И Конан блаженно улыбнулся, представляя, как он, будь, лет на пятнадцать моложе, перевернул бы вверх дном всю Аквилонию, обладая таким же отрядом, как Хват.

— Нет, определенно, все мельчает под луной. Есть еще сильные бойцы — но нет ни истинной дерзости, ни размаха. Одна жадность.

С такими мыслями король увидел место располоения своего головного отряда и, соскочив с коня, пошел к одинокой паре, находившейся поодаль от остальных, на ходу бросив:

— Коней не расседлывать!

Эгиль с Хольгером поспешали следом. На поваленном бревне восседал капитан Армледер, плавно водя по палашу правильным камнем. Но движения пеллийца были излишне медленны, а задумчивое выражение лица показывало всякому, взглянувшему в его сторону, что гвардейский офицер чем-то крепко озабочен. Только когда стоявший рядом Иллиах, видя, что капитан совершенно не замечает приближения короля, хлопнул гвардейца по плечу.

Армледер запоздало вскочил:

— Вольно, капитан! — Конан протянул руку и не дал гвардейцу отдать салют. — Обойдемся без этикета. К воротам лагеря послали?

— Да, мой король. Там Ройл, мой оруженосец, и пажи обоих десятников авангарда.

— А что пленные? — поинтересовался Конан, оглядывая понурую группу из семи человек, окруженных хмурыми чернокафтанниками.

— Мелкая сошка, мой король. Если дозволено мне будет дать совет августейшей особе… — И, увидев рассеянный кивок короля, капитан продолжил, пряча палаш в ножны: — Их следует выпороть и отпустить на все четыре стороны. К шайке они пристали где-то седмицу назад, в нападениях на караваны не участвовали. Их держали, так сказать, в обозе. Крестьяне из немедийской деревеньки. Дело обычное — недород на полях, налоги. Ни бывших аквилонских солдат, ни известных воров, ни беглых каторжан среди них нет. А тащить их под конвоем…

— Да-да, ты прав, капитан. Десяток плетей, и пускай убираются. А где Хват?

— Утверждают, что остался с верными людьми на аквилонской стороне. Отряд, вернее остаток шайки, вел один из помощников Хвата, из бывших вольных охранников с караванного тракта, — его я оставлю для более подробного допроса. Он должен кое-что знать.

— Да, крепкий парень, — пробормотал Иллиах, дуя на разбитые костяшки кулака. — Даром что рыжий.

— Ну, ну, — прошамкал беззубым ртом Хольгер.

Однако обстановка не подходила для выяснения отношений между киммерийцем и асиром, и оба не стали развивать тему про рыжих.

— Где крепость-то? — спросил Конан. — Пройдемте со мной.

Армледер перемахнул через бревно, придержав ножны, и направился к небольшому возвышению.

— Уже и солнце садится, — буркнул Эгиль, глядя на темнеющие небеса, — с первой звездой брат понесется в Ледяные Чертоги.

— А я так до сих пор и не жрал, — проговорил Иллиах.

С верхушки проплешины хорошо была видна тропа, петляющая меж редких рощиц, и немедийский лагерь темнел дремлющей громадой — ни дымка, ни блеска доспехов на башнях. С запада, где нависали горы, налетел резкий ветер. Перевал уже поглотила темень.

— Во-он наши вызывающие, — указал перчаткой Армледер на кучку всадников, двигающихся к расположению аквилонцев.

— Похоже, уже о чем-то договорились. Вряд ли, конечно, вечером немедийцы выедут «на копье», — пробормотал Конан. — Хотя поле-то вполне подходящее. Могут и не принять вызова, если командир у них из наемников, а дожидаться войск из центральных провинций. Кром, а ворота-то — распахиваются.

Действительно, едва ли не в последних лучах заходящего солнца створки окованных ворот укрепленного лагеря рапахнулись, и оттуда стали выезжать всадники.

Не дожидаясь приказа, Армледер рванулся назад, пинками поднимая развалившихся, было, гвардейцев. Зазвучал сигнальный рожок, и аквилонцы вскочили в седла. Хольгер вдруг повернулся к Иллиаху и что-то ему прошептал, Конан уловил только: «глаза у тебя помоложе…»

Иллиах приставил ладонь козырьком к глазам и вдруг вскрикнул удивленно.

— Что там такое, уж не тень ли Хресвельга ты узрел? — насмешливо спросил Конан.

«Эйнхерий» растерянно протянул:

— Темнеет, да и далековато, но мне кажется, я видел рогатые шлемы, вон в той десятке, что на левом фланге разворачивается.

— Ну и что? Нордхейм искони поставлял наемников в Немедию. Правда, я что-то не слышал, чтобы ваниры и асиры сидели в порубежниках — ни тебе веселья, ни тебе денег, да и начальников много.

— А еще, мне показалось, что тот отряд, что по центру… очень они на наших Черных Драконов похожи…

Но Конан уже его не слушал. Королю подвели коня, и он одним движением, отточенным до блеска за годы и годы скитаний, взлетел в седло.

— Мой король… — начал, было, докладывать подскакавший капитан, но, глянув на поле, удивленно заключил:

— Это безумие — смотрите, еще не построившись, в этих сумерках, они уже пошли в атаку… вверх по склону, через кустарник… на фланге у них овраг… а если у меня, скажем, полно тут лучников? Положил бы всех, как куропаток, и оврагом бы ушел в ночь…

— То-то и оно, капитан. Надо иметь в отряде лучников на будущее. Атакуй прямо отсюда, сверху, и гони их к воротам…

У Армледера глаза загорелись боевым азартом. Ситуация действительно была заманчивая. Понеслись команды, и, лязгая в мягких серых сумерках доспехами, аквилонцы разошлись влево и вправо от проплешины, образуя «разящий серп», нацелив склоненные пики вниз, туда, где надвигалась темная волна наступающих.

— И все же что-то тут не так, — пробормотал Конан, медленно вытягивая меч и кладя его поперек седла. — И где, Сет меня разорви, наши посланцы? Ройл бы мне что-нибудь объяснил.

Из темноты раздался короткий свист — свои. И сумерки выпустили следопыта и пажей. Ройл тут же соскочил с коня и бежал к Конану, что-то крича, но его заглушил чистый звук рога, донесшийся снизу, с утонувшей во тьме равнины, по которой катилась волна еле различимых конных фигур.

И Конан едва не взвыл от злости. Это был аквилонский сигнал «Стоять на месте, выровнять линию».

И относился он явно не к атакующим, а к замершим на гребне гвардейцам Армледера. Капитан что-то крикнул своему трубачу, и тот приложил к губам рожок. Прозвучал условный сигнал, означавший: «Кто говорит?»

И снизу в ответ раздался пронзительный вой рога принца Аквилонской Короны. Конан, так и не снимая меча с седла, сидел, ссутулясь и, поникнув головой к самой гриве, когда к нему подъехал Армледер.

— Труби отбой, капитан, и поехали навстречу моему хитроумному сыну, Кром, ненавижу всех миротворцев. Какая славная могла быть драка. Впотьмах, на всем скаку, слева — овраг, вокруг — кустарник. Вниз по склону — и вверх по склону, выживают сильнейшие… Старый я дурак, следовало понять: если Конн и Троцеро на границе, они знают, что я ищу доброй драки…

Конан помолчал. Конь его, осторожно ступая, двигался почти в полной темноте. На небе вспыхивали первые звезды, которые в здешних краях появляются в один миг и облепляют небесный купол, словно вступающий на престол князек из Вендии россыпями мечет в толпу серебряные монеты.

«Эйнхерии» и примкнувший к ним Ройл ехали тихо, прекрасно понимая, что гнев чудившего короля может пасть и на них. Однако вспышки неуправляемой дикой злобы не последовало. Конан лишь тяжко, с присвистом вздохнул, да так громко, что лошадь следопыта шарахнулась и едва не унесла ветерана в ночь. После очередного вздоха Конан упавшим голосом спросил:

— А ты знал, капитан Армледер?

— Мой король, принц Конн и граф Троцеро поручили мне разыскать вас и обеспечить охрану, выполняя все ваши приказы неукоснительно. Ну… я знал, вернее, слышал слова графа…

— И что же изрек наш мудрейший главнокомандующий?

— Я прошу извинить меня, мой король…

— Да валяй уж, — печально сказал Конан.

Они уже спустились с небольшого возвышения, где-то впереди маячил темный строй конных воинов, слышались голоса и позвякивания уздечек и стремян.

— Троцеро сказал принцу: «А нам следует нанести визит коменданту немедийской пограничной крепости. Король решил поохотиться за разбойниками, а карты в этих местах скверные, проводники вечно пьяные — король, может случиться, станет преследовать врагов королевства и на чужой земле. Досадно получится, если из-за шайки ворюг меж нашими королевствами будет недоразумение и паче чаяния — конфликт. К тому же — немедийский командир, барон Оливей мой старый знакомый».

— И большой почитатель славного короля Аквилонии, — раздался поблизости скрипучий голос, принадлежавший явно человеку преклонных лет.

«Эйнхерии» по привычке сомкнулись вокруг киммерийца, однако рядом с фигурой немедийца из тьмы появился другой всадник с поистине величественной осанкой и взмахом руки велел северянам расступиться.

— Отец, — без всякого выражения произнес Конн.

— Сын, — так же проговорил Конан.

— Мой король, командир немедийского пограничного гарнизона славный барон Оливей счастлив будет приветствовать у себя в гостях Великого Конана и его свиту, — послышался голос Троцеро.

— Да, Ваше Величество, я буду счастлив принять не только благородного принца, но и его славнейшего отца. А ваши гвардейцы, равно как и наемники, расположатся по бивакам под стенами цитадели. Воинам и коням положено спать под звездами, а ночи в здешних местах теплые и безветренные.

Конан поборол желание протянуть руки, сграбастать барона за шею и придушить, как цыпленка. Он что-то неразборчивое буркнул в ответ, тут же из темноты вынырнул пеший немедиец с тусклым факелом в руках и, взяв королевского коня под уздцы, повел.

Молчаливый темный строй конников расступился перед высокопоставленными особами. В свете факела Конан разглядел нескольких северян своей гвардии. Отвечая на невысказанный вопрос, Конн коротко хохотнул:

— Я прихватил из столицы своих и твоих телохранителей — пусть в тавернах спокойно и чинно попьют вино заезжие купцы, да и столичные ищейки займутся ворами и грабителями, а не потасовками в темных подворотнях наших головорезов. При нас, думаю, глупых стычек не будет.

Глава седьмая

Конан и его свита, если можно так выразиться, находились во владениях барона Оливея второй день. Короля обвели вокруг пальца по всем статьям. Оказывается, в столице Военный Совет с принцем во главе давно заготовил обширнейший договор со всеми сопредельными государствами, исключая только диких пиктов и неукротимых киммерийцев, о взаимной терпимости к порубежным отрядам, пересекающим границы в поисках разбойников и иных врагов Короны. Были оговорены численность таких отрядов, глубина их возможного проникновения к соседям и прочие мелочи.

— Все, кончилось разбойное ремесло, — ворчал Конан, предававшийся вдумчивому и нескончаемому пьянству в обществе Ройла и «эйнхериев» в течение последних суток. — Купцы будут жирными, тракты — спокойными, а жизнь — пустой и бестолковой.

Указанный договор он подписал стоически, а немедийский герольд с десятком охраны, оруженосцами и пажами, для придания пышности свите направился в столицу, дабы скрепить его печатью бельверусского владыки.

Конан вздохнул тяжело, едва не потушив чадивший в замковой стене факел, и отправился в угловую башню крепости, любезно предоставленную бароном Оливеем королю Аквилонии и его северянам. Конн, весьма довольный возможностью общения с немедийской молодежью, пропадал в пиршественной зале вместе со своими офицерами. Конан сунулся, было, туда, но, услышав мудреные разговоры о геральдических знаках, новомодном бельверусском трувере, музыке и неких танцовщицах, доброе имя, которых одни из присутствующих порочили, другие готовы были защищать с оружием в руках, ругнулся и ушел. Он все собирался поговорить с Троцеро по поводу своего грядущего отречения и путешествия в Вендию, но был почти наверняка уверен, что состоится долгий и нудный разговор, суть которого сведется к давно знакомой чеканной фразе «Королевство без короля — поле гражданской воины«,— и не торопился. К тому же Троцеро со старым немедийским бароном и впрямь заперлись в покоях Оливея, предаваясь воспоминаниям. А вспомнить ветеранам было что.

На протяжении нескольких десятилетий их бойцы вспарывали друг другу животы и рубились в смертельной сече не только на берегах реки Красной, но и на землях менее могущественных, а посему — робких южных соседей. В Год Дракона, в славные для немедийского оружия дни, Оливей первым вступил в аквилонскую столицу, и некоторое время был сенешалем Тарантии.

Армледер неотлучно находился при биваке аквилонской конницы, разбитом под стенами крепости, немилосердно муштруя своих бойцов. Все поле, на котором чуть не разыгралось вечернее сражение, было уставлено кожаными и соломенными чучелами, которые рубили и кололи с лету аквилонские гвардейцы.

— А толковый парень, — сказал Ройл, швыряя в окно опустевшую флягу.

Фляжка поплыла в мутной водице рва, пока в горлышко не набралось достаточно, жидкости, чтобы утянуть ее на дно. Боссонец проводил ее пьяным сосредоточенным взглядом.

— Да, только усердия — через край. Вбили ему в Бельверусе в голову, что без такой вот муштры боец — уже не боец, — буркнул Конан, тоже выглядывая из окна. — Отправить бы его на пару лет к вам, в топи, побегать за пиктами по лесам, полазить по болотам, покормить комаров да пиявок — вышел бы толковый командир. А муштрой да рубкой дров много не навоюешь. Чучело-то — оно тебе ответить не может.

— Зря мальчишку ругаете, мой король. — После того, как Армледер спас следопыту ногу, Ройл к месту и не к месту старался хвалить пеллийца, чем изрядно забавлял и Конана, и «эйнхериев», видевших костоправное искусство капитана. — Он в Западной Марке очень даже повоевал — я тут порасспросил гандерландцев. Да и в делах настоящих был. А одних поединков — как драк у зингарских матросов.

— Он и без турнирных церемоний в ухо может дать, тут есть, кому подтвердить, — встрял в разговор Иллиах, глядя на хмурого асира, который с остервенением принялся надраивать до блеска позеленевший бронзовый наруч.

Асир угрюмо поднял голову и сказал низким грубым голосом:

— В ухо дать, это ты или я можем. Вон Эгиль, брат его, — очень даже могли, когда хватят пива через край. А этот пальцы ломает, как баба, руки крутит, подножки ставит… понабрались в академиях — меча им не поднять толком, по морде не стукнуть, а вот по земле валять — это мастера.

Скучающий в углу Хольгер отбросил стаканчик для игральных костей, который бесцельно крутил в руках, и подошел к окну, веско возразив соотечественнику:

— А тебя он тогда, в «Кубке», хорошо повалял, нечего за глаза говорить. Мне потом один из его чернокафтанников кое-какие ухватки показывал. Как меч там, скажем, выбить, или копье выдернуть так, чтобы хозяина подбросило, как угря на сковородке. Толково их учат. Не всё на силу надо напирать — а ну, как ты ранен будешь, или на морде — забрало, и что — по забралу кулаком лупить? Воюют тоже с умом.

— Все одно. — Асир был пьян и упорен. — Если бы я тогда лишнего не глотнул… Так можно только девок на сеновал укладывать, а не с мужчиной драться.

— Мужчина — тот, кто после драки остался на ногах, а не тот, кто проиграл и за глаза ругает чужие уменья, — наставительно сказал Конан, видевший не раз, как бьются голыми руками немедийцы.

Ухватки эти бельверусские умельцы собирали по крупинкам и из пиратского арсенала, и из совершенно разбойничьих приемов, даже посылали целые экспедиции в Вендию и Кхитай, где в затерянных лесных обителях были люди, пальцами рвущие стальные кольчуги и головами пробивающие дощатые щиты, даже и окованные. Практиковали в Бельверусе и самобытные изобретения в области убийства и причинения боли ближнему. Свое боевое мастерство Конан тоже собирал по крохам во всех уголках мира, посему не любил, когда любую ухватку, отличную от деревенской оплеухи, называют именно «немедийской».

— А ты, Хольгер, тоже не особо прав, — вмешался Ройл. — То есть, конечно, умение лучше силы, ведь сила может и иссякнуть. Но еще лучше, когда сила и умение вместе идут. Вот если, скажем, эдак вот…

С этими словами боссонец вручил кинжал, которым до этого разделывал баранью лопатку, Эгилю, и хлопнул себя по груди, бей, мол. Эгиль несильно ткнул клинком вперед. Ройл шагнул в сторону, изогнувшись и извернувшись, словно хорек, лезущий в курятник через щель в заборе, так, что лезвие скользнуло по рубахе, а рука рыжебородого прошла впритык к телу следопыта. Затем Ройл мягко взял кисть «эйнхерия» и крутанулся на каблуках. Охнув, ванир рухнул на стол, опрокидывая и его, и блюда, и фляги.

Конан расхохотался, хлопая себя по бедрам, к нему присоединились и остальные, находящиеся в комнате, Иллиах даже сел на пол, утирая глаза.

Эгиль заворочался на полу и попытался приподняться из груды обломков и костей. Ройл же, так и не отпустивший кисти ванира, прижал ее к животу, и нелепо скакнул на корточках в сторону:

— Или — эдак вот… — поднимавшийся рыжебородый вновь рухнул на пол под общий хохот.

Вскочил он совершенно взбешенным, отшвырнул нож и кинулся вперед, расставив руки, собираясь сграбастать боссонца, раздавить и шваркнуть о стену. Глаза его были красными, зубы оскалены. И раздавил бы: Ройл испуганно шагнул назад, стукнувшись загривком об подпирающий потолок столб. Однако Конан, увидев, что дело плохо, ухватил разбушевавшегося Эгиля в охапку, приподнял и с размаху опустил на скамейку. Скамья разлетелась в щепы, а ванир уже в третий раз оказался на полу, но, разобравшись, что его коснулись руки короля, поутих.

Конан поманил пальцем Ройла.

— Иди-ка сюда, старый пес. Давай руку. — Ройл протянул дрожащую кисть, и она полностью утонула в королевской лапе.

— Иногда в Бельверусе делают и так. — Он двумя пальцами слегка сжал запястье боссонца, и Ройл неожиданно для всех, и для себя в первую очередь, завопил тонким голосом.

«Эйнхерии» вновь загоготали. Конан же одним плавным движением крутанул руку Ройла, изогнув ее во всех суставах так, что тело следопыта едва не закрутилось от боли в узел.

Киммериец же, сам оставаясь на месте, повел руками, словно рубил невидимым мечом наискось, борясь с обступившими его бесплотными призраками. Ройл, как-то нелепо подпрыгивая на носках, побежал по дуге, затем снова по-женски пискнул и совершил от невыносимой боли в перекрученных суставах прыжок через собственную руку, будто заправский рыночный акробат. Иллиах и Эгиль едва успели посторониться, когда боссонец обрушился на груду сваленных в углу плащей.

— Мой король, я в восхищении, — сказал следопыт, пребывавший на куче тряпья вниз головой.

Голос его, в обычном состоянии весьма низкий и грубый, все еще ломался, как у подростка, от хриплого баса до высоких нот. Эгиль был вполне удовлетворен нелепыми танцами, полетом и дикой позой Ройла. Киммериец и асир держались друг за друга, содрогаясь от смеха, даже угрюмый спорщик скалился во всю устрашающую физиономию. Но король уже потерял всяческий интерес и к самому разговору, равно как и к обычной для профессиональных воинов казарменной возне.

— Однако, — пробурчал он печально, — в молодости я не крутил врага вокруг себя, словно красотку на танцах, — если мне попадалась рука, я старался ее оторвать.

Ройл, уже поднявшийся и сосредоточенно растиравший локоть, хохотнул, остальные же воины, уловив, что веселье закончилось, разошлись по своим углам, давно привыкнув к резким сменам настроения у короля.

Конан постоял у окна с крайне печальным видом, потом грохнул по стене кулаком, горько воскликнув:

— Все пустое, все обман. Нет ничего гаже бесцельной жизни!

Тридцать, или даже пятнадцать лет назад, услышь черные корсары или ильбарские горцы эти слова, они бы попрыгали за борт пиратской галеры и забились бы в самые дальние и темные каменные щели, решив, что Амрой овладело мрачное безумие, насланное стигийскими некромантами. Меж тем давно уже киммериец не только научился горестно вздыхать, словно безутешная вдова, упустившая возможность окрутить блистательного гвардейского офицера, но и время от времени, к ужасу своих ближних, сотрясал воздух подобными тирадами, будто выступал записным плакальщиком на собственных похоронах.

«Куда делся неистовый и неистощимый на идиотские шутки варвар, — думал Ройл, украдкой пересчитывая ребра — все ли целы. — Некогда достаточно было посмотреть на него, хохочущего в то время, как над головой не видно неба от ливня вражеских стрел, чтобы поверить россказням о том, что Конан умудрялся шутить и сквернословить, будучи прикованным цепями к скале, вселяя суеверный ужас в суетящихся вокруг мастеров пытки с раскаленными железяками в руках?! Не те у него годы, да и не тот он человек, чтобы скорбеть, словно юный хлыщ со склонностями к рифмоплетству, у которого двухметровый одноглазый пикинер увел голубку на сеновал».

Унылую тишину нарушил деликатный стук в дверь. Мгновенно Иллиах и Хольгер с клинками наголо встали по обе стороны дверного проема. Эгиль же, пряча устрашающего вида кривой нож за спиной, потянул бронзовое кольцо.

— Барон Оливей — к королю Аквилонии! — провозгласил тонкий и длинный, словно бокал из аргосского стекла, паж и посторонился, пропуская вперед немедийского вельможу.

— С чем пожаловал наш славный враг? — весьма нелюбезным тоном осведомился Конан, выходя на середину комнаты и засовывая ладони за широкий пояс.

Барон окинул взглядом замерших по бокам от него «эйнхериев», перевел взгляд на битую мебель и осколки, живописно разбросанные по полу, хмыкнул и проговорил, теребя бородку:

— Однако меж нашими державами мир, следовательно, бывший противник Золотого Льва, всего лишь бывший.

— Пусть будет так, барон. К великому моему сожалению, Аквилония и Немедия напоминают сейчас мирное болотце, где в теплой тине резвятся головастики, пиявки и нарядно раскрашенные рыбешки. Щуки же и прочие хищники от старости и бессилия шевелят жабрами в придонных ямах. Однако чем старый выживший из ума лев может быть полезен блистательному командиру гарнизона?

Оливей помедлил с ответом, пытливо разглядывая присутствующих. Те так же пристально разглядывали немедийца. Северяне, впрочем, убедившись, что при бароне нет никакого оружия, кроме чрезвычайно громоздкого меча, бесполезного для битвы в замкнутом пространстве помещения, быстро потеряли к нему всяческий интерес.

Ройл с восхищением оглядывал вороненый доспех борона, являвший шедевр оружейного дела. Пластинчатая бронь, которая, видно, и арбалетному болту не по силам, была столь искусно пригнана к фигуре, что не оставляла ни малейшего впечатления гнетущей тяжести и неудобства, которое испытывал боссонец всякий раз, с презрением оглядывая рыцарские кирасы гвардейцев. Пластины, с серебряной насечкой, были великолепно пригнаны друг к другу на животе и груди, в местах же, где они могли помешать членам владельца сгибаться, тускло посверкивали тончайшие кольчужные кольца, скрепленные весьма затейливым, но, без сомнения надежным образом. На черных набедренниках, необходимых кавалеристу, Ройл не разглядел ни одной клепки, тем не менее, они состояли из множества стальных пластин, не стесняющих движения ног. Без труда можно было домыслить, что вместо льняной, как сейчас, расшитой грифонами и мантикорами рубахи, тонких изящных сапог и штанов зеленого сукна к сему панцирю во время боя полагался массивный шлем, латные перчатки, наручи до самых локтей и кольчужные чулки. По осанке и легкой небрежности, с какой немедиец носил доспех и оружие, ветеран заключил, что в молодости барон был красой и гордостью бельверусского рыцарства.

Конан же вглядывался в лицо Оливея, читая по нему, словно в правдивой летописи. Немедиец был без головного убора, и его каштановые волосы, без единой седой пряди, свободно спадали на могучие еще плечи, очерчивая волевое лицо. Множество старых шрамов и сеть морщин, придававших физиономии барона вид печеного яблока, вкупе с обветренной кожей не бросались в глаза из-за чрезвычайно живого острого взгляда из-под густых бровей, изрядно молодивших Оливея. Хотя рыцарь, без сомнения, разменял уже пятый десяток, можно было смело заключить, что годы еще не подточили эту глыбу.

С неменьшим интересом и немедиец разглядывал легендарного киммерийца, которого видел раньше лишь на поле боя, где плащ и тяжелое забрало полностью скрывали фигуру и лицо короля.

Пока длилось это взаимное разглядывание, в комнату вошли молчаливые слуги, быстро вынесли следы беспорядка, расставили новые скамьи, стол и посуду, исчезнув столь же бесшумно, как и появились. Ройл, мгновенно забывший про вельмож, уже вертел в руках одну из вновь принесенных фляг, мимоходом подумав, что немедийский рыцарь явно строг к слугам, вымуштровав их не хуже, чем сам боссонец в былые времена муштровал добровольцев в Западной Марке.

«Мимо баронских покоев они, видно, и вовсе шныряют тенями, на одних носках, так, что и свечное пламя не дрогнет. Однако, хвала светлым богам и покровителям старых бойцов — судя по аромату, в вине хозяин смыслит не меньше, чем в сбруе».

Судя по алчным и сосредоточенным лицам Эгиля и Хольгера, они разделяли выводы, сделанные следопытом, и ждали лишь кивка Конана, чтобы вживую удостовериться в этом. Иллиах же, по молодости бледный от всего, выпитого за два дня, прошедших после битвы с разбойниками у Совиной Горы, лишь уставил глаза в окно, моля Крома дать ему сил не ударить лицом в грязь. Кивок последовал, и для охраны аквилонского владыки немедиец и Конан перестали существовать. Оливей, явно удивленный такой вольницей среди телохранителей столь высокопоставленной особы, поджал губы и пригладил усы, воздержавшись от замечаний.

— Итак, барон, что привело тебя ко мне? — спросил Конан, указывая немедийцу на стул и усаживаясь сам.

— Есть одно щекотливое обстоятельство, связанное с вашей свитой… Однако… — И немедиец кивнул головой в сторону стола, за которым пирушка уже была в самом разгаре.

Конан ухмыльнулся:

— Судя по твоему тону, барон, речь идет не о моей свите, а о павлинах, окружающих моего сына. Могу заверить — мои головорезы вряд ли будут откровенничать с гвардейцами, о которых они самого невысокого мнения. Особенно сейчас, когда в их глотки льется вино. Всякая тайна, касайся она хоть наступления Последней Битвы не далее как завтра, умрет, не долетая их ушей.

— Ну, что ж. — Оливей помедлил, поудобнее устраивая меч на коленях. — Дело в том, что капитан, возглавляющий сотню Черных Драконов…

— Полувильд, барон, — оскалился Конан, — Армледер, выученный в стенах вашего столичного клоповника для шибко умных, утверждает, что командует именно полувильдом.

— Я сам не особо в восторге от этих стратегов из академий. Видел их в последней кампании — по мне, так младший герольд с турнирным рожком или возница из обоза смыслит в военном деле не меньше, а опыта имеет больше, чем они. Среди нас, немедийских ветеранов, их принято называть головастиками. Посему пусть уж лучше сотня. По крайней мере, ясно, что речь идет о сотне мечей и копий.

Конан кивнул головой, словно говоря: как ни называй, не мешает уже быстренько изложить суть дела и проваливать куда-нибудь подальше. Оливей заметил неудовольствие своим посещением, но продолжал говорить медленно и размеренно, не теряя достоинства.

— Итак, этот… м-м… Армледер привез с собой некоего пленного, взятого им в вашей стычке с мерзавцами, длительное время тревожившими наши границы.

— Да, да, — рассеянно сказал Конан, недвусмысленно глядя мимо немедийца на стол, где с поражающей воображение быстротой пустели фляги с вином. — Ну и что же?

— Видимо, капитан самолично пытался допросить его, однако разбойник оказался крепким орешком, и ваш гвардеец утром обратился ко мне, прося предоставить ему гарнизонный «каменный мешок» и парочку специалистов по развязыванию языков в фартуках и с инструментом. Я не нашел нужным отказывать даже столь малозначительной персоне из свиты самого Золотого Льва…

— Вернее, львенка.

— Виноват, из свиты принца, и предоставил ему просимое. Допрос, если это можно назвать столь мягким словом, продолжался, пока разбойник не испустил дух на дыбе…

— Куда ему, право, и дорога, — проворчал Конан.

Немедиец пропустил это замечание мимо ушей, настойчиво продолжая рассказ:

— После чего, как мне доложили слуги, прислуживавшие в пиршественной зале принцу и славному полководцу Троцеро, капитан Драконов попросил у Конна отпуск на две седмицы. Получив же отказ и изрядную взбучку, сей юноша потребовал отставки.

— Кром, служи я в столь скучное время при столь скучном дворе в годы юности, сделал бы это на пяток лет раньше, после бесславно закончившейся заварухи в Западной Марке.

— Так уж и бесславно, — буркнул, оторвав от губ флягу Ройл, явно в оба уха слушавший разговор.

Оливей дернулся, как от удара кнутом, — любой из его челяди, подобным образом вмешавшийся в разговор, сильно пожалел бы об этом. Однако барон быстро взял себя в руки и продолжил:

— Гарнизонная жизнь бедна на события, и, чтобы удовлетворить свое праздное любопытство, я порасспросил одного из мастеров заплечного дела. Как я понял, гвардейского капитана интересовал некий эпизод, происшедший в ходе похода на разбойничье логово, когда подлый атаман этого сброда сбежал от аквилонских солдат.

— Было что-то такое. — Конан, решив, что со скукой можно бороться разными способами, особенно когда больше заняться нечем, и стал припоминать: — Действительно, Черные Драконы прижали этого мерзавца к какому-то вонючему водоему, однако нежданно-негаданно появилась непредвиденная подмога, и атаман растаял в зарослях, словно благочестие монаха, провалившегося в винный погреб.

— Ваш капитан — выходец из местных? Наследник наших некогда весьма беспокойных соседей — герцогов Пеллийских?

— Да, он наследник. Где-то там, в родовом гнезде сидит его слабосильный младший братец. Ну и что из этого?

— Дело в том, что молодой человек распознал среди напавших на его бойцов мерзавцев двоих или троих воинов из замковой стражи своего родового гнезда и, желая удостовериться в точности своих наблюдений, замучил до смерти пленного.

— Вот как? Славно!

Конан хлопнул себя по ляжкам. Казалось, его весьма позабавило это известие.

— Значит, великий путешественник Эйольв, павший в битве с вашей, барон, армией в Год Дракона, — не единственный достойный отпрыск старинного аквилонского рода? Армледер — всего лишь служака, каких много в моей армии. Нет в нем, знаешь, эдакой живости, что ли, огонька. А если младшенький больной братец снюхался с грабителями с караванного тракта…

— Я ослышался или короля Аквилонии чуть ли не радует таковое поведение родовитого аристократа? — Барон, без сомнения высоко ценивший рыцарскую честь и доброе имя аристократов, сделал круглые глаза.

— Нет, барон. Это обстоятельство, без сомнения, прискобное. — Тон короля выдавал скорее живое любопытство скучающего в праздности и безделье искателя приключений, чем владыки, разгневанного дурным поведением своего вассала. — Однако, Кром, к которому моя варварская душа устремляется в моменты радости или отчаяния, крепко вбил в головы всех киммерийцев одно: когда этот мир покинут последние мужчины, которым звон стали милее шороха юбок и звяканья монет, грянет Последняя Битва. Стало быть, не все еще потеряно…

— Я старый боец и ничего не смыслю в богах. Не мне разбираться, что есть признак здоровья в могущественных странах, — дипломатично сказал немедиец. — Но я поставлен моим королем на страже границы, а данное вскрывшееся обстоятельство прямо касается моих воинских обязанностей. Я просил бы…

— Валяй, тебе удалось чуть развеселить меня и вновь внушить веру в человеческий род. У тебя есть еще что-то за пазухой, кроме признания вшивого бандита и доноса палача, а?

— Проницательность аквилонского владыки уже давно вошла в поговорку. У меня есть все основания полагать, что на аквилонско-немедийской границе, в этих диких горах, зреет нешуточный заговор: интриги плетутся как против власти Тарантии, так и Бельверуса. Сегодня я поделился своими соображениями со славным полководцем Аквилонской Короны, и он упрочил мои подозрения.

— Так почему бы тебе не рассказать о заговоре не только старому Троцеро, но и Конну? Право, после известных событий я устал от интриг, которые творят рыцари, отложившие в сторону мечи к прискорбию богов?

— Как бы это сказать поделикатнее… — Оливей поджал губы.

— Ну, давай, без церемоний, барон, мы же с тобой старые воины. Не бойся при мне обругать Конна, я сам не доволен сыном, в его годы следует похищать красавиц и охотиться на чудовищ в дальних странах, а не пропадать безвылазно на балах и пирах.

— Принц Конн известен в цивилизованных странах, как большой поборник наук и высокой поэзии, посему нет ничего удивительного в его дружбе со многими отпрысками славных немедийских родов, где эти добродетели пышным цветом распускаются не один век…

Конан грязно выругался, коротко и незамысловато, словно подвыпивший торговец пивом, уронивший пару монет в сточную канаву. Оливей недаром был старым воякой — и ухом не повел.

— А у меня и, как выяснилось, у славного графа есть веские подозрения, что заговор плетется на самых верхах, и в нем участвуют весьма известные владельцы знаменитых гербов и знатных титулов, которые… находятся под покровительством принца Конна.

— Кром! Уж не хочешь ли ты, барон, сказать, что мой сын замышляет против меня?! — Конан вскочил и навис над нешелохнувшимся Оливеем.

За столом утих разговор, а Иллиах встал и расположился за спиной немедийца, поигрывая массивной глиняной кружкой.

— Я далек от таких нелепых обвинений.

— В чем же дело, раздери тебя медведь?

— По молодости и неопытности, что весьма понятно и простительно, принц в погоне за внешним лоском дает покровительство людям, чьи интересы напрямую угрожают интересам тронов двух величайших владык Хайбории. Речь идет не о покушении на одного из славнейших королей, разумеется. Скорее о попытке мятежа в пограничных провинциях с целью создания нового государства.

— Ну, это еще может быть. — Конан уселся обратно, знаком приказывая Иллиаху вернуться к прерванному занятию, что киммерийский юноша не замедлил сделать.

— Но я не стал бы тревожить короля Аквилонии по столь ничтожному поводу, иди речь лишь о заурядном бунте, пусть и с участием родовитой знати. Или говорить о младшем сыне основателя Картографической академии в Тарантии.

— Что ж еще творится в этом Митрой забытом медвежьем углу? Мне кажется, что все это дело стоит поручить паре-тройке моих полков или даже вашему гарнизону — благо любой пропуск через границу для обоюдной пользы я могу подписать немедленно.

— Изучив известные факты, у меня и графа Троцеро сложилось убеждение, что верхушка заговора, без сомнения возглавляемого Торкилем Пеллийским, сама не более чем игрушка в руках более грозных сил, враждебных всему хайборийскому миру.

— И кто же эти злодеи?

— Золотому Льву Аквилонии, — Оливей ухмыльнулся, — без сомнения, должно быть известно имя Керим-Шаха?

Конан встрепенулся. Всякая весточка из лихого прошлого лила капли бальзама на зачерствевшее в рутине державной власти сердце бывшего наемника, пирата и разбойничьего вожака. Особенно теперь, когда в голову стареющему королю навязчиво лезли воспоминания об Ильбарских Горах, Деви Вендии и лихих горцах, имя Керим-Шаха словно вернуло его к прежней жизни.

Киммериец весьма снисходительно относился к легендам, ходившим о былых похождениях грозного Амры, и потому, если Оливей думал, что покоробит владыку Аквилонии упоминанием о бандитском приключении на севере Вендии, то он ошибся.

— Да, припоминаю. Был давным-давно такой иранистанский шпион, весьма ловкий в интригах и недурно обращавшийся с саблей. Сейчас таких воинов, почитай, что и нет — сильных, хитрых и упорных, как волк из северных пустошей. Да, это был настоящий гирканский волк-одиночка. Но он погиб жуткой смертью.

— Мне кажется, удалось несколько заинтересовать скучающего короля, не так ли? Кроме того, Конан Киммерийский, известный среди умеющих держать в руках меч, как первый клинок хайборийского мира, сам столкнулся с атаманом этих пограничных разбойников Хватом и не мог не отметить мастерства, с которым тот управляется с двумя экзотическими клинками?

— Это точно. Этот Хват, больше похожий на бешеную гадюку, чем на обычного грабителя с торгового тракта, доставил мне несколько приятных мгновений. Бой разлучил нас, но мы преотлично позвенели сталью… — Конан остановился и потрепал свою давно уже нечесаную гриву. — Что-то такое мелькнуло у меня тогда в башке… что-то связанное с моими… гм, вгоняющими в краску Конна восточными похождениями к югу от моря Вилайет… Нет, не помню. Но дерется этот Хват великолепно. Есть у меня даже желание, если славный граф и просвещенный принц не будут излишне внимательны к моей особе, изловить этого Хвата и позвенеть клинками еще раз. В конце концов, умереть от рук мужчины, пусть и похожего на змея больше, чем на человека, но умеющего неплохо биться, — достойный конец для Конана-киммерийца. Ты, барон — знатный рубака, должен понимать, что нет ничего страшнее, чем умереть от паршивого ревматизма у себя в кресле напротив уютного очага.

— Говорят, у воинов и королей — разные тропы.

— Дураки так говорят. Я воин! И, Кром свидетель, не из последних — меня должны склевать вороны, разнести в желудках волки, а череп мой, я верю, будет прекрасной игрушкой для быстро набирающего силы пса Гарма у престола его хозяйки Хель. Только тогда душа моя будет у Крома, рядом с такими бойцами, как упомянутый тобой Керим-Шах, а также…

Далее последовали имена, а вернее, клички и прозвища грабителей, пиратов и воров, некогда гремевшие по всем портам, трущобам городов и невольничьим рынкам, наводя ужас на купцов, монахов и старых дев. Оливей с изумлением слушал этот список достойнейших, по мнению киммерийца, людей, что попадут вместе с ним в Ледяные Чертоги. Список был внушительным — пока Конан бормотал устрашающие имена, Эгиль, Ройл и Торкиль опорожнили последнюю флягу. Один лишь Иллиах, удостоившийся некогда рассказов Конана о его легендарных похождениях, цокал языком, слыша знакомые прозвища героев жутковатых саг о деяниях короля-варвара. Наконец поток леденящего душу перечисления прервался, и Иллиах прошептал:

— Все они пронесутся во время Гибели Мира над землей, в свите Дикого Охотника, под визг валькирий и вой Гарма, выходящего из Бездны…

— Избави Митра наш мир от такого будущего, — вполголоса буркнул Ройл, из чего можно заключить, что хитрый боссонец прекрасно все слышал.

— Что ты понимаешь, старый пес, — отмахнулся от него Иллиах, закатив глаза.

Видимо, пред мысленным взором молодого киммерийца в огне и дыму проносилось призрачное воинство Последней Битвы.

— Да, ты прав, Иллиах, сын Крома и пустошей: истинный герой — бессмертен. — Конан вздрогнул, словно приходя в себя от дремы, овладевшей усталым телом.

— Так вот. — Барон поднялся. — К сожалению, дела службы призывают меня, и если Золотой Лев соизволит, беседу мы продолжим после, скажем — вечером. Однако напоследок я скажу, что змееподобный атаман — племянник гирканского волка, а кроме того, ученик Розиля Великолепного. Он часть тех сил, что стоят за заговором. Я беседовал с человеком, который клянется, что был свидетелем того, как в Султанапуре, у могилы Розиля, Хват дал клятву на клинке извести Конана-киммерийца.

— Если у меня еще есть враги, значит, я еще жив, — заключил Конан.

Оливей, уже выходя в дверь, закончил:

— Черные демоны, покровительствующие гирканскому собачьему племени, помогли змеенышу оказаться в центре заговора. Граф Троцеро убежден, что лавина степной конницы двинется на запад в день, когда над замком пеллийских герцогов взовьется знамя мятежа.

— Может быть, может быть… — пробормотал Конан, отходя к окну, — вечером, барон, я хочу услышать подробности этой истории.

— Да, мой король, — поднялся со стола Ройл.

Он покачнулся и оперся рукой на плечо Хольгера.

— Кажется, что для войны с гирканцами Золотому Льву нет смысла трястись в седле до самой Вендии.

— Ты прав, старый хитрый лис. Хвала Крому мир еще не настолько похож на трухлявый пень, чтобы в нем перевелись бунты, мятежи и заговоры. Иногда я думаю, что без Стигии и гирканских государств все королевства Хайбории давно бы выродились и исчезли с лица земли.

— Пожалуй, да. Малочисленные боссонцы, гандеры и крепкие жители северной Немедии излишне надежно охраняют покой жителей величайших держав от столь же малочисленных пиктов, нордхеймцев и гм… киммерийцев. Пираты и разбойники почти повывелись, так что хвала Митре: пока есть гирканцы и стигийцы, у солдат будут деньги на вино и продажных девиц.

Глава восьмая

Четверть столетия назад командир наемников Диго был бы одним из многих в хайборийском мире искателей приключений, рука которых лучше удерживает эфес меча, чем перо или счеты рыночного торговца. Однако в нынешнее мирное время он был одним из последних представителей сего славного племени. Как водится, он любил женщин, вино и азартные игры, предпочитая этим нехитрым развлечениям только хорошую драку. Больше всего он ненавидел нынешних королей, сделавших войны редчайшим развлечением, за которым Диго вынужден был гоняться, как за ускользающей тенью. Время, когда он мог выбирать, в какую свару ему влезть: грузить ли свой отряд отборных головорезов, проклятых жителями десятка государств, на галеры, дабы под корсарским флагом опустошать побережье своего родного Аргоса, или в конном строю следовать в Шем, где гремела очередная междоусобица, а то и вовсе оставаться в Зингаре, ожидая, когда война сама придет к нему в обличье очередного претендента на престол с купленной на ближайшем базаре родословной, или стать спутником залетного морского тана из Ванахейма, решившего навестить на паре-тройке дракаров Черные королевства, чтобы сбыть затем живой товар на невольничьих рынках Стигии, давно миновало.

Лихие беспокойные денечки, когда золото и недобрая слава изливались на наемную дружину нескончаемым потоком, ушли в песок Золотого Века хайборийской цивилизации, нежащейся в просвещенном покое. Старые вояки оседали на земле, обзаводясь сварливыми женами и выводком сопляков, для которых, напившись вдоволь вражьей крови, строгали из податливой древесины фигурки коней и собачек. Пираты заводили поместья и принимались выращивать экзотические растения в оранжереях при роскошных особняках. Не счесть стало ударившихся в замаливание грехов некогда славных воров и охотников за людьми.

Одноглазый Диго пока держался. Удачливый командир, он был еще наблюдательным малым, обожавшим свое ремесло и беспокойную походную жизнь. Добытые во множестве походов богатства он старательно и быстро спускал на шумных гульбищах, расшвыривая остатки на рыночных площадях, словно вельможа, решивший после дикой попойки раздать состояние нищим и убогим, дабы обратиться к милости светлых богов. Из отряда мгновенно изгонялись те вояки, кто укладывал монеты и камешки в полотняном мешке или деревянном сундучке под голову, — такие норовили у походных костров распустить сопли, вздыхая о тихой жизни и сетуя на судьбу, а потом, в ближайшей живописной деревеньке, уйти вослед первой же юбке, да еще сманить с собой пару-тройку грозных псов войны.

Кроме того, Диго раз и навсегда зарекся продавать свой меч Аквилонской или Немедийской Короне — платили могущественные владыки прекрасно, предпочитая охранять границы наемной ратной силой, однако долгое гарнизонное сидение, отягощенное бездельем и звоном изрядного количества монет, медленно, но верно подтачивало боевой дух. Наемники обрастали на месте семьями, огородами, приятными знакомыми — глядишь, а меч уже покрылся бурыми пятнами ржавчины, отвисло брюшко, дорожный мешок заброшен где-то в сарае, погребенный под заготовленными к зиме бочонками с квашеной капустой и вареньем. Затем шустрые королевские дознаватели при полном безразличии порубежников заламывают руки и увозят в столицу офицеров, прознав про их прошлые подвиги на большой дороге или в рядах некогда многочисленных мятежников, а лагерь вольной наемной дружины, окруженный какими-то сараями, складами и хранилищами, становится обычным пограничным гарнизоном богатого королевства. Так из жизни ушли славнейшие дружины великих наемников, на опыте которых учился сам Диго, по крохам постигая нелегкую ратную науку.

Приглядевшись и принюхавшись, куда дует ветер просвещенного века, Диго повесил нескольких аквилонских и немедийских вербовщиков, недрогнувшей рукой выбросил в пропасть мешки с коварным королевским золотом и, прогнав из отряда недовольных, откочевал в Офир, где шла развеселая гражданская война. Постепенно вокруг непреклонного аргосца собрались последние псы войны — стая отпетых мерзавцев. Слава о кровавых подвигах свирепой ватаги наемников была столь громкой и разошлась так далеко, что ни один авантюрист из аристократов, всерьез претендующий стать монархом, не рискнул бы принять их на службу, боясь гнева Митры и иных благих существ высшего мира. Ни один законный правитель не доверил бы отряду Диго жизнь своих подданных и свою казну, опасаясь гнева людского.

Волков-наемников гнали отовсюду, везде они стали изгоями. Аргосец всерьез подумывал, не податься ли ему за море Вилайет. В степях гирканцев, как и встарь, царили знакомые и приемлемые Диго законы меча и кинжала, оставались Вендия и Меру, а дальше — таинственный и легендарный Кхитай. Наемнику не хотелось верить, что человечество вдруг скопом, повсеместно кинулось петь псалмы, пахать и сажать сады.

Посланец Ордена Блистательных нашел вожака волков, скрежещущего зубами от бешенства, — поутру из отряда ушли старейшие его члены, близнецы- братья из Бритунии, внезапно-воспылавшие нешуточной страстью к торговому делу. Диго как раз думал, не нагнать ли ему хауранского торговца, сманившего лучших лучников — смешно сказать, — посулив им места приказчиков, и не перерезать ли ему жирную глотку.

Переговоры с немедийским дворянином оказались недолгими, сборы — еще короче. Сотня наемников шла в сторону замка пеллийского Мастера Блистательных столь стремительно, словно впереди их ждали сокровища всех царей земных, а сзади полз мировой змей Сет.

— Что ж, в худшем случае это будет славная война: Немедия и Аквилония — это не шуточные противники, — вслух бормотал аргосец, покачиваясь в седле, — в лучшем мы и впрямь создадим новое королевство. Уж если суждено и мне покинуть Большую Дорогу, то только ради владения герцогством или баронством… Впрочем, кто мне помешает мечом проложить путь к трону и возложить на седую голову королевский венец. В конце концов, Золотой Лев Аквилонии, сказывают, тоже из наемников. А что: Диго Первый звучит гораздо лучше, чем Кровавый Диго, или Безголовый.

Когда волки Одноглазого Безумца переправлялись через реку Красную, стараясь укромными тропами миновать гарнизоны мощнейшей Аквилонской армии, к замку Ордена Блистательных стягивались и другие участники будущего мятежа. Под видом безобидного бродячего цирка ехали по немедийскому тракту тридцать черных, как ночь, выходцев из Дарфара, везя в клетках восемь тигров-альбиносов, которых еще котятами кормили человечиной. Клетки, размещенные на длинной телеге с тремя десятками колес, напоминавшей издали гигантскую сколопендру, тащил громадный слон, восхищая детвору придорожных деревень. Опытный офицер, знакомый с методами ведения войн на юге континента, безошибочно распознал бы в аляповато раскрашенном, с колокольцами и бумажными цветами по бокам деревянном ящике на спине слона боевую башенку для лучников. Но для такого сообразительного и зоркоглазого великан-погонщик, разодетый под базарного фокусника, вез на поясе, расшитом речным жемчугом, внушительный мешочек. Содержимое его могло навести на некоторые размышления и почитателя Асуры, видевшего хоть одним глазком сокровищницу своего бога, но таковой на пути каравану не повстречался.

Примерно в то же время из Нумалии по дороге к Бельверусу и далее, к пограничному перевалу, тронулся свадебный кортеж, везущий, как было указано в охранной грамоте, дочку богатого купца в жены никому не известному племяннику младшего отпрыска герцога пеллийского. Паланкин сопровождало четыре дюжины великолепно вооруженных всадников — по виду выходцев из Заморы, но на гирканских скакунах, в доспехах из Хаурана и с традиционным вооружением горцев северной Вендии. Если бы некто, избежав пристального внимания телохранителей, заглянул под роскошные покрывала красавицы, прикрывающие ее от ступней до головы, то он, к своему изумлению, обнаружил, что невеста имеет толстые кривые ноги, горб, кудлатую бороду и совершенно зверовидную физиономию, прекрасно известную стражам порядка города воров Аренджуна. Если аргосского наемника прельстила не столько плата, сколько возможность завладеть еще не существующим троном, то знаменитого грабителя и наемного убийцу согревала мысль, что он благодаря мятежу окажется в непосредственной близости от храмовой сокровищницы Асуры. А в деле обращения с подобными ценностями он был непревзойденным специалистом, последним из живых членов Гильдии Ночных Принцев. Уж он-то был наслышан об исчезновении нескольких невзрачных повозок из идущего в Пуантен каравана богомольцев. Донесший ему об этом событии человек, наблюдавший за тем, как в ворота пеллийского замка въезжают груженные баснословными богатствами подводы, одетый в рубище и с клюкой в руке, теперь ехал поодаль от паланкина «невесты», поглаживая костяную рукоять огромного горского ножа, заткнутого за алый кушак. Ни гордой осанкой, ни надменным взглядом он ничуть не напоминал того жалкого попрошайку.

Седмицу назад в ущелье, в котором берет начало река Хорот, у самых восточных границ Гандерланда лесничий одного аквилонского барона, остановившийся, чтобы напоить коня, готов был поклясться, что увидел десяток самых настоящих пиктов. Как оказались на северо-востоке Аквилонии полуголые размалеванные дикари с перьями на головах, лесничий, не будучи членом братства Блистательных, в отличие от своего хозяина, не знал.

— А говорили — вино «приятное на вкус и легкое, не туманит голову»! — воскликнул лесничий, забрасывая в кусты порожнюю баклагу.

Однако прилетевшая из зарослей, где скрылись пикты, самая настоящая стрела с каменным наконечником, что вонзилась в древесный ствол у самой его головы и затрепетала, убедила слугу барона в том, что промелькнувшие на вершине холма тени — не пьяный бред. Сломя голову лесничий примчался в поместье своего господина, дыша перегаром и крича о нашествии дикарей, где и получил от дворецкого удар стилетом меж пятым и шестым ребром.

Господин его, один из влиятельнейших в Ордене вельмож, отбыл из своих владений и находился сейчас как раз среди этих самых пиктов. Барон еле смог утихомирить едва не начавшуюся свару в воротах пеллийской твердыни, когда туда, кроме его диких, отнюдь не бескорыстных союзников, попытались пройти семь или восемь гандеров в знакомых любому варвару кожаных куртках и с длинными ясеневыми копьями на плечах. Самому Торкилю пришлось спешно мчаться к порогу своего убежища, чтобы предотвратить вспышку вековечной вражды, чуть не стоившей жизни указанным друзьям Ордена и боссонским стрелкам, что при виде извечных своих врагов выхватили ножи, спрыгивая с трех подъехавших телег.

По сравнению с вечно готовыми вцепиться друг другу в глотки жителями западных дебрей, три немногочисленные группы северных варваров, угрюмых, как скупая природа киммерийских пустошей и заснеженных равнин Нордхейма, являли собой образец воинской дисциплины: прошествовав мимо возбужденно оравших взаимные оскорбления «южан», они мирно расположились прямо на каменных ступенях центральной башни, оглаживая бороды после долгой дороги.

Шестеро низкорослых жителей Гипербореи не обратили на приход своих давних противников никакого внимания, таращась на пятерку громадных, самого устрашающего вида псов, в шипастых ошейниках и кожаных куртках с нашитыми бляхами. Собак как раз кормили неразговорчивые тонкокостные люди, в которых по меховым плащам и высоким шнурованным сапогам можно было опознать кочевников из тундры с севера моря Вилайет, не признающим никакую власть, кроме власти золота и своих странных Безымянных Богов.

Одноглазый Диго еще знал, каким сбродом мятежников ему предстоит командовать через несколько дней. Он недавно расположил свой отря на привал в тщательно выбранной укромной лощинке и, отойдя от костров, шагов на двадцать вглубь, бездумно смотрел на яркую россыпь звезд в небе над Аквилонией, любовно поглаживая навершие меча.

Ночная прохлада остудила простенькую, без рукавов и ворота кольчугу, приятно холодя тело после дневного перехода в жаре и пыли. Подкольчужную рубаху аргосец никогда не носил, подражая кумиру своей молодости — Амре. Забавно, но лихой наемник совершенно не верил слухам, что легендарный корсар, на которого Диго некогда отчаянно старался быть похожим, и король Конан Первый — одно и то же лицо.

«Прохлада, лес, наполненный гомоном ночных птиц и шорохом мелких хищников… еще пара стремительных переходов — и мы будем в окрестностях замка этого Ордена, как его там… блестящих… сверкающих… а, Сет, какая разница. Потом — веселье битвы, свист клинков, вой раненых и умирающих, слава… как можно променять все это на покосившийся забор, тупое блеянье скота и визг какой-нибудь вислозадой стареющей ведьмы, шляющейся по двору в драном переднике и переругивающейся с брехливым цепным псом? Зря, выходит, я жалел в боях людей, выдумывал какие-то тактические изыски, каких бы не постеснялся и иной маститый полководец, и сам Амра. Жребием многих моих волков могла стать смерть героя, а не жизнь тупого крестьянина или стража чужого добра. Митра, что происходит с мужчинами этого мира? Ей-ей, я вскоре стану чувствовать себя этаким безумцем, что совершенно не скучает без дурацких городов, мягких постелей и тарелок с жирной похлебкой, сидя вот так, с мечом на коленях, в лесной глуши. Раб, прикованный к веслу галеры, по крайней мере, может мечтать, что от его пота и крови цепь рано или поздно проржавеет и можно будет перегрызть глотку надсмотрщику, спрыгнуть за борт, поручив свою судьбу милости Митры и Хозяина Морей. А о чем может мечтать Логр, по прозвищу Топор, ставший мельником где-то в Хорайе, у которого жена нарожала десяток полуживых щенков, а сама изменяет ему напропалую с гончаром. Говорят, Логр мрачно пьет, не решаясь пристукнуть гончара из опасения, что, видите ли, «потеряет лицо», и у него перестанут молоть муку мужланы с окрестных клоповников?

Диго ругнулся и потер свой единственный глаз, решив не забивать себе голову чужими заботами. Если мир вдруг встал на голову, это не повод для старого пса войны перестать стоять на своих, хвала Светлым богам, еще крепких ногах. Тут аргосец насторожился, заметив, что ночной шум леса как-то неуловимо изменился. Наемник, продолжая сидеть столь же расслабленно, внутренне подобрался и как бы невзначай почесал плечо, неуловимым жестом передвинув меч на коленях так, что теперь его можно было выхватить из ножен одним движением, и прислушался повнимательнее.

Действительно, насекомые продолжали свое монотонное жужжание, а вот время от времени горестно вздыхавшая сова что-то давненько замолкла. Могла, конечно, и улететь, в поисках беспечных полевок, но остальные, невесть кем издаваемые, шумы явно попритихли. Вот хрустнул сучок под неосторожной ногой, вот — дрогнула ветка в десятке шагов, бестолково метнулся меж кустами встревоженный еж.

Мысленно обругав себя за беспечность последними словами, Диго медленно приподнялся, готовый при хлопке тетивы мгновенно отпрянуть за могучий древесный ствол.

В просвете меж деревьями явственно было видно какое-то движение. Вот темная фигура отделилась от дрожащих в лунном свете деревьев, приобретая вполне человеческие очертания, и двинулась в сторону Диго.

— Кажется, один, оружия на виду не держит, — тихо сказал себе наемник, решив до поры-до времени не поднимать спящих и не тревожить часовых.

Меч его с еле слышным шорохом покинул ножны. Незнакомец остановился, видимо заметив, как побежали по широкому старомодному клинку блики лунного света.

— Мир тебе, воин! — Фигура подняла руки вверх. — Я один и не несу с собой разящего железа.

Незнакомец, похоже, не врал. Диго упокоил меч на его законном месте у левого бедра и не торопясь двинулся навстречу призрачной фигуре. Он любил ощущение опасности, особенно неведомой, а суровая воинская жизнь давно его отучила верить в случайные совпадения и в мирные встречи посреди ночного леса. На незнакомце был длинный, задевающий траву плащ с островерхим капюшоном, опущенным на пол-лица.

«В рукавах может оказаться нож, а из-под плаща он ничего выхватить не успеет. Посмотрим. Кажется, оборотней в здешних местах не видели, да и на шее у меня на этот случай кое-что висит», — подумал Диго.

Незнакомец опустил руки и стоял совершенно спокойно — кисти не шмыгали в широкие раструбы рукавов, волчьей морды или кривых рожек из-под капюшона не виднелось. Вот только выговор у ночного бродяги был южный, какой-то свистящий. По голосу невозможно было определить возраст говорившего. Явствовало только, что перед аргосцем стоял мужчина, и довольно высокий. Плащ же скрадывал очертания фигуры. Диго был приучен к таким штукам и мог определить довольно точно занятия человека, лишь поглядев, как тот двигается. Но гость стоял совершенно неподвижно, только глаза, внимательные, уверенные, блестели в узких прорезях.

— Кто ты такой? На аквилонского разведчика ты не смахиваешь, на заблудившегося в дебрях паломника — тоже.

— Я скромный служитель того существа, которое вы, хайборийцы, не подозревая всей его мощи, именуете Мировым Змеем, — тем же свистящим шепотом проговорил незнакомец. — Я знаю, капитан Диго Аргосский, что ты не относишься к слабоумным, падающим в обморок при одном упоминании Сета… и вряд ли особенно ревностно отстаиваешь службы в храме Митры.

— Это верно, почтенный жрец, — проговорил Диго, делая незаметный шаг назад.

Он знал, что служителю Сета, из посвященных, совершенно не нужен клинок, чтобы лишить человека жизни. Словно случайно споткнувшись, наемник, выпрямляясь, положил руку на рукоять меча, сразу почувствовав себя более уверенно.

Жрец следил за его уловкой с легкой усмешкой.

— Я прошу гостеприимства. Ты слышал, Диго Одноглазый, что моя вера учит: человек не должен бороться ни с одним своим желанием. Так вот, — не бейся сам с собой и не будь полем боя меж твоим страхом и пустой гордыней — позови часового, пусть сюда принесут факелы. Мне есть о чем поговорить с вождем сильнейшей в вашем мире стаи псов войны. Нет, в лагерь я с тобой не пойду — разговор не для посторонних ушей. Кроме того, мы направляемся в одну и ту же сторону — в пеллийскую твердыню, ты — званым гостем, я — по воле моего хозяина и повелителя.

Диго не нашелся что ответить, повернулся так, чтобы все время краем глаза видеть жреца грозного Змея, и дважды пронзительно свистнул. Вскоре меж деревьями замелькали факелы и фигуры с клинками наголо. Аргосец бросил несколько коротких фраз своим дозорным. Часовые, вкопав на небольшой полянке пару факелов, удалились, расстелив на влажной траве несколько плащей. Жрец Сета, не дожидаясь приглашения, сел и сбросил на плечи капюшон.

Аргосец, усаживаясь, вперил в него внимательный взор, но не увидел ничего неожиданного — бритая голова, лицо — тоже без единого волоска, слегка заостренные кверху уши. Полное отсутствие запоминающихся черт и какого-либо выражения. Только факельный свет плясал в больших и бездонных глазах, да раскинутый кругом темный плащ как-то странно шевелился и подергивался, словно пульсировала под ним до времени скрытая мощь.

— Итак, жрец, тебе нужно объяснить, что ты делаешь близ лагеря моего отряда, какой… гм… Нергал гонит тебя в пеллийский замок и вообще — стоит ли этот разговор бессонной ночи. Я несколько дней на марше, устал, знаешь ли…

Аргосец делал вид, что не замечает странно подергивающейся полы жреческого покрывала, край которой слегка приподнялся, словно змеиная голова из травы, задрожав, как от ветра, хотя щеки Диго не ощущали ни дуновения.

— Ты, хайбориец, можешь называть меня… скажем, Нун. Тебе довольно лишь знать, что я служу великому Сету. И кстати, никогда больше не именуй, при мне его жалкую тень…

— Это старое пугало Нергала? — наигранно весело спросил Одноглазый.

Глаза жреца на миг потемнели, а факелы стали тусклыми, словно свет их втянули две черные воронки, затем ярко вспыхнули. Накидка всколыхнулась так, что Диго невольно отшатнулся, — ему показалось, что на него сейчас налетит недобрый вихрь. Но Нун быстро взял себя в руки и улыбнулся. Странная это была улыбка — при полной недвижности черт одни только губы, тонкие и словно бескровные, шевельнулись.

— Кучка аквилонских и немедийских болванов, ограбив почитателей полузабытого божка и изрядно на этом нажившись, решила устроить небольшой мятеж. Не перебивай меня, будь любезен. Эти ничтожества, мнящие себя вершителями судеб вашего мира, привыкли загребать жар чужими руками — вначале их мелкие поручения выполняла шайка простых грабителей, промышлявших возле торгового тракта на порубежье. Однако те разбойники чрезвычайно обнаглели от полной безнаказанности, и были перебиты аквилонским отрядом. Теперь стая алчных до власти болтунов собирает едва ли не со всего света вольных стрелков и свободные мечи, надеясь, что славный воин, сидящий сейчас предо мной в несколько напряженной позе, станет достойным командиром для новоявленного воинства. История — банальная для бездарной эпохи, царившей четверть столетия назад и до того. Конечно, нас в Стигии совсем бы не заинтересовала эта возня, если б не одно обстоятельство…

Нун слегка шевельнулся, высвобождая из складок одежды руки. Наемник весь подобрался, словно кот при виде матерого волкодава. Кисти рук стигийца были узкими и длинными, пальцы шевелились, не сгибаясь в суставах, как у нормального человека, а словно извивались белыми червями.

— Не знай, я подробно жизненного пути славного пса войны — обязательно поинтересовался, крепкие ли нервы у моего собеседника.

Аргосец неопределенно хмыкнул, поглаживая верный меч, и заворожено следя за движениями жреца.

Тот же продолжал с кривой ухмылкой:

— У людей, не умеющих управлять своими страстями, от мыслей в некоей магической субстанции, обволакивающей видимый мир, остаются этакие «слепки», «следы»… точнее, уважаемый Диго, я не смогу объяснить непосвященному природу тех видений, что я постараюсь представить твоему неискушенному, без сомнения, взору…

— Чьих мыслей это будут «слепки»… и…

— Продолжай, уважаемый. И — не отвалится ли у тебя вдруг нос, не отклеются ли уши и не случится ли урона твоим мужским достоинствам от моей маленькой магической демонстрации? Отвечаю — никоим образом. А хозяином данных мыслей и чаяний является некая особа, принадлежащая к ныне правящему в одном гирканском королевстве роду, лелеющему мечты о завоевании хайборийских земель. Человек, одетый в несколько странный доспех с двумя саблями, для многих — правая рука главы ордена Блистательных и главарь разгромленной шайки бандитов, для посвященных же — представитель властвующей гирканской особы, талантливый шпион, с которым тебе предстоит столкнуться в пеллийских землях. Итак…

Звуки ночного леса словно отдалились, звучали сейчас для аргосца где-то на грани восприятия. Свет факелов стал мертвенно-желтым — казалось, его рождало не пламя, а тление гнилушек. Посреди разбросанных плащей стали сгущаться тени, воздух дрожал и вибрировал, расходясь, от проступающего из ниоткуда черного шара, тугими волнами.

Наемник испытал что-то похожее в ранней юности, когда по приказу своего тогдашнего атамана нырнул, дабы… освободить зацепившийся невесть за что якорь, и запутался в придонных водорослях. Все вокруг давило и колыхалось, в груди тысячами острых когтей скреблась смерть, перед глазами возникали и лопались разноцветные пузыри.

Нун, уставив руки на живой сгусток тьмы, был недвижим, словно сам стал выточенным из камня. Внутри клубящейся черноты стали проступать отдельные смазанные картины. Диго пригляделся. Он видел на одинокой скале громаду замка из неотесанного дикого камня. По замшелым валунам струились зелеными наплывами плющ и дикий виноград. Меж скалящимися в небо зубцами сверкали доспехи. Слышались неясные крики и лязг оружия.

Словно из-под земли раздался глухой безжизненный голос стигийца:

— Это пеллийская твердыня. Ты видишь скорое будущее… Еще одно мгновение… вот, на угловой башне — это ты. Под стенами — аквилонское войско.

Диго с изумлением разглядел себя, сидящего на бочонке и раздающего какие-то команды суетящимся вокруг него воинам. Странно было видеть себя со стороны — у аргосца пересохло во рту, и закружилась голова.

Картина в черном шаре прояснилась и надвинулась. У замка, без сомнения, шел жестокий бой — ворота его были распахнуты, и к ним стремились, отстреливаясь на ходу, конные и пешие арбалетчики — судя по доспеху и одежде, собранные со всех концов обитаемого мира. За ними двигалась стройная штурмовая колонна аквилонцев в несколько десятков копейщиков.

Колонна явственно нацелилась с ходу, вслед за отступающими защитникам замка, ворваться в укрепление на плечах бегущих. Рассыпанные вокруг плотного строя копейщиков лучники постоянно обстреливали стены замка, не давая высунуться стрелкам Диго. В поле зрения показалась еще одна колонна и группа всадников. Тем временем, из ворот замка выскочил десяток воинов, размахивая мечами, и устремился по подъемному мосту навстречу копейщикам.

Во главе их несся высокий воин в чешуйчатой кольчуге и глухом шлеме, имитирующем змеиную морду. Он первым, с неистовой быстротой вращая вкруг себя два изогнутых клинка, врубился во вражеский строй. Это была самоубийственная атака, произойди она на открытой местности — редко кому удавалось прорвать сомкнутый строй гандеров, тем более имея столь малое число воинов. Однако схватка произошла у дальнего от замка конца подъемного моста — большинство аквилонцев топталось слева и справа от узкого деревянного настила. Меж тем последние арбалетчики скрылись в зияющей пасти ворот — гирканский шпион, как его отрекомендовал Нун, выиграл несколько драгоценных мгновений. Диго не мог не восхититься его несомненным мужеством и воинским искусством — сухой ров под мостом был завален трупами, но защитники замка так и не попятились.

В ближнем бою длинные копья гандерланцев оказались бесполезными. На мосту буквально шла резня — грудь в грудь, там уже не было места для замаха мечом — в ход пошли ножи, кинжалы, локти, колени, даже зубы. Диго видел, как сбитые с ног противники — раненый аквилонец и голый по пояс шемит, обняв друг друга в последнем смертельном объятии, полетели в ров, обагренные кровью друг друга.

Наконец на башне прозвучал сигнал рога, и обороняющиеся бросились наутек в сторону захлопывающихся створок ворот. Последним, как до того — первым, вновь оказался воин в змеином шлеме — он пятился, отмахиваясь саблями и прикрывая спины своим воинам. Он змеей проскользнул в узкую щель, и окованные створки с жутким лязгом захлопнулись пред самым носом аквилонцев. В следующее мгновение на головы преследователей посыпались камни и полетели стрелы — мост в мгновение ока окрасился кровью. Затем в недрах замка привели в действие хитрый механизм, и мост стал подниматься. Хвост колонны успел вернуться на свою сторону, хотя многие попадали в ров, но большая часть оказалась сдавленной меж поднимающимся на могучих цепях настилом и воротами. В образовавшуюся кашу без промаха рухнули кувшины, наполненные горящей смесью, некогда бывшей едва ли не главной причиной головокружительных успехов аргосского флота. Из расколовшихся глиняных горшков исторглись жадные языки пламени, которое въедалось в кожу, обугливая ее до костей, проникало в малейшие щели в доспехах — это было страшное зрелище. Ко времени, когда подъемный мост поднялся вертикально, на площадке, шириной в пять шагов, меж ним и закопченными воротами не осталось ни одного живого человека.

Тем не менее, аквилонское воинство, видимо, взялось за штурм замка всерьез — еще, по меньшей мере, десяток колонн разглядел Диго, когда стигийская магия несколько отдалила его взгляд. Теперь все поле боя было видно с высоты полета ястреба. Меж отрядами пехоты мелькали всадники и идущие россыпью боссонские лучники, в головах колонн несли перекидные мостики, лестницы и прочие штурмовые приспособлення. Раздался характерный надсадный вой, похожий на крик обезумевшего от страха осла, когда два десятка катапульт осадной армии обрушили на защитников замка тучи камней и медных шипастых шаров. Диго опытным глазом оценил ситуацию и понял, что замку осталось держаться недолго — слишком малочисленными были защитники. Вновь послышался голос стигийца:

— Непрекращающийся штурм был… вернее, будет долгим. Под стенами замка жернова судьбы размолотят цвет Аквилонской армии, не готовой к столь яростному и грамотному сопротивлению… А вот — и новые игроки…

Внезапно отряды штурмующих, находясь в нескольких десятков шагов от рва, замерли: всадники, без сомнения осуществляющие связь меж частями аквилонского войска, замельтешили меж сверкающих броней прямоугольников пехоты и шатром командующего.

Теперь Диго видел поле боя с еще большей высоты, из-под самых облаков. Замок стал для него небольшой серой коробочкой — отдельных людей было не разглядеть, лишь крупные отряды смещались к югу, по полю, кое-где усеянному редкими рощицами.

А с юга на аквилонцев накатывалась гигантская волна конницы, за ней еще одна и еще. Словно дикие леса исторгали из себя полчища разгневанных лесных духов.

Нун что-то проговорил, но аргосец не разобрал отдельных слов, только черный шар словно поглотил наемника, и Диго оказался в самом центре атакующей кавалерии. Это, несомнененно, были гирканцы: искривленные сабли и ятаганы, копья с бунчуками из волчьих и лисьих хвостов, черно-багровые знамена, неистовый визг и полное отсутствие воинского строя говорили сами за себя. Сколько же их тут? Словно песчинок в море или мошкары над болотом — океан, готовый проглотить редкие островки аквилонского войска…

Эта картина была настолько реальной, что Диго ощущал себя несущимся на разгоряченном скакуне, а пыль из-под копыт всадников, скачущих впереди, била ему в лицо, вместе с запахом конского пота, уши рвал визг атакующих и дробный перестук копыт, от которого, кажется, вот-вот рухнут небеса. Но вот все погасло перед глазами аргосца. Исчез пеллийский замок, колонны гандеров и боссонцев, тщетно пытающиеся выстроить новую боевую линию навстречу внезапно появившемуся врагу, штормовые валы восточной кавалерии…

Теперь он словно воочию видел карту южных окраин Аквилонии — только карта была рельефной, живой — какие-то точки двигались по изогнутым ниточкам дорог, шевелились под порывами ветра зеленые леса, реки странно выделялись, будто вены, проступающие на теле некоего гиганта, улегшегося на земную поверхность. Вряд ли кто из смертных, исключая вознесенных живыми в иные миры и колдунов, видел мир с такой высоты.

У Диго перехватило дыхание от удивительной пугающей красоты. Но тут же он вздрогнул, разглядев огромную накатывающую волну тьмы, — это неисчислимые полчища степной конницы захлестнули южные пределы Аквилонии. Казалось, гигантский спрут прополз через пустыни Кофа и поля Офира, и каждое щупальце чудовища — тысячи и тысячи закованных в броню беспощадных гирканцев, нащупало свою дорогу и вползало в тело беззащитного королевства, чья армия оказалась пойманной под стенами пеллийского замка или разбросана по множеству крепостей и гарнизонов.

Затем волшебный шар показал целую череду видений. То это был шатер гирканского вождя, то аквилонский бивак, башня крепости, над которой вилось знамя с Золотым Львом, королевские покои в Тарантии, группа всадников, летевшая в туче дорожной пыли к гавани, где на лазоревой воде покачивали золочеными носами боевые галеры под алыми парусами. И везде, где находились полководцы, вельможи или владыки хайборийских земель и воинств, появлялись неясные темные пятна, таившие молчаливую угрозу. Эти тревожные призрачные тени, в которых без сомнения скрывались хладнокровные убийцы, совершали свою безжалостную работу, отгородившись от магического зрения аргосца невидимым щитом.

— Хватит! — Словно гром или удар бича, голос стигийца вывел Диго из зачарованной грезы.

Наемник застонал и, схватившись за голову, растянулся на плащах. Когда дурнота и боль исчезли, аргосец медленно сел. Вокруг, как и раньше, шумел лес. Кое-где стволы деревьев порозовели, свет факелов стал незаметнее на фоне первых лучей зари, пробивавших себе путь сквозь густую листву. Магический шар бесследно исчез, только Нун по-прежнему неподвижно сидел напротив. Плащ его перестал шевелиться, не напоминая более трепещущие крылья демонической твари, прокравшейся в видимый мир из мрака и безвременья.

— Ты и так увидел достаточно, хайбориец. Вглядываясь дольше в магические зеркала Сета, ты рисковал лишиться рассудка.

— Что значат эти видения и мороки? — хрипло спросил командир наемников, тщетно борясь с дрожью в голосе.

— Зеркала показывают будущее. Вернее, тот ход событий, который следует из мыслей и поступков, схваченных жрецом в несколько черных кристаллов… — Нун прервал сам себя и продолжил чуть погодя, уже скороговоркой: — Впрочем, тебе ничего, кроме смущения ума, не даст мое объяснение. Скажем так — ты видел ход событий, которые могут быть вызваны к жизни твоим вступлением в пеллийскую твердыню и действиями уже упомянутой особы из дворца гирканского королевства. Однако ход событий в реальном мире может быть изменен сотней других сил и вмешательств.

— Не морочь мне голову, жрец, — Диго уже почти пришел в себя, — говори ясно, правильно ли я понял это видение: орден Блистательных, сам того не ведая, притянет к себе значительную долю аквилонской ратной мощи и послужит своего рода приманкой.

— Ты быстро соображаешь, хайбориец, — с ноткой явственного пренебрежения к варвару проговорил стигиец. — Когда же часть войск Золотого Льва окажется перемолотой на пеллийских полях, капкан, оставленный гирканцами без ведома Блистательных, захлопнется — полки кочевников, совершив стремительный переход, обрушатся на запад с невиданной доселе силой.

— Теперь я начинаю кое-что понимать. Вам, стигийцам, изрядно поприжал хвост в былые времена Конан-киммериец. Вы потеряли всякую власть над хайборийскими королевствами. Однако, как я слышал, недавно вы снова стали подымать голову…

— Ты слышал верно, наемник. Сет — существо извечное, отнюдь не состоящее из грубой материи этого мира. Его никак не могут победить стальные мечи или полуграмотные бормотания почитателей Митры и Асуры.

Видно было, что жрец страшно обозлен упоминанием о ряде поражений, понесенных стигийцами от Конана, однако аргосец был нужен жрецу, и он воздержался от гневных речей. Тем временем Диго продолжал, внимательно следя за реакцией собеседника:

— Вам на руку военное поражение Аквилонии и разорение степняками иных хайборийских королевств, но вы не желаете усиления и без того прытких владык восточных империй. Посему, зная, что я приглашен возглавить армию Ордена Блистательных, вы бы хотели…

— Мы хотим, чтобы мятеж состоялся, — всякие беспорядки в хайборийских землях угодны нашему властелину, а иметь в боку Аквилонии и Немедии такую занозу, как новоиспеченное мятежное королевство, — знамение судьбы. Однако, как ты прозорливо заметил, гирканским псам нечего делать в наших охотничьих угодьях. Это одна из причин, по которым я говорю с тобой в этом лесу.

— Ясно. Но как я остановлю полновесное вторжение Турана… или — Иранистана… Впрочем, войска любого из них. Судя про предоставленным мне сведениям, под моим командованием будет пара тысяч наемников и солдат замкового гарнизона. Ну, пару-тройку тысяч приведут Блистательные из знатных родов Аквилонии и Немедии. Весь расчет был на то, что подкупленный немедийский Военный Совет затянет вмешательство, а дряхлый Конан разобьет себе лоб, кидаясь на замковые стены с парой-тройкой полков. Но теперь… Поверь моему опыту — если войска, в моем видении окружившие замок, не бред, они раздавят мятеж, словно слон муху.

— Уже утро, тебе скоро выступать — не дай то Великая Тьма, вдруг на отряд наткнется какой-нибудь из аквилонских дозоров. Скажу кратко. Конан действительно кинется на твое воинство с малой горсткой своей гвардии — тут он и найдет свою ожидаемую многими бесславную кончину. Немедийский Военный Совет действительно не будет торопиться вмешиваться в дрязги в глухом пограничном герцогстве. А пока Конн и Троцеро решатся оставить столицу, которая всколыхнется после смерти Золотого Льва, кто знает, может под знамена Блистательных и сбежится так много жаждущих передела мира баронов, что Аквилония смирится с потерей пары-тройки провинций. Армия, которую ты разглядел в видении — как и гирканские полчища, — лишь чаяния одного, не слишком умного восточного владыки. Он привык, что поблизости от моря Вилайет мятежников в мгновение ока стирают в порошок, на страх всем обитаемым землям. Основные силы аквилонцев, если они и двинутся из Тарантии к пеллийским землям, то не ранее чем через полгода. Много, очень много золота из сокровищницы Асуры ушло к пиктам, в Нордхейм, в Пограничное королевство — для армии Аквилонии хватит и иных занятий помимо подавления, как решат в Тарантии, заурядного бунта в жалкой пограничной провинции. А уж с поглупевшим стариком Конаном и сотней гвардейцев ты справишься. Теперь насчет восточного нашествия. Сет нашептал мне в уши, что некий командир наемников, уставший кочевать и драться в мелких гражданских войнах, не прочь встать у кормила одного новообразованного государства с армией из псов войны и с подвалами, забитыми ворованным золотом…

— «Следы мыслей», уважаемый Нун? — недобро спросил Диго.