Алексей Семенов
ГОЛЫЕ ЦИНИКИ
Мне опять нужно написать про себя. Я так активно и качественно живу, что биографий во мне скопилось много.
1975 год. Родился 11 сентября. Поэтому теперь друзья говорят: «11 сентября — самый страшный день планеты, потому что родился Семенов».
Я — гений телевидения будущего. Вы убедитесь, прочитав эту книгу. Найдете в ней два блестящих телепроекта «Всемирная проституция» и «Меня уже нет…». Они обязательно будут экранизированы. Я еще автор, ведущий и режиссер проекта «Детский адвокат», получившего в 1998 году премию «ТЭФИ».
Я — гений радио современного. В 2002 году я жил на Чукотке и концептуально создал радиостанцию «Пурга», которая до сих пор в эфире. Она получила 4 главные премии «Радиомания».
Я — гений социальной рекламы. У меня 43 кг призов на различных фестивалях.
Я — гений шоу-бизнеса. В 2004 году я был участником проекта «ФАБРИКА ЗВЕЗД-2» (в России).
Я — гений психологии. При абсолютном отсутствии слуха в 2004 году я был участником проекта «ФАБРИКА ЗВЕЗД-2» (в России).
Я — гений глупости. До сих пор продолжаю жить сегодняшним днем.
Я — Семенов.
~~~
Если бы не моя навязчивая любовь к этой красивой мрази, развалившей меня и наши отношения запертой дверью туалета, то я никогда бы не написал эту книгу. Я тебя ненавижу, сука… …и посвящаю ее тебе
* * *
Они познакомились два года назад, совершенно банально, у друга в Новый год. Несовершеннолетняя Варвара впервые напилась, провожая уходящий год, а под бой курантов уже тошнила в туалете. В дверь постучали. Ричард принес бокал шампанского, Варвара жадно сделала глоток и разревелась.
— Говорят, как Новый год встретишь, так и проведешь… Я тут пьяная, заблеванная вся, с унитазом… Блядь, я что так весь год буду… Уйди, Рич, мне стыдно… Уйди, прошу тебя.
Ричард поставил бокал, запер дверь, поднял на ноги Варвару и стал ее раздевать. Она пыталась сопротивляться, но руки не слушались. Голая стояла перед ним и, смешно прикрываясь, шептала:
— Я голая, голая… я сейчас буду кричать… я пьяная. Расплакалась и закрыла лицо руками.
— Ты очень красивая и беззащитная сейчас. Прекрати реветь, — сказал Ричард и стал наполнять ванну.
— Знаешь, на кого ты похожа? — спросил он, смывая пену с ее головы. — На котенка, который в дождь бредет… Опять ревет, да прекрати ты уже. Сейчас протрезвеешь. — Ричард включил холодную воду. Вымыл Варвару, а потом изнасиловал.
Они познакомились два года назад, а сейчас, голые, валялись на матрасе.
— Если я подавлюсь конфетой, ты знаешь, на что нужно нажать?
— Я схвачу тебя за живот и согну головой вниз.
— Так, как трахаешь?
— Ну да…
— Нет, нужно на что-то еще нажать.
— Я вставлю тебе в попу палец, нет, я войду тебе в попу. Ты закричишь и выплюнешь конфету.
— Если вставишь мне в попу палец — я точно умру.
— Тоже неплохо. Я смогу трахать тебя в попу, не опасаясь, что соседи услышат твои крики.
— Ты сможешь хранить меня на балконе. Там ветер — не будет запаха.
— Я тебя, как Ленина, забальзамирую и буду всю жизнь трахать.
— Нормально, но я же буду пустая…
— Ничего, я быстро тебя заполню.
— Фу, дурак, зажги лучше свечи, я в душ на минуту.
Ричард перевернулся на живот. Он не любил лежать на спине голым, когда рядом не было Варвары. Чувствовал себя беззащитным, если ее ладонь не прикрывала теплом его соски.
Варвара вернулась из душа мокрая и легла на него сверху:
— Я в институт опаздываю, поставь мне засос.
— Где?
— На лопатке. Сам приготовишь завтрак?
Варвара училась на вечернем журфака университета, а днем сочиняла глупые письма от читателей в самые дешевые подростковые издания «КРУТО» и «ЛОМ». Работа смешная и денежная, но трудности возникали, когда перед курсовой нужно было отчитываться проделанной журналистской практикой.
Тут Варвара не знала, что представлять в качестве выполненной работы: письмо от девочки с вопросом: «Нужно ли предохраняться, если месячные еще не наступили?» или письмо от пятнадцатилетнего мальчика, который спрашивает: нормально ли в его возрасте заниматься онанизмом по семь раз в день, не мало ли?
— Что мне сегодня надеть? — спросила она Ричарда, залезая в шкаф.
— Я там все погладил, что хочешь, то и надевай, — Ричард перевернулся на бок и следил полузакрытыми глазами за ее порочностями.
— Я надену твои старые трусы, — радостно взвизгнула она, — а ты за это наденешь мой лифчик под рубашку и проходишь в нем весь день.
— Ты больная, что ли?! Я в институте все время о нем буду думать, а не о занятиях.
— То есть ты выбираешь думать о занятиях, а не обо мне?!
— Варвара, не пизди. Ты же знаешь, что я тебя очень люблю.
— Не вижу сейчас.
— Иди сюда.
— Нет.
— Иди, сучка.
Ричард схватил ее за ногу и повалил на пол.
— Я люблю тебя, люблю тебя больше своей жизни, больше всего… Ну как мне еще тебя убедить. Скажи мне, что любишь меня, иначе я тебе все ногти на ногах обгрызу ночью…
Они катались по грязному полу и смеялись. Как дикие и тупые, как любящие и любимые.
— Че ты дрожишь?
— Замерзла немного, отпусти… Да отпусти, сказала, опаздываю уже… Все, я уехала.
* * *
Варвара ненавидела туалет журфака, ненавидела закрытой в кабинке слушать тупые разговоры студенток, самый распространенный из которых был про неожиданно начавшиеся месячные и поиски тампонов. Она открыла сумочку и достала бумажку с «крокодилом», наркота слабая ее уже не брала. Год назад она поругалась с Ричардом и впала в жутчайшую депрессию. Не разговаривала. Не ела. Подружка принесла антидепрессант «Амитриптиллин». Выпила две таблетки и запила водкой. Не действовало. Она выпила еще две и очнулась только через сутки. Встать с кровати не смогла. Упала на пол и поползла на кухню.
— Мама, мама… — Она доползла к крану. Казалось, что внутри все высохло. Пыталась встать и не смогла. — Сдохну, кажется. — Подтянулась к крану. Воды холодной не было, шли ремонтные работы, она напилась горячей и провалилась снова. Вода заполнила раковину и вывалилась на пол. Через час соседи снизу вызвали службу спасения «Ангел» и взломали входную дверь…
Варвара не помнила «скорую», хотя и пела в ней, и смеялась, и плакала. Пришла в сознание уже в палате. Рядом сидел Ричард. Так и помирились, но зависимость осталась.
Варвара вынула зеркало… Кредиткой разбила на две дорожки, взяла сторублевую купюру, свернула в трубочку, так, как видела в кино. Втянула… Все… Дрожь проходила, можно было идти на русскую литературу…
— Ты дура! Ты че делаешь, дура-а-а! — Славка Барон, вытаращив свои маленькие еврейские глаза, кричала на нее в упор.
«Говенный туалет — говенные задвижки», — подумала Варвара.
— Не ори, Слав, не ори, — сказала. — Это просто… порошок от заложенности носа.
— Ты ебнулась совсем, Варька, какой нос, блядь?! Я не буду с тобой… дружить! — Слава испуганно истерила и зачем-то прыгала на месте.
Варваре стало смешно от ее скачков и детского для ситуации слова «дружить» — она рассмеялась… нагло и жутко. Потом успокоилась и сонно сказала:
— Пойдем на зачет, подружка.
* * *
Конец девяностых для читающих людей стал настоящей революцией. Варвара вообще не понимала, почему раньше, чтобы купить Полное собрание сочинений Достоевского, нужно было сдавать по 25 килограммов макулатуры за каждый том, при этом еще и покупать дурацкие консервы или пластмассовые крышки для банок, которые шли «в нагрузку» к великой литературе. Каждый раз она ругалась с продавцами и писала сложные филологические обороты в книгу жалоб и предложений — бес толку, но при последующей покупке ругалась снова — пусть не расслабляются, думала.
Тогда же появились книги с предупреждениями: «Книга содержит в себе ненормативную лексику. Не рекомендуется для чтения лицам, не достигшим совершеннолетия».
— Тема зачетного сочинения простая, даже слишком простая для ваших извращенных современных мозгов, потому что свободная. — Молодой преподаватель Леонид Большухин очень нравился всем студенткам. Несмотря на гетеросексуальность, в его отношениях с ними не было даже намека на похоть. Это как раз и бесило студенческих красавиц. Они не знали, что три года назад Большухин сходил с ума от слушательницы подготовительных курсов десятиклассницы Веры Вороновой, которая забеременела от него и была счастлива, а поступила на «дневное» только после того, как Большухин разревелся в ногах у декана факультета.
После дня первокурсника, на котором Вере Вороновой торжественно были вручены зачетка и студенческий билет, она призналась Большухину, что никакой беременности не было, что просто пошутила. В этот день Большухин ревел второй раз.
— Так вот, тема сочинения, — продолжил он, — «Современная литература в моем восприятии». Вперед, имбициллы.
Варвара вывела на титульном листе:
«Ненормативная лексика в современной литературе,
И почему я считаю, что Анна Каренина ебнутая дура».
В кармане приятно завибрировал пейджер.
* * *
Голый Ричард в лифчике смотрел на себя в зеркале.
— Пиздец, я в лифчике, — потом поймал себя на странной мысли, что «может надеть другой, более к лицу».
Вспомнил сцену из «Молчания ягнят», где психопат зажимает себе член ногами и становится похожим на женщину, но экспериментировать не стал, отложил до прихода Варвары…
— Але-о! — Телефон наконец-то услышал Рич. — Алле, ты чего не подходишь к телефону долго, дрочишь, что ли?! — Голос Генерального директора Второго канала был недобрым.
— Послезавтра в пять утра летишь из Домодедово в Таиланд и Камбоджу, сценарий проекта я тебе по «электронке» скинул уже. Документальный сериал называется «Всемирная проституция». В каждой стране будешь исследовать на себе, как история и культура страны отложили отпечаток на порноиндустрию.
Если плохо сделаешь — порву тебя, а пока, — удачи тебе, Рич, это новый проект нашего ночного эфира. Если все будет правильно, то станешь первым среди этих бездарных журналистов, мнящих себя охуезными, блядь. Плохо сработаешь — меня подставишь, слышишь, сын?
— Что значит «исследовать на себе», отец?
— Будешь «лирическим героем», на себе будешь исследовать…
— Не понимаю… ну, интервью… герои…
— Нет, блядь, ты что — тупой? Ты будешь «лирическим героем», который будет спать со всеми проститутками на самом деле. Но не радуйся, по сценарию они не должны быть самыми красивыми, они должны быть… странными.
— Горбатыми, что ли?
— Подожди секунду… — Ричард услышал, как отец закрыл трубку рукой и сказал кому-то, — запиши, Сереж, в Амстердаме пускай редакторы найдут горбатую проститутку.
— Отец, ты что, издеваешься?!
— А ты что?! Не хочешь славы, популярности?! Только так сейчас можно стать первым. Ты уж не обосрался ли там, сын?!
— Нет, пап, я думаю, что будет с Варварой… — Рич посмотрел на лифчик, надетый на тело, попытался его расстегнуть одной, не занятой от трубки рукой, но не получилось…
— Ты ебанулся, что ли, — уже орал в телефоне отец, — ты же не думаешь свою карьеру менять на такую, каких тысячи… Да самые лучшие бабы с худыми жопами оближут тебя, если станешь телезвездой! Варя поймет, не поймет — хуй с ней!
— Хорошо, пап, я почитаю сценарий. Пока, маму целуй, — и повесил трубку.
Уже выходя из квартиры, Ричард увидел на диване лифчик, вернулся, надел его и сбросил Варваре сообщение на пейджер: «Я выбрал красный — он вкусно пахнет тобой. Очень люблю тебя, девочка».
* * *
— Че ты вылупился? — не удержалась Варвара, глядя на охранника в огромном новоотстроенном супермаркете. — Че ты на меня смотришь, как будто я че-то украла тут у тебя?
— Не волнуйтесь, все нормально… Я просто так смотрю… вы красивая…
— Варька, ну чего ты орешь? — Слава гладила Варю по руке и успокаивала.
— Че ты меня лапаешь? А ты… Сергей, — она пристально посмотрела на бейдж охранника, — тебе показать сумку?! На, смотри! — Варвара вывалила все содержимое на пол магазина перед кассой. Над кучей тетрадей и косметики гордо лежала пачка презервативов. — Все?! Нормально?! Можно идти?
Она оплатила йогурт, вернулась к охраннику, взяла его руку и, улыбаясь, что-то в нее шмякнула:
— На, пользуйся, Пинкертон.
Слава Барон догнала ее на улице:
— Ты с ума сошла сегодня?!
— Да заткнись ты, Славка, дура ты у меня такая, хоть и еврейская. — Варвара обняла обезумевшую от сегодняшних событий подружку. — Через день, когда этот же охранник выйдет на смену, я влегкую вынесу из магазина две бутылки дорогущего коньяка, да вдобавок предложу ему меня обыскать.
И нарочито пошло, облизнув свои губы, она ущипнула Славу за целлюлитную попу. В этот момент охранник Сергей отпросился у продавщиц в туалет и только там разжал успевшую вспотеть руку.
* * *
По телевизору ведущий Максим Галкин пытал какого-то недоумка в шоу-игре.
— Ты мне скажи, — Варвара с синим от черничного варенья языком плюхнулась в кровать, — скажи, они специально дебилов подбирают для таких игр, чтобы те не выигрывали много денег. Тестируют их, чтоб I.Q. был ниже 80, и только тогда берут в программу?
— Не знаю.
— Не знаешь или не хочешь разговаривать со мной? Да убери ты книгу.
Ричард отложил том Большой советской энциклопедии на букву «Т». Ему нравилась БСЭ. Он сделал ее своей настольной книгой.
— Рич, ну давай поиграем тоже.
— Давай, во что?
— Я буду задавать тебе вопросы, ты — мне. Только отвечать можно «да» или «нет». Согласен?
— Ну.
— Не «ну», а «да».
— Начинай.
— Рич, Галкин — педик?
— Не знаю, не спал… Это тебя волнует?
— Нет, шучу, ладно, вопрос: когда ты нюхаешь свои подмышки, тебе нравится запах?
— Да. Теперь мой вопрос. Когда я тебя… тогда в Новый год… изнасиловал в ванной. Тебе было все равно, кто это делает?
— Нет, конечно, нет, дурак. Фу, урод. Ты два года про меня так думал?!
— Это вопрос игры?
— Нет, это вопрос моей жизни и твоей, сука, смерти, — Варвара попыталась схватить его за горло, но Рич легко увернулся и звонко чмокнул ее в ухо. Варвара оглохла и сползла на пол. — Рич, нет, ты скажи, у вас у всех мужиков этот ебанутый прикол в уши чмокать девушек, чтоб они глохли. Это манечка у вас такая, что ли? Вас что, в яслях этому специально обучают?!
— Ну не сердись, сейчас пройдет, — Рич ненавидел себя сейчас.
— Давай я тебе сейчас по яйцам тресну — тоже пройдет.
— Ну все-все… Давай вопрос.
— Не хочу больше.
— Ну, Варька, ну, давай, ну, пожалуйста…
— Ну, ладно… Смог бы с шестидесятилетней трахнуться за тысячу долларов?
— Нет.
— А ты?
— С шестидесятилетней?
— Нет, не с бабкой… со стариком. — Рич улегся поудобнее. Игра начинала ему явно нравиться.
— Седым или лысым?
— Ах ты, сука! То есть уже выбираешь, а в принципе смогла бы, да?!
— Нет, я просто подъебываю тебя и мщу за ухо. Ну, чш-ш-ш, — и она погладила его по голове. Рич ненавидел, когда Варвара гладила его по голове.
Почему-то в такие моменты он казался себе провинившимся сиротой в руках свирепой воспитательницы, которая сначала спокойно погладит по голове, а потом, внезапно обезумев, исхлещет грязной половой тряпкой по лицу. Почему-то именно по лицу. Рич вообще не понимал, откуда у него возник этот образ и страх. В детсаду он был любимчиком, и родители его любили. Его никогда не хлестали грязной половой тряпкой, его вообще никогда не пороли. Странно.
— Ричард, а когда ты в туалете читаешь, даже если не ходишь в туалет, а просто сидишь и читаешь, то все равно снимаешь с себя трусы?
— Да.
— А зачем?
— Не знаю, на всякий случай. Варь, а ты после того, как мы потрахались, в ванной пускаешь себе на клитор тонкую струйку воды?
— Иногда, когда мне тебя не хватило.
— Договорились же, только «да» или «нет».
— Да.
— Рич, а ты подсматривал за мамой в ванной?
— Все, с меня хватит, я тебя ненавижу сейчас. Откуда в тебе столько говна?
— Я бы назвала это интеллектом, выпирающим из рамок банального, и не прикрывающимся нравственными извращениями пустоголовых самцов, забитых только семяизвержениями, и самок, которые оргазмируют только после тридцатой смены партнера. Я хочу быть только с тобой, с одним тобой и не делить тебя ни с кем. И себя не разрушать. Я бы назвала это… сексуальным интеллектом. Не находишь? В общем, я правильно поняла… сдаешься?
— Нет, просто ненавижу.
— Тогда продолжай. Ведь сам предложил такую игру… Шучу-шучу…
— Ты, когда смотришь на какого-нибудь мужика на улице, представляешь, какой у него член?
— Если старый, то — нет. Если молодой, то почему-то представляю его с твоим членом.
— Скажи, только ты шлюха или все бабы такие?
— Спокойствие, только спокойствие, сейчас моя очередь говорить. Я не шлюха, — в самое ухо продолжила Варвара, — я только учусь. — И, хохоча, стала стягивать с пылающего гневом Ричарда расклешенные джинсы.
* * *
Они кончили вместе. Весь мокрый, Ричард повалился на Варвару.
— Ты меня раздавишь, потс.
— Как ты меня назвала? — встрепенулся Ричард, и постсексуальной усталости и сонливости как не бывало. — Ты че, оборзела совсем?!
— Я просто так назвала, потому что ты весь вспотевший такой, вот и сказала «потс».
— Я вспотел потому, что старался тебе сделать приятно. Я, если хочешь знать, работал сейчас для тебя, а ты просто лежала и наслаждалась. Ноги раздвинуть — много ума не надо.
Почему-то в такие моменты Варваре нестерпимо хотелось двинуть Ричарду в нос. В своем воображении она уже много раз проделывала это, а потом сидела и сама смахивала кровь с подбородка воображаемым фетровым веером, а чтоб успокоить Ричарда, иногда слизывала ее. Вот и сейчас кровь уже красиво капала на розовую подушку. Не растекалась, а взрывалась на шелке и превращалась в красные ртутные бусинки…
— Ты меня слышишь?! — Несколько секунд Ричард смотрел ей в глаза и тряс Варвару за плечи. — Эй, ты где? Ты уж не «экстази» ли ухлопала в своем дебильном институте?
— Нет, не «экстази»… Все нормально, я задумалась просто.
— Ничего себе, задумалась просто… — Ричард не знал, что еще сказать. Через пять минут его отпустило. Он успокоился. Он начал скандалить специально, чтоб в ругани сообщить Варваре про телепроект, про то, что уезжает на две недели в Камбоджу и Таиланд, что раз так она к нему относится, переспит ей назло с проституткой. Он считал, что так более мягко пройдет момент расставания. Две недели волнения похожи на целую вечность… А пока два голых тела лежали параллельно.
— Закрой глаза, — неожиданно сказала Варвара.
— Закрыл.
— Сложи руки на груди, как будто умер.
— Сложил.
— Слушай тихо.
Мне с тобою пьяным весело —
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.
Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?
Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.
— Ты?
— Ахматова.
— Жаль, что не ты.
— Почему жаль?
— Не люблю Ахматову. Стихи люблю, а ее саму нет. Сука она, по-моему, холодная была. И Гумилева жаль мне, да и Ахматову тоже жаль. Как-то не уживается в моем понимании ее любовь к Гумилеву с сухими строчками «Муж в могиле, сын в тюрьме… Помолитесь обо мне». Эгоцентристка она была конченая. Как ты.
— И как ты.
— Вообще не понимаю, как можно было писать, и писать рифму на смерть мужа и тюрягу сына. Рифму ведь нужно было подбирать… А если писала с «музой» на пару, то вообще блядина. Все ее стихи горькие. А эту горечь нужно было стимулировать, чтоб вдохновение было. Уверен, несчастным с ней был Гумилев. Любил ее и мучился от этого. А если б не страдал, может, и свои стихи были бы лучше. Сука ебаная…
— Все, всех раскритиковал, все у него плохие…
— Нет, не все, — Ричард вскочил на кровати, сложил руки рупором и громко в потолок, как будто там установлены прослушивающие устройства, отчетливо отрапортовал: — Нет, не все. Хорошие только Борис Николаевич Ельцин, Чебриков, Соломинцев и Шеварднадзе. Служу Советскому Союзу! — И плашмя упал на кровать.
— Рич, все забываю спросить, что у тебя с армией. Что отец сказал, поможет отмазать?
— Да… да… поможет. Сделают мне пункцию.
— Не-а, ты перепутал, не пункцию, а кастрацию? Чик-чик и прощайте, высокие сопки Манчжурии.
— Не смешно. Только за это я должен сериал документальный снять.
— Нормально. Столько счастья в одни руки. В качестве репортера?
— Нет, лирического героя.
— Хорошо, я рада за тебя.
— Погоди, Варь, пойдем на кухню, поставим угли для кальяна. Сейчас все расскажу.
* * *
Слава Барон плакала в ванной…
Горничная, занимаясь уборкой в ее комнате, стала менять постельное белье. Матрас не лежал ровно, разглаживая его, почувствовала что-то твердое под ним. Это оказалась не горошина. Принцесса Слава хранила под матрасом вибратор. Горничная взяла его и отнесла отцу. Когда Слава вернулась из института домой, то родители и маленький брат ждали только ее, чтобы начать семейный ужин, в котором венцом вкусностей всегда был какой-нибудь сногсшибательный десерт с ликером. Эта традиция никогда не нарушалась. Отец Славы, Юрий Исаакович, был властным и веселым банкиром, семейный ужин — обязательное время, когда он занимался воспитанием детей. Больше всего с пионерских лагерей он ненавидел плакаты в столовках «когда я ем, я глух и нем».
Поэтому семейный ужин Юрия Исааковича длился часа два, и за столом все рассказывали о проведенном дне, советовались и обсуждали. Всегда все говорили правду, даже плохую. Сплетников и болтунов в семье Баронов не было.
— Варька употребляет наркотики, — на выдохе сказала Слава и запила красным вином, — дерганая стала. Постоянно куда-то бежит как будто себя потеряла.
— Ты это чувствуешь или знаешь? — Отец всегда строго относился к догадкам.
— Знаю, я видела сама, как она курила такую маленькую металлическую трубку.
— Скорее всего это «крокодил», — невозмутимо сказал отец.
Вся семья замолчала и повернулась в сторону отца. То, что отец знает названия наркотиков, ошарашило больше, чем то, что Варвара их употребляет.
— Ну и что ты ей сказала? — сменила тему паузы мама.
— Что она — дура!
— Конструктивно… Вся в маму… — Отец взял оливку и положил на тарелку сына. — Узнала, когда она начала, причину, кто дал, сколько раз в день курит…
— Не спрашивала.
— Подруга не должна оставаться в стороне, иначе — не подруга.
— По-вашему получается, что я еще и виновата…
— Не неси чушь. Просто, чтоб попытаться помочь подруге, недостаточно сказать, что она — дура.
— Да она меня и слушать не стала. Заткнула, и все.
— То есть ты для нее не авторитет?
— Конечно, нет.
— А родители?
— Они в Одессе живут.
— Кого-то она слушается, есть взрослые, мнением которых она дорожит?
— Себя слушает и своим мнением дорожит.
— Жених есть? — совершенно серьезно спросил двенадцатилетний Оська, поморщился и проглотил оливку.
Тут все перестали есть и повернулись удивленно во второй раз, теперь уже на мальчишку, который усердно принялся грызть кролика. Отец гордо потрепал его по голове:
— Весь в меня… Любимый молодой человек есть?
— Да… Ричард.
— Он знает?
— Думаю, что нет.
— Думаешь или знаешь?!
— Уверена.
— Сильная любовь?
— Животная, — как-то слишком возбужденно ответила Слава и сама испугалась своим словам.
— Тебе нужно рассказать ему правду.
— Я не смогу. Я не хочу предавать подругу.
— Не предавай, тогда она через год или раньше сядет на героин, и «полный вперед». Если это для тебя дружба, то мне стыдно за тебя, — отец давил напористо и жестко. Слава вскочила, подбородок задрожал… хотела бежать в ванную, но отец остановил. — Подойди сюда. Ужин еще не окончен. Еще десерт. — Он поднял крышку десертного блюда. В центре в полиэтиленовом пакете лежал вибратор.
Слава Барон хлопнула дверью в ванной и заплакала.
— Ну, чего ты ее так?! — Мама держала пятую рюмку «Grand Marnier».
— Спокойной ночи, мамочка и отец, — догадливый Оська поцеловал родителей и пошел спать.
— Почему какая-то наркоманка не считается с мнением моей дочери?! — Юрий Исаакович отбросил салфетку в сторону. — Ты слышала, что она сказала «заткнула, и все». Славке больно от этого, не меньше, чем мне. Почему она отпор не дает?!
— Ну и почему?
— По одной причине — она не помогает по-настоящему, так, пизднет что-то как мышь, и все… поэтому с ее мнением и не считаются. Ощущение, что она живет мимо всех. Тихо и мирно. Мирно учится, тихонько живет с вибратором, со всеми соглашается… Если завтра ее задавит машина, то на похоронах, кроме нас с тобой, никого не будет!
— Что ты несешь?
— Лучше бы она убежала из дома с грузчиком, чем каждый день меняла бы батарейки от вибратора. Я сильнее ценил бы ее, ее мнение, ее характер. А так, она — просто гриб какой-то. Скоро, блядь, вязать начнет…
— Что ты пристал с вибратором?
— Скажи ей, если она не скажет этому Ричарду о Варьке, то я лишу ее финансирования. И пусть лично рассказывает мне, что происходит у этих ребят.
— Диктатор мой любимый. Ты устал сегодня. Пойдем, я успокою и поглажу тебя…
* * *
На ладони лежал презерватив. Сергей понюхал его. Пахло духами девушки из магазина, сладкими и терпкими, этот восточный запах он знал по себе. Год боевых операций в Афгане. Ужасный и беспомощный год. Он был «срочником» и вместе с Нижегородским ОМОНом участвовал в ежедневных зачистках. Каждый день они садились на БМП и уезжали, каждый день они прощались с теми, кто оставался на базе. В последний свой выезд он надеялся остаться в живых. В последней операции по-детски обидно погибать. Старшие поддерживали, сказали, что прикроют его во что бы то ни стало.
В старом, казалось бы, пустом ауле БМП подорвали, а их окружили «духи». В старом разрушенном доме ребята держали оборону. Их взяли в кольцо и расстреливали. Тогда они решили прорываться. Разорвав кольцо с одной потерей, именно с потерей, ведь в таком аду некогда осознавать смерть, они выгрызали жизнь.
Одновременно, с другой стороны, Пермский ОМОН вышел на работу.
Бойцы были с телевизионной группой, которая снимала материал о ходе военных действий. Нижегородский ОМОН шел через высокий кустарник на пермский, с инстинктом стрелять на любой шорох. Пермяки хотели атаковать идущих людей, приняв их за афганских боевиков. Чудо, а точнее, русские чувства спасли ситуацию.
Услышав «Ебаный свет! Не растягиваться! Кучнее! Последние прикрывают!» — пермские бойцы не атаковали. Счастливая случайность, которой на войне совсем мало, спасла нижегородцев от распиздяйства штабных стратегов и координаторов боевых операций. На видеокамеру оператора пермского телеканала вышел нижегородский омоновец, кавалер трех орденов Мужества Сергей Колесников, в крови и ненависти. Потом они подружились и уже не могли друг без друга.
На базе отошли и осознали… плакали над убитым товарищем, и оператор… плакал и снимал. По-другому нельзя…
Сейчас «Герой России» работал охранником в супермаркете. В другие организации не брали прошедших горячие точки, считали психически покалеченными и… просто боялись.
«Сверхтонкий и ароматизированный», — прочел Сергей на презервативе. Он вспомнил, как лет семь назад в школу приехал лидер бойскаутского движения из Штатов и рассказывал, как в презервативе, вставленном в носок, долгое время можно хранить пресную воду.
Сергея тогда директор вывел из класса за то, что тот спросил:
— А после этого можно ли презерватив использовать по своему прямому назначению?
Одноклассники дико смеялись, а бойскаут не знал что ответить.
«Лучше быть пионером», — подумал тогда Сергей и решительно вырвал из дневника обращение директрисы к родителям. Вот и сейчас, стоя в туалете супермаркета, он твердо решил, что девчонка, вывернувшая сумку и всунувшая ему презерватив, когда-нибудь будет его. И он обязательно воспользуется именно этим презервативом.
* * *
— Ты ебнулся?! Ты ебнулся, что ли?! Какая «Всемирная проституция»?! Я — твоя всемирная проституция!!! — Варвара схватила что-то, что оказалось под рукой, запустила в Ричарда и попала в лицо.
Рич сморкнулся в себя и выплюнул на ладонь кусок крови:
— Я заслуживаю это… наверное.
А потом долго глазами смотрели в глаза до боли и молчали. Варвара закричала первая:
— Скажи, что не поедешь спать со шлюхами, что любишь меня. Скажи… скажи…
Ричард подошел к раковине, включил горячую воду и тер ладони даже тогда, когда крови совсем не осталось. Он не знал, что говорить:
— Послушай меня… успокойся, блядь, уже… Я только буду делать вид, что трахаюсь с ними, а на самом деле не буду.
— Я ненавижу тебя, — Варвара дрожала вся, — ненавижу твоего отца, этого ебаного ублюдка, который на мать твою плевал всегда и трахал стажерок, а ты, скотина, стал похожим на него. Только деньги и слава. Соси у него всю жизнь, мразь…
Ричард ударил Варвару.