Гандер принялся кромсать мечом зловещий цветок, пока лохмотья его не усеяли весь пол. Теперь чудовище было мертво, но его лепестки продолжали тлеть зловещим красным цветом.

Вызванное ненавистью безумие внезапно покинуло гандера, оставив лишь тяжесть и чувство обреченности. Постояв немного, он нанизал на острие меча один из светящихся лепестков и двинулся дальше.

Теперь Бенто мог разглядеть коридоры, по которым шел. Их стены были сложены из древних, потемневших от времени обтесанных камней и наверху смыкались, образуя некое подобие свода, которого гандер время от времени касался макушкой. Кое-где их покрывала влага. Пол был глиняный, плотно утрамбованный. Иногда от галереи отходили боковые проходы, терявшиеся во мраке.

Гандер отметил про себя, что подземный лабиринт, без сомнения, создавался по чьему-то плану, и сразу же понял, куда попал. Он оказался в старой канализационной системе Аренджуна, созданной еще мастерами королевства Земри. С тех пор горожане давно уже забыли о ее существовании, но подземные лабиринты, оказывается, прекрасно сохранились. Это открытие вселило в Бенто надежду: в старые времена эти галереи использовались для слива нечистот, а значит, где-то был выход, через который можно выбраться наружу. Судя по всему, он находился в главном канале, куда стекала вода из других, более мелких, а значит, выход мог быть недалеко. Он продолжал шагать дальше и вскоре с удовлетворением отметил, что галерея пошла под уклон, а затем он уловил дуновение холодного воздуха, проникшего под землю с поверхности, и ускорил шаг.

Галерея закончилась неожиданно: гандер вдруг увидел, что стоит на склоне холма. Внизу виднелось давно пересохшее озеро, куда, по всей видимости, много лет назад вытекали нечистоты. За ним расстилалась сухая равнина, а в черном небе сияли крупные звезды. Растянувшись на склоне, Бенто с наслаждением вдыхал холодный ночной воздух, такой пьянящий после затхлой атмосферы подземелья. В нем чувствовался запах трав, сухой каменистой земли, тепло камней, нагретых за день солнцем,— всего того, на что он никогда не обращал внимания.

Бенто с отвращением сбросил с меча кусок зловещего цветка и взобрался на холм. Невдалеке виднелись дома окраины Аренджуна. Гандер вытер клинок пучком сухой травы, вложил меч в ножны и зашагал к городу. Нынешней ночью ему предстояло еще выяснить, что стало с киммерийцем — сумел ли он выбраться из подстроенной ловушки.

Глава пятая

Энли красочно расписывал поимку пробравшегося в его дом злодея всем знакомым, при этом более чем щедро воздавая дань смелости Фарруха, который в одиночку победил негодяя, отправившего на Серые Равнины трех лучших охранников. Действуя через своего родственника, он добился аудиенции у короля и уговорил его лично осудить негодяя, подчеркнув, что тем самым монарх выкажет свое благосклонное отношение к купеческому сословию, а это, в свою очередь, убедит весь мир, что вести дела в Аренджуне становится безопасно. Поразмыслив, Митридатес согласился с купцом. Столь благосклонно отнесся он и ко второй его просьбе — принять достопочтенного Фарруха. Затем правитель и вовсе осчастливил Энли, сказав, что суд будет происходить в его доме — там, куда так стремился наглый вор.

— Думаю, суд над этим мерзавцем не займет много времени,— сказал Митридатес,— а сразу же после этого я поговорю с твоим гостем.

Вскоре о решении короля знал уже весь город. Аренджунские купцы пребывали в восторге. За неполных два месяца действия королевского указа уже поймали нескольких самых дерзких и знаменитых грабителей, в том числе и гандера Бенто, одно имя которого внушало купцам леденящий ужас. Суд над гандером должен был состояться через три дня, перед самым праздником середины лета. И судить его намеревался сам король, чтобы всем остальным мерзавцам в Аренджуне было над чем подумать.

На постоялых дворах шепотом передавались рассказы о тех издевательствах, которым подвергались жертвы Бенто. Говорили, что гандер снюхался с черными магами и скармливает убитых исчадиям Зла. И хотя никто не мог сказать, что видел это собственными глазами, страшные преступления Бенто считались само собой разумеющимися, а то, что не осталось свидетелей — вполне закономерным, ведь никто еще не возвращался с Серых Равнин.

Правда, было неясно, откуда стали известны такие ужасающие подробности, но этим вопросом никто не задавался. Никого не смущало и то, что пойманный, по слухам, вовсе не походил на гандера. Бенто был худым, жилистым и светловолосым, в то время как попавшийся вор, наоборот, имел отлично развитые мускулы (худым его не назвал бы даже отчаянный враль) и копну длинных черных волос. Но робкие замечания немногочисленных скептиков заглушал дружный хор голосов, проклинающих гандера, которому ничего не стоило изменить свой облик. В этом видели лишь очередное доказательство его виновности.

Сам Бенто, услышав рассказы о том, что его поймали и скоро будут судить, лишь мрачно хмыкнул. В другое время он не упустил бы возможности от души посмеяться над этим, а то и явился бы к одному из купцов, изображая призрака, но сейчас его больше волновала судьба приятеля. Неписаный кодекс чести воровской общины Аренджуна требовал приложить все усилия, чтобы освободить товарища, и мысли гандера были заняты только этим. Но чем больше он размышлял, тем более невозможным представлялся ему побег.

А невольный виновник всей этой суеты в это время сидел, скованный по рукам и ногам, в подвале дома Энли.

* * *

Под действием яда Конан пробыл без сознания до середины следующего дня. Очнувшись, он сначала не мог понять, что с ним происходит — то ли долгое беспамятство, то ли яд, которым была пропитана отравленная стрела, стали тому причиной. Он попробовал пошевелиться, но едва смог двинуть рукой. Осмотревшись, киммериец увидел, что сидит в маленькой сырой клетушке, которую освещал единственный факел, закрепленный на противоположной стене. Окон не было: а в углу виднелась прочная, окованная железом дверь.

Он вспомнил схватку с охранниками в сокровищнице. Когда купец, облаченный в широкий халат, выпустил в него отравленную стрелу, Конан не сомневался, что вскоре предстанет перед лицом Крома. Но, видимо, его решили взять живым, чтобы вдоволь поиздеваться, прежде чем убить. Варвар знал: многие цивилизованные заморийцы таким образом мстят грабителям за свой постоянный страх. Но он не был бы самим собой, ожидай он покорно мучительной смерти. При рождении Кром вдохнул в него волю к жизни для того, чтобы он мог противостоять ударам судьбы. И даже если ему суждено умереть под пытками, он до последнего мгновения не оставит попыток вырваться из рук палача.

С трудом поворачивая голову, киммериец обнаружил, что на руках и ногах его надеты кандалы. Тяжелая железная цепь, обвитая вокруг пояса, была прикреплена к стене. Тюремщики не позаботились кинуть пленнику даже связку соломы, и всей кожей варвар ощущал сырость пола и стены.

Чтобы размять мышцы, совсем онемевшие от яда и долгой неподвижности, он начал сгибать и разгибать руки. Для варвара не было ничего хуже беспомощности, и он изо всех сил пытался вернуть своему телу силу и гибкость. Но оцепенение не проходило. Несмотря на все усилия, Конан добился лишь того, что смог едва шевелить руками и ногами. Движения были странно медленными, вялыми, словно в кошмарном сне. Выдохшись окончательно, он прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. В это мгновение открылась дверь и в комнату вошел один из охранников-бритунцев. Конан притворился спящим, но сквозь ресницы внимательно следил за вошедшим. Если тот приблизится вплотную, у киммерийца появится надежда на спасение.

Стражник бросил опасливый взгляд на скованного варвара, поставил на пол глиняную миску с водой и подвинул ее к пленному концом копья, оставаясь вне пределов досягаемости могучих рук киммерийца. Затем бросил на пол несколько лепешек и кусок жареного мяса и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

При виде еды киммериец внезапно почувствовал зверский голод. Не дожидаясь, когда стражник уйдет, он дотянулся до мяса и впился в него зубами. Поев, он устроился поудобнее (насколько позволяли цепи) и уснул.

Он проспал весь день и последовавшую за ним ночь, а проснувшись, почувствовал себя вполне свежим. Действие яда окончательно прошло: сознание стало ясным, а тело — послушным.

Проверив прочность цепей, Конан убедился, что сковавший его человек потрудился на совесть: все звенья были прочными и ни одно не поддавалось титаническим усилиям могучих мышц. Он продолжал свои попытки освободиться, наполняя камеру звоном цепей, когда к нему явился новый посетитель.

В сопровождении стражника в дверном проеме возник Фаррух, облаченный в тот же самый халат, что и накануне. Приказав охраннику выйти, он уселся на принесенный стул. Темно-карие глаза встретились с ярко-синими. Как и в прошлый раз, Конан почувствовал странную гипнотическую силу, таившуюся в этом взгляде, но сейчас купец проиграл безмолвный поединок. Будто задумавшись, он отвел глаза.

Прерывая затянувшееся молчание, Фаррух медленно произнес:

— Ты мне нравишься, варвар. Ты силен и отважен. Я могу помочь тебе избежать мучительной и позорной смерти в руках палача. Конечно, тебе придется заплатить.

В глазах Конана появился интерес:

— Ты можешь меня освободить? Как?

— Способов много, и тебе незачем о них знать. Достаточно того, что ты сохранишь жизнь. Ну так как, согласен?

— А что потом?

— Жизнь, которая не снилась многим из богачей этого мира. Даже в Чертогах Митры не увидишь большей роскоши и великолепия. Ты будешь жить в прекрасном месте, в саду, сравниться с которым не могут даже легендарные сады царицы Семирамис. Самые красивые женщины будут рады выполнить любое твое желание. Попав туда, ты сможешь должным образом оценить наше могущество.

— И где же этот твой сад? — задал еще один вопрос Конан.

Он тянул время, пытаясь понять, зачем понадобился этому лису в шелковом халате. Одного взгляда на Фарруха было достаточно, чтобы стало ясно: этот человек ничего не делает просто так. Немного поколебавшись, купец ответил:

— Тебе незачем знать это. Но я могу сказать, что в горах Кофа еще сохранилось достаточно замков сыновей Йезма.

— Сыновей кого? — удивленно переспросил варвар.

Фаррух снисходительно улыбнулся:

— Ты слышал имена разных богов: Нергала, Деркэто, Сета. Но ты, как и многие другие, не знаешь высшего бога, по сравнению с которым все они — лишь отражения, проявления единого Начала. Люди не задумываются об этом. Глупцы! Они поклоняются раскрашенным деревяшкам или медным идолам и думают, что благодаря этому заслужат одобрение могущественных существ. Но сами эти существа немногим отличаются от кусков дерева. Они лишь слуги, подчиненные какой-нибудь идее, как собаки у трона своего повелителя Йезма. Он создал их, вдохнул в них жизнь. И так же, как тело не может двигаться без указаний разума, эти божества ничтожны без оживляющего их Начала — Йезма. И только мы, сыновья Йезма, служим не ящерице или змею, а Духу.

Конан почти ничего понял из рассуждений своего посетителя. Разговоры о богах никогда не интересовали его, и он решил выяснить кое-что конкретное.

— Так кто вы такие, разорви тебя Нергал, и что вам нужно? Вас что, выродило само это Начало, и вы хотите, чтобы змеепоклонники-стигийцы и все остальные подчинились ему?

— Йезм не нуждается в жертвах на алтарях, ему нужно служение. Многие люди поклоняются Митре или Сету, но служат нашему Отцу и Магусу — первому из его сыновей на Земле. Важны не их мысли, а дела, которые они совершают. Давно, еще до Катастрофы, изменившей границы моря и суши, когда на земле существовали другие государства — Валузия, Атлантида, Грондар,— появились мы, общество Сокрытых. Люди и тогда в своем невежестве поклонялись разным богам, и только мы чтили Йезма. Властители всех стран вместе с жрецами преследовали нас, и мы прятались в горах, благодаря чему выжили в дни Катастрофы и сохранили свои знания. С тех пор мы и живем в таких замках, скрываясь от глаз непосвященных. Власть наша тем сильнее, чем меньше известность. Мы появляемся неожиданно и наносим удары .тем, кто нам противостоит.— Фаррух вскочил с места и начал взволнованно расхаживать по тесной комнатке.— Многие правители разных стран пытались бороться с нами и погибли. Скоро земли, находящиеся под властью Магуса, сольются в империю, более величественную, чем забытая Валузия, и более могущественную, чем древний Ахерон, а люди, живущие в ней, даже не заподозрят, что стали слугами Йезма. А ты можешь занять в ней достойное место как преданный член нашего братства.

— Ну что ж, хорошо,— пробормотал Конан, на которого не произвели никакого впечатления слова о будущем могуществе.— Но ты не сказал главного: что потребуешь взамен?

— Немного. Иногда ты будешь выполнять поручения своего хозяина. От тебя требуется лишь одно — преданность нашему отцу Йезму.

— Какие поручения? — спросил киммериец, скрипнув зубами при слове «хозяин».

— Убивать тех, кого прикажут. Сейчас ты используешь только малую часть своих возможностей. Мы дадим тебе лучшее оружие, самые изощренные яды, подготовим тебя…

Фаррух, оживленно жестикулируя, широкими шагами расхаживал по комнате. Конан следил за ним терпеливым взглядом хищника, и, когда купец оказался рядом с ним, могучие руки киммерийца метнулись вперед и стиснули его горло.

— Пожалуй, я действительно смогу освободиться с твоей помощью,— прошептал варвар.— Позови охранника и прикажи ему снять кандалы и выпустить нас из дома. Иначе я сломаю тебе шею. Как только я окажусь в безопасности, отпущу тебя.

В глазах Фарруха не появилось и тени страха. Он посмотрел на Конана и коротко кивнул. Сразу же после этого киммериец почувствовал легкий укол в живот. Фаррух, неуловимым движением вывернувшись из внезапно ослабевших рук варвара, отошел в другой угол комнаты.

— Об этом я и говорил тебе,— усмехнулся он.— Ты сможешь справляться с людьми так же легко, как я с тобой. Тебе не будет угрожать никакая опасность, если ты не отступишь от наших указаний. Теперь ты понимаешь, что я предлагаю силу, которую ты не мог даже вообразить? Что ответишь?

— Наклонись, я не могу говорить громко,— прошептал варвар, делая вид, что теряет силы. Он был в ярости: свобода, казавшаяся такой близкой, вновь ускользнула от него,— но оставался холодным и спокойным.

Фаррух подошел и нагнулся. В тот же миг кулак варвара устремился вперед. Собрав все силы, преодолев тяжесть цепей и онемение, вызванное уколом йезмита, киммериец смог дотянуться до купца.

— Вот мой ответ! — заорал он.

Фаррух отлетел в сторону и едва сумел удержаться на ногах. Он выплюнул на ладонь выбитый зуб и посмотрел на киммерийца.

— Я мог бы убить тебя сейчас,— прошипел он,— и смерть твоя была бы страшна и мучительна. Но Йезму нужны верные слуги. Если ты передумаешь, охранник позовет меня. Если же нет, я позабочусь о том, чтобы ты умирал долго.— И тихо, словно призрак, он выскользнул из камеры.

Оставшиеся до суда два дня Конан провел в одиночестве. Лишь изредка заходивший охранник приносил ему еду. Самым мучительным для киммерийца была полная беспомощность, невозможность что-либо сделать. Он не впервые оказывался в цепях, но каждый раз ему удавалось освободиться. Теперь же его усилия ни к чему не приводили. Он напрасно пытался вырвать из стены крюк, к которому крепилась обмотанная вокруг пояса цепь, тщетно напрягал могучие мышцы, надеясь разорвать кандалы, тер звенья цепи, чтобы ослабить их — по всей видимости, Энли постарался сделать все возможное, чтобы его пленник не обрел свободу.

Киммериец почти не думал о предстоящей казни. Жизнь рано или поздно должна окончиться, и главное — достойно принять смерть. Его мучило другое — он не сможет умереть так, как подобает воину. Петля или топор палача — позорная смерть… Но, может быть, удастся захватить с собой хоть кого-нибудь из тюремщиков?

Глава шестая

Митридатес уже раскаивался в том, что согласился лично осудить на казнь пойманного Энли вора. Написав свой знаменитый указ, он и не думал, что так сложно будет воплотить его в жизнь. Сложности возникали на каждом шагу, даже там, где, казалось, ничто их не предвещало. Выяснилось, что поймать грабителя — это всего лишь начало дела. Гораздо труднее было осудить, соблюдая древние законы королевства Земри.

Прежде чем отправиться к Энли, король пригласил к себе придворного архивариуса, которому поручили разыскать древние папирусы и кратко изложить их суть, и долго беседовал со стариком, пытаясь разобраться в хитросплетениях законов. Но все тонкости, казавшиеся архивариусу вполне очевидными, упорно не укладывались в голове Митридатеса. Пару раз он подумал, что гораздо проще было бы приговорить вора к казни, не выясняя, когда, как, зачем и почему тот совершил преступление. Но старый архивариус тут же начинал долго и утомительно рассуждать о необходимости установить вину и выбрать соответствующее ей наказание. Наконец король не выдержал:

— Какая разница, когда он решил забраться в сокровищницу? Все равно он вор и заслужил смерть!

— Дело в том,— снова начал терпеливо объяснять архивариус,— что время возникновения его замысла должно, как говорится в законе, повлиять на назначаемое судьей, то есть Вами, мой король, наказание. Так, если он долго и тщательно пытался проникнуть в хранилище ценностей, хитроумно преодолевая всяческие трудности, его нужно будет приговорить к позорной смерти через повешение, а если в этом ему помог счастливый случай, то смерть через отсечение головы окажется более уместной. А если он вовсе не замышлял кражу, а проходя мимо, случайно увидел открытую сокровищницу и, не удержавшись, схватил какую-либо ценную вещь, то вполне можно ограничиться отсечением руки…

У Митридатеса голова пошла кругом.

— Как, во имя всех богов, он мог увидеть открытую сокровищницу, проходя мимо? Чтобы в нее попасть, он убил человека!

— Прошу простить меня, мой король. Я увлекся и несколько отошел от темы нашего разговора. Что же касается пойманного вора, то необходимо…

Но старику не дано было закончить изложение мудрых мыслей, почерпнутых в древнем трактате. Отчаявшись что-либо понять, Митридатес неожиданно прервал его:

— Когда я завтра отправлюсь в дом к Энли судить этого вора, ты пойдешь со мной и будешь подсказывать, что именно нужно выяснять на суде, чтобы с точки зрения законов суд прошел безупречно. А затем изложишь все найденные тобой законы так, чтобы их можно было прочесть, не ломая головы. Иди и готовься.

Архивариус с поклонами удалился, а Митридатес, глядя на закрывшуюся за ним дверь, впервые подумал, что мысль использовать древние законы оказалась не столь удачной, как он ожидал.

* * *

Каждый выход короля из дворца превращался в праздничное шествие. К свите тотчас же присоединялись зеваки, нищие вертелись под ногами, клянча милостыню, а просители, которым не удалось добиться аудиенции, использовали представившийся случай, чтобы передать кому-нибудь из вельмож свои петиции. И каждый раз Митридатес надеялся, что этого удастся избежать. Царившая вокруг суета утомляла и раздражала его.

Столпотворение произошло и тогда, когда король отправился в дом Энли, чтобы осудить пойманного вора и показать всей стране и всему миру, что в Заморе наконец стали сурово наказывать за грабеж. Но на этот раз толпа состояла главным образом не из нищих попрошаек, а из почтенных купцов, приветствовавших своего короля. Митридатес заранее объявил, что на суде не будет зрителей, но многие настолько жаждали увидеть пресловутого Бенто, что всеми правдами и неправдами стремились проникнуть в дом Энли. Поэтому часть купцов смешалась со свитой и просочилась внутрь. Митридатес, заметив это, нахмурился, но ничего не сказал: в самом деле, не приказывать же охране разгонять достойных граждан древками копий, а по-хорошему они не уйдут.

В толпе, последовавшей за свитой короля в дом Энли, никто не заметил никому не известного купца — высокого жилистого мужчину со светлыми волосами, стальным взглядом серых глаз и иссеченным шрамами лицом.

Бенто и сам не знал, что собирается делать. Проникнув в дом, он отделился от основной толпы, двинувшейся в сторону комнаты, где должен был состояться суд, и нырнул в один из боковых коридоров. Он надеялся обнаружить место, где держат киммерийца, прежде чем его выведут оттуда. А если не получится — придется придумать что-нибудь другое.

Он тихо, словно тень, проскользнул по коридору и повернул направо, в сторону, противоположную той, куда двигались все. В коридоре ему попалось несколько слуг, которые удивленно посмотрели ему вслед. Бенто ощущал, что времени осталось совсем немного: кто-нибудь из слуг, более сообразительный, чем другие, непременно поднимет тревогу. У него мелькнула мысль схватить одного из них и выведать, где держат варвара, но он сразу же отказался от нее: скорее всего, они ничего не знали, а тратить время попусту он не мог. И здесь ему улыбнулась удача — навстречу по коридору шел один из бритунских охранников.

Из оружия Бенто взял с собой только спрятанный под одежду кинжал. Он мгновенно достал его и приготовился пустить в дело. Ничего не подозревающий бритунец шагал вразвалку и не успел даже удивиться, когда неожиданно почувствовал на своей шее холодное прикосновение стали.

— У меня всего один вопрос,— прошептал ему в ухо Бенто.— Где сидит пойманный вами вор? Если соврешь — ты покойник.

Острие кинжала слегка прокололо кожу. Бритунец промычал что-то, соглашаясь. Бенто убрал кинжал, и охранник начал рассказывать, как пройти к камере.

— Пойдем, покажешь,— оборвал его гандер. Они прошли по коридору, спустились по лестнице, несколько раз повернули и остановились. В темных подвальных переходах не было окон, а на стенах висели редкие факелы, которые, казалось, лишь сгущали темноту. Охранник знаками показал, что надо держаться потише.

— Он сидит в камере за следующим поворотом,— прошептал бритунец.— Перед дверью — охрана.

Бенто аккуратно вытащил меч из ножен охранника и, не говоря ни слова, прыгнул вперед. Охранник перед дверью не успел бы и глазом моргнуть… Но в коридоре никого не было. Бенто рванулся назад и едва успел схватить своего убегавшего пленника.

— Ты обманул меня, сын Нергала,— тихо прошипел он, занося меч.

— Нет, клянусь тебе, он был здесь… Пока его не увели на суд! — закричал бритунец, видя только медленно опускавшийся клинок и отрешенный взгляд гандера, устремленный вдаль.

Внезапно Бенто опустил меч. План спасения киммерийца возник у него в мозгу неожиданно, как вспышка. Это была безумная идея, но только она и могла принести успех. Отойдя от скорчившегося на полу бритунца, Бенто выдернул один факел, а затем носком сапога ткнул своего пленника:

— Вставай! Покажешь, где у вас хранится оружие. И побыстрее.

* * *

Для суда Энли выбрал самый большой зал своего дома, и он едва вместил всех желающих присутствовать на королевском суде. Высокие окна, выходившие в сад, были раскрыты, и легкий ветер время от времени колыхал ткани, которыми были задрапированы стены. Длинные скамьи, внесенные в зал по приказу купца, были заняты, люди толпились у стен, вытягивая головы, чтобы получше разглядеть необычное представление.

Митридатес занимал стоявшее на возвышении кресло. Вокруг него стояли молчаливые телохранители, а возле возвышения расположился небольшой отряд дворцовой стражи под командованием сотника Варданеса. Рядом с королем пристроился незаметный старик-архивариус. Снизу у возвышения расположились самые достойные из присутствующих. Ближе всех к помосту на невысоких скамеечках сидели хозяин дома и его гость, за два дня ставший настоящей легендой Аренджуна. У самого подножия лестницы, поднимавшейся к королевскому креслу, было приготовлено место для преступника.

Стоило королю сесть, все голоса в зале затихли. Митридатес поднял руку и приказал ввести вора. Киммериец появился в зале в сопровождении четверых охранников, подталкивавших его тупыми концами копий. Опасаясь силы варвара, с него не сняли оковы, и он передвигался короткими шажками, держа на весу цепь от наручников. Откинув назад голову, чтобы длинные волосы не закрывали глаза, он гордо посмотрел на короля.

Увидев пленника, Митридатес невольно восхитился. Он думал, что пойманный вор — грязный оборванец, наглый и ничтожный. Но перед ним стоял молодой человек с отличными мускулами, который не уступал даже лучшим бойцам Заморы — телохранителям самого Митридатеса. Однако еще больше короля поразило достоинство, с которым держался грабитель. Он стоял спокойно, и во взгляде его не было ни страха, ни вызова. При виде короля он слегка наклонил голову — так равный приветствует равного.

— На колени перед королем, негодяй! — Стоявший сзади стражник сильно ткнул варвара в спину.

С таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть с места скалу. Он подскочил к пленнику и ударил его сзади по ногам, но не рассчитал расстояние. Молниеносно повернувшись, варвар хлестнул его тяжелой цепью, и оглушенный стражник свалился на пол.

Остальные три охранника кинулись на Конана, но Митридатес, привстав с кресла, остановил их:

— Пусть стоит. Достоинство короля не пострадает от этого.

По залу пробежал удивленный шепот. Конан с интересом посмотрел на говорившего. Король Заморы, молодой, едва старше киммерийца, выглядел зрелым человеком, а в его взгляде читалась древняя мудрость земрийцев. Как и все заморийцы, Митридатес был смугл, невысок, черноволос, но при этом в отличие от многих обитателей Аренджуна весьма ладно сложен.

Сев в кресло, Митридатес пошептался с архивариусом и, как требовал ритуал, громко произнес:

— Назови свое имя, обвиняющийся в воровском проникновении в дом честного купца Энли и убийстве одного из его слуг.

Варвар промолчал, хмуро глядя на короля.

— Ты отказываешься отвечать? — спросил король.

— Пока на мне надеты цепи, я не скажу ни слова,— мрачно ответил киммериец.

Митридатес вновь наклонился к архивариусу и ядовито прошептал:

— И как же его можно осудить согласно закону? Старик поразмыслил и торжественно сообщил:

— Пока он не осужден, его нельзя признать вором. Поэтому нужно снять цепи. Он пока свободный человек.

— Не напиши я этот указ,— пробормотал Митридатес,— давно бы уже покончил со всеми ворами Аренджуна.

Он поднялся и, чувствуя себя полным идиотом, торжественно провозгласил:

— Поскольку обвиняемый еще не уличен в воровстве, его нужно освободить от цепей. Впоследствии, если выяснится, что он виновен, его закуют вновь.

По залу пронесся вздох недоумения. Наклонившийся к королю Энли тревожно прошептал:

— Разреши сообщить тебе, мой король, что этот страшный человек убил трех моих лучших охранников. Как только его освободят, он может скрыться…

Митридатес и сам думал о том же. Он подал знак своим телохранителям, и четверо из них тотчас окружили варвара. Пока приглашенный кузнец сбивал с Конана цепи, не утруждая себя при этом заботой о страдающей плоти киммерийца, в зале царила тишина. Наконец кузнец закончил свою работу. Конан принялся разминать руки, искоса поглядывая на новых охранников. Это были опытные бойцы. Они стояли спокойно, почти расслабленно, но варвар сразу понял, что за внешней расслабленностью скрывается отличная выучка. Двое небрежно, словно игрушки, держали свои арбалеты, но короткие хищные стрелы смотрели прямо на Конана. Двое других так же небрежно опустили руки к висевшим у пояса мечам. Это спокойствие ясно говорило, что они не опасаются безоружного пленника, несмотря даже на славу жестокого убийцы, которая идет об этом человеке. А Конан тем временем прикидывал, как вырваться из-под охраны. Его вывел из задумчивости голос короля:

— Теперь цепи с тебя сняли, и я повторяю свой вопрос. Назови твое имя.

— Меня зовут Конан из Киммерии,— холодно ответил варвар.

К его изумлению, в зале послышались недоуменные возгласы, крики. Кое-кто, вскочив на ноги, грозил ему кулаком. В гуле голосов Конан различил слово «ложь» и заметил, как нахмурился Митридатес.

— Не думай, что, выдавая себя за другого человека, ты избежишь кары.— Голос короля был суров и непреклонен.— Свидетели говорят, что твое имя — Бенто и ты известен как грабитель всему городу. На твоей совести дерзкие ограбления множества достойных купцов. Поговаривают также, что ты совершаешь свои злодеяния с помощью магии колдунов Черного Круга. Что ты можешь ответить на это?

— То, что уже сказал,— угрюмо повторил варвар, и в его голосе послышалась ярость.— Меня зовут Конан из Киммерии, и пусть тот, кто обвиняет меня во лжи, подойдет ко мне поближе, чтобы я мог дотянуться до него. Я не стыжусь своего имени.

Архивариус наклонился к королю и зашептал ему прямо в ухо:

— В одном из пергаментов с законами говорится, что если в преступлении обвиняют одного человека, а перед судом предстает другой, то нужно отложить суд и найти того, которого обвиняют.

— А с этим что делать? — также шепотом спросил Митридатес, и что-то в его голосе не понравилось старику.

Он замялся:

— Или отпустить его, или на следующем суде обвинять уже его, а не Бенто.

— Отпустить? — переспросил король,— После того, что он убил двух человек и пытался ограбить сокровищницу?..

Архивариус развел руками:

— Так говорится в законах Земри…

— К Сету в пасть все законы Земри! — яростно зашептал король.— Так ты, значит, не Бенто,— обратился Митридатес к Конану,— но ты же не будешь отрицать, что проник в этот дом и пытался обокрасть сокровищницу, убив при этом троих охранников?

— А зачем мне это отрицать? — удивился киммериец.

В это мгновение архивариус наклонился к Митридатесу и вновь что-то зашептал ему на ухо. Король кивнул.

— Объясни, зачем ты это сделал,— сказал он.

— Как зачем? — не понял Конан.

— С какой целью ты проник в сокровищницу? Что ты хотел сделать в ней?

— А что можно делать в сокровищнице? — пожал плечами киммериец.

В зале раздался смех.

— А ты знаешь, что тебе грозит за воровство?

— Какая разница?

— Сообщаю тебе, что воровство карается смертью. Ты понимаешь это?

— Я не понимаю только, почему вы так долго ждали, чтобы казнить меня?

— Я тоже,— вполголоса заметил Митридатес.— Итак, ты сознался в своем злодеянии и я, король Заморы, приказываю…

Он не договорил. От дверей к центру зала стремительно бежал высокий чернобородый гирканец со сломанной рукой, примотанной к туловищу. Королевские телохранители приготовились пустить в ход оружие. Конан узнал гирканца — это был воин, которому он несколько дней назад сломал руку, убегая от погони, и решил, что гирканец собирается отомстить. Но гирканец, даже не взглянув в его сторону, бросился на колени перед королем.

— Прошу справедливости! — закричал он, путая гирканские и заморийские слова.— Великий король, не позволь злодеям уйти безнаказанными! Прошу тебя явить свою милость и покарать убийцу!

— Твое дело так срочно, что ты осмеливаешься перебивать короля? — гневно нахмурился Митридатес.

К гирканцу уже вернулось самообладание, и он заговорил более спокойно:

— Прости меня, мой король. Я не смог удержаться, увидев в зале подлого убийцу, виновного в гибели многих людей.

— Думаю, что твои слова окажутся лишними. Я уже вынес приговор. Но чтобы не осталось сомнений в его справедливости, говори,— приказал король.

Гирканца, казалось, что-то смущало. Он огляделся и только теперь заметил и узнал Конана, окруженного охранниками.

— Ты судишь этого человека,— начал он.— Не знаю, за что, но уверен: ты еще не знаешь всей его вины. Он злоумышлял не только против имущества моего господина, но и против его жизни. Допроси его, и услышишь имена остальных участников заговора. Несколько дней назад, когда наш торговый караван приближался к Аренджуну, на дороге мы встретили двух человек. Они сказали, что их ограбили разбойники. Хозяин каравана распорядился взять их с собой. Но той же ночью они скрылись, захватив с собой сокровища купца. Одним из этих воров был тот, кто сейчас стоит перед тобой. Меня и еще пятерых охранников послали в погоню. Не буду рассказывать подробно, но из всех наших я один остался в живых, хотя у меня была сломана рука. А когда я вернулся обратно, то увидел, что все мои товарищи убиты. Пока эти двое отвлекали нас, на караван напали и истребили всех: и купца, и охранников.

— Ты, паршивый пес! — загремел внезапно Конан, заглушая голос гирканца.— Придержи язык, или я вырву его! Я оставил тебе жизнь, а ты решил оклеветать меня!

Гневный крик короля прервал его. Один из стражников ткнул киммерийца в спину древком копья. Конан в ярости обернулся, но это чуть не стоило ему жизни: на расстоянии волоса от его горла замерло острие меча, а остальные стражники уже приготовились всадить в него стрелы. Глухо зарычав, киммериец вновь повернулся лицом к королю. Краем глаза он заметил, что Фаррух начал потихоньку, незаметно придвигаться ближе к возвышению, на котором стояло кресло короля. Митридатес кивнул, разрешая говорить.

— Увидев меня, они пустились в погоню, чтобы уничтожить,— затараторил гирканец.— Меня спасло только то, что в поводу я вел трех лошадей. Убийцы преследовали меня целый день. Я оказался в незнакомой местности, среди этих проклятых холмов, и несколько дней добирался до Аренджуна, а добравшись, поспешил к Энли, так как знал, что именно здесь собирался остановиться Фаррух, и увидел, что разбойник уже пойман и предстал перед королевским судом.

На мгновение в зале повисла тишина. Все почувствовали: гирканец сказал что-то важное, но никто не мог сразу понять, что именно. А затем раздался голос короля:

— Как? Как, ты сказал, звали твоего хозяина? — Митридатес говорил совершенно спокойно и даже небрежно. Он сохранил самообладание лучше других и сразу же выделил основное в рассказе гирканца.

— Фаррух,— недоуменно повторил гирканец.

Почти столь же хладнокровным, как и король, оказался Варданес. Степняк не успел еще договорить, как двое воинов из дворцовой стражи, повинуясь приказу сотника, стиснули с двух сторон Фарруха, который стоял уже у подножия королевского помоста. Двое других с оружием наготове встали возле гирканца.

Конан с удивлением смотрел на происходящее. Когда гирканец начал говорить, он решил, что бородатый степняк просто-напросто хочет очернить его и столь подло отомстить за сломанную руку. Но он не понимал, почему имя ограбленного купца заставило всех замолкнуть.

Он никак не связывал хозяина каравана с йезмитом, который своими отравленными стрелами погрузил его в беспамятство, а затем предлагал вступить в свое братство. Киммериец просто-напросто не ведал, что весь Аренджун знал этого человека под именем Фаррух.

— Насколько я знаю, купец Фаррух жив и здоров,— в гулкой тишине медленно проговорил Митридатес.— Именно он и помог поймать злодея, который сейчас стоит перед тобой. Видимо, один из вас лжет. И мне хотелось бы знать, кто именно.

Все замерли. Внезапно под стражей оказался не один человек, а трое, и никто не мог предположить, что же произойдет дальше.

— Фаррух убит,— наконец-то переварив слова короля, возразил гирканец.

— А ты что скажешь? — обратился Митридатес к купцу.

— Мне нечего сказать,— холодно ответил тот,— кроме того, что я нахожусь здесь и никогда прежде не видел этого человека.

Внезапно, заглушив всех, раздался громовой бас киммерийца:

— Так этот крысенок говорит», что он Фаррух? Недавно я действительно ограбил одного купца с таким именем, но этот маленький йезмит похож на него, как Сет на кролика.

— Йезмит…— с ужасом прошептал кто-то.

Это слово будто послужило каким-то сигналом. Торжественная обстановка королевского суда сменилась суматохой и выкриками. События начали развиваться с молниеносной быстротой. Не успел еще замолкнуть голос Конана, как в зал вбежал один из слуг и истошно завопил:

— Пожар!

Одновременно с этим через окно в комнату влетел факел и одна за другой посыпались горящие стрелы. Вспыхнули шелковые занавеси — огонь пожирал их, словно изголодавшийся демон. За ними последовали ковры, которыми были задрапированы стены.

Началась паника. Достопочтенные аренджунские купцы и придворные, забыв обо всем на свете, метались по залу, пытаясь вырваться наружу. Самая сильная давка образовалась у дверей. Кто-то крикнул, что снаружи полно людей с оружием, и началось нечто невообразимое. Нескольких человек сбили с ног и растоптали. Их жалобные крики были заглушены разноголосыми воплями.

Конан, поняв, что если бежать, так сейчас, рванулся вперед. Сторожившие его королевские телохранители, зная, что их задача — не дать пленнику уйти, отреагировали мгновенно, однако недооценили ловкости киммерийца. Клинок просвистел на расстоянии волоса от его спины. Второй телохранитель, понимая, что не успеет остановить варвара, ударил его под колени древком копья. Конан почувствовал, что падает, но успел перекатиться по полу и, в кувырке подкатившись к королевскому помосту, вскочил на ноги.

Одновременно с этим Фаррух, одним движением смахнув державших его стражников, тоже устремился к королю. В складках рукавов его халата оказалось достаточно места не только для короткой трубочки с отравленными стрелами, но и для широкого кинжала с волнообразным лезвием.

— Во имя Йезма! — крикнул лже-купец, бросаясь вперед и нанося удар королю.

Казалось, ничто уже не может спасти Митридатеса, но внезапно, оттолкнув короля плечом, из-за его спины выскочил молодой сотник дворцовой стражи. Кинжал йезмита распорол его одежду и прошелся по ребрам. Варданес не удержался на ногах, но падая, отпихнул убийцу от короля туда, где стоял Конан.

Энли, заметив движение йезмита, плюнул из недавно подаренной ему трубочки в ее бывшего хозяина, но промахнулся. Владение любым оружием, даже таким, как духовая трубка, было для купца непостижимым искусством. Он не знал, что, взяв его в руки, прежде всего надо научиться не причинять вреда самому себе, и, пытаясь поразить врага, попал в друга. Короткая стрелка, пропитанная ядом, впилась в шею короля.

Митридатес слегка привстал с кресла и рухнул. С его головы слетела корона и, дребезжа, покатилась под ноги Конану. Варвар схватил золотой обруч и, вложив в удар всю силу, огрел им по голове Фарруха. Оглушенный убийца-йезмит мешком свалился на пол, и в тот же миг в его тело вонзилось не меньше полудюжины стрел из арбалетов королевских телохранителей.

«И корона может на что-нибудь сгодиться»,— отметил про себя киммериец и, перепрыгнув через безжизненное тело, бросился к ближайшему окну. Столпившиеся люди шарахались от него в стороны. Путь Конану преградил один из бритунцев, но остановить рвущегося к свободе киммерийца было не проще, чем разъяренного быка. Не замедляя хода, Конан отмахнулся рукой, в которой по-прежнему сжимал корону, и бритунец отлетел к дальней стене.

Выскочив в сад, варвар увидел Бенто. Гандер на бегу кивнул ему, и Конан последовал за ним. Сзади раздавался какой-то шум, но погони не было: оставшимся в доме хватало забот и без того, чтобы преследовать убежавшего вора. Кое-где из окон дома вырывались языки пламени.

Достигнув уголка сада, выходившего на пустынную улицу, Конан и Бенто перемахнули стену и вскоре затерялись в кривых улочках Лабиринта. Здесь двух воров не нашли бы, даже если б за ними гналась половина армии Заморы.

Остановившись у первой попавшейся таверны, Бенто повернулся к своему другу, намереваясь сказать что-то, по его мнению, подходящее к случаю, но слова застряли у него в горле. Гандер поглядел на приятеля, фыркнул, а потом согнулся от хохота.

— Ты похож на короля без королевства,— с трудом выдавил он и вновь заливисто захохотал.

Конан опустил глаза и увидел, что все еще держит в руках корону, слетевшую с головы Митридатеса.

Глава седьмая

Киммериец осушил чашу, с грохотом опустил ее на стол и огляделся. Погруженная в полутьму таверна была полна народу, и все пересказывали главную новость сегодняшнего дня — как киммериец умудрился сбежать с королевского суда. Сидевший напротив варвара Бенто сжимал в объятиях одну из ночных жриц любви, нашептывая что-то ей на ухо, ее подружка прижималась к Конану, а количество выпитого говорило о том, что вскоре придется покинуть таверну и продолжить вечер где-нибудь в другом месте.

Запустив руку в стоявшую под столом сумку, варвар достал оттуда корону Заморы и надел ее на голову своей красотке. Та с испугом уставилась на киммерийца, который придирчиво осматривал ее новое украшение.

Она была чистокровной заморийкой, и с младенчества привыкла относиться к знакам королевской власти с почти религиозным уважением в отличие от варвара, для которого и короли, и рабы всегда были равны.

Драгоценные камни на золотом обруче блистали и переливались всевозможными цветами. Здесь, в грязном притоне, корона казалась чем-то чуждым, вещью из другого мира. Дело было даже не в самой короне, а в тех мыслях, которые приходили на ум при взгляде на нее, словно она излучала вокруг себя какую-то ауру.

— Сними ее,— робко попросила девица.

Конан положил корону на стол и принялся внимательно рассматривать ее, пытаясь понять, чем же этот кусок золота отличается от любого другого.

— Пожалуй, продать ее все равно не удастся,— послышался вдруг голос Бенто.— Кто здесь, в Заморе, станет рисковать жизнью, покупая то, что принадлежит королю?

— Да. И к тому же жаль было бы лишить короля знака его власти,— отозвался Конан.— Но ничто мне не помешает взять на память один из этих камешков.— И принялся орудовать длинным кинжалом, безжалостно выковыривая из золотой оправы крупный алмаз. Затем, осушив очередную чашу, киммериец перегнулся через стол и не совсем твердо сказал: — Первый король, которого я видел в жизни,— это Митридатес. И, должен сказать, он неплохой король. Но думаю, он не знает, сколько удовольствия можно получить, если не напяливать на себя кусок золота, а обменять его на вино и завалиться с друзьями в таверну. Наверное, короли — несчастные люди.

И таверна содрогнулась от громового хохота киммерийца.

* * *

Раненый сотник дворцовой стражи Варданес лежал в постели в доме Энли. К счастью, его раны оказались неопасными (видимо, яд на клинке стерся, соприкасаясь с одеждой, да и сама рана была не столь глубокой), а благодаря распоряжению короля он получил самых лучших лекарей. Не стоит и говорить, что Энли и не подумал возражать, когда к нему прибежала плачущая Динара и, рассказав, как любит молодого отважного сотника, попросила дать разрешение на их брак. Варданеса теперь окружала такая забота, какой он, видел с самого рождения.

— Мой дорогой гость, вы здесь в полной безопасности, и для меня огромная честь принимать в своем доме такого благородного и отважного человека,— повторял ежедневно навещавший его Энли.— Кстати, для меня было бы еще большей честью, если б вы соблаговолили взять в жены мою младшую дочь, которая, не удержавшись, открыла мне вашу маленькую тайну.

В ответ Варданес только счастливо улыбнулся.

Настроение Энли омрачало только одно: после смерти Алрика у его сокровищницы уже не было такой надежной охраны, хотя, слава великому Затху, грабители пока так и не смогли добраться до драгоценностей. Но все же он был в немалой степени обескуражен и даже испытал нечто вроде ужаса, когда однажды, проснувшись утром, обнаружил у себя на груди ни больше ни меньше, как корону Заморы. К ней была прикреплена написанная корявыми буквами записка: «Верните обратно. Иначе приду опять». Через несколько мгновений в королевский дворец прибежал трясущийся от страха, смешанного с предвкушением монаршей милости, Энли и сообщил принявшему его Митридатесу, что благодаря достойнейшему из его стражи — высокорожденному Варданесу — удалось отобрать у грабителей корону. Злоумышленники успели только выломать из нее один камень, который он почтет за честь вставить самолично, ибо неприятность произошла в его доме и в некоторой степени по его вине.

Митридатес поблагодарил купца, но отклонил его предложение.

— Отныне,— сказал он,— в короне будет одним алмазом меньше. Глядя на нее, я буду вспоминать о том, что в Аренджуне пока еще остались воры.

Эпилог

История о том, что киммериец Конан украл алмаз из короны самого короля Заморы, стала одной из легенд Лабиринта. В Аренджуне не было ни одного мальчишки, который не мечтал бы повторить этот подвиг.

Сам же варвар вскоре забыл об этом: за свою жизнь он держал в руках слишком много драгоценных камней, чтобы помнить историю каждого из них. Вместе с Бенто они ограбили еще не одну сокровищницу Аренджуна, и, как правило, их походы заканчивались более удачно.

Митридатес продолжал бороться с аренджунскими ворами все время правления. К сожалению, оно оказалось недолгим, и однажды ночью кинжал убийцы-йезмита оборвал жизнь короля Заморы прямо в его спальне. Стражники, услышав шум, успели поймать убийцу, который умер под пытками, непрестанно повторяя: «Слава Йезму!».

Сотник дворцовой стражи Варданес стал любимцем Митридатеса и вскоре занял место наместника Аренджуна. Нечего и говорить, что богатство его родственника Энли вскоре возросло до невиданных размеров. Но в то же время Варданес не стал продажным сатрапом, заботившимся лишь о том, как бы набить свой кошелек, а посвятил себя борьбе с грабителями и ворами. Даже сменивший Митридатеса на троне король, не отличавшийся достоинствами своего предшественника, не посмел сместить его.

Благодаря энергичным действиям бывшего сотника удалось избавить город от нескольких самых дерзких грабителей. Варданес выявил всех скупщиков краденого и заставил их назвать имена воров, с которыми они имели дело. Устроив засады, стражники переловили уйму преступников, но на их место тотчас же пришли другие. Видимо, в самом Аренджуне было что-то притягивавшее к нему мерзавцев со всего света.

Из-за предательства жреца бога Ану, занимавшегося скупкой краденого, был пойман и обезглавлен на рыночной площади знаменитый гандер Бенто, на этот раз настоящий. Схватили и киммерийца Конана, но ему удалось бежать из тюрьмы. В его камере нашли лишь стражника, череп которого был расколот чудовищным ударом обглоданной кости. Как эта кость оказалась у варвара в тюрьме, выяснить не удалось.

Конана не поймали. После его дерзкого побега на улицах Аренджуна никогда больше не видели киммерийца с ярко-синими глазами и копной длинных черных волос.

 ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ХАЙБОРИИ 10.

ХАЙБОРИЙСКИЙ МИР:

АКВИЛОНСКОЕ КОРОЛЕВСТВО И ЕГО СТОЛИЦА

«…Но самое гордое королевство в мире — Аквилония, жемчужина Запада» (Р. И. Говард, «Час дракона»)


 Пожалуй, этой фразой и ограничивается все представление о государстве, считающемся политическим и экономическим лидером Хайборийского мира.

 Аквилония и ее столица Тарантия неоднократно упоминаются как в произведениях родоначальника Саги о Вечном Герое Роберта Ирвина Говарда, так и его последователей — Л. Спрэг де Кампа, Л. Картера, С. Перри, Д. М. Робертса и других. Однако ни в одном из рассказов не делается сколь-нибудь серьезной попытки описать столицу «жемчужины Запада». В Тарантии развивается действие двух наиболее известных рассказов Говарда — «Феникса на мече» и «Алой цитадели», однако и в том, и в другом случае автора куда больше увлекает калейдоскоп событий и политических интриг, нежели описание города, в коем живут и действуют герои. Р. Говард поступил просто; несколькими мазками создал весьма приблизительную картину, в которой смутно угадывается город эпохи раннего Западноевропейского Средневековья, а остальное предоставил воображению читателя. Его последователи шли по тому же пути, ограничившись присвоением безликих ярлыков — «королевский замок», «дворец», «крепость», «университет» и так далее.

 Однако было бы весьма небезынтересно попробовать представить себе, как могли выглядеть эти самые «замок» или «крепость» в описываемую эпоху, по каким принципам рос и развивался город, и каково его возможное будущее.

 Основной постулат всех исследователей творчества Р. Говарда — Хайборийский мир является сильно идеализированной и перенесенной на чужеродную почву Европой, Азией и Африкой в пределах от I до XIV века нашей эры. Столь сильный временной разброс объясняется творческим произволом создателя сей «литературной Вселенной», без всяких колебаний размещавшего на просторах своего творения все приглянувшиеся исторические реалии. Поэтому внимательный читатель может без особого труда провести аналогии между большинством стран, созданных воображением Говарда, и реальными государствами, существовавшими на территории Европы и Малой Азии. Исключение составляют чисто «фантастические» государства, наподобие Гипербореи, Кофа или Заморы, не поддающиеся определенной идентификации, но тем не менее весьма органично вписывающиеся в своеобразный мир Хайбории.

 Что же до государств местной «Европы», то здесь разногласий между исследователями почти не возникает. По общему соглашению приняты следующие параллели: Аквилония — Франция, Немедия — Германия, Зингара — Испания, Аргос — Италия, Шем — семитские города-государства, Офир — поздняя Греция. Экономический и социальный уровень развития всех стран соответствует XI — XIV веку, преобладающий характер правления — монархия, от абсолютной до относительно демократической и начально-парламентской.

 Сходство между Аквилонией и раннесредневековой Францией очевидно. Начать хотя бы с названия, являющегося калькой с названия одной из самых старинных и процветающих провинций Франции — Аквитании. Для Аквилонии характерно то же политико-этническое дробление: на юге более процветающая и развитая, и, как следствие, более мятежная провинция Пуантен (французские Лангедок и Прованс), на севере — относительно недавно присоединенный полунезависимый Гандерланд (Нормандия), восточные провинции, отделенные от Немедии невысокими и вполне проходимыми горами и, видимо, имеющие общие корни с немедийской культурой (Эльзас-Лотарингия) и, наконец, провинции Западной Марки, Боссонии и Таурана, более занятые защитой своих границ от пиктов и выяснением отношений между собой (Вандея).

 Разумеется, все это разноплеменное сообщество, объединенное под рукой одного правителя, сложилось отнюдь не сразу. Попробуем представить хотя бы основные этапы зарождения и развития государства. В качестве опорной даты возникновения Аквилонии часто повторяются цифра «1200 лет» и имя святого Эпимитриуса. Разумеется, государство не могло возникнуть на пустом месте, и нынешней Аквилонии должно было что-то предшествовать. Не будем при этом забывать, что созданной Р. Говардом теории (не всегда исторически и социально верной), складыванию нынешней политической карты Хайбории предшествовали длительные завоевания валузийцев, атлантов и кхарийцев, причем каждый из этих народов рассматривал захваченную территорию и её население только в качестве колонизируемых доминионов и не более того. Таковое отношение характерно для любой подчиняющей и подчиняемой нации, что в Хайбории, что для истории Земли.

 Пришедшие с севера хайборийцы были для кхарийцев (выходцев из земель на восточном берегу моря Вилайет, чья история насчитывала более пяти тысячелетий), не более чем возомнившими о себе варварами. Однако, к большому изумлению кхарийцев, вся их незаурядная магия и многолетние труды по подчинению завоеванных народов довольно быстро (по историческим меркам) обратились в прах.

 Кхарийцы были либо перебиты, либо изгнаны на юг, их города разрушены до основания, а на обломках некогда великой и славной империи образовалось довольно странное сообщество не особо цивилизованных, зато упорных и жизнелюбивых победителей, не знавших, чем бы им теперь заняться. Ибо побеждать более было некого, а драться со вчерашними союзниками вовсе не хотелось. И хайборийцы перебросили все еще бурлившую энергию недавно одержанных побед на изучение и освоение доставшегося им мира. В сущности, этот период можно сравнить с Эпохой Переселения народов, когда от Малой \'Азии и низовьев Волги до западных пределов Европы вроде бы бесцельно перемещались огромные массы людей (преимущественно индо-арийцев), выбирая пространство для будущего ассимилирования. То же самое происходило и на землях будущей Аквилонии — образовывались и распадались племенные союзы, возможно, шло образование будущей военно-аристократической верхушки и зачатков нации… А на юге по-прежнему находился старый враг — Стигия, оплот последних уцелевших кхарийцев.

 …И тут на редкость вовремя для складывающегося этноса появился вдохновенный проповедник Митры, Солнечного бога — Эпимитриус. Надо полагать, что митрианство к этому времени уже успело сформулировать основные постулаты своей религии, но оставалось всего лишь одним из многих существующих верований. Только благодаря деятельности Эпимитриуса эта религия стала признанной единой конфессией страны. (Кстати, необходимо отметить, что для Хайбории характерна крайняя веротерпимость. Аквилония, в сущности, является единственной страной с официально установленным вероисповеданием. Во всех прочих странах выбор религии и отправление ее ритуалов является сугубо личным делом человека. При условии, конечно, что оно не представляет опасности для безопасности народа и государства.)

 В реальной истории Европы державы создавались либо путем постепенного завоевания и присоединения племен, занимавших определенную территорию (Империя Каролингов), либо объединением разрозненных независимых княжеств (Германия), либо слиянием нескольких исторически сложившихся небольших королевств (Британские острова в эпоху, предшествовавшую походу Вильгельма Завоевателя). В Аквилонии, видимо, после победы над кхарийцами и первоначального перемещения сложилось нечто подобное — россыпь самостоятельных баронств и поселений вольных кметов (вилланов или крестьян). Официальная дата основания Аквилонии, видимо, соотносится с подписанием какого-либо исторически зафиксированного договора, где проставлено имя первого из королей, объявившего себя владетелем большей части земель, либо с опять же исторически зафиксированным событием (возможно, сражением против общего противника, например, Стигии), в которой принимали участие представители всех этических групп страны. Возможная аналогия из недавней истории — битва при Каталаунских полях, когда, объединенные под единым командованием Аэция, армии готов, кельтов и цивилизованных римлян разгромили орду Аттилы, остановив гунно-славянскую экспансию на запад (451 год).

 Святой Эпимитриус (ныне, пожалуй, приближающийся к статусу полумифической или полубожественной личности), несомненно, сыграл в объединении страны одну из важнейших ролей. Однако вряд ли он лично проводил объединение страны — слишком непосильная задача для одного человека, пусть даже и облеченного поддержкой Светлого бога. Скорее всего, Эпимитриус подвизался при дворе какого-нибудь из многочисленных мелких феодалов Аквилонии и сумел мощью своего дара убеждения воздействовать на этого человека, побудив его к действиям во имя объединения страны под единой властью (подобных примеров немало и в истории Франции — почитаемый католиками всего мира святой преподобный Бернар Клервосский, таким образом, стал инициатором и вдохновителем Второго Крестового Похода в 1146 году). Возможно, на объединение страны оказала влияние постоянная война со Стигией и странами Юга — Зингарой и Аргосом.

 Что же до многократно встречающегося упоминания о борьбе Эпимитриуса с богом Ночи Сетом, то, скорее всего, подразумевается борьба не физическая, а духовная. Возможно, имело место многократное и разнообразное применение магии — как черной, так и белой… но вряд ли почтенный Жрец Митры и Отец Ночи опускались до личного выяснения отношений путем, что называется, физического взаимодействия. Также представляется не совсем вероятным названный срок жизни Эпимитриуса, колеблющийся от двухсот до трехсот лет. Почтенный старец, скорее всего, прожил отведенный всем человеческим существам срок и упокоился, похороненный соратниками в тайном месте (чаще всего в этом качестве фигурируют пещеры горы Голамайры, расположенной в южной части Немедийских гор, а также подземелья тарантийского замка). Продолжатели его дела предпочли не разглашать факт смерти своего духовного руководителя и наставника, дабы не посеять в умах паствы ненужного смятения. Видимо, была создана не одна красивая и возвышенная легенда, объясняющая отсутствие святого среди простых смертных, и большинство жителей Аквилонии предпочло не заострять на этом внимания. Ибо Хайбория — мир с высоким уровнем магии, а лезть в дела святых или колдунов, как уже неоднократно выяснено — себе дороже. Позже Эпимитриус был объявлен покровителем страны и особенно династии правящих в Тарантии королей, и таким положением дел остались довольны все.

 Личности и деяниям святого Эпимитриуса можно было бы посвятить отдельное исследование, однако, наша задача — попытка воссоздания истории страны. Итак, приблизительно 1200. лет назад Аквилония, некогда сообщество разрозненных хайборийских племен, была объявлена единым государством. Скорее всего, в Первоначальный состав страны входили центральные и юго-восточные – провинции, Тауран, и, возможно, присоединенный несколько против воли своих обитателей Пуантен. Гандерланд стал провинцией страны только в 787 году, а Боссония — еще позже.

 Этот период приблизительно можно соотнести с событиями V-VI веков нашей эры и объединением франкских племен под властью Меровингов. Однако если история Европы затем начала развиваться очень быстро (в исторических масштабах), то история Аквилонии наоборот, на какое-то время замедлилась. После Эпимитриуса и его неизвестного союзника не появилось личности, ~ сравнимой по своей значимости с императором Карлом Великим, и потому объединение происходило крайне медленными темпами. Вдобавок, этот процесс был отнюдь не безболезненным, и даже после его завершения (приблизительно в 900-ые годы) неоднократно вспыхивали мятежи дворянства и плебса. Как уже не раз упоминалось, всякий раз, когда на троне государства оказывался слабый или недалекий правитель, в Пуантене немедленно начинались многозначительные разговоры о предоставлении провинции независимости, население Боссонии, отличавшееся воинственным нравом, бралось за оружие, разумеется, тут же сокращался приток налогов в казну, а все вышеперечисленное выливалось в локальный (или общегосударственный — смотря по обстановке и размаху) бунт. На усмирение мятежников высылались королевские войска и заканчивалось все либо боевыми действиями и победой одной из сторон, либо заключением соглашений и уступками государственных властей. К счастью Аквилонии, ее миновали губительные гражданские войны на уничтожение или религиозные войны. Склонное к прощению человеческих слабостей и жизнеутверждающее митрианство устраивало всех и никогда не разбивалось на враждующие еретические течения.

 Неизвестно, происходила ли хоть раз в стране насильственная смена власти, однако можно предположить, что таковое событие

 имело место. Первый объединитель страны, чье имя не сохранилось для благодарных потомков, наверняка постарался стать основателем династии. В текстах Говарда и его последователей не раз встречается эпитет королей Аквилонии — «потомки Эпимитриуса», но как-то не верится в то, что святой подвижник, одержимый возвышенными порывами и занятый созиданием государства, имел время на обзаведение наследниками. Скорее всего, сие наименование — просто дань поэтическим условностям. Однако представляется вполне вероятным, что отпрыски первого из королей Аквилонии решили в знак памяти о сем незаурядном деятеле, немало послужившем стране, именовать себя «Эпмитриями» (О. Локнит «Полуночная гроза»).

 Исходя из исторических реалий, можно предположить, что первоначальная династия просуществовала около 300-400 лет (столько же было отведено и королевским династиям Франции — Каролингам, Капетингам или Валуа). Затем в силу природного истощения или насильственного воздействия со стороны, скорее всего династия сменилась. Новые правители предпочли сохранить имя поверженных предшественников, передавая его своим потомкам.

 Известная поговорка гласит, что на каждые шесть правителей приходился один герой, один дурак, один мерзавец и три нормальных человека. Возможно, действие народной мудрости распространяется и на миры, созданные писательским воображением. Так или иначе, аквилонская династия сумела утвердиться на троне Льва, основные политические потрясения завершились и в государстве воцарилось относительное благополучие. Собственно, для этого имелись все предпосылки — климат Аквилонии благоприятен для сельского хозяйства, кроме того, страна владела почти неисчерпаемым источником богатства — лесами Таурана и Гандерланда. Страны Юга, судя по всему, испытывали непреходящий дефицит древесины, а постоянно строить дома из камня почему-то не представлялось возможным.

 В качестве столицы новорожденного государства был выбран город Тарантия. Утверждается, что Тарантию основал лично святой Эпимитриус, но этому легендарному деятелю приписывается слишком много подвигов, каковые он был просто не в состоянии совершить. Возможно, святой Эпимитриус просто повлиял на выбор своего покровителя, но вряд ли столица была заложена на совершенно пустом месте. Значит, там располагалось какое-то первоначальное поселение, наверняка лидирующее среди остальных. Итак, можно предположить, что в распоряжении короля имелась небольшая крепость (отнятая у не желавшего расставаться со своей независимостью барона или, наоборот, добровольно присягнувшего на верность) и располагающийся при ней небольшой городок. А, возможно, это был просто самый обыкновенный форт. Или перевалочная купеческая база — теперь уже затруднительно определить. Важно, что именно в этом месте было решено создавать столицу, долженствующую в будущем стать самым блистательным городом мира. Вряд ли это произошло в тот же год, что и основание единого государства, скорее всего, лет десять или двадцать спустя. А, возможно, и все сто, когда уже и святой Эпимитриус, и первый король Аквилонии отправились в дальнее странствие по Равнинам Мертвых. Для определенности отсчета предлагается принять дату 100 года по основанию Аквилонии.

 Посмотрим, как в подобных случаях обстояли дела в реальной истории. Большинство столиц Западной и Восточной Европы, а также имперской России возникали как оборонительные сооружения, и их строители исходили в первую очередь из соображений организации обороны и безопасности своего творения. Схема в всех случаях была почти одна и та же. Столица или любой город крупных масштабов располагались на возвышенном берегу (желательно возле судоходной реки или на защищенном морском побережье), как правило, на месте уже бывшего там укрепленного поселения. Возводилось основное защитное сооружение, где проживали правитель города, его семья и приближенные, а также хранились ценности, провиант и размещалась имевшаяся в наличии гвардия. Вокруг крепости вырастал городок, где селились ремесленники, торговцы и кметы. Если была возможность — город обносили каменной стеной или земляным валом. По мере разрастания города изначальная крепость перестраивалась или разбиралась, возводилось новое кольцо стен, за ними возникали новые районы предместий… Таковы почти все столицы и средневековые города Европы и России — Лондон, Париж, Рим, Прага, Киев, Москва и многие другие.

 Тарантия вполне отвечает этим условиям. Она расположена в стратегически и экономически значимом месте — почти в самом сердце страны, на берегу Хорота, часто называемого «крупнейшей из рек мира». Видимо, создавая этот город, Р. Говард опирался на карту средневекового Парижа, ибо между этими двумя столицами прослеживается слишком большое количество аналогии. Возьмем хотя бы первоначальную крепость, служившую для защиты города от нападения со стороны реки. Цитадель Парижа Ситэ была возведена на нескольких островах посреди Сены, ее различные укрепления соединялись между собой мостами. Всемирно известный замок Лувр был построен гораздо позже, когда угроза легкого взятия города уже миновала и представителям королевской семьи больше не было необходимости при каждом штурме прятаться в неприступной крепости посередине реки. Кстати, в Париже, кроме Ситэ, как известно, существовало несколько отдельных крепостей внутри города. Бастилия гораздо позже стала зловещей тюрьмой для политических заключенных, исходное же ее предназначение самое обычное — прикрывать город от нападения с запада.

 Тарантия, судя по всему, строилась по тем же принципам. Первоначальное укрепление возвели на отмелях Хорота. Трудно сказать, чем в действительности были эти «отмели». Вряд ли просто большими песчаными наносами — никто бы не рискнул ставить крепость на такой ненадежной и грозящей расплыться под ногами основе. Скоро всего, это была система островов, берега которых укрепили специально привезенной землей и камнями. Крепость Тарантии наверняка выстроили в спешном порядке, не слишком большой и больше заботились о ее укрепленности, нежели эстетичности. Возможно, в то же время город по обеим берегам реки был обнесен первой линией стен, замыкающей его в круг. Так как наиболее вероятными сторонами явления возможного противника являлись южное и восточное направление, то там стены имели большее количество сторожевых башен и лучше укреплялись. С севера нападать было некому — Гандерланд находится слишком далеко и отделен почти непроходимыми лесами, с запада тоже — тамошним жителям хватало хлопот с обитателями Пиктских Пустошей (которые было бы правильнее называть «Пиктскими Дебрями» или «Пиктской Пущей») и другими соседями-варварами. Городские стены, вопреки сложившимся представлениям, вряд ли были привычными нашему глазу — высокими, из обработанного камня, с зубцами. Нет, первая линия защиты столицы была довольно примитивной — насыпные земляные валы, укрепленные бревнами и камнями. Возможно, их окружал ров, отведенный из Хорота.

 Первоначальная крепость, скорее всего, была деревянной c очень малым числом построек из камня. Аквилония всегда была государством с большим количеством лесов, и потому возведение деревянной крепости, не требующее много времени, представляется наиболее вероятным. Для постройки каменной крепости и стен вокруг города необходимо большое количество людей, а самое главное — исходный материал, ближайшая выработка которого находится довольно далеко — в Немедийских горах. Вряд ли тогда имелась возможность обработать и доставить в будущую столицу требуемое количество камня, так что можно с большой уверенностью предположить, что крепость поднимали из подручного материала, имевшегося в изобилии, то есть из дерева.

 Те же правила распространяются и на большинство других столиц западных земель Хайборийского мира.

 Бельверус, столица Немедии, зарождается из небольшого пограничного укрепления неподалеку от восточных склонов Немедийских гор и, в соответствии с военизированным духом страны, до сих пор выступает более в роли крепости, нежели королевской резиденции.

 Кордавская крепость в Зингаре представляет собой двойное сооружение — более древняя цитадель, контролирующая вход в гавань и устье Черной реки, и комплекс новых зданий, выстроенных специально в соответствии со вкусами правителя и предназначенных только для проживания королевского двора и сопутствующих учреждений.

 Мессантия, столица Аргоса, тоже выросла из приморской крепости, однако Аргос — многонациональная страна, в отличие от Зингары более занятая торговлей, нежели военными действиями — и ее столица соответствует духу государства. Власти Аргоса уже давно позабыли, для чего над городом выстроена крепость. Она используется преимущественно как сокровищница, тюрьма и место заседания городского совета.

 Ианта, столица Офира, вообще не имеет крепости — это миролюбивое и богатое государство, защищенное многочисленными договорами и своим золотом, на которое в случае необходимости может быть нанята любая, сколь угодно хорошая и многочисленная армия.

 Хоршемиш, столица Кофа, вот уже какое столетие пытается соперничать в роскоши с Бельверусом и Тарантией, но, похоже, не преуспевает, ибо многочисленность и пышность зданий еще не означают общей красоты и удобности города для проживания.

 …Время шло. Выросший вокруг Тарантийской крепости городской посад неудержимо разрастался, грозя перелиться за стены. Перенаселенность и скученность населения в одном месте угрожали возможностью стремительного распространения болезней и эпидемий. Слишком маленькая и не приспособленная к постоянному проживанию крепость тоже не могла вместить всех проживающих — королевский двор, гвардия, конюшни, канцелярия… Становилось ясно — надо что-то предпринимать. Таковые события могли произойти спустя примерно триста-четыреста лет после закладки крепости. К сожалению, ни в одном тексте Говарда или его последователей не встречается ссылок на имена королей аквилонской династии, за исключением двух последних — Вилера и его племянника Нумедидеса. Создается впечатление, что на протяжении почти тысячи лет страной правили какие-то безликие личности…

 Итак, какую-то светлую голову осенила мысль о настоятельной необходимости перестройки королевского дворца, а заодно и города. Требовалось расселить горожан и привести столицу в относительный порядок. Ибо, как и во всех городах Европы, первоначальное заселение Тарантии наверняка проводилось без всякого предварительного планирования. В итоге социальные группы оказались произвольно перемешанными, бордели и мастерские строились рядом с жилищами знати, некуда было деть чрезмерно разросшиеся архивы и доклады канцелярий… да что там! Невозможно было даже изолировать пойманных преступников. Город мог просто захлебнуться в огромном количестве отходов, выливаемых его жителями на улицы. Такое недифференцированное строительство и заселение было характерно для всех европейских городов VI—VII веков нашей эры.

 Возможно, период первого глобального переустройства столицы Аквилонии относится к 500-600 годам по основанию государства. Если бы имелись сведения о нескольких урожайных годах, выдавшихся один из другим, и о спокойствии на границах и внутри страны, то можно было с уверенностью заявить — это время было посвящено благоустройству Тарантии. Но так как такое события вряд ли могло произойти, то будет разумным предположить, что процесс преобразования столицы растянулся на довольно долгий срок — от пятидесяти до полутора сотен лет.

 Скорее всего, именно тогда был заложен принцип разумного разделения города на районы — по социальной принадлежности или финансовой обеспеченности проживающих — а большая часть населения была переселена за пределы города, образовав своеобразный пояс предместий. Можно также с уверенностью предположить, что, скорее всего, было разобрано кольцо старых городских укреплений, и выстроено новое, гораздо большей протяженности и с учетом всех последних достижений военной науки. И, для завершающего штриха, началось строительство собственно королевского дворца, соединенного системой подъемных мостов с исходной крепостью на островах. Дворец должен был занять большую часть правого берега Хорота, вместив в себя все учреждения, необходимые для нормального функционирования государства. Подновленной крепости возвращался первоначальный статус — военное укрепление на случай штурма или осады, резервные казармы, сокровищница страны, казна, возможно, архив.

 К этим же временам относится и постройка двух часто упоминаемых в различных текстах зданий. Во-первых, небезызвестной Железной башни, возведенной, скорее всего, для контроля за небольшой гаванью на Хороте и стратегической поддержки Старой крепости. Железная башня, вопреки названию, вряд ли была просто непритязательным одиноким строением, а название свое получила, скорее всего, по цвету камня, так как железо было и оставалось редким материалом и представить цельную постройку из железа по тем временам технологически невозможно. Так что Башня представляла собой небольшое фортификационное сооружение с помещениями для стражи, с конюшнями и прочими необходимыми хозяйственными постройками. Позже, когда возможность штурма столицы с реки безвозвратно отошла в прошлое. Башня стала зловещим символом власти и местом заключения «злодеев короны», то есть людей, вызвавших неудовольствие лично королевской фамилии.

 Вторым же сооружением, принесшим Тарантии славу культурного центра Хайбории, стал Университет. К тому времени стране были настоятельно необходимы образованные люди, умевшие разбираться как в военной стратегии, так и в законах, в искусстве составления книг, в правильном и разумном ведении сельского хозяйства и во многих других вещах. Было бы весьма полезно предоставить молодежи всех сословий возможность получать требуемые знания в каком-то одном месте, что также позволяло бы и имевшимся в стране ученым не скитаться, выискивая богатого покровителя, а пребывать на одном постоянном месте. Ведь, как известно, постоянная беготня за куском хлеба насущного совершенно не способствует усвоению наук и развитию таковых…

 Университет было решено расположить на менее населенном левом берегу — обывателям будет намного спокойнее, если почти неуправляемую толпу собранной со всех концов земли молодежи отделит от них полоса реки. Университет, получивший в соответствии с традициями собственное имя «Логиум» (таковая традиция, разумеется, существовала и в реальной истории Европы. Каждое учебное заведение получало имя либо в честь небесного покровителя, либо местности, в которой находилось, либо какого-либо строения, человека или события, предшествовавшего его закладке или способствовавшего ей. Для примера можно привести названия существовавших в аналогичное время университетов — «Сорбонна», «Оксфорд», «Монпелье»), представлял собой обширный комплекс взаимосвязанных зданий, каждое из которых предназначалось для обучающихся определенным наукам. Возможно, на территории Университета находились дома для проживания преподавателей и малоимущих студентов.

 Все эти новшества и перестройки позволяют нам представить облик Тарантии. Правда, это еще совершенно не та Тарантия, которой предстоит управлять Конану из Киммерии — на дворе 700-ые годы по основанию Аквилонии и до рождения Вечного Героя, его друзей и врагов должно пройти почти 500 лет. Мы видим компактный и не слишком большой город, число жителей в котором вряд ли составляет более 30 тысяч душ, прижавшийся с обеих сторон к широкой реке. Строения в городе преимущественно деревянные (не исключены частые и опустошительные пожары). Посреди реки — крепость, частично деревянная, частично каменная. На левом берегу — несколько сгрудившихся вместе зданий: Университет. На правом идет строительство — здесь возводится будущий королевский дворец. Левый и правый берега соединяет наплавной мост, а торопящихся на другую сторону за небольшую мзду могут доставить перевозчики. Ниже по течению от будущего дворца поднимается приземистая сторожевая красноватого камня башня под черной крышей — Железная башня. Город обнесен стеной, точнее, не обнесен, а обносится — различные участки находятся в разной степени завершенности. Город довольно грязен, шумен, и, несмотря на недавно проведенное переселение части обывателей в предместья; производит впечатление переполненного до отказа. По реке медленно движутся Несколько кораблей, более смахивающих на баржи— вместительных, с низкой палубой, выстроенных специально для перевозки большого количества груза. Корабли идут в низовья Хорота, везут лес… Собственно, эта картина удивительно напоминает средневековый Париж.

 Такова аквилонская столица. Она напоминает укрепленный военный лагерь — дома с узкими стрельчатыми окнами-бойницами, тесно придвинутые друг к другу дома, узкие улочки… Семьсот лет — не такой уж и почтенный возраст для города, особенно в относительно стабильном мире, где время не торопится и события не спешат к развязке. Тарантия еще молода и у нее все впереди.

 В 900-е годы длительный процесс полного объединения страны под властью тарантийских правителей можно будет считать завершенным. Страна наконец-то едина, хотя новоприсоединенные провинции то и дело норовят поднять мятеж. Видимо, подходит к завершению аналогичный процесс и в соседних государствах, сопровождаемый вступлением в фазу экономического расцвета, потому что именно к этому времени относится уникальное для описываемой эпохи явление — сооружение единой, если так можно выразиться, «трансхайборийской», магистрали. В Европе раннего Средневековья никогда не возникало даже намека на подобное взаимодействие между государствами. Очевидно, постройку Дороги Королей следует отнести только на счет творческой фантазии создателя мира. Дорога является материальным воплощением достижений технологий Хайбории, начинается в Мессантии, проходит вдоль Хорота, через Пуантен, Тарантию, затем минует южные отроги Немедийских гор, достигает Бельверуса и Немедии, проходит через земли Коринфии — немедийского протектората, и через города Заморы — Шадизар и Аренджун — устремляется в пределы Империи Туран, завершаясь в ее столице Аграпуре. На всей своей протяженности Дорога сохраняет однообразие — десяти шагов в ширину, вымощенная плотно пригнанными плитами твердого белого камня. Такое технологическое достижение представляется не совсем вероятным и факт его сооружения вызывает множество вопросов. Однако предположим, что такая Дорога действительно была создана к взаимовыгодному процветанию государств Запада и Востока. К этому времени можно отнести экономический расцвет Аквилонии и, видимо, вторую значительную перестройку столицы. Тарантия приобретает свой неповторимый облик, попытка отразить который была сделана Р. Говардом и его последователями. Столица Аквилонии оказалась на пересечении нескольких активно функционирующих торговых путей — с Запада на Восток и с Юга на Север. Разумеется, это не могло не добавить своеобразия в жизнь ее обитателей и не отразиться на ее развитии.

 С караванами и обозами прибывали не только товары, но и то нематериальное, что можно определить как «дух экзотичности». Если исходно Тарантия создавалась только как крепость и защищаемый ею город, то с 900-х годов началось преобразование столицы из чисто функционального образования в город, приспособленный для удобной жизни людей. При небывалой гибкости восприятия людей Хайбории главный город Аквилонии с легкостью впитывал в себя все привозимое издалека (от идей до мод, не говоря уж о прикладных искусствах или чужеземной культуре), преобразовывал и органично включал в собственное существование.

 Видимо, этот период в развитии страны можно уподобить Европейскому Возрождению. Мрачная торжественность готического стиля, характерного как для общественного мировоззрения, так и для всех материальных проявлений деятельности человека, сменялась своеобразным, ликующим праздником жизни. Конечно, рано или поздно любой праздник сменяется пресыщением и скукой, но пока в Тарантии жизнь бьет незамутненным ключом. Очевидно, в это же время начинается новая перестройка города, связанная с его расширением и четкой, на редкость продуманной организацией, каковой города Западной Европы не могли похвастаться даже в период своего высшего расцвета. Процесс преобразования, разумеется, носил затяжной характер, но к началу правления Конана (то есть к 1288 году) его результаты были налицо.

 Теперь на обеих берегах Хорота располагается настоящий мегаполис Хайбории с населением в 100-150 тысяч человек. Возведены две каменные стены, замыкавшие город в кольцо и делавшие его почти неприступным. Над стенами поднимаются мощные смотровые и оборонительные башни, стерегущие десяток въездных ворот, ведущих в город со всех четырех концов света. Вокруг города располагается округа предместий, который в наше время обозначили бы как «пояс городов-спутников», представляющий собой ленные деревни короны, небольшие поселения городского типа, загородные владения состоятельных горожан и аристократии. Разумеется, в случае внезапного нападения или затяжной осады все это неминуемо будет разрушено, однако горожане успеют скрыться за стенами города, да и возможность совершенно неожиданного нападения при относительно стабильной политической ситуации в Хайбории ставится под сомнение.

 …Такой была Тарантия, столица Аквилонии, государства, придуманного в далеких тридцатых годах нашего века человеком по имени Роберт Ирвин Говард. Прекрасная, своеобразная, яркая и запоминающаяся. Наверное, у тогдашних путешественников замирало дыхание, когда далеко впереди вырисовывались силуэты высоких остроконечных башен, над которыми плескалось золотисто-алое знамя с золотым львом, вставшим на дыбы. Башни приближались с каждым вашим шагом, или с шагом вашей лошади, или верблюда, с каждым оборотом колеса повозки или колесницы, с каждым прошедшим мигом. Они выплывали из непроглядного тумана прошедших тысячелетий, надвигались, чтобы медленно и важно проплыть над вашей головой и впустить вас в просыпающийся утренний город. В город, получивший при рождении красивое имя — Тарантия…

 Гунтер Райхерт