КОНАН И БАГРОВОЕ ОКО
* * *
Дорогие друзья!
Со дня выхода в свет первого тома «Carи о Конане» в адрес редакции непрерывным потоком продолжают приходить письма читателей, кого не оставляют равнодушными приключения бессмертного киммерийца. Мы благодарны вам за ваши предложения, вопросы, замечания и стараемся, по мере возможности, ответить каждому. Ведь ваши послания лишний раз подчеркивают, насколько велик интерес читателей к издаваемым нами книгам. Мы рады любой конструктивной критике, что же до отдельных «доброжелателей», то они только заставляют лишний раз вспомнить старую азбучную истину, равно известную как на востоке, так и на северо-западе: собаки лают, каравай идет.
Итак, верная своему обещанию показать жизнь знаменитого варвара «от колыбели до могилы» и идя навстречу пожеланиям, высказанным во множестве писем, редакция приняла решение увеличить объем выпускаемой «Саги». Отныне на ваших книжных полках встанут 50 томов, повествующих о приключениях Конана (а не 30, как планировалось нами ранее).
Сюда войдут все романы о Конане — как те, что были опубликованы ранее другими издательствами, так и те, что никогда прежде не переводились на русский язык. И даже ряд новых романов, которые лишь планируются к выходу на Западе, но на которые наше издательство уже подписало контракт с американскими, канадскими, английскими и французскими авторами.
Без тени сомнения можно сказать, что это будет самое полное собрание сочинений о Конане из числа существующих не только в России, но и на Западе, выпущенных одним издательством.
Надеемся, знакомство с новыми романами станет для вас источником удовольствия на долгое время вперед.
Конан-варвар остается с вами!
Коллектив редакции.
* * *
«САГА О КОНАНЕ»
вышли следующие тома:
1. Конан и четыре стихии.
2. Конан и боги тьмы.
3. Конан и меч колдуна.
4. Конан бросает вызов.
5. Конан и повелители пещер.
6. Конан и песня снегов.
7. Конан и Небесная Секира.
8. Конан на Дороге Королей.
9. Конан принимает бой.
10. Конан и карусель богов.
11. Конан и дар Митры.
12. Конан и Ночные Клинки.
13. Конан и грот Дайомы.
14. Конан и Зеркало Грядущего.
15. Конан и Время Жалящих Стрел.
16. Конан и бич Нергала.
19. Конан и город плененных душ.
20. Конан и Источник Судеб.
21. Конан и Сердце Аримана.
22. Конан и Багровое Око.
Готовятся к изданию:
23. Конан и призраки прошлого.
24. Конан и воинство мрака.
25. Конан и Рыжий Ястреб.
Скоро выйдут заключительные тома тетралогии «Скрижаль изгоев»:
17. Конан и псы войны.
18. Конан и талисман зла.
БАГРОВОЕ ОКО
Часть первая
Глава 1. Плач озерного бога
Конан не любил видеть сны. Он справедливо полагал, что усталый воин должен проваливаться на ночь в краткое небытие, в черную прорубь беспамятства с тем, чтобы утром вскакивать с новыми силами и головой, свободной и ясной. А туманные видения, смутные странствия души, воровато покидающей беспомощное тело в поисках новых впечатлений, — это для изнеженных женщин, для чародеев, поэтов и прочего малодостойного люда. Воин же должен спать, как сраженный намертво.
Но на этот раз сон пришел к нему, и с этим ничего нельзя было поделать. Нельзя было отогнать его, как приставалу-нищего, либо уничтожить двумя-тремя взмахами меча. Сон не спрашивал позволения, он просто был. Он окружил его, загнал в ловушку, выхватил расслабившуюся душу и перебросил в детство.
…Осеннее утро. Редкие, словно случайные снежинки падают с серого неба, тают, оставляя влажный блеск на рыжей шерсти коня. Горло и ноздри щекочет — до кашля — морозный воздух, льдистая земля хрустит под тяжелыми копытами, пахнет сосновыми иглами, снегом, теплым конским навозом… Отец впервые посадил его, четырехлетнего малыша, на коня, и он изо всех сил сжимает коленками мохнатые, мерно вздымающиеся бока фыркающего зверя, руками вцепившись в пук рыжей гривы на острой, костистой холке. Скрестив на могучей груди руки, широко расставив ноги в прочных штанах из оленьей кожи, отец угрюмо наблюдает за его неуклюжими попытками удержаться на его хребте, не съехать набок от Крупной, неровной тряски. Отец всегда хмур. Конан не помнит, чтобы он когда-нибудь улыбался или обнажал зубы в беззаботном смехе. Сурово сведенные над светлыми глазами брови, тяжелая складка у губ — такие же неотъемлемые черты его облика, как несмываемая чернота на ладонях и въедливый запах кузнечной сажи. Неожиданно отец резко вскрикивает, машет рукой, и жеребец срывается в галоп, закидывая голову и взбрыкивая ногами. Он вовсе не хочет сбросить маленького всадника, он вряд ли вообще ощущает на себе его невеликий вес, просто, шалея от морозного воздуха, играет, горячит застоявшиеся мышцы. Но Конан после особенно резкого курбета (скачка) теряет равновесие и кубарем скатывается на острую, словно кости без плоти, землю. Он вскрикивает от сильной боли в спине, и крик его, точно эхо, подхватывает и усиливает знакомый голос. Мать спешит к нему, причитая и протягивая руки. Конан хочет сказать ей, что сейчас он встанет, какие пустяки, но отчего-то не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Голове его жестко и холодно, обледеневшие комки навоза и сосновые иглы царапают шею… Но отчего она так кричит? Киммерийские женщины никогда не плачут и не кричат, разве только в багровом тумане битвы, опуская на выдохе тяжелые мечи на шеи и плечи врагов. Ему стыдно за мать, за ее заунывный, слезно-жалобный вой. «Ай-е-о-о-о!..»
«Ай-е-о-у-у» — раздалось совсем близко, и Конан открыл глаза. Проклятье! Опять эти стоны озерной твари! Он перевернулся со спины на живот. Все тело было мокрым и скользким от пота, хотя он спал совершенно обнаженным. В этих проклятых джунглях изнуряющая дневная жара сменяется не менее мучительной духотой ночи. О Кром! Еще бы один глоток свежего киммерийского воздуха! Хруст льда под копытами… Запах сосновых игл… Конан не любил снов, но в этот, только что отлетевший, он нырнул бы с радостью, словно в прозрачные воды горного озера, в котором плескался все детство.
Но сон больше не возвращался. Странный он был… И странный вкус оставил после себя в душе — смесь безотчетного счастья и томительной тревоги. Знающие люди говорят, что если сумеешь правильно растолковать свой сон, узнаешь нечто важное из своего ближайшего будущего. Вот только кто его растолкует? Шумри? Он-то, конечно, согласится — и с большой охотой, но Конан будет последним недоумком, если примет его цветистое вранье всерьез.
Конан покосился на своего безмятежно посапывающего спутника. Бродяга скорчился в двух шагах от него, подтянув колени к груди, в позе младенца в утробе матери. На губах его блуждала смутная улыбка, веки подрагивали. Похоже, рев чудовища ничуть не мешал странствиям его души. Он был так же обнажен, как и Конан, но на тело его до самой макушки была наброшена сеть с крупными ячейками, сплетенная из тонкой и прочной травы и пропитанная каким-то вонючим снадобьем. Шумри утверждал, что эта вонь отпугивает ночных насекомых. Он предлагал сплести такую же и для Конана, но тот, презрительно усмехнувшись, отказался. Что ему укусы каких-то летающих и ползающих тварей, его богатырскому сну — провалу в прорубь небытия — это не помеха… Мелкая кусачая нечисть, действительно, ему не мешает, но вот вой озерного демона (как, кстати, называют его туземцы — «Ба-Лун»? — нет, не совсем так, а с подвыванием и обязательным благоговейным опусканием век — «Ба-Лууун»…), разбудил, вышвырнул из-под прохладных небес родины в душную темень чужих джунглей. О Кром! Зачем он здесь?!
Проснувшееся раздражение теснилось в груди. Конан охотно разнес бы по бревнышку жалкую туземную хижину из тонких пальмовых стволов. Ну почему он увлекся речами этого бродяги? Какой глумливый бог плюнул ему в глаза, всегда такие холодные, зоркие и недоверчивые, какой демон замутил рассудок так, что он послушно пошел за только что встреченным проходимцем, словно ребенок за флейтой чародея?.. Шумри умеет опутывать липкой словесной сетью, этого у него не отнимешь. Единственное, на что он способен.
«Ай-е-у-у-у!» — снова прокатилось по джунглям. Не было в этом вое ни угрозы, ни предупреждения о нападении. Скорее, стон или слезная жалоба — словно чудище плакалось кому-то в ночи на свою одинокую судьбу, на унылое прозябание в тухлых водах болотистого озера. Конан скрипнул зубами и в который раз переменил положение — теперь глаза его упирались прямо в круглое отверстие на крыше, если только ворох жестких глянцевитых пальмовых листьев можно было назвать крышей. Как назло, в отверстии этом застыла луна. Ярко-оранжевая, почти алая. Словно не луна это, а закатное солнце, и каким-то чудом, зацепившееся в небе, не успевшее убежать от ночи.
То ли заунывный вой, то ли сумасшедшая луна, посягнувшая на облик старшего светила, светлого глаза Митры, то ли глухой гнев на навязанного ему судьбой спутника, а скорее — все это вместе, окончательно разорвали прохладные сети сна. Конан ворочался на глиняном полу, лишь слегка прикрытом охапкой листьев, подергивал мокро-блестящей кожей, словно конь, сгоняющий с крупа оводов; укусы летающей нечисти были не столько болезненны, сколько невыносимо щекотны…
Да, если бы судьба не скрестила его путь с извилистой тропинкой лжеца и бродяги, если бы пару лун назад, в Кеми, он не пошел следом за ним в портовый кабак, не опустошил поставленную за его здоровье внушительную бутыль темно-бордового, крепкого, как объятья бойца, вина… все могло быть иначе. Этой бутылкой Шумри хотел отблагодарить его за спасенную жизнь. И отблагодарил, в конечном итоге, славно отблагодарил!
В Стигию Конан попал, ведомый ясной и недвусмысленной, как утренняя звезда богини Иштар, целью. Ему и прежде случалось бывать в этих местах, но никогда он не задерживался здесь подолгу, стремился поскорее покинуть мрачные и загадочные земли, лежащие по обоим берегам Стикса. Простой и цельной натуре варвара многое претило здесь: рассказы о магах Черного Круга, якобы негласно управляющих всей страной, жуткие обряды жрецов Сета, Великого Змея, угрюмый и подозрительный нрав стигийцев.
И в этот раз он не собирался задерживаться. Как только он осуществит свой дерзкий план: наведается в одну из пирамид Кеми, он тут же отправится в края более веселые и привольные.
Идея проверить на прочность громадное каменное сооружение, сотворенное неизвестно кем, когда и с какой целью, пришла к нему в Шеме. В портовых кабаках Асгалуна, где круглые сутки гудит рой полупьяных и пьяных вдрызг голосов, где подозрительно ярко горят глаза у вдохновенных рассказчиков и всего за вечер можно услышать с десяток невероятных историй, сокровища, собранные магами и жрецами Стигии в течение десятилетий, были одной из излюбленных тем. Особенно много, с придыханием и воздеванием глаз к небу, с дрожью пальцев и прищелкиванием языка, говорилось о драгоценностях, упрятанных глубоко под гранитными стенами пирамид.
Конану запал в душу рассказ о сердоликовой маске одного из древнейших правителей Стигии, умершего около четырех тысяч лет назад. Маска эта, в натуральную величину, с двумя желтыми топазами чистейшей воды вместо глаз, помимо невероятной цены обладала еще целым рядом достоинств. Во-первых, она могла исцелять все недуги — как телесные, так и душевные. Стоило приложить ее на короткое время к воспалившейся ране, как боль исчезала, а рана затягивалась прочным рубцом. Зубные, головные и желудочные боли испарялись мгновенно. Тяжелая, сосущая сердце тоска, от которой даже крепкие мужчины начинают, как о благе мечтать, о сумраке Серых Равнин, рассеивалась без остатка, стоило лишь совместить прохладную вогнутую поверхность камня со лбом страждущего. Во-вторых, если правильно расположить сердцевины топазов против своих зрачков, маска могла показать картины близкого и дальнего будущего. В-третьих, » но прочие достоинства маски — а их было немало! — хранились в строжайшей тайне жрецами, как, впрочем, и сама маска.
К тому времени, как к нему пришла идея ограбить пирамиды Кеми, Конан уже имел немалый опыт в подобного рода делах. Прекрасная выучка в Шадизаре, городе воров, практика в не менее славном Аренджуне, морские походы с несравненной Белит не прошли для него даром. Амра — Лев! — под таким именем запомнило его и долго будет помнить все юго-западное побережье, от Шема до Черных Королевств. Но если он Лев, то и новая цель у него должна быть соответствующей. Блистательной. Львиной!
До Кеми Конан добрался без особого труда. Пару лет назад, когда они плавали вместе с Белит вдоль стигийского побережья, по настоянию киммерийца, в котором беспечность и широта натуры странным образом уживались с редкими вспышками предусмотрительности, они закопали несколько кладов в показавшихся им наиболее безлюдными местах. Теперь Конану удалось отыскать один из них — ящик со слоновой костью и благовониями, часть товара, которым поделился когда-то пузатый и медлительный купеческий парусник, шедший на север из Куша.
Побыв несколько дней в непривычной для него шкуре купца, Конан на удивление удачно распродал весь товар. Теперь у него были деньги. Можно было не отказывать себе ни в одной из земных радостей — жить на приличном постоялом дворе, вкусно есть, обильно пить, развлекаться с самыми красивыми женщинами — и при этом потихоньку собирать все необходимые сведения и вынашивать в голове план блистательного мероприятия.
Правда, при более близком знакомстве с жизнью этого древнего и загадочного города оказалось, что радость и веселье произрастают на его почве весьма скудно. Красивые стигийки не удостаивали Конана своим вниманием, ему приходилось довольствоваться лишь чернокожими рабынями либо шоколадными уроженками Куша; и те и другие были совершенно не в его вкусе. Вина, правда, было вдоволь, и оно было на редкость крепкое, но почему-то опьянение от него не приносило желанной радости. С каждым стаканом голова становилась все более тяжелой, чугунной, мысли текли все медленней, шевелились еле-еле, словно плавники у выброшенной на берег рыбы… затем наступал провал в сон, глухой и изнуряющий.
Сам город напоминал своим обликом старого злобного мага. Он был окружен высокими стенами и башнями из черного камня, и даже густая зелень пальмовых и апельсиновых рощ, широким кольцом раскинувшихся вокруг города, не скрашивала гнетущее впечатление. С наступлением сумерек улицы быстро пустели, и мрачную тишину не нарушали ни смех, ни пьяные разгульные песни, ни вопли расшалившейся молодежи.
Несмотря на все это, Конан часами ходил по узким кривым улочкам, словно хищник на полусогнутых, подрагивающих от нетерпения, пружинящих лапах. Энергия и жажда дела — громкого, достойного имени Льва, — так и рвались наружу. Но прежде необходимо было все как следует разузнать, исследовать, продумать.
Конану удалось завести двух-трех приятелей, но все они были чужеземцами, главным образом, из охраны купцов или вельмож, приехавших по посольским делам. Благодаря их рассказам и собственным наблюдениям его сведения о таинственной стране становились все более полными. Когда речь заходила о сокровищах пирамид, все его собеседники сходились в одном: пробраться в именные тайники и ограбить их невозможно. Не раз предприимчивые и отважные люди совершали подобные попытки, но как бы хитроумны они ни были, ни один из проникших в пирамиду не возвращался назад.
Такие речи действовали на Конана как красная тряпка на зингарского быка. Невозможно? Как бы не так! Это чугунное слово «невозможно» применимо ко всем его предшественникам, но только не к нему, Конану-киммерийцу, Льву. Он молчал, ничем вы выказывая своих чувств, лишь усмехался неприметно, да синие глаза его принимали странное выражение, отчего простодушные собеседники непроизвольно ежились.
Часто его новые приятели обсуждали храмовые обряды, совершаемые здесь во имя главного божества Стигии — Великого Змея Сета. Молва не лгала, не преувеличивала: поистине Стигия была оставленной светлыми богами страной. Даже у толстокожего, ко многому привычного, лишенного сентиментальности варвара, каким был Конан, рассказы об обычаях местных жрецов вызывали что-то похожее на содрогание. Чего стоило, к примеру, периодическое появление на улицах города храмовых змей — огромных, пятнистых, толщиной со среднюю пальму тварей. Те из прохожих, кем гадины насыщали свой голод, считались принесенными в жертву Великому Сету. Не менее жутким и отвратительным был обряд, называвшийся «выбор Кээ-Ту».
Со дня прибытия Конана в Кеми не прошло и пол-луны, как ему пришлось стать свидетелем — больше того, участником «выбора Кээ-Ту». К счастью, благодаря беседам с бывалыми приятелями, он был готов к этому испытанию, знал, как нужно себя вести, и почти не испытал страха или тревоги.
В тот день с утра Конан бродил по базару, самой большой городской площади, заполненной разноязыкой толпой народа. Он бесцельно поглядывал на груды товаров, разложенных прямо в пыли: голубоватые бритунийские клинки из отличной стали; расписные фарфоровые безделушки из далекого Кхитая; свитки выделанной особым способом кожи из гирканских степей — броню из такого материала пробивало далеко не всякое копье; оленьи и медвежьи меха из Ванахейма; яркие вендийские ткани — одеяние фей, — один взгляд на которые мог лишить женщину ее и без того невеликого разума… Несколько дней назад он сам торговал здесь, напрягая глотку, чтобы перекричать сотни других торговцев, призывно расхваливал свой товар: резные украшения из слоновой кости и кушитские благовония. Чтобы покончить с несвойственным ему занятием побыстрее, киммериец почти не торговался, охотно уступал в цене и разрешал богатым стигийкам подносить к носу каждый флакончик, чтобы выбрать наиболее пленительный запах.
Неожиданно беспорядочный базарный гул стих. В воздухе почувствовалось непонятное напряжение. Купцы и покупатели с застывшими и словно схваченными неведомым здесь морозом лицами смотрели в одну сторону. Конан заметил, что четыре узкие улочки, впадавшие в площадь, как ручьи в круглое озеро, оказались перегорожены — на каждой встали по два стражника с длинными бронзовыми копьями.
В центр толпы, стремительно освобождавшей ему дорогу, в окружении таких же стражников неторопливо шествовал человек в длинном, ниспадающем до земли фиолетовом жреческом одеянии. Его голову с наголо обритой макушкой украшал золотой обруч в виде змеи, кусающей свой хвост. И макушка, и обруч сверкали под лучами полуденного солнца. На правой руке человека сидела крупная коричневая птица — она была укрыта куском темного бархата так, что виднелись лишь цепкие когти да концы острых крыльев.
Остановившись, жрец выждал паузу, обводя темными, без блеска, лишенными какого-либо выражения глазами окаменевшую толпу. В полной, неестественной тишине он произнес несколько торжественно-громких фраз. Конан был не слишком силен в стигийском наречии, но, подготовленный рассказами приятелей, все хорошо понял.
— Великий Сет и его слуги сегодня утром снизошли до своего раба, чтобы объявить, что они голодны. О позор! О страшное бесчестье! Мы позволили голодать Великому Сету, Колебателю Земли, Владыке Пучин, Сердцу Пустыни! Прости нас, недостойных! Прими нашу жертву, Великий Сет! Пусть мудрый Кээ-Ту совершит свой выбор.
С этими словами жрец сдернул ткань с головы птицы, и по толпе пронесся тихий вздох, похожий на стон. Конан увидел, что то был коршун, по-видимому, очень старый, с вылезшими на шее и боках перьями. Его круглые глаза с набрякшей пленкой век напоминали желтый лед. — Жрец вытянул руку, и птица, сильно оттолкнувшись от его жилистой кисти, взмыла вверх. Несмотря на старость, крылья были еще крепки, они вознесли ее высоко над площадью и медленно кружили над замершей толпой.
Конан заметил, что ни один человек не осмеливался поднять голову, чтобы проследить за полетом Кээ-Ту. Все лица были опущены долу; те, у кого были головные уборы, торопливо сняли их. Киммериец знал, что, если хочешь сохранить свою жизнь, нужно поступить так же. — Если Кээ-Ту увидит запрокинутое вверх лицо — немыслимое святотатство! — он бросится на наглеца в первую очередь. Если чья-либо голова под холодным взглядом божественного слуги будет покрыта чем-то, помимо волос, — последует та же кара. Ну, а из всех остальных голов, непокрытых, покорно склоненных, Кээ-Ту выберет те, чьи волосы отличаются от вороного блеска урожденных стигийцев: светловолосых и рыжих северян, русых немедийцев, темных, но мелко-курчавых кушитов, бреющих по-особому головы уроженцев Кхитая…
Кром наградил Конана волосами прямыми и черными, как хвост вороного жеребца, но тем не менее, он не смог бы поклясться, что под взглядом зловещей птицы сердце его так же ровно и уверенно, как обычно, гонит по его жилам кровь.
Коршун стремительно ринулся вниз, выбрав, наконец, жертву, достойную утолить голод Великого Сета, и вцепился в волосы пожилого мужчины, по виду купца из стран Севера. По толпе пронесся крик — ужаса и облегчения одновременно. Несчастный, не издав ни звука, закрыл лицо руками — и вдруг рухнул на землю, словно когти птицы были отравлены смертельным ядом. К нему тут же подбежали двое стражников, подхватили безжизненное тело и волоком подтащили к ногам жреца. Тот нагнулся, несколько мгновений всматривался в зрачки несчастного, затем выпрямился и махнул рукой.
— Этот презренный отверг великую честь стать лакомством для Великого Сета! Жалкая Участь! Его тело будет брошено на городскую свалку — на растерзание псам.
Коршун, на этот раз севший не на руку, а на плечо жреца, снова взмыл в воздух.
Чтобы достойно угостить Великого Сета, нужно было семь жертв — но они должны быть живыми. Поскольку некоторые расставались с жизнью от непереносимого страха, стоило им только почувствовать жесткие когти у себя в волосах, мудрой птице, как правило, приходилось взлетать не семь раз, а больше.
Только три дня назад Конан расспрашивал своего нового приятеля Ойшли, отчего быть выбранным Кээ-Ту считалось намного страшнее, чем попасть в желудок пятнистому храмовому питону. Ойшли был начальником охраны купеческого каравана, пришедшего из Иранистана с грузом ковров и парчовых тканей. Это был жизнерадостный толстяк с абсолютно лысой, масляно блестевшей на солнце головой и хитрыми глазками. Они оказались соседями по постоялому двору и разговорились за обильным ужином. К их беседе присоединился Ванн — молодой белобрысый воин с бычьей шеей, сопровождавший посланника из Бритунии.
Разговорчивый Ойшли прибыл в Стигию уже в третий раз, в общей сложности он прожил здесь несколько месяцев и считал себя большим знатоком местных нравов.
— Ты спрашиваешь, в чем разница между глоткой питона и когтями старого облезлого стервятника? Как бы тебе объяснить попонятнее… — Толстяк огляделся вокруг и указал Конану на группу бедно одетых людей, по виду пастухов, поглощавших в закутке за дверью таверны свою незатейливую пищу. — Ответь, что, по-твоему, едят эти оборванцы?
— Ну, сыр, лепешки, — пожал плечами киммериец. — Пьют же наверняка какую-нибудь прокисшую дрянь.
— Скорее всего, так, — согласился Ойшли. — Ничего приличного этим туповатым овечьим сторожам хозяин не нальет. Так вот, если жертву Сета просто убивают — мечом там, или веревкой, или ядом — для Великого Змея это все равно, что нам, к примеру, перекусить хлебом, сыром, мучной похлебкой — короче, пищей простой и грубой. Голод это, конечно, утоляет, но особого наслаждения языку и желудку не приносит, Теперь ответь мне, — Ойшли кивнул на миску, стоящую перед киммерийцем, — что сегодня вечером едим мы с тобой?
Конан выразительно потянул носом.
— Будь я проклят, если это не добрый кусок теленка в чесночном соусе с приправой из тушеных бобов!
— Вот! — обрадовался толстяк. — Это уже куда привлекательнее хлеба и сыра, верно? За таким ужином, да еще с хорошим вином, не скучно и вечерок скоротать! Любимому божеству так же приятно, как нам с тобой сейчас, когда жертву его убивают не сразу и не простым способом. Скажем, четвертуют, сажают на кол, кипятят в масле…
Конан скривился и сплюнул позади себя на глиняный пол.
— Клянусь Кромом, я не сел бы с этим разборчивым божеством рядом на дружеской пирушке!
— Но и это еще не все! — Ойшли назидательно поднял толстый указательный палец. — На нашем постоялом дворе такого, конечно, не подадут, да и вообще, не в обиду будет сказано, вряд ли вам доводилось это пробовать, но поверьте на слово — есть на свете такие изысканные кушанья, которые едят только правители и высочайшие вельможи, и чтобы приготовить их, нужен труд десятков людей и море времени. К примеру, паштет из язычков птенцов розовой птицы, живущей в джунглях Зембабве, вымоченный в соусе из столетних зингарских вин… Или еще что-нибудь в этом роде. Когда человека выбирает коричневый стервятник, это означает, что богу и его шайке захотелось потешить себя чем-нибудь особенно лакомым. Обычно это случается, когда страна долгое время ни с кем не воюет, не происходит наводнений, засух, повального мора и прочих бедствий. Тишь, покой, веселые и сытые лица — для Змея это все равно что унылый пост… Знающие люди говорят еще вот что, — Ойшли оглянулся по сторонам, словно желая проверить, не подслушивают ли их, и дал знак собеседникам нагнуться над столом и сдвинуть поближе головы.
Конан и Ванн послушно склонились, и в их уши полился жаркий шепот осторожного толстяка:
— Говорят, что из семи жертв, отобранных Кээ-Ту, только двое достаются Сету, остальные же пятеро уходят кое-кому иному, более могущественному, чем Великий Змей.
— И кто же это может быть? — громко спросил Конан.
— Тс-с-с! — Ойшли приложил палец к губам. — У него много имен, но ни одно мне не хочется произносить вслух! У этого темного божества нет ни жрецов, ни храмов, но по сравнению с ним Великий Змей Сет — все равно что первый советник рядышком с королем. Больше я о нем ничего не скажу, да и вы лучше молчите… Кстати, а вы знаете, что именно делают в подземельях кемийских храмов с теми, кто имел счастье приглянуться милой пташке?
— Что? — разом выдохнули Конан и молчавший до сих пор бритуниец.
Ойшли выдержал эффектную паузу.
— А вот этого я вам, друзья мои, сказать не могу. И вряд ли кто-нибудь сможет. Жрецы Сета умеют хранить свои тайны.
— Проклятье, — пробормотал бритуниец. — Еще целую луну или даже больше я должен находиться в этом проклятом городе…
Его выпуклые серо-голубые глаза потускнели, а лицо приняло обреченное выражение, неприятно контрастировавшее с перевитой мускулами шеей и тяжелыми буграми челюстей.
Ойшли расхохотался и хлопнул его по плечу.
— Не надо киснуть, мой молодой друг! Никогда не стоит терять хорошего расположения духа. Смотри, — он вытащил из-за пазухи что-то лохматое и черное и водрузил себе на голову, прикрыв блестящую лысину. Это оказался парик из конского волоса. — Жарковато, конечно, в таком тюрбане на здешнем солнце, но что поделаешь, лучше потерпеть. В котле с кипящим маслом уж, наверное, жарче! Дальше десяти локтей от постоялого двора я не рискну и носа высунуть без этой полезной штуки, В моих тюках найдется еще, пара-тройка таких же, — подмигнул он бритунийцу. — Отдам недорого, для друзей у меня всегда скидка!
Ванн осторожно ощупал черную прядь и даже попробовал ее на зуб.
— Товар отличный, не беспокойся! — кивнул Ойшли, который, видимо, не раз сопровождал купеческие караваны, развил в себе немалые способности к купле-продаже. — Жаль только, что тебе я не могу оказать подобной услуги, — обернулся он к Конану, — потому что намного раньше меня ее оказал тебе твой Кром, которого ты здесь так часто упоминаешь! — Толстяк захохотал, довольный своей шуткой, и потрепал киммерийца по гриве вороных волос, небрежно спадающей ему на плечи.
Конан дернул головой, как жеребец, сгоняющий оводов, и хотел было подняться, но Ойшли удержал его за рукав. — Погоди-ка! У меня есть еще кое-что, не менее полезное в здешнем климате. Должно понравиться вам обоим, — порывшись у пояса, он достал небольшой стеклянный флакончик, открыл пробку, и киммериец поморщился от резкой вони. — Запашок, конечно, не так приятен, как розовое масло или мирро, но ценится здесь — для тех, кто понимает! — намного дороже всяческих благовоний. Зелье это — одна вендийская травка, настоянная на желчи шакала. Запах ее не переносят змеи, в особенности питоны. Да-да, друзья мои, я вижу, вы понимаете, каких питонов я имею в виду… Настоятельно рекомендую! Друзьям — скидка… И тогда прекрасное расположение духа навсегда обеспечено…
У ног фиолетового жреца уже лежало два трупа и рядом стояли шесть крепко связанных живых жертв Кээ-Ту. Богу требовалась последняя, седьмая жертва. На этот раз коршун выбирал очень долго, словно проверяя на прочность нервы толпы. Когда стало казаться, Это зловещему парению не будет конца, Конан вдруг заметил, как стоящий невдалеке от него человек украдкой поднял голову и посмотрел вверх. «Вот недоумок!» — выругался про себя киммериец. Волосы у незнакомца были хотя и не черные, но довольно темные, и он имел немало шансов на то, что птица не обратит на него внимание среди более светлокудрых чужеземцев. Если бы не поднятое лицо…
Через секунду коршун камнем ринулся вниз и вцепился в макушку неосторожного. Толпа взвыла на этот раз с неподдельным ликованием: наконец-то! Последний! Но тут случилось неожиданное: выбранный слугой бога вдруг резким движением смахнул птицу со своей головы (так резко, что хрустнуло крыло, как не без злорадства отметил Конан) и бросился бежать. Это было полным безумием — надеяться убежать в толпе, в такой близости от вооруженных стражников… Несколько мгновений оцепенения сменились возмущенными воплями: «Лови его!», «Святотатец!», «Хватай его!!!» Конан неожиданно для себя вдруг ринулся следом за убегавшим, перекрывая своим криком рев толпы: «Прочь с дороги! Не мешать! Я его поймаю!»
Несколько человек он смел, словно детей, зазевавшихся на пути боевой колесницы, затем от него стали предусмотрительно шарахаться в стороны. Когда Конан добежал до незнакомца, того уже держали за шиворот двое мужчин, а визжащие женщины норовили выцарапать ему глаза и выдрать бороду. Киммериец с размаху, не останавливаясь, вырвал из их рук щуплое тело недоумка и понесся дальше, рыча: «Я сам! Я сам скормлю его Великому Сету!» Незнакомец делал слабые попытки вырваться, но Конан хорошо приложил ему по затылку, одновременно хрипло шепнув в ухо: «Не будь идиотом! Беги!» Уразумев, что к чему, незнакомец перестал сопротивляться, и Конан придерживал его лишь для вида. Вместе они развили хорошую прыть.
Добежав до одной из улиц, перегороженной копьями двух стражников, киммериец, не сбавляя скорости, неожиданно нагнулся и ударил одного из стражей головой в живот — благо на том были лишь бронзовые наплечники и шлем. Стражник согнулся пополам и рухнул на колени. Выхватив у него копье, Конан молниеносно поразил в горло второго стража, замешкавшегося всего на пол-вздоха. Расчистив путь, он устремился вперед, размахивая копьем и издавая устрашающий рев варвара в пылу битвы. От угрожающих звуков этого рева узкие улочки перед ним мгновенно пустели. Не успевшие скрыться жались к стенам домов, стремясь стать как можно более плоскими.
Конана беспокоил только топот за его спиной. Но, обернувшись, он с облегчением увидел, что это не стражник, а всего лишь спасенная им жертва, не отстающая от него ни на шаг. «Вот уж, действительно, полный идиот, — в очередной раз устало отметил про себя киммериец. — Неужели трудно догадаться, что поодиночке скрыться гораздо легче?..»
Глава 2. Круглый, как дыня
— Скажи, если только тебе не трудно, отчего ты бросился меня спасать? — спросил Шумри.
Он смотрел на киммерийца с каким-то детским удивлением, с жарким интересом. Конан пожал плечами, — Сам не знаю.
Оп ответил честно. Только уже несясь вперед, крича и сокрушая зазевавшийся люд, он осознал, что ринулся спасать совершенно незнакомого человека, чужака, не отличающегося, к тому же, большим умом либо другими достоинствами. Отчего? С какой стати? Разве это кто-нибудь знает?..
— Лучше ты ответь мне, какой демон дернул тебя за подбородок? Ты что, не знал, что птичка не выносит вида поднятых лиц?
— Знал… — вздохнул Шумри. — Но, видишь ли, любопытство во мне неискоренимо.
Киммериец презрительно фыркнул. Ну что за человек: открыто признается в слабости, простительной лишь бабам!
— Я вот что подумал, — задумчиво продолжал спасенный, не заметив его усмешки, — получается, что настоящий бог не Сет, а этот плешивый коршун. Смотрит с высоты и вершит судьбы, определяет, кому остаться живым, а кому — усладить собой божественный желудок… А Сет что — Сет только довольствуется его выбором. Может быть, у Сета нет глаз, может быть, весь он — одно ненасытное брюхо?..
— Ерунда! — сказал Конан. — Жрецы натаскали птичку на поднятые лица, на светлые волосы, как натаскивают на лис и зайцев.
— Но ведь светловолосых в толпе довольно много, коршуну же нужно выбрать лишь семь. И он выбирает, выбирает очень долго… Я представил, как он смотрит на море голов внизу — этакий ковер из разноцветных нитей, и каждая из них трепещет, молится, обмирает. «Не меня! Не меня!» Каждый молит всех богов, каких только знает: пусть он вытащит не мою нить! Пусть это будет соседняя!.. Я крепился изо всех сил, уговаривал себя не поднимать глаз от своих ступней, но мне так захотелось увидеть, как он выглядит — зрачок бога!..
Конан захохотал.
— Ну и как? Увидел? Насытил свое любопытство? Я думаю, тебе хватит надолго!
Шумри смущенно улыбнулся.
— Боюсь, что ненадолго. Страх проходит, он быстро забывается. Любопытство же ненасытно, как чрево Сета… А еще я вспомнил одну старинную рыцарскую балладу, которую слышал в детстве. Там рыцарь боролся с одним чудовищем, которое звали не то Алое, не то Багровое Око. То ли демон, то ли темное божество; нечто непонятное и непобедимое… Рыцарь был сражен и погиб мучительной смертью… И мне подумалось: может быть, коршун Кээ-Ту — это маленький зрак того самого Багрового Ока?..
— Никогда не слышал ни о чем подобном! — отрезал киммериец. — Кээ-Ту — просто старая облезлая дохлятина, и будь у меня за плечом добрый лук!.. — выразительно вздохнув, он отпил большой глоток из стоявшей перед ним глиняной кружки.
…От погони они отделались сравнительно легко, хотя Конан не переходил на шаг очень долго, стремясь оставить как можно дальше за собой зловещую базарную площадь, а заодно и весь центр города с темными квадратными громадами храмов, бритоголовыми жрецами и их многочисленными стражами.
Наконец, когда улицы стали совсем извилистые и узкие, как катакомбы, когда в нос ударила вонь от гниющих тут и там нечистот, и стало ясно, что они достигли кварталов городского дна, киммериец перестал бежать. Бронзовое копье он выбросил в канаву еще раньше, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания.
Спутник его, не отстававший все это время ни на шаг, выглядел еле живым от усталости и жары. К счастью, они быстро отыскали воду. Отдышавшись в тени возле арыка и вдоволь напившись, Конан хотел уже распрощаться со своим новым знакомым, чтобы кружным путем вернуться к себе на постоялый двор и там хорошенько обдумать, что в такой ситуации разумнее всего делать дальше.
Но спасенный не пожелал расставаться так скоро. Он твердил, что обязан Конану жизнью и хочет непременно отблагодарить его хоть чем-нибудь. К сожалению, денег у него почти нет, но он может хотя бы угостить его вином в приличном кабачке, а также, если Конан захочет, спеть и сыграть ему на цитре.
Киммериец ответил, что от музыки у него начинает гудеть в голове и чесаться за ушами, что местное вино погружает его в глухую тоску, а что касается приличного кабачка, то там непременно окажется кто-либо из бывших на базарной площади, и лысому жрецу останется только выслать в нужное место десяток стражников…
Но вырванный из когтей птички оказался настырен и красноречив. В конце концов они сошлись на кабачке, но захудалом, где-нибудь на окраине, подальше от бдительных глаз жрецов Великого Змея.
Как ни странно, вино им подали совсем неплохое, что приятно удивило Конана. Голова от него не наливалась чугуном, напротив, становилась все легче, все звонче. Возможно, играл свою роль и нрав собеседника — непринужденный, искристый, как то же доброе вино. Как выяснилось, спасенного звали Шумри, и был он родом из Немедии. На недоверчивое замечание Конана, что имя его совсем не походит на немедийское, тот беспечно заметил, что настоящее свое имя он не произносил и не слышал так давно, что позабыл его напрочь. «Шумри» — это кличка, привязавшаяся к нему в полупустынях Турана и означающая что-то вроде степного ветра, пинающего перекати-поле.
На вид он был не старше Конана. Среднего роста, узковат в плечах, но гибок и быстр, как ящерица. Темно-каштановые с рыжим отливом волосы дыбом вставали над высоким лбом, топорщились на макушке, словно шерсть испуганного зверя. Странна была обильная проседь на висках и темени, никак не вяжущаяся с молодым лицом. Глаза были кругловатые, неопределенного цвета, отливающие то зеленью, то желтизной. На впалых щеках и остром подбородке росли редкие кустики того, что очень условно можно было назвать бородой. О своей родословной Шумри умолчал, сказал лишь, что покинул родной дом в ранней юности, движимый, как он объяснил, все тем же «неискоренимым любопытством». Он исходил немало стран Запада и Востока и сейчас намеревался податься на Юг, к истокам великой реки Стикс и еще дальше.
— Зачем? — удивился Конан. — Южнее истоков Стикса ты не найдешь ни золота, ни сокровищ.
— Но я вовсе не ищу сокровищ, — возразил Шумри.
— Любопытных диковин там тоже нет. Только голые черные обезьяны, которые с удовольствием пригласят тебя на свой обед — в качестве жаркого!
Шумри внимательно взглянул на киммерийца, словно прикидывая, стоит ли ему доверять, затем решительно вздохнул и снял с шеи бронзовую цепочку с круглым медальоном. Открыв крышечку медальона, он протянул его Конану.
— Знаешь, что это такое?
На остром стержне мелко трепетала тонкая железная пластинка, один ее конец был позолочен,
— Знаю, конечно. С помощью таких кхитайских штуковин определяют курс корабля.
Шумри кивнул.
— Позолоченный ее конец указывает на юг, всегда точно на юг. А знаешь, что будет, если долго-долго идти точно на юг?
Киммериец пожал плечами.
— Пройдешь сквозь джунгли черных обезьян и окажешься на берегу Южного Океана.
— А если сесть на корабль и поплыть дальше на юг?
— Это знает и ребенок, — проговорил Конан с нарастающим раздражением. — Сначала будет великий туман, потом великая тьма, не станет ни воды, ни воздуха, и мир кончится.
— О нет, Конан! Совсем не так! — Шумри внезапно вскочил и кинулся к хозяину кабачка, а минуту спустя вернулся, подбрасывая в ладонях большую желтую дыню. — Дело в том, что наш мир круглый, как эта дыня. Один очень мудрый человек из Аргоса поделился со мной этим знанием в обмен на то, что я в течение шести лун убирал его дом и услаждал слух своим пением… Сейчас мы, к примеру, здесь, — он воткнул ноготь в бок дыни. — Если идти все время точно на юг, — он прочертил в кожуре длинную борозду, вернувшись к начальной точке, — мы вернемся туда, откуда вышли, только с другой стороны.
Несколько секунд киммериец смотрел на процарапанную ногтем Шумри окружность. Потом возмущенно грохнул кулаком по столу.
— Не считай меня полным кретином! Клянусь потрохами Нергала! Не знаю, кто из вас врет — ты или твой мудрец, но это полная ерунда! Смотри!
Он наклонил свой стакан над макушкой дыни и тоненькой струйкой вылил немного вина. Бордовые капли скатились на стоя, прочертив на круглых желтых боках розовые дорожки.
— Если б наш мир был круглым, на нем не было бы воды, он был бы сухой и мертвый, как череп мумии! Да и люди могли бы удержаться и не скатиться вниз лишь на небольшом кусочке земли.
Шумри примиряюще улыбнулся.
— Он многое рассказал мне, тот мудрый человек, и отчего вода не скатывается с боков нашего мира, поведал тоже. Я мог бы объяснить тебе, Конан, но для этого нужно много времени.
— К демонам твои объяснения! Я в них не нуждаюсь. Спасибо за вино!
Конан поднялся, собираясь распрощаться со своим новым знакомым.
— Погоди! — Шумри придержал его за рукав. — Я не знаю, что за цель привела тебя в Кеми, но после сегодняшнего оставаться здесь для тебя смертельно опасно. Я еще мог бы спрятаться, затаиться, но тебе, — он выразительно скользнул взглядом по громадной фигуре варвара, — это совершенно невозможно. Тебя нельзя забыть, один раз увидев. Ты не затеряешься в толпе.
На такие речи киммериец не смог не усмехнуться с видимым удовольствием.
— Тебе все равно придется покинуть Стигию, — продолжал Шумри, — так почему бы нам не пойти вместе? Я был бы счастлив, имея такого спутника.
«Ну еще бы, — отметил про себя Конан, — отчего не заиметь дарового охранника?», но вслух лишь спросил:
— Зачем?
— Что — зачем?
— Зачем мне совершать это дурацкое путешествие, в конце которого придешь в ту же самую точку?
— Ну, хотя бы затем, что прежде ни один человек этого не делал. Во-вторых, разве не забавно было бы тебе заявиться в твою родную Киммерию, но не с юга, куда ты ушел когда-то, а с севера, и при этом — с грузом диковинок и рассказов? Наконец, то, что имеет такую ценность для тебя — золото и драгоценности — в стране черных обезьян, как ты их называешь, можно добыть без особого труда. Туземцы не знают цену всему этому. Вряд ли слитки золота в их глазах сильно отличаются от речной гальки.
Конан усмехнулся.
— Даже если мы разыщем золото в стране черных обезьян, на чем мы потащим его? На собственных двух хребтах? Или ты думаешь, что Стикс из любезности к нам будет простираться до самого Южного Океана?..
Шумри открыл было рот, но киммериец не дал ему ответить.
— Предположим, мы добрались как-то до берега и дотащили золото! Где мы возьмем корабль? Ты считаешь, что на нижнем конце нашего мира есть такие же богатые портовые города, как Асгалун и Мессантия? Что-то не попадалось мне оттуда купцов… Или черные обезьяны построят нам корабль?
Шумри опять сделал попытку вставить слово, но разгоряченный варвар несся дальше.
— Предположим, каким-то чудом, твоими молитвами мы поплыли… Предположим, он действительно смахивает на дыню, наш мир — хотя я в этом сильно сомневаюсь! Ты видел когда-нибудь ледяные поля Ванахейма и Асгарда? Ты представляешь, что это такое: лед и снег на сотни дней пути — и ничего больше?.. Каким образом я добреду в Киммерию, увешанный, как ты говоришь, диковинками и рассказами, через эти ледяные поля?
Шумри молчал, подавленный убедительностью доводов,
Конан заказал еще пару кувшинов вина.
— Наверное, ты прав, — нарушил молчание немедиец, — Наверное, в моей голове не хватает чего-то основательного и прочного. Ветер, пинающий кустик перекати-поля… Но странная мечта толкает и ведет меня. Мысль, что, обойдя вокруг мира, я словно бы обниму его, познаю, сделаю своим — ручным и маленьким. Таким, что можно взять его в ладони и протянуть, подарить…
— Кому? — с усмешкой поинтересовался киммериец. Шумри словно очнулся.
— Да так, не слушай меня, — он вздохнул. — Все-таки жаль, Конан, что не удалось мне подбить тебя в попутчики.
Конан промолчал. Сказать по правде, доводы Шумри, которые он сокрушил с таким блеском, не оставили его совсем равнодушным. Да, предприятие это безумное и безнадежное, но чем-то оно захватило его, зацепило душу. Может быть, именно своим безумием?..
Какое-то время киммериец колебался, потягивая вино. Если бы Шумри сумел убедить его, что мир действительно круглый! Но мятая дыня с разводами вина не являлась весомым аргументом. Сердоликовая маска с глазами из топазов, пожалуй, надежнее.
Прикончив вино, Конан поднялся. Взглянув на него, немедиец сделал то же. Он был явно расстроен и не пытался этого скрыть. Вместе они вышли из дверей таверны.
За разговором время протекло незаметно. Солнце уже вплотную подошло к горизонту, но было еще светло. Длинные тени стелились по земле. От устья Стикса веяло морской прохладой и запахом тины. Было тихо и по вечернему умиротворенно, но что-то вдруг заставило Конана, словно почувствовав ненавидящий взгляд, поднять лицо к небу.
Распластав широкие крылья, над городом парил знакомый птичий силуэт.
— Проклятье! Мне, признаться, казалось, что ты сломал этой пташке крыло. Неужели жрецы так быстро его вылечили?
— Может, это обыкновенный коршун? — со слабой надеждой спросил Шумри,
— Как бы не так. Обыкновенный не будет…
Конан не успел договорить, так как Кээ-Ту стрелой рухнул с высоты прямо над их головами и снова взмыл вверх, не достав до них каких-нибудь двух локтей. Он издал хрипло клекочущий и очень громкий крик, явно указывая стражникам точное местонахождение беглецов.
Раздумывать было некогда. Не сговариваясь, Конан и Шумри кинулись бежать. Коршун повторил свой зловещий маневр, и киммерийцу послышались в отдалении звон копий и топот тяжело обутых ног…
— Погоди! — крикнул он своему спутнику. — Нам надо разделиться! Если что — найдешь меня в порту, на постоялом дворе!
Шумри кивнул и, резко сменив направление, помчался в сторону жалких бедняцких хибарок, прилепившихся прямо под опоясывающей город черной стеной.
Конан не сомневался, что Кээ-Ту полетит за маленьким немедийцем. Он не собирался бросать на растерзание стражников своего новоприобретенного знакомца, но отлично понимал, что без лука и стрел он бессилен.
Киммериец огляделся вокруг, прикидывая, в каком из ближайших домов, судя по его виду, может оказаться оружие. Неожиданно он ощутил шорох крыльев над головой и услышал знакомый омерзительный крик. Кээ-Ту витал над его макушкой!
Конан почувствовал предательский холод вдоль позвоночника — довольно редкое, надо признаться, для него ощущение. Что случилось? Почему птица не полетела за выбранной ею же самой жертвой? Неужели мстительный Сет в первую очередь желал покарать наглеца, вырвавшего жертву из его пасти? А может быть, благодаря огромному росту, мощи и отваге киммериец в глазах божества являл собой более питательное и изысканное лакомство…
Конан нагнулся и подобрал с земли несколько булыжников. Когда коршун спикировал в очередной раз, широко размахнувшись, киммериец запустил в него самый крупный камень. Птица, захлебнувшись криком, ударилась о землю и заскребла крыльями, поднимая бурую пыль. С торжествующим ревом Конан бросился к ней, намереваясь задушить голыми руками, но это оказалось не так-то просто. Острый и крепкий, как туранский кинжал, клюв едва не лишил его левого глаза. Из рассеченной брови заструилась кровь. Конан отдернул руку, прикрывая лицо, но одной правой руки оказалось недостаточно, чтобы удержать злобную птицу. Глубоко процарапав когтями кисть и запястье киммерийца, коршун вырвался и каким-то невероятным усилием смог подняться в воздух. Поистине, мрачный Сет помогал своему верному слуге. Конан швырнул второй камень, но уже не так удачно. Птица лишь дернулась в полете, но не упала, и, мерно взмахивая облезшими еще больше во время схватки крыльями, потянулась вверх, в сторону центра города, где чернело квадратными приземистыми башнями здание главного храма Сета.
— Конан! Ты цел? — неведомо откуда вынырнула фигурка Шумри.
— Еще чуть-чуть — и моим друзьям пришлось бы называть меня Конан Кривой, — усмехнулся киммериец, зализывая, как собака, кровоточащие царапины на руке. — А ты откуда взялся? Я думал, ты уже в паре дней пути отсюда…
— Я вернулся, когда увидел, что он выбрал тебя. Правда… — немедиец смущенно потупился, — не успел тебе помочь: все произошло так быстро.
«Не успел или не захотел — разница, в сущности, небольшая», — подумал Конан, но вслух ничего не сказал.
Все-таки Шумри не сбежал, спасая собственную шкуру, а вернулся.
— Он выбрал тебя, Конан, — взволнованно продолжал Шумри, — значит, как я и говорил, это не просто дрессированная птица. Это ока бога, это мстительный клюв бога!
— Больше я не сделаю ни шагу из дома без лука и полдюжины крепких стрел!
— Не будь самоубийцей, Конан. Ты не забыл, что чужеземцам в Кеми под страхом казни запрещено носить оружие?
— Проклятая страна!
— Так отчего бы нам не покинуть ее?..
Конан не отказался от своего плана преуменьшить сокровища пирамид Кеми, но перенес его осуществление в неопределенное будущее. Не так часто удавалось ему вызвать на себя гнев самого божества — да еще одного из самых могучих, славящегося извращенно-изуверским нравом. Дразнить его далее было бы неразумно. Будь это полководец, вождь, чародей, колдун, даже правитель — Конан, не задумываясь, принял бы бой. Но Великий Змей?.. Пожалуй, Шумри со своим предложением оказался весьма кстати.
Хотя у киммерийца остались сильные сомнения относительно формы мира, он рассудил, что даже если знакомый мудрец Шумри и простой шарлатан, в любом случае путешествие к Южному Океану может оказаться полезным. О землях южнее Зембабве ходили самые смутные и противоречивые слухи. Возможно, там действительно ничего нет, кроме обезьян-каннибалов, но не менее возможны и развалины древних царств, хранящие под собой невиданные сокровища.
Подготовка к путешествию заняла всего три дня. Все это время Конан, поддавшись уговорам Шумри, провел в одном из самых темных и грязных притонов Кеми, где круглые сутки за большие деньги желающие могли вдыхать пыльцу забвения, отправляющую людей в иные миры, более яркие и сладкие, чем те, куда ускользает душа в сновидениях.
Шумри в это время, предусмотрительно покрыв голову широкополой шляпой из вяленой овечьей шерсти, занимался всем необходимым, имея в распоряжении монеты Конана. Он купил небольшой баркас, солидный запас провианта, нанял четырех гребцов-кушитов.
Киммериец, истомившийся за три дня безделья (вдыхание пыльцы не произвело на него впечатления: миры, в которые его выбрасывало, были слишком пресны, спокойны, и не с кем было даже ударить мечом по мечу), с искренней радостью встретил приятеля, объявившего ему, что к южному странствию все готово.
В путь решили отправиться после захода солнца, чтобы до первых его лучей успеть отплыть как можно дальше от зоркого ока божественной птички.
Глава 3. Плаванье
И вздрогнули столетние дубы, и вскрикнули буки, Ветром вздох облегченья пронесся по лесу. Пронзенный мечом, издыхал на траве демон, Змеиным виясь телом, когтя корни, слюной ядовитой плюясь, проклиная Славный меч киммерийца. О, меч киммерийца!..»
Конан, опершись спиной о мачту, вытянув ноги на теплых досках палубы, полу дремал, полу слушал со слабой усмешкой о собственных подвигах. Впитав его рассказы, скупые и лишенные красок, Шумри расцветил их собственной фантазией и каждый вечер негромко, но вдохновенно напевал под перебор цитры.
Четверо гребцов с блестящими от пота шоколадными спинами зачарованно слушали его, мерно вздымал и опуская весла.
Киммериец отлично помнил свою схватку с болотным демоном в пиктских лесах, за Черной рекой. Дубы не дрожали, и буки не вскрикивали, напротив, все происходило в почти полной, настороженной тишине. Но тем не менее, баллада не раздражала. Казалось даже, что Шумри каким-то чудом увидел истинную картину битвы, взглянул на нее с высоты. А Конан — участник и главный герой — смотрел впритык и мог не заметить чего-то существенного и важного.
Иногда же, под звуками мелодичного взволнованного голоса, Конану начинало казаться, что все это не о нем. Кто-то другой — не знающий ни страха, ни поражений герой огромного роста, с синими, как полуденное небо, глазами, — крушил орды врагов, повергал черных магов, возвращал назад, в глубины мрака, вырвавшихся оттуда и облекшихся в плоть чудовищ… Он был тоже родом из Киммерии и он был его тезкой, но не более того. Настоящий же Конан — просто плывет. Плывет…
Темно-зеленые воды Стикса несли себя величаво и медленно. Гребцы не слишком выдыхались за день, и на вечернем привале у огня подолгу звучали неторопливые рассказы о странствиях, битвах, любовных победах, раскатывался смех, распугивающий ночное зверье, гремели боевые песни на разных наречиях.
Конан почти привязался к своему новому приятелю и спутнику, открыв в нем ряд несомненных достоинств: умение находить общий язык — в прямом и переносном смысле — с любым человеком, незлобивый и отходчивый нрав, массу мелких умений и навыков, необходимых в путешествии, неисчерпаемый запас баек. Недостаток у него был один, но очень, с точки зрения киммерийца, серьезный: Шумри не был воином. Он даже не имел меча, а когда Конан хотел дать ему денег, чтобы тот приобрел себе приличное оружие, он только замотал головой, оправдываясь, что все равно не умеет с ним обращаться. Правда, у немедийца был кинжал, узкий и хорошо наточенный, всегда висевший на поясе. Но Конан сильно сомневался, что клинок этот знает запах и вкус человеческой крови: скорее всего, он служил лишь для разделки дичи, снятия шкур, починки снастей и прочих мелких хозяйственных надобностей.
Первая часть плаванья протекала удивительно спокойно. Ни ночные разбойники, ни хищные звери, ни алчные сборщики путевых податей не нарушали ровного продвижения на запад, вверх по течению величавой реки, одной из самых полноводных и протяженных в мире.
Там, где русло Стикса делало резкий поворот на юг, начинались пороги. Река меняла свой неторопливый нрав, заваленная острыми валунами, она пенилась и кипела, крутила водовороты. Пришлось потрудиться: вытащить баркас на берег, разгрузить его и перетаскивать на собственных плечах до тех пор, пока река вновь не стала спокойной и безопасной.
У самых порогов, на противоположном берегу высилась крепость Файон. Семь ее гигантских башен из черного камня, соединенных стенами, нависали над бурлящей и пенящейся водой. Конан не без удовольствия встретился глазами с угрюмой твердыней стигийских жрецов. Много славных и довольно свежих воспоминаний были связаны у него с этим местом. Здесь ему легла в ладонь прохладная и надежная рукоять Небесной Секиры — волшебного и одушевленного оружия, равного которому не было и нет в мире. Отсюда он, направляясь в Иранистан, взмыл в небо на плечах огромного людоеда-кутруба. Здесь он славно впоследствии отомстил посмевшим захватить его в плен стигийским жрецам…
Чем дальше к югу, тем уже становилось русло Стикса. С берегов его исчезли селения, не стало прямых, словно вычерченных по линейке, оросительных каналов. Поля и оазисы постепенно сменились джунглями. Становилось все темнее, все душнее. Опутанные лианами деревья так низко нависали над рекой, что солнце не могло пробиться сквозь их листву. Баркас плыл в вечной тени. Впрочем, прохладнее от этого не становилось. Влажные испарения и духота доводили до изнеможения быстрее, чем слепящие лучи солнца в зените.
На одном из привалов случилось несчастье. Гребец кушит отошел в сумерках к реке, чтобы набрать воды для ужина. Неожиданно дикий вопль страха и боли потряс вечернюю тишину. Конан, мгновенно оказавшийся на берегу, увидел, что ногу несчастного зажал клыками огромный крокодил, буро-зеленая тварь, напоминающая поваленное бурей и поросшее осклизлым мхом дерево. Тварь, алчно подергивая хвостом, затаскивала свою жертву в воду.
Рывком вытащив меч, всегда висящий у него на поясе, киммериец несколько раз всадил острие в шею, затылок и левый бок крокодила, но шкура у него оказалась на редкость толстой и прочной. Клинок лишь царапал ее, но не мог проникнуть глубоко в тело. Крокодил сильнее забил хвостом, продолжая все так же тянуть свою отчаянно кричащую добычу. Тогда Конан упал на колени прямо в воду, возле самых раскоряченных лап, упирающихся в песчаное дно. Выждав удобный момент, он вонзил меч глубоко под левую лапу, в не защищенное крепкой кожей, светло-желтое подбрюшье, Только после этого мощные зубы разжались, и несчастного гребца удалось вытащить на берег. Буро-зеленое туловище еще долго билось в агонии, замутив прибрежную волу.
Пока Шумри промывал рваную рану гребца и перевязывая ее чистым куском парусины, остальные кушиты ловко разделали тушу. Мясо они поджарили на углях, а шкуру разрезали на несколько лоскутов, собираясь хорошо просушить ее и смастерить прочные доспехи. Пиршество продолжалось до глубокой ночи, но веселье не было безмятежным, так как его нарушали протяжные стоны раненого, становившиеся все более долгими и душераздирающими.
Несмотря на все лекарские навыки немедийца, гнилые зубы рептилии сделали свое дело: к утру у гребца поднялся сильный жар, а к вечеру следующего дня несчастный умер, поминая в бреду всех кушитских богов, а также шемитских и стигийских…
На его место за весло пришлось сесть Конану.
Еще через три дня монотонный плеск весел нарушил новый крик. Один из кушитов, бросив грести, с ужасом рассматривал на своей ладони крохотное насекомое с черно-голубыми крылышками, которое он только что пришлепнул на своей спине. Кожа его посерела и покрылась потом, огромные белки глаз грозили вот-вот вылезти из орбит.
Ужас с его лица словно бы перехлестнулся на двух остальных гребцов. Они тоже бросили весла и окружили товарища. Конану пришлось несколько раз рявкнуть на них, пока эта пара с неохотой вернулась к прерванной работе. Укушенный же продолжал рассматривать ладонь, негромко и обреченно подвывая. Киммериец хотел уже почесать свой крепкий кулак о шею нерадивого гребца, когда заметил вдруг, что плечи, бока и живот его покрылись светло-серыми, ярко выделяющимися на шоколадной коже пятнами. Пятна становились все больше, тело обмякало и распухало на глазах… Со стоном кушит повалился на палубу.
Несчастный не давал дотронуться до своего тела, каждое прикосновение причиняло ему нестерпимую боль. Поэтому его не стали переносить на берег и устроили прямо на судне. Шумри хлопотал над ним, не отходя ни на шаг, то и дело обливая его горящую кожу водой из-за борта, но все было напрасно. Противоядие от укуса маленькой мухи Сцоо не было ведомо никому — ни белым, ни черным спутникам.
Умирающий не мог даже стонать, из горла его раздавалось лишь хриплое бульканье, белки глаз стали малиновыми, а черты лица исказились до неузнаваемости. Когда, спустя сутки мучений, душа его наконец сошла в места более прохладные и спокойные, все оставшиеся испытали немалое облегчение и искренне порадовались за избавившегося от мук…
Как только распухшее тело было предано земле, два оставшихся гребца объявили Конану, что дальше они не поплывут. Никакие уговоры и убеждения не подействовали. Разъяренный киммериец пригрозил им мечом — на что старший из них ответил, что смерть от удара меча намного приятнее и быстрее, чем в гнилых зубах крокодила, либо от укуса мухи Сцоо.
Конан был в полном бешенстве. Он заплатил чернокожим вперед, заплатил не скупясь, и они обязались идти с ним до самых истоков Стикса, а если найдется другой водный путь на юг, то и дальше. Найти же новую рабочую силу в этих глухих краях невозможно!
Кушиты бросили ему под ноги, на доски палубы свое жалованье — несколько золотых. Этого киммериец снести не смог. Он выхватил меч, но Шумри, молчавший во все время пререканий, неожиданно повис у него на руке.
— Проклятье! — Конан попытался стряхнуть своего спутника, но тот ухватился крепко. — Не вынуждай меня отправить тебя к Нергалу вместе с этими черными выродками!..
— Погоди, погоди, Конан, — пыхтел Шумри, изо всех сил налегая на его мощную руку, — успокойся, от них ведь все равно толку не будет, они так или иначе сбегут — не сейчас, так ночью. И пусть уходят, пусть уходят с миром…
Кушиты не стали ждать, чем закончится спор их хозяев. Мгновенно собрав с палубы золотые монеты, схватив немудреные пожитки и недосушенные куски шкуры крокодила, они ринулись что было сил по берегу, вниз по течению, перепрыгивая через упавшие стволы, разрывая руками лианы, мелькая светлыми — по сравнению со всей кожей — пятками…
Увидев, что черные выродки сбежали от его возмездия, киммериец с утроенной яростью оттолкнул от себя Шумри, переставшего за него цепляться, да так, что тот отлетел на пять локтей и с грохотом ударился о доски палубы.
— Будь я проклят, что отбил тебя из когтей божественной птички!!!
До самого вечера приятели не разговаривали. Конан всерьез подумывал о том, чтобы расстаться со своим нелепым спутником. Он осмелился встать на его пути, возражать и навязывать свою волю! Будь это могучий воин, боец — тогда другое дело, тогда можно было бы поговорить на равных. Но бродяга-бард, чья ладонь никогда не сжимала рукояти славного, тяжелого меча или копья, или секиры?!..
Не лучше ли идти дальше на юг одному? Баркас куплен на его деньги, ни гвоздя на нем не принадлежит Шумри. Медальон с дрожащей стрелкой можно без труда у него отобрать… Он, Конан, даже даст ему денег на обратный путь — и на еду, и на лодку, — пусть возвращается в город пирамид и черной магии.
Пока киммериец предавался мстительным раздумьям, — Шумри неторопливо разгружал судно. Мешки с мукой, — солью, вяленой рыбой, мотки веревок, свертки парусины — все это он выносил из трюма и складывал на берегу. Когда на траве образовалось нечто вроде склада вещей и продуктов, Конан, словно очнувшись и разглядев происходящее, удивленно присвистнул.
— Что это значит, копыта Нергала тебе в задницу?! Шумри примиряюще улыбнулся.
— Нам ведь придется теперь грести вдвоем. Я просто ^ облегчил судно. Не беспокойся, самое необходимое я „ оставил. Думаю, нехватка еды нам не грозит: и дичи, и рыбы, и сладких плодов здесь полным-полно.
— Ну, конечно. А также крокодилов, мух Сцоо и ядовитых змей, — усмехнулся Конан. — Не последовать ли – тебе за столь милыми твоему сердцу чернокожими ребятишками, а? Пока не поздно?..
Шумри ничего не ответил на тираду киммерийца. Он повернулся и зашагал к реке, возобновив прерванное занятие и тихонько мурлыкая что-то себе под нос.
Глава 4. Дети Ба-Лууун