У меня не оставалось никакого выбора. Я обязан был объясниться.

Я подумал на мгновение, что чувствую что-то живое там, под камнем, закрывающим склеп. Это «живое» знало, что я почувствовал это. У меня было ощущение, что меня куда-то упрятали, что меня мучат удушье и нестерпимый жар. Все именно так. Никак иначе я объяснить не могу.

Я не знал, какая реакция последует от Луиса. «Вот мы и подошли к этому, — подумал я. — Все, вставшее между нами, прорывается наружу».

С тобой все в порядке? Ты сможешь вернуться туда? — спросил Луис.

Я надену что-нибудь полегче в следующий раз.

— Мне необходимо было спросить. — Луис отбивал пальцами легкую дробь по спинке стула в ритме, который только он мог слышать.

— Понимаю.

— Сдается мне, я становлюсь нетерпеливым. Хочу, чтобы это закончилось наконец. Не люблю, когда дело становится личным.

Он повернулся на стуле и посмотрел на меня.

— Они ведь прибудут, не так ли?

— Да, — ответил я. — И тогда ты сможешь делать с ними все, что захочешь. Я обещал тебе, что мы найдем их, и мы их нашли. Разве не этого ты хотел от меня?

И все же мои слова не слишком убедили Луиса. Его пальцы стучали по подоконнику, а пристальный взгляд, казалось, снова и снова притягивался к одинаковым шпилям часовни. Эйнджел сидел на стуле в темном углу, неподвижный и молчаливый, ожидая, когда все, разделявшее нас, будет названо. В наших отношениях произошли какие-то изменения, и я не знал, куда нас это заведет — к концу нашей дружбы или ее новому началу.

— Говори, — попросил я.

— Я обвинял тебя, — беззлобно сказал Луис. Он не посмотрел на меня, когда заговорил. — Обвинял тебя во всем, что случилось с Алисой. Нет, не с самого начала, ведь я-то знал, какую жизнь она вела. Я пытался приглядывать за ней и заставить других людей присматривать за ней, но все дело кончилось тем, что она пошла по той дорожке, которую сама выбрала. Все мы так делаем. Когда она исчезла, я вздохнул спокойно. Не так долго, но от этого не уйдешь, и мне стало стыдно. Потом мы нашли Гарсию, и этот жирный тип, Брайтуэлл, выскочил как черт из табакерки, и как-то сразу оказалось, что уже и не в Алисе все дело. Все упиралось в тебя, ты каким-то образом был втянут во все это, как ни крути. И я стал думать, что не Алиса причиной всему случившемуся, что, возможно, все случилось из-за тебя. Ты знаешь, сколько женщин зарабатывают на жизнь на улицах Нью-Йорка? Столько шлюх или наркоманок, выбирай любую, и женщин у этого старикашки Уинстона перебывало много. Так почему все-таки именно она? Выходило, что ты бросаешь тень на чьи-то жизни, и эта тень росла, росла и коснулась моей Алисы, хоть вы никогда и не встречались с ней, ты даже не знал о ее существовании. После всех таких мыслей мне какое-то время не хотелось даже смотреть на тебя. Нет, я не питал к тебе ненависти, потому что с твоей стороны все было невольно, но я не хотел быть около тебя. А потом она начала взывать ко мне.

Совсем стемнело, наступила ночь, и Луис отчетливо отражался в окне. Его лицо зависло в воздухе, и, может, из-за дефекта в стекле, которое дублировало его отражение, а может, еще почему-то, но в темнеющем воздухе за ним казалось подвешенным еще одно лицо, черты которого различить было невозможно.

— Я слышу ее ночью. Я думал сначала, что это кто-то в доме, но, когда я вышел из квартиры в коридор, чтобы проверить, я перестал слышать ее. Это было только внутри. Я слышу ее только тогда, когда никого вокруг нет. Это ее голос, только она не одна. Слышны какие-то другие голоса вместе с ее голосом, их так много, не передать. И они все называют разные имена. Она называет мое. Трудно понять ее, кто-то мешает ей звать меня. Сначала ему было наплевать, он думал, что никого она не волнует, но теперь он узнал больше. И он хочет, чтобы она не издавала звуков. Она мертва, но продолжает взывать ко мне, видно, не находит покоя. Она все время плачет, потому что боится. Они все боятся. Я вроде как понял, что, может быть, вовсе не случайно ты нашел Эйнджела и меня или мы нашли тебя. Я не понимаю всего, что происходит с тобой, но знаю одно: все происходит так, как тому следовало произойти, и мы все к этому как-то причастны. Все это таилось в тени, и никому из нас не уйти от этого. Твоей вины тут нет никакой. Я знаю это теперь. Ну, конечно, полно других женщин, которые могли оказаться на ее месте, но что тогда? Они исчезли бы, и их голоса окликали бы кого-то, но услышать их было бы некому, и никого не взволновало бы их исчезновение. Вот мы и услышали, и теперь мы здесь.

Наконец-то он снова повернулся ко мне, и женщина в ночи исчезла.

— Я хочу, чтобы она перестала кричать и плакать, — сказал он, и, глядя в его усталые глаза, я понял, как он постарел за это время. — Я хочу, чтобы они все прекратили кричать и плакать.

* * *

Той ночью Уолтер позвонил мне по сотовому. Я говорил с ним перед отъездом и рассказал ему все, что знал.

— Слышно так, словно ты за миллион миль отсюда. На твоем месте я бы там и оставался. Почти все, с кем ты когда-либо говорил об этих вещах, мертвы, и довольно скоро тебя начнут искать, чтобы получить ответы на некоторые вопросы. Ты вряд ли захочешь выслушивать добрую половину этих вопросов. Неддо мертв. Кто-то порезал его ужасно. Могло бы сойти за пытку, чтобы выбить из него сведения, но только ему в рот запихали тряпку. Даже если он хотел что-нибудь рассказать, ему бы это не удалось. Но это не самое худшее. Рейда, того монаха, который говорил с тобой, забили насмерть за баром в Хартфорде. Другой монах позвонил о случившемся, затем исчез. Полицейские хотят поговорить и с ним тоже, но или орден где-то его прячет, прикрывая, или они действительно не знают, где он.

— Разве полицейские думают, что он убил Рейда? Если так, они не правы.

— Они только хотят поговорить с ним. У Рейда на губах кровь, но чужая. Если это не кровь Бартека, тогда он, видимо, чист. Похоже, что Рейд укусил убийцу. Образец крови отправили в частную лабораторию на экспресс-анализ. Они получат результаты через день, от силы два.

Я уже знал то, что они найдут. Старую, разложившуюся ДНК. И меня мучил вопрос, присоединился ли теперь голос Рейда к голосу Алисы в том беспросветном месте, из которого брайтуэлловские жертвы взывают об освобождении. Я поблагодарил Уолтера, затем отключился и возвратился к своей бессменной вахте над склепом.

* * *

Секула прибыл утром второго дня. Но не один. С ним был водитель, который остался ждать около серого «ауди», а Секула отправился в склеп в компании невысокого роста мужчины в джинсах и рыбацкой куртке. Они вышли через тридцать минут и по ступенькам поднялись в часовню, но и там долго не задержались.

— Проверяют сигнализацию, — сказал Эйнджел, когда мы наблюдали за ними из окон гостиницы. — Коротышка, верно, эксперт.

— Как она, кстати? — поинтересовался я.

— Я посмотрел вчера. Не слишком сложная, чтобы отпугнуть их. Даже не похоже, что ею занимались после последней попытки ограбления.

Эти двое вышли из часовни, обошли здание по периметру, затем вернулись к «ауди» и уехали.

— Мы могли бы проследить за ними, — пожалел Луис.

— Могли бы, — согласился я, — только зачем? Они должны возвратиться. Вопрос когда.

— По мне, — Эйнджел оттянул нижнюю губу, — нужно сделать все как можно скорее, раз уж сигнализация не проблемная. Сегодня вечером, может быть.

Звучало правдоподобно. Они придут, и тогда мы будем знать все.

* * *

Около магазина «У Балану», что через улицу от склепа, был небольшой внутренний двор, который летом использовали как открытую веранду для ресторана. Проникнуть туда оказалось совсем несложно, и именно там Луис занял позицию на следующий вечер, вскоре после того, как сгустились сумерки. Я остался в гостиничном номере, где мог получить правильное представление о происходящем. Мы с Луисом договорились не предпринимать никаких шагов в одиночку. Эйнджел спрятался на кладбище. Налево от склепа стоял небольшой домик с красной черепичной крышей. Его окна были разбиты, но закрыты черными стальными решетками. Когда-то его, возможно, использовали как помещение для могильщиков, но сейчас там оставались только шифер, кирпичи, доски, к которым добавился один совершенно продрогший житель Нью-Йорка.

Я переключил сотовый на виброзвонок. Все было тихо, только слышалось отдаленное рычание проезжавших мимо машин. Итак, мы ждали.

Вскоре после девяти прибыла серая «ауди». Она сделала один полный круг, объезжая квартал, затем припарковалась на Староседлецкой. Минутой позже за ней появились сначала вторая, уже черная «ауди», потом неописуемого цвета зеленый грузовик с покрытыми толстым слоем грязи шинами.

Из первой машины вышел Секула в сопровождении мелкорослого спеца по сигнализации и еще кого-то в черных брюках и длинном, до щиколотки, пальто с поднятым капюшоном. Температура значительно упала в тот день. Даже Секулу я узнал только по его росту, поскольку он укутал нижнюю часть лица шарфом и глубоко надвинул черную вязаную шапку.

Из второй машины вылезли еще трое. Первой показалась очаровательная мисс Захн. Холод ее, похоже, не беспокоил. Распахнутое пальто, непокрытая голова. Учитывая температуру того, что текло в ее жилах, ночь, вероятно, казалась ей теплой. Вторым был седовласый мужчина, которого я не узнавал. В руке он держал пистолет. Третьим шел Брайтуэлл. Все в том же бежевом костюме. Холод, казалось, и его, как и мисс Захн, беспокоил не слишком. Брайтуэлл подошел к грузовику и что-то сказал двоим мужчинам, остававшимся в кабине. Судя по всему, они планировали перевезти статую, если отыщут ее.

Двое вышли из кабины и последовали за Брайтуэллом к фургону грузовика. Как только дверь открылась, еще двое вылезли оттуда, закутанные по уши. Как-никак они проделали путь в необогреваемом фургоне. Потом, после короткого совета, Брайтуэлл повел мисс Захн, Секулу, неизвестного в длинном пальто и электронщика к воротам кладбища. За ними последовал и один из тех, кого они наняли для дела. Когда Эйнджел пробирался к домику, он предусмотрительно запер за собой ворота, но Брайтуэлл легко перекусил цепь, и группа прошла внутрь.

Я быстро пересчитал их по головам. Мы уже имели водителя «ауди» и троих из команды в грузовике. К склепу пошли еще шестеро. Я звякнул Луису.

— Что тебе оттуда видно? — спросил я.

— Один парень теперь у двери склепа, уже здесь, — тихо ответил он. — Еще есть водитель, тот стоит у пассажирской двери, спиной ко мне.

Я слышал, как он сменил позицию.

— Два любителя из грузовика по углам, караулят главную дорогу. Еще один в воротах.

Я задумался.

— Дай мне пять минут. Я подойду сзади к грузовику и возьму парней с углов. На тебе водитель и человек в воротах. Скажи Эйнджелу, что за ним дверь. Звякну, когда буду готов двигаться.

Я вышел из гостиницы и обежал квартал так быстро, как только смог. Потом мне предстояло перелезть через стену и пересечь зеленую зону с детской площадкой, оставляя кладбище по левую руку. Я отзвонил Эйнджелу, что вступил в зону.

— Я на детской площадке позади тебя. Не подстрели меня.

— Только на этот раз. Вообще-то мне пора заняться тобой.

Я услышал слабый шум с кладбища — это Эйнджел выдвинулся из домика, потом все снова стихло. Я нашел калитку в дальнем конце площадки и открыл ее как можно тише. Слева можно было видеть только заднюю часть грузовика. Я держался ближе к стене, пока она не начала поворачиваться к главному входу. Тень охраны в воротах была ясно различима. Если бы я попытался пересечь улицу, у него появился бы отличный шанс увидеть меня.

Я снова звякнул Луису.

— Меняем план, — сказал он. — Эйнджел берет на себя дверь и ворота.

* * *

Внутри кладбища тот, кто караулил у двери склепа, зажег сигарету. Им оказался Гэри Тулан, американский наемный убийца, обосновавшийся в Европе. Его мало что интересовало, кроме женщин и выпивки, да еще ему нравилось причинять людям боль.

Но некоторые из тех, кто его сейчас нанял, вызывали у него мурашки по телу. Какими-то они были другими, словно с чужой планеты. Парень с белыми волосами, красавица со странной кожей и хуже всех толстяк с раздутой шеей. В их присутствии ему становилось как-то неуютно. Он не знал, чем они занимались здесь, был уверен только в одном — оплату он получил заранее. Если они задумают что-нибудь плохое, у него при себе запасной пистолет, да и люди, которых он собрал, вовремя подоспеют на случай неприятностей. Тулан сделал длинную затяжку. Когда он бросал спичку, тени вокруг него переместились, но ему потребовалась еще секунда, чтобы понять, что падающий свет и меняющаяся темнота не связаны друг с другом.

Эйнджел выстрелил ему в голову, затем перебрался к воротам.

* * *

Луис проверил часы. Он все еще держал телефон около уха. Я ждал.

— Три, — считал Луис. — Два, один. Пора.

Послышался мягкий хлопок, и тот, кто стоял в воротах, рухнул на землю, подстреленный Эйнджелом.

Я побежал.

Водитель «ауди» полез за пистолетом, но Луис оказался проворнее. Видимо, водитель осознал появление Луиса лишь в последнюю минуту, поскольку он только начал поворачиваться в его сторону, когда пуля Луиса уже пробила ему затылок. Тут один из людей на углу что-то закричал. Он подбежал к кабине и почти сумел открыть дверцу, прежде чем упал на бок, схватившись за поясницу, куда я попал первым выстрелом. Я всадил ему еще одну пулю уже на земле и выстрелил во второго, когда тот выстрелил в меня. Пуля выбила кусок кирпича из стены около моей головы, но к тому времени тот, кто стрелял, был уже мертв.

Луис тянул тело водителя во внутренний двор ресторана. Он остановился, когда услышал выстрел. Из близлежащих зданий никто не показался, чтобы посмотреть, что происходит. Они или приняли выстрел за выхлоп автомобиля, или просто не хотели ничего знать. Я затолкал тела двоих под грузовик, где их не так легко было заметить, и мы с Луисом побежали к склепу. Эйнджел распластался на земле у двери и осторожно заглядывал внутрь.

— Еще один внутри, — зашептал Эйнджел. — Он слышал выстрел и прибежал. Похоже, они сумели поднять камень, прикрывающий склеп. Оттуда идет свет, но не думаю, что там кто-нибудь остался. Думаю, все они уже много глубже.

Внутри склепа стояла жуткая жара. Сначала я испугался, что на меня опять накатит тошнота, которую я испытал накануне, и таким образом подтвердятся самые плохие опасения Луиса относительно меня, но, посмотрев на Эйнджела и Луиса, отметил, что они оба сразу изрядно вспотели.

* * *

Отовсюду раздавались звуки капающей воды. Со сводов потолка, по стенам, везде бежали ручьи, капли покрывали кости, стекали, как слезы, по белым щекам мертвых. Тело специалиста по сигнализации лежало в дверном проеме, тоже уже все в мокрых пятнах.

Камень, прикрывавший спуск в склеп, был сдвинут с места, возле него горела лампа на батареях. Мы обогнули проем, стараясь не выдать своего присутствия никому из тех, кто ждал внизу. Мне показалось, я слышу, хотя и очень слабо, голоса, звук камня, скрежещущего по камню. Вниз, в полный мрак, вели грубо обработанные ступени, но от невидимой нам лампы в глубине склепа шла полоска света.

Эйнджел посмотрел на меня. Я посмотрел на Эйнджела. Луис посмотрел на нас обоих.

— Великолепно, — прошептал Эйнджел. — Просто великолепно. Не хватает только нацепить себе на грудь мишени.

— Ты остаешься здесь, — сказал я ему. — Держись в тени двери. Нельзя, чтобы кто-то еще появился и мы оказались в ловушке.

Эйнджел не возражал. В его положении и я не стал бы этого делать. Мы с Луисом встали так, чтобы нас не было видно с лестницы. Одному из нас предстояло начать спуск первым.

— Что выбираешь? — спросил я. — Старость или красоту?

Он ступил вперед и поставил ногу на первую ступеньку.

— И то, и другое.

Я держался на пару ступенек сзади. Пол склепа, удваивавшийся потолком подземелья, был толщиной в полметра, поэтому мы уже наполовину спустились вниз, прежде чем сумели увидеть что-нибудь, но даже тогда половина подземного склепа оставалась в темноте. Слева от нас шел ряд ниш, в каждой по каменной могиле с надгробьем, украшенным резьбой. Гербы, картины воскрешения. Справа тоже шли могилы, один из каменных гробов оказался опрокинутым, и останки его обитателя были вывалены на мощеный пол. Кости давно рассыпались, отделившись от плоти, но мне показалось, что я смог смутно разглядеть следы савана, в который когда-то заворачивали тело. Теперь зияющее прямоугольное отверстие в нише было пустым.

Я мог видеть свет, просачивающийся сквозь щель. Голоса стали громче, жара усилилась. Казалось, мы стоим перед печной топкой в ожидании, когда пламя вырвется наружу и опалит нас.

Я почувствовал порыв прохладного воздуха на шее и тут же отпрянул направо, собрав все свои силы, подтолкнул туда же и Луиса и упал на пол.

Что-то прорезало воздух и воткнулось в одну из колонн, поддерживающих свод. Донесся запах духов мисс Захн, которая похрюкивала, ломом ударяя по камню. Я изо всех сил ударил ее пяткой под коленку. Ее нога согнулась, я услышал, как она вскрикнула, но продолжала наугад хлестать ломом в моем направлении. Когда я попытался подняться, мисс Захн попала мне по правому локтю. Боль волной пробежала по руке, тут же парализовав ее. Я выронил пистолет и был вынужден отползти назад. Уперевшись спиной в стену, я сумел подняться, опираясь на левую руку, и услышал выстрел. Несмотря на глушитель, он еще долго громким эхом отзывался в замкнутом пространстве. Я не мог понять, где Луис, пока с трудом не встал на ноги и не увидел, как он сцепился с Секулой у одной из могил. Пистолет адвоката уже лежал на полу, но своей левой рукой он отводил пистолет Луиса в сторону от себя, а правой одновременно скреб ногтями по лицу Луиса, стараясь зацепиться за кожу. Я не мог вмешаться. Несмотря на боль, мисс Захн хромала вокруг меня, изыскивая новую возможность ударить. Она сняла жакет, чтобы как-то облегчить дыхание в этой невыносимой жаре, и кнопки на ее черной рубашке расстегнулись от напряжения. Луч света осветил женщину, и я увидел татуировки на ее коже. Они, казалось, задвигались на свету. Лица закрутились и исказились, огромные глаза замигали, зрачки расширились. Губы раскрылись, обнажая маленькие, похожие на кошачьи зубы. Голова повернулась, курносый нос расплющился, как если бы другое существо, живущее внутри нее, крепко прижималось изнутри к коже, пытаясь выдавить себя оттуда во внешний мир. Все ее тело было изобилующей гротесками галереей, и я не мог заставить себя оторвать свой взгляд от них.

Эффект был почти гипнотическим, и я задумался, не этим ли способом она лишала воли свои жертвы, прежде чем нанести им смертоносный удар, вводила их в состояние транса, когда приближалась, чтобы убить их.

Моя правая рука болела, и я чувствовал, будто все мое тело иссыхает от невыносимой жары. Я не мог понять, почему эта женщина просто не стреляла в меня. Я откинулся назад, когда мисс Захн сделала ложный выпад в мою сторону. Я потерял равновесие, и тут лом сделал большую дугу над моей головой, когда раздался голос Эйнджела: «Эй, сука!» и он ногой залепил ботинком мисс Захн прямо в челюсть, разбив ее с оглушительным треском. Ее глаза замигали от шока, а вытатуированные глаза резко защелкнулись, рты открылись в беззвучном мучительном реве. Мисс Захн посмотрела туда, где Эйнджел боком лежал на лестнице, прямо под потолком. Его правая нога все еще оставалась вытянутой, а над ногой торчал его пистолет сорок пятого калибра.

Мисс Захн выронила лом и подняла левую руку. Эйнджел выстрелил, и пуля прорвалась через ладонь. Женщина сползла по стене, оставляя за собой темный след. Один глаз остался открытым, но на месте другого была сплошная черная и красная рана. Женщина мигнула, и все вытатуированные глаза на ее коже, казалось, мигнули одновременно с ней, потом ее глаз закрылся, разрисованные веки на ее теле медленно сползали каждый по очереди, пока наконец все движение не прекратилось.

Когда она умерла, жизненные силы, казалось, оставили и Секулу. Адвокат обмяк и обвис, предоставив своему противнику возможность пошевелиться, которой до этого момента тот был начисто лишен. Луис вжал дуло пистолета под подбородок Секулы и нажал на курок. Шум выстрела многократно отразился вокруг нас. Луис выпустил Секулу, и тело рухнуло на пол.

— Он застопорился, — озадаченно произнес Луис, указывая на Секулу. — Он собирался стрелять, но застопорился.

— Он говорил мне, что думает, что не может убить человека, — вспомнил я. — Полагаю, он оказался прав.

Я осел у влажной стены подземного склепа. Рука болела ужасно, но я не думал, что сломал ее. Я с благодарностью кивнул Эйнджелу, и он возвратился на свой пост у двери. Перед нами в стене зиял пролом.

— После вас на сей раз, — сказал Луис.

Я посмотрел на тела мисс Захн и Секулы.

— У нее был пистолет, — удивился Луис, увидев оружие, заткнутое за пояс мисс Захн. — Она могла просто пристрелить тебя.

— Она не хотела убивать меня.

— Почему? Твое обаяние?

Я покачал головой.

— Она считала меня таким же, как она сама, как Брайтуэлл.

Я наклонился и прошел через проем, Луис шагнул за мной. Мы оказались в длинном туннеле с потолком не выше шести футов, который не позволял Луису выпрямиться во весь рост. Туннель уходил вперед в темноту, чуть изгибаясь направо по мере продвижения. С обеих сторон были какие-то ниши, не то кельи, не то камеры, по большей части не больше каменных кроватей. Где-то виднелись разбитые стаканы, пустые старинные винные бутылки на полу, свидетельствующие, что здесь когда-то обитали люди. В каждой имелась своего рода решетка, как на крепостных воротах, которая поднималась и опускалась посредством шкива, и цепная передача у каждой ниши. Все решетки были подняты, но мы наткнулись на одну нишу справа, у которой решетка оказалась опущена. Мой фонарь высветил внутри какие-то человеческие останки в одежде. На черепе все еще сохранилась часть волос, и одежда была почти не истлевшей. Из ниши шло нестерпимое зловоние.

— Что это за место? — спросил Луис.

— Похоже на тюрьму.

— И похоже, они забыли, что у них здесь был гость.

Что-то зашелестело в запертой камере. «Крыса, — подумал я. — Всего лишь крыса. Это, должно быть, только крыса. Кто бы ни находился в камере, он давно мертв. Это всего лишь изодранная кожа и пожелтевшие кости, ничего больше».

Но тут человек зашевелился внутри своей каменной кровати. Его ногти зацарапали камень, правая нога пошевелилась, голова слегка сползла с того места, где покоилась. Для этого ему потребовались неимоверные усилия. Я мог разглядеть эти усилия в каждом напрягшемся впустую мускуле на его высушенных руках и каждом сухожилии, выступающем на лице, когда он попытался заговорить.

Его лицо глубоко запало в его череп, как если бы медленно всосалось внутрь. Глаза в глубоких глазницах походили на сгнившие плоды, их едва было видно за его иссохшей рукой, когда он попытался загородиться от света и одновременно увидеть то, что было за этим светом.

— Как он все еще может быть жив? — Луис отпрянул назад.

Он не мог скрыть свой ужас. Я никогда не слышал у него такого голоса раньше.

Как полураспад изотопа, не об этом ли говорил Рейд? Процесс умирания, когда конец неизбежен, но отсрочен на немыслимый срок. Возможно, как и Киттим, этот неизвестный человек служил доказательством.

— Это не имеет значения, — ответил я. — Оставь его.

Я увидел, как Луис поднял пистолет. Это удивило меня. Луис не относился к числу тех, кому свойственны такие традиционные приступы милосердия. Я положил руку на ствол пистолета и осторожно опустил его вниз.

— Нет, — сказал я.

Существо в каменной могиле попробовало заговорить. Я видел отчаяние в его глазах и почти ощутил в себе ту же жалость, что и Луис. Потом отвернулся и пошел, слыша, как Луис последовал за мной.

К тому времени мы были уже очень глубоко под землей и далеко от кладбища. Судя по направлению, в котором мы двигались, мы находились где-нибудь между склепом и бывшим монастырем. Вдоль туннеля шли все те же ниши, многие с закрытыми решетками, но я заглянул только в одну или две, проходя мимо. Узники этих камер были уже точно мертвы, от них оставались одни скелеты. Они, вероятно, совершили ошибки на своем жизненном пути. Видно, здесь применяли старинные методы суда над ведьмами. Если подозреваемые умирали, то их считали невинными. Если они выживали, то они были виновны.

Становилось все жарче. Стены были горячими на ощупь, а наша одежда стала настолько обременительной, что мы вынуждены были избавиться от всего лишнего по дороге. В голове гудело от прилива крови. Но и сквозь этот гул мне казалось, что я различаю слова, но только теперь эти слова уже не напоминали обрывки древнего заклинания, которое произносят в безумии.

Они имели цель и намерение. Они призывали, они убеждали.

Впереди показался свет. Мы увидели круглое помещение, обрамленное открытыми нишами, и три фонаря в самом центре. Поодаль от них стояла тучная фигура. Брайтуэлл. При помощи лома он пытался вытащить кирпич где-то на уровне своей головы. Около него стояла другая фигура, в куртке, с натянутым на голову капюшоном. Брайтуэлл первым заметил наше присутствие, потому что резко повернулся, не выпуская из рук лом. Я ожидал, что он потянется к пистолету, но он не сделал этого. Напротив, он почти обрадовался нашему появлению. Его рот был изуродован, нижняя губа зашита крестом черными стежками как раз там, где Рейд укусил его в последней битве.

— Я знал, — с трудом проговорил он. — Я знал, что ты придешь.

Фигура справа от него сняла капюшон. Сначала я увидел только растрепанные седые женские волосы, затем показалось и лицо. При свете фонаря тонкие черты Клаудии Штерн заострились, придавая ей вид исхудавшей, страшно голодной женщины. Ее кожа была бледной и высохшей, а когда она открыла рот, чтобы заговорить, я подумал, что ее зубы стали длиннее, чем прежде, как если бы они обнажились из-за какой-нибудь болезни десен. В зрачке правого глаза белело пятнышко, раньше скрывавшееся за особой линзой. Брайтуэлл вручил ей лом, но при этом не сделал никаких попыток двинуться в нашу сторону.

— Почти закончили, — сказал он. — Это хорошо, что ты будешь присутствовать при этом.

Клаудия Штерн воткнула лом в щель, сделанную Брайтуэллом, и напряглась. Я видел, как камень шевельнулся. Она еще раз вставила лом, затем с силой потянула его. Камень переместился приблизительно градусов на шестьдесят и встал перпендикулярно стене. Мне показалось, что в открывшейся расщелине я видел какой-то свет. С последним усилием ей удалось вытащить камень, который упал на пол. Она продолжала работать, вытаскивая кирпичи. Теперь, когда первая брешь в стене была проделана, они вынимались значительно легче. Я должен был остановить ее, но не делал этого: понял, что тоже хочу знать то, что лежит за стеной. Я хотел увидеть «Черного ангела». Большой квадратный кусок серебра теперь ясно виднелся через отверстие. Я мог различить очертания ребра и край того, что могло быть рукой.

Серебряная фигура была грубой и незавершенной, капли застывшего серебра напоминали замерзшие слезы.

Неожиданно, как если бы в ответ на какой-то импульс, Клаудия бросила лом и засунула руку в отверстие.

Только спустя несколько секунд я заметил, как температура вокруг снова поползла вверх. В помещении стало настолько жарко, что я почувствовал, как моя кожа начала покалывать и гореть, как если бы я стоял под палящими лучами полуденного солнца без всякой защиты. Я посмотрел на кожу, почти ожидая, что она начнет краснеть под моим взглядом. Голос в моей голове стал громче, шепот нарастал, как шум воды в большом водопаде, слова оставались неразборчивыми, но их значение прояснялось. Поблизости от того места, где стояла Штерн, жидкость начала капать через отверстия в известковом растворе, медленно соскальзывая вниз по стенам, словно капельки ртути. Я мог видеть пар и обонять обгоравшую пыль. Что бы ни находилось позади той стены, все теперь таяло, серебро плавилось, обнажая сокрытое под ним. Штерн посмотрела на Брайтуэлла, и я заметил изумление, отразившееся на ее лице. Она не знала, что увидит, но ясно, что совсем не этого она ожидала. Все их приготовления говорили о том, что они собирались перевозить статую в Нью-Йорк, но вовсе не ждали увидеть, как серебро плавится и стекает к их ногам. Я услышал звук из-за стены, напоминавший биение крыла и вернувший меня назад, туда, где я был, напоминая мне о моем долге.

Я нацелил пистолет на Брайтуэлла.

— Останови ее.

— Ты не станешь стрелять, — произнес Брайтуэлл, не пошевелившись. — Мы возвратимся.

Луис около меня затряс головой. Его лицо исказилось, как от невыносимой боли, и он прижал левую руку к уху. И тогда я тоже услышал то, что мучило его. Хор голосов, повторявших мольбы, неблагозвучной какофонией шел откуда-то глубоко изнутри Брайтуэлла.

Серебряные капли стали образовывать потоки, просачивающиеся через трещины в стенах. Мне слышалось все увеличивающееся движение позади камней, но в голове стоял такой шум, что я не мог бы сказать это с уверенностью.

— Вы больной, введенный в заблуждение человек, — сказал я Брайтуэллу.

— Ты знаешь, что это правда. Ты и сам ощущаешь это в себе.

— Нет, вы не правы. — Я отрицательно покачал головой.

— Нет никакого спасения для тебя и не будет ни для тебя, ни для кого из нас, — настаивал Брайтуэлл. — Бог лишил тебя твоей жены, твоего ребенка. Теперь Он готов забрать от тебя другую женщину и другого твоего ребенка. Ему наплевать. Ты думаешь, Он разрешил бы им страдать, как они страдали, если бы они действительно имели значение для Него? Почему тогда тебе надо верить в Него, а не в нас? Почему ты продолжаешь надеяться на Него?

У меня пропал голос. Казалось, мои голосовые связки сгорели.

— Потому что с вами, — я с неимоверным трудом произносил слова, — вообще нет никакой надежды.

Я тщательно прицелился.

— Ты не убьешь меня, — сказал Брайтуэлл еще раз, но уже с некоторым сомнением в голосе.

Вдруг он задвигался. Внезапно он оказался повсюду и нигде конкретно. Я слышал его голос в ушах, чувствовал его руки на своей коже. Его рот открылся, показывая те самые, как у огромного кота, зубы. Они кусали меня, и моя кровь заливала его рот, а он все зарывался в меня.

Я выстрелил три раза, и движение прекратилось. Левая нога Брайтуэлла раскололась в лодыжке, вторая пуля попала ниже колена. Мне показалось, что третья пуля промазала, но затем я увидел пятно, растекающееся по его животу. В руке Брайтуэлла появился пистолет. Он хотел прицелиться, но Луис, нависнув над ним, уже выбил у него из рук пистолет и отшвырнул в сторону.

Я проскочил мимо них обоих к Клаудии Штерн. Она, как завороженная, наблюдала за процессом, происходившим прямо перед ней, в стене, не обращая никакого внимания на все остальное, что творилось вокруг. Металл уже остывал на земле у ног Клаудии, и в проломе в стене больше не видно было серебра. Вместо тусклого блеска металла я увидел пару черных ребер, покрытых тонким слоем кожи, это темное пятно медленно увеличивалось в размерах вокруг того места, где ее рука касалась черной плоти. Я схватил женщину за плечо и оттащил от стены, обрывая ее связь с тем, что было сокрыто там. Она пронзительно завопила от ярости, и из глубины за стеной ее голосу эхом отозвался какой-то глухой звук. Она вцепилась рукой в мое лицо, не переставая пинать меня ногами по голеням.

Я успел заметить блеснувший в ее левой руке нож, всего на секунду опередив тот момент, когда лезвие ножа чуть не перерезало меня через всю грудь от левого бока до ключицы. Я сильно ударил ее в лицо, а когда Клаудия откинулась назад, ударил ее снова, вынуждая отступать до тех пор, пока она не оказалась на уровне одной из ниш. Она попыталась полоснуть меня ножом, но на сей раз я пнул ее, и она отлетела от меня в нишу и упала на камень. Я последовал за ней и, прижав ногой ее запястье к камням так, чтобы она не могла дотянуться до меня, отобрал у нее нож. Клаудия попыталась вцепиться в меня, но промахнулась, и я опять пнул ее, попав уже по сломанному носу. Она как-то по-звериному взвыла и прекратила шевелиться.

Я отступил от ниши, не поворачиваясь к ней спиной. Жар, как мне показалось, чуть поубавился, серебро перестало сочиться из стен. Потоки на полу и стене уже становились твердыми, и я больше не различал никаких звуков из-за камней. Я пошел туда, где лежал Брайтуэлл. Луис оторвал перед его рубашки, высвободив толстый, выпяченный живот. Рана сильно кровоточила, но он все еще оставался жив.

— Он выживет, если мы доставим его в больницу, — сказал Луис.

— Выбор за тобой. Алиса была частью тебя.

— Нет, — Луис сделал шаг назад и опустил пистолет. — Я ничего не понимаю, но ты-то знаешь.

— Если ты убьешь меня, я обязательно найду тебя, — голос Брайтуэлла звучал спокойно, хотя его лицо и было искажено болью. — Один раз я уже нашел тебя и обязательно найду снова, как бы долго мне ни пришлось искать. Я стану богом для тебя. Я уничтожу все, что ты полюбишь, и заставлю тебя смотреть, как буду рвать на части все, что тебе дорого. А потом мы вместе спустимся в мрак, и я буду с тобой и там. Не будет никакого спасения для тебя, никакого раскаяния, никакой надежды.

Он сделал длинный скрежещущий вздох. Я все еще слышал странную разноголосую какофонию, но теперь общий настрой изменился. В звуках голосов звучали нарастающая радость и надежда.

— Никакого прощения, — шептал Брайтуэлл. — Самое главное, никакого прощения. — Его кровь текла по полу. Она заполняла щели в каменных плитах, образуя какие-то геометрические фигуры, стекала к той нише, в которой лежала госпожа Штерн.

Она пришла в сознание, но была слаба и потеряла ориентацию. Она протянула руку к Брайтуэллу, и он, уловив движение, посмотрел в ее сторону.

Я поднял пистолет.

— Я приду за тобой, — пообещал ей Брайтуэлл.

— Да, — сказала она. — Я знаю, ты придешь.

Брайтуэлл кашлянул, зажимая рану на животе.

— Я приду за всеми ними, — сказал он.

Я выстрелил ему прямо по центру лба, и он прекратил свое бытие. Последний вздох отлетел от его тела. Я ощутил прохладу на лице, запахло соленым свежим воздухом. И наконец замолчал разноголосый хор.

Клаудия Штерн ползла по полу туда, где за каменной кладкой по-прежнему оставался тот, с кем она все еще пыталась возобновить контакт. Я двинулся к ней, чтобы не дать ей этого сделать, но тут раздался звук приближавшихся шагов. Кто-то двигался по туннелю позади нас. Мы с Луисом развернулись и приготовились преградить путь кому бы то ни было.

Из туннеля появился Бартек, а с ним Эйнджел, немного растерянный. За ними вышли еще пять или шесть человек, какие-то мужчины и женщины, и я понял наконец, почему никто не отреагировал на выстрел на улице, почему не заменили систему сигнализации и как последний фрагмент карты, сыгравший решающую роль, нашел дорогу из Франции в Седлец.

— Вы все это время знали обо всем, — выдохнул я. — Вы заманили их в ловушку и ждали их появления.

В это время четверо из тех, кто сопровождал Бартека, обошли нас и, окружив Клаудию Штерн, оттащили ее назад к открытой нише.

— Мартин раскрыл мне свой тайный замысел, — объяснил Бартек. — Он сказал, что вы доберетесь сюда, очень верил в вас.

— Я вам соболезную. Я слышал о том, что произошло.

— Мне будет его недоставать, — признался Бартек. — Думаю, я научился видеть в жизни радость через него.

Я услышал бренчание цепей. Клаудия Штерн начала издавать пронзительные звуки, но я не обернулся.

— Что вы с нею сделаете?

— В Средневековье это называли «испытание стеной». Жутко так умирать, но еще ужаснее так не умереть, если учесть, кем она себя считает.

— И есть только один способ выяснить, права ли она.

— К сожалению, да.

— Но вы не станете держать ее здесь?

— Мы все заберем отсюда со временем и снова спрячем. Седлец выполнил свою задачу.

— Это была западня.

— Но приманка должна быть настоящей. Они почуяли бы, если бы статуи не было. Ложь о потере должна была подкрепляться.

Вопли Штерн усилились, потом неожиданно стихли совсем.

— Пойдемте, — сказал Бартек. — Уже пора.

* * *

Мы стояли на кладбище. Бартек опустился на колени и счистил снег с надгробного камня. Показалась черно-белая фотография мужчины средних лет в костюме.

— Там тела, — напомнил я ему.

— Здесь и склеп, и кладбище. — Бартек улыбнулся. — Нам не составит труда спрятать их. Какая жалость, что Брайтуэлл не выжил.

— Это мой выбор.

— Знаете, а Мартин боялся его. И оказался прав. Брайтуэлл успел сказать что-нибудь прежде, чем умер?

— Он пообещал, что найдет меня.

Бартек осторожно взял мою правую руку и тихонько сжал.

— Пусть они верят в то, во что верят. Мартин говорил со мной о вас незадолго до своей смерти. Он сказал, что если кто и заплатил сполна за свои деяния, сколь бы ужасны они ни были, так это вы. Заслуженно или нет, но вы понесли достаточное наказание. Не добавляйте к этому ничего, наказывая себя сами. Брайтуэлл или кто-то вроде него вечно будет существовать в этом мире; и все другие тоже. Но всегда найдутся те мужчины или женщины, кто готов противостоять им и всему, что они представляют, но когда-нибудь вас уже не будет в их числе. Вы обретете покой вот с таким камнем над головой, и воссоединитесь с теми, кого вы любили и кто взаимно любил вас. Но помните! Чтобы получить прощение, вы должны верить в возможность прощения. Вы должны просить об этом, и вам оно будет дано. Вы понимаете меня?

Я кивнул. Мои глаза горели. Я зачерпнул слова из моего детства, от темных исповедален, населенных невидимыми священниками и Богом, который внушал благоговейный ужас и надежду на Его милосердие.

— Благослови меня, Отче, поскольку я согрешил...

И слова потекли из меня, прорываясь наружу вместе с мутным потоком грехов и сожалений, освобождая меня от себя самого. И в какой-то момент я услышал слова, которые Бартек прошептал мне прямо в ухо:

— Вы слышите меня? Ваши грехи отпущены.

Я слышал его, но не мог в это поверить.

Эпилог

За эти годы бывали дни, которые я никогда не сотру из памяти. Тогда, Бог тому свидетель, я парил в небесах. И снова и снова ты поддерживала во мне этот небесный огонь, крепко держась за меня, Но теперь — у тебя своя жизнь. «Гордость Теннесси» (из репертуара рок-группы Pinetop Seven)
Дни опадают, словно листья. Все тихо теперь.

Болотная трава почернела, и, когда ветер дует с юго-востока, он приносит с собой запах гари. Кто-то наткнулся на обугленное тело лебедя, плавающее в воде, и обгоревшие останки землероек, и зайцев в обугленном подлеске.

Я проследил молодую проститутку по имени Эллен до Десятой авеню, всего за пару блоков от Таймс-сквер. Как я слышал, после смерти Джи-Мэка ее взял под свое крыло новый сутенер, средних лет серийный мучитель женщин и детей, который называл себя папаша Бобби, и любил, когда его девочки называли его папаша или папочка.

Я наблюдал, как она встала на углу с сигаретой в правой руке. Эллен была совсем другая теперь. Раньше она поддерживала нарочитый внешний налет самонадеянности и держалась самоуверенно. И, если она и не чувствовала себя таковой в действительности, она достаточно искусно подделывалась под оригинал, чтобы умудряться вести жизнь, которая была навязана ей обстоятельствами. Теперь она выглядела потерянной и хрупкой. Что-то надломилось внутри нее, и она казалась даже моложе, чем была на самом деле. Я реально представлял, что это устраивало папашу Бобби много больше, поскольку он мог продавать ее мужчинам, чьи вкусы требовали четырнадцати— или пятнадцатилетних, но отыгрывались со всей свирепостью они в результате на ней, а не на нем.

Я мог видеть и папашу Бобби, где-то посередине блока прислонившегося к витрине магазина повседневных товаров, притворявшегося, что читает газету. Как и большинство сутенеров, он держался на расстоянии от своих женщин.

Я наблюдал, как один мужчина запал на Эллен еще от выхода из подземки. Он был маленький и бледный, в детской кепочке, низко натянутой на голову. Кепка не могла скрыть его глаз, наоборот, в тени ее козырька они только ярче сияли голодным блеском. Правой рукой он нервно и безостановочно теребил маленький серебряный крестик, свисавший с кожаного ремешка на его левом запястье. Ошибочное решение, предложенное священником или врачом. Они-то, возможно, думали, что, когда он почувствует вожделение, прикосновение к кресту даст ему силы сопротивляться своему непреодолимому желанию. Только это прикосновение к кресту вместо предполагаемого положительного эффекта стало элементом его приготовлений, символом его сексуальности, каждое поглаживание отщелкивало возрастание возбуждения и приближение к вожделенной отметке, так что секс и религия неразрывно слились в единое греховное действие.

Наконец он решился подойти к Эллен, но я проскользнул мимо него и оказался первым. Он вроде хотел что-то возразить, но я пригрозил ему пальцем, и он, нехотя отступив, растворился в толпе, отправившись на поиски другого выхода для своих страстных желаний.

Темная фигура, незамеченная им, отделилась от стены и последовала за ним.

Эллен не сразу узнала меня. Узнав же, попыталась обойти, надеясь привлечь внимание папаши Бобби. Но, к несчастью, папаша Бобби был теперь поглощен совсем другим. Два огромных американца держали его между собой, как сосиску в хот-доге, и один из них воткнул в бок папаши Бобби дуло пистолета. Тони Фулчи смеялся. Он обхватил Бобби за плечи и велел ему смеяться вместе с ним, так как рот Бобби натянуто скривился и стал похож на выжатый апельсин. Брат Тони, Поль шел позади этих двоих, правая рука заложена в карман его кожаной куртки, а левая сжата в кулак, напоминавший размером кувалду. Они отвели Бобби к грязному белому фургону. Джекки Гарнер сидел на месте водителя и не выключал мотор. Он едва заметно кивнул мне, прежде чем Бобби затолкали на заднее сиденье и фургон рванул прочь.

— Куда они его? — спросила Эллен.

— Неважно.

— Он вернется?

— Нет.

— А я-то как без него? — Казалось, ее охватил страх. Девушка кусала нижнюю губу. Я подумал, что она вот-вот расплачется. — У меня ни денег нет, ни дома, мне некуда пойти.

— Твое имя — Дженнифер Флеминг, — заговорил я. — Ты приехала из Спокана, и тебе семнадцать лет. Твоя мать заявила о твоей пропаже шесть месяцев назад. Ее любовник тогда же был обвинен в угрозе физического насилия и сексуальном совращении малолетних на основе фотографий, найденных в квартире, которую он делил с твоей мамой. На всех фотографиях стояли даты. Тебе было пятнадцать, когда их сделали. Твоя мама утверждает, что она ничего не знала обо всем этом. Правда?

Дженнифер заплакала. Она только молча кивнула мне в ответ.

— Тем не менее ты вовсе не обязана сразу же ехать домой. Я знаю женщину, которая содержит приют в северной части штата. Очень милое место, и ты сможешь провести там какое-то время, чтобы во всем разобраться и подумать. У тебя будет собственная комната. Там кругом зеленые поля и лес, так что есть где погулять. Если ты только этого захочешь, твоя мама приедет навестить тебя там, и вы сможете поговорить обо всем. Но тебя никто не заставит с ней встречаться, пока ты не готова к этому.

Я не знал, чего ожидать от нее. Она могла уйти и найти защиту у каких-нибудь женщин постарше. В конце концов, она не имела никаких оснований довериться мне. Мужчины вроде Джи-Мэка и папаши Бобби, вероятно, тоже предлагали ей защиту, а потом потребовали огромную цену взамен.

Но она не уходила. Тыльной стороной ладони она вытерла слезы и неожиданно показалась мне еще младше, чем была. Женщина, которой ее вынудили стать, куда-то исчезла, и ребенок, которым она все еще оставалась, занял это место.

— А мы можем поехать туда прямо сейчас? — спросила она.

— Да, мы можем поехать прямо сейчас.

Ее взгляд устремился куда-то вбок, мимо меня. Я обернулся и увидел приближающихся ко мне мужчин. Один, чернокожий, был тощий, второй — жирный и белый. У чернокожего на шее и запястьях висели золотые цепи. На белом был красный стеганый жилет и поношенные парусиновые туфли.

— Какого дьявола ты здесь ошиваешься?! — начал белый. — И где Бобби?

— Оглянись через плечо, — спокойно сказал я.

— Чего?

— Ты что, не слышал? Оглянись через плечо, тебе говорят.

Он обернулся быстрым движением головы, как собака, когда огрызается на муху. У входа в подземку, всего в трех метрах от нас, стоял Эйнджел, наблюдая за нами. Луис только-только присоединился к нему. По пути он выкинул что-то в мусорный ящик. Что-то вроде детской шапочки.

Эйнджел помахал нам. Упитанный хлопнул своего приятеля по плечу, и маленький чернокожий обернулся посмотреть, в чем дело.

— Вот дерьмо, — процедил он.

— Если не уберетесь по-хорошему, те двое прикончат вас.

Они обменялись взглядами.

— Впрочем, мне никогда не нравился Бобби, — сказал белый.

— А кто это, Бобби? — спросил его чернокожий.

Они ушли, а я остался с Дженнифер. Эйнджел и Луис не бросали нас, пока мы не забрали мою машину из гаража.

* * *

Мы ехали на северо-запад под беззвездным небом. Часть пути Дженнифер проспала, затем нашла радиостанцию, которая ей понравилась.

Эмиллоу Харрис пел композицию Леннона и Маккартни «Здесь, там и повсюду», одну из тех редких версий, которую мало кто слышал, но которую многим следовало бы знать.

— Тебе нормально? — спросила она.

— Прекрасная песня.

— Я люблю битлов. У них есть песни получше, но это тоже неплохо. Только как-то печально.

— Иногда лучше и погрустить.

— Ты женат? — вдруг почему-то спросила она.

— Нет.

— А подруга есть?

— Была все это время. — Я немного замешкался с ответом, потом добавил: — Но у меня есть маленькая дочурка. У меня когда-то была и другая дочь, но она умерла. Ее тоже звали Дженнифер.

— И ты поэтому вернулся за мной? Потому что у нас одинаковые имена?

— Если бы это было так, этого было бы достаточно для тебя?

— Думаю, да. А что будет с папашей Бобби?

Я не отвечал.

— Ой, — только и сказала она, и какое-то время мы ехали молча. Потом Дженнифер снова заговорила: — Я была там, знаешь, ночью, когда Джи-Мэка убили. Это не его настоящее имя. По-настоящему его звали Тайрон.

Мы уже двигались по шоссе, в сторону от федеральной дороги между штатами. Машин стало меньше. Когда где-то далеко впереди какая-нибудь машина взбиралась на темный, невидимый холм, красные огоньки поднимались в воздух, будто светлячки.

— Я не видела того, кто убил Тайрона. И ушла раньше, чем полиция приехала. Я не хотела неприятностей. Они все-таки нашли меня и спрашивали меня о той ночи, но я сказала им, что меня там не было, когда он умер.

Она пристально вглядывалась в темноту за окном. Ее лицо отражалось в стекле.

— Я могу хранить тайну. Я не скажу никому. Я не видела того, кто убил Тайрона, но слышала, что он сказал прежде, чем нажал на курок. — Она по-прежнему не поворачивалась ко мне. — Я никому больше этого не скажу. Чтобы ты знал, я никогда ни одной другой душе не проговорюсь.

— И что он сказал? — не выдержал я.

— Он сказал: «Она была моя кровь...»

* * *

В прихожей все еще валялись коробки, и вещи все так же висели на стульях. Вещи Рейчел и Сэм.

Сегодня хоронили Нейла, сына Эллиса Палмера, но я не пошел на похороны. Мы спасаем лишь тех, кого можем спасти.

В доме потрясающе тихо.

Я только что спускался к берегу. Ветер дул с востока, но я чувствовал теплое дуновение на лице, когда поворачивался к суше и слышал, как голоса шептали мне что-то, пролетая мимо к зовущему их морю, заманивающему их в свои глубины. Закрыв глаза, я позволил им пройти надо мной, они касались меня, словно тонкий шелк, и их нежное прикосновение на мгновение отозвалось в каких-то глубинах внутри моего \"я\" прежде, чем все рассеялось и пропало. Я посмотрел наверх, но ни звезд, ни луны не было видно. Никакого света.

И за темнотой этой ночи совсем в другой темноте выжидает Брайтуэлл.

Я уснул на балконе, свернувшись в плетеном кресле и укутавшись в одеяло. Мне холодно, но я не хочу идти внутрь, не хочу ложиться в кровать, где еще совсем недавно лежала Рейчел, глядя на пустые напоминания о нашей общей жизни. Вот что-то разбудило меня. Это дом покинула тишина. Заскрипел стул на кухне. Дверь закрывается. Я слышу то, что могло бы быть шагами и смехом ребенка.

Мы же говорили, что она уйдет.

Это было мое решение. Я заглажу свою вину и буду прощен за свои грехи.

В прихожей колокольчики заполнили звоном своей незатейливой песенки неподвижную, темную ночь, и я чувствую, как кто-то приближается.

Но мы никогда не уйдем.

Все хорошо, все хорошо.