волнами наплывал из пустыни, но все-таки он разглядел вдалеке неясные очертания высоких куполов и зубчатых стен. Похоже, это и была Ханария — город в королевстве Хорайя. В этом городе он разыщет чародея Пелиаса и попросит его помочь найти свою похищенную королеву. У него были веские причины надеяться, что Пелиас ему не откажет. Пять лет назад, когда волшебник томился в подземельях Алой цитадели, в плену у своего врага Тзота-ланти, Конан повстречал его там и выручил из беды.

Конан коснулся шпорами боков вороного жеребца, посылая его вперед, к далеким башням.

— Кром! — пробормотал он. — Надеюсь, Пелиас нынче в здравом рассудке! Чего доброго, насосался вина и валяется на своем золотом диване, наплевав на весь белый свет. Но даже если так — клянусь Бадб, уж я его разыщу!

Пестрая толпа кружилась и перетекала по узким улочкам Ханарии и по мощеной рыночной площади. Кого там только не было! Зуагиры с северо-востока, из разбросанных по пустыне крохотных деревушек; развязные наемники с жадными глазами, не снимающие руки с рукояти меча; крикливые лотошники, нахваливающие свой товар; блудницы с накрашенными лицами, в пестрых юбчонках... цветистое, живописное зрелище!

Время от времени толпу раздвигали в стороны вооруженные слуги какого-нибудь богатого вельможи, восседающего в благоухающем паланкине, водруженном на лоснящиеся черные плечи мускулистых кушитских рабов. А то отряд стражников выезжал из казарм — цокали копыта скакунов, лязгала сбруя, развевались конские хвосты плюмажей...

Дородный Крассид, капитан стражи Западных ворот, гладил седеющую бороду и знай ворчал про себя. В город нередко заглядывали чужестранцы, но таких необычных, как те, что явились сегодня, он, кажется, еще не видал. Вскоре после полудня в туче песчаной пыли из пустыни нагрянул отряд в семь человек. Предводитель был худощавым малым, чем-то смахивавшим на хищного зверя; под редкими усами виднелись плотно сжатые тонкие губы. Он был вооружен на манер рыцарей Запада, но кираса и шлем были гладкими, без герба. Бок о бок с ним ехал на черном коне здоровенный стигиец в просторном халате. Единственным видимым оружием его был тяжелый боевой лук.

Остальные пятеро были отменно вооружены: каждый вез у пояса меч и кинжал, в руках покачивались длинные пики. На вид — дерзкие негодяи, с одинаковой легкостью способные прижать в углу девушку или перерезать кому-нибудь глотку.

Ханарийская городская стража предпочитала не задерживать чужестранцев без веских на то причин. Восток и Запад встречались и смешивались здесь, торгуя и обмениваясь сплетнями. И тем не менее, Крассид напряженно следил взглядом за этой семеркой, удалявшейся по направлению к северному кварталу, пока они не скрылись среди дымных таверн и не стих лай уличных дворняжек, мчавшихся следом.

Остаток дня прошел спокойно, но под вечер поток странноватых чужеземцев, казалось, возобновился. С последними лучами солнца у ворот, уже запертых на ночь, остановил коня рослый всадник в бурнусе и потребовал, чтобы его впустили.

Крассид, вызванный к воротам одним из дежурных стражников, явился как раз вовремя, чтобы услышать, как второй стражник кричал вниз:

— Чего тебе здесь надо, бродяга? Мы не впускаем после заката никаких чужаков, которые, того гляди, примутся резать нам глотки и обижать наших женщин! Назови-ка свое имя и скажи, куда едешь, пока не оказался в цепях!

Незнакомец смерил стражника ледяным взглядом голубых глаз, сверкнувших из-под головного платка жителя пустыни.

— Вот что, дружище, — проговорил он с варварским акцентом. — Мне случалось убивать людей и за меньшие оскорбления. А ну живо отопри ворота — не то, клянусь Кромом, я вернусь с войском и разграблю к дьяволам весь этот свинарник!

— Ну, ну, потише, — вмешался Крассид и отпихнул стражника в сторону. — Пошел вон отсюда, недоносок: я еще поучу тебя, как разговаривать с чужестранцами... — И обратился к всаднику: — Послушай, господин! Ты сам понимаешь, нам в Ханарии вовсе ни к чему забияки. Час уже поздний; если хочешь, чтобы я отпер ворота, будь добр назваться и объяснить, по какому ты делу.

— Зови меня Арусом, — буркнул приезжий. — Я хочу повидаться с волшебником Пелиасом.

— Впустите его, — велел Крассид. Заскрипели тяжелые засовы, двое стражников что было сил налегли на бронзовые рукояти, и одна из створок ворот медленно отошла. Приезжий пустил коня легким галопом и удалился опять-таки в сторону северного квартала, даже взглядом не удостоив привратников. Когда цокот копыт его жеребца постепенно затих, молодой стражник обратился к своему капитану, с трудом сдерживая обиду и гнев:

— С какой стати впускать в город всякого наглеца, ведущего себя так, будто это он здесь правит! По мне — всадить бы ему стрелу между ребрами, и добро!

Крассид спрятал в бороде улыбку:

— Быть может, годы добавят тебе разума, сынок... хотя лично я не особенно на это надеюсь. Неужели ты не слыхал о том, как много лет назад военный предводитель одного из городов-государств Шема велел схватить и бросить в тюрьму какого-то северного варвара вроде того, что нынче пожаловал к нам? Так вот, тот малый сбежал, сколотил банду из беззаконных бродяг-зуагиров и вернулся назад, чтобы отомстить. Дикари штурмом взяли город, рубя налево и направо, с важных пленников живьем содрали на городской площади кожу, а затем сожгли все — кроме столба, на котором торчала голова того неразумного предводителя. Я думаю, наш друг сделан из такого же теста... Видишь ли, пока он один, он не доставит нам особых хлопот. А если он замышляет дурное — Пелиас живо разгадает его козни и примет меры, какие надлежит. Ну, дошло наконец?..

Конан хорошо знал, где жил чародей: в башне из золотистого камня у северной оконечности города. И он направил своего коня прямо туда, намереваясь перво-наперво свидеться с Пелиасом, а уж потом позаботиться об ужине и ночлеге. Каковы будут еда и ночлег, его заботило всего менее. Годы цивилизованной жизни не изменили его вкусов и не изнежили тела. Краюха хлеба, кусок мяса да кружка пенистого эля — вот все, что ему требовалось. А постель — если ничего лучшего не подвернется, он отлично выспится и на полу таверны...

Покои Пелиаса славились роскошью, но Конан не имел ни малейшего намерения оставаться у него на ночь. Больно уж много темных и безымянных созданий слонялось в темноте по дому волшебника...

Спереди вдруг послышалась приглушенная ругань, потом жалобный крик. По правую руку с треском растворилась дверь, и на улицу опрометью выскочила девушка. Споткнулась и растянулась в пыли.

Конан натянул поводья. Девчонка была сложена не хуже гурий, что населяют рай приверженцев Эрлика. Конан мигом оценил ее красоту, поскольку простое платьице девушки было изорвано в клочья и мало что прикрывало. Вот она отбросила с лица спутанные пряди иссиня-черных волос и с ужасом оглянулась на захлопнувшуюся дверь. Потом огромные глаза обратились на Конана, неподвижно сидевшего на коне. Испуганным жестом девушка прижала ладони ко рту...

— Что стряслось, малышка? — грубовато спросил киммериец, наклоняясь с седла. — Никак любовник поколотил?

Гибким движением девушка поднялась на ноги.

— Там... два пьяных солдата... хотели меня... обесчестить... Я пришла купить вина для отца, а они и деньги у меня отняли...

— Так, — сказал Конан, соскакивая с седла, и его глаза угрюмо сверкнули. У варвара были свои понятия о чести. В частности, он не выносил мужчин, способных применить к женщине силу. — Вот что, девочка, — продолжал он. — Я думаю, не помешало бы разок-другой дернуть их за бороды. Иди вперед, откроешь мне дверь. Там никого больше нет, кроме них?

Она кивнула, подарив ему взгляд, полный ужаса и надежды, и пошла с ним обратно к таверне. Чуть помедлила в нерешительности — и распахнула дверь. Два широких шага — и Конан оказался внутри. И услышал, как щелкнул дверной замок у него за спиной.

А перед ним... ничего похожего на то, что он ожидал. Никаких пьяных солдат, которых он легко вразумил бы одним кулаком. Прижавшись к стенам, перед ним стояло семеро вооруженных людей, и в руках у них поблескивали наготове мечи и кинжалы. Не теряя даром ни мгновения, они кинулись к Конану. В их глазах горела яростная решимость: убить!..

Цивилизованный человек, пожалуй, замер бы от неожиданности и был бы тотчас заколот. Гиганта киммерийца застать врасплох было трудней. Первобытный нюх на опасность предостерег его еще на пороге, и закаленное тело отреагировало молниеносно.

Вытаскивать громадный меч не было времени: не успеет он его обнажить, как они налетят на него, точно стая волков. Нет, единственный шанс на спасение заключался в стремительной атаке. Любой ценой следовало ошеломить и смутить соперников прежде, чем они успеют взять его в кольцо...

Могучий пинок — и под ноги троим нападавшим полетела скамья. Они грохнулись на пол, послышался лязг металла, сдавленные проклятия. Конан увернулся от свистнувшего над головой клинка. Его тяжелый кулак обрушился врагу прямо в лицо, раздробив кости и отшвырнув его навстречу троим оставшимся.

Пользуясь некоторым замешательством убийц, киммериец вырвался из их кольца. Прыжок, достойный пантеры, — и он подхватил тяжелый дубовый стол и, ощерившись от напряжения, швырнул его во врагов. На пол полетело оружие, выбитое из рук, кто-то завопил от боли. И только теперь, получив короткую передышку, Конан вытащил из ножен длинный меч, одновременно левой рукой выхватывая кинжал.

Он не стал дожидаться, пока они нападут вновь. Вероломная засада привела его в бешенство, кровь варвара клокотала. Багровый туман взвился перед глазами, он хотел лишь одного — убивать! Конан ринулся вперед — один против шестерых уцелевших. Кто-то из негодяев еще стоял на четвереньках, не успев подняться. Ударом ноги Конан проломил ему ребра. Кинжал в левой руке отразил удар второго, между тем как тяжелый меч стремительным взмахом отсек правую руку третьего. Рука вместе с саблей полетела на пол, струей ударила кровь.

Глаза воина остекленели, он скорчился в предсмертной муке, заходясь криком...

Осталось четверо. Они выстроились полукругом и двинулись вперед медленно, осторожно. Рослый вожак, чем-то похожий на волка, сделал ложный выпад и попытался ударить Конана по ногам. Но не вышло: ответным ударом Конан едва не снес ему голову. Вожак спасся лишь тем, что вовремя бросился на пол. Конану хватило мгновения, чтобы узнать его: это был Бараккус, аквилонский вельможа — Конан в свое время выслал его из страны, уличив в сговоре с правителями Офира...

Трое кинулись на него. Чей-то клинок, занесенный в отчаянном ударе, обрушился на его шлем, смяв металл и почти оглушив киммерийца. Перед глазами вспыхнули звезды, но рука сама послала меч вверх: наградой Конану был хриплый, булькающий вопль. Острие кинжала, ударившего его в правый бок, сломалось, не пробив кольчуги, и почти одновременно сабля рассекла ему ле-рю руку.

Торопливо смахнув с лица кровь, Конан заметил, что перед ним оставался всего один враг. Стигиец, чей кинжал сломался о его кольчугу, отскочил прочь и нагнулся к оружию, валявшемуся на полу. А рослый предводитель только еще поднимался на ноги.

Конан шагнул вперед, навстречу противнику... но неожиданно поскользнулся в луже крови и растянулся во всю длину.

Убийца, с которым он собирался сойтись, торжествующе закричал и прыгнул вперед, занося меч. Конан оказал ему достойный прием. Он так лягнул нападавшего, что тот не только промазал, но и свалился прямо на киммерийца, напоровшись на выставленный кинжал.

Отшвырнув безжизненное тело прочь, Конан с кошачьей ловкостью вскочил на ноги, встречая атаку вернувшегося стигийца. Тот ринулся на него без промедления: в глазах темнокожего гиганта бесновалось мрачное пламя, на губах пузырилась пена. Лютая ненависть направила его руку — увернувшись от меча киммерийца, он ухитрился накинуть на клинок врага свой белый плащ, опутав его тяжелыми складками. Подобранный стигийцем нож ударил Конана в бок с такой силой, что звенья кольчуги не выдержали и лопнули. Острие вонзилось в тело, но Конанов кинжал был не менее беспощаден и быстр: мгновение — и он по рукоятку вошел в смуглый торс. Рот стигийца широко раскрылся в немом крике боли. Его кинжал звякнул об пол, а следом, согнувшись вдвое, повалился и он сам.

Конан высвободил свой меч, запутавшийся в плаще стигийца, и направился к предводителю — кажется, единственному, кто еще не был ранен.

— Ну что, Бараккус? — прорычал он. — Я согнал тебя с земли, но ты, я смотрю, вместе с наделом оставил и свою рыцарскую присягу! Надо было сразу снять тебе голову, как только обнаружилась твоя измена. Что ж, придется сделать это теперь!

Конан являл собой жуткое зрелище. По мокрому от пота лицу текла кровь из-под пробитого шлема. Кольчуга на правом боку была прорвана, по одежде расползалось багровое пятно — но в страшных глазах его Бараккус явственно прочел свой приговор. Ему тотчас вспомнились кошмарные россказни о былых деяниях киммерийца. Струсив, Бараккус повернулся и кинулся наутек. Хрипло рассмеявшись, Конан подбросил свой меч, поймал его за лезвие — и метнул, как дротик. Конец меча проломил латы на спине у Бараккуса. Изменник подломился в коленях и рухнул лицом вниз. Меч торчал кверху из его неподвижного тела, по полу растекалась кровь...

Окруженный телами мертвых или потерявших сознание врагов, Конан позволил себе ненадолго расслабиться, но чуткое ухо почти тотчас уловило сзади какой-то звук, и киммериец стремительно обернулся, ожидая нового нападения.

Но это был всего лишь толстяк хозяин, вошедший через заднюю дверь. Он ахнул от ужаса при виде разгрома и горестно заломил пухлые ручки:

— Помилуй, добрый господин, что вы учинили в моем доме? Всюду кровь! И мебель поломана...

Конан в два широких шага оказался перед трактирщиком и ткнул его кинжалом под подбородок, рыча:

— Ты тоже приложил к этому руку, скулящая шавка? Без твоей помощи они не сумели бы устроить засаду!

— Пощади, господин!.. — заплакал хозяин. — Они пригрозили, что перережут мне глотку... Хотя, кажется, лучше бы уж перерезали... Они говорили, что разделаются с тобой тихо и быстро...

Конан дал ему оплеуху, отшвырнувшую трактирщика обратно к двери. Тот едва устоял на ногах, из прокушенной губы закапала кровь.

— Молчи, ничтожество! — слегка остывая, пророкотал киммериец. — Скажи спасибо, что я не вздумал содрать с тебя шкуру вершок за вершком!

—- Да, да, господин... — пролепетал трактирщик, заливаясь слезами от ужаса.

— А теперь, — приказал Конан, — живо принеси бурдючок вина, лучшего, какое у тебя есть. Шевелись, пока не раскроил тебе башку! Да захвати чистого полотна — перевязать эти царапины...

Подстегиваемый страхом расправы, хозяин со всех ног кинулся исполнять его волю. Конан пинком отшвырнул с дороги чье-то мертвое тело и тяжело опустился на лавку. Неожиданная мысль посетила его: а где, собственно, та смазливая девка, с которой все началось? В комнате ее не было...

Вернулся толстяк и, дрожа, подал Конану мех с вином и оловянный бокал. Досадливо выругавшись, Конан выхватил у него бурдюк и, запрокинув голову, вылил содержимое в свое пересохшее горло. Брови хозяина изумленно поползли вверх: Конан единым духом опорожнил мех и отбросил его прочь. Утерев рот окровавленным рукавом, Конан смерил трактирщика зорким взглядом прояснившихся голубых глаз.

— Всякий раз нападает жажда, когда приходится убивать, — сообщил он толстяку. — А теперь отвечай: куда делась девчонка, что была здесь с этими молодцами, прежде чем я вошел?

Хозяин таверны позеленел от страха и затряс головой:

— Благородный господин, я сам впервые увидел ее только вчера. Когда она явилась в гостиницу, на ней было дорогое, богатое платье... потом она переоделась в своей комнате там, наверху. Я не знаю ее имени... я вообще ничего не знаю о ней...

Конан поднялся на ноги. Раны, которые он получил в этой схватке, обычного человека на много дней приковали бы к постели, но он их едва замечал. Он выдернул меч из тела Бараккуса и прогремел:

— Ну так веди меня туда, да поживей! И если там окажется еще одна западня, твоя паскудная душонка мигом отправится в преисподнюю!

Ханариец покорно засеменил вверх по лестнице; его жирные коленки тряслись. Конан шел следом, с волчьей подозрительностью оглядывая каждую трещину. Поднявшись на верхний этаж, хозяин остановился возле одной из дверей и разыскал нужный ключ в огромной связке, висевшей у него на поясе. Отперев дверь, он широко распахнул ее перед недоверчивым варваром, показывая, что никакой ловушки там нет.

Конану хватило одного взгляда, чтобы понять: в узенькой комнатке в самом деле невозможно было устроить засаду. Из мебели там были только стол и кровать. На кровати лежало шелковое зеленое платье, золотой пояс, полотнище тюрбана, снабженное изумрудной булавкой, и прозрачная кисея. Конану вдруг померещилось во всем этом нечто знакомое... Да, так одевались знатные гирканские дамы, уроженки громадной и неустанно разраставшейся Туранской империи — жительницы Акифа, Шахпура и самого Аграпура.

Конан круто повернулся и зашагал вниз, размышляя над этой новой загадкой.

* * *

Он вышел из таверны на темную улицу, настороженно раздувая ноздри и держа меч наготове. Однако все было тихо, и даже конь стоял на том самом месте, где он его оставил. Тело слегка онемело от ран, правый бок, пробитый кинжалом, пульсировал болью, но у Конана было еще вполне достаточно сил, чтобы вскочить в седло и взять в руга поводья.

Загадочное нападение не шло у него из головы. Что ж, он хорошо знал, сколь многие люди самого разного вероисповедания, общественного положения и цвета кожи жаждали его крови, сколь многие были бы счастливы поджарить его на медленном огне. Но в это путешествие он отправился тайно, ехал быстро и никому не открывал своего имени. Только Троцеро и Просперо знали, куда он направился — а уж их верность не вызывала сомнений... И вот вам пожалуйста — не успел приехать в Ханарию, как напоролся на вооруженную до зубов засаду. Кто-то — или что-то — свело Бараккуса, уроженца Запада, с этой дочерью Востока, и надоумило их покончить с ним сообща.

Загадка выглядела неразрешимой, и с хладнокровным фатализмом истого варвара Конан в конце концов  перестал думать о ней. Он подождет, пока выплывет что-нибудь новое и разрозненные части мозаики составят вразумительную картину.

Конь легким галопом нес его через ночной город. Зоркие глаза Конана подозрительно пронизывали каждую тень. Улицы были темны, лишь кое-где из окон домов проникал слабый свет. Конан снова вспомнил женщину, едва не заманившую его в зубы к смерти. А ведь как вспыхнула его кровь при виде ее точеной фигурки! Разделавшись с ее обидчиками, он собирался потребовать в награду самое меньшее поцелуй. Но она исчезла... исчезла, точно по волшебству.

Выбравшись на широкую безлюдную площадь, при свете подернутой облаками луны Конан разглядел впереди остроконечную башню, похожую на палец, указующий в небеса. Ночная тьма все больше сгущалась, но башня слабо мерцала, словно ее еще касался отблеск заката. Это была та самая башня, где укрывался от шумного людского общества Пелиас.

Золотистую башню окружали широкие лужайки и тщательно ухоженный сад. Не было ни стен, ни забора, ни наглухо закрытых ворот. Впрочем, их и не требовалось. Ханарийцы предпочитали держаться подальше от своего чародея: кто же не слышал историй, от которых волосы шевелились на голове, особенно под вечер, — историй о башнях волшебников, куда смелый воришка вполне может проникнуть, но назад нипочем не возвратится!

...Конанов жеребец шарахнулся от края зеленой лужайки и заплясал, испуганно храпя и роняя пену с удил.

— Кром!.. — проворчал киммериец. — Не иначе у Пелиаса гости прямо из преисподней. Ладно, пойду пешком...

Он спрыгнул с коня и пошел по узкой мощеной дорожке, озираясь и на всякий случай держа руку на рукояти меча. Некромантические обряды, совершаемые в ночи, притягивали безымянных чудовищ, как падаль — стервятников. Конану не раз приходилось сталкиваться с существами, рожденными в иные времена и даже в иных мирах. Многих из них могло умертвить лишь заколдованное оружие или заклинание, почерпнутое в пыльных древних томах, начертанных на рассыпающихся от ветхости пергаментах... Конан, впрочем, всю жизнь старался поменьше связываться с колдовством, предпочитая всем на свете магическим ритуалам — хорошо отточенный меч...

Но в эту ночь ни одно порождение темных миров не встало у него на пути. Он добрался до башни, так и не заметив ни малейшего признака жизни ни в кустах, ни среди цветников.

Тут луна выглянула из-за кисеи облаков, и Конан разглядел наконец, чем был вызван золотистый блеск башни: оказывается, в известковый раствор было вмуровано множество золотых монет. Конан пригляделся к тем, что были вровень с его глазами, не узнал ни одной и заподозрил, что мог бы облазить всю башню в тщетных поисках знакомой монетки. Все они выглядели ужасающе древними: с иных неумолимое время стерло все знаки и письмена, оставив лишь гладкие отполированные кружки...

Конан знал — золото, особенно в виде монет минувших эпох, считалось у волшебников немаловажным подспорьем в их ремесле. «Здесь собраны реликвии давно канувших в прошлое королевств, — подумалось Конану. — Королевств, которыми силой ужаса правили колдуны и жрецы. Кричащих девушек волокли в мрачные подземелья и совершали над ними омерзительные обряды. Тысячи пленников обезглавливали на городских площадях, и дымящаяся кровь ручьями бежала по сточным канавам...»

Конан содрогнулся: да, здесь в самом деле было собрано немалое зло... Он протянул руку к железной двери.

Тяжелая металлическая плита бесшумно отъехала внутрь. Конан обнажил меч и вошел. Все его чувства были до предела обострены, словно у охотящегося тигра. Слабый свет, проникавший в растворенную дверь, позволил ему разглядеть внутри башни две лестницы. Одна спирально поднималась вверх, другая пропадала во тьме подземелья, и тонкий нюх киммерийца уловил чуть заметный запах мускуса, долетавший оттуда. Должно быть, этот запах шел из лабиринта пещер, располагавшихся под башней. Глаза варвара нехорошо сузились: он вспомнил похожие запахи, носившиеся в посещаемых призраками катакомбах Птейона в Стигии, где в ночи бродили жуткие тени... Конан тряхнул головой — так трясут гривами разгневанные львы.

Он даже вздрогнул, когда послышался глубокий, рождающий эхо голос:

— Добро пожаловать, Конан! Поднимайся по ступеням наверх. Следуй за огоньком!

Конан сердито огляделся, но найти источник голоса так и не смог. Казалось, он шел отовсюду, отражаясь от стен, точно звук храмового гонга.

Потом перед самым носом Конана вспыхнул огненный шарик, да так неожиданно, что он инстинктивно отшатнулся прочь. Шарик ярко горел, вися в воздухе безо всякой видимой опоры. Только теперь Конан увидел, что стоит в большом зале, увешанном шпалерами со странным и явно очень древним узором. Одну стену сплошь занимали полки, уставленные сосудами разнообразных и удивительных форм — из камня, серебра, золота и гагата! Сосуды стояли в полном беспорядке: украшенные драгоценными камнями соседствовали с простыми.

Светящийся шарик медленно поплыл над лестницей, и Конан последовал за ним без дальнейших колебаний. Никто не может заранее знать, что там на душе у чародея —- но, кажется, Пелиас к Конану относился неплохо... Киммериец чувствовал себя чуть спокойнее прежнего, но меча из рук не выпускал, и ни одна ступенька не скрипнула под ним, пока он поднимался наверх.

Лестница привела его к двери, окованной медью. Тайные знаки усеивали красноватую поверхность металла, сплетаясь в прихотливый узор. В некоторых из них Конан, немало побродивший по свету, тотчас узнал могущественные волшебные символы, предметы тайного знания давно вымерших рас. Он нахмурился: все это не внушало ему доверия. Но тут дверь тихо отворилась, а светящийся шарик погас. Он был больше не нужен — Конан вступил в большую, ярко освещенную комнату. Мебель и стенные украшения в ней были сплошь драгоценными произведениями искусства, доставленными из множества стран. Мягкие ковры устилали пол.

Посередине комнаты красовался огромный, заваленный подушками диван. На диване возлежал Пелиас — высокий, худой седовласый человек в одеждах ученого. У него были темные глаза мыслителя, узкая, прекрасной лепки голова и небольшие, изящные ступни и ладони. По всей видимости, Конан оторвал его от ученых занятий: на обширных книжных полках зияли пустые места, на иолу возле дивана лежало несколько пухлых томов, а стоявший рядом большой стол был сплошь завален пергаментными свитками. Во всяком случае, пергаментными они казались: Конану было хорошо известно, что, по мнению волшебников, самые чудодейственные заклинания следовало записывать на выделанной человеческой коже... А еще на стене висело зеркало — ничем не примечательное зеркало в простой железной оправе.

Конан ничуть не удивился роскоши обстановки. В отличие от большинства других чародеев, Пелиас не был приверженцем аскетизма и знал толк в земных удовольствиях.

— Добро пожаловать, Конан! — воскликнул маг. — Друг мой, вот уже почти четыре года... — И осекся, заметив тяжелую поступь гостя и то, как он убрал в ножны меч. Э, да ведь ты ранен! И недавно — кровь совсем свежая. Погоди-ка, сейчас я подыщу для тебя кое-что покрепче вина...

Вскочив с дивана, Пелиас стремительно проследовал к резному деревянному шкафчику и открыл одну из  множества крохотных дверок. На свет появился хрустальный флакон, до половины наполненный жидкостью дымчатого цвета. Чародей щедрой рукой отмерил этот напиток в бокал вина и протянул Конану со словами:

— Выпей, друг мой. Это снадобье приготовлено из тайных трав Туманных Островов, смешанных с зельями дальних стран за пределами Куша. Оно излечит твои раны и прогонит усталость.

Одним глотком Конан осушил чашу и на мгновение сморщился: голова закружилась, по жилам промчался огонь. Но эти ощущения тотчас сменились великолепным самочувствием и легкостью. Казалось, сто пудов свалилось с его плеч. Только теперь он как следует понял, до какой степени изнемог от застарелой усталости и от ран.

Стащив помятый шлем, Конан осторожно пощупал сквозь повязку рану на голове. В волосах было полно запекшейся крови, но его пальцы не нашли не только никакой раны — даже и шрама. Он прислушался к себе: и бок, и порезанная саблей рука тоже перестали болеть. Он сказал:

— Вот уж вправду волшебное снадобье, Пелиас!

— Да, в него многое вложено, — ответствовал маг. — Смешав чудесные ингредиенты, я прочел над ними множество заклинаний, дабы пробудить к жизни их полную силу...

Конан стащил с плеч кольчугу и проворчал:

— Сколько было у меня случаев в жизни, когда этот флакончик пришелся бы как раз к месту...

— Скажи лучше, что тебя сюда привело? — спросил Пелиас. — Почему ты приехал один, почему так поспешно? Что-то я не слыхал, чтобы на северо-западе затевались великие войны, в которых тебе могла бы пригодиться моя помощь...

— Будь это какая следует война, я вполне управился бы и без магии, — буркнул Конан. — Вся штука в том, что на меня ополчились какие-то потусторонние силы. Можешь ли ты указать мне злодея и объяснить, как до него добраться?

И он короткими, точными фразами, не тратя попусту слов, поведал чародею о происшедшем в Тарантии.

Молча выслушав гостя, Пелиас подпер рукой подбородок, прикрыл глаза и надолго задумался. Конан, однако, хорошо знал — несмотря на кажущееся спокойствие, мозг чародея работал с нечеловеческой проницательностью и быстротой. Но вот наконец Пелиас вновь открыл глаза и заговорил:

— Твою королеву утащил демон — порождение мрака, явившееся в наш мир из-за Гор Ночи. Я знаю, как вызвать подобную тварь. Однако до сих пор я полагал, что на всем Западе этим знанием обладаю лишь я...

— Ну так призови этого демона — и вытрясем из него правду!

— Не горячись, друг мой, не горячись... Прежде чем бросаться навстречу опасности, надо ее хорошенько разведать. Ясно, что демона использовал в своих целях необычайно могущественный маг. Если я сотворю заклинания и вызову сюда это крылатое существо, нам придется иметь дело не только с ним, но и с его хозяином, и я не уверен, сумеем ли мы справиться с обоими сразу. Нет, я знаю иной, более верный способ. Зеркало Лазбекри даст нам ответ!

Поднявшись, он вновь направился к шкафчику и извлек тускло поблескивавшую чашу, по краю которой были нанесены какие-то странные письмена. В прежних своих странствиях Конан научился худо-бедно разбирать написанное на множестве языков, но эти буквы ему прежде не попадались.

Волшебник отсыпал в чашу красного порошка из небольшого кувшина. Поставив затем чашу на низкий эбеновый столик, стоявший против зеркала в железной раме, он засучил широкий шелковый рукав и начертал в воздухе таинственный знак.

Синий дым заструился из чаши. Он густел и густел, пока его клубы не заполнили весь покой. Конан смутно различал неподвижный силуэт чародея, замершего в трансе, в предельном сосредоточении. Казалось, минула вечность; ничего не происходило. Конан нетерпеливо заерзал, но в это время Пелиас прошептал:

— Наш враг надежно укрылся от посторонних глаз... нам не совладать без помощи свыше. Какому богу поклоняется твое племя?

— Мой бог — Кром, угрюмый бог киммерийцев, — пробормотал Конан. — Хотя, если честно, я уже много лет не обращался к богам... Я не лезу в их дела и предпочитаю, чтобы они не лезли в мои.

— Помолись же своему Крому! Попроси его помощи!

Конан послушно зажмурился и принялся молиться — в первый раз за несколько десятилетий: «О Отец Кром, дарующий нам бессмертные души... дарующий мужество жить, сражаться и убивать... не оставь своего сына в борьбе с демоном, похитившим его подругу...»

И ответ не заставил себя ждать. Прямо в мозгу прозвучал суровый, неласковый голос:

«Много, много лет ты не обращался ко мне, о Конан! Однако по делам своим ты достоин называться моим сыном. Гляди же!»

Конан открыл глаза. Дым начал рассеиваться, и, уставившись в зеркало, киммериец, к своему удивлению, не увидел в нем отражения Пелиаса. Оно вообще ничего не отражало. Его поверхность показалась Конану темно-серым занавесом, готовым вот-вот распахнуться в запретные измерения. Пелиас тихо и монотонно запел заклинание на языке, которым жрецы Стигии пользовались при своих церемониях, скрытых от мира темными стенами Кеми. Конану когда-то доводилось слышать его.

И вот — медленно, медленно, почти незаметно для глаза — в зеркале начало появляться изображение. Сперва оно было расплывчатым и неясным, потом внезапно обрело невероятную четкость. Пелиас и Конан увидели комнату с голыми каменными стенами и человека в просторном одеянии с капюшоном, со свитком в руках сидевшего за низким столиком.

Изображение росло — они как будто придвигались все ближе к человеку в надвинутом капюшоне. И вдруг он вскинул голову и взглянул им прямо в лица. От резкого движения капюшон свалился с него, обнажив лысую, обтянутую желтой кожей макушку; их взгляды скрестились с холодным взглядом узких раскосых глаз. Потом тонкие бесцветные губы растянулись в жуткой усмешке. Рука желтокожего метнулась в складки одежд и извлекла сияющий шарик. Человек замахнулся, чтобы метнуть его...

Тяжелый меч Конана мелькнул с силой и скоростью молнии: по счастью, киммериец предвидел возможную опасность и на всякий случай взял его в руки. Свистящий удар рассек надвое железную раму, и Зеркало Лазбекри осыпалось на пол мириадами звенящих осколков.

* * *

Пелиас вздрогнул и встряхнулся, точно спросонья.

— Клянусь Иштар, — обратился он к Конану. — Друг мой, ты спас нас обоих! Та сверкающая штуковина была опасней целого гнезда кобр. Если бы он успел бросить ее сквозь зеркало, от нас не осталось бы ни клочка... да, пожалуй, и от половины города — тоже. А я не мог ничего сделать, ибо предельная концентрация налагает на тело оковы!

— Ну и дьявол с ним, — проворчал Конан, так и не выучившийся галантно принимать похвалы. — Скажи лучше, что все это значило? Какое отношение этот кхитаец имеет к моему путешествию?

Взгляд Пелиаса, обращенный на киммерийского великана, стал очень серьезен:

— Друг мой, дело куда значительнее, чем мне думалось поначалу... Не исключено, что от тебя зависит судьба всего мира.

За окнами башни простиралась тихая темная ночь. Подкрепившись вином, волшебник откинулся на подушки и продолжал:

— Видишь ли, мы, маги Запада, давно заметили, что иные заклятья постепенно слабеют, а иные, совсем утратили силу. В последние годы это стало особенно заметно. Несколько месяцев я провел в напряженных исследованиях, пытаясь доискаться причины. И я нашел ее.

Дело вот в чем: близится новая эра, эра просвещения и разума. И главным ее поборником на Западе становится Аквилония, чья имперская мощь помножена ныне на природную силу здравого варварского рассудка, а именно, твоего. Ты поистине омолодил нацию и знай, что подобные силы уже начали свое дело в других королевствах. Они понемногу изменяют равновесие мира; вот от чего рвутся сети черной магии, незримо раскинутые повсюду. Слабеет паутина зла и интриг, сплетенная силами тьмы! Некоторые из самых зловещих заклятий уже сегодня почти не имеют силы в пределах Западных королевств... И краеугольный камень крепости Света, воздвигнутый против сил Мрака, — это король-варвар на аквилонском престоле. Много лет подряд ты оказывался в самом центре всех великих дел в этих краях; благосклонное внимание богов пребывает с тобою. Теперь ты видишь, каким чередом должны развиваться события, покуда колесо Вселенной не завершит оборот и просвещение, в свою очередь, вновь не уступит первенство магии... Что же до меня — я немолод; признаться, на самом деле я старше любого из ныне живущих. Теперь я использую свои немалые познания лишь для того, чтобы обеспечить себе уют и комфорт... ну и, конечно, для научных исследований. Мне всегда были противны эти аскеты в рубищах, которые вызывают из темных бездн красноглазые когтистые существа с ощеренными слюнявыми пастями и напускают их на ни в чем не повинных людей. Однако между ними есть один, давно домогающийся безраздельной власти над миром и всем, что живет и дышит под небесами. С незапамятных пор подчинил он свою жизнь этой затее. Много лет закладывал он фундаменты грандиозных, катастрофических деяний черной магии, которые должны были до основания потрясти мир и поработить его обитателей. Вот что донесли мне мои незримые соглядатаи: однажды, вырвав живое сердце из груди девственницы на залитом лунным светом алтаре заброшенного храма, он произнес над ним чудовищное заклятие... и ничего не добился. Это было его первое серьезное покушение на нашу свободу; он чуть с ума не сошел, когда оно провалилось. Сперва его точно поразило громом, но потом на смену изумлению пришел гнев. День и ночь он трудился без сна и без отдыха, выведывая, кого же ему следовало винить в своем поражении. И наконец дознался: главное препятствие на его пути — ты, Конан. И, кажется, я в общих чертах уловил план, порожденный чудовищным гением этого человека. Похитив твою супругу, тем самым он вынудил тебя пуститься в поиски. Он не сомневается, что по дороге тебя прирежут какие-нибудь старые недруги, а если нет — ты непременно найдешь гибель среди никому не ведомых народов, живущих по ту сторону Химелийских гор. Если же удача и доблесть и там тебя сохранят, он рассчитывает сам прикончить тебя какой-нибудь дьявольской уловкой. И вот тогда-то уже ничто в мире не сможет противостоять его алчности, ибо новорожденные силы Запада еще не созрели для открытой схватки... к тому же их становой хребет будет сломлен с гибелью Конана, короля Аквилонии!

Столь долгая речь вконец иссушила горло Пелиаса. Умолкнув, волшебник потянулся к чаше с вином. Утолил жажду и продолжал говорить:

— Как ты знаешь, я считаюсь одним из сильнейших западных магов... хоть и редко теперь пускаю в ход свою полную силу. Но случись мне сойтись в поединке с тем, о ком я только что говорил, — шансов у меня было бы, как у овечки, брошенной в пруд с крокодилами. Колдуны Востока искони сильнее чародеев Запада, а он — сильнейший из всех. Это — Ях Чиенг из города Пайканга, что в Кхитае!

Конан молча переваривал услышанное. Взгляд его был угрюм, черты — неподвижны. Но наконец вновь прозвучал его низкий голос:

— Во имя Крома, Пелиас! Ты тут столько всего взвалил на мои плечи, прямо голова кругом идет... если, конечно, дело и впрямь обстоит так, как ты говоришь. Но, знаешь, мне бы выручить мою Зенобию — а остальной мир пускай сам разбирается, как умеет!

— Ах, друг мой, — вздохнул Пелиас. — Твоя жизнь и жизнь твоей королевы слишком тесно переплетены с судьбами мира. Близятся великие перемены; сегодня решается будущность поколений и предназначение бессчетных веков... Ях Чиенг сделал великую ставку в своей битве за власть. И он уверен в успехе — этот змей подколодный ничего не делает наобум! Похищение Зенобии — всего лишь уловка, долженствующая выманить тебя из пределов Запада, который ты защищаешь от алчных поползновений магов Востока... Подумай же, подумай хорошенько, а потом сравни! Что важнее — одна-единственная женщина или жизнь миллионов?

— К дьяволу, Пелиас! — загремел Конан. — Ты что, в самом деле воображаешь, будто у меня можно вырвать женщину из объятий — и уговорить остаться дома по той простой причине, что я — вроде ходячего амулета от какого-то там колдуна? Да пусть демоны Шаггали высосут мозг из моих костей, если я хоть медный грош дам за свою корону, власть, богатства и земли! Я хочу вернуть свою женщину — и я верну ее, хотя бы мне пришлось прорубать себе путь сквозь ряды сотен тысяч солдат! Я доберусь до этого плешивого стервеца...

Пелиас со вздохом пожал плечами, поняв, что стоявшего перед ним варвара в самом деле меньше всего трогали глубинные причины вещей, которые он ему только что приоткрыл. Единственной реальностью для Конана был сегодняшний день и наполнявшая его полнокровная жизнь, а будущее — будущее его не слишком заботило.

— Увы, — наконец сказал чародей. — Как видно, богини Судеб спрятали свою нить, и я уже не властен вмешаться. Слушай же. Ты должен добраться в Пайканг, что в Кхитае. Там высится пурпурная башня Ях Чиенга, а вокруг стоят на страже двести гигантов-кхитайцев, вооруженных саблями, — самые искусные на всем Востоке бойцы. Ях Чиенг захватил власть в Пайканге, низложив законных властителей. Правит он с помощью плетей и кнута. Берегись его черного искусства! Взмах руки некроманта способен стереть с лица земли целую армию. Я не знаю, смогу ли я хоть чем-то помочь тебе, но я попытаюсь. Идем со мной...

Поднявшись, сухощавый волшебник шагнул к маленькому, украшенному золотом письменному столу. Сделан он был из какого-то неизвестного Конану дерева; и еще сквозила в нем некая странность, немало озадачившая киммерийца — как если бы искусные мастера, изготовившие столик, не принадлежали к роду людскому. Да, сколько ни странствовал Конан по белому свету, а такой мебели никогда еще не видел.

Между тем Пелиас надавил на какой-то выступ, затерянный среди замысловатой резьбы на ножке стола. Сам собой выдвинулся маленький ящик, и волшебник извлек оттуда кольцо. Конан пригляделся: в его блеске не было ни огненных отсветов золота, ни льдистого сияния серебра, ни темно-красных медных тонов. Это приглушенное голубое мерцание не было свойственно никакому земному металлу... По всему ободку виднелись старинные иероглифы. Нагнувшись поближе, Конан различил запретные символы, подобные которым можно было найти лишь на алтарных фризах в тайных храмах Стигии — в храмах, посвященных нечеловеческим божествам...

Печатка также выглядела достаточно странно. Кто-то придал ей ромбическую форму, причем верхний и нижний углы были сильно вытянуты и заострены: неосторожный человек легко мог уколоться.

Какое-то время Пелиас молча смотрел на кольцо, чей странный синеватый блеск был сродни холодному пламени или отсвету занесенного меча. Чуткий киммериец явственно ощущал магическую силу, исходившую из загадочного кольца... Наконец волшебник выпрямился и  откинул со лба седую прядь.

— Много лун успело смениться с тех пор, когда я завоевал его... — задумчиво проговорил он. — Много дней и ночей длился мой поединок с его прежним обладателем, могущественным магом из Луксура... Мощь темных сил, которые мы метали друг в друга, наверняка опустошила бы всю землю окрест — но, по счастью, противодействовавшие заклятия уничтожали друг друга. Мне казалось, я сражался с ним целую вечность, мозг готов был расплавиться у меня в голове... я балансировал на краю черноты... я был близок к изнеможению, когда внезапно он сдался. Обернувшись ястребом, он попытался скрыться... Но победа придала мне сил: я превратился в орла и устремился в погоню. Я камнем пал из поднебесья и разорвал его в клочья! Я был молод тогда и упивался своей силой... Так вот, друг мой, я хочу, чтобы это кольцо было у тебя на руке. Оно станет тебе могущественным подспорьем в пути... Слышал ли ты когда-нибудь о Рахамоне?

Конан кивнул. Земли Юга изобиловали легендами о минувшем, но имя страшного чародея все еще произносили опасливым шепотом — хотя уже полных полтора века минуло с тех пор, как ему пришел конец, а гирканские захватчики полонили и сожгли город, где он лежал в беспомощном оцепенении, вызванном пыльцой черного лотоса...

Многие адепты магии пытались заполучить его тайные книги, написанные, по слухам, на высушенной коже, содранной с живых девушек, — но ни один не смог их отыскать. И если это кольцо действительно было наследием Рахамона, его сила должна была быть поистине велика...

— Да, это в самом деле кольцо Рахамона, — серьезно сказал Пелиас. — Видишь ли, некоторые существа, вызываемые из глубин тьмы, очень трудно затем удерживать обычными охранительными заклинаниями. Вот он и сделал это кольцо, а металл взял из осколка звезды, упавшего наземь: он нашел его, путешествуя по ледяному Северу. Он совершил жуткие ритуалы, которым нет имени на человеческом языке. Кровь лилась в изобилии, а стенающие души жертв обрекались мрачнейшим и глубочайшим безднам преисподней... но в результате кольцо получило невообразимую силу. Я и сам далеко не все знаю о нем. Скажу лишь одно: носящий его выстоит против любого порождения тьмы, вызываемого волшебным искусством! Не спрашивай меня, как им пользоваться, — этот секрет, вероятно, утерян вместе с колдовскими книгами Рахамона. Возьми его, Конан! Это, пожалуй, и вся помощь, которую я могу тебе предложить. Ни одно из известных мне заклинаний не годится против черной силы Ях Чиенга...

Конан взял протянутое кольцо. Сперва ему показалось, что оно было безнадежно мало для его пальцев, привыкших к оружию. Но стоило примерить его на средний палец левой руки — и оно наделось легко. Казалось, оно жило собственной жизнью. Конан повертел рукой: кольцо сидело, точно сделанное по мерке. Он пожал плечами. Опыт, накопленный в течение десятилетий, научил его не воспринимать всерьез уверения насчет силы магических предметов. Быть может, безделушка когда и сработает; если же нет — ну и шут с ней. По крайней мере, Пелиас искренне желал ему добра...

— Ладно, — сказал варвар. — Хватит об этом. Меня ждет неблизкий путь. Пожалуй, я бы съел что-нибудь, запил бурдюком вина и завалился спать! Не приютишь до утра?

— О чем речь, друг мой, о чем речь! Скажи лишь, какую постель ты предпочитаешь, и ты получишь ее тотчас. Мои слуги принесут еды и позаботятся о твоем коне... — Пелиас хлопнул в ладоши.

— Хорошо, что напомнил, — сказал Конан, зевая. — Завтра, прежде чем ехать, я должен принести Крому в жертву вола. Только, пожалуйста, не говори никому. Если мои люди пронюхают, они как пить дать примутся чесать языками: Конан состарился, Конан выжил из ума и шагу не может ступить без молитв!..



 3. МСТИТЕЛИ ЗНОЙНЫХ ПУСТЫНЬ

Солнце поблескивало на остроконечных шлемах и отточенных наконечниках копий. Звякали шпоры, яркими цветами переливались шелковые одежды. Трое вооруженных всадников взбирались по длинному склону огромной песчаной дюны — одной из бессчетного множества в юго-западных пределах Турана. Шлемы были обмотаны алыми тюрбанами; такие же пояса перетягивали талии. Белые шелковые рубахи, просторные шаровары, заправленные в низкие черные сапожки, и посеребренные кольчужные безрукавки довершали одеяние всадников. Изогнутые сабли покачивались у бедер. Двое держали десятифутовые туранские пики, вставленные в особые упоры у стремени, а предводитель вез при седле тугой изогнутый лук в налуче и три десятка стрел в лакированном кожаном колчане.

Вслед за верховыми, спотыкаясь, брел человек со связанными руками: лучник тащил его на веревке. Глубокие борозды в песке говорили о том, что пленнику не всегда удавалось поспеть за конями. Его изорванная в клочья одежда когда-то была белым халатом пустынного зуагира. На темном, худом, с провалившимися щеками лице жили только глаза — воспаленные, неукротимо горевшие жаждой отмщения. Из последних сил, задыхаясь, брел он вверх по песчаному склону, но ни стона, ни жалобы не срывалось с его уст.

Туранские солдаты отбились от своих во время песчаной бури, длившейся два дня, и теперь пробирались назад в форт Ваклу — туранскую крепость, расположенную в глубине зуагирской пустыни. Накануне они повстречали одинокого всадника. Меткая стрела, пробившая сердце, свалила на песок его лошадь, а самого зуагира оглушили черенком копья. Теперь они вели его с собою в форт Ваклу, где пленника ждала виселица, а прежде того — долгий допрос с пытками. Везиз Шах, командующий фортом, разворачивал беспощадную войну против племен пустыни, слишком часто в последнее время беспокоивших туранские караваны.

Достигнув вершины дюны, всадники остановились передохнуть. Пленник подполз на четвереньках — его силы были на исходе. Солдаты утоляли жажду водой из бурдюков, оглядываясь по сторонам. Вокруг, насколько хватал глаз, высились песчаные дюны... Опытные воины, туранцы использовали передышку, чтобы ястребиным взором обшарить далекий горизонт и расстилавшееся вокруг желтое море песка. Никого и ничего: никаких признаков жизни.

Но вдруг что-то насторожило человека с луком, что вел пленника на веревке. Он подался вперед, пристально вглядываясь из-под руки: примерно в миле от них на вершине дюны показался еще один всадник, скакавший галопом, Перевалив гребень, он пустил своего коня вниз — так, что позади тучей взвился песок.

Предводитель повернулся к солдатам:

— Клянусь алебастровыми бедрами Йенагры, нам прямо в руки бежит еще одна пустынная крыса! Приготовьтесь, ребята! Убьем его и привезем его голову в форт на кончике пики!

И он бросил наземь веревку, державшую пленника: он знал, что поймать его вновь после боя не составит никакого труда. Пришпорив коня, предводитель погнал его вниз по песчаному склону, имея в виду перехватить незнакомца, и одновременно вынимая их чехла тугой боевой лук и прикладывая стрелу к тетиве. Солдаты с задорными криками последовали за ним, наставляя длинные пики — ни дать ни взять псы, настигающие добычу.

Летя во весь опор, предводитель натянул лук и спустил тетиву за три сотни шагов: его движения дышали небрежным искусством, присущим туранским наездницам. Однако стрела в цель не попала. Незнакомец отреагировал молниеносно. Он заставил своего коня увернуться, рванув его в сторону с такой силой, что животное едва не упало. А потом быстрым движением откинул складки халата.

Туранцы недоуменно натянули поводья. Перед ними был не иссушенный вечным голодом волк пустыни, вооруженный лишь дротиком да ножом. Они напоролись на могучего рыцаря с Запада, в прочной кольчуге и стальном шлеме. Он выхватил из ножен длинный меч, сверкнувший на солнце, а в другой руке появился кинжал. Еще немного — и предводитель неожиданно узнал его, и узкие глаза воина округлились от изумления.

— Ты дерзнул вернуться в Туран, негодяй варвар!.. — Ибо сам предводитель был не кто иной, как Хамар Кур, некогда эмир кавалерийского отряда: много лет назад у реки Йелбы этот отряд угодил в засаду и был наголову разгромлен Конаном, тогдашним вожаком казаков. Чудом спасшийся Хамар Кур был разжалован в рядовые и отправлен на границу; мечта о мести не покидала его с тех пор ни на миг. Он мгновенно выхватил саблю:

— Вперед, парни! Это Конан, казак! Убейте его — и король доверху наполнит ваши шлемы золотыми монетами!

И все-таки туранские всадники призадумались. Каждому явились на ум страшные кровавые легенды, связанные с этим именем — Конан. Легенды, в частности, рассказывали о том, как всего с двумя галерами пиратов он взял и снес до основания укрепленный порт Хоарезм, а потом прорвался сквозь строй шести королевских галер, явившихся его покарать: три корабля из шести отправились на морское дно, а палубы оставшихся насквозь промокли от крови. Легенды рассказывали и о том, как он сколотил отряд зуагиров и нападал на форты вдоль южных рубежей до тех пор, пока не вынудил Туранскую Империю передвинуть границу. Легенды рассказывали, как дикие орды казаков под его водительством предали огню и мечу город Хоросун, обнесенный высокой стеной...

Конан не преминул воспользоваться их замешательством. Пришпорив могучего жеребца, он обрушился на них, подобно лавине. Длинный меч описывал сверкающие круги над его головой. Конь Хамара Кура взвился на дыбы, перепуганный столь сокрушительным натиском, и был тотчас сбит с ног, а всадник вылетел из седла.

Двое солдат опустили пики и яростно послали вперед своих скакунов, но не успели они взять разгон, как Конан налетел на них вихрем, беспощадно разя налево и направо. Миг — и голова одного из солдат отлетела прочь от туловища, и вслед ей взвился кровавый фонтан. Еще миг — и меч Конана в щепки разнес пику второго туранца. Солдат заслонился щитом, и следующий удар вышвырнул его из седла.

Тем временем Хамар Кур поднялся на ноги. Ему, искушенному воину, случалось бывать и на коне, и под конем. Кинувшись в сторону, он подхватил пику, оброненную убитым солдатом, и сунул длинное древко в ноги Конанову коню. И отскочил прочь, избегнув страшного меча варвара.

Конан рухнул наземь вместе с упавшим конем: песок пустыни тучей взлетел в небеса. Но киммериец не утратил ловкости и закалки наемника. Откатившись в сторону, он мигом вскочил, даже не выпустив меча из ладони. Холодно сощурив голубые глаза, он внимательно наблюдал за двоими уцелевшими врагами, что крадучись приближались к нему с разных сторон. Их замысел был очевиден — вынужденный драться с двоими, он должен был неминуемо подставить спину не одному, так другому

Конан тигриным прыжком кинулся на солдата, находившегося по правую руку. Он знал, что Хамар Кур вполне способен всадить ему в спину ятаган, но не в его правилах было ждать, пока враги нападуг. Туранец попытался отбить смертельный удар... безуспешно. Летящий меч киммерийца перерубил его кривой клинок, а потом рассек шлем и череп под ним с такой легкостью, словно это была кожура перезрелого апельсина. Конан успел обернуться как раз вовремя, чтобы отбить рукоятью меча свистнувший ятаган Хамара Кура. Последовал быстрый обмен ударами: прямой западный меч и изогнутое восточное лезвие засверкали на солнце, мелькая в смертоносном, стремительном танце. Но вот быстрый выпад Конана достиг цели. Острие его меча разорвало тонкую туранскую кольчугу и пронзило тело бывшего эмира насквозь. Хамар Кур издал ужасающий предсмертный крик и тяжело осел наземь. Конан наклонился и высвободил окровавленный меч.

Киммериец вытирал лезвие о широкий кушак поверженного врага, когда сзади послышался какой-то сдавленный звук. Конан живо обернулся, готовый к схватке с новым противником, но его глазам предстал всего лишь истерзанный зуагир, неловко съезжавший по песчаному склону. Скатившись прямо под ноги Конану, зуагир поднялся на шаткие ноги и первым долгом плюнул на труп Хамара Кура. Потом перевел взгляд на Конана, и при виде исполина киммерийца в видавшей виды кольчуге ярость в его глазах сменилась радостным узнаванием. Он воздел к небесам связанные руки, воскликнув:

— Хвала Кемошу, ибо он услышал мои молитвы и отправил этих псов в адские бездны! И более того — он вернул великого вождя, когда-то водившего нас в набеги!.. Я приветствую тебя, Ястреб Пустыни! Праздник пришел в наши деревни! Трусливые туранские псы подожмут хвосты в своих башнях, когда по всей пустыне разнесется весть: «Йамад аль-Афга возвратился!»

Конан пожал широкими плечами и сунул меч в ножны. Поднявшийся жеребец подошел к хозяину, и киммериец отстегнул от седла мех с водой и переметные сумы. Освободив руки пленнику, он протянул ему мех:

— На-ка, хлебни, потрепанный волк. Промочи горло, только смотри не пей сразу слишком много... — Вытащив мясо и хлеб, он не скупясь поделился едой с зуагиром и наконец попросил: — А теперь расскажи мне, что творится нынче в пустыне? И как ты угодил в лапы гирканцев?

Торопливо жуя, кочевник ответил: