Хроники открытия Америки

Новая Испания. Книга I: Исторические документы

Первооткрыватели Нового Света

Среди подлинных свидетельств поразительного по своей насыщенности героического и жестокого XVI века — века открытия и завоевания Нового Света, нет более ярких и значимых, чем так называемые американские хроники, фрагменты из которых представлены в настоящем сборнике. И сегодня, через 500 лет после путешествий Христофора Колумба навстречу неведомым землям за «море мрака», не утихают споры о смысле событий, наряду с другими положивших начало новой исторической эпохе — новому времени, а за ответами на вопросы, которые она поставила перед человечеством, так или иначе приходится обращаться к самым началам, к тем, кто вершил те события. В начале 90-х годов XX века страстная международная полемика разгорелась вокруг самого их определения. Испанцы, другие европейцы традиционно говорили о праздновании 500-летия открытия Америки, а мексиканцы, перуанцы, кубинцы отвергали идею празднования и требовали как минимум дополнения понятия «открытие» такими новыми определениями, как «Встреча двух миров», «Взаимооткрытие культур», стремясь тем самым преодолеть инерцию европоцентристского сознания и подчеркнуть равновесную значимость на чаше весов истории коренных индейских цивилизаций и их современных наследников. Получило известность и такое определение тех событий, как «сокрытие», передающее неутихающее чувство боли наследников погубленных народов: появление европейцев на землях Америки не открыло миру коренные культуры, а погребло либо изуродовало их под обломками истории. Но, в сущности, вся гамма современных представлений о том, что же произошло полтысячи лет назад, уже представлена на страницах сочинений прямых участников исторической драмы, особенно если мы учтем также и произведения индейцев. Мексиканские, перуанские исследователи коренных культур собрали и продолжают собирать индейские памятники той поры, передающие восприятие катастрофического столкновения двух миров с точки зрения потерпевших. И действительно, полная картина той эпохи невозможна без учета ацтекских и кечуанских плачей по погибели родной земли[1], без хроникальных записей майя о появлении европейцев, без историографических сочинений на испанском языке, написанных в XVI веке образованными индейцами, скажем, мексиканцем Эрнандо де Альварадо Тесосомоком или перуанским индейцем Гуаманом Помой де Айала[2], наконец, без осмысления точки зрения Инки Гарсиласо де ла Вега[3], выдающегося писателя, перуанского метиса, в крови и в творчестве которого слились две расы и две культуры. И вот с этой последней точки зрения открывается, пожалуй, возможность наиболее полной оценки. В сущности, правы все стороны: были и «Открытие», и «Встреча двух миров», и «Взаимооткрытие культур», и, конечно же, «Сокрытие Америки», а кроме того, еще и болезненное и драматическое «Соединение». Та трагическая эпоха вместила и благо и зло, и однозначно высказаться о ней невозможно.

В то же время следует отметить глубокое различие в восприятии и осмыслении событий XVI века индейцами — с одной стороны, и испанцами и португальцами — с другой. Уровень наиболее высоко развитых индейских цивилизаций соответствовал примерно состоянию Древнего Египта, и дошедшие до наших дней индейские памятники обнаруживают, что сознание их создателей отличалось, так сказать, непроницаемым мифологизмом — они были способны воспринять происходящее только как часть легенды. Ведь индейцы мифологизировали не только неизвестные им феномены (конь, железное и огнестрельное оружие, книга и так далее), но и сам факт появления чужеземцев и завоевание их земель. И далеко не только социальное и технологическое превосходство обеспечили европейцам победу. Такие явления, как «ласковые» встречи индейцами европейцев (что поразило Колумба и многих других первооткрывателей) и легкие победы горстки испанцев над многократно превосходившими их силами местного населения в зоне высоких культур Мексики, Центральной Америки, Перу, невозможно объяснить без учета подавляющей силы мифа. Для индейцев появление чужаков, владеющих чудесными предметами, означало исполнение пророчеств эсхатологических мифов либо о конце времен, либо о наступлении новых времен, когда они будут подчинены пришельцам-богам. В этом отношении особенно показательны легенды о предстоящем появлении белых бородатых людей, распространенные практически по всей Америке, от Мексики до Перу (мифы о Кецалькоатле и Виракоче).

По-иному воспринимали происходящее европейцы. Миф, религия, конечно, играли огромную роль в их культуре, и не случайно Колумб в первом письме, возвещавшем об открытии неведомых земель и народов, назвал увиденное «чудом» — понятием, имеющим исключительное значение для понимания культуры эпохи открытия и конкисты, да и последующей культуры латиноамериканцев. Европейцы эпохи Великих географических открытий искали чудо и были готовы к нему, и потому в их сознании при открытии Нового Света ожили и приобрели характер едва ли не массового психоза уходившие корнями в античность и в средние века легенды и мифы о монстрах, полулюдях, получудовищах, о блаженных, счастливых, райских островах, об источниках молодости, о золотых и серебряных странах. Поиски Семи городов, Города цезарей, Эльдорадо и даже земного рая — все это неотделимо от времени открытия Нового Света и его конкисты. Об этом говорят письма, записки, хроники Христофора Колумба, Эрнана Кортеса, Бартоломе де Лас Касаса, Гонсало Фернандеса де Овьедо-и-Вальдеса и многих других. Мощный всплеск мифотворчества среди европейцев, очевидно, стимулировался еще и тем, что такой самый авторитетный, священный для них источник по истории рода человеческого, как Библия, не содержал никаких сведений и даже намеков на существование найденной части света. Потом теологи обнаруживали пророчество об открытии Нового Света в библейской Книге Исаии, отождествляли Кецалькоатля, изображавшегося белым бородатым человеком, со святым Фомой, якобы осуществившим первичную евангелизацию индейцев задолго до открытия Колумба, усматривали провиденциальный смысл в том, что Первооткрывателя звали Христофором — святой Христофор перенес Христа через реку, а Колумб через воды океана — христианскую веру.

Однако мифологизмом сознание первооткрывателей не исчерпывалось. Уже в первом письме Колумба, наряду с мифологической интерпретацией, содержится и стремление дать рациональное объяснение открытой действительности, локализовать ее (пусть на первых порах и ошибочно) в географии и истории, снять с нее пелену мифа и попытаться найти прагматические ответы на множество вопросов. Ведь первооткрыватели, пользовавшиеся магнитной стрелкой, буссолью, секстаном и географической картой, были детьми кризисного века европейского Ренессанса и, так сказать, актерами, разыгрывавшими его кульминационный акт, ставший одновременно истоком и началом следующего действия мировой истории, в котором принимали участие уже вся Земля и все человечество, открытые в своем полном составе и объеме.

Конечно, было бы важно собрать под одну обложку свидетельства как индейцев, так и испанцев и португальцев, однако, лишенные такой возможности в настоящем издании, мы предоставляем здесь слово представителям иберийской культуры. На них история возложила инициативу обнаружения Нового Света, ранее развивавшегося совершенно изолированно, и включения обнаруженного мира во всеобщую историю и одновременно осмысления произошедшего.

Американские хроники XVI века — это выдающееся явление мировой культуры, подлинный автопортрет человека той эпохи, позволяющий понять ее смысл и дух, сущность процессов на переломе от средних веков к новому времени, и прежде всего их принципиальную содержательную, смысловую неоднозначность, а тем самым освободиться от стереотипов, долгое время довлевших в общественном сознании. Нет ничего более ошибочного, чем представление о первопроходце и конкистадоре (а ведь, в сущности, это почти что одно и то же, ибо открытие континента совершалось в той форме, в какой оно тогда только и могло осуществиться, — в форме военной экспансии) как о некоем закованном в средневековые латы монолите, лишь как, если использовать терминологию того времени, о «человеке алчном», «человеке жестоком». Никогда, ни в какую эпоху человек не сводился к эпохальной социальной функции, тем более не был он одномерным в эпоху огромного расширения мира и человеческого сознания. Хроники XVI века решительно опровергают всякий догматизм. Да, были и алчность, и жестокость, но наряду с этим и многое другое: величие открытия, борьба с природой, преодоление пространств, лишения, героизм и познание, любознательность и сочувствие, наконец, гуманизм и любовь — достаточно вспомнить, что выдающиеся защитники индейцев, символизируемые для всего мира образом Лас Касаса, тоже ведь были представителями испанской культуры того времени![4] Именно об этом говорят автопортреты создателей американских хроник, как они запечатлелись в их сочинениях.

Если справедливо сказать, что в XVI веке история возложила на Испанию, открывшую реальную полноту мира и человечества, величайшую миссию их познания и осмысления, то не менее справедливо сказать, что первыми и здесь были именно первопроходцы. Им выпала задача первичного осмысления увиденного и информирования Европы, а многие из них впоследствии обращались и к уже более системному изучению открытого (таковы, например, Лас Касас, Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес, Педро де Сьеса де Леон, выдающиеся энциклопедисты Бернардино де Саагун и Хосе де Акоста, другие). Их трудами Испания превращалась в центр зарождения многих и многих идей нового времени. Ведь встреча двух континентов, двух культур стала важнейшим фактором зарождения принципиально новых представлений о мироустройстве и о человечестве, потребовала пересмотра на новом уровне знаний (в сравнении с античным и средневековым знанием) не только естественнонаучных проблем, но и коренных гуманистических, историко-культурных, философских вопросов о природе человека и границах человеческого, о происхождении человека, о многообразии культур и вер, о правах человека и народов, о справедливых и несправедливых войнах, о свободе и несвободе и так далее.

Принципиальная новизна открытого мира, существование которого, как отмечалось, не было предусмотрено ни античными историками, ни Библией, ни теологией, определяла связь любого вопроса, сколь бы малым он ни был, с глобальной проблематикой. Все, кто брали в руки перо, намереваясь писать об Америке, поневоле начинали с возникновения земли и человека, наново, в силу своих возможностей, поднимали такие вопросы, как: является ли Новый Свет Божьим творением или это царство сатаны, является ли он частью нормального мира или это мир антиподов, целостен ли мир и едино ли человечество, каково происхождение Америки и ее населения, что представляет собой ее природа, «лучше» она или «хуже» природы Старого Света, не связаны ли с Новым Светом туманные сведения сочинений Платона, Сенеки, Страбона, Плиния об Атлантиде, об островах Гесперида, о «последней Туле», с каким коленом рода Ноева следует связывать индейцев, как они появились там после потопа и так далее и так далее. В тесной увязке с перечисленными возникло и множество последующих вопросов касательно того, как обращаться с индейцами.

Следует ясно отдавать себе отчет, каким шоком для сознания европейцев были отсутствие одежды, культовый каннибализм, гомосексуализм, зоофилия, первобытный промискуитет, если говорить о племенах, находившихся на низшей стадии развития; многое было неприемлемо и в обычаях индейцев, представлявших развитые общества, — массовые человеческие жертвоприношения, идолопоклонничество и так далее. В итоге первый вопрос, который необходимо было решать испанцам того времени, состоял в следующем: индейцы — люди или не люди, разумные или неразумные, кто среди них к какой стадии человечности относится, кто к дикарям, кто к варварам и, по аристотелевской классификации, к каким классам варваров — «по природе», то есть к варварам, не способным к культуре и к самоуправлению, или к варварам, еще не приобщившимся к истинной вере, и как следует доносить до них веру. А ведь именно таковой была официальная задача, поставленная папой Александром VI в булле «Интер цетера» (1493), которая передавала новооткрытые земли в дар Испании во имя данной цели.

По мере того как первооткрытия и конкиста охватывали все более широкие пространства, и в Америке и в Испании разгоралась ожесточенная полемика между тремя основными направлениями, отражавшими интересы основных конфликтовавших между собой социальных партий: монархия и Ватикан (также имевшие противоречия между собой); новые феодалы-конкистадоры, влиятельная группа деятелей культуры, правоведов, мыслителей-эразмистов, монашества, затронутого реформационными настроениями. Борьба шла вокруг спорных вопросов правовых отношений христианского мира с «варварами» и затрагивала такие острейшие темы, как законность или незаконность войны с целью христианизации, методы христианизации, законность или незаконность порабощения индейцев и другие. В крайнем ряду стояли идеологи конкистадорской феодальной партии, стремившиеся, опираясь на антично-средневековые натурфилософские идеи (в частности, это идея жесткого природно-географического детерминизма, согласно которой в тропической зоне не могут жить полноценные люди) и на аристотелевскую классификацию, объявить индейцев нелюдьми или неполноценными, неразумными варварами и, соответственно, узаконить рабовладение. Корона, исходя из собственных интересов и опираясь на христианско-универсалистские идеи о единстве рода человеческого и равенстве Христовой паствы перед Богом, объявила индейцев полноценными людьми и вассалами монархии, подлежащими ее опеке. В разработке этой концепции широкое участие принимали представители университетских гуманистических кругов, христианско-гуманистической партии, причем радикальное крыло ее (правовед Франсиско де Виториа, Лас Касас и другие) шло в своих выводах гораздо дальше потребностей и интересов официальной доктрины. В сложной контаминации идей христианского коммунизма и провиденциального смысла открытия Нового Света рождались апологетические концепции о превосходстве природы и населения Америки как истинных христиан «по природе» (Васко де Кирога, Лас Касас и другие), мессианская утопия о том, что в Новом Свете воплотится «тысячелетнее Царство Христово». Франсиско де Виториа и Лас Касас на позднем этапе переходят к идеям «естественного» равенства людей «по природе» и к выводам о необходимости восстановления суверенитета индейского населения.

Полемика имела огромное значение для культуры XVI века, и с представленными в ней позициями так или иначе соотносилось все написанное об открытии и конкисте. Широкая гамма воззрений на Новый Свет и его население предстает и со страниц публикуемых фрагментов, начиная с Колумба.

Здесь и исполненный пророческих предчувствий, словно застывший в смущении перед величием открывшегося мира Первооткрыватель (сходен с ним пафос участника первооткрытия Бразилии Baca де Каминьи), и ловкий прагматик и в то же время восхищенный и проницательный наблюдатель Кортес, и знаменитый падре Мотолиниа, принадлежавший к плеяде первых евангелизаторов индейцев Мексики и их защитников, и простой солдат Франсиско де Херес, секретарь неграмотного Франсиско Писарро, за него в традиционном имперском духе описавший открытие и конкисту Перу, и тоже простой солдат Берналь Диас, напротив — свободный от предрассудков, с поразительно человечным и демократичным мировосприятием, и опять же простой солдат Сьеса де Леон, очень близкий к Берналю Диасу, но и, отлично от него, сочувственно воспринимающий идеи защитников индейцев, наконец, ученые мужи и яростные враги в своих воззрениях на индейцев Лас Касас и Фернандес де Овьедо — последний всегда отстаивал интересы конкистадоров.

Все они были первыми — кто первым ступил на неведомую землю, кто первым описал ее, кто первым сказал самое значимое слово о той или иной стране или о событиях и целом.

Все упомянутые участники, очевидцы и летописцы представлены на страницах этой антологии американских хроник, впервые выходящей на русском языке в таком объеме. Изданный ранее первый опыт подобной антологии при поддержке ЮНЕСКО (серия «Коллекция репрезентативных произведений») по необходимости был ограниченным по составу и тиражу[5].

В это издание, планируемое в 6 выпусках, входят расширенные в сравнении с предыдущим фрагменты из сочинений до того не переводившихся авторов (среди них Эрнан Кортес, Торибио де Бенавенте (Мотолиниа), Франсиско де Херес, Аугустин де Сарате, Педро де Сьеса де Леон, Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес, Бернардино де Саагун) либо тоже расширенные фрагменты новых переводов (это относится к Берналю Диасу дель Кастильо[6] и к Инке Гарсиласо де ла Вега, впервые предстающего как автор книги «Флорида»).

Включаются в него переводы писем Колумба (они сопровождаются в «Приложениях» официальными документами той эпохи, расширяющими представление об обстоятельствах открытия Нового Света);[7] в значительно большем объеме сочинения Бартоломе де Лас Касаса (его «История Индий» и известный в его же изложении «Дневник» Христофора Колумба составят отдельный выпуск); фрагменты ранее изданных сочинений таких авторов, как Альвар Нуньес Кабеса де Вака, создатель замечательных записок о скитаниях по землям Нового Света — от Флориды до Калифорнийского залива;[8] как Гаспар де Карвахаль, описавший открытие Амазонки[9], и других.

Но при всем при том ждут своего перевода, хотя бы фрагментарного, еще многие и многие создатели американских хроник. Среди них — поэт Хуан де Кастельянос, автор грандиозной эпической хроники «Элегии о достославных мужах Индий», историк Педро де Симон, описавший походы знаменитого конкистадора — писателя Гонсало Хименеса де Кесады (его собственные сочинения во многом утрачены), упоминавшийся Хосе де Акоста, не говоря уже о португальских хронистах.

В подборе памятников составитель руководствовался помимо познавательной ценности также и тем, чтобы читатель, переходя от автора к автору, мог примерно проследить ход открытия и завоевания Нового Света в том географически-хронологическом порядке, как они развивались, с севера на юг, от 1492 года до середины XVI века, когда в поразительно короткий срок испанцы и португальцы прошли практически через весь открытый мир: Антильские острова, Мексика, Перу, Боливия, Бразилия, Рио-де-Ла-Плата, Чили. Другой принцип, легший в основу издания, — и он, возможно, наиболее важный, — талантливость автора, ибо только литературные достоинства этих произведений обеспечили им долгую жизнь.

Разной одаренности бывают эпохи — XVI век огромен талантами, их востребовало время предельного напряжения духовных сил, необходимость осмысления и воссоздания совершенно новых явлений. При этом следует учитывать, что мало кто из представленных здесь авторов (за исключением и ранее известного как писателя Фернандеса де Овьедо) осознавал себя литератором. Время, история сами вложили им перо в руку, и отнюдь не во имя эстетических целей. XVI век был веком информационного взрыва, открытия сломали все представления о мире, потрясли до оснований мировоззренческую систему, и прагматическая задача информирования была первой и наиважнейшей. Уже отравляя Колумба в первое плавание, Католические короли Фердинанд и Изабелла строго напутствовали, что он должен «извещать обо всем» и представлять «полный отчет». Это же относилось и ко всем последующим первопроходцам и конкистадорам. Складывается своего рода жанровая система официальной, неофициальной отчетности и самоотчетности: письма, сообщения, донесения, доклады, дневники, записки (впоследствии король Филипп II еще более строго регламентирует формы отчетности, и появляются так называемые «Географические сообщения», строившиеся на основе опросников и строгой рубрикации).

Из помещенных в настоящем издании произведений к этой разновидности относятся письма Колумба, Baca де Каминьи, письма-сообщения Кортеса, отчет-повествование Франсиско де Хереса, записки Нуньеса Кабесы де Ваки и Гаспара де Карвахаля.

Близки отчасти к этой жанровой группе по своей функции сочинения описательно-энциклопедического типа, дававшие уже не спонтанное, а системное описание природы, социума и культуры индейцев. Иногда такие произведения писались по официальному требованию, иногда — по собственной инициативе, отражая позицию автора в полемике века. Наиболее образцовыми среди них могут считаться такие выдающиеся труды, как «Всеобщая история вещей Новой Испании» Бернардино де Саагуна, «Апологетическая история Индий» Лас Касаса и «Естественная и нравственная история Индий» Хосе де Акосты; из представленных здесь к ним отчасти примыкает «Хроника Перу» Сьесы де Леона.

И наконец, «Истории», которые фактически поглощали все предыдущие жанровые формы, но и они преследовали не столько собственно литературно-исторические цели, сколько оказывались гигантскими по объему аргументами в полемике о Новом Свете. К этому разряду относятся «История Индий» Лас Касаса, «Всеобщая и естественная история Индий» Фернандеса де Овьедо, «Подлинная история завоевания Новой Испании» Берналя Диаса, «Хроника Перу» Сьесы де Леона, «История открытия и завоевания Перу» Агустина де Сарате.

Одним словом, писательство для хронистов XVI века, даже если они осознавали себя литераторами или начинали осознавать себя таковыми в ходе работы (как малограмотный, но выдающегося стихийного таланта Берналь Диас, который, попавшись в ловушку чернильницы, мучается вопросом, так он пишет или не так), либо вовсе не было целью, либо было частью гораздо более обширной и важной задачи — участие в истории, деяние истории. Отличительная черта американских хроник состоит в том, что во всех своих разновидностях они тяготеют к деловому жанру. Если в Европе историографический жанр издавна характеризовался своего рода научной спецификацией, то совершенно иная картина в Америке: здесь характернее всего жанровый синкретизм. Это становится очевидным, если задуматься, соответствует ли определение «хроника», закрепившееся за сочинениями, о которых идет речь, их форме и содержанию. Ни в коем случае. В европейской культуре хроники (или летописи по-русски) — это строго очерченный жанр повествования о былом с хронологической росписью по летам, следующий официальному мифу, изначальной легенде и отличающийся отстраненным, бесстрастным тоном и сухим стилем изложения. Ничего похожего в американских хрониках. Разительно отличаются они и от жанра европейской истории как таковой. Там с течением времени хотя и все более свободное изложение, но все равно следование авторитетам и образцам. Все иначе в американских хрониках: вместо сакрализованных авторитетов — опора на собственное знание, на личный опыт; вместо следования мировоззренческим, жанровым, стилевым канонам — свободное конструирование новых форм; вместо сухого тона или холодноватого красноречия — живая, пристрастная, горячая речь.

В основе же всех этих различий лежит совершенно иной тип творческой личности. Хронист XVI века — это личность, порожденная веком великих открытий и потрясений, личность, осознающая себя творцом, самодеятельным героем истории, имеющим право на собственную точку зрения. Никто из них не надеется на авторитеты, только на себя. «Я сам видел», «я был там», «утверждаю это, потому что сам видел» (или «мне об этом рассказали очевидцы») — такими формулами буквально пестрят произведения той поры. Даже если автор пишет собственно историографический труд, он и здесь ориентируется либо на собственный опыт, либо на сведения из первых рук, от участников и очевидцев, а повествование превращает в непосредственный рассказ, тяготеющий к форме живого повествования, даже записок, дневника. Так, скажем, сочинение Берналя Диаса написано почти исключительно по памяти; «История Индий» Лас Касаса включает сведения, полученные им из самых достоверных источников, в оправу собственного опыта и личных наблюдений; таковы же истории Сьесы де Леона и Фернандеса де Овьедо.

Все это со всей очевидностью свидетельствует, что американские хроники не только в их изначальных информационных, но и в крупных историографических формах принадлежат к тому виду творчества, что именуется сегодня документально-художественной литературой, а еще точнее было бы обозначить их с помощью жанрового определения, использующегося в латиноамериканском литературоведении: «литература свидетельства». Понятие «свидетельство» оказывается своего рода ключом для понимания жанрового строя и функции американских хроник.

Для обозначения самого процесса писания хронисты используют такие слова, как «сообщать», «повествовать», «рассказывать», «описывать» и так далее, но есть среди них одно, отличающееся особой точностью: relatar. Производное от него — relaciyn — стоит в заглавиях или в подзаголовках многих сочинений той поры. Что же означает это слово? С одной стороны, это синоним всем другим словам, обозначающим рассказывание, повествование, с другой стороны — оно содержит и иное значение. Согласно старинным словарям, relaciyn — это «рассказ или сообщение о вещах, которые произошли», a relatar помимо значения «сообщать», «рассказывать» имеет также (как и в современном языке) юридическую окраску и среди прочего означает «давать показания», «делать сообщение для властей», «выдавать». То есть то, что по-русски обозначается словами «свидетельствовать на суде», в старинном духе — «показать на суде».

И действительно, авторы хроник в первую очередь именно свидетели — свидетели на суде истории, где высшими арбитрами выступают Бог и его земная ипостась — император, король. Все сочинения той поры начинаются с обращения к этим высшим судиям и с заверений, что автор свидетельствует исключительно и только правду, а правда основана на том, что он «сам видел». Термины «подлинный», «истинный», «правда» принадлежат к наиболее частотным в сочинениях той поры. Отсюда и постоянная атмосфера судебного разбирательства, которой пронизаны американские хроники: обвинения личных недругов или идейных врагов во лжи, разоблачения, доказательства, подтверждаемые ссылки на других очевидцев, восстановление истины, как ее понимает автор, и так далее. Что ж, конкистадоры действительно нередко скрывали правду, искажали факты, чтобы сокрыть награбленное, приуменьшить свои преступления или преувеличить свои заслуги, хитрили, изворачивались. Типичный конкистадорский памятник — письмо Кортеса, который, сохраняя весь пиетет вассала по отношению к императору Карлу V, искусно строит повествование так, чтобы выглядеть непогрешимым рыцарем и единоличным героем. Этой его манере и обязано, собственно, появление другого выдающегося памятника — «Подлинной истории завоевания Новой Испании» Берналя Диаса, стремившегося в споре с Кортесом и в споре с монахами, которые обвиняли конкистадоров как преступников, показать, что то было коллективное героическое действо всех солдат и что они совершенно не были злонамеренными грабителями, а верно служили вере и монарху. Что ж, книга Берналя Диаса, простого полуграмотного солдата, ставшего выдающимся писателем уже в процессе писания хроники, действительно прекрасно показывает неодномерность человека и неоднозначность событий той поры. Его сознание — это то расширенное сознание человека XVI века, в котором воедино совмещаются самые разнообразные реакции и стимулы, вера в Бога и доверие лишь к опыту и факту, чудеса и трезвый реализм, небеспристрастный и в то же время гуманный интерес к индейскому миру, соблюдение интересов короны и уважительное отношение к противнику, своекорыстие и способность восхититься, пожалеть… Во многом близким Берналю Диасу оказывается другой простой солдат — Сьеса де Леон, глубоко сочувствующий разоренному краю инков-кечуа. Опыт жизни среди индейцев привел к коренной переоценке взглядов на индейцев Нуньеса Кабесу де Ваку.

Антагонистами были Лас Касас и Фернандес де Овьедо, сталкивавшиеся в яростном споре и в действительности, и в своих сочинениях. Лас Касас утверждал перед монархом правду гуманистов, согласно которой конкистадоры были лишь алчными и жестокими людьми, преступниками (так он их и рисовал и сам каялся, что поначалу принадлежал к их лагерю), а индейцы — «естественными» христианами, лишенными пороков. Овьедо же всю жизнь стоял на другой позиции: индейцы — варвары «по природе», неискоренимо порочные существа.

Прототипы показания, свидетельствования во многом определяли и саму структуру авторской речи, близкой устной стихии. Но этим дело, естественно, не ограничивается, ибо каждый, кто брался за перо, с необходимостью становился писателем, да и авторское тщеславие разгоралось у многих по мере работы, ведь нужны были красноречие, умение изобразить, убедить, показать, и они вспоминали какие-то образцы, примеры. Но все-таки писателями хронисты становились в большинстве своем только благодаря тому, что таковыми не являлись, так как писательские ухищрения того времени мало могли им помочь, скорее помешать. Ведь кризис системы знаний, последовавший за открытием Нового Света, был также и кризисом языково-стилистическим. Слова Колумба, которые он написал в первом письме: «…нет слов, чтобы описать новые вещи», — вслед за ним повторили и Кортес, и многие другие. Не помогали привычная лексика, традиционные стилистические клише. Разные пути искали для себя самодеятельные писатели: называли испанскими словами новые феномены (зверей, птиц, растения, утварь и тому подобное) на основе сходства, естественно искажавшими новизну (так происходило «сокрытие» нового мира, начиная уже с вошедшего в историю понятия «индейцы»), вводили индейские слова, естественно искаженные (впоследствии монахи создают надежные словари), выдумывали слова по каким-то отдельным признакам и так далее. То есть первооткрыватели были и первотворцами — они давали названия «вещам» Нового Света.

Точно такие же, если не большие, трудности вставали при поисках способов изобразительности. Каждый, кто оказывался волею судеб у «истоков времен» новой истории Америки, оказывался и в роли первооткрывателя новых литературных средств, а следовательно, основателя новой традиции, создателя первых, не отягощенных предшествующими творениями всеобъемлющих, тотальных картин неведомого мира, даже если речь шла о небольшом письме (Колумб, Вас де Каминья). В самом деле, что означало рассказать о Новом Свете, его природе, населении, открытии и завоевании? Это означало рассказать сразу все, что было доступно личному знанию, опыту, начиная с мелочей и кончая попыткой изложения некой общей идеи о новооткрытом мире, дать свою версию его соотношения со Старым Светом, высказаться по поводу его сущности. То есть в своем повествовании надо было соединить воедино все стороны бытия — от географии, флоры, фауны до человеческого мира, социума, культуры.

В энциклопедических трудах эта задача решалась впоследствии системно, разрабатывалась дотошная рубрикация; в «Историях» нередко различным сторонам жизни — природе, быту, культуре — посвящались отдельные главы, но и в этих монументальных жанрах, как и в исходных формах (письма, отчеты, сообщения), всеохватность достигалась прежде всего путем своего рода спонтанного соединения всего со всем: описываю все, что вижу. Именно такой, по сути дела, эпический художественный синкретизм и характеризует все типовые памятники эпохи. Так первопроходцы становились подлинными новаторами литературы. Разительное отличие между теми, кто описывал Новый Свет на основе личного опыта, и теми, кто создавал исторические сочинения о его открытии, не выезжая из Европы! Ведь последние были отключены от того главного, что вдохновляло американских хронистов, — от чуда новизны.

Как мы уже говорили, роль понятия «чудо» в литературе XVI века огромна — ведь и европейцы были носителями мифов и легенд. Новооткрытая действительность представала перед ними как фантастическая, чудесная, как сценарий рыцарского романа, где чудо есть норма и обыденность, где христианские святые вступают в борьбу с индейскими дьяволами. И не случайно, что такую огромную роль в создании системы мировосприятия Нового Света сыграли именно образы наибольших из чудес — образы рая и ада. У истоков этой традиции — сам Колумб, его первое письмо. Впоследствии Америку естественным христианским раем изображали сторонники гуманистов, адом — их противники; и естественно, и те и другие обращались в изображении оппозиционных образов Америки к библейской стилистике, смешивая ее с иными стилистическими пластами.

Каждый из самодеятельных писателей, в меру своего знакомства с различными литературными и историографическими источниками, стремился ориентироваться на какие-то образцы; кроме того, каждый, конечно, читал своих оппонентов, учился у них. Это также порождало образно-стилевой синкретизм. У новых писателей, в зависимости от степени образованности и направленности интересов, могли преобладать те или иные стилевые пласты — деловой отчетности, натуралистической достоверности (веризм), публицистического трактата, легендарно-поэтического стиля, поэтики рыцарского романа, евангельской стилистики, элементы ученого гуманистического стиля, стиля дневниковых записей. Все они вступали во взаимодействие, использовались не по назначению, отступали перед главной задачей — достоверно поведать о казавшемся невероятным, рассказать быль о небывалом. И общее движение, как оно прослеживается вслед за письмами Колумба и его «Дневником», — это движение от небывалого к обыденному, от фантастичности к натуральности, то есть это путь демифологизации действительности, освобождения ее от чуда. Антропоцентризм, самостояние индивидуума были теми началами, что заставляли преодолевать мировоззренческие, жанровые и стилевые каноны на пути к новой картине мира, к естественности мировосприятия и натуральности стиля. Именно такая творческая динамика предстает со страниц произведений Кортеса, Лас Касаса, Берналя Диаса дель Кастильо, Сьесы де Леона и других. Особенно значителен в этом отношении Берналь Диас, чье произведение — это разворачивающаяся на глазах дискуссия с исходными стереотипами, в ходе которой как бы происходит новооткрытие человека, психологических мотивов и стимулов его поведения и деяний.

Как все первооткрыватели и конкистадоры, Берналь Диас был читателем рыцарских романов, и элементы его поэтики налицо в «Подлинной истории завоевания Новой Испании». Увидев с холма великий город ацтеков Теночтитлан (будущий Мехико), он мог воскликнуть, что все это напоминает ему сон или сцены из романа об Амадисе Галльском, однако всякий раз в восприятии и трактовке действительности побеждал трезвый взгляд бывалого человека, поверяющего свое сознание реальными фактами. В своей книге Берналь Диас спорил не только с Кортесом, который приписал, как он считал, всю славу себе, но и с Лас Касасом, и с монахами, которые изображали конкистадоров преступниками, а индейцев — райскими существами, слабыми и невинными жителями золотого века, а также и с теми, кто изображал их как адово исчадье. Не то и не то: индейцы — настоящие люди, создатели чудесных вещей, приводящих в изумление, и достойные, мужественные противники — такова точка зрения хрониста.

Но при том, что общая линия состояла в движении от чуда к реальности, сама идея американского чуда навсегда вошла в традицию изображения Нового Света, и для культуры ценным оказался весь набор спорящих между собой «правд» о новооткрытой земле и ее населении. Мифообразы рая и ада — это исходные точки развития латиноамериканской культуры, латиноамериканского цивилизационного сознания, основа его концептуально-метафорического и стилистического кода, что в наши дни со всей ясностью обнаружила латиноамериканская эпика XX века — «новый роман», через века прямо обратившийся к истокам своей культуры, к творчеству первопроходцев, которые стали первооткрывателями Нового Света также и в слове. Этим и объясняется непреходящее значение их сочинений.

В. Земсков

Христофор Колумб. Письма

Письмо Католическим королям^{1} Изабелле и Фердинанду об открытии Индий

Поелику я знаю, Государь, что Вам доставит радость великая победа, которую Господь наш даровал мне в моем плавании, пишу Вам сие послание, из коего Вы узнаете, как я за тридцать три дня^{2} с флотилией, которую августейшие Король и Королева, Государи наши, отдали под мое начало, достиг Индий, где нашел многие острова, населенные бесчисленными племенами, и все их провозгласил владеньями Ваших Высочеств^{3}, объявив о том через глашатая и водрузив развернутое королевское знамя, в чем мне никто не противодействовал. Первому открытому мною острову я дал название Сан-Сальвадор^{4} в честь всемогущего Господа, дивным образом соизволившего нам все это даровать; индейцы называют сей остров Гуанахани. Второй я нарек островом Санта-Мария-де-Консепсьон; третий — Фернандиной, четвертый — Изабеллой; пятый — островом Хуаной; так каждому я давал новое название[10].

Достигши Хуаны, я пошел вдоль берега на запад и, обнаружив, что остров сей очень велик, думал, что это материк, провинция Катая[11]; не встречая на побережье ни городов, ни крупных селений, только маленькие деревушки, с жителями коих я не мог поговорить, ибо они сразу все убегали, я продолжал двигаться в этом направлении, надеясь, что непременно увижу большие города и селенья; но, пройдя много лиг[12], я убедился, что ничего нового не нахожу, а дальше берег вел меня на север, куда я не хотел плыть, ибо зима была уже в разгаре и у меня было намерение повернуть на юг, к тому же и ветер подул встречный, так что я решил не дожидаться смены погоды и повернул обратно, к прежде намеченной бухте, откуда послал двух человек внутрь острова, дабы узнать, есть ли там король или большие города. Они шли три дня, видели несметное множество маленьких деревушек и бессчетные толпы жителей, но никакого правительства не обнаружили и возвратились обратно.

От других индейцев, взятых мною в плен, я не раз слышал, что эта земля — остров; итак, я прошел вдоль его берега на восток сто семь лиг до его оконечности, откуда увидел другой остров на востоке, удаленный от этого на восемнадцать лиг, каковой я сразу назвал Эспаньолой[13], и отправился туда, проплыв, как и у Хуаны, вдоль северного берега на восток сто восемьдесят восемь больших лиг^{5} по прямой; остров сей и все остальные плодородны в высшей степени, особенно же Хуана; морской берег там образует много бухт, куда более удобных, чем те, какие мне известны в христианских землях, и есть там много хороших, на диво красивых больших рек; острова сии гористы: на них много холмов и высочайших гор, куда более высоких, чем на острове Тенерифе^{6}, и все они очень красивые, самых причудливых очертаний, и по всем можно ходить, и растут там деревья тысячи видов, иные так высоки, что чуть ли не до неба, и полагаю, что они никогда не теряют листьев, ежели я правильно понял, что мне говорили, — я сам видел, что они стояли зеленые и такие же красивые, как в мае в Испании. Одни были в цвету, другие с плодами, третьи еще не цвели — как им положено по их роду; и в ноябре там, где я высаживался на сушу, пел соловей и другие птички заливались на все лады. Есть там пальмы шести — восьми видов, изумляющие своей красотою и причудливыми формами, но удивительны также другие деревья, и плоды, и травы; есть чудесные сосновые рощи и обширнейшие равнины, есть там мед и много всяческих птиц и разнообразных плодов. В землях сих немало рудников, где добывают металлы, и людей изрядное количество.

Эспаньола — просто чудо: холмы, и горы, и долины, и равнины, и превосходные тучные земли, чтобы сажать на них и сеять, разводить всяческий скот, сооружать дома городские и сельские. Как хороши морские бухты, пока сам не увидишь, не поверишь, и рек много больших и с вкусною водой; большинство из них золотоносные. Деревья, и плоды, и травы сильно отличаются от тех, что растут на Хуане; на Эспаньоле имеется много пряностей и есть большие рудники с золотом и другими металлами.

Люди на сем острове и на всех других, которые я обнаружил и о которых слышал, ходят совершенно голые, в чем мать родила, и мужчины и женщины, хотя некоторые женщины прикрывают некое место листком или хлопковой повязкой, для того изготовленной. У здешних жителей нет ни железа, ни стали, ни оружия, да они и не годны к этому, и не потому, что слабосильны, они рослы и статны, только на редкость боязливы. Оружия у них нет никакого, кроме копий из осеменившегося тростника, и к концу копья они прилаживают завостренную палочку, да и тем не смеют сражаться; много раз случалось мне посылать в глубь острова двух—трех человек в какое-либо селение на переговоры, и к ним выходила бессчетная толпа индейцев, но, лишь завидев наших, со всех ног бросались наутек, да так, что отец забывал про сына; и не потому, что кто-то причинил им зло, напротив, во всяком месте, где я бывал и мог с ними поговорить, я отдавал им все, что у меня было, — и полотно, и многое другое, ничего взамен не получая; просто уж так они неисправимо боязливы. Правда, когда уверятся в своей безопасности и страх пройдет, они весьма бесхитростны и столь щедро делятся всем своим добром, что этому не поверит тот, кто сам не видел. Если что-то у них попросишь, никогда не скажут «нет»; напротив, сразу же дарят вещь и выказывают такую любовь, словно готовы душу отдать, и если подаришь им что-то ценное или какой-то пустяк, они любой мелочью, какова бы она ни была, довольны.

Я запретил давать им столь никчемные вещи, как черепки разбитых мисок и стеклянные осколки и шпильки; однако, когда им удавалось получить что-либо в этом роде, им мнилось, будто они завладели прекраснейшим сокровищем; одному из матросов удалось в обмен на шпильку получить два с половиной кастельяно[14] золота; другие за еще менее ценные безделки выменивали много больше. Часто они отдавали все, что у них было, будь это два или три кастельяно золота или одна-две арробы[15] хлопковой пряжи. Брали даже обломки обручей от бочек, как скоты неразумные, отдавая все, что имели; я посчитал, что это нехорошо, и запретил такой обмен. Сам-то я давал им тысячи изящных вещиц, дабы они нас полюбили, надеясь, что склоню их сделаться христианами, — ибо они расположены любить нас и служить Вашим Высочествам и всему кастильскому народу и стараются собирать для нас всяческие вещи, какие у них есть в изобилии, а для нас они необходимы. Не обнаружил я у них никаких сект или идолопоклонства, единственно они верят, что все силы и всякое благо даются небом; и они были твердо убеждены, что я, и наши корабли, и все наши люди явились с неба; и, избавившись от страха, принимали меня повсеместно с должным почтением. И происходит сие не от невежества, люди они весьма разумные, они ведь плавают по всем тамошним морям, и можно лишь удивляться, как хорошо они все понимают, единственно, что никогда не видели ни одетых людей, ни подобных кораблей.

И я, лишь только прибыл в Индии, на первом же обнаруженном нами острове захватил нескольких туземцев, дабы они научили нас языку и поведали обо всем, что там имеется; они быстро поняли нас, и мы стали понимать их, объясняясь когда устно, а когда жестами, и пользы от них было очень много; до нынешнего дня я их держу при себе, и они после многих бесед со мною по-прежнему уверены, что я явился с небес. Одни из них первыми объявляли об этом повсюду, куда я приходил; другие же бегали из дома в дом и по соседним селеньям, возглашая: «Идите сюда, идите посмотреть на людей с неба». И все как есть, мужчины и женщины, уже не опасаясь нас, приходили все от мала до велика, и все приносили что-нибудь поесть или выпить, потчуя нас с удивительным радушием.

На всех островах у них имеется множество каноэ, это такие шлюпки с веслами; они бывают побольше и поменьше, некоторые, даже многие, больше наших шлюпок с восемнадцатью гребцами; правда, они не очень широки, потому что сделаны из одного ствола, однако нашей шлюпке не угнаться за каноэ на веслах, они так быстроходны, что и вообразить невозможно; и на этих каноэ индейцы объезжают все здешние острова, коим нет счета, и развозят товар. На некоторых каноэ я видел по семьдесят—восемьдесят человек, каждый со своим веслом.

На всех здешних островах не заметил я большого различия в телосложении людей, ни в их обычаях, ни в языке, все они друг друга понимают, что весьма удивительно, и я пребываю в ожидании, что решат Ваши Высочества касательно бесед с ними о нашей святой вере, к каковой они весьма расположены.

Я уже говорил о том, что прошел вдоль берега острова Хуаны сто семь лиг по прямой с запада на восток, и, проделав сей путь, могу утверждать, что оный остров больше Англии и Шотландии, вместе взятых^{7}, ибо далее сих ста семи лиг есть там на западе еще две провинции, которые я не посетил, одну из них называют Ауау, и там люди рождаются с хвостами; провинции эти в длину должны иметь не менее пятидесяти—шестидесяти лиг, как я мог понять со слов индейцев, коих держу при себе, а они знают все острова.

Другой остров, Эспаньола, имеет в окружности больше, нежели вся Испания от Колибре (в Каталонии, близ Перпиньяна), вдоль морского берега, до Фуэнтеррабии^{8} в Бискайе, ибо я в один рейс прошел сто восемьдесят восемь лиг по прямой с запада на восток. Остров сей превыше всяких похвал, кто его увидит, никогда не покинет; на нем я остановился, хотя от имени Ваших Высочеств подчинил и все остальные, и все они изобильны настолько, что нет слов описать, и все я отдал во власть Ваших Высочеств, так что Вы можете ими располагать столь же полновластно, как кастильскими королевствами. На сей Эспаньоле, в месте, богатом золотыми россыпями и удобном для торговых сношений как со здешним материком, так и с другим, подвластным Великому Хану^{9}, где нам можно будет выгодно торговать, я заложил большое селение, дав ему название Вилья-де-Навидад; там я обосновался и построил крепость, каковая сейчас, наверно, уже вполне завершена, и оставил в ней отряд^{10}, достаточный для ее защиты, с оружием, и пушками, и продовольствием более чем на год, и одномачтовое судно, и мастера-корабельщика, способного построить другие такие же; и я завязал тесную дружбу с королем сей земли, который гордился тем, что может меня называть и считать своим братом; и даже если чувства его переменятся и он вздумает напасть на мой отряд, то ни он, ни его люди понятия не имеют об огнестрельном оружии и ходят голые, и, как я уже говорил, они самые трусливые люди на земле. Так что одного того отряда, мною оставленного, довольно, чтобы покорить всю ту землю, и, коль вести себя разумно, остров тот для наших людей безопасен.

На всех сих островах, кажется мне, обитатели довольствуются одною женой, своему же правителю или королю предоставляют их до двадцати. Женщины, показалось мне, трудятся больше, чем мужчины, но чего не смог я точно выяснить, так это есть ли у них собственное имущество, ибо, сколько могу судить по увиденному, каждый делится своим достоянием с другими, особливо же в том, что касается съестного.

До сей поры я на этих островах не встретил людей-чудовищ, о коих многие говорили; напротив, люди здесь весьма приятной наружности, отнюдь не черные, как в Гвинее[16], у них только черные прямые волосы, и они стараются не бывать там, где солнечные лучи чересчур жгучи; а солнце здесь и впрямь палит с большой силой, хотя остров удален от линии экватора на двадцать шесть градусов; на островах, где есть высокие горы, холода в эту зиму были большие; однако здешние переносят их без труда, будучи привычны и подкрепляя себя соответствующей пищей, а употребляют они много приправ и едят все очень горячее; итак, чудовищ я не обнаружил и о них не слышал, кроме как на одном острове, втором по пути в Индии, населенном людьми, которые на всех прочих островах слывут весьма жестокими, и говорят, они едят человечину[17]. У них имеется множество каноэ, на коих они объезжают все острова Индий, грабя и забирая все, что могут. Люди эти с виду не безобразнее других, разве что у них в обычае ходить с длинными, как у женщины, волосами, они вооружены луками и стрелами, тоже из тростника, с деревянным наконечником, ибо железа у них нет. Они отличаются свирепостью от прочих племен, которые сверх меры боязливы, я, однако же, нисколько не склонен ценить их выше прочих. Они общаются с женщинами с Матинино^{11}, первого острова на пути из Испании в Индии, где нет ни одного мужчины. Женщины те не признают обычных женских занятий, вооружаются луками и стрелами, как мужчины — тростниковыми копьями, а заместо доспехов у них пластины из меди, каковой там много.

Есть еще остров, говорят, больше Эспаньолы, жители коего безволосы. Там, слышал я, золота не счесть, и я везу с собою индейцев с этих и других островов как свидетелей.

Надеюсь, из рассказа лишь о том, что совершено в сем довольно поспешном путешествии, Ваши Высочества убедятся, что я смогу доставить золота сколько понадобится, получив от Ваших Высочеств лишь самую незначительную помощь; пряностей и хлопка …сколько прикажут Ваши Высочества привезти, и камеди[18], каковой доныне нигде не добывали, кроме как в Греции, на острове Хиосе, и Ваши Высочества смогут ее продавать сколько угодно, и древесины алоэ сколько прикажете привезти, и рабов сколько прикажете привезти из племен идолопоклонников; и я, кажется, нашел там ревень и корицу и найду еще тысячи полезных вещей, да их уже, наверно, нашли оставленные мною люди; я же не задерживался подолгу ни в одном месте, если только попутный ветер позволял плыть дальше; лишь остановился в селении Вилья-де-Навидад, каковое покинул, укрепив его и обезопасив. И поистине, я мог бы совершить куда больше, ежели бы суда мои были в полной исправности.

Но довольно, кончаю, слава вечному Господу Богу нашему, иже дарует всем, идущим своим путем, победу в делах, казалось бы, невозможных; и сие свершение, несомненно, было одним из таковых; ибо хотя о краях тех говорили и писали, однако все то были предположения, а видеть их никто не видел, и большинство слушавших эти рассказы принимали их скорее за вымысел, чем за правду. И поелику наш Спаситель даровал сию победу нашим светлейшим королю и королеве и их королевствам, прославившимся высокими деяниями, должны ей возрадоваться все христиане и праздновать ее с превеликим ликованием и вознести благодарность Святой Троице со многими торжественными молебствиями за грядущее огромное приумножение их числа, когда столь многие народы обратятся в нашу святую веру, и также за блага земные, которые не только Испании, но всем христианам принесут утешение и выгоду. Пока сообщаю обо всем вкратце. Писано на каравелле, у острова Канарии, XV февраля года одна тысяча CCCCLXXXXIII.



Весь к вашим услугам,

Адмирал



(Перевод Е.М. Лысенко)

Мемориал Изабелле и Фердинанду, посланный Адмиралом через Антонио де Торреса

Мемориал о том, что вы, Антонио де Торрес^{12}, капитан корабля «Мария Галанте» и алькальд[19] города Изабеллы, будете говорить и о чем должны бы просить от моего имени короля и королеву, наших государей; просьбы же эти таковы.

Первое, вручив мои верительные грамоты Их Высочествам, облобызайте от моего лица их королевские стопы и длани и препоручите меня королю и королеве, как моим естественным владыкам, в служении которым я желаю закончить свои дни, и все это можете изложить им подробнейшим образом, основываясь на том, что вы знаете обо мне и что вы видели сами.

// Эту службу Их Высочества принимают во внимание! //[20]

Далее, хотя из моих писем к Их Высочествам, а также из писем отца Буйля^{13} и казначея[21], Их Высочества могут представить себе все, что произошло здесь после нашего прибытия, и притом по описаниям, подробным и обстоятельным, вы все же заявите от моего имени Их Высочествам, что Богу угодно было оказать мне столько милости в служении королю и королеве, что до сих пор мне немало удается и удавалось найти из того, о чем я уже писал, говорил и заверял в минувшие дни Их Высочества.

Более того, я надеюсь, что все это обнаружится с большей ясностью и в скором времени из самих дел, ибо если иметь в виду пряности, то на одном только морском берегу, не говоря уже о местах в глубине страны, имеется столько признаков и следов таковых, что есть основание ожидать еще больших успехов. То же самое можно сказать и о залежах золота, ибо, судя по тому, что двоим из моих капитанов удалось открыть в различных местах (причем они не могли задерживаться дольше из-за малого числа людей, бывших с ними), там обнаружено было много рек и в них оказалось столько золота, что те из них, которые все это видели и собственными руками отбирали образцы, вернулись обрадованные и так пространно рассказывали о великом изобилии золота, что я не решаюсь даже передать их слова Вашим Высочествам. Но так как один из открывателей, Горвалан^{14}, отправляется в Кастилию, то он поведает Их Высочествам обо всем, что сам видел; здесь же останется другой, по имени Охеда^{15}, вассал герцога Мединасели, весьма смышленый и разумный молодой человек, который, несомненно, открыл гораздо больше золота, чем можно заключить по описанию рек, которое он принес с собой. И, судя по его словам, в каждой из рек невероятное количество золота, так что за все это Их Высочества могут возблагодарить Бога, который благоприятствует им во всех их начинаниях.

// Их Высочества премного благодарят за то Бога и считают достойными внимания заслуги Адмирала во всем, что он совершил и совершает ныне, ибо им ведомо, что после Бога они только ему обязаны всем, что в этом [предприятии] уже обретено и обретено будет в дальнейшем, о чем они подробно напишут Адмиралу в послании, которое ему будет вручено. //

Далее, скажите Их Высочествам, что, как уже писалось, я намеревался отправить с этой флотилией гораздо больше золота и я надеялся было здесь собрать его, но внезапно большая часть людей моих была поражена недугом. Однако нельзя было дольше задерживать флотилию как по причине значительных издержек, так и потому, что как раз наступила благоприятная пора для плавания, пользуясь которой суда могли бы отправиться в путь и вскоре вернуться и доставить сюда все то, в чем здесь испытывается большая нужда; задержка же отправки привела бы к тому, что те суда, которым надлежало вернуться сюда, не могли бы этого сделать до мая. Помимо же этого, если бы я даже и пожелал со всеми оставшимися тут здоровыми людьми предпринять сейчас поход к золотым копям или к рекам, подобное дело сопряжено было бы с большими трудностями и даже опасностями. Ведь надо было пройти 23—24 лиги, переправляясь при этом через реки и заводи, а для столь долгого пути и для того, чтобы оставаться в тех местах в течение всего времени, необходимого для сбора золота, потребовалось бы много провианта; груз же этот нельзя было бы перенести на собственных спинах, а вьючных животных здесь нет, и дороги и проходы еще недостаточно приспособлены [для долгих переходов], хотя уже начаты работы по их улучшению. Да и было бы весьма неудобно оставлять здесь под открытым небом и в хижинах больных и все запасы снаряжения и продовольствия, которые имеются в этой стороне. Хотя, правда, индейцы и ранее и теперь ведут себя как люди простые и бесхитростные, но тем не менее, принимая во внимание, что они приходят сюда ежедневно и находятся среди нас, не представлялось бы разумным обречь наших людей и все запасы на волю случая, а может быть, даже и на гибель, которую может навлечь любой индеец, запалив горящей головней хижины; ведь они бродят здесь беспрестанно, днем и ночью. По этой причине приходится держать стражу в лагере, в то время как само поселение остается без защиты.

// Адмирал поступил правильно. //

Кроме того, так как мы уже убедились на опыте тех, которые отправлялись в глубь страны для исследований, что большая часть людей заболевает после возвращения (некоторые вынуждены даже возвращаться с полдороги), то было основание опасаться, что подобная участь постигнет и тех, которые пока еще здоровы. В походах же в глубь страны людей подстерегают две опасности: первая — захворать на месте работ, где нет жилища и где нельзя ждать поддержки от местного касика[22] по имени Каонабо^{16}, который, судя по всем рассказам, человек весьма дурной и еще в большей мере дерзкий. Когда же он увидит там нас больных и потерявших силы, может он решиться на такое, на что никогда бы не отважился, будь мы здоровы. С этим связана и другая трудность, а именно доставить сюда все добытое золото. Мы были бы вынуждены либо переносить золото [в гавань] небольшими партиями и совершать в этом случае частые переходы туда и обратно, подвергая себя опасности заболеваний, либо отправлять помногу людей сразу (с большим количеством золота), равным образом рискуя их жизнью.

// Адмирал поступил правильно. //

Итак, скажите Их Высочествам, что таковы причины, которые не позволяют больше задерживать флотилию и вынуждают отправить только образцы золота.

Однако же, уповая на милосердие Господа нашего, который всегда направлял нас во всем до сей поры, мы будем надеяться, что люди наши в скором времени поправятся, как это уже бывало раньше, ибо их болезни вызваны тем, что эта земля некоторое время испытывает их здоровье, а потом они уже становятся на ноги.

Совершенно ясно, что, будь здесь свежее мясо для поправления их здоровья, все они скоро, с Божьей помощью, были бы на ногах и большая часть их в настоящее время уже выздоровела бы, тогда как сейчас они только-только оправляются от болезни.

С немногими здоровыми людьми ежедневно ведутся работы по огораживанию поселения и приведению его в такое состояние, при котором оно находилось бы под некоторой защитой и в безопасности могли бы оказаться запасы.

Все это скоро закончится, потому что поселение ограждается лишь альбаррадой[23]. Индейцы же такой народ, что даже если бы они и решились что-нибудь предпринять против нас, то в том только случае, если застали бы нас спящими. Так они и поступили с теми людьми, что оставались здесь, потому только, что последние были беззаботны^{17}. Ибо, как бы они ни были малочисленны и сколько бы они ни давали поводов индейцам поступить так, как они поступили, никогда эти индейцы не отважились бы причинить им вред, если бы видели их в состоянии боевой готовности.

По окончании всех работ в поселении будет предпринят поход к упомянутым рекам либо сушей, для чего придется изыскать надлежащие переправы, либо морем вокруг острова, вплоть до той его части, откуда, как говорят, не должно быть более 6 или 7 лиг до упомянутых рек^{18}. Чтобы золото можно было добывать и надежно хранить его, следует в тех местах построить крепость или башню и в ней держать все, что будет добыто, пока не возвратятся сюда две каравеллы, дабы затем при первой же возможности отправить его в полной сохранности.

// Хорошо сделано, и так и надлежит поступать. //

Далее, скажите Их Высочествам, что, как уже упоминалось, причина болезней, поражающих всех без исключения, — это перемена воды и воздуха, потому что, как мы убедились, поражают они всех, но в опасности оказываются немногие. Вот почему, чтобы сохранить здоровье людей, необходимо, помимо упования на Господа, обеспечить их такой пищей, к которой они привыкли в Испании, ибо никакой пользы не будет Их Высочествам от людей, ныне здесь пребывающих, или от тех, которые вновь прибудут сюда, если они будут хворы.

А съестные припасы должны доставляться сюда до тех пор, пока их не станут получать здесь от того, что будет на этой земле посеяно и посажено. Речь идет о пшенице, ячмене и виноградных лозах, каковые в этом году были посажены в небольшом количестве, потому что на первых порах нельзя было выбрать места для посевов; вскоре же после того, как оно было намечено, захворали те немногие землепашцы, которые тут имелись. Но будь они даже здоровы, им бы все равно не много удалось сделать, поскольку здесь очень мало скота, да и тот, который есть, слабосильный и отощалый.

При всем этом кое-что все же было посеяно^{19}, больше, правда, с целью испытать землю, которая оказалась чудесной, так что от нее можно в дальнейшем ждать облегчения наших нужд. Мы вполне уверены и убеждаемся в том ежечасно, что на этой земле будет родиться одинаково хорошо как хлеб, так и виноград. Но надо выждать, когда будут плоды; и если они станут созревать здесь с такой же быстротой, с какой растет пшеница и развиваются немногие высаженные здесь виноградные лозы, то можно быть уверенным, что этот край не будет нуждаться во всем, что дают Андалусия и Сицилия, равно как и в сахарном тростнике; последний же, будучи посажен здесь в небольшом количестве, принялся хорошо. Поистине столь прекрасна земля этих островов, и лесов, и гор, и вод, и долин, где текут полноводные реки, что никакая другая земля под солнцем не может быть лучше и краше для взора.

// Если земля эта такова, то надо добиваться, чтобы сеялось на ней как можно больше всего, что только возможно. Дону Хуану де Фонсеке^{20} надлежит без промедления отправить все, что для этого потребуется. //

Далее, скажите Их Высочествам, что наибольшую нужду мы испытываем теперь и будем испытывать и впредь в вине, и получилось так по той причине, что в пути вытекло много вина, и виной тому, по мнению очень многих, — плохая работа севильских бочаров. И хотя мы имеем еще достаточно сухарей и зерна, все же необходимо отправить сюда из Кастилии в достаточном количестве и то и другое, потому что путь сюда долог и невозможно ежедневно пополнять запасы продовольствия.

Также надлежит отправить из Кастилии мясо — ветчину и прочую солонину, и чтобы оно было лучше качеством, чем взятое с собой в этом путешествии.

Следует отправить живых ягнят, и лучше совсем молоденьких, — самок предпочтительней, чем самцов, а также телят обоего пола. С каждой каравеллой следует посылать ослов и ослиц и кобыл для перевозки грузов и для полевых работ. Ведь здесь нет животных, которые могли бы оказать человеку помощь и послужить ему на пользу.

Так как я опасаюсь, что не удастся застать в Севилье ни Их Высочеств, ни королевских должностных лиц или уполномоченных (а без особливого распоряжения нельзя будет обеспечить все необходимое для доставки при ближайшей поездке сюда, в запросах же и ответах пройдет весь благоприятный для отправления кораблей сезон, а между тем все сюда следует доставить в мае), то передайте Их Высочествам, что я поручил и дал вам распоряжение заложить или вручить на хранение какому-нибудь севильскому купцу золото, которое вы туда доставите; купец же этот возьмет на себя расходы и снабдит деньгами, необходимыми, дабы обеспечить погрузку двух каравелл вином, зерном и другими товарами, упомянутыми в мемориале. Пусть этот купец привезет или отправит золото Их Высочествам, чтобы они его увидели, получили и приказали оплатить все, что он израсходовал и истратил для отправки и погрузки упомянутых двух каравелл. И ради утешения и ободрения оставшихся здесь людей пусть сделано будет все возможное, дабы эти каравеллы могли прибыть сюда в мае с таким расчетом, чтобы наши люди могли еще до наступления лета получить свежие припасы, столь необходимые для больных. Особенно большой недостаток испытываем мы здесь в изюме, сахаре, миндале, меде и рисе, каковые должны были быть отправлены в большом количестве, а в действительности их взято было немного, то же, что прибыло, уже израсходовано и потреблено, равно как и большая часть лекарств, которые были привезены сюда; ведь больных здесь очень много. Мою памятную записку обо всех этих товарах, необходимых как для здоровых, так и для больных, вы везете с собой. Если хватит денег, отправьте немедленно все полностью или по крайней мере самое необходимое, с расчетом, чтобы все было тут же погружено на упомянутые две каравеллы, то же, что не будет отправлено, вы должны при поддержке Их Высочеств отослать на других судах в наивозможно короткий срок.

// Их Высочества приказали Хуану де Фонсеке немедленно доложить о тех, кто виновен в этой мошеннической проделке с бочками, и за их счет восполнить ущерб, вызванный утечкой вина, а также издержки. Проследить, чтобы отправляемая солонина была хорошего качества и чтобы все прочие товары, о которых здесь говорится, были доставлены в краткий срок. Уже решен вопрос о двух каравеллах, что выйдут первыми. //

Далее, скажите Их Высочествам, что так как нет здесь толмачей, с помощью которых этих людей [индейцев] можно было бы наставить в нашей святой вере, как того желают Их Высочества, а также и все пребывающие здесь, хотя все, что можно было сделать, сделано для этой цели, то с этими кораблями отсылаются несколько каннибалов — мужчин и женщин, мальчиков и девочек. Их Высочества могут поручить их таким лицам, которые, используя их в услужении, обучили бы их наилучшим образом языку, и соответственно этому, проявляя о них больше заботы, чем о других рабах, добились бы, чтобы одни учились у других. Если они не будут разговаривать друг с другом и не будут общаться между собою некоторое время, они гораздо скорее научатся языку, чем будучи здесь, и станут хорошими толмачами; впрочем, и тут делалось все возможное для этой цели. Дело в том, что так как жители разных островов мало общаются друг с другом, то и в языке их имеются различия, в зависимости от того, насколько далек один остров от другого. А так как острова, где живут каннибалы, наибольшей протяженности и обильнее населены, то здесь считают самым правильным брать именно жителей этих островов и отправлять их в Кастилию, ибо таким образом, освободившись от этого бесчеловечного обычая пожирать людей и обучившись в Кастилии языку, они скорее смогут принять крещение и обеспечить спасение своих душ. Более того, мы приобретем таким способом великое доверие других племен, которые не придерживаются этих обычаев; они увидят, что мы берем в плен людей, причиняющих им вред, людей, при одном только упоминании о коих они приходят в содрогание.

Заверьте Их Высочества, что приход в этот край нашего флота, столь слаженного и красивого, придал бы нам великий авторитет и обеспечил бы наши грядущие начинания. Когда все население этого столь большого острова и иных островов убедится в том, как хорошо обращаются с добрыми и как карают злых, оно быстро придет в повиновение, и этими людьми можно будет распоряжаться как вассалами Их Высочеств. Уже сейчас везде, где мы находим местных жителей, они не только охотно делают то, что требуют от них, но и по своей воле предпринимают все возможное ради того, чтобы доставить нам удовольствие. Их Высочества могут быть уверены в том, что и там [в Европе] прибытие этого флота всячески возвысит их во мнении христианских властителей, и это обстоятельство Их Высочества в состоянии лучше понять и осмыслить, чем то я могу изложить.

// Сообщить ему, как здесь поступили с каннибалами, которые прибыли сюда. Все это очень хорошо, и так и следует поступить. Однако пусть там [на Эспаньоле] постараются предпринять все возможное, дабы обратить их в нашу святую католическую веру, и пусть равным образом поступят с населением других островов. //

Далее, передайте Их Высочествам, что забота о благе для душ каннибалов и жителей Эспаньолы привела к мысли, что чем больше их доставят в Кастилию, тем лучше будет для них. А людьми этими Их Высочества могут располагать следующим образом: видя, сколь необходим здесь рогатый и вьючный скот для содержания тех, кто будет здесь селиться, и для блага всех этих островов Их Высочества соблаговолят дать разрешение и право достаточному числу каравелл приходить сюда ежегодно и привозить скот, продовольствие и все прочее, необходимое для заселения края и обработки полей, и все это по умеренным ценам, за счет тех, кто будет доставлять эти товары.

Оплату же всего этого можно производить рабами из числа каннибалов, людей жестоких и вполне подходящих для этой цели, хорошо сложенных и весьма смышленых. Мы уверены, что стоит только вывести их из этого состояния бесчеловечности, и они могут стать наилучшими рабами, перестанут же они быть бесчеловечными, как только окажутся вне пределов своей страны. Многих из этих людей можно будет использовать на гребных фустах[24], которые намечено здесь построить. Следует, однако, позаботиться, чтобы на каждой из каравелл, которая явится от Их Высочеств, назначен был достойный доверия человек, который не допускал бы, чтобы упомянутые каравеллы причаливали к иным землям и островам, а прибывали только сюда, и здесь должна происходить погрузка и разгрузка всех товаров. А с груза рабов, который они затем увезут с собою, Их Высочества могут взимать сборы. Вы должны привезти или прислать ответ [на эти предложения], чтобы можно было сделать необходимые приготовления, если Их Высочествам благоугодно будет с этим согласиться.

// Рассмотрение этого отложено до тех пор, пока не придет оттуда следующая флотилия. Пусть Адмирал напишет, что он думает по этому поводу. //

Далее, скажите также Их Высочествам, что выгоднее и сопряжено с меньшими расходами фрахтовать корабли, как то делают фламандские купцы, в соответствии с емкостью (por toneladas) судов, а не иным способом, и я вменяю вам в обязанность именно таким образом зафрахтовать те две каравеллы, которые вы должны будете снарядить тотчас же по прибытии. И так же точно следует поступать по отношению ко всем другим каравеллам, которые будут снаряжаться по распоряжению Их Высочеств, если только они одобрят это предложение. Но я не думаю, что так должно поступать с теми каравеллами, которые будут снаряжаться по разрешениям Их Высочеств для торговли рабами.

// Их Высочества прикажут дону Хуану де Фонсеке придерживаться этой формы, если это только возможно. //

Далее, скажите Их Высочествам, что, желая избежать значительных издержек, я приобрел каравеллы, на которых вы отправляетесь в путь для вручения мемориала, чтобы [затем] задержать их здесь вместе с двумя другими каравеллами, а именно «Гальегой» и флагманским кораблем. И подобным же образом я приобрел три восьмых доли от пая маэстро по цене, которая указана в документах, приложенных к мемориалу и скрепленных моей подписью.

Все эти корабли не только придадут большой вес и внушат уверенность людям, которые должны будут находиться здесь, не только будут содействовать успехам переговоров с индейцами о добыче золота, но пригодятся и в тех случаях, когда возникнет опасность нападения со стороны чужеземцев. Кроме того, каравеллы необходимы для плаваний с целью открытия материка и других островов, расположенных между Кастилией и Эспаньолой. Обратитесь поэтому с ходатайством к Их Высочествам, чтобы они приказали уплатить стоимость этих кораблей в обусловленные сроки, ибо я полагаю, уповая на милосердие Господне, что эти корабли, без сомнения, окупят расходы.

// Адмирал поступил правильно. Передайте ему, что здесь уплачено тому, кто продал корабль, и приказано дону Хуану де Фонсеке оплатить стоимость каравелл, купленных Адмиралом. //

Далее, скажите Их Высочествам и с величайшим смирением от моего имени попросите их обратить сугубое внимание на то, что изложено более подробно в письмах и других документах и что касается мира, согласия и покоя среди людей, находящихся здесь.

Пусть для предприятий, связанных со службой Их Высочествам, изберут они таких лиц^{21}, которые не вызывали бы подозрения и которые заботились больше о деле, ради какового они сюда посланы, а не о личных интересах. И относительно всего этого скажите всю правду Их Высочествам и что вы думаете сами на этот счет, поскольку все это видели вы и знаете.

И проследите за тем, чтобы указ об этом Их Высочеств был отправлен, если это только окажется возможным, с первыми же кораблями, дабы здесь не возникали непорядки в столь важном для Их Высочеств деле.

// Их Высочества об этом достаточно осведомлены и распорядятся сделать, как тому надлежит быть. //

Далее, расскажите Их Высочествам о месте, избранном для этого города [Изабеллы], сообразно тому, что вы видели сами, и о красоте всей округи, и о том, что я назначил вас алькальдом этого города по праву, предоставленному мне Их Высочествами.

И я смиренно прошу Их Высочества, ради частичного воздаяния ваших заслуг, отнестись благосклонно к этому назначению, на что я твердо уповаю.

// Их Высочествам угодно, чтобы вы [Торрес] были алькальдом. //

Далее, так как мосен[25] Педро Маргарит^{22}, вассал Их Высочеств, служил верой и правдой, и я полагаю, что будет он надлежащим образом и впредь выполнять все, что ему поручат, то я с удовлетворением отмечаю, что он остался здесь; то же относится и к Гаспару и Бельтрану, и я намерен им, как добрым слугам Их Высочеств, поручить дела доверительного характера.

Просите Их Высочества проявить особую заботу об упомянутом мосене Педро, человеке женатом и имеющем детей, и дать ему какую-нибудь энкомьенду в ордене Сантьяго^{23}, в коем он состоит, дабы его супруга и дети имели источники дохода.

Точно так же поставьте в известность Их Высочества о Хуане Агуадо^{24}, вассале Их Высочеств, скажите, что служит он ревностно и выполняет все, что ему поручается, и просите, чтобы Их Высочества считали заслуживающим вознаграждения и его, и упомянутых выше лиц.

// Их Высочества приказывают пожаловать мосену Педро Маргариту 30 000 мараведи[26] ежегодной ренты, а Гаспару и Бельтрану по 15 000 мараведи каждому с 15 августа 1494 г. Адмирал должен выплатить им все, что причитается за службу [на Эспаньоле], а дон Хуан де Фонсека — то, что они должны получить в Кастилии. Что касается Хуана Агуадо, Их Высочества будут помнить об этом. //

Поведайте далее Их Высочествам о трудностях, выпавших на долю доктора Чанки^{25}, ибо больных здесь много, лекарств же и съестных припасов не хватает. Несмотря на все это, он проявляет в своей работе великое рвение и милосердие.

Их Высочества передали на мое рассмотрение вопрос о жалованье, которое должен получать здесь доктор Чанка, а жалованье ему необходимо платить, ибо, находясь в этой стороне, он не имеет и не может иметь никаких приработков и не в состоянии получать никаких доходов от своей профессии, которые у него были и могли бы быть, находись он в Кастилии, где он жил в покое и довольстве и совсем не так, как живет здесь. Но хотя он утверждает, что то, что он получал в Кастилии, больше, чем Их Высочества ему могут положить, я все же не желаю платить ему более 50 000 мараведи в год за работу, которую он выполняет в течение всего времени, пока он находится здесь. Я прошу Их Высочества дать распоряжение о выплате жалованья, которое он получит тут, хотя он заявляет и утверждает, будто все лекари Их Высочеств, которые работают в походной обстановке или в обстановке, подобной здешней, обычно получают ежегодно от всех людей однодневное жалованье. Я же навел справки, и мне сказали, что, хотя бы это даже и было так, обычно лекарям выдают сумму, определенную решением и соизволением Их Высочеств, взамен упомянутого однодневного жалованья. Ходатайствую перед Их Высочествами, чтобы они повелели разрешить вопрос о жалованье, которое должно выплачиваться по обычаю таким образом, чтобы доктор имел основание быть удовлетворенным.

// Их Высочествам нравится все, что сообщено о докторе Чанке. Пусть выплачивается ему то, что Адмирал назначил. Выплата эта должна производиться сверх положенного ему жалованья. А что касается однодневного жалованья для лекарей, то таковой обычай водится лишь тогда, когда сам король, наш государь, находится в походе.//

Расскажите, далее, Их Высочествам о Коронеле^{26}. На королевской службе человек этот полезен во многих отношениях, и до сей поры делал он все самое необходимое. Ныне, после того как он заболел, мы живо ощущаем его утрату. За столь усердную свою службу он должен, разумеется, получить вознаграждение, и не только милостями, которые будут даны ему в будущем, но и жалованьем, которое назначат ему теперь. Это важно еще и потому, что тогда все, кто находится здесь, будут чувствовать, что им воздают по заслугам, принимая в расчет усилия, которые должны быть здесь приложены для добычи золота. Нельзя недооценивать труд людей, которые проявляют столь большое усердие.

За проявленное Коронелем рвение я дал ему должность главного альгвасила[27] Индий, но в грамоте, подтверждающей назначение, я оставил незаполненным пункт, в котором указывается размер его жалованья. Прошу поэтому Их Высочества отдать повеление заполнить этот пробел с учетом его заслуг и утвердить данное мной назначение.

// Их Высочества повелевают назначить ему [Коронелю] 15 000 мараведи сверх годичного жалованья и выдавать ему эту сумму одновременно с жалованьем. //

Точно так же скажите Их Высочествам, что сюда прибыл в качестве главного алькальда бакалавр Хиль Гарсиа^{27}, которому не определено и не утверждено жалованье. Он человек хороший, старательный и сведущий в науках и здесь крайне нужен. Поэтому прошу Их Высочества определить и назначить ему жалованье, которого хватило бы ему на жизнь и которое выплачивалось бы из денег, предназначенных для выдачи вознаграждения здешним людям.

// Их Высочества повелевают назначить [Хилю Гарсиа] 20 000 мараведи ежегодно в течение всего времени его пребывания [на Эспаньоле], сверх жалованья, и выплачивать эти деньги одновременно с оным. //

Далее, скажите Их Высочествам (хотя об этом я писал им особо), что я полагаю невозможным продолжать открытия в этом году до тех пор, пока не будут исследованы реки, в которых найдено золото к вящей выгоде Их Высочеств. Это можно с большим успехом осуществить позже, поскольку подобное предприятие не может быть осуществлено без моего личного участия, и таким образом, чтобы это соответствовало моим желаниям и интересам Их Высочеств. Ведь как бы хорошо ни делалось дело, сомнительно, чтобы оно шло успешнее без человека, который лично наблюдает за всем.

// Пусть примет меры, чтобы [пропуск в тексте оригинала] об этом золоте получить наиболее точные сведения. //

Далее, скажите Их Высочествам, что конные эскудеро[28], которые прибыли из Гранады, на смотре, проведенном в Севилье, показали добрых коней. Когда затем они грузились на корабли, я не видел их коней, потому что в то время был немного нездоров. Они же погрузили на суда таких лошадей, что вряд ли лучшая из них стоит 2000 мараведи; они продали своих коней и купили худших. Таким же точно образом поступили и с многими людьми, которых я видел на смотре в Севилье и которые показались мне подходящими. Очевидно, Хуан де Сориа^{28}, после того как получил деньги, предназначенные для выплаты жалованья, заменил корысти ради тех людей, которых я надеялся здесь встретить, другими, никогда мною не виданными. Тут был совершен недобросовестный поступок, и я не знаю, обвинять ли мне в нем одного только Сориа. На этих эскудеро, помимо жалованья, израсходованы значительные суммы на перевоз их сюда, а также и на доставку их лошадей. Расходы эти производятся и в настоящее время, и тем не менее эти люди, когда они бывают больны или когда им это неугодно, не разрешают другим пользоваться их лошадьми. Точно так же они отказываются от участия наравне с другими в любом деле, если только совершить его им нельзя верхом на своих конях, а в настоящее время это нам не требуется. Лучше выкупить у них коней, тем более что они стоят немного, и не вступать с ними каждый день в пререкания. Пусть соблаговолят Их Высочества решить это дело сообразно с королевской выгодой.

// Их Высочества повелевают дону Хуану де Фонсеке сообщить все, что касается этих коней. И если окажется, что действительно имели место подобные мошеннические проделки, следует препроводить виновных к Их Высочествам, дабы они распорядились покарать их. Равным образом они повелевают сообщить все по делу о замене одних людей другими и материалы расследования представить Их Высочествам. Что же касается эскудеро, то Их Высочества повелевают им оставаться там [на Эспаньоле] и отбывать службу, потому что набраны они из числа телохранителей и слуг Их Высочеств. И приказывают им Их Высочества предоставлять лошадей в тех случаях, когда это окажется необходимым и когда подобное распоряжение даст Адмирал. Если же другими лицами, которые будут пользоваться лошадьми, будет причинен последним ущерб, Их Высочества через Адмирала прикажут возместить убытки. Их Высочества не желают, чтобы лошади были куплены [у эскудеро], и требуют, чтобы использовались они, как указано выше. //

Далее, скажите Их Высочествам, что сюда прибыло более двухсот человек без жалованья и некоторые из них служат исправно, а другие, следуя их примеру, стремятся к тому же.

В течение первых трех лет было бы великим благом, если бы здесь находилась тысяча людей, необходимых для заселения острова, его обороны и работы на золотоносных реках. Если бы в их числе находилось сто конников, то это было бы неплохо; более того, сии люди оказались бы весьма полезными. Что касается эскудеро, то до тех пор, пока не будет послано золото, вопрос этот можно оставить открытым. А о тех двухстах, которые прибыли без жалованья, следовало бы Их Высочествам указать, нужно ли им платить наравне с другими, исправно служащими, ибо сии люди необходимы, как я уже говорил, чтобы положить начало [нашему предприятию].

// Относительно этих двухсот человек, прибывших без жалованья, Их Высочества повелевают, чтобы они назначались на работы, на которых не хватает людей или где имеется недостаточно людей, получающих жалованье. В том случае, если они будут прилежны и Адмирал будет доволен ими, Их Высочества прикажут контадору занести в платежные списки имена этих людей вместо тех, кто выбыл^{29}, сообразно указаниям Адмирала. //

Далее, так как издержки на содержание этих людей могут быть частично сокращены мероприятиями и способами, к которым обычно прибегают государи в иных случаях, то большей части трат можно было бы избежать. Для этого разумно было бы распорядиться, чтобы на прибывающих сюда кораблях привозились и продавались по умеренным ценам, помимо товаров, предназначенных для общего пользования, и лекарств, обувь и кожи для ее изготовления, рубахи, кафтаны, льняные ткани, штаны, ткани для пошивки одежды и иные товары, и в частности сухие фрукты, которые будут получать люди сверх рациона для сохранения здоровья. Все это здесь будет принято охотно и оплачено из жалованья, и если в Кастилии дело это будет поручено верным людям, которым дороги интересы Их Высочеств, можно будет сберечь изрядные суммы. Поэтому постарайтесь узнать, каково будет мнение Их Высочеств по этому поводу, и если им покажется, что все сказанное может оказаться полезным, тотчас же надо будет подобное осуществить.

// При снаряжении этой флотилии не поступать [так, как предлагается в мемориале]. Подождать, пока Адмирал не напишет об этом подробнее, и тогда приказать Хуану де Фонсеке и Химено де Бривьеске^{30} подготовить все необходимое для осуществления этого предложения. //

Далее, скажите также Их Высочествам, что на смотре, который был проведен вчера, выяснилось, что у многих людей нет оружия. Я думаю, что частично это можно объяснить подменой людей, которая произошла в Севилье или в Порту, когда оставлены были имеющие оружие и взяты те люди, которые уплатили кое-что лицам, учинившим подмену. Поэтому было бы хорошо, если бы Их Высочества приказали отправить 200 кирас, 100 эспингард[29], 100 бальест[30] и большое количество военного снаряжения. Во всем этом мы испытываем нужду, и все полученное оружие необходимо раздать не имеющим его.

// Написать дону Хуану де Фонсеке, чтобы отправил оружие. //

Далее, так как некоторые мастеровые, прибывшие сюда, а именно каменщики и люди иных ремесел, женаты и имеют детей в Кастилии и желают, чтобы все заработанное ими выплачивалось женам или лицам, которым они могли бы высылать деньги для закупок предметов, в которых люди эти испытывают нужду, прошу Их Высочества положить им жалованье за их труды, поскольку служба их такова, что они должны быть обеспечены всем здесь.

// Их Высочества приказали Хуану де Фонсеке позаботиться об этом. //

Далее, кроме товаров, перечисленных в мемориалах, которые вы везете с собой и которые скреплены моей подписью, требуется как для здоровых, так и для больных приобрести на острове Мадере 50 бочек патоки, ибо патока — наилучшая и весьма полезная пища, а каждая бочка не должна стоить более двух дукатов, не считая тары. Поэтому было бы хорошо, если бы Их Высочества приказали, чтобы одна из каравелл захватила на пути к Эспаньоле патоку, а также десять ящиков сахара, в котором здесь большая нужда. А период между тем месяцем, когда пишется мемориал, и апрелем — наиболее подходящее время для закупки патоки и сахара по сходным ценам, и лучше будет, чтобы Их Высочества отдали приказ о закупке с таким расчетом, чтобы в Кастилии не знали, для чего товар предназначается.

// Пусть дон Хуан де Фонсека позаботится об этом. //

Далее, скажите Их Высочествам, что, хотя, по рассказам очевидцев, в реках содержится много золота, верно то, что родится оно не в реках, а в земле, а вода, проникая в места, где есть золото, переносит его вместе с песком. В числе открытых рек имеются большие и наряду с ними очень маленькие, более похожие на ключи, чем на реки, и воды в них всего на два пальца. Место, где родится золото, может быть легко открыто. И в соответствии с этим потребуются люди не только для промывки золота в песках, но и для того, чтобы извлекать его из земли, где оно более высокого качества и имеется в большем изобилии. Поэтому будет хорошо, если Их Высочества отправят сюда работников из числа тех, которые работали в Альмадене^{31}, в ртутных рудниках, чтобы можно было добывать золото и тем и другим способом. И хотя от здешних людей много мы не ожидаем, все же мы надеемся, с помощью Божьей, как только они оправятся от болезней, получить добрую толику золота для отправки с первыми каравеллами, которые отсюда уйдут [в Кастилию].

// Необходимо позаботиться, чтобы все это было сделано ко времени отправки флотилии. Поэтому Их Высочества повелевают Хуану де Фонсеке тотчас же отправить рудокопов, которых можно будет заполучить для этой цели. Необходимо написать в Альмаден, чтобы там взяли наиболее искусных рудокопов и отправили их [к Адмиралу]. //

Далее, ходатайствуйте смиреннейшим образом от моего имени перед Их Высочествами, чтобы им угодно было отнестись с благосклонностью к Вильякорте, который, как Их Высочества уже знают, оказал им большие услуги в этом предприятии и притом с большой охотой. Насколько я знаю, он человек усердный и преданный службе Их Высочеств. Я буду считать, что мне оказали милость, если ему поручат дело, требующее доверия, а он способен подобное дело исполнить, проявляя при этом рвение и желание усердно служить.

Добивайтесь этого, и притом так, чтобы Вильякорта знал, что его труды, в которых я нуждаюсь и которые делаются для меня, вознаграждаются не без выгоды для него.

// Так будет сделано. //

Далее, упомянутые мосен Педро, Гаспар, Бельтран и другие, что остались здесь, прибыли как капитаны каравелл, а каравеллы эти ныне возвращаются обратно, и лица эти не получают жалованья. Но так как все они особы, которым поручаются дела важные и требующие особого доверия, не следует назначать им такое жалованье, как прочим лицам. От моего имени попросите Их Высочества определить, сколько надлежит платить упомянутым особам ежегодно или помесячно, так чтобы они служили Их Высочествам с наибольшей пользой.

// Ответ был уже дан выше. Но так как в том разделе, где шла речь об этом, говорилось, что они жалованье получают, Их Высочества повелевают, чтобы оно начислялось с того времени, когда они оставили свою капитанскую службу. //



Подписано в городе Изабелле в XXX день

января одна тысяча CCCCLXXXXIV.



(Перевод Я.М. Света)

Инструкция мосену Педро Маргариту

Копия, добросовестно и точно снятая с писанной на бумаге инструкции, которую весьма могущественный сеньор дон Христофор Колумб, главный Адмирал моря-океана, вице-король и бессменный правитель острова Сан-Сальвадор и всех прочих островов и материка Индий, как уже открытых, так и тех, что предстоит еще открыть, именем короля и королевы, наших государей, генерал-капитан моря, дал мосену Педро Маргариту.

Содержание же этой инструкции таково:



Во-первых, как только будут вам переданы Охедой упомянутые люди, примите их в таком состоянии, в каком привел их Охеда. И, приняв, распорядитесь подготовкой к бою таким образом, как вы сочтете необходимым, сообразно с положением в стране. Препоручите людей лицам, которые поведут их [в бой] и которых вы изберете и назначите капитанами. Лица же эти пусть служат королю и королеве, нашим государям, и подчиняются вам и исполняют все то, что вы им от имени Их Высочеств и от моего имени (в силу полномочий, что я имею от Их Высочеств) прикажете.

Далее, учтя опыт, который имеется у тех, кто ходил этой землей, и ради нее следует здесь указать некоторые меры, которые необходимо предпринять во что бы то ни стало: хотя вы и посетите другие провинции или местности, отличные от тех, которые стали уже известны, но обычаи и поведение здешних обитателей везде едины. Вам же я вменяю в обязанность придерживаться всего, что ниже изложено, и в случае необходимости вносить добавления сообразно тому, как вы сочтете нужным по условиям времени и места.

Первейшая же задача, о которой здесь пишется, заключается в следующем: вы должны со всеми вашими людьми обойти остров и разузнать о его областях, людях и землях и о том, что имеется в этих землях, и особенно в области Сибао, потому что необходимо обо всем этом самым обстоятельным образом известить короля и королеву — наших государей, и вы должны послать этих людей отсюда, из этого города[31], обеспечив их всем необходимым.

Во-первых, отсюда отправьте 16 всадников и 250 пеших воинов, вооруженных мечами и луками, 100 воинов с эспингардами и 20 мастеровых. Этих людей разделите на 3 отряда: один оставьте для себя, два других передайте лицам, которые, по вашему мнению, будут в наибольшей степени соответствовать возлагаемой на них обязанности. Каждому из них выделите такое количество людей, какое вы считаете нужным.

Главное, что вы должны помнить: оберегайте индейцев и старайтесь не причинять им зла и ущерба и не брать у них ничего против их желания. Более того — пусть принимают индейцев с почетом и пусть будут они уверены в своей безопасности, и подобное поведение должно быть неизменным.

И так как на пути, которым я шел в Сибао, случалось, что индейцы похищали у нас кое-что (и я наказывал их), должны и вы, если окажется, что один из них что-либо украдет, покарать провинившегося, отрубив ему нос и уши, потому что именно эти части тела невозможно скрыть.

Таким образом можно будет обезопасить меновой торг со всеми обитателями этого острова, другие же индейцы поймут, что подобное наказание ждет всякого, кто что-либо похитит, и что к добрым людям приказано относиться хорошо, а дурных людей — наказывать^{32}.

Так как ныне люди не смогут взять с собой количество кастильских припасов, каковое необходимо иметь с собой на все время похода, с ними должны пойти [пропуск в тексте оригинала] которые возьмут с собой товары для мены: четки, погремушки и другие вещи, и в силу этой инструкции надлежит этими товарами оплачивать хлеб и провизию, которую удастся купить. При этом надлежит установить день и место, куда индейцы будут приносить съестные припасы, а весь меновой торг должен вестись в присутствии лица, исполняющего обязанности представителя главных контадоров, с тем чтобы ведомы были мера и счет всему.

Кроме того, вы должны дать 25 человек Риаге^{33}, если только я не выделю ему этих людей до своего отъезда, и ему поручается выйти в поход вместе со всеми тремя [отрядами], чтобы обеспечивать продовольствием все войско, дабы никто, какой бы он ни занимал пост и каково бы ни было его положение, не смел вступать в меновой торг с индейцами и причинять им две тысячи обид. А подобный поступок противен воле и интересам короля и королевы — наших государей, потому что Их Высочества больше всего пекутся о спасении этих людей и о том, чтобы стали они христианами и чтобы получали [короли] все богатства, которые отсюда можно извлечь. И для этого предусматриваются все перечисленные меры, и вы должны поступать так, чтобы удовлетворить каждого индейца, согласно приказаниям Их Высочеств, и платить за все, что приобретается в пищу, и за прочие товары, как вы сочтете необходимым.

А если случайно не удастся найти съестные припасы за плату, которую вы, мосен Педро, установите, отбирайте у индейцев необходимую провизию наидостойнейшим образом так, чтобы они оставались довольны.

Что касается Каонабо, то весьма желательно со всем тщанием позаботиться о способах, какими можно будет захватить его в наши руки. А для этого вы должны вести себя по отношению к нему согласно моей воле и отправить к Каонабо посла в сопровождении 10 наиболее расторопных человек, какие только найдутся, с подарками, которые доставят ему эти люди. А они должны также принести Каонабо товары для мены, порадовать его и показать, что им доставляет удовольствие дружба с ним. Им надлежит сказать, что Каонабо будут отправлены и другие вещи и что он должен послать нам золото. При этом следует ему напомнить, что вы находитесь поблизости с большим отрядом и имеете в распоряжении множество людей, и что каждый день прибывает к вам пополнение, и что я всегда буду давать Каонабо все, что привозится из Кастилии. И так следует соблазнять его на словах с тем, чтобы установить с ним дружбу и легче овладеть им. И вы не должны выступать против Каонабо со всеми своими людьми, а сперва отправить к нему Контрераса с десятью спутниками^{34}.

А когда эти люди явятся туда, где вы будете находиться, и вы их опросите, тогда можно будет отправить к Каонабо новые партии людей, чтобы он уверился в христианах, не питал подозрений и не думал, что они собираются причинить ему зло.

А затем уж надо будет найти наилучший способ для захвата Каонабо — такой, какой покажется вам наиболее удобным, использовав при этом его мнимую дружбу с Контрерасом. Контрерасу вы поручите исполнить все, ему порученное, присовокупив к этому, чтобы он не нарушал ваших инструкций.

Способ, который следует применить, чтобы захватить Каонабо, должен быть таков. Пусть упомянутый Контрерас постарается побольше общаться с Каонабо и использует случай, когда Каонабо отправится на переговоры с вами, ибо таким образом легче будет захватить его в плен. А так как он ходит нагой и в таком виде задержать его трудно (ведь стоит ему только вырваться и пуститься в бегство — и нельзя будет ни увидеть, ни поймать его, потому что приноровится он к местности), то подарите ему рубаху и головной убор и заставьте его надеть то и другое, а также дайте ему капюшон, пояс и тогу, и тогда сможете поймать его, и он не убежит от вас. Вы должны также захватить его братьев, которые выйдут вместе с ним. Если же случится так, что Каонабо не в состоянии будет отправиться к вам и быть с вами, примените иной способ. Пойдите к нему сами, но сперва вышлите вперед Контрераса с тем, чтобы он повидался с Каонабо до вашего прибытия и успокоил его, заверив, что вы идете к нему, желая закрепить с ним дружбу. Ибо, видя, что вы идете с большим количеством людей, Каонабо может заподозрить недоброе и постарается укрыться в горах.

Все это я предоставляю, однако, на ваше усмотрение, и вы должны поступать так, как покажется вам лучше. Далее, вы должны премного заботиться о том, чтобы все подчинялись вашим решениям и чтобы нарушивший ваши приказания был примерно наказан, потому что, если поведется иначе, люди могут выйти из повиновения, и тогда рассеется все войско, и вы не сможете пользоваться им, и будет причиняться ущерб индейцам.

А индейцы, видя что [люди ваши] столь распущенны и непокорны, воспользуются этим, и хотя они и трусливы, но не пощадят никого из чистого страха и, нападая на группы в два-три человека, наберутся, пожалуй, достаточной смелости, чтобы истреблять ваших людей.

И поэтому, а также и по другим причинам вы должны во всем быть послушны мне и требовать, чтобы выполняли все, что вы прикажете, и чтобы никто не смел ослушаться ваших распоряжений. Предупреждайте всех, что трусливые люди — самые дурные, так как они никогда не щадят ничьей жизни. Поэтому, если встретят индейцы двух или трех отбившихся от рук христиан, неудивительно будет, если они убьют их.

Далее, вы должны с помощью Божьей обойти много земель. Хорошо будет повсеместно, где бы вы ни появлялись, на всех дорогах и тропах, устанавливать высокие кресты и столбы, а также воздвигать кресты на деревьях и в иных местах, которые вы сочтете для этой цели удобными, и так, чтобы они не могли свалиться. Делать же это следует непременно, так как, хвала Богу, земля принадлежит христианам, и вы должны поступать так, чтобы память о том сохранилась навечно. Прикажите также вырезать на высоких и больших деревьях имена Их Высочеств…[32]



Дана в городе Изабелле, на острове Изабелла, в Индиях,

IX апреля, года от Рождества нашего Спасителя Иисуса Христа одна тысяча CCCCLXXXXIV.



(Перевод Я.М. Света)

Письмо Католическим королям Изабелле и Фердинанду о результатах третьего путешествия

Светлейшие, высочайшие и всемогущие владыки, король и королева, наши государи.

Святая Троица подвигла Ваши Высочества на это предприятие в Индиях и по своей бесконечной милости сподобила меня стать посланцем своим, и я явился пред королевские очи, к Их Высочествам, как к высочайшим христианским повелителям, столь усердным в делах веры и ее распространения.

Люди, которым надлежало заниматься этим, считали сие дело невозможным и выше всего ценили блага фортуны, возлагая на них свои упования. Я же провел шесть или семь лет в великих заботах^{35}, доказывая любыми способами, какую великую пользу можно принести Господу нашему этим предприятием, распространив святое имя Его среди стольких народов. Оно же послужило бы к упрочению величия, доброй славы и памяти могучих государей. Должно было также говорить и о преходящих благах мирских, предвозвещенных в сочинениях столь многих мудрецов, заслуживающих веры и сложивших истории, в коих говорится о том, какие великие богатства имеются в тех краях.

Точно так же должно было привести слова и мнения тех, кто описывал Землю. В конце концов, Ваши Высочества решили, что предприятие это должно быть осуществлено. Тем самым они проявили величие своего сердца, какое обычно для них во всяком крупном деле; меж тем как все те, кто были прикосновенны к этому и слушали мои рассуждения, единодушно поднимали меня на смех, исключая двух монахов, которые неизменно меня поддерживали^{36}. И хотя испытывал я чувство досады, все же был уверен я в том, что дело это к чему-нибудь приведет, и в подобной уверенности я продолжаю оставаться и поныне, ибо, воистину, все быстротечно, кроме слова Господнего, и исполнится реченное Им. А Он ясно говорит в различных местах Писания, что Испания будет споспешествовать прославлению Его святого имени^{37}.

И я пустился в путь во имя Святой Троицы и возвратился весьма скоро, имея на руках свидетельство истинности того, о чем я говорил ранее. Ваши Высочества вновь отправили меня в путь. И за короткое время, я говорю не [пропуск в тексте письма] по милосердию Господнему я открыл 333 лиги побережья материка, предел востока и 700 крупных островов^{38}, не считая тех, что уже были открыты в первом плавании.

Я обошел кругом остров Эспаньолу, который по величине превосходит Испанию; на острове же этом людей без числа, и все они будут платить подати.

Тогда-то и зародилась клеветническая молва и стремление умалить это предприятие^{39} по той причине, что я сразу же не отправил груженных золотом кораблей, но при этом не хотели считаться с краткостью времени и с многочисленными помехами, мною уже упомянутыми. И, то ли за грехи мои, то ли ради грядущего спасения моего, от меня отвратились и чинили мне препятствия во всем, что бы я ни сказал и о чем бы я ни просил.

По этой причине решил я возвратиться к Вашим Высочествам, чтобы выразить свое недоумение по поводу всего этого и доказать разумность всего совершенного мною.

И я поведал Вашим Высочествам о народах, которые я видел, и о том, как много душ могут обрести спасение. И я привез с собой обязательства жителей Эспаньолы, согласно коим они должны платить подати и считать Вас своими королями и повелителями. Привез я Вашим Высочествам достаточно доказательств наличия залежей золота, в частности большие самородки и зерна золота, а также образцы меди, и доставил я столь великое множество различных сортов пряностей, что описание их отняло бы слишком много времени.

Я поведал Вашим Высочествам также о красящем дереве, которое растет в той стороне, и о бесчисленном множестве иных вещей. Все это, однако, оказалось бесполезным и не удержало тех, которые возымели желание и в действительности стали возводить хулу на это предприятие. Не помогло также и то, что я говорил о служении Господу Богу в деле спасения стольких душ и о том, что это послужит такому возвышению Вашего Величия, какого никогда еще не достигал ни один государь, ибо труд и затраты направлены как на мирские, так и на духовные нужды, и что по истечении времени Испания неизбежно извлечет из сего большую для себя выгоду. Убедительные свидетельства имеются о том во всем написанном об этих краях, а стало быть, и все прочее осуществится в дальнейшем. Тщетны были также мои указания на деяния великих государей, клонившиеся к увеличению их славы, как, например, Соломона, отправившего людей на восток, дабы они увидели гору Сопору^{40}, около которой Соломоновы суда стояли три года, гора же эта ныне находится во владении Ваших Высочеств на Эспаньоле; или Александра, который отправил послов на остров Тапробану[33], в Индиях, желая узнать о тамошнем способе правления; или цезаря Нерона, который желал исследовать истоки Нила и дознаться, почему полноводна эта река летом, когда реки обычно мелеют; и на другие многочисленные подвиги, которые совершали государи, коим дано было их свершить. Бесполезно было также говорить им о том, что я никогда не читал, будто государи Кастилии приобретали земли вне ее пределов; эта же земля совсем не тот мир, в котором с большими трудностями подвизались римляне, Александр и греки, стремясь завладеть им, а совсем другой; что в наше время короли Португалии проявили столько отваги, что проникли в Гвинею, обследовали всю страну и истратили при этом так много золота и потеряли столько людей, что, если счесть все население королевства, окажется, что около половины его погибло в Гвинее, и тем не менее они будут продолжать это дело, пока не добьются того, на что рассчитывали. И все это они начали в давние времена, и сперва [предприятие их] мало что им давало; они точно так же отважились совершить завоевания в Африке и продолжают свои походы на Сеуту, Танжер, Арсилью и Алькасар^{41} и непрерывно воюют с маврами.

Все это было сопряжено с великими издержками и предпринималось лишь ради того, чтобы возвеличить дело государей, послужить Богу и расширить пределы своих владений.

Чем больше я говорил, тем сильнее опорочивали сказанное мною и отвращались от меня, невзирая на то, каким благом оно [мое предприятие] являлось в глазах всего света и с какой благожелательностью судят о Ваших Высочествах все христиане, за то, что Вы предприняли это дело, и нет такого человека, будь он стар или млад, который не желал бы получить вести о нем.

Ваши Высочества внушили мне бодрость, сказав, чтобы я не беспокоился напрасно, ибо не придавали они ни значения, ни веры тем, кто поносил мое предприятие.

И пустился я в путь во имя Святейшей Троицы в среду, 30 мая, из города Сан-Лукар[34], крайне утомленный путешествием, ибо, когда я покидал Индии, я надеялся на отдых, а меж тем заботы мои удвоились. Я направился к острову Мадейре не обычным путем, дабы избежать неприятностей, которые могли произойти при встрече с французской флотилией^{42}, подстерегавшей меня у мыса Сан-Висенте. От Мадейры я пошел к Канарским островам, а оттуда отправился с одним кораблем и двумя каравеллами. Остальные корабли я послал прямым путем в Индию, к острову Эспаньоле, а сам направился к югу, намереваясь достичь линии экватора и далее следовать к западу до тех пор, пока остров Эспаньола не останется к северу от меня. Прибыв на острова Зеленого Мыса (название это ложное, ибо я не увидел на них ни клочка зелени, все же обитатели этих островов были больны, так что я решил не задерживаться здесь), я поплыл к юго-западу и прошел 480 миль, или 120 лиг, до того места, где с наступлением ночи Полярная звезда была в 5 градусах. Здесь ветер стих и начался такой великий зной, что мне казалось — сгорят и корабли, и люди на них. Все сразу впали в такое смутное состояние, что не нашлось человека, который решился бы спуститься под палубу, чтобы взять посуду для воды или пищу. Жара эта стояла восемь дней. В первый день было ясно, а в течение семи последующих дней лил дождь и небо было покрыто тучами. И все же облегчение наступило. Уверен, что если бы и в эти дни светило солнце, так же, как и в первый день, уж наверняка мы все не избежали бы гибели. Вспоминаю, что всякий раз, когда, плавая к Индиям, я отходил на сто лиг к западу от Азорских островов, замечал я перемену температуры, и так на всем пути от севера к югу. И я решил, в случае если Господу Богу угодно будет даровать мне ветер и добрую погоду, чтобы можно было покинуть места, где я находился, не отклоняться более к югу и не возвращаться назад, а плыть на запад до тех пор, пока я не достигну мест с той же температурой, какая была во время моего плавания на параллели Канарских островов. И если бы действительно так и случилось, то тогда я мог бы идти дальше к югу. Богу угодно было по истечении этих восьми дней послать мне благоприятный восточный ветер; я проследовал на запад, но не решился отклониться вниз к югу, потому что заметил огромнейшие перемены в небе и в звездах, температура же оставалась прежняя^{43}. Тогда я принял решение следовать все время прямо на запад на линии Сьерра-Леоне[35], намереваясь не менять избранного направления до тех мест, где, как я думал, будет обнаружена земля, и там исправить повреждения на кораблях и пополнить, если окажется возможным, запасы провизии и взять воду, которой у нас не было.

По прошествии же 17 дней, в течение которых, благодаря Господу, ветер был благоприятным для плавания, во вторник, 31 июня, в полдень показалась земля. Я же ожидал встретить ее накануне, в понедельник, и к ней держал путь, но на восходе солнца из-за недостатка воды, которая вся вышла, решил идти к островам Каннибалов и принял это направление. И так как Его Божественное Величество всегда проявляло свое милосердие ко мне, случилось и на этот раз, что один из матросов, поднявшись на гавию[36], увидел на западе три горы, одна около другой. Мы возгласили Salve Regina и совершили другие моления и премного благодарностей вознесли нашему Господу. После этого я свернул с пути, которым шел к северу, и направился к земле, к которой подошел в час вечерни у мыса, названного мною Галеа, острову же я дал имя Тринидад[37]. Там оказалась гавань, которая была бы очень хорошей, если бы оказалась она глубокой, находились дома и люди и прелестные на вид земли, столь же красивые и зеленые, как сады Валенсии в марте. Я был огорчен тем, что мне не удалось войти в бухту, и пошел вдоль берега этой земли к западу. Пройдя пять лиг, я нашел место, где было глубоко, и бросил там якорь. На другой день я отправился тем же путем в поисках гавани, где можно было бы исправить повреждения на кораблях, взять воду и пополнить запасы зерна и продовольствия. Здесь я взял бочку воды и затем прошел до одного мыса, где нашел убежище, защищенное от восточных ветров, и нужную глубину. Я приказал бросить якорь, привести в порядок бочки и заготовить воду и дрова. Людям разрешено было сойти на берег и отдохнуть, ибо они утомлены были за время долгого пути… Мыс этот назвал я Песчаным (Arenal)[38]. Я обнаружил, что весь берег тут был истоптан животными, которые оставляли следы, подобные козьим. И хотя этих животных, по-видимому, было тут много, обнаружено было только одно, уже околевшее.

На следующий день с востока прибыло большое каноэ, в котором было 24 человека, все юноши, хорошо вооруженные луками, стрелами и деревянными щитами. Как я уже говорил, они были молоды и хорошо сложены, кожей не черны, белее всех, кого я видел в Индиях, стройны и телом красивы. Волосы у них длинные и мягкие, остриженные по кастильскому обычаю, а головы повязаны платками из хорошо обработанной разноцветной (пестрой) хлопчатой пряжи. Думаю, что это были мавританские шарфы (альмайсары)[39]. Некоторые были опоясаны этими платками и прикрывались ими вместо штанов. Люди на каноэ заговорили с нами, когда находились еще на далеком расстоянии от кораблей. Никто — ни я, ни мои спутники не могли понять их, и единственно, что я сделал, — это приказал им знаками приблизиться к нам. На это ушло более двух часов; то они приближались к нам, то отклонялись в сторону. Я приказал показать им тазы и другие блестящие вещи, чтобы возбудить их любопытство и заставить подойти к кораблям; по прошествии довольно значительного времени они подплыли на расстояние более близкое, чем на котором держались до сих пор. Мне не терпелось вступить с ними в переговоры, и у меня не было ничего, что можно было бы показать им и побудить их подойти к кораблям. Поэтому я распорядился вынести на кормовую башенку тамбурин и приказал молодым матросам плясать, полагая, что люди в каноэ пожелают посмотреть вблизи на празднество. Но, как только они услышали музыку и увидели танцующих, все они оставили весла, взяли в руки луки и стали их натягивать, и затем, прикрываясь щитами, принялись осыпать нас стрелами. Музыка и танцы прекратились, и я приказал разрядить по ним арбалеты. Они отплыли, направившись быстрым ходом к другой каравелле, и внезапно появились под ее кормой. Пилот этой каравеллы сблизился с каноэ, дал шапку и куртку одному из находившихся в каноэ людей, как казалось ему — старейшине, и договорился, что будет вести с ними переговоры на берегу, куда они и направились на каноэ, ожидая его приезда. Но пилот не желал высаживаться на берег без моего разрешения; они же, увидев, что он направляется на лодке к моему судну, вновь сели в каноэ и ушли прочь. Больше мы не видели ни этих людей, ни других с этого острова.

Когда же я подошел к Песчаному мысу, то убедился, что остров Тринидад отделяется от земли Грасия (Благодать) проливом шириной в две лиги, который тянется с запада на восток; и для того, чтобы пройти к северу, необходимо было войти в этот пролив. Там были явные признаки течений, и оттуда доносился до нас сильный рев^{44}.

Я решил, что здесь находится полоса отмелей и подводных камней, вследствие чего нельзя будет проникнуть в пролив.

А за этой линией была вторая и третья, и доносился оттуда шум, подобный рокоту морской воды, разбивающейся о скалы.

Я стал на якорь у Песчаного мыса, вне этого пролива, и увидел, что вода течет в нем с востока на запад с такой же скоростью, как и в Гвадалквивире во время половодья, и так днем и ночью, ввиду чего я решил, что невозможно из-за течения возвратиться этим проливом назад, ни пройти им вперед из-за мелей. Поздно ночью, находясь на борту корабля, я услыхал ужасный рокот, доносившийся с юга. Продолжая наблюдать, я увидел, как с запада на восток море поднимается наподобие холма высотой с корабль и все более и более приближается ко мне.

Поверху же по направлению к кораблю с шумом и рокотом шла волна с такой же буйной стремительностью и яростью, с какой шли в проливе другие течения, и я был весь охвачен страхом, опасаясь, как бы она не опрокинула корабль, когда обрушится на него. Но она прошла мимо и достигла входа в пролив, где долго удерживалось волнение.

На следующий день я отправил лодки, чтобы измерить глубину, и обнаружил, что в самом мелком месте пролив имел глубину в 6 или 7 локтей; постоянные течения шли в этом проливе в обе стороны — к входу и выходу из него. Господу нашему угодно было послать мне попутный ветер. Я вступил в глубь пролива, где обнаружил спокойные воды. Случайно зачерпнув воду, я нашел, что она пресная. Я плыл на север, пока не дошел до высокой горы, что расположена на расстоянии 20 лиг от Песчаного мыса.

Там имеются два высоких мыса: один — в восточной части — относится к острову Тринидад, и другой — на западе — к земле, которую я назвал Грасия. Там пролив сделался очень узким^{45}, значительно уже, чем у Песчаного мыса, и течение также шло в двух направлениях, и вода бурлила с такой же силой, как и у берегов этого мыса. И точно так же вода в море была пресная. До сих пор я не имел еще бесед ни с одним из обитателей этих земель, чего я желал очень сильно. Ради этого я направился вдоль берега этой земли к западу; и чем дальше я продвигался, тем все более пресной и вкусной становилась вода.

Пройдя большое расстояние, я вступил в местность, где земли, как мне показалось, были возделаны, и, став на якорь, отправил на берег лодки. Обнаружив, что местные жители лишь недавно ушли отсюда и что вся гора кишела обезьянами, мои люди вернулись на судно.

Так как эта местность была гористая, то мне показалось, что далее к западу находится низменность, и поэтому там могли находиться люди. Я приказал поднять якорь и направился вдоль берега и оконечности горы и там в устье одной реки стал на якорь. Тотчас же явилось множество людей, они сказали мне, что земля эта называется Пария и что далее к западу она населена гуще. Я захватил с собою четырех туземцев и направился к западу. Пройдя в этом направлении еще 8 лиг, близ мыса, которому я дал название мыса Иглы (Punta de Aguja), нашел я прекраснейшие на свете и густонаселенные земли. Я прибыл туда в час заутрени и, видя, как зелена и хороша эта местность, решил стать здесь на якорь и свести знакомство с туземцами, которые тотчас же приплыли к кораблю на каноэ и от имени своего короля попросили меня высадиться на берег. Когда же они увидели, что я отношусь к ним безучастно, они стали подходить к кораблям на бесчисленном множестве каноэ, и у многих висели на груди большие куски золота, а у некоторых к рукам привязаны были жемчужины. Я очень обрадовался, увидев эти предметы, и приложил немало стараний, чтобы дознаться, где они их добывают. Они сказали мне, что жемчуг добывается здесь^{46}, именно в северной части этой земли.

Я хотел задержаться в этих местах, но съестные припасы, которые я вез с собой, — хлеб, вино и мясо — все то, что предназначено было для моих людей и что я собрал с таким большим трудом, могли прийти в негодность; поэтому я стремился только к тому, чтобы поскорее найти для них сохранное место, и ничто, следовательно, не могло бы меня задержать. Я попытался добыть жемчуг и послал для этой цели на берег лодки.

Народа здесь много, все хороши на вид, цвет кожи у них такой же, как у людей, которые встречались ранее, и они весьма общительны. Наши люди, отправившиеся на берег, нашли, что они очень расположены к нам. Они приняли моих людей с большим радушием.

Как только наши лодки подошли к берегу, явилось двое старейшин со всем народом. Вероятно, один из них был отец, а другой его сын. Гостей провели к большому дому с двускатной крышей, причем этот дом не был круглым, наподобие лагерной палатки, как другие дома. В доме было множество сидений, на которых усадили гостей, на других уселись хозяева. Принесли хлеб, и различные плоды, и вино разных сортов — белое и красное^{47}, но не виноградное, а плодовое, из плодов двух видов, а один сорт вина приготовлялся, видимо, из маиса, растения, что дает колос, подобно пшенице, и которое я привез в Кастилию. Теперь в Кастилии много маиса. По-видимому, маисовое вино считается наилучшим, и так оно здесь и расценивается. Все мужчины собрались вместе, в одном углу, тогда как женщины находились в другом. Хозяева и гости испытывали большое огорчение оттого, что не понимали друг друга: они не могли спросить нас о нашей родине, наши же люди не могли ничего узнать об их земле. После того как попотчевали их в доме самого старого индейца, молодой проводил гостей в свой дом, где приготовлено было такое же угощение.

Затем наши люди сели в лодки и вернулись на корабль, а я тотчас же поднял якорь, ибо спешил спасти запасы продовольствия, которые подвергались порче и которые собрал с таким большим трудом; беспокоился я также и о собственном здоровье, ибо от бессонницы я стал слаб глазами. Хотя на протяжении длительного путешествия, во время которого я открыл материк^{48}, я провел без сна тридцать три дня, мое зрение все же не пострадало так сильно, и не наполнялись мои глаза кровью, и не испытывал я таких мук, как ныне.

Туземцы, как я уже говорил, красиво сложены, высокого роста, изящны в движениях, волосы у них длинные и мягкие, а головы повязаны красивыми шарфами, которые, как я уже упоминал, издали похожи на шелковые альмайсары. Иные подпоясываются этими шарфами и прикрываются ими вместо штанов — как мужчины, так и женщины. Цветом кожи люди эти белее всех ранее встречавшихся мне обитателей Индий. У всех, по обычаю этой страны, на груди и на руках украшения, а у некоторых подвешены на груди куски золота. Их каноэ очень большие и сооружены лучше, чем те, которые встречаются в других местах, и легче в ходу. На каждом из них посредине — помещение, вроде комнаты, в котором я видел именитых людей с их женами. Я назвал эту местность Сады (Los Jardines), ибо она вполне соответствует этому имени. Я пытался узнать, где добывается здесь золото, и все указывали на соседнюю землю, лежащую неподалеку к западу, на возвышенности. Но все уговаривали меня не ходить в ту сторону, ибо там поедали людей, я понял, что в тех местах живут каннибалы, такие же, как и прочие людоеды. Впоследствии я пришел к выводу, что туземцы говорили так потому, что в том краю водились хищные звери. Я спросил их также, где они добывают жемчуг, и они указали мне на запад и на север, за пределы той страны, в которой они проживают. Я не стал проверять эти указания, ибо одолевали меня заботы о продовольствии и болен я был глазами; к тому же мой большой корабль не был приспособлен для подобного плавания.

А так как времени было мало, я использовал его для расспросов; затем все вернулись на корабль, так как наступил уже час вечерни. Я приказал поднять якоря и направился на запад.

В том же направлении я шел и на следующий день, будучи уверен, что, пока я не дошел до места, где глубина была больше трех локтей, я иду вдоль берега острова и что так можно прийти к северу. Поэтому я направил вперед легкую каравеллу, желая убедиться, имеется ли выход в море или он чем-либо загражден. Так я прошел значительный путь, пока не добрался до очень большого залива, в котором, как оказалось, были четыре бухты средней величины, и в одну из них впадала огромнейшая река[40]. Глубина [в реке] везде была пять локтей, вода пресная, и текла она в огромном количестве. Никогда еще не пил я воды подобной этой.

Я был крайне огорчен, потому что видел, что нельзя выйти из залива, следуя в северном, южном или западном направлениях — со всех сторон меня окружала земля. Поэтому я поднял якоря и повернул назад, чтобы выйти на север через проход, о котором я говорил выше[41], но я не мог возвратиться к селению, где ранее останавливался, из-за течений, которые заставляли меня отклоняться от намеченного пути.

И у каждого мыса я находил пресную и светлую воду, которая относила меня стремительно к востоку, к двум проходам, о которых я уже упоминал. И тут я догадался, что сталкивающиеся между собой высокие волны, которые врывались с таким сильным ревом в эти проходы, вызывались борьбой соленой и пресной воды. Пресная выталкивала соленую, не давая ей войти, а соленая не позволяла выйти пресной.

И я предположил, что там, где ныне расположены эти два прохода, некогда была сплошная суша, соединявшая остров Тринидад с землей Грасия, как то могут усмотреть Ваши Высочества из рисунка, который я вам посылаю с этой запиской. Я вышел из северного прохода и обнаружил при этом, что пресная вода всегда побеждала, а когда, благодаря силе ветра, я проходил в море, то, попав на высокую волну, я убедился, что внутри течения были струи пресной воды, а по краям его шла вода соленая.

Во время плавания из Испании в Индии я обнаружил, что сразу же после того, как пройдено было 100 лиг к западу от Азорских островов, наступили величайшие перемены в небе, в звездах, в температуре воздуха и морской воды. Я приложил много стараний, чтобы проверить это наблюдение. Оказалось, что тотчас же после того, как пройдены были 100 лиг от упомянутых островов, стрелки компаса, которые до того отклонялись к северо-востоку, стали отклоняться на целую четверть к северо-западу, так что, достигая этой линии, совершаешь переход, подобный переходу через горную гряду. Точно так же обнаружил я, что в море здесь было много травы, похожей на веточки сосны и обремененной плодами, напоминающими чечевицу. И трава эта настолько густая, что во время плавания я подумал было, что вступил в полосу мелей и что корабли сядут на мель. До того же как была достигнута эта линия, я нигде не встречал ни одной травинки. Я установил также, что за упомянутой линией море было спокойно и даже при сильных ветрах никогда не волновалось. И я нашел, что за этой линией, в западном направлении, температура воздуха становится умеренной и не изменяется ни зимой, ни летом. Находясь там, я заметил, что Полярная звезда описывает окружность в 5 градусов по диаметру. Когда Стражницы[42] (Las Guardas) находятся по правую руку, Полярная звезда занимает самое низкое положение и постепенно поднимается по мере того, как достигает левой руки; и тогда находится в 5 градусах, а затем снова понижается, пока не возвращается к правой руке.

Теперь я прошел от Испании к острову Мадейре, а оттуда к Канарским островам, а от них к островам Зеленого Мыса, откуда я направился к югу, чтобы достичь линии экватора, как я уже о том говорил. Когда же я дошел до места, которое находилось прямо на параллели Сьерра-Леоне в Гвинее, меня застиг такой сильный зной, и солнечные лучи стали жечь с такой силой, что казалось, будто они спалят нас, и, несмотря на дождь и пасмурное небо, я чувствовал, что изнемогаю; наконец, Господу Богу угодно было послать попутный ветер, и я возрадовался и поплыл к западу в надежде найти перемену в температуре после того, как доберусь до линии, о которой я уже говорил. Как только я подошел непосредственно к этой линии, я обнаружил, что температура воздуха стала весьма умеренной и мягкость воздуха возрастала по мере того, как я продвигался все дальше и дальше вперед. Однако положение звезд не соответствовало этой перемене. Я заметил, что с наступлением ночи Полярная звезда находилась на высоте 5 градусов, а Стражницы прямо над головой, в полночь Полярная звезда была на высоте 10 градусов, на рассвете же, когда Стражницы находились в ногах, она была на высоте 15 градусов.

Подобно воздуху, изменилось также и море, которое стало спокойным, но в нем появились травы. Перемена в положении Полярной звезды вызвала во мне немалое удивление, и поэтому в течение многих ночей я с большим рвением определял квадрантом ее высоту и каждый раз убеждался, что свинец и нить падают в одну точку.

Я считаю это явление чем-то небывалым (cosa nueva), но возможно, случается и так, что небо может за короткое время подвергаться значительным переменам.

Я не раз читал, что мир — суша и вода — имеет форму шара, и авторитетные мнения и опыты Птолемея^{49} и других, писавших об этом, подтверждают и доказывают подобное. И о том же свидетельствуют и лунные затмения и другие небесные явления от запада к востоку, а также восхождение Полярной звезды от севера к югу.

Теперь же, как я уже о том сказал, наблюдались столь великие несоответствия, что я вынужден заключить, что Земля не круглая и не имеет той формы, которая ей приписывается, а похожа на грушу совершенно округлую, за исключением того места, откуда отходит черенок: здесь Земля имеет возвышение, и похожа она на совершенно круглый мяч, на котором в одном месте наложено нечто вроде соска женской груди. Эта часть подобна поверхности груши близ черенка и наиболее возвышенна и наиболее близка к небу, и располагается она ниже линии экватора в океаническом море, у предела востока (я называю пределом востока место, где кончаются все земли и острова). В подтверждение же этого можно привести все доводы, о которых речь шла выше, когда описывалась линия, проходящая с севера на юг в 100 лигах к западу от Азорских островов. При переходе через нее корабли, идущие на запад, постепенно поднимаются к небу, и тогда температура становится умереннее, и по этой причине изменяется также положение стрелки компаса на целую четверть ветра. По мере продвижения вперед и подъема стрелки все более отклоняются к северо-западу, и этот подъем вызывает нарушения в круговом ходе Полярной звезды и Стражниц. Чем ближе я подходил к экватору, тем выше они поднимались и тем больше изменений наблюдалось в положении звезд и кругов, что они описывают.

Птолемей и другие описавшие этот мир ученые полагали, что он шарообразен, и считали, что это полушарие так же округло, как и то, на котором они находились. Центр же последнего они помещали^{50} на острове Арин, который расположен ниже линии экватора, между Аравийским и Персидским заливами, и круг проводили через мыс Сан-Висенте в Португалии и далее к западу, к востоку же через Кангару и Серес. Я не спорю против того, что это полушарие, как утверждают ученые, шаровидно, но я заявляю, что другое полушарие, как я уже отмечал, представляет собой половинку круглой груши, у черенка которой имеется возвышение, подобное соску женской груди, наложенному на поверхность мяча.

Об этой же половине ни Птолемей, ни прочие, кто описывал мир, не знали ничего, и была она им совершенно неизвестна.

Они основывали свои суждения на знакомстве с тем полушарием, на котором они жили, считая его, как я уже это говорил, шаровидным.

Ныне же, когда Ваши Высочества повелели совершать плавания и вести поиски и открытия, все это выявилось наинагляднейшим образом; ибо, находясь в этом плавании, в 20 градусах к северу от линии экватора, я был на параллели Аргина[43] и тех земель, где люди черны и земля весьма опаленная. А когда я пришел к островам Зеленого Мыса, нашел я там людей еще более черных, и заметно, что чем далее спускаешься к югу, тем более черной становится кожа у местных жителей; а на линии Сьерра-Леоне, где я побывал и где Полярная заезда стояла надо мной на высоте 5 градусов, люди черны до последней степени, и чем далее я плыл к западу, тем сильнее и сильнее становился зной. Лишь пройдя линию, о которой я говорил, я обнаружил изменение температуры, и притом столь значительное, что когда я достиг острова Тринидад, над которым с наступлением ночи Полярная звезда также стоит на высоте 5 градусов, то и на этом острове, и на земле Грасия стояла мягчайшая погода, а земля и деревья были такие же прекрасные и зеленые, как в садах Валенсии в апреле. И люди там хорошего сложения и цветом кожи белее, чем все, которые встречались мне до сих пор в Индиях, и волосы у них более длинные и гладкие. Они и умнее и способнее всех других обитателей Индий и притом не трусливы. Солнце тогда стояло в созвездии Девы, прямо над нашими и их головами. Все же это происходит оттого, что здесь господствует мягчайший климат, а этот климат, в свою очередь, вызывается тем, что места эти наивысочайшие в мире и наиболее близки к небу.

Итак, я утверждаю, что Земля не шарообразна, но что она имеет особую форму, которую я описал выше и которой отличается именно это полушарие, куда входят Индии и море-океан, и оконечность ее выпуклости расположена ниже линии экватора. Это положение объясняется тем, что когда Господь Бог наш сотворил Солнце, оно находилось на краю востока, так что первый свет появился с востока, оттуда, где Земля достигает наибольшей высоты.

И хотя Аристотель полагает^{51}, что антарктический полюс или земли, ниже лежащие, самые высокие в мире и наиболее близки к небу, другие мудрецы оспаривают это утверждение, заявляя, что такие земли находятся у арктического полюса.

А из их рассуждений вытекает, что одна из частей этого мира должна быть более величественной и находится ближе к небу, чем другая, однако же они не считают, что эти места лежат ниже линии экватора в соответствии с тем, как я говорил, и в этом я не вижу ничего удивительного, ибо о южном полушарии у них не имелось достоверных сведений, а лишь смутное представление и одни догадки. Ибо доныне никто еще не ходил и не был отправляем туда на поиски, и только теперь Ваши Высочества повелели приступить к исследованию и открытию морей и земель.

Я обнаружил, что два прохода, которые, как я уже отмечал, расположены друг против друга на одной линии, идущей с севера на юг, находятся на расстоянии 26 лиг один от другого; я при этом не допустил никакой ошибки, так как измерения производились с помощью квадранта^{52}.

А от двух проходов до залива, о котором я упоминал и который назвал Жемчужным, — 68 лиг, считая в каждой лиге по 4 мили, как то принято в морском деле, и от залива этого беспрерывно текут воды мощным потоком к востоку, и по этой причине и происходит в обоих проходах борьба с соленой водой. В южном проходе, который я назвал Змеиной Пастью (Boca de Sierpe), я заметил с наступлением ночи, что Полярная звезда стояла на высоте около 5 градусов, а в северном проходе — его я назвал Пастью Дракона (Boca de Dragón) — на высоте около 6 градусов. И я установил, что упомянутый Жемчужный залив находится на западе от [пропуск в тексте письма] Птолемея почти 3900 миль, или около 70 экваториальных градусов, считая в каждом градусе 56 2/3 мили.

Священное Писание свидетельствует, что Господь наш сотворил земной рай и водрузил в нем древо жизни и из него вышли воды ключа, давшие начало четырем главным рекам мира — Гангу в Индии, Тигру и Евфрату [пропуск в тексте письма] которые рассекают горную цепь, образуют Месопотамию и текут в Персию и к Нилу, истоки которого лежат в Эфиопии и который впадает в море близ Александрии. Я не нашел и не могу найти в сочинениях римлян и греков сколько-нибудь определенных указаний на местоположение в этом мире земного рая^{53}. Не приходилось видеть его также ни на одной карте мира, составленной на основе авторитетных данных. Некоторые помещают его у истоков Нила в Эфиопии, однако посетившие эти земли не нашли там такого места, которое по климату и по высоте соответствовало бы земному раю, т. е. признаков, которые позволяют заключить, что он находится именно тут, ибо нет в тех краях места, куда бы не доходили воды всемирного потопа, поднявшиеся вверх, и т. д. Некоторые язычники желали доказать путем допущений, что земной рай находится на Счастливых островах, которые ныне называются Канарскими, и т. п. Исидор^{54}, Беда^{55}, Страбон^{56}, магистр схоластической истории Амвросий^{57}, Скотт^{58} и все ученые-богословы полагают, что рай земной находится на востоке.

Я уже высказывал свое мнение об этом полушарии и об его форме. И я полагаю, что если бы я прошел ниже экваториальной линии, то, добравшись тут до наиболее высокого пункта, я обнаружил бы еще более мягкий климат и перемены в расположении звезд, а также и другие виды. Но я не направляюсь туда не потому, что невозможно было бы добраться до наиболее возвышенного места на земле, не потому, что здесь непроходимы моря, а поскольку я верю — именно там находится рай земной, и никому не дано попасть туда без Божьего соизволения.

Я убежден, что эта земля, которую ныне повелели открыть Ваши Высочества, — величайших размеров и что на юге имеется еще много иных земель, о которых нет никаких сведений. Я не считаю, что земной рай имеет форму отвесной горы^{59}, как это многими описывается; я думаю, что он лежит на вершине, в той части земли, которая имеет вид выступа, подобного выпуклости у черенка груши; и, направляясь туда, уже издали начинаешь постепенное восхождение на эту вершину Я полагаю, что никто не может достичь этой вершины, а оттуда, вероятно, исходят воды, которые, следуя издалека, текут в места, где я нахожусь, и образуют это озеро.

Это весьма важные признаки земного рая, ибо такое местоположение соответствует взглядам святых и мудрых богословов, а тому есть весьма убедительные приметы: ведь мне еще никогда не приходилось ни читать, ни слышать, чтобы такие огромные потоки пресной воды находились в соленой воде и текли вместе с ней. Равно и мягчайший климат подкрепляет мои соображения. Если же не из рая вытекает эта пресная вода, то это представляется мне еще большим чудом, ибо я не думаю, чтобы на земле знали о существовании такой большой и глубокой реки.

После того как я вышел из Пасти Дракона, того из упомянутых проходов, что расположен на севере и которому я дал такое название, на следующий день, а это был день нашей владычицы, который празднуется в августе[44], я обнаружил, по направлению к западу, такое сильное течение, что с момента, как я в час обедни пустился в путь, прошел я до часа вечерни 65 лиг, по 4 мили каждая, и при ветре скорее слабом, чем сильном. И в этом я нашел подтверждение своим предположениям, что путь к югу — это путь в гору; идя же на север, спускаешься все ниже и ниже.

Я считаю весьма вероятным, что воды моря текут с востока на запад по ходу небесных светил, а здесь, в этой стороне, их движения становятся особенно быстрыми; по этой причине съедают они часть земли, и поэтому здесь так много островов, и сами эти острова — наглядное свидетельство в пользу сказанного, ибо все острова, которые простираются с запада на восток и с северо-запада на юго-восток, велики и гористы, а те, которые тянутся с севера на юг и с северо-востока на юго-запад, напротив, очень узки, так как противостоят восточным ветрам.

И на всех этих островах имеются бесценные произведения природы, что объясняется мягкостью климата, который исходит от небес, поскольку эти острова расположены в самом величественном пункте мира. Правда, в некоторых местах воды текут как будто в иных направлениях, но происходит это от того, что они встречают на своем пути препятствия, и по этой причине кажется, что изменяется путь их следования.

Плиний пишет, что земля и море вместе образуют шар, и утверждает, что море-океан — величайшее скопление вод на свете, лежащее вблизи неба, и что земля находится под ним и не поддерживает его, и что одно относится к другому так же, как ядро ореха к толстой скорлупе, в которой оно заключено. Магистр схоластической истории, говоря о книге Бытия, отмечает, что вод на земле очень немного; хотя при сотворении мира они покрывали всю поверхность земли, но они тогда отличались испаряемостью и были подобны облакам, а после того, как они сгустились и собрались вместе, заняли они очень небольшое пространство. С этим согласен и Николай де Лира^{60}. Аристотель утверждает, что мир мал^{61} и вод немного и что нетрудно переплыть из Испании в Индии. Это подтверждает и Абенруис^{62}, и на то же ссылается кардинал Педро де Альяко^{63}. Он поддерживает это мнение, а также и мнение Сенеки^{64}, соглашаясь с ними и полагая, что Аристотель мог узнать много важных тайн благодаря Александру Великому, а Сенека — благодаря цезарю Нерону, Плиний же обязан был многим римлянам, которые тратили немало денег и людей и прилагали старания, чтобы познать земные тайны и сделать их известными народам.

Упомянутый кардинал придает больше значения утверждениям Аристотеля, Сенеки и Плиния, чем Птолемею и другим грекам и арабам; и в подтверждение того, что вод мало и они покрывают лишь небольшую часть земли, кардинал, в противоположность тем, кто ссылается на авторитет Птолемея и его последователей, утверждая, что вода покрывает большое пространство на земле, ссылается на третью книгу Ездры, где говорится, что из семи частей света шесть не покрыты водой и только одна занята морями. И это подтверждается святыми мужами — Августином^{65} и Амвросием^{66}, которые придают значение третьей и четвертой книгам Ездры. Святой Амвросий в своем «Гексамероне» говорит: «Здесь придет мой сын Иисус и умрет мой сын Христос». Они заявляют, что Ездра был пророком и пророком был также Захарий, отец святого Иоанна, и блаженный Симон. На все эти авторитеты ссылается также Франсиско де Майронес^{67}.

Что касается безводности земли, то опыт показал, что она гораздо значительнее, чем это представляют себе люди непросвещенные. И в том нет ничего удивительного, ибо чем больше делаешь, тем больше познаешь.

Возвращаясь к тому, что я говорил о земле Грасии^{68}, о реке и озере, которые я здесь открыл, отмечу, что озеро это так велико, что его скорее можно назвать морем; ведь озеро — это большое вместилище воды, а если оно велико, то и называется морем, подобно тому, как мы говорим о Галилейском и Мертвом морях. И если эта река не вытекает из земного рая, то я утверждаю, что она исходит из обширной земли, расположенной на юге и оставшейся до сих пор никому не известной. Однако в глубине души я вполне убежден, что именно в тех местах находится земной рай, и я опираюсь при этом на доводы авторитетных мужей, имена которых я перечислил выше.

Да будет угодно Господу нашему даровать многие лета, здоровье и покой Вашим Высочествам, дабы Вы могли продолжать это столь благородное предприятие, которое, как мне кажется, сослужит большую службу Господу нашему и еще больше возвеличит Испанию, а всем христианам принесет много утешения и радости, ибо в этих краях распространится имя Божие. И во всех землях, куда приходят корабли Ваших Высочеств, и на каждом мысе я приказываю воздвигать величественные кресты, и всех людей, которых я тут нахожу, я осведомляю о державе Ваших Высочеств и о Вашей резиденции в Испании. Я говорю им все, что могу, о нашей святой вере и о вероучении нашей святой матери-церкви, которая имеет приверженцев своих во всем мире. Я говорю им также о поведении и благородстве всех христиан и о вере в Святую Троицу. И я молю Господа простить всех, кто противился и противится осуществлению столь блистательного предприятия, кто препятствовал и препятствует тому, чтобы оно проводилось в дальнейшем, пренебрегая тем величием и той славой, которые обретает во всем мире царственная держава Ваших Высочеств.

Не зная, как очернить и чем помешать всему этому, они [клеветники] не могли придумать ничего иного, как навет на мое предприятие, утверждая, что оно сопряжено с расходами и что не были отправлены обратно корабли с золотом. При этом они не считались с краткостью времени и многочисленными трудностями, которые пришлось испытать во время плавания. Не посчитались они и с тем, что из самой Кастилии, вотчины Ваших Высочеств, ежегодно отправляются в Индии люди, каждый из которых благодаря своему положению получает доходы, намного превышающие издержки, необходимые на путешествие в те края. Они забывают, что еще ни один из испанских государей никогда не приобретал земель вне пределов своей страны, и только ныне Ваши Высочества владеют другим миром, который приведет к возвеличению нашей святой веры и откуда можно будет извлечь столько выгод, что хотя и не отправлены были до сих пор суда, груженные золотом, однако же достаточно убедительные свидетельства указывают, что в скором времени выгоды эти скажутся в еще большей мере. Они также не приняли в расчет великого дерзания королей Португалии, которые в течение столь долгого времени осуществляли свои начинания в Гвинее, равно как и в Африке, и извели в них половину населения своего королевства; и ныне король исполнен больше, чем когда бы то ни было, решимости продолжать это дело.

Да провидит все это Господь Бог, как я уже это говорил, и да внушит им [клеветникам и недругам] желание сообразоваться со всеми доводами, которые я привел, а это лишь тысячная доля всего, что я мог сказать о деяниях государей, которые стремились познавать новое, завоевывать и укреплять завоеванное. Все это я сказал не потому, что полагаю, будто Ваши Высочества имеют в мыслях нечто иное, противное Вашим желаниям продолжать это дело, доколе Вы живы, и я твердо держу в памяти ответ Ваших Высочеств на мои слова, обращенные к Вам по этому поводу; и не потому, что усмотрел какую-либо перемену в поведении Ваших Высочеств, но в силу того, что я испытываю страх перед ними [клеветниками], ибо известно, что капля долбит камень.

И Ваши Высочества с великодушием, известным всему свету, ответили мне и сказали, чтобы я не тревожился: ибо Ваша воля такова — продолжать и поддерживать это предприятие, хотя бы при этом ничего не было приобретено, кроме камней и скал, и что Вы не намерены считаться с издержками. На другие не столь великие начинания Вы потратили значительно больше, а то, что Вам уже довелось израсходовать, так же, как предстоящие в будущем траты, Вы считаете вполне оправданными, ибо сознаете, что тем самым возвеличивается наша святая вера и расширяются Ваши королевские владения; те же, кто поносят это предприятие, — недруги Вашей царственной державы.

И ныне, когда дойдут до вас вести о вновь открытых землях, где, по моему глубокому убеждению, находится земной рай, в эти места направится аделантадо^{69} с тремя хорошо снаряженными для плавания кораблями, чтобы пройти еще дальше и открыть все, что только возможно в этой стране.

Тем временем я посылаю Вашим Высочествам сию записку вместе с картой^{70} этих земель; соблаговолите принять решение о том, что надлежит делать с моим сообщением, и отдать мне нужные приказания, каковые с помощью Божией будут исполняться с величайшим усердием, дабы послужило это на благо Вашим Высочествам и доставило Вам отраду.

Хвала Господу.



(Перевод Я.М. Света)

Письмо Католическим королям от 18 октября 1498 г. (фрагмент)

Отсюда можно во имя Святой Троицы отправлять всех рабов, которых окажется возможным продать, и красящее дерево (brasil). И если сведения, которыми я располагаю, справедливы, то, как говорят, можно продать 4000 рабов и выручить по меньшей мере 20 куэнто[45], а также продать на ту же сумму 4000 кинталов[46] красящего дерева. Все же издержки могут составить 6 куэнто. Таким образом, на первый раз, если подобное удастся, можно будет получить добрых 40 куэнто выручки. И это весьма возможно и подтверждается следующими соображениями. В Кастилии, Португалии, Арагоне, Италии и Сицилии, на островах, принадлежавших Португалии и Арагону, и на Канарских островах велик спрос на рабов; и я думаю, что они поступают в недостаточном количестве из Гвинеи. А рабы из этих земель, если их привезут [в упомянутые страны], будут стоить втрое дороже гвинейских, как то наблюдается. Я, будучи недавно на островах Зеленого Мыса, жители которого ведут большой торг рабами и постоянно посылают корабли для закупки рабов, видел в гаванях эти корабли и убедился, что за самого дряхлого раба там просили 8000 мараведи. На красящее же дерево, как говорят, велик спрос в Кастилии, Арагоне, Генуе, Венеции, а также во Франции, Фландрии и Англии.

Таким образом, из обеих этих статей, по всей видимости, можно будет извлечь эти сорок куэнто, если только хватит кораблей, что должны для этой цели прийти сюда.

Итак, есть здесь рабы и красящее дерево, которое кажется вещью доходной, и, кроме того, золото… Ныне маэстре[47] и моряки все богаты и у всех намерение скоро возвратиться [в Кастилию] с грузом рабов, а за перевозку они берут по 1500 мараведи с головы, не считая издержек на питание.

А плата за перевозку взимается из первых же денег, вырученных от продажи рабов. И пусть даже умирают рабы в пути — все же не всем им грозит такая участь…



XVIII октября одна тысяча CCCCLXXXXVIII.



(Перевод Я.М. Света)

Охранное письмо Франсиско Рольдану

Я, дон Христофор Колумб, Адмирал, вице-король и бессменный губернатор островов и материка Индий и их генерал-капитан и член королевского совета.

В мое отсутствие между аделантадо, моим братом, и алькальдом Франсиско Рольданом и его приближенными возникли некоторые разногласия, произошли же они, когда я был в Кастилии. Поэтому — необходимо, ради того чтобы уладить все таким образом, чтобы не страдали интересы Их Высочеств, упомянутому алькальду явиться ко мне и отдать мне отчет во всем, что произошло. Кое о чем я извещу названного аделантадо, и так как алькальд состоит на подозрении у означенного аделантадо, моего брата, настоящим даю заверение от имени Их Высочеств как самому алькальду, так и тем лицам, которые прибудут с ним сюда, в Санто-Доминго, где я нахожусь, что не будет ни в чем чиниться ущерба ни особе алькальда, ни тем, кто явится с ним в течение всего времени, потребного для прихода из Бонао (где находится ныне алькальд) и возвращения туда. Все это обещаю я исполнить и обещанное заверяю моей честью и словом рыцаря, по обычаям Испании, и я подтверждаю, что верен буду данному слову, как о том уже было сказано… И для крепости скрепляю этот документ подписью.



Санто-Доминго,

XXVI октября одна тысяча CCCCLXXXXVIII.



(Перевод Я.М. Света)

Письмо «Неизвестным сеньорам»

Сеньоры! Прошло уже семнадцать лет с тех пор, как я прибыл к этим государям, чтобы служить им в индийском предприятии. Восемь лет прошло в спорах, и в конце концов мой замысел стал объектом для издевки.

Но я с любовью продолжал вести [дело], начатое мною, а Франции, Англии и Португалии ответил, что эти земли и владения предназначены для короля и королевы, моих государей. Обещания [мои] не были ничтожными и пустыми. Сюда наш Искупитель указал мне путь. И в этой стороне я ввел королей во владение бОльшими земельными пространствами, чем имеется их в Африке и Европе, и дал им свыше 1700 островов, не считая Эспаньолы, которая в окружности больше Испании. Думалось, что будет процветать и возвеличиваться в тех землях святая церковь, а из мирских благ можно было ожидать там приобретения всего, на что надеялся простой народ. За семь лет я осуществил с помощью Божьей завоевание [этих земель]. И в то время, когда, как я полагал, мне будут оказаны милости и я обрету покой, я был внезапно схвачен и, на мой позор, привезен [в Кастилию] закованным в железо, причем подобное учинилось не на пользу Их Высочествам и явилось плодом интриг.

Виной всему были должностные лица, которые, возмутившись, хотели овладеть страной. И этому человеку [Бобадилье], который прибыл сюда^{71} [для расследования], поручено было оставаться правителем в том случае, если против меня выдвинут тяжкие обвинения. Кто и когда мог бы счесть это справедливым? Я в этом предприятии утратил здоровье и часть доходов, которые причитаются мне от него, и связанные с подобным делом почести.

Но не только в Кастилии будут оцениваться мои дела; и меня будут считать капитаном, который завоевал [страны] от Испании до самых Индий, и притом такие, где не было управляемых городов, местечек, селений. Приходилось подчинять Их Высочествам диких и воинственных людей, живущих в лесах и горах. Умоляю ваши милости, которым столь доверяют Их Высочества, с рвением, присущим вернейшим христианам, просмотреть все мои писания [где сказано], что издалека явился я на службу этим государям, оставив жену и детей, которые постоянно были в разлуке со мной, а также и о том, что ныне, на склоне дней своих, я был без причины лишен имущества и чести. И совершено это было бесчеловечно и несправедливо, и не причастны к этому Их Высочества, потому что неповинны они в том, что произошло.



(Перевод Я.М. Света)

Письмо кормилице дона Хуана Кастильского

Достойнейшая сеньора!^{72} Если новы мои жалобы на мир, зато исстари знаком мне обычай людей поносить других. Тысячу сражений дал я этим людям и устоял во всех битвах, ныне же — мне не помогают ни оружие, ни советы. С жестокостью был я ввергнут в бездну; надежда на того, кто всех сотворил, поддерживает меня. Его помощь всегда была своевременна. Как-то раз и не так давно, когда я пал в бездну, он поднял меня своей десницей, возгласив: «Восстань, о маловерный, это я, не бойся ничего»[48].