В руках у Ниорга неведомо откуда оказался небольшой светильник. Приглядевшись, Конан различил, что это была хрустальная сфера с пылающим в ней маленьким, но очень ярким огоньком. Судя по тому, что Ниорг держал его прямо в ладони, пламя было холодным.

«Оказывается, они своей магией не только чудовищ создают…»

В ярком, режущем глаза при прямом взгляде на источник, свете киммериец увидел широкий проход со знакомыми, характерно округлыми, блестящими стенами, постепенно опускавшийся вглубь земли и в отдалении забирающий вправо. Тоннель один к одному походил на норы, оставленные гигантскими червями под оазисом аль-Баргэми — Конан подумал, что некогда огромные равахи обитали под пустыней и Кезанкийскими горами в великом множестве. Жутковатое было времечко, видно!.. Впрочем, от проложенных каторжниками на рудниках штолен тоннель не слишком отличался, разве что был шире, а стены поражали своей гладкостью.

Ниорг шел быстро, и державшийся чуть позади Конан с любопытством рассматривал его низенькую коренастую фигурку и вислоухую голову, с которой был откинут капюшон. Без сомнения, джавиды состояли в близком родстве с гномами, но встречавшийся с подгорными карликами киммериец счел, что настоящие гномы пришли бы в ярость при любом упоминании о родстве с этими мохнатыми уродцами. За плечом Конана слышалось чуть учащенное дыхание Мораддина, замыкавшего небольшой отряд, все глубже уходивший во мрак подгорных лабиринтов. Киммериец собрался было обратиться к Мораддину с вопросом, но, обернувшись и наткнувшись на ледяной взгляд старшего надсмотрщика и колючие красные глазки ощерившей пасть белой летучей мышки, выглядывавшей из капюшона Мораддина, счел за лучшее не вступать с ним в разговор. Однако любопытство было сильнее, и Конан, тронув джавида за плечо, чуть слышно спросил:

— Ниорг, а джавиды… м-м-м… кто вы такие?

— Ты действительно хочешь это знать, человек? — спросил Ниорг, не поворачивая головы, и его последнее слово прозвучало так, будто было оскорблением.

— Расскажи, Ниорг. Ему это будет полезно, — сказал Мораддин с легкой ехидцей в голосе.

Ниорг некоторое время покашливал, пыхтел, шлепал губами, видимо, собираясь с духом и думая, с чего лучше начать. Конан с интересом наблюдал за ним, и когда джавид, наконец, заговорил, увлекшийся необычной и эмоциональной мимикой нелюдя северянин поначалу даже не уловил смысла его слов.

— Трудно мне начать эту печальную повесть… Но веришь ты или нет, варвар, облик наш, что так омерзителен тебе, да, впрочем, и мне тоже, есть кара роду моему за жадность и тщеславие…

Ниорг помолчал и, тяжело вздохнув, продолжил:

— Родился я гномом; отец мой был старейшиной весьма многочисленного и очень древнего рода. Безмерно было богатство наше; с малых лет своих я ни в чем не имел нужды, и все прихоти мои беспрекословно выполнялись. По этой ли причине или какой другой, но чем богаче становился род, тем сильнее хотелось мне, чтобы все богатство принадлежало только мне одному. Но не меня одного мучила жажда золота. Стала она причиной бедствий рода нашего и смерти отца моего, Нирафа.

Так это было: извечный враг народа нашего Тергунт — великий маг, падший затем по злобе и гордыне своей — решил покончить с родом гномов, и это ему почти удалось. В сокровищнице Тергунта находилась великая драгоценность рода гномов…— Конан увидел, как при этих словах глаза Ниорга вспыхнули, но тут же потухли, а голос его неожиданно громко разнесся по подземелью.— В давние времена Тергунт, этот проклятый служитель Сета, подло выкрал сосуд белого золота, откованный Первым из Гномов и названный им Нейглам, сам по себе стоивший всего, что есть под небом. Но Великий Длиннобородый Отец Всех Гномов, Нирад, сокрыл… сокрыл в сосуде нечто, исполняющее желание… Только одно…— Ниорг замолк, задохнувшись в бессильной ярости.— Подлый ублюдок Тергунт проведал о магическом свойстве сосуда, что передавался бессчетное число поколений из рук в руки, от отца к сыну,— последние слова Ниорг произнес почти шепотом.— Укрывшись в своей крепости, маг открыл сосуд. По злой воле Тергунта на многие мили вокруг реки пересохли, леса и поля обратились в прах… Некогда цветущая страна в мгновение ока обратилась я в пустыню — он надеялся завладеть всеми богатствами края, в котором жил. Но собственная злоба погубила его: Тергунт был человеком, всего лишь человеком, и должен был есть и пить. Хотел бы я видеть проклятого мага, когда он понял, отчего умрет,— Ниорг как-то странно забулькал, и Конан понял, что джавид смеется — ни единый из людей, будь он стократно магом, не может стать хозяином изначальной силы гномов.

Мораддин и Конан остановились, ожидая, когда Ниорг успокоится и сможет продолжать.

— Бросив Нейглам, который больше ничем ему не мог помочь, Тергунт отправился пешком через созданную им самим пустыню. Костей его так и не нашли… Или нашли… стервятники.

Прошло очень много лет — а гномы, как известно, живут много дольше людей — и в год, когда я должен был по обычаю принимать власть из рук отца, сокровище нашлось…

А случилось это так. Некий Дуалкам, нерадивый раб, да проклянут его имя все боги, брошен был один в пустыне хозяином своим за леность и воровство на смерть от голода и жажды. В краю том не водились даже хищные звери… О, если бы лев разорвал его, избавив от мучений… Но боги отвернулись от такого ничтожества, и даже Владыка Мертвых не принял его на Серых Равнинах… Злая воля Нергала вывела Дуалкама к древним развалинам посреди пустыни. Дурная слава ходила о том месте.

Предания гласили о цитадели некоего могущественного мага, возвышавшейся некогда там — люди оставили память о Тергунте. Но всего лишь груду камней да высохший источник нашел умиравший от жажды и голода Дуалкам, приползший в проклятое место. Он надеялся найти воду. Ее там не было, но Дуалкам заметил кувшин, лежавший на песке у пересохшего фонтана. Жадно схватил он его, отчаянно надеясь, что внутри окажется хоть немного воды, которой могло бы хватить, чтобы напиться и размочить горсть чечевичных зерен, случайно оказавшихся в кармане его изорванного халата. Кувшин оказался пуст, но едва Дуалкам открыл его, как в мгновение ока на месте развалин появилось озерцо, наполненное чечевичной похлебкой, а источник ожил. Так исполнилось величайшее желание Дуалкама: более всего на свете он хотел пить и есть.

Осознав, что это чудо было сотворено некоей силой, находящейся в сосуде, он попытался заставить Нейглам исполнить еще что-нибудь. Несколько дней, пока не обмелело озерцо с чечевицей, Дуалкам возился с волшебным кувшином, но ничего не смог добиться. И, наконец, понял, что у него была возможность исполнить только одно желание. Ну почему он тогда не наложил на себя руки, осознав, как глупо использовал силу Нейглама?! Быть может, от самоубийства человека удержала мысль, что кто-то другой сумеет заставить кувшин выполнить его единственное желание… А желание это могло быть навязано самим Дуалкамом… Догадка погнала бывшего раба на поиски хоть какого-нибудь живого и разумного существа. Набив карманы размоченной чечевицей и наполнив кувшин водой, он отправился в путь.

— Уж я бы не похлебки пожелал…— заметил варвар, усмехнувшись, и ярко представил себе, что можно было бы заказать гномьей посудине. Только как все это увязать в одно-единственное пожелание?..

Ниорг метнул в Конана злобный взгляд и прошипел:

— Дуалкам тоже так думал. Будь проклят день, когда этот мерзавец появился на пороге дома моего отца. Бывший раб поведал ему о кувшине и попросил половину того, что отец сможет получить, открыв сосуд, если решится на это. Он все продумал и полагал, что гном даже перед лицом смерти не сумеет отказаться от золота и драгоценных камней. Но не мог Дуалкам предвидеть, что Нираф, узрев в руках неизвестного инородца древнее сокровище народа гномов, откажется делиться со своим случайным благодетелем. Нираф не желал торговаться с человеком за вещь, принадлежащую гномам по праву, изначальному праву, и попросту отобрал у Дуалкама сосуд.

Дуалкама изгнали с позором. Проклиная весь наш род, он пообещал, однако, вернуться и отомстить… А кувшин остался в сокровищнице отца, и в этот год Нираф передал мне, старшему сыну, свою корону и удалился от дел. На сей раз таинство посвящения происходило, как заведено было от века… Прошло двадцать лет. Царствование мое, освященное силой, заключенной в Нейгламе, ничто не омрачало. До поры…

Тут Ниорг замолк, приостановился и повернулся к Мораддину.

— Послушай, мы зашли уже достаточно далеко,— прошепелявил джавид, глядя на туранца.— Тебе лучше вернуться. Я доведу этого варвара куда ты указал.

— Ты прав. Слушая твою повесть, я и сам не заметил, как далеко зашел вместе с вами. До свидания, почтенный.

Конан с изумлением увидел, что Мораддин поклонился карлику, а, уже собираясь уходить, бросил через плечо:

— Надеюсь, что тебя, Конан, варвар из Киммерии, я больше не увижу…

Маленький белый, крылатый зверек выглянул из капюшона Мораддина, зыркнув на Конана красными глазками, и снова спрятался в складках ткани.

 Глава двенадцатая



Ниорг стоял, неподвижно уставившись в сторону, куда уже довольно давно ушел Мораддин. Главный стражник незаметно растворился во мраке, царившем в бывшем жилище раваха. Конан с удивлением отметил про себя, что у Мораддина не было с собой никакого светильника. «Он что, в темноте видит, как кошка, или зажжет такой же фонарь, что и Ниорг?» — подумал Конан, заметив, что светильник в руках джавида тускнеет и начинает слегка мерцать.

— Ниорг! — окликнул джавида киммериец.

Тот вдруг дернулся, как будто звук его имени, негромко произнесенного Конаном, пробудил карлика от глубокого сна. И тотчас странный источник света в его руке засиял с новой силой.

Ниорг посмотрел на Конана так, будто видел его впервые, а затем, встрепенувшись, заговорил:

— Да, так вот… Прошло двадцать самых счастливых лет жизни моей. Отец знал, что Дуалкам вернется, обязательно вернется. Этот человек…

— Слушай! — осторожно прервал его Конан.— Зачем ты мне про это рассказываешь?

Маленькие глазки Ниорга хитро покосились на киммерийца. Пауза была недолгой, и ответ джавида несколько озадачил варвара.

— Мне кажется, что ты рано или поздно столкнешься с вещью, называемой нами Нейгламом. Когда ты коснешься кувшина, вспомни о маленьком народе, на который свалилось столько несчастий…

Ниорг умолк, а Конан, поразмыслив, задал еще один вопрос:

— Почему этот сосуд считают стигийским, а про вашу магию думают, будто она — наследие Сета?

— В самом деле? — насмешливо прошамкал старый джавид.— Эти твои слова доказывают, что ты, Конан, уже слышал о Нейгламе, а, быть может, даже видел его… Но это не важно. Клянусь тебе памятью Изначального, Отца Гномов — мы никогда не имели отношения к черному колдовству, а плавить белое золото умеют не одни стигийцы. Точнее, они переняли это искусство у нас, гномов. Наш народ владеет собственной магией, чуждой людям. А теперь позволь мне досказать свою историю.

Конан поморщился, так как слушать заунывно-велеречивое шамканье джавида ему порядком надоело. Но он вспомнил, что гномы очень трепетно относятся к истории своего рода и неуважение к ней является тяжким оскорблением. А уж о злопамятности и мстительности низкорослого народца он знал не понаслышке. Поэтому он лишь угрюмо проворчал:

— Досказывай…

Ниорг откашлялся, немного погримасничал и продолжил:

— Так вот. Дуалкам, однажды открывший Нейглам и так жестоко наказанный за ничтожность желаний своих, все эти годы провел в учениках одного мага. Если бы мы тогда знали о его замыслах, то сумели бы подготовиться к встрече.— Джавид жестко усмехнулся, и Конан подумал, что не пожелал бы оказаться на месте Дуалкама.— А в один далеко не прекрасный для нашего рода день Дуалкам привел своего сына к вратам гномьего царства. Щенок мало отличался от папаши. Тот сумел воспитать его так, что этот жалкий выродок только и умел, что ненавидеть всех и вся, а превыше всех — нас, гномов.

Не стану вдаваться в подробности того, как двое негодяев с помощью магии, вероломства и подкупа сумели овладеть кувшином…

Ниорг замолчал, несколько раз глубоко, тяжело вздохнул и тихим, скорбным голосом произнес:

— Сила, вложенная в Нейглам, обратилась против нас. Проклятие, наложенное на род моего отца, тяготеет над нами по сей день вот уже тридцать с лишним лет. Ты знаешь, что означает слово «джавид»?

— Нет,— буркнул Конан.— Разве оно что-то означает?

— «Джавид» — «проклятый»… Сын Дуалкама не стал губить нас, ибо жестокость его не знала границ! Он изменил облик гномов и сделал нашу многочисленную семью изгоями собственного рода. Мы потеряли все — богатства, пусть и небольшое, но свое, подгорное королевство… И потеряли надежду на будущее. Этот паршивый пес знал, что даже самая мучительная смерть для нас лучше участи презренных отщепенцев.

— Так что же вы тогда руки опустили? — с удивлением спросил киммериец.

— Так ли уж сложно добыть этот кувшин? Теперь-то мне понятно, отчего вы осмелились напасть на оазис шейха Джагула. Ведь выкупом за его дочку должен был быть ваш… этот… Нейглам, что ли?

— Больно много ты знаешь, как я погляжу! — Ниорг покосился на Конана с недоверием.— Только не все так просто, как кажется. Как ты, варвар, думаешь, знающий маг, представляя себе мощь, сосредоточенную в кувшине, не пожелает ли им обладать? На счастье, Турлей-хан почитает Нейглам заурядной, пусть и очень дорогой безделицей. И не в наших интересах было открывать ему эту тайну. Вот то-то же!

Конан тихонько рассмеялся, хлопнув себя ладонью по бедру. Перехватив удивленный взгляд джавида, он пояснил сквозь смех:

— А я-то, болван, все голову ломал, чего ради столько народу за вашим горшком гоняются! Воображаю, какую армию сможет создать тот же Страбонус, окажись кувшин у него в руках!

— Не понял…— Ниорг поднял кустистые седые брови.— О чем это ты? Какой еще Страбонус?

— Веселенькая история! Ты хоть знаешь, почему сейчас ведешь меня на свободу, а?

— Мораддин попросил… — угрюмо ответствовал Ниорг после недолгого молчания, словно не очень хотел признаваться.— Если бы не он, то гнить тебе на каторге — кстати, за какой грех тебя туда упекли? — или же от родичей моих кинжал в бок получил бы ночью. Думаешь, забыли джавиды тот проклятый день, когда Нергал занес тебя в крепость Баргэми?

— Они погибли в честном бою,— отмахнулся Конан.— А что ты скажешь, если узнаешь, что Мораддина твоего подкупил посланник короля Страбонуса, нанявший меня не столь давно? Догадываешься, для чего?

Ниорг остановился, губы его гневно тряслись, а глаза смотрели так яростно и зло, что если бы джавиды умели испепелять взглядом, от Конана осталась бы кучка угольков.

— Ты останешься в этом подземелье навеки! — прошипел Ниорг, брызгая слюной, и начал медленно отступать в темноту. Светящийся шарик в его руке постепенно гас.

— Эй, погоди! Да стой ты! — поднял руку Конан.— Ты думаешь, я стану работать на этого помешанного Страбонуса и его мага-недоноска? Да я к ним и на десять лиг не подступлюсь — дерьма не нюхать! К тому же, скоро ты получишь свой золотой горшок от Турлей-хана…

— Не получу! — гулко отозвался из полумрака Ниорг, все еще продолжая отходить от киммерийца. — Он обманул! Вернее, девицу старого шейха у него похитил какой-то негодяй, и Турлей-хан отказывается платить нам за нее выкуп.

— История…— почесал в затылке Конан, скрывая ухмылку, хоть веселиться повода не было. Теперь у Ниорга имелись все основания бросить киммерийца на произвол судьбы в бесконечной путанице подземелья, в которой мог разобраться один лишь гном. Или джавид.

— Ладно,— сказал Конан, звонко ударив ладонью о ладонь. Решение варвар принял, как всегда, немедленно и не раздумывая.— Достану я тебе кувшин.

Некоторое время стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь сопением Ниорга. Огненный шарик в его ладони продолжал неровно мерцать, а потом вдруг вспыхнул с такой силой, что Конан зажмурился.

— А не обманешь? — прохрипел джавид.

— С какой стати? — жестко произнес Конан.— Я сказал. А слово у меня одно.

Ниорг еще немного помолчал, а потом подошел к киммерийцу, заглянув ему в глаза.

— Знаешь старую сторожевую башню в пустыне, на полпути от Баргэми к Султанапуру?

Конан кивнул.

— Отлично. Там есть вход в подземелье. В течение одной луны в башне тебя будут ждать. Если вернешь кувшин — мы простим тебе смерть сородичей и, кроме того, не забудь — сила Нейглама сможет выполнить и твою просьбу. Но только одну.

«Ого!.. Да все деньги кофийского посланника не идут ни в какое сравнение с такой возможностью,— молнией мелькнула мысль в голове Конана.— Плевать мне на Дагарнуса, Турлей-хана и Мирдани скопом! Теперь главное — достать кувшин. И тогда…»

Киммериец невольно потер руки и глянул на Ниорга, в глазах которого засветилась надежда.

— Веди к выходу,— бросил Конан.

Дальнейший путь проходил почти в полном молчании, и варвар с удивлением обнаружил, что Ниорг ведет его к оазису шейха Джафира. Старый карлик прекрасно знал, что северянин может получить от подданных молодого шейха и лошадь, и пищу, да и деньгами разжиться. Миновав череду темных широких коридоров, Конан, ведомый джавидом, оказался в памятной пещере, где начальник стражи Баргэми Самил нашел свое последнее пристанище. Его разлагающийся труп Конан обошел с отвращением. Затем Ниорг вывел киммерийца в тоннель, выходящий непосредственно в оазис, и указал рукой в темноту.

— Иди туда. Отсчитай отсюда восемьдесят шагов, и по правую руку найдешь проход наверх.— Потом джавид отрывисто поклонился и бросил напоследок: — Ты дал слово.

— Нет нужды напоминать,— мрачно ответил киммериец.— Но и ты тоже обещал кое-что…

Конан повернулся на каблуках и начал отсчитывать восемьдесят шагов, стараясь держаться стены справа…

* * *

Да, это место было Конану знакомо. Не зря старый Ниорг говорил, что приведет туда, где встрече с киммерийцем будут рады. Полуобвалившаяся кладка один к одному походила на стену, которой некогда жители аль-Баргзми отгородили подземелья под дворцом шейха от уводящих в пустыню и под Кезанкийские горы ходов раваха… Недалеко должны быть кладовые с сокровищами рода аль-Баргэми, но сейчас Конана не заботили золото или самоцветы — скорее бы покинуть мрачные коридоры, проложенные червем пустыни, да выйти наверх, туда, где светит солнце и живут люди…

Киммериец остановился возле того самого наклонного прохода, по которому много дней назад джавиды пробрались в дворцовый сад, и ненадолго задумался, глядя вверх.

Взобраться по довольно широкой и не столь уж крутой норе, прорытой карликами, было делом нетрудным, но, когда Конан бывал здесь в последний раз, наверху находились ожидавшие его люди, да и выйти на поверхность можно было сквозь отверстие, сейчас наверняка заваленное, причем накрепко.

— Воображаю, какой поднимется переполох, когда меня увидят,— сам себе сказал киммериец, заглядывая в выводящую наверх нору и пытаясь пристроить подаренный Мораддином меч за спиной.— Ну, вперед, что ли…

Подтянувшись, он перевалился за край прохода, начинавшегося на высоте человеческого роста, и стал карабкаться, изредка изрыгая проклятья — пальцы соскальзывали с камней и под ногами осыпался песок. О том, что вся работа может оказаться тщетной и на пути вдруг встанет неодолимая преграда, Конан старался не думать. Пару раз он не сумел удержаться и сползал вниз на несколько локтей, но с истинно киммерийским упорством, не обращая внимания на падающие сверху камни и сыпавшуюся в глаза песчаную пыль, продолжал ползти, пока, наконец, не уперся головой во что-то твердое. Судя по всему, это и был завал на месте выхода из норы.

«На ощупь вроде бы дерево,— Конан провел пальцами по шершавой и занозистой преграде,— так и есть, доски! Только бы сверху камней не наложили!»

Он уперся спиной и ногами в стену прохода, надеясь, что сыпучая почва выдержит, и, поднатужившись, попробовал оттолкнуть деревянную крышку плечами. Никакого результата. Лишь доски чуть затрещали.

— Так…— сжав зубы, рыкнул киммериец.— Ну, мы еще поборемся…

Чуть отодвинувшись от наклонной стены, он нашарил рукоять меча, осторожно вынул его из ножен, стараясь случайно не порезаться в темноте, а пальцами левой руки начал ощупывать деревянную преграду, пока не почувствовал, что нашел щель в плотно пригнанных досках. Осторожно вставив в нее острие клинка, Конан что есть силы вогнал меч в узенький зазор больше чем наполовину, и, еще раз устроившись потверже, насколько это было возможно, принялся расшатывать доски. Еще немного поработав мечом, Конан расширил отверстие настолько, что в образовавшийся узкий — с палец — зазор хлынул солнечный свет. И тотчас до слуха киммерийца донеслись приглушенные встревоженные крики — стража или гулявшие в саду женщины гарема почувствовали неладное.

— Теперь подождем,— буркнул Конан, не переставая, однако, подрезать толстенные доски клинком.— Если заметили, значит свобода близка…

Только он собрался срезать лезвием меча одну из наиболее толстых щепок и уже примеривался нанести по едва державшемуся куску расщепленной древесины короткий, но сильный удар, способный разбить центральную перекладину люка, как тяжеленная крышка отлетела в сторону. Конан оказался ближе к смерти, а не к свободе. Жизнь киммерийцу спас случай — будучи ослепленным бьющим в глаза утренним солнцем, он не заметил целивших в него лучников, и, когда тяжелая, со стальным наконечником стрела ударила по гарде меча в волоске от пальцев, он потерял равновесие, шатающийся под ногой камень выскользнул, с шуршанием покатившись вниз, а сам киммериец кубарем скатился локтей на десять, успев заметить, что несколько стрел с окрашенным синей краской оперением с глухим стуком вонзились в землю вырытого карликами хода, там, где мгновение назад находился он сам — с такого расстояния мощные луки зуагиров пробивали любой панцирь, а уж обычный человек мигом отправился бы в царство Нергала.

— Именем шейха Джафира! — заорал Конан, ибо имя наследника старика Джагула должно было произвести впечатление на не в меру ретивых стражников крепости аль-Баргэми.— Именем шейха Джафира, не стрелять! Вы, отродья Сета, окажетесь на колу, если другу шейха будет нанесена хоть одна царапина! А ну, помогите вылезти, негодяи!

В круге света наверху показался силуэт чьей-то головы в белом тюрбане. Человек осторожно заглянул вниз, и Конан расслышал его недоверчивый голос:

— Кто здесь? Нет веры пришедшему из проклятых подземелий, пусть даже он и упомянул имя нашего владыки!

— Мое имя Конан, я родом из Киммерии, — надсаживаясь, заорал северянин.— Я был в Баргэми двадцать дней назад, когда на крепость напали джавиды! Джафир знает меня. Вы что, забыли, кто спас его отца от песчаного раваха?!

Наверху случилась некоторая заминка, и Конан решил было, что ждать придется долго — пока сообразят, пока пошлют за шейхом… Но не успел он пробормотать и пяток самых изощренных словечек, касавшихся ума, физических достоинств и родословной тупоумных зуагиров, как вдруг сверху полетела добротная, с увязанными через каждые полтора локтя узлами, веревка, и Конан понял, что в оазисе его имя пока не успели позабыть.

— Добро пожаловать, господин! — Высокий смуглый зуагир (надо полагать, занявший место бедняги Самила) склонился перед Конаном, едва тот выбрался на поверхность. Киммериец быстро огляделся и удивленно хмыкнул. Что ни говори, а Джафир за последнее время сделал многое для того, чтобы обезопасить свой дворец: кусты жасмина, закрывавшие раньше часть сада, куда вел ход джавидов, были беспощадно вырублены, сама дыра в земле закрывалась тяжеленным, со стальной оковкой по краям, люком. Мелькнула мысль, что если бы пришлось и дальше прорубать себе проход наверх мечом, то он провозился бы до самого заката. А в саду сейчас находилось столько стражи, что хватило бы на охрану дворца самого эмира султанапурского. И у многих луки и копья были направлены на Конана.

Зуагир с павлиньим пером на тюрбане вопросительно смотрел на варвара, и тот, решив, что восточная вежливость сейчас явно неуместна, прямо перешел к делу:

— Мне нужен сиятельный шейх Джафир аль-Баргэми. Отведи меня к нему!

— О почтеннейший! Твой слуга Райдид аль-Асар готов служить и исполнить любое твое желание,— Конан понял, что Райдидом кличут как раз этого смуглого красавца, возглавлявшего насупленных и сердитых стражей, и уже начал морщиться, предвидя длинную, изысканную, но пустую речь. А Райдид, сложив ладони на груди, продолжал, ничуть не обращая внимания на скривившегося гостя из подземелья:

— Мы счастливы почтить могучего победителя раваха и спасителя…

— Короче! — рявкнул Конан.— Где шейх?

Стражник запнулся, выдавил кислую улыбку (ну что с дикаря возьмешь?!), но величавого тона не изменил, сказав:

— Мое сердце тонет в источнике сожаления, о воитель, но мудрого шейха нет в крепости Баргэми. Вчера на восходе он уехал, а куда — то мне неведомо. Шейх Джафир взял с собой лишь шестерых лучших воинов и ускакал в пустыню, на восход…

— Так…— только и сказал Конан. Он-то надеялся получить от Джафира помощь — если уж не золотом, то хотя бы конем. А теперь даже о верблюде, видимо, мечтать не придется. Изволь до Султанапура пешком добираться! Эти скупцы-кочевники, небось, и самого тощего мула пожалеют. Однако следующие слова Райдида развеяли мрачные мысли киммерийца.

— Почтенный! — начал стражник.— Шейх Джафир предупредил нас, что, если ты появишься с добрыми вестями или даже дурными, то люди рода аль-Баргэми должны выполнить все твои просьбы. Но мы не ждали, что ты придешь…— Райдид выразительно глянул в сторону черневшего провала.— … придешь оттуда. У меня приказ – убивать каждого, кто попытается прийти в наш оазис из подземелий. Там обитают одни враги…

Конан прищурился, внимательно посмотрел на стражника и усмехнулся.

— Все просьбы, говоришь? Хм…

— Что пожелаешь, почтенный! — поклонился Райдид. По лицу зуагира было видно, что его терзает желание задать Конану множество вопросов, но врожденная вежливость восточных кочевников не позволила спрашивать гостя первым, до поры, пока он сам не начнет рассказывать.

— Бассейн, много еды, вина и свежую лошадь,— решительно заявил киммериец, подумав, что пользоваться гостеприимством Джафира и его людей можно с полной бесцеремонностью.— И еще новую одежду!

— Будет исполнено, господин,— снова поклонился Райдид, во взгляде которого тонко смешивались удивление и некоторая брезгливость. Одеяния Конана и впрямь больше подошли бы беглому рабу, а о том, что он таковым ныне и являлся, киммериец предпочел умолчать…

Пускай и короткое пребывание на медных каторжных копях превратило некогда добротную одежду варвара в ветхие лохмотья, к тому же донельзя грязные и попахивающие характерным ароматом общей пещеры… Конан блаженствовал, развалившись в роскошном мраморном бассейне. Что ни говори, но его расположение к семейству аль-Баргэми возросло до всех мыслимых пределов. Поглотив отличный обед, сдобренный не менее прекрасными винами, киммериец расслабленно лежал в нагретой солнцем, прозрачной, как горный хрусталь, воде и уж подумывал было остаться в оазисе на денек-другой — отдохнуть как следует после многодневного, изматывающего труда на проклятых рудниках. Но все последние события подталкивали Конана к действиям: он понимал, что донельзя странная история, в которую он волей-неволей оказался впутанным, должна быть доведена до конца, и именно им самим.

Конан никак не мог увязать воедино все детали — понятно, что странный водоворот закрутился вокруг кувшина джавидов, и за таинственной вещицей сейчас охотятся, по меньшей мере, две стороны: посланник из Кофа, подгорные карлики, жаждущие вернуть себе истинный облик, и вместе с джавидами он сам, Конан. Этим можно объяснить похищение Мирдани и те огромные деньги, что обещал заплатить Дагарнус человеку, что доставит ему кувшин джавидов. Становится ясно, отчего сосуд нужен королю Страбонусу.

— Сила, заключенная в древнем сокровище джавидов, может сделать его непобедимым…

Но вот вопрос: султанапурскому магу наверняка известно, что именно хранится в сокровищнице ничего не подозревающего пятитысячника. Но почему же тогда Радбуш доныне не прибрал кувшинчик к рукам? И потом, Джафир, как сын шейха Джагула, тоже может быть осведомлен о вещи, которая даст ему все, что он только пожелает. Может быть, и нынешний шейх аль-Баргэми был бы не прочь завладеть Нейгламом? Ну и, конечно же, нельзя списывать со счетов Мораддина. Конан терялся в догадках, отчего бывший капитан личного хэрда царя Илдиза питает такую симпатию к джавидам — вряд ли обычный человек, да еще такой честолюбивый и некогда занимавший очень влиятельный пост, к тому же отличный боец, так запросто, по доброте душевной, подружится с уродливыми карликами, пускай и бывшими когда-то самыми настоящими гномами…

— Гномами?!

Конан выкрикнул это слово так громко, что прохаживавшиеся возле бассейна с видом разодетых в парчу и шелка вельмож павлины с удивленно-испуганными криками шарахнулись к близлежащим кустам белых роз и затаились, посматривая на вскочившего, расплескивая вокруг тысячи брызг, человека. Киммериец хлопнул себя по затылку, отбросил со лба темные мокрые волосы и, прокричав: «Головой, дурень, думать надо, а не тем, чем на седло садишься!», снова рухнул в воду, окунувшись с головой. Прогуливавшийся неподалеку (якобы для порядка) здоровенный стражник вздохнул, украдкой постучав себя пальцем по лбу. И как только шейх подобных дикарей у себя привечает?

«О, Кром и все великие боги, как же я сразу не догадался!» — смятенно подумал киммериец. Сейчас Конан был убежден, что не ошибается. Когда-то давно он встречался с подгорными гномами и, надо сказать, что их общение не принесло ни ему самому, ни маленьким рудознатцам ничего хорошего. Впрочем, вспоминать историю про то, как он хотел завладеть сокровищами гномов, Конан не собирался — дела прошлые и прочно подзабытые — но вот внешность истинных представителей гномьего племени он помнил преотлично… И теперь знал, на кого похож Мораддин, этот бывший гордый гвардеец аграпурского монарха, а ныне — жалкий старший надсмотрщик на забытых всеми богами каторжных копях, принадлежащих царю Турана.

Все сходится! Невысокий рост Мораддина, невероятная для такого коротышки сила, потрясающее владение оружием и истинно гномья вежливость и любезность… Ну да, и люди встречаются, наделенные такими качествами. Но есть у гномов одна отличительная и малоизвестная непосвященным примета: ложа ногтей у подгорного племени не розовые, как у людей, а светло-коричневые, да большой палец на руке не в пример людскому сильнее и длиннее. Конан заметил темные ногти на руках Мораддина еще в его пещерке на каторжных копях, когда старший надсмотрщик подавал вначале кружку с вином, а потом меч. Только тогда Конан не придал этому значения.

Ошибки быть не может. А если вспомнить, как Ниорг отослал Мораддина обратно, почитай на полпути к оазису, и тот пошел в полнейшей темноте к своим рудникам, да так уверенно, словно над головой солнце светило… Гномы видят в темноте не хуже кошек. Добавить к тому почтительность, с которой Мораддин обращался к Ниоргу, едва только в ноги ему не падая… Да и для человека у Мораддина слишком уж небольшой рост при ладно сложенной, коренастой и мощной фигуре; борода опять же, а туранцы ее обычно бреют…

Впрочем, уж больно много в этом странном начальнике охраны рудника и человеческого — надо полагать, что гном он только наполовину, либо по отцу, либо по матери. Что ж, и такое бывало…

«Да-а-а…— Конан отрешенно глядел на стоящий у бортика бассейна кувшин с вином.— Если, правда, что Мораддин в прямом родстве с гномами, то загадок только прибавилось. Кто ответит, как Дагарнус мог связаться с Мораддином и выкупить мою свободу? Или, может быть, они работают вместе? А что скорее, джавиды через Мораддина хотят выйти на Дагарнуса и вызнать, в чьих руках находится этот проклятый кувшин. А если джавиды знают, что я единственный, кто сумеет вывести их к сокровищу, способному изменить судьбу маленького народца? Очень уж все запутано…

Ладно, надо ехать в Султанапур и плевать на усталость! У Стейны отосплюсь, да заодно узнаю, как там Мирдани… Сет их всех пожри! А ведь в тот проклятый день я просто хотел попросить у зуагиров воды!..»

И все-таки Конана не оставляло странное ощущение, что за всеми событиями минувших двадцати дней стоит некая фигура, до сей поры ему неизвестная. И это, конечно же, не Ниорг, не Дагарнус и не прыщавый Турлей-хан. Инстинкт варвара подсказывал киммерийцу, что золотой кувшинчик джавидов очень и очень интересует кого-то еще, пока что искусно скрывавшегося в тени.

 Глава тринадцатая



Конан, как и рассчитывал, добрался до Султанапура глубокой ночью. Городские ворота были закрыты, но возле стен горело несколько костров — пришедший из Замбулы караван не поспел к заходу солнца — ворота Султанапура закрывались на ночь, и купцы, даже не разбивая шатров, коротали ночь прямо под стенами, терпеливо ожидая рассвета. Киммериец знал наверняка, что городская стража не успела забыть грандиозной облавы на человека, покусившегося на персону эмира и собственность Турлей-хана, и, конечно же, его приметы еще помнят — с такой разительно отличающейся от облика жителей Турана внешностью трудно будет остаться незамеченным. А до безопасного убежища — дома Стейны — идти придется через весь город. Попадать же в руки пятитысячника или снова оказаться на рудниках у Конана не было никакого желания.

Оазис Баргэми он покинул после полудня, вытребовав у Райдида отличного коня, запас еды и питья, а также новый меховой плащ. Вспоминая выражение лица казначея, в очередной раз по настоятельной просьбе варвара разорившего сокровищницу шейха, Конан с ухмылкой подумал, что обязательно вернется туда еще раз, просто так, и даже просить ничего не будет… Стоит снова посмотреть на трясущиеся руки хранителя сокровищ и его исполненное оскорбленного достоинства лицо. Старик выдал киммерийцу десять империалов с таким видом, будто ему пришлось расстаться с половиной несметных богатств шейха. А вот куда уехал сам Джафир, которому Конан хотел сообщить хорошие новости про Мирдани, так и осталось неизвестным.

Киммериец передал через начальника стражи, что сестра сиятельного шейха в безопасности и, возможно, скоро вернется в отчий дом. Впрочем, сам киммериец не был уверен в своих словах — не исключено, что Стейна не сумела спрятать Мирдани от гнева Радбуша и пятитысячника…

Конан подъехал к караванщикам, едва посмотревшим в его сторону — под стенами Султанапура опасаться разбойников не приходилось — и, выискав человека в самых богатых одеждах, приблизился к нему. Толстый пожилой замбулиец поначалу неохотно заговорил с подозрительным типом, но Конан, ничуть не смущаясь, представился ни больше, ни меньше, как личным телохранителем Турлей-хана, которого хозяин отправил с важным поручением в один из близлежащих оазисов.

К утру, когда прекрасное тонкое вино многолетней выдержки, прихваченное варваром из подвалов крепости Баргэми закончилось, торговец из Замбулы уже готов был считать Конана отличным парнем, а байки киммерийца о «службе» в гвардии Турлей-хана выслушивал с серьезностью — надо полагать, купец смекнул, что недурно иметь такого знакомца в Султанапуре.

С восходом солнца раздался оглушительный рев труб — сигнальщики на башнях у городских ворот оповещали людей, что проход в Султанапур для торгового люда открыт. Караванщики поднимали верблюдов, гасили костры, собирали поклажу, а замбульский купец, которому принадлежал весь караван, подъехал к человеку, собиравшему подать за въезд в город и налог на ввозимые товары. Показав ему подорожные и уладив денежные дела, толстяк махнул рукой своим, и цепь верблюдов и мулов потянулась в город.

Конан рассчитал правильно — натянув на лицо капюшон, он поехал рядом с мулом купца, а городская стража приняла его за одного из караванщиков или личного охранника толстого, пожилого торговца. Еще раз возблагодарив всех богов за то, что стражники во всех городах мира одинаково тупы, нелюбопытны и поленятся лишний раз проверить все как следует, Конан проехал в город и, тепло попрощавшись с купцом, довольным столь удачным знакомством, направился к Верхнему городу.

— Эй! — вдруг раздался позади голос замбульца, и Конан, обернувшись, увидел озабоченное лицо толстяка. — Скажи, как тебя найти, если мне понадобится аудиенция у какого-нибудь вельможи? Мы же договорились, что ты мне поможешь, если появится надобность!

Конан, мгновение подумав, фыркнул и, любезно улыбнувшись торговцу, ответил:

— У охраны дворца Турлей-хана спроси, как найти Конана. Тебя тут же отведут ко мне или прямо к нему самому.

Торговец заговорщически подмигнул киммерийцу, кивнул и, пнув мула пятками, направился за своими верблюдами, которых погонщики уже направили к торговой площади, а Конан, все еще посмеиваясь над своей шуточкой, пустил лошадь рысью. Без всяких приключений он добрался до Верхнего города, благополучно миновал патрули и, оказавшись в посольском квартале, быстро разыскал дом Стейны, который, внешне ничем не выделяясь меж строгих зданий, имел к солидной дипломатической службе весьма косвенное отношение…

Спешившись у крыльца, он привязал поводья к коновязи, и требовательно постучался в оказавшиеся запертыми двери. Через некоторое время створки приоткрылись. В узенькой щелке показалась заспанная физиономия охранника.

— Чего ломишься? Закрыто уже, — пробасил он и собрался было захлопнуть дверь, но Конан придержал ее носком сапога.

— Мне нужна хозяйка, — заявил он властным тоном.

— Сказано же тебе — закрыто! Вечером приходи. Мы работаем, сам понимаешь, не с утра! — Вышибала пытался затворить дверь, но киммериец всем телом налег на створку, толкнув ее бедром и правым плечом, а его левый кулак нанес молниеносный сокрушительный удар под ребра охраннику «Врат Ста Удовольствий». Тот, коротко крякнув, отлетел вглубь коридора, к лестнице, ведущей наверх и, скорчившись на полу, молча страдал, не в силах сделать вдоха. Конан спокойно вошел, прикрыл дверь, перешагнул через грузное тело вышибалы, и стал подниматься к общему залу, памятному по его неудачной схватке с султанапурскими стражниками и придворным магом эмира.

Где-то наверху хлопнула дверь, и Конан тихонько засмеялся, услышав:

— Великая Иштар! Что за похотливые кобели! Какому сыну Нергала приспичило на рассвете?! Что, до вечера не потерпеть? Так на то есть простые уличные потаскухи!

На верхней площадке возникла сама Стейна, запахнутая в просторное одеяние, которое лишь с натяжкой можно было назвать халатом. Голова хозяйки была замотана широкой полосой мягкой ткани, кожа лица блестела и лоснилась, щедро умащенная целебными маслами, а голос старой знакомой киммерийца гремел, подобно боевым трубам.

— Стейна, детка моя! — широко улыбнулся Конан. — Если ты так встречаешь всех своих гостей, то скоро разоришься.

Возникла продолжительная пауза. Стейна внимательно разглядывала стоящего на несколько ступеней ниже Конана, который, вдобавок не оборачиваясь, отвесил пинка очухавшемуся охраннику, пытавшемуся сзади напасть на обидчика.

— Я ожидала тебя со дня на день! — пробасила, наконец, женщина. — Пошли, что ли? — Она кивнула головой, приглашая Конана следовать в дом. Не ожидавший столь равнодушного приема киммериец пожал плечами и, погрозив кулаком смотревшему на него волком вышибале, двинулся за Стейной к ее комнате. Миновав общий зал, он не без удовольствия отметил, что далеко не все следы учиненного им побоища устранены — кое-где на мебели виднелись глубокие царапины, оставленные оружием, но ковры Стейна все же успела заменить на новые. Вот интересно, сколько теперь осталось от тех пяти тысяч, что дал Дагарнус?

— Морду за такие дела бить надо! — заявила Стейна, перехватив любопытный взгляд Конана. — Ведь просила по-человечески не портить мне обстановку, так нет же!..

Оказавшись в своих покоях, хозяйка, ничуть не стесняясь, сбросила прозрачную накидку и устало рухнула на кровать.

— Следуй моему примеру, — сказала она варвару. — Я до сих пор обижена на тебя и теперь требую возмещения. Если хочешь вина — возьмешь сам. Все объяснения потом.

— Нигде мне покоя нет! — проворчал Конан, расстегивая пояс с подаренным Мораддином мечом. — Будет сейчас тебе… возмещение…

* * *

— Ну, что ж, я вознагражден за десять дней каторги… — изрек Конан. Он лежал на спине, закрыв глаза, и поглаживал по щеке Стейну, положившую голову ему на грудь. Наконец-то варвар чувствовал себя отдохнувшим, и только легкая приятная истома разлилась по телу. Не хотелось даже тянуть руку за стоявшим на резном столике бокалом вина.

— А я даже рада, что ты попортил ковры, — прошептала Стейна, потершись, как кошка, щекой о гладкую кожу на широкой груди киммерийца. — Иначе мне с тебя не пришлось бы требовать награду. Конан с хрустом потянулся и лениво проронил:

— А я и бесплатно могу, чего уж там…— Голос его вдруг изменился и стал серьезным. Он осторожно убрал руку Стейны, ласкавшую его густую черную гриву.— Ладно. Поговорим о делах. Где зуагирка?

— Мирдани? — уточнила Стейна.

— Да.

— В тот же вечер, когда тебя… м-м… схватили, за ней приехали от Радбуша и увезли к нему во дворец. Насколько я знаю, с ней там неплохо обращаются.

— Представляю… — вздохнул Конан.— Ты совсем не смогла ее спрятать?

— Радбуш потом, когда тебя уже увезли, рыскал по всему дому, будто принюхиваясь. Я подумала, ищет что-то. Так и оказалось…

— Кинжал? — перебил Конан.— Можно было догадаться не давать его Мирдани! Эти проклятые маги чуют волшебные игрушки за лигу. Тьфу!..

Он встал и, подойдя к столику с фруктами, взял самый большой персик, перебросил его Стейне, а сам занялся огромным яблоком. Некоторое время слышался лишь сочный хруст, а затем Стейна, отерев губы шелковым платочком с тонкой вышивкой, стоившим, скорее всего, не меньше полуимпериала, небрежно бросила его на пол и, подняв глаза на Конана, продолжила:

— Я знала, что Дагарнус собирается выкупить тебя с каторги. Он сказал, у вас осталось какое-то дело, которое не успели довести до конца.

— Но почему ему нужен именно я? — тихо, словно сам себе задавая вопрос, пробормотал Конан и, глянув на Стейну своими пронзительно-синими глазами, добавил уже громче: — Что, кофиец не мог попросить тебя найти подходящего человека для этого дела? Думаю, в Султанапуре немало пройдох, способных выкрасть у Турлея ту штуковину. Стейна хмыкнула и покачала головой.

— Спросишь у него сам. Сегодня я пошлю за Дагарнусом. Он не сомневался, что, сбежав с копей, ты вернешься именно ко мне. Кофийцу пришлось выложить немало золота какому-то негодяю там, на рудниках. Не помню его имя… То ли Мораддин, то ли Морадан…

— Он не негодяй, — проворчал Конан, — хотя, кто он такой, я толком и не знаю даже. Но человек он, по-моему, неплохой. Или не совсем человек… А, может быть, и совсем не человек…

— То есть? — У Стейны округлились глаза.— Ну-ка, ну-ка, рассказывай, он что, демон?

Повествование о приключениях после неожиданного нападения туранской гвардии во главе с Радбушем на заведение Стейны заняло у Конана довольно много времени. Своей старой подруге киммериец доверял безоглядно и поведал все, начиная от долгих допросов в темнице мага и заканчивая разговором со старым джавидом и неожиданной догадкой о происхождении Мораддина. Стейна слушала спокойно, не перемежая рассказ Конана обычными для женщин «ахами» и «охами», лишь изредка цокала языком да головой покачивала.

— Ну, так, — сказала она, когда киммериец закончил, — ты хоть понимаешь, во что ввязался сам и впутал меня, а?!

— Да вроде бы… — мрачно отозвался Конан, — и представляю, каковы ставки.

Стейна откинулась на подушки, закатив глаза, и воззвала:

— О, великая Иштар, за что ты наказываешь на старости лет свою верную ученицу, посылая мне наказание в виде тупого разбойника-варвара! — Хозяйка схватилась за голову, а затем снова уставилась на Конана. Тот уловил страх в ее глазах. — Ты, медведь киммерийский, понимаешь, что все, кто посвящен в тайны, связанные с высшей магией, да еще и нечеловеческой, долго не живут?! Я еще недостаточно насладилась жизнью, чтобы меня прирезали шпионы Страбонуса, вислоухие карлики или этот твой головорез Мораддин! Милый мой, запомни навсегда, что каждый, знающий о вещи, способной даровать если не господство над всем миром, то, по меньшей мере, любой трон или любую корону, ходит по краю пропасти, дно которой — Серые Равнины!

— Брось, — отмахнулся Конан,— я заберу кувшин у Турлей-хана, отдам джавидам, а от Дагарнуса мы сумеем отвязаться. Джавиды спрячут сокровище надежно. Оно не принесет вреда никому.

— Вот как? — Стейна задумалась.— А что ты там говорил о желании, которое выполнит заключенная в сосуде магия гномов?..

Конан расхохотался, и, подсев к подруге, обнял и поцеловал ее.

— Детка, магия никогда не приносила добра людям. Опасно связываться с ней вообще, а уж с магией гномов и подавно! Так что давай лучше попробуем задурить голову Дагарнусу, вытянуть из него побольше золота, чтобы обеспечить тебе безбедную старость. А Нейглам оставим Ниоргу и его народцу. Так что теперь я хочу еще раз навестить дворец Турлей-хана, забрать кувшинчик и спокойно заняться делами, ради которых я и направлялся в Султанапур из Немедии. А обо всем прочем забыть навсегда!

Стейна посмотрела на него, как на безумца, намеревавшегося либо вычерпать Вилайетское море ковшом, либо объявившего себя наместником Митры на земле.

— Я всегда считала, что с головой у тебя не все ладно, но чтобы настолько!.. И, кроме того, кувшин, о котором ты толковал, сейчас вовсе не у Турлей-хана.

— Что?! — поднял брови Конан. — Что ты сказала?

— Что слышал! — грубовато ответила Стейна и, встав с постели, набросила на плечи свое невесомое одеяние. — Кувшин у Радбуша. Я знаю это достоверно.

— Но откуда?! — изумился киммериец. Чуток подумав, он поморщился, догадавшись, почему Стейна настолько осведомлена в делах придворного мага султанапурского эмира. — Он тебе сам сказал?

— Хвастался! — бросила Стейна презрительно.

— Полагаю, Радбуш так и не сумел приручить твою дикую зуагирку и ищет утешения у меня. Третьего дня явился по мою Душу…

— По душу, ты уверена? — хохотнув, перебил Конан.

— Заткнись, болван, и слушай, что мамочка говорит! — рявкнула Стейна и даже слегка стукнула кулаком по столику. — И оставь при себе свои варварские шуточки!

Хозяйка прошлась по комнате, чтобы немного успокоиться, и киммериец подумал, что сейчас она похожа на флагманский корабль, идущий на врага. Наконец, Стейна развернулась к Конану и продолжила:

— Радбуш рассказал, что нашел в сокровищнице Турлея некую вещицу, содержащую в себе магии больше, чем вся Стигия со своими колдунами и богами вместе взятыми. Он так и светился от счастья… Заплатил в тот вечер вчетверо больше обычного, кстати. Ну, да это тебя не касается… Все мне выложил, полный вечер трещал, ровно канарейка! Я его таким никогда не видела. Рассказал, будто выкупил у Турлей-хана золотой кувшин, а тот, дурачина, почитал волшебную вещь никчемной, пусть и дорогой, безделушкой. Намеки делал, когда язык от вина развязался, что эта штука позволит ему вскоре в Аграпуре обосноваться, да не простым магом, а кое-кем посерьезнее. А после того, что я сейчас узнала, даже женского ума хватит понять, что Радбуш мог задумать. Догадываешься?

Конан сидел с открытым ртом — настолько серьезного оборота событий он не ждал. Значит, теперь сокровище джавидов во дворце мага, и не стоит забывать, что он не последний по силе и дарованию. Дело здорово осложнялось. Впрочем, оставалась небольшая надежда успеть добыть Нейглам прежде, чем Радбуш пожелает им воспользоваться. Магу будет необходимо время на подготовку. И потом, надо помнить, что Мир дани сейчас в серале колдуна, и если попытаться с нею встретиться и уговорить помочь…

— Дагарнус знает? — коротко спросил Конан, и Стейна отрицательно покачала головой.

— Я ему не говорила. Кажется, кофиец по-преж-нему убежден, что гномий сосуд у Турлея. А знаешь, почему Дагарнус добивался твоего освобождения?

— Почему? Впрочем, понимаю. Господину посланнику не хочется посвящать в тайну новых людей. Чем меньше народу в Султанапуре знает о причине появления здесь Дагарнуса, тем лучше. Так?

— Наверно, — вздохнула Стейна. — Если б ты знал, как я устала от этого всего! Грабители, магия, гномы… киммерийцы дикие… Уф! Но ты прав, голубок — я сдуру сболтнула Дагарнусу о некоторых твоих прежних похождениях, и теперь он уверен, что ты — единственный, кому он может довериться. Не забудь, он считает тебя еще и верным слугой покойного шейха Джагула, посвященным в эту историю изначально…

— Точно! — Конан заходил по комнате взад-вперед, взъерошивая обеими руками волосы.

«Да, ведь Дагарнус в тот раз рассказал мне о Нейгламе, — вспомнил киммериец, — хотя всей правды не сказал, конечно. Уверял, будто сосуд может использовать лишь ученый маг. И про силу, скрытую в Нейгламе, особо не распространялся. А когда кувшинчик окажется у него, кофийский посланник найдет способ заткнуть рот варвару-наемнику — хоть золотом, которого у короля Страбонуса немерено, хоть ядом или кинжалом. Что ж, посмотрим, кто кого перехитрит — шпион из Кофа или варвар из Киммерии!»

— Так мне посылать за Дагарнусом? — осторожно спросила Стейна, искоса поглядывая на Конана. Он решительно кивнул и начал быстро одеваться.

Стейна, позвав одну из девушек, немедля приказала ей под любым предлогом и как можно быстрее привести в дом кофийца, днем обычно находившегося в здании Посольской Канцелярии Кофа, а сама, исчезнув на краткое время в боковой комнатке, привела себя в надлежащий вид.

— Эй, Конан! — вдруг послышался ее бас из-за ширмы. — А у меня для тебя есть подарочек, моя прелесть! Иди-ка сюда.

Она стояла перед зеркалом, пряча что-то за спиной, и, как заметил варвар, эта вещь была довольно увесистой. Конан не был расположен к игре в загадки и спросил прямо:

— Что там еще?

— Фу, какой ты неблагодарный! — фыркнула Стейна, скривив губки. — Между прочим, сохранила специально для тебя. Держи и будь счастлив, что я по-прежнему остаюсь твоим другом, несмотря на урон, причиненный этой проклятой штуковиной!

Она протянула Конану его собственный меч, тот самый, что много лет сопровождал варвара во многих приключениях и выпал из его руки в миг, когда Радбуш сковал киммерийца своими чарами.

— Стейна!.. — только и смог выговорить Конан, бережно принимая оружие из ее рук. — Детка, дай я тебя расцелую!

— Целуйся со своим… м-м… ковыряльником! — осклабилась Стейна, довольная тем, что доставила удовольствие Конану возвращением воистину дорогой для киммерийца вещи. — Со мной еще нацелуешься, если не надоест.

— Это вряд ли! — весело воскликнул Конан и, выхватив клинок из ножен, проделал пару замысловатых финтов, да так лихо, что Стейна взвизгнула и испуганно отскочила в угол.

— Зеркало, дурень, расколотишь! И вообще, пошел вон! Не мешай мне одеваться!

— Да, пожалуйста! — бросил через плечо Конан и, продолжая рубить перед собой воображаемых врагов, вернулся в спальню. Некоторое время он оглядывал комнату, точно примериваясь к креслам, маленьким табуреткам, вазам и прочим хрупким предметам; вдруг прыгнул, как играющий тигр, на кровать, подхватил с покрывала подушку и, подбросив ее в воздух, разрубил пополам. В мальчишеском азарте он совершенно позабыл, что подушки обыкновенно набивают перьями или пухом, и, когда Стейна вошла в комнату, то перед ней предстал растерянный киммериец с обнаженным мечом в руке окруженный вихрем белоснежного пуха, медленно оседавшего на его волосы, плечи, на ковры и мебель.

Стейна оценила открывшуюся ей картину одним коротким словом, от которого даже видавшему виды Конану стало как-то неуютно.

— Да брось ты! — смущенно проговорил он, слезая с кровати. — Это я от радости. Такой подарок!

— Я впишу на твой счет и стоимость этой подушки, – сварливо пробасила Стейна, не в силах более сдерживать смех. — Ты и так мне задолжал.

— Ну, ты же знаешь, как я отдаю долги. И с какими процентами!..

Скрипнула дверь, на пороге возникла девица, посланная хозяйкой за Дагарнусом. Она вернулась быстро — жилище кофийского посланника в Султанапуре располагалось всего через улицу от «Врат Ста Удовольствий». Отмахиваясь от круживших в воздухе пушинок и удивленно рассматривая гостя Стейны, прятавшего в ножны меч, девушка нерешительно шагнула к хозяйке и, слегка поклонившись, зашептала ей на ухо.

— Можешь идти, — сухо сказала Стейна и, когда дверь за служанкой закрылась, серьезно посмотрела на Конана.

— Что-то случилось? — спросил он, видя тревогу на ее лице.

— Странные дела, — тихо произнесла женщина. — Дагарнус-то придет, и скоро. Но есть новость, уж не знаю, хорошая или плохая. Утром кто-то пытался убить Турлей-хана, когда он выезжал из своего дома, направляясь ко дворцу эмира на доклад. Рано утром… Ты же явился сразу после восхода, и ворота в город открыли незадолго до покушения на пятитысячника. Твоя работа?

Конан приподнял бровь и улыбнулся углом рта:

— А ты как думаешь, подружка?

— От тебя можно ждать чего угодно! — заявила Стейна, резко развернулась и села на край кровати, раздраженно отмахнувшись от летавшей у лица, подобно назойливой мухе, пушинки. — Так что скажешь?

— Нет, я к этому делу отношения не имел. Но такое чувство, что покушение на жизнь нашего прыщавого вояки связано с… Ну, ты понимаешь.

Стейна с размаху саданула ладонью по перине, и пух, густо усыпавший постель, снова взвился в воздух. Конан подозрительно посмотрел на ее ставшее злым и некрасивым лицо. Наконец, она сказала:

— Это только начало. Сердцем чувствую, надо ждать большой беды.

* * *

Дагарнус даже не вбежал, а скорее влетел в покои Стейны. По его раскрасневшейся, взволнованной физиономии Конан определил, что кофийский посланник ждал этой встречи долго и с большим нетерпением. Едва успев захлопнуть за собой дверь, Дагарнус уставился на киммерийца и, прежде чем тот успел раскрыть рот для приветствия, выпалил:

— Наконец-то! Наш уговор по-прежнему в силе, как я понимаю?

Конан выдержал многозначительную паузу, намеренно желая чуточку поиграть терпением шпиона Страбонуса, и, встав с кресла да заложив руки за спину, медленно прошелся по комнате, из которой служанки уже успели вымести большую часть гусиного пуха.

— В силе, — с серьезным видом подтвердил он. — Кстати, я хочу поблагодарить тебя. На рудниках было очень неуютно…

— Ерунда! — отмахнулся Дагарнус. — Подкупить этого тупицу Мораддина было делом простейшим! Если знаешь — несколько лет назад он потерял все состояние и должность при дворе Илдиза и сейчас нищ, как последний наемник, пропивший жалованье в кабаке! Он с удовольствием согласился сделать так, чтобы ты получил свободу, а на копях считали, будто ты умер.— На лице нобиля появилась кислая мина и, вздохнув, он добавил, как бы невзначай: — Пятьсот империалов, однако…

— Можешь это вычесть из моей награды, — сказал Конан, поморщившись. — Надеюсь, мои десять… э-э… девять с половиной тысяч ждут — не дождутся нового хозяина?

— Конечно, — кивнул кофиец и хитро улыбнулся. — Точно так же золотому кувшинчику не терпится отправиться в Хоршемиш, к его величеству Страбонусу и господину Тсота-Ланти. Итак, когда ты примешься за дело? Желательно побыстрее…

Конан снова примолк, дотянулся до кувшина с вином, раздумывая, рассказать ли Дагарнусу о том, что Нейглам сменил хозяина, затем налил только себе и, осушив кубок одним глотком, проворчал:

— Хоть сегодня. Только… За время моего отсутствия положение немного изменилось.

Дагарнус насторожился и сжал кулаки, предполагая, что варвар сейчас снова начнет торговаться. Но Конан лишь хотел осторожно выведать у кофийца некоторые детали, которых сам он не понимал.

— Турлей-хана убить хотели, — тихо сказал киммериец. — Случайно не знаешь, кто и почему?

— Слышал об этом… — буркнул Дагарнус. — Весь город с утра только и говорит о покушении. Прошу поверить, что я не имею ни малейшего представления о причинах, вызвавших это, равно и о личности нападавшего. Возможно, дворцовые интриги или что-то наподобие… Сам понимаешь, мне смерть пятитысячника не на руку.

— Кстати, — Конан внимательно посмотрел на посланника, так и сверля его взглядом. — Скажи-ка, любезный, если Страбонус через тебя так просто выкладывает наемнику пятнадцать тысяч золотом, то отчего ты не мог попросту выкупить кувшин у Турлей-хана, а?

Дагарнус разочарованно взглянул на варвара, словно желая сказать: «Что ж, никто и не сомневался в твоем скудоумии, киммерийский громила», но ответил вежливо:

— Дело в том, что моего государя не очень… уважают в Туране. Попытка купить, даже за огромные деньги, казалось бы, ничего не значащую вещицу может вызвать подозрения у пятитысячника, и он, несомненно, оповестит эмира и его мага. А Радбуш вполне способен учуять магическую мощь, упрятанную в кувшин, и тогда — прощай все надежды…

Конан потер шею ладонью, размышляя, и задал новый вопрос:

— Насколько я знаю, Тсота-Ланти, прямо скажем, не образец доброты и праведности. Не пойму, сожри меня Нергал, отчего кофийский маг дал тебе кинжал, наполненный белой магией? Как я считаю, светлые силы никогда не используют оружие темных и наоборот. А кинжальчик-то определенно… ну… не черный.

— Кинжал я использовал без приказа Тсота-Ланти, — нехотя пробормотал Дагарнус. — Дело в том, что Раэн Танасульский вложил в него силу, способную противостоять любой, — он выделил голосом последнее слово, — любой магии. Даже нечеловеческой.

— Понятно, — кивнул киммериец, подумав про себя: «Так, значит, скотина, ты знаешь, что магия гномов-джавидов никак не относится к стигийскому черному волшебству, а просто чужда людям! А пугал Стигией и Сетом! Ну, теперь держись у меня!..»

— Кувшин уже у Радбуша, и я знаю это достоверно,— не задумываясь, выложил Конан свою последнюю карту и твердым голосом добавил, желая добить побледневшего Дагарнуса окончательно: — Еще пять тысяч золотом сверху. За дополнительную опасность. И сохранение полнейшей тайны, — и сам изумился последовавшей тираде почтенного нобиля. Если быть точным, то лицо Дагарнуса вначале вытянулось, затем сменило сразу три цвета — с багрового на белый, а потом зеленый — и достойный посланник, не справившись со своими чувствами, в кратких, но донельзя цветистых и вычурных выражениях изложил все, что думает о султанапурском маге, кавалерийском пятитысячнике и всяких разных киммерийцах, которые способны меньше чем за день пустить по миру как короля Страбонуса, так и всех его подданных. Высказавшись, Дагарнус потребовал объяснений.

Конан с невинным видом сообщил кофийцу все, что рассказала Стейна, не раскрывая, понятно, источник, откуда были почерпнуты эти сведения, и развел руками, как бы говоря, что теперь ни один нормальный и здравомыслящий человек не возьмется за столь опасное дело.

— Только представь: обмануть бдительность стражи, проникнуть в сокровищницу мага (мага, прошу заметить!), преодолев множество преград (магических, опять же!), выкрасть оттуда вещь, не привлекая внимания Радбуша… Сам понимаешь, такой подвиг достоин дополнительного вознаграждения…

— Ну, хорошо, — стиснув зубы, прошипел Дагарнус. — Еще пять. Итого — четырнадцать с половиной. Деньги доставить сюда?

— Ага, — простодушно кивнул Конан. — Первую половину можно прямо сейчас. А остальное утром. Когда кувшинчик будет стоять на этом столике.

— Скотина…— едва слышно произнес кофиец и, не дожидаясь ответа Конана, вскочил, бросив через плечо: — Будет тебе половина! — и исчез за дверью, хлопнув ею так громко, что с потолка полетели белые крошки краски.

«Ну вот, — ядовито усмехаясь, подумал Конан. — Семь с лишним тысяч еще до заката будут лежать здесь, а наутро посмотрим, чья возьмет! Только дожить бы до утра…»



 Глава четырнадцатая



Из дома Стейны Конан вышел незадолго до заката, как раз в то время, когда во «Врата Ста Удовольствий» начали стекаться гости. Хозяйка, как и всегда, устроила все в лучшем виде. Конь киммерийца был отведен на конюшню, где уже давно стояла белая кобылка, принадлежавшая некогда Турлей-хану. Животина на этот раз отнеслась к Конану спокойнее, видимо, подзабыв тот жуткий день, когда похититель перекрашивал ее грязью из зловонной лужи. Сам киммериец был одет в темную куртку и такие же штаны, меховой плащ сменила более скромная черная накидка с широким капюшоном — в запасе у Стейны было множество разнообразных одеяний на все случаи жизни. Кто знает, не придется ли в один прекрасный день хозяйке процветающего дома терпимости спасаться бегством из города? Всякое может случиться, особенно если поведешься с киммерийцами…

Конану после ухода Дагарнуса не пришлось ничего объяснять подруге — Стейна, по своему обыкновению, подслушивала и не пропустила ни единого слова из их беседы. Она возмущенно добавила, что столь наглого, поистине, варварского грабежа среди бела дня в жизни не видела. Подумать только — так разорить посольскую казну!

— Можешь брать с Дагарнуса поменьше за услуги,— предложил ей Конан в ответ на это.— А сейчас, милая моя, скажи, не бывала ли ты в доме Радбуша?

Выяснилось, что Стейна несколько раз заезжала к магу по его личному приглашению, и однажды Радбуш в приступе безудержной доброты, какие порой посещали мага после особенно бурно проведенной ночи, показал ей весь свой дворец, за исключением подземелий и кабинета, где маг занимался своим ремеслом. Она прекрасно помнила расположение коридоров, верхних комнат и даже нарисовала

Конану корявый, но достаточно подробный и понятный план. К сожалению, Радбуш не повел тогда Стейну в сокровищницу, и где она располагается, хозяйка «Врат» представления не имела.

— Безумная затея,— спокойно сказала Стейна Конану, ведя его в обход общего зала и комнат для гостей к задней двери, выходящей в соседний переулок.— Если ты не вернешься, я буду скучать по тебе. Сам знаешь, связываться с Радбушем небезопасно, хотя человек он не такой уж и плохой… Просто очень впечатлительный и… одержимый какой-то. Кстати, за деньги свои можешь не переживать — я из Дагарнуса все вытяну, до последнего. И оставлю на память о тебе…

— Не сомневаюсь,— ответил Конан.— Только, во имя Крома, не трать их на ковры,— он толкнул дверь и чмокнул Стейну в щечку.— Счастливо, красавица. Жди ночью или к утру, да на всякий случай предупреди своих вышибал, иначе они все зубы потеряют. Некрасиво получится!

… Сейчас киммериец шествовал, закутанный в темный плащ, в складках которого прятался меч, по улицам Верхнего города, освещенным закатным солнцем. Он надеялся, что ничем не выделяется среди других горожан, вышедших на вечернюю прогулку, разве что своим высоким ростом. Конану показалось, что стражи на городских улицах несколько больше, чем обычно, но он решил, что это связано с загадочным и неудачным покушением на Турлей-хана сегодня утром, о котором толком ничего не было известно даже Стейне, чей дом был одним из главных центров городских сплетен и новостей. Говорили лишь, будто неизвестный выпустил в пятитысячника арбалетную стрелу, но промахнулся, а строй телохранителей, мигом сомкнувшийся вокруг господина, не позволил ему закончить свое дело. Неудачливый убийца скрылся, и никаких вестей о его поимке пока не было…

Конан не желал утруждать себя бессмысленными раздумьями о причинах, подтолкнувших кого-то стрелять в прыщавого вельможу, но в голове упорно вертелась мысль, что и здесь не обошлось без сокровища джавидов. Только при чем тут Турлей? Нейглам же давно у Радбуша… «Узнаю знакомые места! — оглядываясь, думал киммериец.— Эта улица ведет к дворцу Турлей-хана, а за ним еще через два квартала должен быть дом Радбуша. Пока совсем не стемнело, следовало бы хорошенько осмотреть все подходы к нему и разузнать пути к отступлению».

Конан прибавил шагу, желая добраться до цели как можно быстрее, а когда позади раздался конский топот, не стал обращать внимания на нагонявшую его кавалькаду всадников. Лишь гулко разносившийся по улицам зычный голос глашатая, ехавшего впереди, заставил варвара обернуться и прижаться к стене дома.

— Дорогу сиятельному Турлей-хану! — надрывался передний всадник.— Дорогу!

И точно — в окружении не менее тридцати телохранителей и гвардейских офицеров, обнаживших сабли, ехал сам пятитысячник. Конан разглядел его голову, увенчанную сейчас не тюрбаном, а островерхим стальным шлемом, и презрительно хмыкнул: «У страха глаза велики! До чего же его утром напугали, беднягу!»

… Дальнейшие события разворачивались столь стремительно, что Конан не успел толком разобраться во всем происходящем. Когда всадники миновали стоящего у стены северянина, строго оглядывая прохожих, окна и крыши домов в поисках злоумышленников, чуткий слух киммерийца различил среди ударов копыт о каменную мостовую, тихий, донельзя знакомый звук. Щелчок арбалетной тетивы. И тотчас один из всадников молча, вскинув руки, вылетел из седла. Короткий стальной арбалетный болт угодил Турлей-хану в горло справа, пониже кадыка.

Пятитысячник тяжело рухнул на булыжники мостовой, а одна из лошадей, что скакали позади, не успела остановиться и отвернуть, так что тело — Конан не сомневался, уже мертвое — попало ей под копыта. А дальше началась паника.

Крики телохранителей, свист стрел, направленных на крышу дома справа, конский топот и ржание, испуганный гомон благонамеренных горожан, женский визг… Все слилось в единый вопль ужаса и смятения, и Конан, осознав, что нужно немедленно уносить ноги, рванул вниз по улице, пока охрана Турлей-хана, парализованная суматохой, не додумалась хватать или рубить каждого, оказавшегося поблизости. Мельком киммериец углядел смутный силуэт, метнувшийся по крыше дома, с которой был произведен смертельный для пятитысячника выстрел, но присматриваться было некогда. Позади уже гремели подковы конной стражи, рассыпавшейся по улицам и наверняка получившей наконец чей-то вразумительный приказ перекрыть весь квартал. Натужно и отчаянно заревел боевой рог, объявлявший тревогу — еще немного, и здесь будет чуть не вся стража города.

Конан вихрем влетел в узенький темный проулок, пробежал его до конца, свернул к проезду, уводящему от дворца Турлей-хана к стене Верхнего города, и, лишь достигнув ее, позволил себе перейти на обычный спокойный шаг. Отправившись вдоль стены в обход опасного места, киммериец продолжал оглядываться и при виде любых подозрительных конников или же спешно подтягивавшихся к центру Верхнего Султанапура патрулей старался скрыться в тени домов. У него и мысли не возникло перенести посещение дома Радбуша на другой вечер. Непредвиденная смерть Турлей-хана была даже на руку Конану — это может отвлечь большую часть стражи на облаву в городе, а надзор за другими зданиями и их охрана наверняка ослабнет. Но в то же время опасность возрастала — в случае поимки киммерийца безусловно опознают и, кто бы ни был убийцей пятитысячника, подозрение непременно падет на Конана. Впрочем, варвару не впервой было играть со смертью в прятки — и в который раз он пошел напролом, полагаясь лишь на верный меч, да на хитрую лису-удачу.

* * *

«Выходит, тот, кто замышлял убийство пятитысячника, не отступился после утренней неудачи и повторил попытку на закате,— думал Конан, шагая по окраинным улицам к дворцу Радбуша.— Это как же надо было невзлюбить Турлей-хана, чтобы осмелиться снова в него стрелять в тот же самый день, да еще когда стражников вокруг полно, и все готовы глотку перегрызть любому, если им хоть что-то покажется неладно. Кром, кто ответит — кому потребовалось убивать Турлея так поспешно и безрассудно? Ох, не похоже это на дворцовые интриги, совсем не похоже!» Впрочем, кто бы это ни совершил, Конан признавал, что замысел был исполнен на славу — никто из охраны толком ничего не успел понять, а Турлей-хан уже валился замертво с седла испуганной лошади. По тревоге подняли не только городскую стражу, но и личную гвардию эмира, а вдобавок к ним — стоявшую в казармах возле гавани кавалерию, которой прежде командовал пятитысячник. И теперь вся эта орда, громыхая оружием и размахивая факелами, носилась по начинающим затихать улицам города, распространяя панику и недоумение среди перепуганных горожан, ничего не понимавших в происходившем.

Кое-где вошедшие в азарт погони вояки уже хватали показавшихся подозрительными людей, тут же на месте устраивая допрос с пристрастием и выясняя, что этот бедняга делает на улице в час, когда добропорядочным горожанам полагается сидеть по домам и наслаждаться заслуженным отдыхом. Киммериец сам дважды едва не нарвался на подобные засады — в первый раз он увидел рыскающих по улицам стражников чуть раньше, чем они заметили его, и успел метнуться в глухую тень кипарисов, ограждавших богатый дом, а в другой пришлось прыгать через забор и прятаться в каком-то саду, выжидая, пока стражники уберутся прочь.

Конан совершенно не хотел рисковать и объясняться со стражей о причине поздней прогулки, наличии оружия и необычной для туранца внешности — безусловно подозрительной и внушающей недоверие. К тому же, чем Сет не шутит, еще попадется какой-нибудь ретивый недоумок, который узнает его…