Грегори Арчер

Пророк тьмы

(«Северо-Запад», 1998, том 45 «Конан и Пророк Тьмы»)

Глава первая



Алкающие возмездия да имут его. В День Последний, в час Слепящего Света. В стране, откуда последний из Древних шагнул в Серые Земли. И дан будет Знак. Когда Черная Сила уничтожит себя самое, узрит взирающий черный свет. И приуготовится к Неминуемому. И отверзнутся Врата, кои вширь до пределов земных, вглубь до черных кипящих камней и еще глубже.

И взовьется Стяг Мести. И выступит Древний Легион. А впереди — узнают по Шлему его. А позади — ступившие по следу. И прахом станут грады и веси. И падут ниц народы и расы. И отринут богов своих. Покорны дабы быть Древним и заветам их. Ибо те, кто победил, не ведают жалости к проигравшим…

Но если велением Богов умерщвлен не тот, кому достодолжно, ступившие следом за первыми разольются черным сонмищем по миру, и не станет ни земли, ни влаги, ни человеков, ни тварей. А лишь тот, кто выжил, сноровит дважды убить мертвого и смежить Врата…



* * *



Хорайский город-крепость Вагаран был богатым и процветающим — в основном из-за того, что лежал он на перекрестке оживленных караванных путей. Хашид, номинальный правитель Вагарана, являлся единовластным хозяином окрестных земель; жизнь в самом городе и близлежащих деревнях, направляемая железной рукой Хашида, текла спокойно, размеренно, без волнений и восстаний; сильная армия удачно отражала нечастые набеги чужеземцев, в основном шемитов (да и сами вагаранские воины под предводительством своего повелителя не раз наносили визиты приграничным селениям соседних государств, возвращаясь обратно с богатыми трофеями), поэтому деньги из Вагарана поступали в столичную казну регулярно и без задержек, а посланцы королевы Кофа, чьей провинцией являлась Хорайя, особо не баловали Хашида своим вниманием.

Город этот располагался в западной части Хорайи, поэтому, в отличие от прочих областей страны, где преобладали песчаные пустыни, здесь господствовали скалы и каменистые пустоши.

С высоты птичьего полета Вагаран, выстроенный на пологом холме, напоминает огромный неправильный пятиугольник, замкнутый устрашающей городской стеной. Три его вершины смотрят на юго-запад, юг и юго-восток, в сторону Шема, а две — на восток, в глубь Хорайи, и каждая из вершин увенчана высокой сторожевой башней, на которых денно и нощно несет свой дозор сменная стража. Городских ворот в Вагаране двое: Восточные — являются таковыми лишь по названию и обычно охраняются пятью стражниками, что занимаются исключительно досмотром привозимых сюда товаров, и Юго-Восточные — мощные, образованные из трех частей.

Снаружи располагается плита из плотно пригнанных друг к другу толстых тисовых досок, скрепленных металлическими скобами (в поднятом состоянии плита целиком закрывает проход в городской стене; по сигналу же начальника стражи Яссина она опускается на цепях, ложится поперек крепостного рва с отвесными стенами и превращается в мост — по нему, и только по нему, могут попасть в Вагаран чужеземные гости, купцы, путешественники… или же неприятельские отряды). За плитой находятся двустворчатые ворота, запираемые на огромный брус, вытесанный из цельного ствола дуба; преодолеть эту преграду возможно лишь с помощью тарана. И если врагу все-таки удастся перебраться через ров, удастся опустить мост, перерубив удерживающие его в осадном — вертикальном — положении цепи, и протаранить ворота под градом стрел и потоками кипящей смолы с гребня стены, то в самом конце прохода его будет ждать последнее, практически непреодолимое препятствие: решетка из прочных, в человеческую руку толщиной, металлических прутьев.

Обычно решетка эта всегда поднята, двустворчатые ворота открыты, а мост поднимается только на ночь; иных путей проникнуть в город не существует. (Есть, правда, еще потайной ход, ведущий из подземелья дворца к восточной границе Хорайи, но о нем можно и не упоминать: в этой истории он не играет ровным счетом никакой роли.)

На вершине холма стоит дворец правителя Хашида — серая зловещая громада, возведенная из гигантских гранитных блоков. В нем сотни светлых комнат и десятки богато обставленных залов; а глубоко под фундаментом в толще скал вырублен лабиринт: каменистое тело земли изрыто целой сетью извилистых коридоров с коварными ловушками и тупиками, колодцами мрачных камер, где томятся многочисленные узники, и подземельями, в которых спрятаны несметные сокровища сатрапа Хашида. Тот, кому план лабиринта неизвестен, никогда не найдет эти сокровища; тот, кто сумеет выбраться из подземного узилища, никогда не дойдет до поверхности и не увидит солнечный свет…

У дворца есть обширная полукруглая терраса. С нее Хашид любит наблюдать за главным развлечением вагаранцев, проводящимся каждую седмицу на расположенной под террасой огромной арене; на этой террасе Хашид предпочитает принимать важных гостей, послов и просто друзей.

Вокруг дворца, чуть ниже по склону холма, располагаются кварталы местной знати — вельмож, чиновников, помощников сатрапа, купцов. Места пониже занимают дома победнее — и так далее, до самой городской стены, где ютятся лачуги нищих, хижины бродяг и построенные из разнообразного хлама развалюхи бездомных.



* * *



Полторы луны назад войско Хашида одержало победу над очередным войском чужеземцев,— позарившись на богатство города и памятуя о том, что от Вагарана до ближайших цивилизованных мест лежит расстояние в три дня верблюжьих переходов, разношерстная армия, возглавляемая шемским князем Барухом и состоящая в основном из свирепых сынов кочевых племен, бродяг, обнищавших воинов и погнавшихся за легкой добычей наемников, попыталась штурмом взять город. Однако легкая, по словам вербовщиков, добыча на деле оказалась не такой уж легкой.

Ночная стража, обходя дальние подступы к городу, заметила отсвет костров, опрометчиво разведенных на границе скал и пустыни неприятелем, готовящимся к утренней атаке, и поднятые по тревоге отряды защитников с первыми лучами солнца ринулась в упреждающее контрнаступление.

Враг был захвачен врасплох: бесшумно пронесясь через Завывающее Ущелье, конная ударная группа, в двадцать пять раз уступающая числом противнику, врезалась в лагерь шемитов, сминая сонных дозорных, поджигая шатры, убивая каждого, кто встречался ей на пути, и почти достигла ставки самого Баруха. Но потом прозвучал негромкий зов рожка, и конники, во время атаки потеряв всего пять человек, слаженно повернули назад,— пока опомнившиеся противники не взяли атакующих в кольцо.

Поняв, что они раскрыты и утаивать намерения далее не имеет смысла, Барух приказал своим воинам строиться в боевые порядки и начать преследование зарвавшихся хорайцев, а сразу после их уничтожения — приступом взять богатый город Вагаран. Взметнулись флаги и штандарты, раздался рокот боевых барабанов, возвещающий о наступлении.

Возможно, шемитам и удалось бы нагнать вагаранцев, прежде чем те найдут убежище среди скал Завывающего Ущелья, но из упрямства одного неприметного десятника, варвара из далекой, никому не известной страны, позволившего себе поспорить с самим Барухом, наступление задержалось.

Конница шемитов ворвалась в Ущелье, когда наглых вагаранцев и след простыл, лишь потревоженные копытами пыль да песок все еще кружились в воздухе, указывая на то, что совсем недавно здесь промчались всадники.



* * *



Со стороны Шема Вагаран окружали непроходимые скопления скал — урочище света и тени, острых обломков камней и огромных мшистых валунов; единственная дорога к городу лежала через Завывающее Ущелье, названное так потому, что осенние ветры особенно жутко скулили и стенали среди расселин и трещин узкого прохода, наводя жителей окрестных деревень на мысли о извечном плаче потеряных душ. (На самом деле это было вовсе не ущелье, а глубокий скалистый овраг, образовавшийся на месте могучего водного потока, что в незапамятные времена являлся притоком полноводной реки, протекающей через Хауран и впадающей в море Вилайет. Но пустыня наступала, поток этот пересох лет сто назад, и уже никто из местных жителей не помнил, что когда-то тут было вдосталь воды. А название так и осталось.)

Передовые отряды Баруха на полном скаку ворвались в Ущелье и домчались почти до середины его, когда сверху, из скальных укрытий, обрушились на них тучи стрел из колчанов отборных лучников Вагарана. Свет восходящего солнца померк среди потока разящих жал; крики умирающих наполнили расселину и, множась эхом, слились в единый гул отчаяния и страдания, подтверждая тем самым зловещее название этого места.

Впрочем, лучники не могли (да и не собирались) сдержать волну наступающих; буквально по трупам соратников армия Баруха хлынула к устью Ущелья…

…где была встречена отборными вагаранскими отрядами.

Атака наступающих натолкнулось на заграждение тяжело вооруженных меченосцев — и захлебнулась. Воины-защитники не собирались позволить никому из шемитов покинуть Ущелье, умело и беспощадно встречая неприятеля сразу у конца бывшего русла полноводной реки. Еще не сообразившие в чем дело арьергардные отряды продолжали напирать сзади, вытесняя передовые на открытое место, прямо под клинки вагаранцев; воздух полнился звоном стали, отчаянным ржанием лошадей и воплями раненых; но вот над рядами наступающих прокатился зов боевого рога, и осыпаемые тучами смертоносных стрел с вершин скал воины Баруха повернули назад.

Втрое уменьшившаяся армия из Шема ринулась обратно, к своему разоренному лагерю,— со рвением не меньшим, нежели то, что охватило ее во время не-удавшегося наступления. Правда, на сей раз их поспешность была вызвана паникой и угрозой неминуемой смерти. Однако воины Вагарана успели захлопнуть ловушку: позорно бегущего неприятеля у выхода из Ущелья уже поджидали зашедшие с тыла отряды Хашида. Смятение и хаос охватили полки Баруха. Подобно слепым щенкам люди метались между стенами Ущелья, с обеих сторон которого их встречала холодная сталь, а сверху разила летящая, оперенная смерть.

Так до конца своих дней Барух и не узнал, что именно строптивый варвар-десятник помог ему вырваться из гибельных клещей, в которые зажали их подлые вагаранцы…

Как бы то ни было, жалким остаткам войска шемитов к исходу дня удалось прорваться к противоположенному от города выходу из Ущелья и устремиться в сторону Эрука. Отряды защитников с гиканьем преследовали их до самой границы, а потом повернули назад.



* * *



— …И вот, мой достопочтенный гость,— продолжал Хашид, за время эффектной паузы успев обглодать индюшиное крылышко,— заставив ничтожных шемитов искупаться в песках пустыни, я велел сыграть ретираду и вернуться в город… А что еще прикажете делать? Враг разбит, пленных взяли огромное число, потери с нашей стороны мизерные, а тупоголовый Барух не приблизился к стенам города и на две лиги. Поэтому мы с триумфальными песнями вернулись домой, в очередной раз показав мерзким шемитам, что с нами связываться опасно.

И Хашид, и правая рука Хашида — военачальник Сдемак, и левая его рука — мудрец и советник маг Ай-Берек, и его почетный гость — шах Джумаль, правитель одной из провинций Турана, восседали за столом, специально к этому случаю вынесенном на террасу.

Ярко светило летнее солнце, внизу шумели праздничные толпы горожан, в предвкушении завтрашнего действа на арене заполнившие местные трактиры и кабаки и заранее накачивающиеся охлажденным пивом и крепкими винами. На террасе же было тихо и свежо; трапеза подходила к концу.

Высокопоставленные особы — Хашид и Джумаль — Уже переговорили обо всех текущих политических делах, обменялись обязательными любезностями и подарками, прекрасно провели вместе время в серных банях, где обсудили драгоценности, лошадей и женщин (причем каждый, разумеется, утверждал, не скупясь на похвалы, превосходство другой страны в отношении сих предметов), после чего насладились обществом прекрасных, всему обученных танцовщиц. Послезавтра шах собирался в обратный путь, и Хашид напоследок решил похвастаться перед ним своей любимой игрушкой.

За спинами Хашида и его гостей ожидали распоряжений четверо слуг, занимающихся переменой блюд и напитков. Двое вооруженных стражников застыли у дверей, еще четверо стояли по углам террасы, расположившись в вершинах воображаемого квадрата; у последних оружия не было — они сжимали в руках по концу прочной блестящей цепи. Цепи эти натягивались, образуя крест, в центре которого, лицом к знатным вельможам, неподвижно возвышалась фигура обнаженного бронзовокожего мужчины. Другой конец каждой из четырех цепей был прикован к толстому кольцу, замкнутому на шее пленника. Попытайся этот человек сделать хоть малейший шаг, цепи с противоположной стороны немедленно оттащили бы его обратно и вернули в центр террасы.

Впрочем, пленник и не шевелился; взгляд его пронзительно голубых глаз был устремлен в бесконечность, грива иссиня-черных волос недвижимо лежала на широких плечах, не дрожал ни единый мускул гигантского тела, и, если б не лиловая жилка, что исступленно билась на могучей шее, сторонний наблюдатель мог бы решить, что перед ним искусно выполненная бронзовая статуя великана.

— Что ж,— раскатистым басом проговорил военачальник Сдемак, поднимая золотой кубок,— это была великая битва и великий триумф. Никогда еще победа не доставалась нам с такой легкостью. Итак, за тебя, правитель Хашид! За твой талант стратега и тактика! За наш успех! — И он осушил кубок. Сдемак был невысоким, но ладно скроенным бородачом в парадной форме и при коротком церемониальном мече, лезвие которого расширялось к острию.

— Присоединяюсь! — горделиво добавил туранский шах и последовал примеру Сдемака. Полный, лысеющий, страдающий одышкой и подагрой туранец, хоть и был равен Хашиду по положению, однако внешне нисколько не походил на мускулистого, но жилистого, высокого правителя Вагарана.— Ты блестяще справился со всеми трудностями и в очередной раз доказал, что королева Ясмела не случайно доверила тебе почетный пост правителя Вагарана… Однако, мой венценосный господин, ответь мне: кто этот дикарь, которого мы наблюдаем вот уже третий час и который за это время ни разу не пошевелился?

— О, мой дорогой гость! — всплеснул руками Хашид, и складки его алой мантии всколыхнулись за спиной.— Перед нами — самый удивительный и самый дорогой трофей, что достался мне в этой битве! Наемник, воевавший на стороне шемитов, сражавшийся как лев, в одиночку убивший больше моих солдат, нежели все воины Баруха, вместе взятые… Кабы не помощь моего верного мага, он добрался бы и до меня, и тогда не сидеть бы мне с вами за этим столом!.. Не так ли, милейший Сдемак? Даже ты не сумел защитить меня от него!

Сдемак мрачно промолчал и потер недавно зарубцевавшийся шрам от удара кинжалом. Тогда Хашид повернулся к четвертому участнику пиршества — колдуну Ай-Береку, который все это время хранил молчание, ел и пил очень мало, кутаясь в просторный черный плащ с откинутым капюшоном и вышитыми на нем серебряной нитью магическими рунами.

— А ты, Ай-Берек, что скажешь? Убил бы меня этот дикарь, если б не твоя помощь?

На лице волшебника, морщинистом, как у столетнего старца, блеснули ярко-зеленые глаза,— сияющие, как У пятнадцатилетнего подростка. Ай-Берек тоже ничего не ответил. Лишь шевельнулись его тонкие, длинные, ниточками свисающие на подбородок усы.

Шах Джумаль непонимающе пожал плечами и налил себе еще вина. Хмелел он быстро.

— Возможно, ты и прав, благородный владыка. Но неподвижность и бессмысленность взгляда твоего… э– э… трофея говорят о его непроходимой тупости. Которая, впрочем, свойственна всем дикарям… даже если они умеют драться, как львы.

Хашид захохотал.

— Достопочтенный гость, за первые же две седмицы плена этот человек четырежды пытался сбежать из моей подземной тюрьмы и дважды почти добрался до поверхности, голыми руками придушив пятерых стражников. Не сомневаюсь, он сумел бы выбраться на свободу, даже не зная плана лабиринта, но — голод и измождение пока еще никому не помогли… Нет, уважаемый Джумаль, поверь, до сих пор мне не доводилось встречать более сильного, более хитрого и жизнелюбивого врага!

Осушив очередной кубок, шах ухмыльнулся.

— А по нему, мой любезный хозяин, и не скажешь, что он голоден и изможден. Неужели в твоей тюрьме столь трогательно заботятся об узниках? Я бы, пожалуй, не отказался провести в ней некоторое время — глядишь, и у меня появятся такие мускулы…

— Если ты только пожелаешь, мой могущественный гость, я с радостью предоставлю тебе самое темное и сырое подземелье во всем лабиринте. Но не думаю, что тамошний отдых пойдет тебе на пользу. Поскольку лишь для этого дикаря я, с недавних пор, приказал готовить блюда из моей особой кухни — дабы он не загнулся окончательно, подобно многим другим постояльцам моей подземной гостиницы, но смог сберечь силу и ловкость.

— И ты полагаешь, сиятельный властелин,— недоуменно поинтересовался Джумаль,— что на таком усиленном питании он не постарается вновь бежать — и на сей раз, быть может, успешно?

Хашид вытер жирные пальцы и губы куском белой материи и снисходительно улыбнулся.

— Милостивый гость, еще никому не удавалось вырваться из оков заклинания Желтого Паука, которое по моей просьбе наложил на него все тот же уважаемый Ай-Берек. Как ты можешь видеть, дикарь постоянно пребывает в неподвижности и оцепенении; тело и мозг его спят — и будут спать до тех пор, пока не наступит урочное время. Его с нами нет… а где витают его мысли, ведомо одной лишь богине Иштар. Единственное, на что он нынче способен, это жрать, пить и испражняться. Так что не беспокойся насчет этого дикаря, досточтимый гость. Сейчас он не опаснее слепого щенка, хотя и выглядит как лев.

Шах сыто рыгнул, откинулся на спинку высокого кресла и, прищурившись, оглядел исполинскую бронзовокожую фигуру. Потом хмыкнул, налил золотой кубок до краев, поднял его над столом и нетрезвым голосом позвал:

— Эй ты, дикарь! Слышишь меня? Я хочу, чтоб ты выпил за здравие и победу моего друга, блистательного Хашид а! И тем самым отблагодарил его за то, что он милостиво оставил тебе твою жалкую жизнь — вместо того, чтобы кинуть тебя на съедение тиграм!.. Эй, кто там есть,— обернулся он к застывшим за их спинами слугам и наугад ткнул в одного из них пальцем,— вот ты. Да-да, ты! Отнеси-ка нашему приятелю этот глоток вина. Твой хозяин Хашид угощает!

— Не стоит этого делать, мой высокородный гость,— мягко заметил Хашид.

— Это почему же, мой славный владыка? — пьяно поинтересовался Джумаль.— Ты же сказал, будто он ничего не соображает, а может только есть и пить. Вот пусть и выпьет за твое здро… здоровье! — Тон его стал угрожающим: — Или ты против моего тоста?

— Отчего же…— пожал плечами в ответ Хашид и едва заметно кивнул слуге.

Помявшись, тот несмело приблизился и принял кубок из нетвердой руки шаха.

— Давай-давай, пошевеливайся! — поторопил слугу Джумаль.— У нашего дружка наверняка в глотке пересохло.

Слуга медленно двинулся к пленнику и, не дойдя до него двух шагов, протянул кубок. Руки его дрожали. Стражники, державшие узника на привязи, натянули цепи еще сильнее и замерли, готовые при любом неосторожном движении их подопечного повалить того на пол, Охрана у дверей взяла пики на изготовку. Военачальник Сдемак нахмурился, ладонь его легла на рукоять церемониального меча. Маг Ай-Берек, сцепив пальцы на животе, заинтересованно наблюдал за сценой.

Поначалу ничего не происходило; громадная фигура оставалась неподвижной. В тишине отчетливо было слышно, как испуганно сглотнул слуга.

Потом взгляд великана плавно опустился к протягиваемому подношению, и на лице пленного заиграл отблеск золота. Глаза постепенно сфокусировались на кубке и несколько мгновений тупо его разглядывали. Затем медленно, рывками поднялись руки, обхватили кубок. Узник поднял чашу с вином к лицу, а за это время слуга, решив, что приказ, без сомнения, выполнен, поспешно вернулся на свое безопасное место. А взор гиганта оторвался от вина и уперся в откровенно веселящегося туранского шаха.

— Ну что же ты? — подбодрил пленника хмельной Джумаль.— Пей, не бойся. Платить не надо, владыка угощает! Пей за здоровье нашего доброго Хашида. Пей, и пусть твой умишко переполнится благодарностью за дарованную тебе жизнь!

Руки великана неспешно опустились, кубок перевернулся, и вино, пенясь, янтарным потоком потекло на пол. Застывший взгляд узника по-прежнему был устремлен на Джумаля.

А потом случилось невероятное.



Глава вторая



Ни с места, Сдемак! — рявкнул Хашид, когда военачальник, отбросив кресло и на ходу вытаскивая меч, бросился прочь из-за стола.— Ни с места, или я прикажу разжаловать тебя в простые солдаты!.. К тебе, Ай-Берек, это тоже относится! — резко обернулся он к магу, который возвышался над столом, вытянув руки в сторону распростертого на полу гиганта; кончики пальцев волшебника светились зловещим зеленоватым светом; он делал резкие пассы, будто дергал за невидимые нити, и при каждом рывке тело поверженного гиганта дергалось в такт им.— Если хоть один волосок упадет с головы этого человека, я отправлю тебя обратно на Ксапур!.. Может быть, ты забыл, благодаря кому тебе удалось выбраться оттуда?

Поколебавшись мгновение, колдун опустил руки и сел на прежнее место. Он по-прежнему не сказал ни слова.

— Да ведь этот… этот…— задыхался от ярости Сдемак, тыча пальцем в неподвижно лежащего пленника. Умело, слаженно и стремительно работая цепями, охранники повалили того на пол и теперь молча пинали ногами.

— Отставить! — гневно оборотился к ним Хашид.— По местам, недоумки! Вы цепи должны держать! Он мне нужен целым и невредимым!

Когда солдаты нехотя вернулись на прежние места в вершинах воображаемого квадрата и вновь натянулись цепи, правитель Вагарана снова обратился к военачальнику — на этот раз тихо, но в голосе его слышалось шипение змеи:

— Я сказал, сядь на место, Сдемак! Шах жив. Подними кресло и садись! Быстро, я не шучу!

Рыча что-то нечленораздельное, полководец выполнил приказ своего повелителя.

Едва все успокоилось, правитель Вагарана поднял кубок, откатившийся на другой край стола, осмотрел. Некогда кубок был безупречной формы; теперь же, сплющенный чудовищным ударом, он превратился в никчемную, пусть и золотую безделицу. Хашид озабоченно нахмурился и покачал головой, хотя его прямо-таки распирало от желания расхохотаться. Затем он отбросил кубок в сторону и склонился над обмякшим в кресле Джумалем. Тот дышал — слабо, но ровно; ж его лбу быстро набухала огромная лиловая шишка Хашид похлопал гостя по щекам, а когда это не помогло, влил тому в рот щедрую порцию вина. Несмотря на случившееся, в душе сатрап ликовал — никогда еще ему не доводилось встречаться с подобным воином.

Джумаль закашлялся, отрыгнул и приоткрыл замутненные глаза.

— Что…— хрипло прошептал он.—Кто…

— Ничего, ничего,— успокоил его сатрап Вагарана.— Все в порядке, мой великолепный гость. Пустяковое недоразумение, которое к тому же уже устранено.— На мгновение он повернулся к Ай-Береку и зловещим шепотом произнес: — Ты же обещал, что чары невозможно разрушить!

— Так оно и есть,— впервые за все это время заговорил маг; звуки его глухого, низкого голоса, казалось, доносились из самых глубин преисподней.— Однако встречаются люди, чья воля на какой-то миг способна сломать наложенное мной заклинание. Подобных людей в мире очень мало, но все же они встречаются. Прости меня, мой повелитель, я никак не ожидал, что именно этот…

Хашид лишь досадливо отмахнулся от своего советника.

Шах приподнялся в кресле, обвел взглядом террасу — невозмутимых стражей у дверей и невозмутимого же Ай-Берека, кипящего ненавистью Сдемака и озабоченного Хашида. Единственное, что он помнил, это чашу из-под вина, мелькнувшую в воздухе золотистой молнией, затем — удар, затем… а затем простиралась полная чернота. И почему-то очень болела голова.

Вот тут он наконец понял, что произошло.

— Да ведь этот выродок хотел меня убить! — взревел Джумаль, и шишка у него на лбу, налившаяся было лиловым, моментально превратилась в багровую.— Где он?! Он жив? Лучше пусть он будет жив — я хочу заколоть его собственными руками!

— Успокойся,— мягко прижал его к креслу Хашид.— Дикарь пока жив и по-прежнему беззащитен…

— Беззащитен? Беззащитен! — взъярился шах. Хмель тут же выветрился из его головы.— Он чуть голову мне не проломил твоим дурацким кубком! Ты же говорил, что он не опаснее слепого щенка!

— Ну,— поднял брови Хашид,— иногда и щенок кусает, мой именитый гость… если его раздразнить.

— А бешеных щенков топят, мой величавый владыка! И если ты немедленно не убьешь этого ублюдка, считай, что мы уже не добрые соседи, но лютые враги, и завтра же мои отборные войска…

— Ведь я предупреждал, мой возвышенный гость,— учтиво возразил Хашид.— Я ведь старался отговорить тебя. Так что ты сам виноват.

— Однако же такая выходка не должна остаться безнаказанной,— глухо поддержал гостя Сдемак. Меч в ножны он не спрятал, и костяшки пальцев, сжатых на его рукояти, побелели.— Нам необходимо умертвить наглеца. И лучше публично — дабы не дать повод для конфликта… и для разговоров среди людей.— И он многозначительно кивнул на стражников, ставших свидетелями позора Джумаля.

— Не помню, чтобы я разрешал тебе высказывать свое мнение,— огрызнулся Хашид.— И вообще, вон отсюда! И ты, Сдемак, и ты, Ай-Берек, идите прочь. Ждите меня в зале совета, я укажу вам ваше место!

Когда советники — военачальник рассерженно, маг невозмутимо — покинули террасу, миновав бесстрастных стражей, правитель Вагарана вновь склонился над шахом. Тот несколько успокоился, разглядывая лежащего навзничь пленника. Лицо гиганта было в крови, левый глаз заплыл, и на груди растекался синевой огромный кровоподтек. Джумаль потрогал шишку на лбу, на мгновение поморщился, но затем улыбнулся.

— У меня есть к тебе деловое предложение, мой великодушный властитель, которое, думаю, устроит нас обоих и позволит нам забыть сей неприятный случай. Подари-ка мне этого мерзавца. А уж у себя в Серой Башне я найду для него подходящую смерть — не очень быструю и не очень приятную.

Едва заметно улыбаясь, Хашид покачал головой.

— Ну так продай мне его! — опять впадая в неистовство, закричал шах.— Два мешка золота даю!

— Послушай…

— Или, может быть, ты не хочешь, чтобы гость твоего дома был отомщен?!

— Да выслушай же меня! — раздраженно повысил голос Хашид.— Если ты гость в моем доме, то помолчи немного и послушай!

Джумаль внезапно угомонился, заинтригованный странной несговорчивостью сатрапа по отношению к ничтожному пленнику, и весь обратился в слух.

Потирая руки, точно в предвкушении неимоверно приятного события, правитель Вагарана выпрямился и отошел к перилам террасы, откуда открывался вид на пустующую сегодня арену.

— Погости в городе еще денька два, мой видный гость,—попросил он.— Завтра вечерком мы с тобой посетим один милый домик в Неспящем Квартале, где в ожидании томятся несколько совсем юных прелестниц, а под утро вернемся во дворец и плотно перекусим — по такому случаю я прикажу достать из подвалов две-три бутылочки твоего любимого шемского осветленного; потом мы полюбуемся на представление циркачек из Бритунии, а днем…— он резко обернулся ко все еще недоумевающему шаху,— ох, днем нас ждет такое зрелище, что клянусь: если ты останешься недоволен, то из моей казны вынесешь столько драгоценностей, сколько сумеешь поднять!..— Он улыбнулся предельно искренне.— Извини за то, что я неучтиво отказываю тебе в твоей вполне законной просьбе, мой блистательный гость, но этот человек значит для меня гораздо больше, нежели любое из сокровищ, что ты можешь предложить. Поэтому, прошу тебя, требуй какого угодно другого возмещения тому душевному ущербу, который ты понес из-за неосторожной выходки дикаря.

— Что же столь необычного в этом негодяе, если ты готов даже разорвать узы нашей дружбы, но оставить его при себе? — Сбитый с толку Джумаль пристально разглядывал поверженного гиганта, силясь понять, почему Хашид так дорожит безродным дикарем.

— Мой сиятельный гость! — торжественно провозгласил правитель Вагарана, и голос его задрожал от самодовольства.— Как ты, очевидно, знаешь, всем известным человеку развлечениям я предпочитаю одно: гладиаторские бои. И завтра я приглашаю тебя посетить самое чудесное, самое захватывающее и увлекательное зрелище из тех, что подарили нам боги. И там ты поймешь, почему я отказываюсь уступить тебе этого раба. Ведь перед тобой — моя любимейшая игрушка и моя гордость. Бывший солдат, простой наемник, безвестный бродяга… и вместе с тем самый лучший гладиатор, который когда-либо рождался под солнцем!

— Значит, этот подонок — гладиатор? — Джумаль выпрямился в кресле. Его интерес к пленнику возрос настолько, что он и думать забыл о недавнем унижении.

— Во всех обитаемых землях нет ему равного,— подтвердил Хашид.— Ни у одного правителя — ни в рабстве, ни в подчинении — никогда не было подобного воина. И не было ни одного боя, который бы он проиграл.

— Даже в схватке с разъяренным тигром?

— Схватка с диким зверем — ерунда, мой достославный друг, уверяю тебя: зверь обладает лишь когтями и клыками. Мой же любимец сражался с самыми опытными, самыми свирепыми и безжалостными, вооруженными до зубов воинами, что волею обстоятельств оказывались в этом городе. И, как видишь, он жив. Чего, увы, нельзя сказать о его противниках.

Джумаль недоверчиво хмыкнул, но тут же взял себя в руки. Он и сам был заядлым любителем гладиаторских боев, и похвальба Хашида пробудила в нем азарт. Хашид же зорко наблюдал за шахом и заметил, как загорелись глаза гостя.

— Завтра, завтра ты поймешь, почему я так дорожу им,— с воодушевлением продолжал он.— И поверь, мой благонравный гость, представление это стоит гораздо больше, чем два мешка золота и все достопримечательности в подвалах твоей Серой Башни!

— Я охотно верю тебе, мой могущественный владетель,— медленно, тщательно подбирая слова, ответил Джумаль, не отрывая взора от распростертого великана. В его голове точно вспыхнула молния, и тут же родился план, каким образом он сможет одновременно и проучить хвастливого Хашида, и отомстить безродному узнику, и насладиться невиданным доселе по накалу страстей зрелищем,— да еще и выиграть с этого представления. Шах встал, расправил складки своего одеяния и обаятельнейшим образом улыбнулся, обратив взгляд к своему хозяину.— Мой светозарный друг и величайший из повелителей, очевидно, будет рад еще раз убедиться в непобедимости своего гладиатора.

Сатрап нахмурился.

— О чем ты говоришь, мой сиятельный друг?

— Я говорю о том, что в недавнем прискорбном случае,— он коснулся шишки на лбу,— безусловно, виноват я один. И мне искренне жаль, что по моей вине эту гостеприимную террасу пришлось покинуть столь влиятельным особам и твоим верным товарищам, как храбрый Сдемак и мудрый Ай-Берек. Конечно, мое предложение может показаться совсем уж смехотворной данью за это недоразумение… но я хочу подарить тебе несколько мгновений удовольствия. И выставить на поединке против твоего раба моего лучшего воина, моего личного охранника, победа над которым станет еще одной жемчужиной в ожерелье триумфов могущего Хашида, владыки Вагарана,— провозгласил шах.— Окажи мне честь, славный друг, разреши твоему непревзойденному гладиатору сразиться с моим неуклюжим и слабосильным телохранителем. Разумеется, мой воин и десяти ударов сердца не продержится против твоего столь опытного бойца… Но — кто может знать помыслы богов, не так ли?

Хашид внимательно посмотрел в глаза шаху, и вдруг тоже улыбнулся. В глазах его заплясали искорки. Он обратился к страже:

— Уберите пленника и подождите меня за дверью.— Потом повернулся к слугам: — Вы тоже ступайте.— А когда приказания были исполнены и на террасе остались лишь двое, он вновь обернулся к гостю:

— Ага. Понимаю. Иными словами, ты предлагаешь побиться об заклад?

Шах смиренно кивнул.

— И если твой человек проиграет…

— Я безропотно украшу победный час моего дорогого друга дарением смарагда, что произвел на него столь сильное впечатление,— все так же смиренно ответил Джумаль.

Хашид непроизвольно сглотнул. Джумаль поставил на кон один из самых любимых и Драгоценных предметов, коими обладал,— удивительной чистоты и красоты смарагд размером с голову младенца. Шах никогда не расставался с ним и отводил любованию камнем ежедневно больше времени, чем даже молитве, и продать его не соглашался ни за какие богатства.

— Понимаю,— медленно повторил Хашид.— А если твой человек выиграет…

— Этого, разумеется, не произойдет, мой достославный друг. Но — спор есть спор, и я бы хотел, чтобы с твоей стороны на кон было поставлено небольшое для такого богача, как ты, количество золота, по весу равное всего лишь одному моему верблюду вместе с упряжью.

— Идет,— быстро проговорил Хашид.— Я игрок, мой великородный друг, и подобные забавы мне более всего по душе.

Они скрепили договор крепким рукопожатием, после чего сатрап позволил себе добродушно рассмеяться. Он прекрасно знал, что его воин проиграть не может.

В ответ туранский шах Джумаль лишь снисходительно ухмыльнулся. Он знал, что и его воин не может проиграть.



Глава третья



Лязг мечей, истошные выкрики командиров, гул огня горящих шатров, испуганное ржание, боевой клич врага «Ула, ула, ула!..» эхом отзывались в спящем мозге пленного варвара. Узник спал в подземелье Вагарана. Спал и видел сны…

…Увы, слишком поздно Конан понял, что ввязался в авантюру, которая заранее была обречена на провал. Но, оказавшись без гроша в кармане под шемским городом Мероэ, с трудом вырвавшись из оков интриг, плетущихся во дворце Тананды, едва не погибнув во время схватки с прихвостнями безумного короля Акхирона, возомнившего себя богом, он был рад любой возможности заработать немного денег. Тут под руку и подвернулся вербовщик, набирающий добровольцев (иными словами, всех кого ни попадя) в армию Баруха. Поскольку некоторые из наемников, знавшие неукротимого варвара по прошлым походам, замолвили за него словечко, сотник с ходу назначил двадцативосьмилетнего Конана десятником — правда, всего лишь в отрядах арьергарда. Получив неожиданно крупный аванс и соблазнившись обещанием доли от несметных сокровищ, якобы хранящихся в приграничном городе хорайцев (которых он всегда недолюбливал), Конан согласился. Но уже вскоре начал подозревать, что вместо обещанной награды его скорее всего ждет лишь бесславная смерть на поле брани.

Напрасно он убеждал своего сотника, что накануне наступления разбивать лагерь в такой близости от Вагарана не просто опасно, но равносильно самоубийству, напрасно он просил усилить ночную стражу — особенно на подступах ко входу в Завывающее Ущелье… Однако на все речи варвара надменный командир отвечал, что, во-первых, другое место для лагеря можно отыскать только в самой пустыне, откуда незаметно начать атаку совершенно невозможно; во-вторых, каждый воин должен выспаться перед сражением, и наличие в ночной смене одного-единственного лишнего дозорного может грозить потерей одной боевой единицы; в-третьих, Барух — прекрасный тактик и сам знает, что делать, а если, в-четвертых, всякая там солдатня, возомнившая себя слишком умной, начнет давать советы насчет планов штурма, то это будет не армия, а… и так далее, и тому подобное.

Кипя бессильной яростью, Конан вернулся к своему отряду. Но, в конце концов, что он может изменить? Коли Барух настолько прекрасный тактик, что ютов загнать собственное войско прямиком в лапы смерти, то это его, Баруха, дело, и Конан здесь совершенно ни при чем. Поэтому, приказав своей десятке расположиться как можно ближе к границе пустыни и подальше от Завывающего Ущелья и там же поставить палатку десятника, он со спокойной душой (правда, не снимая боевого облачения) погрузился в сон.

Лязг мечей, истошные выкрики командиров, гул огня от горящих шатров, испуганное ржание, боевой клич врага «Ула, ула, ула!..» — вот что разбудило его.



* * *



Схватив неразлучный двуручный меч, возрастом своим уступающий лишь самому Митре, великан-варвар выскочил из палатки в ночь. И чуть было не столкнулся с невесть откуда взявшимся всадником на гнедом жеребце, что уже занес над палаткой кривую саблю. Для полноценного замаха не оставалось времени Конан ткнул острием меча повыше передних ног коня и тут же выдернул свое оружие; бедное животное, отчаянно заржав, повалилось вперед. Не ожидавший такого поворота событий наездник, чтобы сохранить равновесие, взмахнул руками; и тут Конан с разворота очертил в воздухе мечом стремительный полукруг, середина которого пришлась аккурат на грудь врага.

Что сталось дальше с располовиненным трупом неизвестного нападающего, киммериец смотреть не стал.

— Десятка, к бою! Пешими, в наружное полукольцо, живо! — во все горло прокричал он и только после этого оглядел залитый предрассветным туманом лагерь.

Вокруг царили суета и неразбериха. Сотники и другие –десятники Баруха выкрикивали бестолковые приказы, носились казавшиеся призрачными в полутьме всадники, откуда-то издалека доносились вопли и звяканье оружия, однако поблизости никакого противника не наблюдалось. Щ За своих подчиненных, которых Конан выбрал сам ! и обучению которых посвятил две предшествовавших нападению седмицы, он не беспокоился. Бойцы все сделают как надо: не минует и пяти ударов сердца, как, ощетинясь лезвиями мечей, десять воинов полукругом выстроятся вокруг своего командира. Гораздо больше его заботило то, что неприятель с одного удара, практически бесшумно сумел прорваться почти до самых песков — туда, где, как полагал варвар, безопаснее всего.

— Десятка, по коням! — вновь скомандовал Конан окружившим его в мгновение ока подчиненным.— За мной строй держать два на пять, мечи наголо… и по сторонам смотреть! В оба!..

Молнией взлетев на спину своего вороного жеребца, киммериец, не оглядываясь, бросил послушного скакуна в сторону смутно белеющего вдалеке шатра главнокомандующего: бивак командира-сотника был разбит почти у самого входа в Ущелье, поэтому Конан не стал терять времени на его поиски, а сразу ринулся к шатру Баруха.

Когда он, с трудом пробравшись среди беспорядочно расставленных палаток, гомонящих и не понимающих, что происходит, лучников, то и дело снующих туда-сюда солдат, умудрился добраться до самого шатра, то невидимый противник уже сыграл отступление.

— За ними! — в азарте ревел князь Барух, потрясая до блеска начищенным кинжалом.— Хашидские псы бегут под натиском нашего оружия! За ними, слава Богам и сокровищам Вагарана!

— Барух! — сильнее грома проорал Конан, на полном скаку осаживая коня прямо у ног охраников.— Это ловушка, как ты не понимаешь! Армия хорайцев только и ждет, чтобы мы начали преследование ударного отряда и вступили в Ущелье! Прикажи войску построиться «клешней», тогда мы сможем отразить контратаку Хашида!..

Барух повернул к Конану налитое кровью одутловатое лицо.

— Что я слышу? — по-змеиному прошипел он, с головы до ног оглядел зарвавшегося воина и приметил одну-единственную полоску, черной охрой нарисованную на правой щеке того.— Надо же, десятник! Значит, среди моих офицеров появился либо трус, либо предатель?! Или ты не слышал моего приказа наступать? Кто твой сотник? Я спущу с него шкуру за то, что он берет в подчинение таких мерза…

— Великий князь! — Конан постарался говорить спокойно и учтиво: пятнадцать охранников Баруха, обнажив мечи, только и ждали приказа расправиться со взбунтовавшимся воином.— Враг, что напал на нас, был лишь небольшим легким кавалерийским отрядом — иначе бы ему ни за что не удалось незаметно пройти через наши посты и столь далеко проникнуть в глубь лагеря. Поэтому нет необходимости преследовать его. Напротив, основные силы противника стоят и ждут, чтобы мы начали атаку и вступили в Ущелье. Это капкан, ловушка, западня!..

— Интересно, а откуда ты это знаешь? — прорычал Барух.— Может быть, ты лазутчик, засланный подлым Хашидом? Подкупленный смутьян, что вносит раздор в слаженные ряды благородных воинов?

— Великий князь,— невозмутимо повторил киммериец, изо всех сил удерживая под собой гарцующего жеребца,— прикажи войску построиться «клешней» у входа в Ущелье, потому что…

— Мразь, ублюдок, щенок! — взревел князь.— Я приказал наступать, и ты пойдешь в первых рядах! А если мои люди увидят, что ты пытаешься спрятаться за спинами своих же боевых товарищей, то участи твоей не позавидует и схваченный стражей распоследний насильник малолетних! Вперед, в атаку! — И, точно потеряв всякий интерес к варвару, он повернулся в сторону застывших оруженосцев.— А вы чего ждете, остолопы?! Или вас мои приказы тоже не устраивают?..

Повинуясь команде сигнальщиков, послышался дробный бой барабанов, и над шатром главнокомандующего взметнулись специальные флажки, уведомляющие о начале наступления.



* * *



Скрежеща зубами, Конан вернулся к ожидающей его неподалеку десятке. Несколько ударов сердца он мрачно смотрел в преданные лица солдат, потом негромко произнес:

— Вы слышали все. Выбор за вами, и я, ваш командир, никого не неволю. У нас есть всего три возможности. Подчиниться Баруху и геройски пасть в Завывающем Ущелье. Ослушаться приказа, отступить и навсегда покрыть свои имена позором… Или же, вероятно, ценой своей жизни попытаться изменить роковой ход предстоящего боя и снискать маловероятную славу и еще более маловероятный почет среди соратников…

Итак, те, кто выбрал первое, должны поторопиться — передовые отряды князя Баруха уже на подступах к Ущелью, и поэтому я советую им немедленно отправиться вдогонку. Те, кто выбрал второе, тоже должны торопиться — войско Баруха уже на ногах и пробраться к пескам с каждым мигом становится все труднее… Те же, кто пойдет со мной, пусть останутся на месте… но знают, что наши шансы крайне незначительны.

И никто из десятки не пошевелился. И Конан внутренне улыбнулся — все же он командует отменными воинами.

— Что ж,— сказал он,— выбор сделан. За мной, «кустом».

В свете разгорающегося дня он видел, что основные силы шемитов, построившиеся в боевые порядки, быстро и целеустремленно направляются к зияющей впереди расселине, а передовые отряды уже вступили в тень Ущелья. Угрозы Баруха Конан не боялся: во время наступления никто не сможет проследить за выполнением приказа неприметным десятником, а тем более привести в исполнение приговор, каковой выносится лишь особенно отличившемуся дезертиру. И поэтому киммериец повел свою группу не вслед за остальными войсками — в разверстую пасть смерти — и не обратно к пустыне, где был достаточно большой шанс спастись, а вверх по склону скал, справа от предательского Завывающего Ущелья — туда, куда не отважился бы залезть и самый смелый лазутчик.

Подъем продолжался довольно долго, и Конан отчетливо слышал звуки битвы, раздающиеся снизу, с левой стороны: как он и предполагал, в Ущелье войско князя поджидали главные силы вагаранцев, и неудержимая волна наступающих натолкнулась на неприступный берег защитников. Сердце его сжималось от тоски — ведь на верную гибель он оставил там своих товарищей по оружию, и никакое невежество Баруха не сможет послужить ему оправданием… Но так же он знал, что если князь решится-таки на отступление, то с противоположного конца Ущелья его воинов также будут ждать отряды армии Вагарана; так что иного выхода нет, кроме как продолжать подъем.

Ибо действиями защитников нужно руководить с такой позиции, откуда все поле брани просматривается как на ладони и откуда сигналы к перемещению войск будут видны или слышны командирам хорайских отрядов. А подобное место во всей округе только одно: на правом склоне, неподалеку от вершины самой большой скалы из тех, что окружают Завывающее Ущелье; туда-то и направил Конан свой маленький отряд. Долгим и трудным был этот подъем. Из-за беспорядочного нагромождения обломков скал всадникам пришлось спешиться и повести коней в поводу; они и старались не потревожить неустойчивое равновесие камней, поскольку любое неосторожное движение могло вызвать обвал и тем самым раскрыть план Конана.



* * *



В Ущелье рассвет еще только занимался, а здесь, на вершине, уже светило висящее над горизонтом солнце. Люди и кони, скалы и камни отбрасывали длинные причудливые тени. Ветер трепал густую гриву волос варвара, пел свою заунывную песню в расселинах и разломах.

Конан огляделся. Где-то там, чуть правее испещренного трещинами выступа, и должен прятаться сигнальщик. А может быть, и не один. Трое. Или даже пятеро…

— Приготовиться к бою,— на мгновенье обернулся киммериец к своим молчаливым спутникам.— Двигаться осторожно, но особо не таясь. Убивать каждого, кто попадется на пути.

Иные из солдат обнажили мечи, другие расчехлили луки. Отряд двинулся вдоль склона Завывающего Ущелья, со дна которого доносились множимые эхом звуки далекой битвы.

Варвар первым обогнул скальный выступ; перед ним открылся обширный, нависший над пропастью карниз. И в первый миг он даже не смог понять, что именно видит перед собой — столь неожиданной оказалась картина, представшая его взору.

Действительно, сигналы для отрядов хорайцев передавались отсюда. Однако сигнальщик был не один. И даже не пятеро их было.

Посреди каменной площадки стоял высокий четырехскатный шатер, над которым трепетал флаг Вагарана, и по меньшей мере тридцать солдат окружали его. Возле шатра Конан увидел фигуру высокого человека в белоснежной чалме — скрестив руки на груди, он внимательно следил за ходом сражения, развернувшегося в Ущелье.

Вот низкорослый, крепко сбитый воин в дорогих доспехах, стоящий на почетном месте — за правым плечом человека в чалме,— что-то сказал тому, и человек поднял руку. Тотчас находящийся на самом краю пропасти солдат из всех сил замахал ярко-алым полотнищем, и Конан заметил ответный сигнал на противоположном склоне Ущелья: сигнальщики передают приказы по цепочке!

Киммериец в бессильной ярости сжал зубы. Десять легко вооруженных всадников против тридцати отборных воинов неприятеля… Но кто бы мог подумать, что сам Хашид заберется на такую высоту, дабы лично руководить ходом битвы! Впрочем, на ловца и зверь бежит… Он быстро огляделся. Солнце светит в спину отряду, поэтому враг не сразу заметит незваных гостей. Но времени на раздумья нет. Медлить опасно. — Фарум,— тихо позвал Конан.

Невысокий смуглый воин, совсем еще мальчишка, но уже один из лучших лучников в армии Баруха; передал поводья своего жеребца товарищу и подошел к варвару. Тот указал на вражеский лагерь.

— Не высовывайся, засекут… Можешь попасть отсюда вон в того, в белой чалме, что стоит около входа в шатер?

Фарум пристально вгляделся в намеченную цель, потом покрутил поднятой над головой растопыренной пятерней («щупать ветер» — так это называется у лучников) и наконец медленно покачал головой.

— Не знаю, командир. Далеко, и ветер сильный, неровный. Однако попытаться можно.— Он поднял лук, достал из колчана стрелу, наложил на тетиву… но тут Конан остановил его:

— Погоди. Если ты промахнешься, то мы потеряем преимущество, и нам несдобровать. Хашида они будут защищать, как тигрица защищает свой выводок,— до последнего. А убить его необходимо, без своего предводителя войско вагаранцев станет уязвимым, как тот самый тигренок, лишившийся матери. Надо действовать иначе…

Конан помедлил. Десятеро против тридцати. На стороне противника — мощь и численность, но на стороне нападающих — внезапность и ловкость… Врешь, еще не известно, кому улыбнется удача…

Киммериец повернулся к замершим позади него воинам.

— Дозоры не выставлены, и нас пока не заметили. Значит, нападения отсюда вагаранцы не ждут,— отрывисто сообщил он.— Неожиданность и стремительность — вот наша единственная возможность… Не знаю, выживет ли кто-нибудь из нас, но знайте: судьба наших соратников в Завывающем Ущелье теперь всецело зависит только от вас… И если… В общем, по коням, и да помогут нам боги. Сначала идем кучно. Быстро, но по возможности бесшумно. Как только наше появление будет обнаружено, перестраиваемся и атакуем «трезубцем» — я в центре. И тогда шуму издавать как можно больше. В затяжные поединки с охраной не вступать, главная задача — пробиться к шатру; цели — белая чалма в первую очередь, богатые доспехи рядом с ней — во вторую. Фарум и Юзуф остаются здесь и, когда начнется заварушка, стреляют из луков по шатру. Стрел не жалеть, но целиться постарайтесь точно. Ясно? Тогда вперед.

Конан вытащил заветный двуручный меч и повторил тихо, себе под нос:

— Да поможет нам Кром…

Увы, появление крошечного отряда было обнаружено, едва тот ступил на площадку каменистого карниза. Охрана Хашида бдительно несла службу, и шорох камешков под копытами лошадей отряда вражеской армии сразу же привлек внимание часовых.

Державшуюся над горными вершинами тишину в один миг вспороли крики: тревожные сигналы часовых и боевой клич, вырвавшийся из горла Конана и подхваченный его воинами. Таиться теперь было не к чему. Теперь оставалось надеяться только на удачу и на остро отточенную сталь.



Глава четвертая



Семеро всадников, рассыпавшись, сколь позволяла ширина площадки каменного карниза, мчались, без устали и без жалости всаживая шпоры в лошадиные бока, к непростительно медленно приближающемуся заветному шатру.

Отборные солдаты личной охраны Хашида отлично знали свое дело. Без паники и суеты те из них, кто был вооружен луками, выстроились в ряд и положили стрелы на тетиву; другие, сомкнувшись стеной вокруг своего командира, за спинами лучников, уводили его под защиту полотняных стен шатра, чтобы упрятать от глаз возможных вражеских стрелков. Коренастый воин в дорогих доспехах, оставаясь там, где стоял, отдавал короткие, четкие приказы. Конан знал: сейчас на его отрядик обрушится град стрел, и до того им не успеть врезаться в скопление хасидских воинов. Киммериец пригнулся, прячась за лошадиную шею. Так же поступили — он успел метнуть взгляд — и его товарищи. Если их скакуны не сразу падут от метких выстрелов, если пронесут еще немного вперед — есть шанс.

Осиный рой хорайских стрел с черно-желтым оперением рассек воздух над площадкой утеса. За ним — еще и еще… Непрекращающийся поток смертоносных жал.

Одна из скачущих бешеным аллюром лошадей пала на передние ноги, ломая об землю торчащие из тела древки метко пущенных стрел, выбрасывая седока вперед. Удар был силен. Но Кабул все-таки сумел подняться, несмотря на то, что сломал при падении ключицу,— сорокалетний угрюмый, нелюдимый иранистанец, ремеслом наемника зарабатывавший деньги на содержание жены и детей, которым он хранил редкостную верность, сберегая для них все вплоть до последнего медяка, не тратясь ни на вино, ни на веселых женщин — последнее особо удивляло его боевых товарищей, ибо после утомительных походов стоило многого труда удержать себя от посещения Веселого Квартала. Пробившая горло хорайская стрела сделала живущую где-то на юге Иранистана женщину вдовой, а ее детей — сиротами…

Жеребец Конана был ранен — из его тела торчало несколько деревянных стержней с черно-желтым оперением. Но, видимо, оказались не слишком удачными выстрелы хорайцев и слишком послушным и сильным несущее киммерийца животное. Неистово понукаемый Конаном жеребец все еще мчал своего всадника к белому шатру.

На полпули к лагерю вагаранцев убили коня под шемитом Зафиром. Легкому и гибкому шемиту удалось вовремя и ловко соскочить с заваливающегося набок жеребца, откатиться, чтобы не быть придавленным, и тут же перекатиться обратно, чтобы спрятаться за бьющимся в агонии животным. Зафир снял с плеча лук, положил перед собой колчан со стрелами. Сейчас он покажет хорайским шакалам, как надо бить из лука с близкого расстояния. Он всегда отличался находчивостью, этот маленький шемский пройдоха, перепробовавший все известные преступные профессии, неутомимый бабник, азартный и плутоватый игрок в кости, убежденный врун и прекрасный рассказчик всяческих забавных историй, которых знал неисчислимое множество. И эту драку на горной вершине он сумеет описать так, что все будут кататься по земле, держась за животы от хохота. Пять стрел, выпущенные Зафиром, нашли пять своих жертв. Он натягивал тетиву с шестой стрелой, когда весь этот полный увлекательных вещей мир вдруг провалился в беспросветную тьму. Маленький шемит опрокинулся на спину; из его правого глаза торчало древко, украшенное черно-желтым оперением… Не удалось добраться до хорайских воинов и коринфцу Лаузору. Его лошадь каким-то чудом избежала черно-желтых молний, но сам он был выбит из седла вонзившейся в живот стрелой и потом добит, когда из последних сил пытался еще ползти к заветной цели… В пяти шагах от так и стоящих в ряд лучников жеребец Конана пронзительно заржал и встал на дыбы, не в силах уже выносить боль. Вдобавок к десятку торчащих из его туловища стрел впивались все новые и новые, всаживаемые почти в упор. Конан держался в седле взметнувшегося животного — он ждал, куда начнет заваливать погибающего жеребца. Копыта передних ног стали приближаться к земле, киммериец изготовился,— и внезапно конь — до последнего выдоха преданный варвару друг, уже не живой, но еще не мертвый, совершил предсмертный и такой необходимый его хозяину прыжок вперед. Оттолкнувшись от лошадиного крупа, Конан с выхваченным мечом оказался на земле у самых ног вагаранских лучников. Те попытались отбежать хоть на несколько шагов, чтобы выиграть время для натягивания тетивы, но молниеносно вскочивший черноволосый варвар гигантского роста не дал им ни одного шанса. Теперь, в ближнем бою, уже он стал хозяином положения, и не сумевшие использовать вовремя свое преимущество лучники один за другим издавали предсмертные вопли.

Четверо добрались до лагеря вагаранцев и вступили в рукопашную схватку с отборными лучниками и вытащившими сабли воинами — подоспевшими к лучникам на подмогу, теми, что ждали своего часа, окружив шатер с сатрапам Хашидом внутри.

Одна из четырех преодолевших изначально разделявшее противоборствующие отряды расстояние лошадей упала замертво уже среди хорайских отрядов.

Слетевший с ее крупа всадник, туранец Агхмет, обрушился своим огромным телом на ближайшего из воинов Хашида, одновременно придавливая того к земле и всаживая клинок в живот. Но подняться Агхмет так и не смог: в последний миг вагаранец выхватил и выставил перед собой кинжал, пришедшийся прямо в сердце его врагу…

Конан продвигался к шатру, оставляя позади себя изуродованные тела. Кровь, покрывавшая его с ног до головы, была не только хорайской — ему-таки досталось несколько сабельных ударов. Однако эти удары оказались не из тех, что могут остановить рассвирепевшего киммерийца.

Рядом с собой Конан услышал перекрывающий лязг стали и вопли вагранцев знакомый голос:

— Грязный хорайский скот! Я добрался до вас! Дети свиней, жрущие дерьмо и запивающие его мочой! Холуи Хашида, главаря ублюдков, сына блудливой ослицы! Слышишь, Хашид, я иду к тебе!

На изящном зингарском скакуне сквозь вражеские ряды прорубался высокий и ослепительно красивый юноша с перекошенным от злобы лицом. Звали его Пайтар, и был он хорайцем. Его семью, одну из самых знатных и богатых в Вагаране, вырезали подосланные Хашидом наемные убийцы прямо в родовом дворце. Отец Пайтара имел неосторожность не любить сатрапа и везде и всегда с усмешкой отзывался о нем. Хашид такого не прощал. Лишь чудом Пайтару и его сестре удалось сбежать в ту ночь из отчего дома и выбраться из города. С тех пор юношей владело лишь одно желание: отомстить. Для того и завербовался он в армию Баруха — чтобы сталь его меча пропиталась кровью ненавистных подданных Хашида, а из черепа сатрапа сделать плевательницу.

— С коня! — закричал Конан Пайтару.— Спрыгивай!

В такой толчее оставаться в седле, когда конь почти стоит на месте, крайне неразумно и опасно. Юноше не хватало боевого опыта, хотя самоотверженности было не занимать. Пайтар не услышал своего десятника. Со спины своего скакуна он продолжал обрушивать на вагаранские головы меч и осыпать их проклятиями. Сначала он пропустил удар саблей в ногу, затем — в спину, и наконец брошенный кем-то кинжал вошел ему в подреберье. Пайтар выронил оружие и впился слабеющими пальцами в луку седла. Ему оставалось прожить до следующего взмаха хорайской сабли. Тускнеющим взором он обвел все вокруг; увидел вблизи себя Конана, живого и истребляющего собак Хашида одного за другим, улыбнулся и, собрав в кулак волю, выкрикнул:

— Конан! Убей их всех! Убей Хашида! За отца… Пайтар почувствовал, как в него входит холодное железо и выходит из тела жизнь…

Киммериец услышал юношу и увидел, как тот погиб. Но десятник армии Шема не видел и не знал, что почти одновременно с Пайтаром не стало еще двух его воинов: по горной тропе, той, по которой привел киммериец свою десятку, вскоре после начала атаки поднялся хорайский дозор из пяти человек. Им удалось бесшумно зайти в спину Фаруму и Юзуфу — конановским лучникам. Фарум и Юзуф приняли смерть, не успев даже обернуться. Нападающих осталось двое… Коренастый бородач в дорогих доспехах, явно второе по значимости после сатрапа лицо на этом карнизе, все реже и реже отводил взгляд от того участка затеявшегося побоища, где Конан, возвышаясь над большинством его солдат, поднимал и опускал тяжелый двуручный меч с такой легкостью, будто тот был вырезан из дерева. Воин (а это был сам военачальник Сдемак) руководил контратакой своего войска в Завывающем Ущелье и в нужный момент, через сигнальщиков, должен был отдать приказ захлопнуть капкан для подлых шемитов,— едва те повернут обратно к выходу из ущелья, гонимые сотнями меченосцев… Но варвар-исполин и его невысокий спутник отвлекали на себя все внимание Сдемака. Вот между главнокомандующим отрядами Вагарана и парой неумолимо надвигающихся противников осталось лишь двенадцать хорайских солдат; однако вот пали четверо из них, вот еще трое осели наземь, безотчетно пытаясь зажать руками смертельные раны, из которых потоком била кровь…

Двое врагов приближались. Медленно, с боем, получая множество ранений от защитников Хашида, но — приближались. И цель их была ясна: сатрап и он сам, Сдемак. Только смерть двух командиров армии Вагарана может сорвать весь план контрнаступления и дать шемитам возможность не только отступить с малыми потерями, но и, вероятно, одержать победу. Ведь без приказов сигнальщиков отряды Хашида будут дезорганизованы, потеряют слаженность в своих действиях и превратятся в тупую людскую массу, лишенную единого мозга…

Под могучими ударами воинов-врагов очень быстро погибли все охранники Хашида, и между нападающими и шатром, в котором был скрыт сатрап, остался один лишь главнокомандующий отрядами Вагарана.

Взревев, как раненый зверь, Сдемак выхватил саблю и бросился на противника. Важность сигнала к наступлению отошла на второй план. Главным было — спасти своего сатрапа.

— Посторонись, командир! — хрипло прокричал пожилой, седовласый Бартос, единственный из десятки Конана, кто еще остался в живых и сражался плечом к плечу с киммерийцем.— Бородач мой! А ты доберись до Хашида!

Бартос, коренной замориец, воин чуть ли не с рождения, принимавший участие в несметном числе походов и сражений, но так и оставшийся простым солдатом, поднял над головой длинный прямой меч — остро заточенный с одной стороны и покрытый устрашающими зазубринами с другой,— левой рукой выхватил из-за пояса кинжал и двинулся на Сдемака, мигом забыв о существовании Конана.

Когда его спрашивали, почему, имея столь богатый воинский опыт, он по-прежнему всего лишь обыкновенный солдат, Бартос неизменно отвечал: плененного командира из армии, потерпевшей поражение, обычно вешают. А если командир в плен не попадает, то его все равно обычно вешают, причем свои же — за то, что проиграл битву. Так на кой мне это надо? Не-ет, неприметным рядовым быть лучше всего!

И весь свой опыт, всю свою выучку и умение простого солдата он вложил в этот бой, бой один на один. Со скрежетом скрестились мечи, и Сдемак покачнулся — он никак не ожидал встретить в выглядящем как старик воине поистине исполинскую силу. В этот миг он и думать забыл о безоружном сигнальщике, что застыл на краю скалы. Сигнальщик с ужасом наблюдал за схваткой и понятия не имел, в какой момент требуется подать сигнал о контрнаступлении… Таким образом остаткам войск Шема удалось выбраться из Долины и прорваться к пустыне.

Два противника обменивались могучими ударами; летели искры, высекаемые ударами стали о сталь, а в это время киммериец добежал до шатра и быстро огляделся. Пятеро вражеских солдат спешили к лагерю с той стороны, где он оставил Фарума и Юзуфа. В спины им никто не стрелял, значит, лучники из его десятки тоже погибли. Итак, осталось их двое: Конан и Бартос. Но и врагов осталось всего ничего: бородач, сатрап Хашид и солдаты из охраны сатрапа, причем солдат немного — шатер совсем маленький, больше двух стражников в него не влезет.

И, взмахнув мечом, северянин вспорол ткань хасидского укрытия от вершины до основания. Шатер осел на землю, обнажив двух испуганных его обитателей: самого Хашида и какого-то усатого старика в черном одеянии. Конан вновь замахнулся мечом.

Увидев, что черноволосый гигант добрался до шатра повелителя, полководец Сдемак будто приобрел новые силы. Сокрушительный удар обрушился на меч Бартоса, еще и еще… И старый воин не выдержал. После очередного выпада полководца он упал на спину, но успел выставить перед собой меч, чтобы парировать следующий удар противника. Клинок Сдемака был отброшен в сторону, однако вагранец из руки оружия не выпустил. Воспользовавшись мгновенной передышкой, Бартос сумел приподняться на локте. У него оставался один-единственный шанс, чтобы, по меньшей мере, не остаться побежденным. В полуденном воздухе сверкнул меч главнокомандующего отрядами Хашида и, перерубив ключицу, погрузился глубоко в грудь заморийца.

В сознании Бартоса вспыхнул ослепительно голубой свет, и мир вокруг померк. Однако в последний момент он сумел выставить перед собой зажатый в левой руке кинжал, и на его тонкое жало натолкнулся незащищенный бок Сдемака, который еще не успел выдернуть застрявший в теле старого воина меч.

Колдун Ай-Берек, личный советник сатрапа Хашида, ждал до последнего мгновения. Загодя подготовленное им заклинание — на случай неожиданного нападения на правителя Вагарана — было слишком сильным, чтобы применять его против горстки наемников: ведь могла пострадать и многочисленная личная охрана сатрапа… Но кто ж знал, что всего несколько нападающих окажутся настолько безрассудно наглыми, чтобы напасть на лагерь самого Хашида, и настолько удачливыми, чтобы почти привести свой план в исполнение?..

Поэтому он выжидал до того момента, пока не рухнул прикрывающий их полог шатра, и только тогда произнес несколько слов на забытом старохайборийском языке, вытянув безымянный палец левой руки в сторону показавшегося в проеме гиганта с небесно-голубыми глазами, с развевающейся на ветру гривой иссиня-черных волос, вооруженного тяжелым двуручным мечом. С крайней фаланги пальца сорвался пучок фиолетового света и метнулся прямо в грудь нападающему.

Едва Конан взмахнул мечом над головой безоружного человека в белой чалме, как некая неведомая сила, вылетевшая из руки старика в черном, ударила ему грудь.

Тысячи иголок вонзились в тело киммерийца. Мышцы мигом одеревенели, клинок выпал из непослушных пальцев. Глаза ослепли, уши — оглохли… Конан провалился в Ничто.

Хашид с беспокойством посмотрел на застывшего статуей врага.

— Не волнуйтесь, мой повелитель,— услышал он спокойный голос мага.— Заклятие Утренний Сон еще никому не удавалось побороть. Теперь вы можете делать с этим дикарем, что пожелаете.

Так варвар-киммериец Конан оказался в плену у Хашида, сатрапа хорайского города Вагаран.

И теперь он спал в подземелье Вагарана. Спал и видел сны.



Глава пятая



Ниногда еще арена Вагарана не видела такого столпотворения — были заполнены все места на трибунах, люди стояли даже в проходах между рядами каменных скамей.

Одними из последних места для зрителей заняли мужчина и женщина… хотя женщин на представление на допускали — вход разрешался только мужчинам.

Служитель, впускающий посетителей и собирающий плату за вход, не смог скрыть удивления, когда перед ним предстали двое одинаково высоких людей, с ног до головы закутанных в бесформенные белоснежные одеяния, с замотанными белой материей лицами, так что свободными оставались лишь глаза.

— О! — воскликнул он.— Вижу, времена и впрямь меняются, как вещают уличные оракулы. Уже и жрецы Неизвестного снизошли до мирских утех!

По одеждам, по иероглифической надписи на одном из языков, известных лишь узкому кругу посвященных, что была черной нитью вышита на рукавах, по висящим на шее амулетам, представляющим залитый прозрачной смолой человеческий глаз,— по всем этим признакам служитель признал в пришедших жрецов странного бога из странного монастыря, расположенного у подножия гор, в десяти лигах к западу от Вага-рана.

Но служитель находился на этой должности недавно и не знал, что жрецы посещают каждый гладиаторский бой, ни разу не пропустив ни одного кровавого представления.

Откуда пришли основатели этого монастыря, размерами и устройством больше напоминающего небольшой и очень старый город-крепость, почему обосновались именно здесь, какому богу или богам поклоняются с редкостной для нынешних времен неистовостью — было неведомо.

Никто из посторонних в обитель не допускался, никто и никогда не видел лиц белых жрецов, то и дело заявляющихся в город к наступлению полудня и только в солнечные дни, и никто не знал, какая причина заставляет их праздно шататься по улицам до наступления темноты. Про монастырь и его обитателей ходили разные, в основном — устрашающие слухи. Сатрапы, наследующие или захватывающие престол, не связывались с исправно платящим дань монастырем, ибо всегда боязно, если не знаешь, с какими силами придется иметь дело.

Служитель не только удивился появлению жрецов Неизвестного (жрецы Неизвестного — именно так в городе прозвали членов загадочного братства), но и растерялся.

Он не должен допускать на трибуны женщин, а тут поди разберись, к какому полу принадлежат эти создания с глазом на веревке… Может, и не люди вовсе? Но хоть и пугали служителя жрецы своей таинственностью, своими жуткими амулетами — чувство долга все же пересилило.

— Я вам вот что скажу.— Он постарался придать голосу как можно больше твердости.— Я уважаю обычаи всяких там чужих богов. Но — я на службе. Меня выгонят, если что не так. В лучшем случае, придется ходить с протянутой рукой. Так что, коли хотите пройти на трибуны, снимите платки, или… в общем, я должен увериться, что вы — не женского племени.

Вдобавок к сказанному служитель развел руками, жестикуляцией показывая, что рад бы по-другому, но и вы меня поймите.

Из длинного, полностью скрывающего кисть рукава выглянула ладонь одного из жрецов — по виду все-таки мужская. Разжались пальцы. Десять золотых монет против двух требующихся за вход, насчитал на ней наметанный глаз служителя. Горсть желтых кружочков соблазняла обещанием всех тех удовольствий, что покупаются за деньги. Теперь чувству долга в душе служителя пришлось бороться с алчностью. И первое продержалось недолго.

— Ладно.— Служитель огляделся по сторонам и перешел на шепот.— Не буду ущемлять ваших религиозных чувств. Идите себе. Только это… В случае чего — скажите, что прошли через другой вход. Ладно?

Две монеты со звоном упали в кожаный кошель на бедре служителя, а восемь нырнули за пазуху.

Таким образом женщина в жреческой одежде проникла на трибуны. Теперь она сидела рядом со своим спутником в точно такой же белоснежной хламиде и нашептывала ему на ухо:

— Говорят, этот человек поднял угасший было интерес к боям настолько, что и плату за вход увеличили вдвое, и представления проходят чаще, а люди раз за разом заполняют все зрительские места до отказа. Говорят, он однажды играючи разделался с дюжиной чернокожих бойцов из Куша, каждый из которых был вооружен копьем и щитом. А эти воины, я знаю, в одиночку управляются со львами и тиграми. Еще я слыхала, будто здесь присутствует шах из Турана, который привез с собой и сегодня выставит против северянина своего лучшего, доселе непобедимого воина. Говорят, здешний сатрап и этот шах поставили огромные деньги, почти целые состояния — каждый на своего гладиатора. С нетерпением жду его выхода, Веллах.

Тот, кого назвали Веллахом, ответил коротко и туманно:

— Ну, иногда бывает выгоднее проиграть целое состояние.

— Да, да… но я все думаю: вдруг это он и есть? Вдруг именно ради него мы…

Спутник женщины гневно зашипел на нее, призывая к молчанию. И женщина умолкла.

Джумаль, туранский шах, действительно присутствовал на представлении. Мягким, изнеженным телом развалившись на шелковых подушках на террасе сатрапа Хашида, он перебирал нанизанные на шнур жемчужные бусины и так же, как и находившийся рядом правитель Вагарана, дожидался начала зрелища. Каждый из них ничуть не сомневался в победе именно своего бойца, и поэтому был сама любезность и предупредительность.

Хашид сидел, полностью уверенный, что триумф достанется его пленнику — ведь тот еще ни разу не проигрывал, сколь бы опытные воины и в сколь угодном числе не противостояли ему. Сейчас раб сидел в камере, примыкающей к коридору, ведущему к выходу на арену. К схватке его не готовили — лишь охраняли. Да и то: полтора десятка вооруженных до зубов стражников почти не смотрели в сторону пленника-раба, что сидел на табурете в центре мрачной комнаты без окон, опустив руки на колени и не отрывая взора пустых, лишенных мысли и самой жизни глаз от каменных плит пола. Так он и просидит, не шевелясь, до того момента, когда его призовут на арену.

Охрана знала это — уже не первую седмицу наблюдала она подобную сцену. Поэтому и сейчас стражники, несмотря на грозную славу гладиатора, на его внушительные размеры, на то, что он неоднократно пытался бежать из подземелья, разбились на кучки, рассказывали друг другу забавные истории, хохотали над ними и жевали изюм, сплевывая косточки на пол. Ведь раб обычно демонстрировал свою прыть только на песке арены; в другое же время лишь спал, ел безучастно, да сидел так, как нынче.

Поговаривали, что усмирение строптивого не обошлось без личного советника сатрапа, колдуна Ай-Берека.

Поговаривали, разумеется, шепотом… Сейчас Ай-Берек находился на террасе Хашида — стоял за спиной правителя. Сказать, что укрощение непокорного варвара обошлось без его помощи значит ничего не сказать. Ведь именно он, Ай-Берек, и никто другой, обуздал этого бешеного северянина.

Поначалу он предлагал казнить опасного пленника, но Хашид разубедил своего мага. «Столь великолепное хищное двуногое,— сказал владыка Вагарана,— буквально создано для убийства. И коли оно попало нам в руки, жаль просто так терять его. Сей экземпляр сумеет принести в боях на арене деньги и славу городу, мудрый Ай-Берек. Утихомирь его с помощью своего магического искусства, сделай так, чтобы презренный раб больше не досаждал нам, но лишь радовал нас. Тебе, я уверен, это будет не трудно».

Склонившись в почтительном поклоне, колдун Ай-Берек вернулся к себе в башню и извлек из тайника подобных которому в его обиталище имелось множество, крошечную коробочку эбенового дерева. В ней хранилась невидимая простому глазу нить из паутины желтого паука с Барахских островов. Паутина, сплетаемая паучком размером не больше ногтя, по кровожадности превосходящим всех насекомых на свете, прочностью не уступала хваленой карпашийской стали, а заметить ее мог лишь владеющий магическим зрением человек.

Все прочие люди и животные, натыкаясь на расставленные пауком сети, острые как бритва, обычно на месте умирали от потери крови… и тогда по стебелькам и листочкам кустарников спускалось притаившееся в ожидании этого мгновения крошечное насекомое, которое будет долго, жадно пить свежую кровь, раздуваясь, как мех от вина, и из желтого превращаться в пурпурное.