«Местечко» называлось «Три негодяя», чем заранее вызвало вопли восторга у проголодавшихся солдат. Лошадей они оставили на проворного мальчишку, который, поймав на лету монетку, тут же кинулся ставить их у коновязи. Войдя в полутемный, с низким, прокопченным потолком общий зал, Харра быстро отыскал стол в самом прохладном углу, выкинул на улицу спавшего за ним пьянчужку, и, вернувшись в таверну, громогласно воззвал:

— Рута, сердце мое, где же ты?

Из кухни высунулась замызганная мордашка какого-то мальчугана и, пискнув «ой!», быстро исчезла. Солдаты покатились со смеху.

— Ну и вкус у тебя, Харра! А как же фирманы о растлении малолетних? Да еще и мальчиков! На кол тебя, Харра!

— Рута, старая потаскушка!— рявкнул Харра во весь голос.— Мы умираем от голода и жажды!

— Кто это тут старая потаскушка?— раздался из кухни возмущенный ответ, и в дверях появилась хозяйка с кочергой в руках. При виде шестерых солдат нахмуренные ее брови сразу разошлись.

— Ах, доблестные воины, простите, я думала, опять этот несносный маслодел. Вечно напьется и начинает орать непристойности. Что желают столичные гости?

Хозяйке было, наверное, лет тридцать, но выглядела она чуть старше. Была она дородна, высока и белокожа. У нее были зеленые, чуть раскосые глаза и темно-рыжие волосы, что вкупе с широкими скулами и прямым, изящным носиком говорило о ее северном происхождении.

С кочергой в руках она была настоящим воплощением Бригутты, воинственной девы-стража, что, по поверьям асиров, уносит души павших воинов с поля брани.

— Не узнаешь ли ты меня, пышнотелая Рута?— сладким голосом позвал Харра.

Хозяйка вгляделась в него и вдруг кинулась на шею, едва не зашибив кочергой шарахнувшегося Фархуда.

— Харра! Старый греховодник!— визжала Рута в восторге.— А как изменился! Неужели ты и впрямь состоишь в дворцовой гвардии Повелителя Илдиза?

— Как видишь,— не без гордости ответил Харра.— Вот, привел тебе постояльцев. Смотри, как уставились на твои бока.

Рута кокетливо крутанулась на одной ноге.

— И как я твоим бесстрашным тиграм?

— Хороша!— искренне восхитился Фархуд.— Не хуже нашей Пилы. Эй, хозяйка, а еще такие же, как ты, у тебя есть?

— У меня есть все, что нужно настоящему мужчине,— Рута лукаво улыбнулась, блеснув белоснежными зубами, отчего сразу помолодела.— Может, пройдете во внутренний двор? Здесь душно, да и всякого сброду заходит немало.

В мгновение ока на выбранном для них Рутой столе в тени увитой плющом стены появились дымящиеся, блюда и миски, а к ним золотистое хоарезмское вино в огромных стеклянных кувшинах. Хорошенькие девчонки, подававшие кушанья, глаз не сводили с молодых воинов, качая бедрами так, словно уже год не видали мужчин. Пользуясь послеполуденным затишьем в таверне, Рута подсела к давнему приятелю и его друзьям.

— Я все не могу поверить, что это действительно ты, мой ветреный Харра!— повторяла она.— А эти молодцы — твои, или ты пока простой наемник?

— Зная скромность нашего Харры, я тебе отвечу, хозяюшка,— вмешался Закир.— Он — правая рука нашего грозного ун-баши, непобедимого Конана из Киммерии. И когда Конана сделают кир-баши, а случится это, видимо, очень скоро, Харра займет достойное место в его дюжине дюжин! А мы придем проситься в его отряд, верно, ребята?

— Вот ведь болтун!— сказал польщенный Харра.— На коленях приползешь — не возьму.

— Смилуйся!— жалобно застенал Закир, молитвенно сложив руки, предварительно облизав жирные пальцы. — Бери у меня что хочешь! Вот это персик? Или ножку индейки? Только оставь при себе! Я зачахну! Утоплюсь! Уйду в разбойники!

— Сжалься над нами, недостойными!— тут же радостно завыли остальные, подхватив забаву. Фархуд и Альмид рухнули на колени, благо дощатый помост над бассейном с фонтаном был застлан чистыми циновками.— Не оставь прозябать в безвестии! Вот урюк и медовые лепешки.— Блюдо с урюком плюхнулось Харре на колени, сверху посыпались лепешки. — Не хочешь ли ты еще ароматного плова или сладкого вина?— И кувшин, полный золотистого, прозрачного напитка угрожающе завис над штанами Харры.

— Уймитесь, шутники, забери вас Нергал!— отбивался от них Харра.— Конана на вас нет! Куда вам еще в разбойники, вы и так хороши!

Глядя на их возню, Рута хохотала заливисто, словно девчонка:

Китти Сьюэлл

— Так его! Будет знать, как исчезать на три года и не слать ни одной весточки!

Западня

— Кстати, о разбойниках,— хитрый Харра знал, чем утихомирить своих расходившихся молодцев.— Почему «Три негодяя»? Ведь еще три года назад их было четыре.

— О, это целая история,— отозвалась Рута, сразу перестав смеяться.— Одним уже стало меньше.

Благодарю всех из Хонно и в отдельности Кея Бирна, Лиз Дженсен, Стиви Дэвиса, Вэнди Эннис и Джона Сьюэлла
Все заинтересованно повернули к ней лица, и Харра, воспользовавшись этим, быстро разлил по кружкам вино, едва не выплеснувшееся на его новые штаны.

— Расскажи им, они ведь не знают твоей истории. Народу пока нет, а если кто придет, твои девочки с ним управятся.

Об авторе

Рута не заставила себя долго упрашивать. Отпив из кубка, она вздохнула и начала:

Китти Сьюэлл родилась в Швеции, жила в Испании, Канаде, Англии, Уэльсе. Живя на заснеженном канадском севере, она руководила агентством по торговле недвижимостью, позже стала квалифицированным психотерапевтом, а затем скульптором. Сегодня она живет то в Уэльсе, то в Испании, где владеет фруктовыми плантациями.

— История моя проста. Родом я из Асгарда, ледяной страны далеко на севере от этих благословенных мест. Я пасла птицу и скот, помогала матери вести дом и заботиться о моем младшем брате. Однажды ночью, среди зимы, на нашу деревню напали гиперборейцы, сожгли ее дотла и перебили всех взрослых мужчин. Деревня наша была маленькой и небогатой, никакой корысти разорять её не было. Кроме одной: рабы. Все, кто остался жив в пожаре и битве, а это были старики, женщины и дети, были угнаны в рабство. Моя мать и брат замерзли насмерть на переходе через ледяные пустоши, а меня продал на рынке в Халоге убийца моего отца и старших братьев — Инвард Рыжебородый. Мне было тогда десять лет от роду, я обещала вырасти в красавицу…

Ее первый роман «Ice Trap» вошел в список произведений, выдвинутых на соискание премии «Свежая кровь» Ассоциации писателей криминальной литературы, и завоевал премию ВВС «Лучшая книга года в Уэльсе, по мнению читателей».

— Ты и сейчас хороша, как спелое яблочко,— ввернул Харра.

Пролог

— Ну, нынче яблочко уже перезрело,— отмахнулась Рута и продолжала:— Меня купил один бритунец вместе с еще несколькими женщинами — и увез через горы в свою страну. В его доме нас приняли, как гостей, и три луны заботились о нас, кормили и не обременяли никакой работой. Бритунского языка я не знала и не понимала почти ничего из разговоров прислуги. А потом Сим Смайт, мой хозяин, снарядил караван в Замору и продал нас еще раз, но уже гораздо дороже, поскольку откормил и приодел. В серале шадизарского вельможи я провела пять лет, и это были самые счастливые годы моей жизни. Этот человек не отказывал мне ни в чем, обучил игре на цитре и флейте, танцам и еще кое-чему. Но, как бы он ко мне ни относился, я все же была рабыней, и когда бывший у него в гостях купец из Шема, Иохаан, предложил за меня тысячу золотых, мой хозяин не устоял. Он был уверен, что Иохаан влюбился в меня с первого взгляда, раз заплатил такие деньги. Из его дома я уехала, как принцесса: с кучей добра, тряпок и украшений. Но по дороге к Шему я случайно узнала, что везут меня вовсе не в дом купца, а в Птейон. Владыка Черного Круга нуждался в девственнице северных кровей для какого-то мерзкого колдовского опыта и обещал Иохаану большие деньги, если тот доставит требуемое в короткий срок. Шемит собирался уже ехать в Халогу, а тут подвернулась я. Ну, я не стала ждать и сбежала на границе Кофа. Украла лошадь и кое-что из безделушек и скакала всю ночь, пока бедная кобыла не выбилась из сил. Потом я едва не погибла в пустыне, но добралась все же до Хаурана. Там я встретила человека, который первый взялся помочь мне просто так, ни за что. Я была измучена и больна, и с радостью доверилась ему. За мои украшения мы выручили неплохие деньги, и год жили в счастье и согласии.

Берега залива Коронации Северный Ледовитый океан, март 2006



Потом деньги кончились, и я вспомнила, что неплохо танцую. Мы продали его маленький дом и купили ослика и повозку. Мы странствовали из города в город, я плясала и пела на базарных площадях, он варил бобовую похлебку, и мы были совершено счастливы. Ну, словом, мы попали в Туран. Были и в Аграпуре, и в Шангаре, пока не приехали в Хоарезм. И здесь он продал меня в веселый дом, а сам удрал. Ну, я поплакала, конечно… А потом подумала: моя мать была правнучкой самого Хенгеста Отважное Сердце, хоть он никогда и не узнал об этом.

Он не взял снегоход, как советовали старшие. Как и большинство мальчишек, он обожал рев мотора, но в последнее время ему больше нравилось слушать собственные мысли. Нравился грохот и треск морского льда, редкие порывы ветра, скрип снега под муклуками — нравилось добиваться успеха собственными силами, ощущать себя самостоятельным и независимым.

И стала копить деньги. Я копила их десять лет. А потом выкупила себя из «Услады Иштар» и приобрела этот трактир. Мне понравилось его расположение и название: «Когти льва». Но я переименовала его в «Четыре негодяя». И с тех пор мои девочки в каждый торг на невольничьем рынке ищут того шемита, бритунца и гиперборейца. Хотя Инвард, наверное, уже умер, если не от старости, то в какой-нибудь битве. Но пока до меня не дошло известие о его смерти, я не буду менять названия.

Он положил в рюкзак запас еды, которого должно хватить на день, и пристегнул веревку к ошейнику собаки. Эта лайка хаски принадлежала старику соседу, но со временем мальчик как бы невзначай присвоил ее себе. Преданная, но неласковая, крупная мохнатая бестия, она становилась очень свирепой, если ее раздразнить.

— Так почему «Три»?— снова спросил Харра.— Того неверного возлюбленного ты уже поймала?

Он повесил ружье на плечо, а во внешний карман опустил сигнальный пистолет. Вряд ли они понадобятся ему для самообороны, собака отпугнет любых непрошеных попутчиков. Он дважды проверил все снаряжение, как его учили, и отправился в сторону моря.

— Да, он появился здесь полгода назад,— не без удовольствия ответила Рута.— Очень обрадовался, увидев меня живой и невредимой, говорил, что раскаивается в содеянном зле.

— И что же?— как мог наивнее спросил Закир.

Сначала нужно было пробраться через прибрежные торосы. Он остановился, выбирая дорогу. Море вдавливало массивные льдины в берег. Гигантские глыбы наползали одна на другую, ложась пластами, их комкало, как бумагу, они топорщились сверкающими пиками в небо, будто башни, или крошились и разбивались вдребезги. Они казались буреломом в чаще старого леса. Мальчик был рослым, крепким и сильным для своего возраста, но, когда он, карабкаясь, пробирался по зазубренному льду и криками подгонял собаку, иногда нетерпеливо ругаясь на местном наречии, — голос выдавал его возраст. Ему очень хотелось добраться сюда, хотелось поскорее стать настоящим мужчиной.

— Я накормила и напоила его почти до беспамятства, а потом мы с моими девушками залюбили его до смерти,— безмятежно сказала Рута и улыбнулась.— Одним негодяем на моей вывеске стало меньше, и когда-нибудь я надеюсь залучить сюда всех остальных.

Тяжело дыша от напряжения, он добрался до открытого льда. Мальчик внимательно вглядывался в горизонт. Очки надежно защищали его глаза от сверкающего снега. На бескрайнем просторе невозможно спрятаться, но все же нужно было быть осторожным, готовым к любым неожиданностям. Окликнув собаку, мальчик отправился вперед. Спустя час он повернул на запад и двинулся вдоль берега. Он шел довольно быстро, чтобы не замерзнуть, и внимательно оглядывался по сторонам в поисках следов. Он знал, что ему вряд ли повезет заметить снежную лису. Они редко бродят просто так, без цели. Обычно хитрые маленькие зверьки крадучись следуют за полярными медведями, чтобы попировать на остатках их охотничьих трофеев, и стремительно исчезают при малейшей опасности. Ему встречались как цепочки больших следов тяжелых лап медведей, глубоко приминающих снег, так и цепочки крошечных и малозаметных отпечатков лис. Большинство следов были старые — вчерашние или недельной давности. Но мальчику было все равно. Грациозные маленькие лисы нравились ему живыми, а не мертвыми. От вида темной крови на снежно-белой шубке ему всегда становилось нехорошо. Он убеждал себя, что эта экспедиция — скорее испытание на независимость, вызов одиночеству, хотя понимал, что нужно практиковаться в стрельбе, нужно становиться жестче. Мужчина должен охотиться, чтобы выжить. Мужчина должен убивать.

— Вот славно женщина!— восхитился Закир.— Я тоже не прочь умереть такой смертью!

За время рассказа Руты почти все, что еще оставалось на столе, было выпито и съедено, и хозяйка позвала одну из девушек, сновавших по помосту от столов в кухню и обратно — в трактире уже было довольно много народу.

Когда идешь молча, погруженный в свои мысли, время летит незаметно. Он дважды останавливался, садился на корточки, пил горячий сладкий чай из фляги и делился с собакой кусками сушеного мяса. Но от неподвижности становилось не по себе. Слишком холодно, лучше идти дальше. Солнце по низкой дуге плыло по небу, и мальчик повернул сначала на север, потом на восток и теперь возвращался туда, откуда пришел. Собака терпеливо шла рядом, иногда даже с закрытыми глазами. Несмотря на очки, мальчик тоже чувствовал резь в глазах от постоянного напряжения. Ни единой тени, кроме их собственных.

— Инрида! Принеси вина сюда, да прихвати еще сладкого снега, и халвы, и фруктов!

Но вдруг он что-то заметил. Сердце бешено заколотилось при виде следов, пересекавших его собственный след по диагонали. Медведь… Прошел, наверное, час назад или даже меньше. Следы на снегу были большими, и мальчик внимательно всматривался в горизонт. След терялся где-то в сереющей дали. По спине пробежала легкая дрожь. В его народе было врожденное преклонение перед белым медведем. Как говорили старики, лиса всегда приводит человека к нануку — на счастье или беду. Мальчик усмехнулся, вспомнив эту примету, и вдруг ощутил, как он беззащитен и уязвим. Тут же пожалел, что не послушался совета и пошел в море пешком. Он поглядел в сторону берега, прикидывая расстояние. Поселок был едва виден. Дым из труб поднимался прямо в небо четко очерченными столбами. Полчаса быстрого шага, может, чуть больше — точно определить он не мог.

Спустя недолгое время смуглокожая красавица Инрида явилась со всем перечисленным и, выставив это перед гостями, принялась собирать пустые блюда.

Собака оживилась и быстро помчалась по следу, сильно натянув веревку, которую мальчик привязал к своему поясу. Он дернул веревку, прикрикнул на собаку, но хаски не послушалась команды — она вообще не особо их слушалась. В раздражении мальчик ударил ее ногой в бок, и она нехотя замедлила бег. Устрашающее рычание клокотало в ее горле, а шерсть на загривке встала дыбом. Возможно, ее просто заинтересовала тюленья полынья, но мальчик сомневался в этом. Он знал, что собака учуяла запах медведя и, повинуясь инстинктам своих предков — волков, была готова схватиться с ним.

— Оставь, я сама унесу. Погляди-ка на этого красавчика.— Рута ткнула пальцем в широкую грудь Закира.— По нраву он тебе?

— По нраву,— улыбнулась Инрида.— И впрямь красавчик.

Было все еще довольно светло, но мальчик решил немедленно возвращаться в поселок, и после недолгой борьбы с собакой они отправились в обратный путь. Но ветер дул в спину, и собака вертела головой, не оставляя надежды на добрую схватку. Она постоянно оборачивалась и рычала, останавливалась, чтобы принюхаться, и мальчик силой подгонял ее идти к берегу. Они все еще пытались переупрямить друг друга, как вдруг собака резко развернулась и рванула в обратном направлении, чуть не сбив хозяина с ног.

— Тогда пойди и сделай с ним то, что мы впятером сделали с… ты знаешь, с кем. Надеюсь, твои воины достаточно живучи, Харра? Инрида — девушка редких дарований.

Там, вдалеке, стоял медведь. Он, должно быть, услышал их или учуял запах и свернул со своего пути. Теперь он преследовал их. Три черные точки треугольником — глаза и нос медведя — четко выделялись в сереющем свете, когда он смотрел прямо на них. Они, без сомнения, казались желанной добычей. Мальчик замер, силы сразу покинули его, колени задрожали. Ему отчаянно захотелось писать.

Но Закир, не слушая ее язвительных речей, медленно поднялся со своего места, подхватил взвизгнувшую девушку поперек талии, молча взвалил на плечо, в свободную руку взял один из еще полных кувшинов и вопросительно посмотрел на хозяйку.

Медведь был виден все четче с каждым мгновением. Он шел странной неуклюжей походкой, неторопливо, не агрессивно. В его движениях не было ни настороженности, ни особой сосредоточенности. Просто целеустремленность. Медведь был необычайно крупный, но сквозь светлую желтоватую шкуру явственно проглядывала зимняя худоба.

Рута в восторге захлопала в ладоши.

Звук хриплого, влажного дыхания измученного голодом зверя наконец вывел мальчика из оцепенения. Пальцы в толстых перчатках нащупали сигнальный пистолет в кармане. Руки дрожали, когда он вставлял сигнальную ракету. Он закричал на собаку, чтобы та прекратила дергать и прыгать. Конечно, можно было спустить собаку, но мальчик все еще надеялся, что ее рычание и лай отпугнут зверя.

— Вон в ту дверь и налево вверх по ступеням! В свободных комнатах снаружи торчит ключ. И если народу будет не очень много, видит Эрлик, я к вам присоединюсь!

Мальчик выстрелил из ракетницы, как умел. Ярко вспыхнув, ракета с шипением пронеслась и упала у самых лап зверя. Медведь на мгновение замер, с подозрением принюхался, потом задрал морду вверх. Голова его медленно раскачивалась из стороны в сторону. Решив, что сигнальная ракета не стоит внимания, он снова двинулся вперед, но на этот раз более быстро и агрессивно.

— Э, нет,— запротестовал Харра. — А мы тут, что же, останемся одни?

Мальчик выпустил одну за другой еще несколько сигнальных ракет, но медведь увертывался от них и подходил все ближе. Мальчик приготовил ружье. Выстрел — его последний путь к спасению. Раненый медведь обезумеет от ярости, и его действия будут непредсказуемы.

— На втором этаже хватит комнат еще на десять человек, можете разбредаться хоть все разом, — весело ответила Рута.— А чтобы вы не скучали, я сейчас пришлю сюда девушек.

Он сжимал тяжелое ружье дрожащими неуклюжими руками, однако снять перчатки было нельзя, потому что пальцы сразу же замерзнут и совсем перестанут слушаться. Его уже начинало трусить от страха и холода. Он не мог больше стоять без движения. Медведь был уже в тридцати шагах, и лучше отпустить собаку. Его все больше охватывала паника. Он отпустил собаку, и хаски кинулась на зверя. Медведь остановился в растерянности. Он разинул пасть при виде яростной соперницы, которая неслась прямо на него, потом обежала его кругом и в одном прыжке сомкнула челюсти на его задней лапе. Медведь дернулся и развернулся, чтобы добраться до собаки, но она повисла на нем, и все ее силы сосредоточились в злобно сомкнутых челюстях.

Словно по мановению волшебного жезла на помосте появились пятеро нагих красавиц. Их длинные волосы были подобраны, и ничто не мешало любоваться их прекрасными телами. Девушки скользнули в бассейн, откуда-то сверху послышалась музыка, и начался медленный, но по-своему очень красивый танец обнаженных тел в прозрачной воде.

— Вот это да!— выдохнул Хасим.— Такого в «Красном Соколе» не увидишь!

Мальчик смотрел на схватку, и его сотрясала сильная дрожь. Его учили, что никогда нельзя показывать зверю своего страха, но в реальности было все иначе, не так, как в хвастливых историях, которые часто рассказывали взрослые, сильно их приукрашивая. Этот огромный свирепый зверь был очень страшным, никто не сможет этого отрицать. В благоговейном ужасе мальчик видел, что его собака не испытывала никакого страха. Она была такая маленькая по сравнению со своим противником, но бросилась в бой с первобытной яростью своих предков.

— У Руты — одно из самых лучших заведений в Хоарезме, — ответил Харра. — Она мудрая женщина. В первом зале тесно, душно и дешево, а здесь — прохладно, просторно и дорого. Но из первого зала одним глазком можно подсмотреть, что творится здесь, и это привлекает туда толпы народу. И рано или поздно какой-нибудь из скромных до поры до времени посетителей правдой и неправдой собирает деньги и появляется здесь, на помосте. А уж Рута не смотрит, сколько дыр у него в халате.

Не зная, что делать, мальчик направил ружье на медведя. Собака не отпускала его лапу, но в какой-то момент в их бешеном танце медведю удалось освободиться от ее зубов и он кинулся прочь по льду. Собака помчалась следом.

Солдаты, как зачарованные, смотрели на игру морских дев. Те плескались в бассейне, словно разноцветные русалки всех морей. Одна из них была явная кушитка с темно-коричневой кожей, полными губами и жесткими, вьющимися волосами. Были здесь и светловолосые северянки, и смуглые туранские красавицы. Похоже, Рута ходила на невольничий рынок не только затем, чтобы искать людей, когда-то ее предавших.

Мальчик звал ее назад, но, когда она исчезла вдали, он развернулся и бросился бежать к берегу, с ружьем в руке, оставив рюкзак на льду. Поселок оказался гораздо дальше, чем он ожидал, но мальчик все бежал, ни о чем не думая. Кровь бешено пульсировала по всему телу, и замерзшие пальцы на руках и ногах начали согреваться. Теперь он отчетливо видел дома и побежал медленнее, тяжело и хрипло вдыхая ледяной воздух всей грудью.

Танец кончился, музыка смолкла, пятеро посетителей поднялись из-за столов и вытащили девушек из бассейна. За столы они, конечно уже не вернулись.

Шум в ушах заглушал тихое поскрипывание снега за спиной. Медведь быстро и беззвучно двигался позади него. Первое, что мальчик услышал, — предостерегающий лай собаки. Он обернулся и увидел, что медведь несется прямо на него. Только потом он заметил собаку, серьезно раненную, истекающую кровью, но все еще преследующую зверя. Время как будто потеряло всякий смысл. Мальчик стоял как вкопанный, думая, как же медведь справился с собакой и насколько серьезны ее раны.

— А хватит ли на нашу долю?— забеспокоился Фархуд.

Медведь кинулся было на него, но вдруг внезапно остановился и стал на задние лапы во весь рост. Он был всего в пяти шагах, его тень чернела на снегу. Мальчик быстро направил ружье в косматую грудь, но в момент выстрела медведь стал на четыре лапы, и пуля просвистела в воздухе мимо цели.

— Ты не слышал, что сказала Рута? Она десять лет провела в веселом доме. У нее все поставлено на широкую ногу, отсюда еще никто не уходил обделенным,— заявил Харра. Он сидел на своем стуле, развалясь и прислонившись спиной к стене.— Что касается меня, то я предпочту немного протрезветь. Это вино ударяет в голову. А с девушками Руты негоже встречаться бесчувственным чучелом.

Мощный удар огромной лапой отшвырнул мальчика на лед. Оглушающая, разрывающая боль в груди не давала дышать. Он понял, что скоро умрет. Медведь прыгнул на него, и, хотя мальчик ничего не чувствовал от боли, он услышал, что его нога треснула, как гнилая лосиная шкура.

— Да ты разве пьян?— удивился Альмид. — Видал я тебя после третьего кувшина заморанского, вот это было действительно…

Собака тоже была смертельно ранена, но преданность хозяину и ненависть к медведю придали ей силы, и она снова кинулась в бой. В полузабытьи от болевого шока мальчик смотрел на неистовые попытки собаки отвлечь медведя и недоумевал, почему он так невнимательно относился к ней, принимая ее преданность как должное.

Но тут в трактир через общий зал ввалилась пестрая толпа — флейтисты, барабанщики, факиры и танцовщицы. В центре этого шествия вышагивал юноша в богатых одеждах, невысокого роста, узкий в плечах и бедрах. Его поразительной красоты лицо с чуть раскосыми темными глазами было невозмутимо, как вода горного озера. Он вскинул тонкую руку, и свист флейт, бой барабанов и скачки акробатов тут же прекратились. Юноша учтиво поклонился всем присутствующим:

Медведь предвкушал хороший обед, а в отличие от проворной, надоедливой собаки мальчик лежал неподвижно и обреченно ждал своего конца. Медведь раздраженно отбивался лапой от своей соперницы, но собака увертывалась от его когтей, хватала за задние лапы, заставляя его поворачиваться к себе в досаде и ярости. На какой-то момент мальчик пришел в себя, увидел ружье, валяющееся неподалеку, и попытался доползти до него, но тщетно. Он не мог двигаться — он едва мог дышать.

— Да простят мне мою дерзость все, кто вкушает от услад этого заведения! Я приглашаю сегодня всех пить и есть за мой счет, и если вы прислушаетесь, то, несомненно, уловите шум в том зале, ибо я велел угощать от моего имени всякого, кто войдет туда, сколько бы он ни выпил или съел. Прошу вас, нежные девы.

Он попытался вдохнуть воздух, и что-то вдруг неуловимо изменилось внутри него. Тихое спокойствие окутало его. Он знал, что конец его близок, но не чувствовал сожаления. Он не позволял себе никаких посторонних мыслей и чувств, и страх тоже покинул его. Тело расслабилось, и он повернул голову, чтобы бесстрашно принять неизбежную смерть.

Приведенные им танцовщицы бросились помогать девушкам Руты, флейты и барабаны завизжали и загремели снова, еле слышные в восторженном реве посетителей, с энтузиазмом принявших приглашение расточителя. Факир бросил в бассейн щепоть семян, и мгновение спустя вся поверхность воды покрылась цветущими лилиями. Это вызвало новые одобрительные вопли.

Он с удивлением увидел сутулого старца, который появился из бешеной круговерти серого и белого меха. Мальчик помнил старика с давних пор. Тот устало шаркал к нему по снегу.

— Что-то здесь становится шумно,— проворчал Харра.— Эй, парень, пошумел и выметайся отсюда! Слышишь, что я сказал? Забирай свой балаган и выметайся!

— Пойдем, сынок, — сказал он, — держи руку.

— Да ладно тебе,— вмешался Фархуд.— Смотри, что вытворяет тот вендиец!

Он протянул загрубевшую скрюченную руку, но, как они ни пытались дотянуться друг до друга, их пальцы так и не соприкоснулись.

Смуглый тощий факир расшвыривал горсти цветной пыли направо и налево. Она взлетала стайками сверкающих, словно драгоценные камни, крошечных птичек, разноцветных большекрылых бабочек и стрекоз. Слова Харры не встретили поддержки и за другими столами, а он был достаточно пьян, чтобы, разозлившись, вскочить и схватиться за меч.

— Убирайся, парень! Кичись своим богатством где-нибудь в другом месте!

Часть первая

Факир подскочил к Харре и выпустил стайку птичек прямо на него. Воин досадливо отмахнулся и шагнул ближе к чудному богачу. Юноша повернул к нему холеное, с тонкими чертами лицо.

— Почему мы должны пить за твое здоровье?— бушевал Харра, не обращая внимания на укоризненные уговоры своих друзей.— Кто ты такой, что пришел сюда и превращаешь в балаган лучший трактир Хоарезма? Если ты приезжий — а по твоей внешности не скажешь, что ты туранец, — веди себя в нашей стране так, как хотим мы!

Незнакомец взмахнул рукой, и столпотворение стихло, словно и не было.

Глава 1

— Я вижу на ваших кольчугах льва с гривой из солнечных лучей,— с поклоном сказал юноша Харре, одновременно обращаясь и к остальным солдатам.— Значит ли это, что вы прибыли из Аграпура и состоите в войске Повелителя Илдиза?

Кардифф, 2006

Он произносил слова туранского языка без какого-либо акцента, более того, Харра услышал тот своеобразный выговор, который свойствен только хоарезмцам.



— Да,— еще напряженно, но уже без злости ответил он. — Мы из Аграпура. И действительно состоим в войске Повелителя.

Доктор Давид Вудрафф смотрел на лицо жены сверху вниз, несколько отстраненно. По его мнению, было слишком рано заниматься любовью. Изабель страдала бессонницей и частенько будила его на рассвете: толкала коленями, щекотала спину сосками, вертелась и вздыхала.

— Тогда мой священный долг — принять вас в Хоарезме, моем родном и, смею заметить, гостеприимном городе, — ответил юноша с новым поклоном.— Но помимо этого у меня есть и еще один повод навязывать вам угощение. Шесть дней назад умер мой отец. Умирая, он завещал мне раздать все его богатства, что я с успехом и не без пользы для других и делаю уже седьмой день. Труд мой уже близок к концу, а потому не откажитесь потратить немного моих денег и выпить за то, чтобы душа моего родителя не скорбела среди уныния Серых Равнин. Если же вам мешает шум — извольте.

Однако, когда ей наконец удавалось растормошить его и добиться своего, она, казалось, витала где-то далеко и притворялась спящей. Но его не проведешь. Уж слишком сильно она жмурила глаза и морщила лоб от старания. Для Изабель это была такая работа. Когда ритм их движений нарастал, она вытягивала руки за голову и хваталась за прутья спинки кровати. Кровать раскачивалась и глухо билась о стену. В раме кровати ослабли болты, что с ними периодически случалось, а Давид все забывал затянуть их потуже. Он попытался умерить свои движения, но Изабель протестующе застонала.

Обернувшись к сопровождавшей его пестрой толпе, он достал из-за пояса мешочек с деньгами и кинул им, сказав:

Кожа у нее на груди покраснела, она плотнее обхватила ногами его бедра, и тут на него навалилось это окаянное чувство долга. Как обычно, он старался достичь апогея одновременно с ней, закрыл глаза, надеясь, что волна ее оргазма накроет и его. Но нет, черт подери!

— Продолжай! — Она открыла совершенно ясные глаза и смотрела на него в притворном гневе. — Я с тобой еще не закончила!

— Благодарю вас, друзья мои. Более я в ваших услугах не нуждаюсь, ибо эти деньги у меня последние. Теперь делайте, что вам угодно: хотите — веселитесь вместе со всеми в общей зале, хотите, — расходитесь по домам.

— Шутишь? — подхватил он и повиновался, но, как бы он ни стискивал зубы, это не помогало. То неясное, противоречивое чувство, с которым он относился ко всей этой затее, влияло и на поведение его, так сказать, жизненно важного органа. Он замедлил движения, а потом и вовсе остановился.

Танцовщицы, музыканты и факиры удалились, пятясь и усердно кланяясь щедрому юноше. Взрыв воплей и свиста, раздавшийся в общей зале, сказал о том, что не все из них поспешили уйти.

— И это все? — с неестественной легкомысленностью спросила она. — Сегодня последний день, подходящий для зачатия.

— Так лучше?— обернулся к Харре незнакомец.

— Да ладно тебе, дорогая, — Давид отодвинулся от жены. — Все не так уж аптекарски строго и точно.

— Парень, ты начинаешь мне нравиться,— заявил Харра.— Садись к нам, и мы выпьем за твоего отца, прими Эрлик его душу, и за отца его отца, и за всех твоих предков. Как твое имя?

Хотя лицо Изабель все еще горело от возбуждения, она зевнула, натянула простыню до подбородка и уставилась в потолок. Давид издал вздох и повернулся к ней:

— Юлдуз,— просто ответил юноша, садясь на свободный табурет.

— Послушай, Изабель, мне очень жаль. Может, твое тело и работает точно в соответствии с календарем, но мое — нет.

Харра многозначительно посмотрел на саблю, выглядывающую из-под полы нового знакомца.

— Ладно, — согласилась она, — только, пожалуйста, объясни мне, что я делаю не так?

— Юлдуз ибн… м-м?

Юноша рассмеялся, взмахнув маленькими и тонкими в запястье, как у женщины, руками.

— О Боже, Изабель, давай не будем об этом. Сейчас пять часов утра.

— Просто Юлдуз, — ответил он. — Мой отец был в Хоарезме всего лишь ткачом. Правда, богатым и знаменитым далеко за пределами этого города, так что сумел дать мне воспитание, достойное сына князя. Но я и сам неплохой мастер, а катану ношу лишь потому, что это память. Отец вывез ее из Кхитая, откуда он родом, и сохранил, не продавая даже в самые черные времена.

Он резко перевалился на спину и посмотрел на застекленный потолок, где брезжил рассвет. Устало коснулся ее руки:

— Могу я посмотреть?— сощурился Харра.

— Давай спать. Твой последний подходящий для зачатия день еще даже не начался.

Юлдуз молча вынул меч из ножен и протянул Харре, изящным и ловким жестом вывернув оружие рукоятью вперед. Это не осталось незамеченным.

— Как скажешь. — Она повернулась к нему спиной, и вскоре ее дыхание изменилось: стало глубоким и спокойным. Давид попытался отключить рассудок, отмахнуться от досадного чувства неудачи, но в какофонии птичьего гама в саду было что-то пронзительно-тревожное. Его пробрала зябкая дрожь, и он поплотнее укутался в одеяло.

— А драться ты им умеешь?

Он наконец впал в дрему, когда услышал, как почтальон просунул корреспонденцию в почтовый ящик. Крышка ящика щелкнула, и почта с шелестом рассыпалась по кафелю в прихожей. Он попытался вернуться в то пыльное, прожженное солнцем место с ярко-голубым небом, которое ему снилось, но эта попытка вытолкнула его из сна в реальность, как пробку из воды.

— Думаю, что смогу защитить себя, если потребуется.

— Ну-ка, Рустад, ты ближе всех к кувшину, налей нам вина,— распорядился Харра, крутя в ладонях катану.

Давид посмотрел на будильник через плечо спящей жены. Было чуть больше семи. Изабель лежала на боку и тихо посапывала, натянув простыню на голову, заслоняясь от света. Он нырнул к ней под одеяло. Они были примерно одного роста, и ее длинные ноги терялись в темноте где-то там, на краю кровати. В этой полутьме он смотрел на их обнаженные тела, такие похожие и такие разные и, с медицинской точки зрения, абсолютно несовместимые. Сперматозоиды никак не хотели проникать в яйцеклетку, хотя они с женой очень старались, испробовав почти все доступные способы и средства. Рис Джоунз, акушер-гинеколог, консультирующий их врач с внушительными рекомендациями и множеством дипломов, с неохотой признал поражение. Он хлопал их по спинам и уверял, что беременность все еще может наступить естественным путем, нужно только время и терпение, а еще необходимо измерять температуру и следить за календарем, но Давид понял: врач намекает, что надеяться можно только на чудо. Им обоим уже за сорок. И потом, он был сыт по горло. Горько, что между ними оставалось так мало чувства. Нить желания с его стороны становилась такой тонкой и непрочной, что это пугало его. Он пытался объяснить жене, что ушло нечто очень важное, что он чувствует себя слишком старым для отцовства — но Изабель была непоколебима в желании добиться своего.

Меч был великолепен, не удивительно, что юноша не хотел с ним расставаться. В его поверхность можно было смотреться, как в зеркало, до того она была чиста. Клинок был длиннее обычной сабли и имел более плавный изгиб. Маленькая круглая гарда изображала двух сплетенных в схватке драконов, и дракон, грызущий копье, был искусно выгравирован у основания клинка.

Рукоять, обвитая переплетенными шнурами, сама просилась в ладонь.

Он встал с кровати, надел халат и спустился на кухню. Включил чайник и поднял шторы. Было прохладно. Типичное дождливое кардиффское утро. Мертвые листья прилипли к окну, а подоконник позеленел от плесени. Давид не помнил, когда он в последний раз видел солнце, хотя вроде бы еще лето. Засыпав горсть кофейных зерен в кофемолку, он слушал бешеное жужжание и одновременно прислушивался, не проснулась ли жена, — такой шум и мертвого поднимет. Сверху из спальни не доносилось ни звука. Он вдохнул дразнящий аромат — несусветную смесь запахов бара на Средиземноморском побережье и привычных утренних обязанностей.

— Вот бы нашему ун-баши его показать,— выдохнул восхищенный Фархуд.— Никогда я раньше таких клинков не видывал.

Пока варился кофе, он сходил за почтой. На полу в прихожей, как обычно, валялась кошмарная куча корреспонденции. Он сгреб ее, рассортировал на три стопочки на столике в прихожей: его почту, почту жены и всякие рекламные проспекты. Стопка Изабель была гораздо больше других, и это значило, что ей предстоит немало работы. Однако все счета, кажется, были на его имя. Давид захватил свою стопку писем на кухню. Среди прочих бумаг был план доклада, который он пообещал сделать в Бристоле, — утомительная работа, к которой придется долго и тщательно готовиться. Отодвинув остальную почту, он задержал взгляд на одном, заинтересовавшем его нежно-голубом конверте авиапочты из тонкой бумаги, адресованном ему и подписанном каким-то детским почерком. Он рассмотрел незнакомую марку. Канадская. Штемпель свидетельствовал, что письмо отправлено из Лосиного Ручья, Северо-Западные территории.

— Да, Конан бы оценил твой меч, Юлдуз,— кивнул Харра, возвращая оружие юноше.— Что ж, мы собирались выпить. За твоего отца, Юлдуз, не мог он быть простым человеком, если хранил такой меч!

— Лосиный Ручей?.. — повторил он вслух, уставившись на штемпель.

— Благодарю тебя, благородный воин. Не могли бы вы тоже назвать мне свои имена?

Давид перевернул конверт. Сзади красовалась блестящая наклейка в виде синего слоника. Вероятно, кто-то откопал что-нибудь из забытых им вещей или кто-то из старых знакомых решил напомнить о себе. После стольких лет? При мысли об этом в животе что-то напряглось. Указательным пальцем он вскрыл тонкий голубой конверт.

Харра перечислил всех, включая себя, и добавил:

— А Закира утащила смуглянка, они наверху. Эй, Рута! У нас стало на одно горло больше, и это горло утверждает, что за все заплачено! Мы хотим еще вина и такого же чудного барашка, с какого начали!


Уважаемый доктор Вудрафф!
Надеюсь, Вы не рассердитесь на мое письмо. Я думаю, что я Ваша дочь. Меня зовут Миранда, и у меня есть брат-близнец Марк. Я так долго мечтала Вас найти! Совершенно задергала маму, расспрашивая о Вас. Потом один добрый врач-англичанин, который приехал работать в нашей больнице, помог маме найти Вас в медицинском справочнике.
Если Вы забыли мою маму (Шейлу Хейли), то вспомните: это та красивая женщина, в которую Вы были влюблены, когда жили в Лосином Ручье (это такая дыра, что я совсем не виню Вас в том, что Вы уехали отсюда). Теперь я уже достаточно взрослая (почти тринадцать лет), поэтому мама мне все рассказала — как Вам пришлось вернуться в Англию, и как Вы не смогли пожениться, и все такое. Это так печально! Я написала об этом в школьном сочинении. Назвала его «История любви». И получила «отлично». Мисс Басьяк очень понравилось.
Пожалуйста, напишите или позвоните мне, как только получите это письмо.
С уважением,
Миранда.


В ответ откуда-то из кухни донесся звонкий смех хозяйки, и три проворные девушки мигом прибрали со стола и натаскали новых блюд и кувшинов — полных взамен пустых.

Ниже были написаны адрес и номер телефона.

— Пойду, проведаю брата, — заявил вдруг Альмид, сграбастал одну из девчонок в объятия и наградил звонким шлепком по упругому заду.— Ну-ка, красотка, где у вас тут зацеловывают насмерть?

Некоторое время Давид стоял без движения возле кухонной раковины. Снова и снова перечитывал письмо, ничего не понимая, пока не почувствовал, как замерзли ноги. На кафельном полу они застыли так, будто он стоял на голом льду. Он глянул вниз: пальцы ног сжались, покрылись мурашками и посинели от холода. Девушка, полураздетая, неподвижная на снегу — на прекрасном, бескрайнем снегу. И на краю этой ослепительной белизны — четкий силуэт маленькой лисички, неуловимое создание его совести. Когда-то один эскимосский шаман посоветовал ему обращать внимание на ее присутствие. Сердце бешено колотилось. Речь шла о странном случае из его прошлого, и ему вдруг стало необъяснимо страшно.

— Наши ряды пустеют,— с пьяной грустью откомментировал его уход Харра.— Кто следующий?

— Эй! — голос Изабель сверху, из спальни, заставил его вздрогнуть. — Как вкусно пахнет кофе!

— Пожалуй, что я,— отозвался Рустад и отправился к бассейну, где снова плавали девушки. Выловив русалку себе по нраву, он тоже ушел наверх.

— Несу, — крикнул он в ответ. Сунув письмо в карман халата, он вернулся к привычным утренним хлопотам.

— Ешь и пей, Юлдуз,— сказал Харра, придвигая дымящееся жаркое ближе к юноше.— Не знаю, в самом ли деле был тот кошелек у тебя последним…

Изабель примирительно улыбнулась, когда он протянул ей чашку с кофе, но он не заметил ее раскаяния. Его мысли были заняты письмом, в памяти проносились мириады позабытых деталей. Шейла Хейли… Это невероятно… Невозможно.

— Увы!— рассмеялся Юлдуз.— Больше у меня нет ничего, даже дома, ибо и его я продал, а деньги потратил. Я честно исполнил волю покойного родителя — и теперь могу отправляться на все четыре стороны!

— Послушай, дорогой. Я знаю, что была… — начала Изабель, но остановилась. — Что случилось?

— Тогда…— уже несколько заплетающимся языком вымолвил Харра,— тогда мы сейчас вып-пьем за послушных сыновей… Даже если они настолько глупы, чтобы быть послушными, — неожиданно заключил он.

Его решение оставить странное письмо при себе тут же исчезло. Конечно, это дело его прошлого, но он совершенно не умел ничего от нее скрывать.

— Я получил письмо. Похоже, меня кто-то с кем-то перепутал.

И они выпили за послушных сыновей, за глупых сыновей, за умерших родителей и живых родителей, потом выпили за новых друзей и старых врагов, потом еще за что-то, а потом принялись петь — совсем негромко и мелодично, но почему-то распугали этим всех остальных посетителей. Нагие девушки уже не плавали в бассейне, а сидели у них на коленях и смеялись и пили вместе с ними. На коленях у Харры сидела Рута, смеясь громче всех. Вокруг стола рядами выстроились пустые кувшины.

— Кто и с кем? — Она подняла голову и улыбнулась ему. — И насколько это серьезно?

Наконец Юлдуз, который, похоже, не был подвержен хмельному действию вина и единственный из всех сохранял еще ясность мысли, поднялся со своего места.

Боже, это было совсем не смешно. Он плюхнулся на кровать рядом с ней:

— Друзья мои! Как ни жаль мне покидать ваше общество, но уже темнеет, и будет нехорошо, если ночная стража застанет нас здесь в поздний час. Мне бы не хотелось завершать нашу пирушку в тюрьме за нарушение порядка и возмущение спокойствия. К тому же мне еще нужно найти, где переночевать…

— Соберись с духом, это довольно странное дело. — Он нехотя достал конверт из кармана и протянул ей. — Посмотри, может, ты сможешь понять.

— Что за речи!— закричала Рута.— Ночуй у меня, господин мой, ты оплатил все расходы с лихвой!

Глядя на него, Изабель поставила чашку на прикроватный столик, вынула тонкий лист из конверта и развернула его. Он следил за ее лицом, пока она читала, беззвучно произнося каждое слово. Минуту она сидела тихо, уставившись на лист бумаги. Потом прочитала снова, уже вслух. Прочитала бегло, детским голоском с отчетливым американским акцентом. Она всегда умело подражала. Ее шутливый тон подействовал на него расслабляюще, и он на мгновение подумал, не сама ли она написала это письмо. Просто ради шутки. Или чтобы проверить его. Но лицо ее сделалось очень бледным, даже губы побелели.

— Н-нет!— встрял вдруг Харра.— Он пойдет с нами! Конан будет несчастен всю жизнь, если не увидит его меча… Пойдешь с нами, Юлдуз? Мы возьмем у Руты взаймы лошадь…

Она бросила письмо ему на колени:

— Ну… В общем-то, мне все равно куда идти…— пожал плечами юноша.— Можно и с вами.

— Что это значит?

— А где вы, кстати, стоите?— спохватилась вдруг Рута.— Чтобы мне знать, у какой коновязи искать потом свою лошадь!

— Ну, что я тебе говорил?!

— В доме почтенного астролога Бахрама,— ответил за Харру Фархуд.— Наш отряд охраняет его усадьбу, пока идет Весеннее Гадание.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— В доме почтенного Бахрама?— переспросил Юлдуз, изменившись в лице.— Друг мой Харра, а не поторопиться ли нам в таком случае? Дом Бахрама, насколько я знаю, находится вне городских стен, а ворота скоро закроют! Скажи, добрая моя Рута, могу я оставить пока у тебя небольшой узел? Там нет ничего особенно ценного, но будет жаль, если он пропадет.

— Кто эта женщина?

— Оставляй хоть верблюда с полным грузом!— весело отозвалась хозяйка и затормошила дремлющего Харру,— эй, дружок, ворота и впрямь скоро закроют! Так что решайте живее — ночуете у меня или едете домой!

Давид растерянно пожал плечами.

— Вер-рно, разрази меня Кром!— энергично кивнул Харра, просыпаясь и отвешивая старой подружке шлепка.— Рута, беги тормоши моих ребят, пусть вылезают из постелей, если еще живы! Мы едем!

— Ты бросил в Канаде беременную любовницу?

Рута нехотя слезла с его колен и направилась наверх, ворча:

У него на шее начали проступать красноватые пятна. Он отчетливо ощущал эти маленькие горячие очаги. Изабель заметила их и просто сверлила его взглядом. Она всегда считала эти пятна признаком вины, а он точно знал, что это просто реакция на стресс, — у него всегда так было. Его охватило раздражение:

— Могли бы и остаться…

— Ой, ради всего святого! Конечно, нет!

— Кром?— удивленно переспросил Юлдуз. — Я полагал, бесстрашный Харра, что ты туранец…

— Тогда что это значит?

— Я — туранец,— подтвердил Харра,— конечно, туранец! Мы встаем! Иначе мне достанется — не от Крома, так от его сына…

Он не знал, что сказать, и спрашивал себя, какого черта надо было показывать это письмо. Естественно, она потрясена и требует от него объяснений. А ведь можно было просто порвать письмо, бросить в мусорное ведро, выплеснуть сверху кофейную гущу — этим бы дело и кончилось.

— Я не понимаю…— начал было Юлдуз, но Фархуд и Хасим со смехом пояснили:

— Мне знакомо это имя. Шейла Хейли была старшей медсестрой в больнице, где я работал. Но уверяю тебя, у меня с ней ничего не было. — Он ощутил, как запылало лицо. — Клянусь, у меня просто не может быть никаких отпрысков в Лосином Ручье! Это абсолютно исключено.

— Мы все туранцы и чтим Эрлика и Тарима, Его пророка, и Харра также чтит его, но наш ун-баши — киммериец, сын Крома, Владыки Могильных Курганов.

Ситуация была совершенно абсурдной.

— Да, и сын грозного бога нарежет нам ремней из спины и присыплет солью, если мы не вернемся вовремя!

— И не забывай, — резко добавил он, — что число жизнеспособных сперматозоидов у меня — три горошины на ведро, ты сама мне об этом часто говоришь.

— Теперь я понял,— улыбнулся Юлдуз.— А вот и ваши герои любовных битв!

— Да, я знаю, — согласилась Изабель. — Но это теперь. — Она откинулась на спинку кровати, нервно поглощая кофе из чашки маленькими глотками. Его яростное отрицание, очевидно, не убедило ее. Они оба замолчали.

«Герои» имели вид весьма потрепанный — видно, девушки постарались на совесть. Вся компания вывалилась на улицу и с горем пополам расселась по лошадям, что было нелегкой задачей, ибо Рута и ее красотки висли у воинов на шеях, перецеловывая всех по три раза и, требуя непременно приехать еще. Рута вывела Юлдузу тонконогую, вздрагивающую со сна кобылу, и Харра, хоть и был пьян, но сумел отметить, что с седлом парень управляется довольно ловко.

Давид закрыл глаза, вспоминая события года, проведенного в Канаде. Могла ли какая-то женщина забеременеть от него, да так, чтобы он об этом не узнал? Он не был неразборчив в связях, это не в его стиле. И все же это не было невозможным, он не был там так уж целомудрен. Но с его манией к предохранению случайная беременность была маловероятна. И в любом случае речь шла об определенной женщине, Шейле Хейли, к которой он никогда и близко не подходил.

— Ну, прощай, Рута! Теперь мои орлы к тебе дорогу знают, не заблудятся! Хей, Хей, поехали!

— А не могло ли быть так, что ты напился и переспал с ней, а потом забыл об этом? — спросила Изабель.

Прохлада ночи и мысль о вот-вот закрывающихся воротах отрезвили их достаточно, чтобы выдержать галоп.

Он мог понять, почему она так зациклилась на этом, но ему не очень понравились жесткие нотки в ее голосе.

Они успели в последний миг — стражи уже задвинули одну створку. Во весь опор маленький отец промчался мимо зевающих стражей и скрылся в наползающем с моря тумане. В усадьбе они были еще до полуночи.

— Изабель, ты же знаешь, что я не такой. И я, с твоего позволения, не перепихиваюсь!

— До чего хороши!— оценил их Конан, со смехом глядя, как они вылезают из седел — словно тюки с кхитайскими шелками, когда их сбрасывают с верблюдов караванщики. Ничего другого ун-баши от поездки в город и не ожидал.— Ну-ка, Омра, Рамас, волоките их к озеру, да по три кувшина ледяной воды на голову каждому, а то их завтра и набат не разбудит!— Тут он заметил седьмого всадника и нахмурился.— А это еще кто?

— Конечно, перепихиваешься, дорогой, — улыбнулась она, — почему ты так оправдываешься? Это вполне разумное объяснение.

Харра, совершенно протрезвевший за время скачки, подвел к нему Юлдуза.

— Я не оправдываюсь, — рассмеялся он. — Черт, ты ведь знаешь обо мне все на свете. Говорю тебе, это ошибка. Или кто-то там совершенно спятил. Навязчивый бред или что-то в этом роде. Откуда я знаю?

— Это наш гость!— объявил он.— Его имя Юлдуз, и четверть луны назад у него умер отец, и это все, что я о нем знаю, кроме того, что он — славный парень, и истратил на наши утробы и глотки последние деньги. Мы решили, что должны отблагодарить его.

Юлдуз нагнул голову в вежливом поклоне.

Он не хотел что-то от нее скрывать — она этого не заслуживала, но на самом деле она, конечно, не знала о нем всего. За годы брака они понемногу выкладывали друг другу тайны своего прошлого и своей совести, признавались во всех подробностях в самых неблаговидных и самых отвратительных поступках. И все же он умудрился оставить при себе свой арктический опыт — окошечко в его жизнь, слишком хрупкое и в какой-то мере слишком ценное, чтобы открывать его перед ее острым испытующим взором.

— Что ж ты, мальчик, взялся кормить этих ненасытных, разве по их лицам не видно, на что они способны!— сказал Конан, без улыбки глядя на юношу.

Внезапно ожило радио, заведенное на восемь часов. Изабель потянулась, чтобы выключить его, но Давид остановил ее:

— Давай послушаем новости.

— С твоего позволения, ун-баши, я уже давно не мальчик, во всяком случае, не больше, чем ты сам,— наконец, негромко ответил Юлдуз.— А что до моих безрассудств, то от них нет вреда никому, кроме меня самого.

— Сейчас? Ты серьезно? — Она потрясенно смотрела на него, потом включила звук на полную мощность. Они притворялись, что слушают перечисление ужасов и несчастий дня: взрывы заминированных машин в Ираке, наводнения в Китае и продолжающаяся гуманитарная катастрофа в Судане. Через несколько минут она резко выключила радио.

— Да ты дерзок, молодой петушок!— рассмеялся Конан.— Немногие отважились бы на такой ответ Конану Киммерийцу! Оставайся, если хочешь, утром мы посмотрим, чего ты стоишь.

— Давид, тебе не кажется, что мы должны поговорить?

— Благодарю тебя за гостеприимство, сын Крома.— Юлдуз с достоинством поклонился и направился расседлывать и чистить свою лошадь.

Конан, высоко вздернув черные брови, посмотрел ему вслед и обернулся к Харре. Тот улыбался, донельзя довольный собой.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности и сфокусировать взгляд. Он посмотрел на жену. Свет от окна падал на ее густые светлые волосы, переливающиеся и сверкающие, как солнечные блики на воде. Столь беспокойное утро заострило тонкие черты ее лица. Нос казался немного длиннее, а умные карие глаза — пронзительнее. Она потрясающая женщина, особенно в критических ситуациях. Она вечно жаловалась, что плохо быть высокой и крепкой. Мужчины никогда не считают тебя беззащитной. Приходится заботиться о себе самой, никто не откроет перед тобой двери. Она была права — Давид не сдержал улыбки, — только она могла выглядеть такой неприступной.

— Ну, не молодец ли я, что привез его? Зверей такой породы ты еще не видел?

Она заметила его улыбку и с нарочитым раздражением принялась рыться в ящике тумбочки. Нащупала там пачку табака и папиросную бумагу. Давид наблюдал, как она сражалась с тонкой бумагой, сворачивая неровную сигаретку длинными изящными пальцами, затем провела языком туда-сюда по краю мятой бумажки.

Киммериец покривил рот и проворчал:

— Ты уверена, что хочешь курить? — спросил он, хотя было что-то соблазнительное в этой вредной привычке. — Ты же бросила, помнишь? Три недели назад.

— Завтра мы дадим ему в руки меч и посмотрим, не напустит ли он в штаны. От тебя разит вином, Харра. Иди, вылей на себя воды хотя бы вполовину того, что выпил!

— Кому какое дело? — ответила она, поджигая сигарету, и с удовольствием затянулась.

— Давид, а может, это чья-то идиотская шутка? Может, это дурацкий розыгрыш кого-то из твоих друзей с извращенным чувством юмора?

Он рассеянно поглаживал ее бедро.

Глава 4. Ночные шорохи. Свиток

— А кто из наших знакомых может придумать такое? Не думаю. У меня нет ни друзей, ни врагов с таким богатым воображением.

Конан вертел в руках катану, ловя полированным металлом первые лучи восходящего солнца. Рядом разглагольствовал Харра, в лицах изображая их вчерашний поход.

Изабель закашлялась и затушила окурок об открытку, которую он подарил на ее день рождения неделю назад.

— И тогда я сказал себе: Харра, твой ун-баши будет всю жизнь несчастен, если не увидит этого меча! Ну, одолжи у Мейры серебряное зеркало и посмотри на свои горящие глаза, а после этого посмей сказать, что я плохо сделал!

— А как насчет кого-то там, в их медвежьем захолустье? Ты кого-нибудь отшил? Как насчет той медсестры? У нее на тебя что-нибудь было? Может, это своего рода шантаж?

— Вот это меч,— не слушая болтовни Харры, благоговейно вымолвил Конан. Глаза у него и, в самом деле, горели. — Где же куют такие мечи? В Кхитае?

— Не-а… — Он затряс головой. — Не могу представить, что и почему. Это ж было четырнадцать лет назад!

— Серьезно. Зачем женщине пытаться повесить отцовство на мужчину, который находится так далеко, да еще и врач? — Изабель решительно обхватила колени. — Простой анализ крови докажет, что это неправда; любой мало-мальски образованный человек это знает. А ведь она медсестра. И потом, эти бедные дети — двойняшки… Какая мать позволит ребенку писать письмо зря… человеку, который не является на самом деле отцом?

— Даже в Кхитае эти мечи — редкость,— с улыбкой заметил Юлдуз.— Во всем подлунном мире их не более трех дюжин. А куют их на островах, что лежат за Кхитаем еще дальше на восход солнца. Раз в сто лет приходит оттуда корабль, и среди прочих удивительных вещей бывают там и катаны. Говорят, их куют не один десяток лет, давая металлу вылежаться в торфяном болоте, в земле, на дне морском и еще Эрлик знает где. Но доподлинно о том ничего не известно. Народ тех островов похож на кхитайцев, но лишь внешне. Говорят, там правит Жрец-Император, который живет уже две тысячи лет и ездит на драконе с чешуей из пластин бирюзы. И что этот Император равно любим всеми жителями островов, от вельможи до простого землепашца, которые почитают его как собственного отца. Еще ни одно судно не достигло берегов той страны, и не достигнет, потому что острова якобы окружены волшебным облаком, и кормчий не увидит их, даже если проплывет в десяти локтях от берега… Но это все сказки, правды же не знает никто.

— Я думаю, это просто маленькая девочка с богатым воображением. — Он посмотрел на часы. Пора вставать, времени просто поваляться на кровати уже не было. Утешительно похлопав ее по руке, он стал подниматься. — Кто бы она ни была, жалко девочку.

— Как в таком случае он достался тебе, сыну простого ткача?— спросил Конан, возвращая катану владельцу.— Сколько же нужно золота, чтобы купить такой меч?

— Очнись, Давид, — Изабель стукнула кулаком по кровати, сбив открытку, и пепел рассыпался по простыне. — Это не какая-то девочка с больной фантазией. Очевидно же, что ее мать предприняла какие-то шаги, чтобы разыскать тебя. Думаешь, можно просто закрыть глаза — и бац! — проблема исчезнет? Как это на тебя похоже!

— Мой отец не всегда был ткачом,— уклончиво ответил юноша.— Этот меч он всю жизнь хранил как самую большую драгоценность. И тому, кто захочет отнять его у меня, придется сначала выпустить мне всю кровь до последней капли.

Задетый ее вспышкой, он встал и пошел в душ. Он подставил голову под струю горячей воды и там, как под обжигающим куполом, попытался отогнать от себя все неприятные мысли. Но сегодня этот прием не срабатывал. Шейла Хейли… Он ясно видел ее, слишком ясно. Он поднял лицо под колючие струи воды, чтобы смыть ее образ из памяти.

— Клянусь Кромом, хорошо сказано!— одобрительно отозвался киммериец.— Ну, а владеть ты им умеешь?

* * *

— Не так, как пристало настоящему воину, но умею,— пожал плечами Юлдуз.

Конан вышел на засыпанную с утра свежим песком арену.

Давид сидел на табурете в перерыве между операциями, ожидая, пока Джим Вайзмен, анестезиолог, подготовит следующего пациента. Он нервничал, то и дело поглядывал на часы на стене и чувствовал, как нетерпение усиливается. Он понимал, что не может позволить себе отвлекаться от предстоящей работы. Сделал несколько глубоких вздохов, пошевелил пальцами в резиновых перчатках, чтобы снять напряжение в руках. День всегда шел наперекосяк, если они с Изабель расставались поссорившись, а последние несколько недель невысказанное напряжение между ними особенно сильно влияло на их общение по утрам. Ее биологические часы интенсивнее всего давали о себе знать в момент пробуждения, и она частенько бывала не в духе. А теперь еще это чертово письмо. Но он был абсолютно уверен: предположение по поводу его отцовства абсурдно. Тогда почему оно так беспокоило его? Зачем вообще реагировать на письмо ребенка, введенного в заблуждение, на глупое предположение, выдвинутое против совсем не того человека, который живет где-то далеко, за тысячи километров?

— А ну-ка, встань против меня!

— Все готово, — позвал его Джим, дав наконец наркоз пациенту. Веселая низкорослая новенькая медсестра, молодая женщина с Ямайки, покачивала огромными бедрами в такт какой-то мелодии, звучавшей, должно быть, в ее голове. Остальные ассистенты стояли, ожидая его, непроницаемые под своими масками.

— Этим мечом можно снести голову сквозь кольчужный воротник,— напряженно сказал Юлдуз.— И вынимать его из ножен для забавы мне бы не хотелось.

— Под какую музыку вы танцуете? — спросил он медсестру, делая надрез в брюшной полости пациента.