КОНАН И ВЛАДЫКА ЛЕСА

 * * *

От Олафа Локнита: это не столько предисловие, сколько небольшое рассуждение о сущности литературы fantasy, основанное на работах исследователей творчества профессора Дж. Р. Р. Толкина и личных умозаключениях, основанных на известной сентенции некоего всемирно известного принца, обозначенной как...
Слова, слова, слова...

Именно так ответил Гамлет датскому премьер-министру Полонию, на вопрос о том, что написано в книге: слова.

Сегодня мистер Олаф Локнит жаждет поговорить со своим читателем именно о словах. Точнее, о слове и предмете, который данное слово обозначает.

Вот кстати, двумя строками выше Я назвал одного из героев знаменитой трагедии Шекспира «премьер-министром» и был совершенно прав — старик Полоний действительно исполнял при датском королевском дворе обязанности, примерно соответствующие обязанностям главы правительства. Только во времена Шекспира называлось эта должность несколько по-другому: государственный канцлер. Действуя по схеме замены старинных слов более современными синонимами, я могу кому угодно доказать, что например в Древнем Риме существовали оперативные сотрудники уголовной полиции (квесторы), мэры городов (префекты), председатели муниципальных комиссий по благоустройству (курульные эдилы) или начальники штаба военного округа (провинциальные консулы).

Теперь, если вы разбираетесь в римской истории, попробуйте перевести на понятный всем и каждому язык такую фразочку: «В консулярный трибунат из аэтрария прибыл цензор, чтобы провести ауспиции, а затем собрать трибы и избрать эдилов в консилии плебса». Кто переведет с ходу, тому обещаю подарить полное собрание моих сочинений с автографом.

Ладно, не стану долго посмеиваться над вашими озадаченными лицами. «Перевод» этой немыслимой галиматьи таков: чиновник, ответственный за финансовую и демографическую политику Рима, прибыл из здания казначейства в коллегию высших должностных лиц, чтобы провести ритуальные гадания, перепись населения города и помочь означенному населению выбрать депутатов в муниципалитет. Все сразу стало понятно и знакомо до боли в зубе мудрости!

При очень большом желании эту фразу можно снова переделать в нечто абсолютно непроизносимое с помощью понятий, известных в средневековой Франции, древнем Египте или императорской Японии. Но, полагаю, одного примера будет достаточно. Слова разные, хотя предмет остается неизменным.

* * *

Давайте вернемся из мира исторического в мир фантастический и поразмыслим, как же быть с этими непонятными словами во Вселенной Хайбории? Допустимы ли в хайборийском Универсуме генералы, министры, камер-лакеи или лейб-гвардейцы?

...Несколько лет назад я пришел в свое издательство в Окленде по делам насквозь коммерческим и, пока высокое начальство изволило задерживаться, стал свидетелем напряженного спора меж двумя редакторами: две пухленьких дамы, готовившие к выпуску текст «Саги» одного из американских авторов пытались выяснить, можно ли называть Паллантида (одного из высших командиров королевской гвардии Аквилонии) «генералом». Спросили совета у меня.

Без долгих размышлений я ответил, что генералы, вернее соответствующие сему понятию должности, в армии Аквилонии несомненно существовали, но чтобы сохранить «фантастическую» стилистику, лучше бы Паллантида поименовать не «генералом», а «легатом». Никто не знает и никогда не узнает, было ли в Хайбории военное подразделение с названием «легион», но это слово звучит «древнее», нежели «дивизия» или «батальон». Кроме того, понятие «генерал» совсем уж новое — впервые эти звания появились около двухсот лет тому, во времена Великой Французской революции. А вот легаты воевали уже две с половиной тысячи лет назад и захватили для Рима половину обитаемого мира...

Кстати, с Паллантидом вообще было много возни и непоняток. Много лет назад, когда писалась «Полуночная Гроза», мне пришлось претерпеть несколько малоприятных стычек с главным редактором именно из-за этого персонажа. С писательским снобизмом я скажу, что редактор почему-то всегда считает себя умнее автора — это сейчас Олаф Локнит является мэтром и авторитетом, с чьим мнением полагается считаться, а тогда мне категорически запретили писать «Юний Паллантид» вместо просто «Паллантид». Оказывается, наш классик и отец-основатель Роберт Говард, где-то упомянул, будто Паллантид не более, ни менее как... гирканец! Следовательно, никаких «Юниев» в его имени быть не может! Поскольку в те времена я еще не успел убедить многомудрое литературное начальство в том, что у Говарда все было неправильно, «Юния» безжалостно вычеркнули.

Давайте зададим себе несколько вопросов. Для начала: с чего это вдруг человек с именем, имеющем явные романские корни — Паллантид — внезапно оказался гирканцем, то есть происходил из кочевого племени, в мире Хайбории примерно соответствующему монголам ХII-ХIII веков? Бог-то с ним с именем, это малозначащая деталь! Вы лучше объясните, каким образом при аквилонском дворе появился гирканец? Да еще и стал командиром гвардии? Если Аквилония является неким аналогом Франции эпохи раннего средневековья, то давайте на миг представим, что при царствовании королей Людовика Святого или Филиппа IV Красивого маршалом Франции стал монгол. Например, внук Чингиза Бату. Вот понравился он королю Филиппу! Умный, решительный, воевать неплохо умеет... А если вдумчиво поискать на периферии, то во французские маршалы можно запросто переманить сарацина, индуса или папуаса! Может такое быть? Верно, не может.

Вывод прост. Великий и ужасный Роберт Говард снова ошибся. Что-то недопонял или просто неверно указал в рукописи. Посему сочтем, что Паллантид — коренной аквилонец и на том успокоимся.

Слышу возражения — но ведь Хайбория изначально фантастична! Там возможно очень многое, включая гирканцев в Аквилонии или аквилонцев в Кхитае! И вообще, такое решение было бы вполне политкорректным.

Первое: если Хайбория настолько фантастический мир, то давайте наплюем на все законы социологии и на менталитет человека древности, ясно гласящий — не ставь чужака на ответственные посты! Хоть на куски режьте, но я не могу вспомнить ни одного монгола или араба, занимавшего важные должности при французских королях. И не знаю ни одного француза, командовавшего туменами Чингиз-хана или конным войском султана Салах-ад-Дина... Кесарю кесарево.

Второе: называйте меня консерватором и ренегатом, но это странное слово «политкорректность» мне совершенно непонятно. Неужели ради политкорректности в компанию друзей Конана обязательно надо вводить гирканцев или афро-американцев (а ведь это звучит! Попробуйте фразу на вкус: «Конан и его приятель Мбанга афро-американского происхождения ехали по широкой Хайборийской степи...»)?

Тогда, чтобы никому обидно не было, следует принять самое политкорректное решение: Конан был черным, женщиной, инвалидом, с нестандартной сексуальной ориентацией, умственно-отсталым от рождения и состоящим в клубе Анонимных Алкоголиков. Ах да, передвигается он (она?., оно?..) сугубо на инвалидной коляске.

Живописная картинка? Эдакая бытовая зарисовка в стиле Брейгеля. Надо будет посоветовать художникам Ройо или Вальехо изобразить Конана именно в таком виде... Никакой я не расист, просто не вижу смысла смешивать модные направления современной политики и миры fantasy. Возможно, кому-нибудь нравится намазывать на хлеб нефть, но только не мне. Не забудем, однако, что и хлеб, и нефть одинаково полезны. Пускай и несовместимы.

Мы, однако, отвлеклись от главной темы. Слова в фантастическом мире значат очень многое, причем далеко не всегда обозначают то, что автор хочет описать. Поскольку эту статью будут читать не только на английском языке, но и в переводе, я попытаюсь растолковать несколько примеров наиболее подробно, чтобы не знакомый с английским читатель в Германии, Франции, России, Аргентине или Норвегии понял, о чем идет речь.

Вот скажите, в чем разница между гномами и гномами? То есть между английским словами dwarves и gnome? А ведь семантика у этих понятий совершенно разная! Dwarves — это классические персонажи fantasy, невысокие, но мощные бородачи, вооружены секирами, мастера на все руки. Гимли из «Властелина Колец» Дж. Толкина и Фрам, сын Дарта из моих романов о Пограничном королевстве — явления одного порядка, близкие родственники. Gnome — другие. Они тоже невелики ростом, однако худенькие, бород не носят, у них тонкие изящные пальцы, длинные носы и острые черты лица, gnome обожают ремесло ювелиров, они изобретатели и в чем-то фантазеры. Разделение этих двух понятий я видел только в романах двух авторов — в «Dragon Lance» М. Уэйт и Т. Хикмен и у польского писателя А. Сапковского.

(Прим. переводчика: видимо О. Локнит имеет в виду польский синоним нашего слова «гном» — «krasnoludek», которым обозначались дверги, в то время как gnome оставались неизменными).

Вернемся, однако, к Толкину, как к самому показательному примеру фантастического словотворчества. Толкин очень смело перемешал в своем классическом романе «странное и привычное», придавая огромное значение последовательности и интонации слов. Что же Толкин, как классик и родоначальник жанра, проделал со всем известным словом dwarf — «гном»?

(Прим. переводчика: в английской традиции слово «dwarf» по большей части означает «гномика» наподобие героев сказок братьев Гримм, но только не «гнома» в привычном понимании читателей литературы fantasy.)

Это очень древнее понятие — сравните древнеанглийское dweorh, стародатское dvergr, древневерхненемецкое twerg и готское dwairgs (а на готском языке уже полторы тысячи лет никто не говорит, кроме определенного круга лингвистов...). Вероятно, это слово долго было синонимом слова «эльф», вызывая множество недоразумений — взять хотя бы деление эльфов на светлых, серых и темных. Толкин, не забывая об этой классификации, дал ей отражение в легендах «Сильмариллиона». Еще интереснее существующий во многих источниках намек на то, что с людьми гномы жить могут, а вот с эльфами — никогда. У братьев Гримм в «Белоснежке» — гномы оказывают девушке помощь, а в сказке «Белоснежка и алая роза» гном проявляет черную неблагодарность и вообще ведет себя неполиткорректно... Гном всегда ассоциируется с золотом, богатством, рудниками — тут вам и Андвари из «Эдды», и Альбрих, хранитель клада Нибелунгов, и Дайн из «Сэра Орфео». Все это — дверги.

Толкин изначально полагал, что многие слова и словоформы делятся на два типа — «старые, традиционные, подлинные» и «новые, неисторические, ошибочные». Исходя из данного постулата, он сформулировал свое мнение, которое звучит примерно так: слова, принадлежащие к первому типу не только более «истинны», но и более интересны, они заставили считаться с собой на протяжении тысячелетий, они обладают «внутренней непротиворечивостью» по отношению к Малому Творению — Вселенной Средизе-мья. После первого издания «Властелина Колец», Толкиен впал в ярость, увидев, что редактор (этот тоже посчитал себя умнее автора...) с самыми лучшими намерениями и в соответствии с правилами современного английского языка на всем протяжении книги заменил «dwarves» на «dwarfes», «elven» на «elfin» и так далее.

Причины расстройства профессора Толкина состояли в том, что в английском многие «старые», «исконные» слова, которые заканчиваются на -f, можно отличить от «новых» по формам множественного числа. Старые, древнеанглийские слова наподобие hoof (копыто) или loaf (буханка) образуют множественное по образцу: hooves, loaves. А к «новым словам» попросту добавляется окончание -s (proofs, tiffs, rebuffs и т.д.). Посему написание «dwarfs» выглядело для Толкина неуклюжей попыткой «обкорнать» слово, лишить его подлинности и «сказочности». Причем Толкин указывает, что в идеальном варианте следовало бы использовать совсем уж старинную форму «dwarrows».

Выбор архаичной формы множественного числа Толкин объяснял тем, что гномы Средиземья очень сильно отличаются от «гномиков» поздних английских или германских сказок, а уж тем более от уродцев Уолта Диснея, к которому писатель испытывал стойкую неприязнь (Letters of J. R. R. Tolkien. London, 1981).

С той поры большинство англоязычных авторов fantasy используют именно толкиновскую формулировку, дабы дать понять читателю, что их гномы — самые подлинные и настоящие, а не какие-нибудь там dwarfes.

(Прим. переводчика: в русском варианте подобные архаизмы могли бы выглядеть так: «страшныя лесныя разбойники»; «сказочныя лесныя птицы», «животнаго» вместо «животного», «кошачьяго» вместо «кошачьего» и т.д. в соответствии с правилами русского языка до послереволюционной реформы орфографии 1919 г. Кроме того, существуют особенности произношения, окончаний которые, можно проследить в фамилиях как автора этой статьи, так и многократно упоминавшегося профессора Дж. Толкина — «Tolkien», «Lokniet».

В английском и немецком языках дифтонг «ie», используемый в древнеанглийском или древненорвежском вариантах (а обе фамилии имеют весьма архаичное происхождение, то есть со времен, когда норвежец и анг-ло-сакс могли общаться на очень похожих наречиях, как ныне русский и белорус) читается как долгое «и», но не как «ие». Соответственно, не «Толкиен», а «Толкин», и не «Локниет», а «Локнит», с ударением одновременно на «о» и «и», а также большей протяженностью данного звука при произношении. Сравним с немецким «Тurnier» — «турнир» и т.д.).

...Аналогичная история произошла и с понятием «эльфы» — об этом слове можно рассуждать почти бесконечно. Английское «fairy» сейчас означает «фея», «волшебное существо», «волшебное» как прилагательное, «Волшебная страна» как название. Литературные энциклопедии формально указывают, что «fairy» это и есть то слово, которое необходимо предпочитать всем остальным, а в современной литературе «эльф» является не более чем синонимом «fairy», которое в значительной мере заместило слово «эльф» даже в диалектах.

Но спросите любого англичанина (именно англичанина, а не англоговорящего туземца откуда-нибудь из США или Индии), что же такое fairy, и вы получите стандартный ответ: это волшебное существо, нечто «неопределенно-хорошенькое», маленькая добрая фея со стрекозиными крылышками и магическим жезлом, что-то умилительно-сказочное в сладенькой стилистике Гарри Поттера...

И где же тут возвышенные и мудрые «сверхчеловеки» из «Властелина Колец»? Назвать Галадриэль или Феанора словом fairy просто язык не поворачивается! Давайте еще поименуем, допустим, известный «Титаник» ладьей или лодочкой! Толкин, однако, докопался до сути: fairy -— это тоже «неправильное новое слово», да вдобавок еще и заимствованное, не британское! Производное от французского «fee» — «фея»! Надо искать правильное слово, ибо именно с правильных слов начинается хорошая литература...

Толкин отлично знал с чего начинать, чтобы точно обозначить своих эльфов верным словом. Помогла английская и германская традиция, а именно скандинавское alfr, древнегерманское alp и древнеанглийское aelf. В поэме «Беовульф» есть такая строка: «eotenas ond ylfe ond orcneas» — «тролли, эльфы и демоны», а в «Сэре Гавейне и Зеленом рыцаре» довольно нервно описывается появление при дворе короля Артура зеленого великана с огромным топором — «aulish топ», «сверхъестественное эльфийское существо».

Изначально, в древности, понятие «эльф» не несло в себе положительной нагрузки — автор «Беовульфа» причисляет эльфов к потомкам первоубий-цы Каина и ставит их в один ряд с троллями и демонами, но с другой стороны история сэра Гавейна и Зеленого рыцаря дает понять, что даже с эльфами можно иметь дело. Неоспоримо одно — эти твари очень-очень страшные и жуткие, а вот в древней Исландии слово «жертва» (как кровавое приношение) напрямую увязано с эльфами — «alfa-beot», По отношению к эльфам человеку свойственна смесь страха и влечения — персонажи некоторых легенд уходят в королевства эльфов, но потом обязательно оттуда убегают. А леди Изабель из одноименной шотландской баллады с трудом спасает свою девственность от эльфийского рыцаря-обманщика, которого себе на горе сама же и вызвала.

Чосер в «Истории женщины из Вата» отпускает ряд двусмысленных шуточек, связывая эльфов и... тамплиеров; последние, по словам Чосера «все-таки более падки до молодых женщин, нежели эльфы, хотя репутация у тех и других одинаково скверная». Связка «молодой человек — эльфийская королева», кончается тем, что человек впадает в отчаяние, потому, что его «бросили». Это, кстати, прослеживается и у Китса в «Гиперионе». Словом, единение привлекательности и опасений.

Нотки опасливости проявляются даже во «Властелине Колец» — Фарамир, например характеризует Галадриэль как «губительно-прекрасную», а Сэм Гэм-джи прямо говорит: «...Владычицу, конечно, очень даже можно назвать опасной, хотя бы потому, что в ней столько силы!» Загляните в книгу и напомните себе, как относились к эльфам Боромир и всадники Йомсра — все сразу станет ясно.

Толкин идеально объединил светлые и темные стороны легенд и предоставил читателю классических elven литературы fantasy, с коими мы знакомы уже на протяжении полустолетия — прочие авторы действовали по толкиновской схеме, забыв о существовании «хорошеньких» fairy и заместив оных массой разновидностей альбов, альвов и эльфов. Найденное Толкином слово прижилось навсегда. Fairy же остались в своей Fairy-land — в неопределенной «Волшебной стране», наподобие сказки Баума про Изумрудный город.

Но фантастическое словотворчество не ограничивается «воссозданием» древних слов и понятий. Давайте поговорим о «голосе рассказчика» и «литературной достоверности», которые и наполняют миры fantasy глубиной и трехмерностью.

* * *

Допустимы ли в произведениях героической fantasy анахронизмы? То есть можно ли использовать в произведениях этого жанра «погрешности от соединения неодновременных событий», как объясняет это слово энциклопедия?

Снимем с полки знаменитую книгу Дж. Р. Р. Толкина «Хоббит или туда и обратно», пролистаем, вдумчиво почитаем, отделяя некоторые интересные слова.

Мы знаем, что такое Мир Средиземья, знакомы с его основными законами, историей, языками и географией. Но почему же тогда Дж. Толкин допускает в существовании своего Универсума столь режущие глаз анахронизмы наподобие «рождественской елки», хотя в Средиземье никакого «Рождества» просто быть не могло, ибо действие разворачивается в глубочайшей дохристианской древности, пускай и у нас, на Земле? Однако, Толкин не ограничивается елками или упоминанием «файв-о-клок\'а». Я, например, не представляю, как можно перевести с английского на другой язык такую фразу: «Unless otherwise arranged for», каковая является довольно сложным бюрократическим канцеляризмом викторианской эпохи — и это в сказочном мире!

(Прим. переводчика. Данная фраза заканчивает договор Бильбо и гномов и (с трудом) может быть переведена на русский язык следующим образом: «похороны за наш счет или за счет правопрсемников»... в случае возникновения юридического факта необходимости». Перевод приблизительный, поскольку перевести дословно этот бюрократический шедевр невозможно.)

Но дальше — больше. Когда история с золотом дракона подходит к концу, Бильбо начинает требовать свою долю тоном современного адвоката из арбитражного суда. Хоббит проводит различие между выручкой и чистой прибылью, употребляя вовсе уж современные слова. Например «profit» — «выручка» появилось в английском языке лишь 300 лет назад, а слово «интерес» (экономический) — около девятисот лет тому. Герой, отчетливо скопированный из древних саг (Бард-лучник) разговаривает в полном соответствии с эстетикой сказочного мира, а Бильбо говорит языком бизнесмена, буржуа. Не знаю, как в иноязычных переводах, а в английском оригинале это столкновение стилей вызывает у читателя улыбку.

Попробуйте поговорить с английской королевой на жаргоне американских подростков из Гарлема, что получится? И смех, и грех... Исследователь работ Толкина, доктор Том Шиппи, объясняет: «На этих страницах происходит чудо — древний мир, оказывается, способен воспринять мир новый, два разных стиля не антагонистичны. Происходит подлинная встреча двух миров и времен, и это может быть подлинное счастливое разрешение стилистического конфликта».

У Толкина разрешить данный конфликт получилось благодаря жанру повествования — автор-рассказчик адресует сказку современному читателю, который «привык» к определенным словам, понятиям и фразам; с помощью анахронизмов писатель дает понять, что Вселенная Средиземья, что не какое-то «отражение» или «параллельный мир», а наша планета, пускай и в глубокой древности. Это опять же подчеркивается всем нам знакомыми понятиями — пятичасовой чай, трубка с табаком (вернее, с «трубочным зельем» — «pipeweed», ибо слово «tobacco» в английской сказке неуместно, поскольку заимствовано), пиво, кексы, жареный цыпленок... То же самое происходит и с природой — во «Властелине Колец»

мы встречаем не только удивительные деревья эльфов, наподобие мэллорнов, но и вполне банальные сосны с березами, ежевику, белые грибы, вереск. Давайте согласимся, что Земля (Средиземье, Хайбория) — это наш мир, другого нам не дано. Посему примем ежевику или морковку как данность...

Замечу на полях: несколько лет назад один из редакторов (которому, само собой, какие-то там толкины не указ) с пеной у рта мне доказывал, что в Хайбории никаких сосен или клюквы на болотах Пограничья быть просто не может! Аргументы были примерно такие: представьте себе Конана, который пошел за клюквой! Я лично могу себе такое представить, ничего сложного, вдруг человеку покушать ягод захотелось в свободное от подвигов время? Если Фродо можно, то почему Конану нельзя? Тем более, что по моему разумению, Хайбория пришла на смену именно Средиземью — наша планета «перекочевала» из одного мифологического пространства в другое.

Спорить с начальством, как известно, бессмысленно и себе дороже. Мне прямо сказали: выкидывай свои сосны, елки, березы и прочие «неадекватные» летали, «портящие впечатление от фантастического мира» и заменяй деревами «сказочными». Были названы какие-то непроизносимые слова, видимо обозначавшие деревья — мне предлагалось сии «фантастические» понятия использовать в тексте. Признаюсь в жутком преступлении: редакцию я надул — взял словарь стародатского языка, на котором разговаривали викинги, и запросто перевел сосны с елками на стародатский. Названия не прижились, а потом я благополучно вернулся к общеизвестным понятиям — как хорошо быть знаменитостью, которой можно упомянуть в романе о Хайбории простое и красивое дерево: сосна! Опять же, никто не требовал у Толкина заменить ежевику на какую-нибудь «ягоду Сине-зеленого волшебства», дабы книга получилась «фантастичнее»...

В использовании анахронизмов, на мой взгляд, следует придерживаться мнения основателя жанра — всегда выигрышно сочетание «анахронизм плюс привычность».

Соответствующий пример. В третьем томе «Властелина» Сэм предлагает Горлуму: «...давай я приготовлю для тебя кое-что получше, жареную картошку с рыбой». Есть ли что-нибудь более «английское»? Но и ничего менее «древнеанглийского»? Хотя в данном случае, хоббиты находятся более в нашем времени, чем в «сказочном». Но впечатления «сказки» рыба с жареной картошкой ничуть не портит, задействованы наши привычки — было бы куда страннее услышать от Сэма предложение «покушать мяса гримлока с плодами атуара». И непонятно, и бессмысленно. И бестолково, потому что никто не знает, что именно хотел сказать автор ради «большей фантастичности».

Впрочем, Толкин с анахронизмами достаточно осторожен. Слово «помидор» (tomatoes) фигурирует только в первом издании «Хоббита», потом оно заменено на «маринованные огурчики», ибо огурцы наши предки ели со времен Каменного века, а помидоры появились только 400 лет назад. Тот же Сэм Гэмджи вместо слова «potatoes» (картофель) говорит «tartes» (клубни), — это слово куда привычнее англичанину, чем первое, сразу бросающееся в глаза своей чужеродностью.

(Прим. переводчика: сравните с «не-русскими» названиями фруктов наподобие «киви», «авокадо» или «манго». Я не раз слышал, как на рынках киви именовали «зеленой картошкой». Адаптация «чужого» слова к русскому языку налицо. Но для нас было бы странно услышать вместо привычной «картошки» изначальное название сего продукта — «тертофолли», тем более, что картофель после появления в Европе использовался в качестве десертного блюда, с сахаром, сиропом или медом.)

Анахронизм и привычность... Я не знаю, что именно в «Саге о Конане» полагать анахронизмом. Есть, разумеется, некие фразы, которые в «Саге» неуместны, вроде «организованной преступности Шадизара» у Д. М. Робертса или «генералов» у К. Уэйнрайта. Если вы не получили филологического образования, самим заниматься словотворчеством нет смысла. Допустим, ради пущей экзотики, поименовали вы вождя нордхеймцев вычитанным где-то древнескандинавским словом «трэль» (troele), а потом выясняется, что викинги так называли рабов...

Смешно? По-моему, не очень. И тем более не следует выдумывать слова, являющиеся пустым набором звуков, не имеющим в реального мире никакого смысла; лучше почитайте словари древних языков и переведите «анахронизм» на древнеанглийский, стародатский, латынь, готский или гэльский.

Итак, с «краткой теорией использования анахронизмов» мы ознакомились, вспомним теперь о важном термине «Literary credibility» — «Литературная достоверность». Давайте узнаем, каким образом профессор Толкин добивался прямо-таки уникальной достоверности своих текстов с помощью обычных слов.

По ближайшему рассмотрению, все очень просто — стоит лишь присмотреться. Самым первым пристально «присмотрелся» упомянутый Томас Шиппи, авторитет, с которым спорить невозможно. Я могу приводить лишь цитаты из работ Шиппи, и далее делать свои глубокомысленные выводы, которые вовсе не есть истина с самой последней инстанции...

Кстати, переведите на язык мира fantasy слова «последняя инстанция».

Получилось? И у меня не получилось. И ни у кого не получится. Почему? Пусть любой из вас объяснит, допустим, святому Бернару Клервосскому, жившему 850 лет назад, что такое операционная система Windows-2000.

Объяснили? Рад за вас. Тогда будем разговаривать далее.

* * *

Один из спорных законов литературы утверждает: истина — в избыточности, чем больше в тексте «ненужных» деталей, тем больше проза похожа на жизнь. Я с этим постулатом вполне согласен. Но прежде всего знать меру.

Вновь обратимся к классикам, только на время оставим профессора Толкина и вспомним книги отца приключенческого жанра Александра Дюма-старшего. Любая его книга — это немыслимый конгломерат помянутой «избыточности», оснащенный множеством подробностей и деталей в описаниях. Я прямо сейчас встал, взял первую попавшуюся книгу из собрания сочинений Дюма (оказалось — «Двадцать лет спустя») и раскрыл наугад. Отлично, глава XIX, повествующая о житии герцога Бофора в Венсенском замке — пример более чем показательный.

На протяжении доброго десятка страниц Дюма потчует читателя байками, которые не имеют ровным счетом никакого отношения к основному сюжету романа. Мы узнаём, как герцог Бофор рисовал, играл в мяч, дрессировал собаку, устраивал представления для своих тюремщиков и ругался с ними, и так далее, и так далее... Правда, во всех действиях Бофора прослеживалась его неприязнь к кардиналу Мазарини. На подчеркивание отрицательного отношения к кардиналу, автор извел уйму бумаги, с учетом огромных тиражей книг Дюма во всем мире, ее количество можно смело исчислять тоннами. И все это вместо того, чтобы просто написать одну фразу: «Герцог Бофор очень не любил кардинала Мазарини».

Однако, была бы нам интересна такая фраза, без объяснения причин этой нелюбви? Скажите какому-нибудь инопланетянину о том, что некто Джордж Буш очень не любит некоего Бен-Ладена и марсианин может подумать все, что угодно! Например посчитает, что понятие «Бен-Ладен» обозначает пищу, средство передвижения, телепередачу, диван, компьютер, лекарство или мусорный бачок, Все эти вещи можно «не любить»... И только при подробном объяснении станет понятна подоплека. Александр Дюма идет на максимальное «приближение к реальности» путем накрутки огромного количества подробностей — и вот, мы видим перед собой герцога Бофора почти вживую, знаем, какая обстановка была в его камере, чем он питался, как развлекался. И, конечно, мы узнаем характер описываемого человека. «Избыточность» превращается в «правдоподобие», а ведь романы Дюма исключительно правдоподобны, хотя к реальной истории имеют лишь касательное отношение — классик крутил историческими фактами как хотел, не утруждаясь подгонять свои сюжеты под реальные события, происходившие во Франции эпохи позднего Средневековья и Нового времени.

Другая история: лет несколько назад, некая девица пробовавшая свои силы в литературе, задала мне вопрос, вроде «как добиться достоверности». Я спросил любопытствующую мадемуазель:

— Как вы думаете, что делает человек, просыпаясь утром?

— Одевается, — разумно ответила литературная дева. — Умывается, завтракает...

— Да ничего подобного! — возмутился я. — Один только процесс надевания сапог можно расписать на целую страницу! Представьте, что герой вечером пришел вдребезги пьяным, один сапог зашвырнул под шкаф и теперь его надо оттуда вынимать, в процессе изъятия сапога из пыльных недр пространства под шкафом, можно найти золотую монету, закатившуюся туда полгода назад (и с ее помощью полечиться от похмельной головной боли, купив на следующей странице пива), в другой сапог приятели героя засунули шутки ради дохлую мышь, потом выясняется, что оба сапога — правые, а куда подевался левый, еще надо подумать... Хоть целую повесть сочиняй про сапоги!

Дева сказала, что ей все понятно и теперь пишет длинные плохие романы.

Итак, первое правило достоверности мы определили: разумная избыточность деталей. Главное — не увлекаться. Кстати, издатель однажды отверг мой роман, посчитав его неинтересным из-за того, что там были описаны события всего двух дней...

Учитывая психологию современного читателя, становится ясно, что воссозданию мира древних легенд (от Средиземья до Хайбории) мешает почти непреодолимое препятствие — характеры героев. Мы сейчас смотрим на Зигфрида, Хагена, Беовульфа или Сигурда скорее иронически, чем почтительно — наше время, наше «бюргерство» не приемлет героизма. Отлично помню несколько истерическую передачу компании NBC, вышедшую в ужасном сентябре 2001 года — там повествовалось о том, что «герои нашего времени», голливудские кинозвезды, поминутно спасающие мир на экранах, после атаки на США 11 сентября наглухо заперлись на своих виллах, отказавшись от полетов на самолете, визитов и путешествий. Испугались, что никак не вязалось с привычным для обывателя стереотипом героя боевика, благополучно перенесенного на обычных, в общем-то, людей — актеров. Конечно, испугаешься тут...

Сработал безусловный рефлекс бюргера, свойственный нашей благополучной цивилизации — в кино геройствуй, сколько влезет, а вот в реальной жизни это сделать куда как сложнее. Я и сам, чего скрывать, находясь на другом краю света, последовал данному рефлексу — на встречу с издателем в Штаты не поехал, боялся. Эпоха героизма закончена, мы не герои. Современная цивилизация не умеет порождать настоящих Хагенов пли Кухулинов — сам слышал от студентов, изучающих древние саги в Университете такое мнение: «Да я бы на месте Нибелунгов первым бы сбежал из дворца Этцеля, где была подготовлена засада»! А вот персонажи «Песни о Нибелунгах» предпочли смерть, пускай и был путь к отступлению...

Какой выход? Как поступать автору «героических» романов, чтобы и не иронизировать над своими персонажами, и не пренебречь возможной реакцией современного читателя? И снова решение отыскал Дж. Толкин, создав универсальную схему используемую поныне.

Толкин придумал «связующее звено» по имени Бильбо Бэггинс, который в мире героев представляет собой чистейший анахронизм и (по меньшей мере в начале тетралогии о Средиземье) играет ярко выраженную роль посредника между эпохами.

Т. Шиппи прямо говорит: «Бильбо воплощает и зачастую высказывает современные мнения; он страдает собственными слабостями, его никогда не тянет отомстить; он не мыслит себя героем, не может «ухнуть два раза филином и один раз совой», как предлагают ему гномы, почти ничего не знает о внешнем мире и не может даже освежевать кролика, ибо в таком деле привык полагаться на мясника. Однако в древнем мире находится местечко и для него, в тексте есть намек на то, что все его усилия (равно как и наши) не могут полностью отделить его от прошлого».

Анахроничность и «внегероичность» Бильбо проявляются буквально во всем. Хоббит прямо-таки гордится своей обыкновенностью и прозаичностью, своим «бюргерством» и смотрит на все необыкновенное свысока — чего только стоят его слова, обращенные к Гэндальфу:

«— Не тот ли вы Гэндальф, который подбил стольких наших мальчишек и девчонок очертя голову ринуться навстречу приключениям — лазать на деревья, ходить в гости к эльфам. <...> Прошу прощения, но я даже подумать не мог, что вы продолжаете заниматься подобными делами».

Лазание по деревьям и приключения у эльфов для Бильбо — явления одного характера. Все это неприемлемо для респектабельного представителя среднего класса, что в консервативной Британии, что в не менее консервативном Шире! Однако, по представлению Толкина, сердце Бильбо находится «там, где и должно быть», он щедр, основателен, не трус, гордится своим предком Волынщиком, который однажды победил гоблинов — в душе Бильбо помнит о прошлом и уважает его. Посему у него есть «пропуск» в обе сторсны — хоббит выступает и как представитель нашей эпохи, и в то же время не владеет нашей циничной иронией, соединив в себе казалось бы несовместимых «бюргера» и «героя поневоле»; героем Бильбо становится только тогда, когда его к тому вынуждают обстоятельства. Он одновременно там и здесь, в сказке-саге и реальности. Его показательная двойственность становится звеном, соединившим разорванную цепь времени.

Как автор «Саги о Конане» я тоже вынужден действовать но этой схеме — чтобы соединять читателя образца XXI века и древность Хайбории мне приходится вводить в тексты близких нам персонажей, реалистов до мозга костей — сотрудников тайных служб, бюрократов, которые могут произнести слова (анахронизмы!) «чиновник» или «канцелярия» без ущерба для сказочности-легендарности-мифологичности, купцов, которые могут поговорить о profit-выручке... Так или иначе значительную часть персонажей следует адаптировать к мифологическому пространству Саги и нашему времени одновременно, чтобы отыскать «связующие звенья».

Положение осложняет тот факт, что Хайборий-ский мир слишком многолик, он соединил в себе чересчур много эпох. Тут вам и помянутые гирканцы-монголы, и нордлинги-викннги; одновременно с ними мы видим цивилизацию приближенную у Древнему Египту (Стигия), подобие арабского халифата (Туран), выраженную позднероманскую культуру (Аквилонии) или аналог древних кельтов начала Первого тысячелетия (Киммерия). Аля каждого региона Хайбории надо изыскивать правильные слова и находить связь с нашим временем, иначе вместо читабельного романа мы получим уже известную историю про консулярный трибунат, цензора и аэтрарий с консилиями плебса.

С историческими произведениями все более-менее понятно — зная историю, можно вполне достоверно описать соответствующие события и передать «колорит эпохи». Все романы о Риме пишутся «с точки зрения римлян» («В триклиний вошел номенклатор облаченный в тунику и лорику. Постукивая калигами, доставшимися ему от родственника-ауксилария, он подал табулы и стилос своему патрону»), о средневековье — с точки зрения крестоносцев («В здании командорства заседал капитул Ордена Храма, на котором держал речь магистр, отдав приказ великому приору и туркополье захватить казаль, ныне принадлежащий сарацинам»); книги о Второй мировой повествуют о событиях от лица союзников или немцев («В бункере рейхсканцелярии фюрер наградил гау-лийтера железным крестом с мечами и дубовыми листьями, а потом завел разговор о люфтваффе и вермахте)...

Видите, на первый взгляд все довольно просто!

А теперь представьте, что надо написать роман с точки зрения киммерийца-кельта, отягощенного традициями и менталитетом своего времени — тем, что мы обычно называем «предрассудками». Во-первых, историческим обоснованием для такого произведения могут служить лишь единичные кельстские саги, дошедшие до нашего времени. Во-вторых, оные саги описывают только подвиги и приключения, ничего не говоря о том, как и чем жили обычные люди в Каледонии (Шотландии) или Гибернии (Ирландии) две тысячи лет назад. В-третьих, записаны саги были гораздо позднее времени своего создания и уже не отражали всего колорита эпохи... Как прикажете поступать автору?

Правильно, придется опять использовать «связующие звенья» в стиле Бильбо Бэггинса. А еще можно создать «впечатление глубины», как это делал Толкин.

* * *

Любимые словечки Толкина, как рассказчика — «конечно же» и «разумеется». Однако данные слова используются в сочетании с чем-либо необъяснимым или непредсказуемым, наподобие: «...с драконами, конечно же, именно так и следует разговаривать», или «...разумеется, игра в загадки, вообще говоря, дело святое». Случается, что подобные ремарки несут в себе некую полезную информацию, но гораздо чаще они создают впечатление, что за пределами рассказываемой истории кроется нечто большее и что за рамками текста существуют некие накрепко установленные «правила игры», на которые автор только намекает. Эпитеты наподобие «легендарная Белладонна Тук», «сам великий Торин Дубощит» или утверждение: «Гэндальф! Если вы слыхали хотя бы четвертую часть из того, что слыхивал о нем я, а слыхивал я разве малую толику того, что о нем говорилось, вы бы наверняка уже приготовились к какой-нибудь замечательной истории. Истории и приключения, причем свойства самого необыкновенного следовали за Гэндальфом по пятам...» — все это создает впечатление исторической и мифологической глубины. А фразы типа «...какой же паук не возмутится, когда его называют лупоглазым!», образуют иллюзию глубины опыта — хоббит якобы «знает» о методах общения с пауками Чернолесья.

Обиходные замечания в адрес существ мифологических — «Известно, что кошельки у троллей очень вредные» — смазывают опыт реальности в сторону опыта волшебно-магического, а вопросы «Да и как прикажете себя вести, когда к вам без приглашения является незнакомый гном и вешает плащ у себя в прихожей?!» очень напоминают вопросы типа: «А вы уже перестали грабить банки?» Аналогичные приемы писатель использует не только в «Хоббите», но и во «Властелине Колец» — по тексту разбросаны упоминания «жутких чудовищ», от которых оберегают Шир Следопыты, хотя ни одно такое чудовище на страницах книги не описано. Мы лишь «знаем» о том, что эти чудовища «существуют» и через это «знание» подсознательно ощущаем глубину мира Средиземья.

То же самое происходит с топонимами — впервые прочитав «Властелина» много лет назад, я поражался гигантскому количеству упомянутых географических названий или героев «средиземской» мифологии, так или иначе увязанных между собой, причем увязанных накрепко. О том, кто такой Мелькор-Моргот в книге почти не говорится, но Толкин многократно намекает, что именно с него-то вся история и началась, а главный «враг», Саурон, был у Мелькора «только одним из прислужников»... Читателю предлагается самому представить, чем же являлся Мелькор, если его «прислужник» теперь стал главным страшилищем мира Средиземья. Мороз по коже, честное слово!

Таким образом Толкин возложил на себя, как на рассказчика, миссию выражения своего отношения к мифологически-архаичным декорациям мира fantasy: автор говорит о них вскользь, как о само собой разумеющемся, естественном и неоспоримом факте, более того — говорит насквозь равнодушным тоном, благодаря чему накрепко усыпляет бдительность читателя. Писатель с помощью этого приема помогает своему фантастическому миру, его персонажам, обстановке и законам, преодолеть современные барьеры недоверия и даже возможного презрения «взрослого человека», которому читают «сказку».

Дело-то в том, что Бильбо Бэггинс изначально не знает правил игры (точно так же как и читатель) — персонаж-всезнайка в современной повести недопустим, он сразу вызовет недоверие. И посему, не зная правил, хоббит становится вторым «я» читателя. Например, Бильбо запросто ловится на факте, который он (и читатель) предвидеть не мог — оказывается, кошельки у троллей могут разговаривать! Из-за говорящего кошелька хоббит попадает в «приключение», из которого живым выйти невозможно, но его спасают два других «факта» установленных автором правил — способность Гэндальфа к чревовещанию и особенности троллей, которые при восходе солнца превращаются в камни.

Вот вам последний, сокрушающий удар по «реализму»»! Обо всех этих «общеизвестных истинах» никто не знает, да и вообще истины эти никакие не истины, а вымысел рассказчика, говоря грубо — ложь. В традиционном «сказочном» повествовании этот прием вызвал бы у читателя ехидную усмешку и неприятие, но у Толкина объединенное невежество Бильбо и читателей запросто перевешивается непоколебимой уверенностью и знаниями соединенных в одном лице троллей, гномов, Гэндальфа и самого Толкина, которые, оказывается, все-все «знают». Основной отличительный признак произведений Толкина — все, о чем идет речь в книге приходит «извне», из самого мира Средиземья, и образует всеобщую взаимозависимость истории, «фактов», языков, людей и не-людей. Взаимозависимость всего, что происходит в Средиземье, не менее прочную, чем та, что существует в нашем не-героическом и не-сказочном цивилизованном мире.

* * *

Фактически, мы выяснили основные правила написания «достоверной» книги в жанре «историко-этнографической фантастики», как часто расшифровывают термин fantasy. Снова перечислим главные постулаты: привлечение в текст «правильных архаичных слов»», сочетание «анахронизм плюс привычность», разумная «избыточность в деталях» как путь к истине, персонаж «связующего звена», создание «ощущения глубины мира» и роль рассказчика, как создателя и единственного знатока «правил игры».

Возможно, это кого-то шокирует, но в Хайбории ни единое из данных правил до последнего времени не действовало — спасибо классику, Роберту Говарду. Из многих моих предыдущих статей вы знаете, что мое отношение к Говарду весьма далеко от восторженного почитания — он лишь очертил схему, создал Героя и на том успокоился, предоставив неисчислимой орде последователей самостоятельно прорабатывать хайборийский мир. Абсолютное большинство авторов придерживались старой, говардовской схемы

— Конан прибыл из точки А в точку В, совершил подвиг и отправился далее в точку С. Схема Говарда — это театр теней, без декораций, музыки и слов. Повторюсь: для своего времени такой принцип построения мифологического мира был приемлем, равно как и немое кино, но после появления гениального Дж. Толкина и других авторов fantasy, действующих по созданным Толкином принципам, прежняя Хайбория стала выглядеть серой и скучной, словно бы замороженной. А сами авторы частенько срываются в дикую словесную неуклюжесть и полное свинство описываемого — примеры общеизвестны

Главная проблема Хайбории — невозможность установить общие правила игры, по которым могла бы развиваться история этого мира. Как прикажете объединить писания нескольких десятков авторов Саги, живущих сейчас, живших до, и которые будут жить после? Да никак! Думаете я позволю кому-нибудь использовать персонажей, которых я сам придумал и прорабатывал на протяжении тридцати с лишним романов, написанных за последние годы? Конечно, не позволю. А персонажи других авторов мне неинтересны, поскольку они для меня «не-живые», чужие и незнакомые. Вот и получается, что «двор короля Конана» у Олафа Локнита имеет один состав, а у Н. О\'Найт совершенно другой (кроме «статичных» персонажей типа Просперо, Публио или Паллантида, выдуманных Говардом и много лет кочующих из романа и роман и от автора к автору).

Кроме того, если например я или Керк Монро из Канады являемся ярыми сторонниками толкиновской схемы «построения мира», то некоторые другие авторы работают но схеме говардовской или пытаются создать свою схему. Так мы и получаем множество «отражений» Хайбории, где у каждого автора свои любимые персонажи, своя география и свои понятия об «архитектуре Вселенной».

«Унификация» Хайбории практически невозможна, что бы там не говорили редакторы или критики — прикажете собирать всемирную конференцию авторов Саги и устанавливать на ней единые правила написания текстов о Конане? Зуб даю, мы там все переругаемся, а может и подеремся! А потому, я остаюсь в «своей собственной» Хайбории, в которой, как вам уже известно, все было совсем не так, как у Говарда.

После выхода в свет двухтомника «Полуночной грозы» и четырехтомного «Алого пламени», где я кардинально пересмотрел роман Р. Говарда «Час дракона», любящие коллеги поименовали меня «ревизионистом» и «прагматом», с чем я совершенно согласен. И вот, ревизионист Олаф Локнит предлагает вниманию благосклонного читателя новую переделку Говарда — на сей раз я прошелся тяжелым сапогом по рассказу «Под знаменем Черных Драконов», повествующем о перевороте в Аквилонии, который привел Конана к власти.

В процессе написания возникли несколько сложностей, которые следовало преодолеть. Перво-наперво, мне пришлось решать, от чьего имени придется вести рассказ. Выбор пал на начальника тайной службы Аквилонии и его первого помощника — они-то и стали тем самым «связующим звеном» между миром fantasy и современной реальностью. Эти двое господ, такие же «государственные люди», как и их визави в древних Вавилоне, Египте или Риме.

Только не говорите мне, что в этих государствах не существовало аналогов ЦРУ, КГБ, МОССАД или МИ-6! Существовали, да еще какие! Сотрудники тайных служб древности были виртуозами своего дела — в их распоряжении не было сложной аппаратуры, они полагались только на свой разум и логику. Я могу привести несколько примеров того, как в Средневековье работали секретные ведомства — наиболее знамениты византийская разведка или Конгрегация по Чрезвычайным Церковным Делам (не путать с инквизицией — это другое!), которая занималась обеспечением безопасности Апостольского престола Римского Папы. Тут весь набор: шпионаж, физическое устранение политических и идейных противников (поинтересуйтесь на досуге, как погибли некоторые вожди еретиков-богомилов в XII веке), подкуп государственных деятелей, финансирование крупных военных операций, наподобие Крестовых походов. И свои Джеймсы Бонды тоже были, и работали так, что о них помнят которое столетие...

Итак, связующее звено найдено. По тотчас возникла трудность номер два: подбор «правильных слов». Нельзя же употреблять в Хайборийском мире слова «министерство обороны» или «государственный бюджет»!

Поскольку роман в значительной степени «бюрократичен», пришлось полистать словари и вывести несколько новых понятий. Если королевство Аквилония у нас является неким аналогом франко-романской цивилизации, то и названия, по моему воззрению, следует подобрать соответствующие.

Таким образом «министерство» у нас превращается в «коллегиум» (collegium, лат: «деловое сообщество») или «управу», «акции компаний» становятся «векселями торговых домов» (а первые банки и биржи придумали римляне две с лишним тысячи лет назад), «генералы» самым волшебным образом становятся «легатами» и так далее. В принципе, эти наименования уже мелькали в моих прежних текстах, так что ничего очень уж необычного вы не увидите. Тем более, мы уже выяснили, что правила игры устанавливает автор.

Точно так же я давно заменяю «наши» географические понятия «Север, Запад, Юг, Восток» на «Полночь, Закат, Полдень и Восход» соответственно, по кругу солнечного обращения. Месяц изменяется на «луну», «неделя» на «седмицу», час на «колокол», четверть часа на «квадранс»и так далее.

Что характерно, данные понятия взятые мною из исторических хроник, отлично прижились в Саге. Таким образом, я вполне могу поименовать русское издательство «Северо-Запад», выпускающее мои книги в Санкт-Петербурге, как «Полуночный Закат», а канадскую фирму «Норд», у которой покупаю качественную бумагу для домашнего принтера, как «Полночь». Вот вам и перевод всем известных слов на «язык fantasy».

Признаться, я бы с огромным удовольствием однажды составил «англо-хайборийский» словарь, чтобы раз и навсегда установить «перевод» большинства режущих глаз анахронизмов в более приемлемую архаичную форму. Время, время... Именно его и не хватает.

Но ведь не все авторы Саги примут разработанную мною номенклатуру, правильно? Такая задача мне не по зубам. Посему, все архаизмы употребленные в моих текстах, я оставляю для себя и только рекомендую использовать их другим писателям.

(Прим. переводчика: следующий абзац по необходимости дается с моими примечаниями, данными в скобках.)

Третья и последняя трудность, которая доставит множество тяжких проблем переводчикам. Если в английском языке существует единая форма обращения к человеку «уои» (ты/вы), то в прочих языках наличествуют различия в вежливой форме («вы») и фамильярной («ты»). То есть немец или француз, не знакомые с английским будут путаться. Существует большая разница между французским «vous» («вы») и «tu» («ты») или «официальным» немецким «ihr», «Sie» (фраза: «...мы с ним на Вы», соответственно переводится на немецкий как «...wir sagen SIE zu\\einander») и дружеским «du» («...быть с кем-то на ты» — «jemand DU(zen)»).

Специально для переводчиков и не англоязычных читателей поясняю: общее мнение, что в Хайбории все и каждый обращались друг ко другу на «ты» (то есть в фамильярной форме), ничем не обосновано. Вежливая форма обращения существовала всегда и во все времена, только в английском языке она отмечается не двумя разными словами, а способом построения фразы.

Можно сравнить «Excuse me, my lord» и «Sorry, frend» («Прошу простить, мой господин» и «Извини, дружище») и, учитывая дальнейший строй фразы, уважительный или фамильярный варианты, следует переводить фразу соответственно. Обращаю особое внимание переводчика и читателя: в моей Хайбории, никакой повсеместной «фамильярщины» нет и быть не может — нижестоящий по отношению к вышестоящим всегда будет говорить «вежливо», что должно быть отражено в переводах на другие языки!

Представим, как немец, француз, русский, испанец или японец обратится к ныне занимающей трон Великобритании королеве Елизавете II (которая, номинально, является и королевой моей страны, ибо Новая Зеландия входит а Британское Содружество, возглавляет которое монарх Туманного Альбиона) примерно таким образом: «Привет, твое величество!»

(В оригинале: «Неllо, majesty!» «Свойское» и фамильярное отношение подчеркивается не только отсутствием слова «Your» («ВАШЕ величество»), но и написанием слова «Majesty» не с прописной буквы, а со строчной).

Что по-вашему подумает королева? Поняли, что я имею в виду?

А теперь вообразим, что некий захолустный дворянин, приехавший на прием к королям Конану, Нимеду, Страбонусу или Фердруго, сделал нечто похожее. Опала, ссылка, плаха... Хайбория — это тебе не проникнутая общечеловеческими ценностями Британия, там с хамом церемониться не будут! Вот вам и самый последний пример статьи, посвященной словам — каким многоликим может быть простенькое и всем известное английское обращение, обычное слово — «you»!

(Прим. переводчика: пожелание О. Локнита в данном романе учтено, различия обращения «ты» и «вы», отраженное стилистикой в оригинале, полностью сохранено.)

Ну что ж, будем заканчивать. Надеюсь, роман читателю понравится. Напоследок сделаю важную оговорку: этот текст написан от лица людей предвзятых, способных кое-что приукрасить, кое о чем умолчать, а то и откровенно приврать. Сами знаете, что сотрудникам спецслужб доверять надо с оглядкой. Очень может быть, что история свержения Нумедидеса в реальности выглядела совсем по-другому... и здесь меня интересовали более всего не события истории, а люди, которые данную историю творили — посему в романе больше зарисовок о людях, чем о событиях.

Вообще-то, я вскоре собираюсь описать первые месяцы королевствования Конана, чтобы закрасить пробел между переворотом, случившимся в ночь на 10 мая 1288 года, до начала Полуночной грозы, первые проявления которой были замечены в сентябре. И эта история тоже будет отчетливо попахивать самым радикальным ревизионизмом.

Словом, отдаю себя на суд читателя. 15 мою задачу входило только записать рассказ этих двоих людей, а верить или не верить им — это уже личные трудности человека, купившего данную книгу. Меня теперь может исправить только топор палача.

Каждому из вас я искренне желаю удачи!

Олаф Бъорн Локнит,

Окленд, Новая Зеландия,

Мая 2002 года.