КОНАН И ВСАДНИКИ БУРИ

ВСАДНИКИ БУРИ  

 1. Тварь в небе



Огромный темно-багровый диск догорающего солнца только-только опустился за серые спины западных предгорий. И вслед за ним, словно исполинский шлейф, по небу медленно потянулись мелкие перистые облака. Внизу, у самой горной гряды, они были еще вызывающе красны от недавнего прикосновения к ним жарких лучей светила.

Чуть выше на них оставался приятный, не раздражающий глаз румянец. Дальше этот румянец легонько, как будто смущенно, задевал лишь самые краешки уже редких облаков. А ближе к востоку небо было чистым и светлым. На нем даже обозначились появившиеся первыми ночные светила, и чем более меркло все вокруг, тем ярче становились они.

Было тихо. И только частый топот конских ног нарушал первозданную тишину горного края. Конь бежал быстрой уверенной рысью. Так что если бы не гулкий стук его копыт, со стороны могло легко показаться, будто он и не бежал вовсе по узкой горной дороге, а при помощи неких магических сил летел над ней.

Могучему, напоенному первозданной силой жеребцу ни в чем не уступал и его всадник, державшийся в седле столь уверенно, будто был в нем рожден. Это был настоящий гигант с развитыми, играющими при всяком движении мускулами, широкими плечами и смуглым обветренным лицом. Его длинные черные волосы развевались на ветру.

Взгляд синих, как утреннее небо, глаз был полон отваги и достоинства. Одежда всадника выдавала в нем воина. Поверх кольчуги был наброшен плащ из шкуры леопарда. Короткие кожаные штаны чуть не доходили до колен. Замшевые, с очень плотной подошвой сандалии были закреплены на икрах тонкими ремешками. Колени прикрывали металлические пластины. В ножнах, придерживаемых на поясе широким ремнем, висел огромный двуручный меч.

Этого всадника звали Конан. Его имя знал весь мир: на заснеженных нагорьях севера и в изнывающих от зноя пустынях юга, на зеленых бесконечных равнинах Запада и в таинственных джунглях Востока. Его имя знали гордые властелины богатых империй и неимущие крестьяне, вольные, как морской ветер пираты и бесправные рабы. Сам же Конан происходил из дикого западного племени, называемого киммерийцами, и был сыном кузнеца. Но в своей жизни ему довелось побывать во многих странах и облачаться как в набедренную повязку из шкуры убитого им же самим горного хищника, так и в расшитые золотом королевские одежды. Слава о его недюжинной силе, отваге и уме, обошедшая весь мир, была справедливо заслужена. Кто-то мог любить и боготворить его, кто-то мог ненавидеть и бояться, но и у тех, и других он непременно вызывал искреннее уважение к себе.

Конан держал направление на восток, в теплую и влажную страну, именуемую Вендией. Двое долгих суток варвар был в пути, и впереди у него оставалась еще целая ночь. Скача по петляющим ухабистым горным тропам, не останавливаясь для привала, только к утру следующего дня он мог достичь столицы Вендии — Айодхьи. Туда звала его сама Дэви Жасмина.

Конан не видел ее уже много лет и, по правде говоря, еще несколько дней назад в мыслях не могла промелькнуть даже надежда на новую встречу с ней.

И вот теперь, спустя столько лет, Дэви Жасмина нуждалась в нем. В своем послании к Конану, отправленном с самым скорым и надежным из гонцов (хотя сам Нергал знал, как нелегко было отыскать киммерийца!), она отчаянно взывала о помощи.

Конану было известно только то, что малолетнюю дочь Жасмины похитили, но кому и зачем понадобился королевский ребенок — он точно не знал, как, впрочем, не знала и сама растерянная мать.

Здесь, в Химелийских горах, (а местным жителям удавалось быть в курсе всего, что творилось вокруг), поговаривали о коварных замыслах правителя Турана Ездигерда, причем осторожно и туманно упоминали о некой связи между этими замыслами и горестями Дэви Жасмины. Конан и сам был неплохо осведомлен о том, что властолюбивому Ездигерду давно уже не терпелось протянуть свои длинные руки к богатому Востоку. Туранцы воевали с кшатрийской армией еще при правлении брата Жасмины Бунды Чанда. И чаще всего они оставались поверженными. В последнем же сражении — около полугода назад — в плен был взят лучший туранский полководец Зулгайен.

Ездигерд пока не предпринимал попыток вернуть его. Да никто и не ждал от него этого: туранский правитель был слишком скуп, чтобы заплатить щедрый выкуп за кого-либо из своих подданных, пусть даже это был сам предводитель его войска. Ездигерд не привык вести честную игру. Он был опасен, как опасен может быть трусливый тигр. И если бы все же оказалось, что похищение королевской дочери дело рук туранского владыки, этому бы никто не удивился, в том числе и Конан. Пока же совершенной уверенности в причастности Ездигерда к пропаже вендийской принцессы не было.

Эти мысли тревожили Конана, когда вдруг он заметил, что небо начало медленно менять свой цвет, из блекло-голубого, почти белого, окрашиваясь сначала в алый, а затем в более насыщенный — пурпурный. Напрягся каждый мускул киммерийца, каждый нерв. Страха же не было в его взгляде, Конан глядел прямо перед собой с дерзкой невозмутимостью. И только его правая рука метнулась к покоящемуся в ножнах мечу, но еще не коснувшись его, замерла в напряженной готовности.

В пурпурном небе заплясали огромные слепящие сполохи. Воздух наполнился какой-то горечью, тяжелой, неприятной, опьяняющей и как будто даже ядовитой. Откуда-то вдруг взялась огромная черная птица и с назойливой неугомонностью принялась кружить над самой головой Конана. У нее были удивительные глаза, неестественно громадные и похожие на человеческие.

Киммериец понял, что перед ним косальский гриф. Никогда прежде не доводилось ему встречать этих крылатых тварей, но он немало слышал о них, хотя, наверняка, все больше — преисполненных суеверным страхом глупых небылиц. Говорили, что эти твари были выходцами из самой преисподней и что встреча с ними предвещала скорую смерть. При одном только упоминании об этих птицах, жителей Косалы охватывал панический страх. Пуще ядовитых гадов боялись они огромных черных грифов с человеческими глазами.

Но что же привело косальскую тварь сюда, в Химелийские горы?! Что за демонические силы окрасили небо в пурпурный цвет, наполнили воздух тяжелым зловонием?!

Конь под Конаном бежал так быстро, как только мог, однако птица ничуть, не отставала от него. Вытянув вперед длинную тонкую шею и безудержно галдя, она пыталась клюнуть киммерийца в лицо или в шею, острым клювом вонзиться в узкие щели между пластин его доспехов. Пока что варвару удавалось отбиваться от птицы, но та атаковала лишь с большим неистовством. Не выдержав наконец, Конан твердым движением обнажил меч и занес его над головой.

— Получай, проклятая тварь!

Меч задел только кончик хвоста грифа. Расправив длинные крылья, птица взмыла вверх, молниеносно, как выпущенная из арбалета стрела. Из ее глотки вырвался душераздирающий крик. Скоро птица исчезла в пурпурной зияющей пропасти небес. И еще долго в ушах Конана, не ослабевая ни на йоту, звенел ее голос. Но только он успел затихнуть, унесся с собой последние вкрадчивые отзвуки, как вдруг птица возвратилась.

Из маленькой черной точки где-то далеко на небосводе она в считанные мгновения опять выросла в огромную гадину. Конана обдало холодным потом — теперь у крылатой твари было человеческое лицо. Узкое, с морщинистой темно-желтой кожей, длинным крючкообразным носом, громадными зелеными глазами и кривой щелью безгубого рта. Вдоль тощей шеи свисали спутанные, черные с проседью космы.

Конь под Конаном, словно подчинившись чьему-то велению, внезапно остановился. И сколько хозяин ни тянул поводья, ни бил в крепкие бока, ни молил его сдвинуться с места, конь продолжал стоять, как вкопанный. Иногда он мотал головой и, будто испытывая мучительную боль, тихо прерывисто ржал. Крылатая тварь уже совсем низко опустилась к Конану и снова принялась описывать над его головой круги. Киммериец крепко сжимал меч.

— Проклятое отродье! — гневно воскликнул он.— Думаешь испугать меня своей уродливой мордой? — Конан с брезгливым негодованием сплюнул.— Что же ты не приближаешься?! Мой меч ждет тебя.

Тварь что-то недовольно похрипела и стремительно метнулась в сторону Конана.

Киммериец, чья реакция была молниеносна, вытянул вперед руку с мечом. Непобедимое лезвие прошло сквозь тело твари в мгновенном разящем ударе.

Но та лишь взмахнула огромными крыльями. По правде говоря, удар непременно должен был бы разрубить ее на две части. Однако этого не случилось. Из огромного, покрытого черными перьями тела не упало ни капли крови. И Конан с изумлением увидел, что его меч покрылся ржавчиной.

В глазах твари мелькнуло злое торжество. Она оскалила кривые, изъеденные гнилью зубы. А затем начала безудержно хохотать, совсем по-человечески. Разве что трудно было бы вообразить, как кто-либо из людей извергает такой пронзительный, невыносимо отвратительный хохот.

Конан неотступно глядел на нее. С трудом сдерживая ярость, он скрежетал зубами. Его глаза сузились в презрительном недоверчивом прищуре. Костяшки пальцев побелели, напряженно сжимая рукоять ржавого меча. В висках отдавался стук сердца.

Черная тварь снова взмыла к небу. Она поднималась все выше, но при этом звуки ее хохота нисколько не ослабевали,— а напротив, все нарастали и нарастали с неумолимой силой. И когда птица наконец совсем исчезла из виду, хохот сделался настолько оглушительным, что содрогалась земля.

Как будто из самой преисподней поднялся ураганный ветер и, подобно обезумевшему исполину, метался из стороны в сторону. Он отчаянно завывал. Сбрасывал с горных вершин каменные глыбы. Обламывал громадные куски у серых скал. С корнями вырывал деревья и кустарники. Поднимал высоко над землей сухую дорожную пыль. Конь под Конаном дрожал. А над всем этим грохотал неудержимый омерзительный хохот.

Внезапно все затихло. И хохот, и ветер. Только конь по-прежнему боязливо трясся. Да и сам Конан чувствовал вокруг себя какое-то сдерживаемое напряжение. Это было словно недолгое, коварное затишье перед бурей. Киммериец приготовился к новой атаке со стороны демонических сил. И он не ошибся.

Очень скоро в пурпурном небе опять мелькнули зловещие сполохи, и тишину разрезал… отчаянный детский крик. И в душе Конана все содрогнулось от его звуков.

Снова воцарилась тишина, пугающая и обманчивая.

А потом раздался голос женщины. Конан с трудом узнал в нем голос Дэви Жасмины. Она шептала слова молитвы и тихонько плакала.

И вдруг, как раскаты грома, заглушая абсолютно все, опять ворвался тот хохот, сумасшедший, кощунственно насмешливый и алчный. Забеспокоилось небо, стало походить на бурлящую жижу ведьмовского варева. От испуга конь под варваром припал к земле.

У горизонта на юго-востоке небо уверенно окутывал темный зловещий туман. А в нем то появляясь, то вновь исчезая, плясали какие-то неясные образы.

Напряженно, не позволяя себе даже моргнуть, Конан вглядывался в этот туман, но с трудом различал в нем что-либо.

Так продолжалось несколько мгновений. Затем туман начал рассеиваться. И на обнаженном фоне неба обозначилось огромное расплывчатое изображение узкого лица.

Постепенно оно становилось все более отчетливым…

Громадные зеленые глаза, длинный крючкообразный нос — это было лицо крылатой твари.

Она глядела прямо на Конана. Щель безгубогорта изогнула злая ядовитая насмешка. Варвар внезапно ощутил давление некоей невообразимо мощной силы, словно порыв ветра донесся из невообразимого далека, готовый все смести на своей дороге. Это не просто ветер, еще успел сказать себе Конан… однако это был только мимолетный проблеск в его сознании. А затем — затем все исчезло.

 2. Отшельник из пещеры Йелай



Конан очнулся. И обнаружил, что находится в небольшом гроте. Скудный, неуверенно мерцающий свет лучины, с трудом побеждая темноту, обволакивал низкие каменные стены и уже совсем меркнул у входа в грот. Завораживающе поблескивали огромные причудливых форм сталактиты.

У стен стояли глиняные кувшины, миски, котлы. Откуда-то, далеко или близко — слух Конана почему-то не мог разобрать, доносились звуки медленно капающей, а затем звучно бьющейся о камень воды.

Конан лежал на длинном деревянном настиле, покрытом толстой невыделанной шкурой. Из всей одежды на нем были только короткие кожаные штаны, да леопардовый плащ, но не закрепленный на шее, а просто наброшенный на его тело, подобно покрывалу.

Кольчугу, сандалии, наколенники, ремень и даже меч в ножнах киммериец нашел рядом. Все покоилось на большом, почти плоском камне. Про себя Конан не преминул отметить, что, кто бы ни положил одежду и оружие сюда, на расстоянии всего лишь протянутой руки от ложа киммерийца, он поступил благородно. Когда поблизости был меч, Конан мог чувствовать себя спокойно. Хотя…

Он вдруг вспомнил, как, пройдя сквозь тело крылатой твари, лезвие его меча вдруг покрылось ржавчиной. Однако сейчас все это представ-лялось ему не более чем просто кошмарным сном.

В одно мгновение киммериец вскочил на ноги и, схватив облаченный в ножны меч, обнажил его. Отражая свет лучины, лезвие приветливо блеснуло. На нем не было и следа ржавчины.

У входа в грот послышались тихие звуки чьих-то шаркающих шагов. Киммериец оглянулся и напряг зрение. Там, где темнота сгущалась, смешиваясь с неясными трепещущими тенями, наверное, отбрасываемыми сталактитами, возник какой-то невысокий силуэт.

Еще пара мгновений — и Конан смог хорошо разглядеть вошедшего в грот человека. Это был старик. По виду, иранистанец. Резко очерченное лицо с темной, обветренной, изборожденной глубокими морщинами кожей, блестящими черными глазами под густыми бровями и тонким горбатым носом. Седая борода опускалась чуть ли не до пояса. На маленьком жилистом теле висела длинная хламида, вытканная из грубой шерстяной пряжи. Несмотря на свое убогое одеяние, держался незнакомец на удивление величественно. А прямой взгляд его светился благородством и мудростью. Только лишь увидев этого старца, Конан проникся к нему доверием, хотя, быть может, варвар и не совсем отдавал себе в том отчет.

В пяти — или около того — шагах от киммерийца, старец остановился.

— Рад видеть тебя в добром здравии,— сказал он ровным и звучным голосом.

— Что это за грот? И как я здесь оказался? — с бесцеремонным нетерпением спросил Конан.

— Эта пещера Йелай,— ответил старец.— Я нашел тебя, почти бездыханного, в ущелье неподалеку. Перенес сюда и выходил. Надеюсь, к тебе вернулись прежние силы.

— Мне кажется, что они и не покидали меня,— в ответе Конана показная небрежность смешивалась с искренним изумлением.— Но как ты смог перенести меня сюда?

Со всей высоты своего исполинского роста он смерил маленькую, высохшую фигуру старика испытующим взглядом. Тот ничего не ответил, и только губы его сморщила многозначительная, но вовсе не злая улыбка.

— Ты голоден? — спросил он, поднимая с пола у стены вязанку сухих поленьев.

— Будто не ел целую вечность! — ответил Конан.

— Всего лишь двое суток,— тихо заметил старец.— Но все это время я поил тебя питательными и целебными отварами трав.

— Двое суток?! — не в силах сдержать охватившее его гневное изумление воскликнул киммериец.— Не может быть!

Старец с молчаливым согласием кивнул маленькой длинноволосой головой.

— О, Кром! Этого просто не может быть,— уже не воскликнул, а неуверенно пробормотал себе под нос Конан.

— Дэви Жасмина почти отчаялась дождаться тебя.

— Ты… знаешь, что меня звала правительница Вендии? — голос варвара прозвучал настороженно.

— И не только это, Конан.

Киммериец вздрогнул, вдруг услышав из уст незнакомца свое имя.

— Ты колдун? — с некоторой опаской спросил он.

— Мне знакомы таинственные обряды и белых, и черных колдунов. Но я не принадлежу ни к тем, ни к другим. А мои силы во многом ус-тупают их силам.

— Кто же ты?!

Старец доверительно улыбнулся.

— Отшельник, желающий постигнуть высшие законы, что движут этим миром. Я не вмешиваюсь в жизни людей.

— Хотя и имеешь привычку наблюдать за ними,— не очень-то дружелюбно заметил Конан.

— Мои знания позволяют это,— невозмутимо ответил старец.— Что ж, пойдем. Я разожгу костер. Мы пообедаем и поговорим обо всем.

Сказав это, отшельник вышел из грота. Конан последовал за ним. Затем, миновав длинный, погруженный во мрак проход, такой низкий, что не только гиганту киммерийцу, но и маленькому старцу пришлось согнуться, чтобы не удариться головой о его каменный свод, они вышли из пещеры.

Была ночь, ясная, прохладная и опьяняюще свежая. В зарослях кустарника послышались негромкие звуки какой-то возни, а потом приветливое лошадиное ржание.

— Твой конь,— сказал отшельник, мимолетным взглядом указывая в сторону, откуда исходили звуки.— Учуял хозяина.

Старик разжег костер и повесил над ним большой медный котел, в котором затем, не переставая ни на миг, принялся что-то помешивать. Какое-то варево, очень аппетитно пахнувшее.

— Знаю, ты привык есть мясо,— обратился к Конану отшельник.— Но надеюсь, мое скромное угощение сможет утолить твой голод.

Конан вежливо кивнул. Откровенно говоря, он бы сейчас немало отдал за добрый кусок дичи. Но выбирать не приходилось, а он был голоден, как дикий зверь.

Отшельник потчевал его не только кашей. Откуда-то перед киммерийцем появились деревянная кружка, доверху наполненная жирным молоком, кусок сыра и миска горячих лепешек.

— Известно ли тебе что-нибудь о похищении маленькой вендийской принцессы? — осторожно спросил Конан, как только осушил кружку мо-лока.

Лицо старика оставалось бесстрастным. Привычным движением он бросил в костер пару поленьев и о чем-то сосредоточенно задумался.

— Мне известно об этом совсем немногое. Хотя…— Он сделал многозначительную интригующую паузу, и еле заметная улыбка коснулась его белых губ.— Хотя, может быть, и больше, чем остальным.

— Это дело рук Ездигерда? — с нотками сомнения в голосе спросил киммериец.

— Нет.

— Чьих же тогда?! — нетерпеливо взревел Конан.— Во имя Крома, ответь мне!

— Силы зла желают управлять жизнями людей,— тихо пробормотал отшельник, напряженно вглядываясь в пламя костра, будто пытаясь увидеть там нечто важное.— И очень часто им это удается.

— Силы зла,— словно завороженный, повторил за старцем Конан,— Силы зла. Пурпурный цвет неба, темный туман у горизонта и крылатая тварь с человеческим лицом…— Его даже передернуло при воспоминании обо всем этом.— Значит, то был не сон?!

Старец обратил к нему взгляд своих больших черных глаз, и киммериец прочел в них ответ.

— Но мой меч?! — отчаянно воскликнул Конан.— Я видел, как он вдруг покрылся толстым слоем ржавчины. А теперь он блестит, словно только что из кузницы.

Отшельник улыбнулся.

— Для меня было столь же легко очистить лезвие твоего меча от ржавчины, сколь для сил зла — навлечь ее.

— Что же это была за крылатая тварь, преследовавшая меня?

— Точно не знаю,— с горечью признался старец. — Расскажи мне обо всем, что случилось с тобой.

— Тогда, на закате? — уточнил Конан. Ответом ему был легкий кивок отшельника.

Конан поведал ему обо всем, что только смог вспомнить.

И чем дольше старец слушал рассказ киммерийца, тем более настороженным становился взгляд его черных глаз.

— Кажется, я уже знаю, с кем ты встретился, Конан,— задумчиво произнес он, как только выслушал все.— Но об этом пока рано говорить.— На его губах проскользнула тень улыбки.

— Так ты думаешь, все происшедшее со мной как-то связано с похищением вендийской принцессы? — тихо спросил Конан.

— Я почти уверен в этом.

— Зачем же этим тварям из преисподней понадобилась дочь Дэви Жасмины?

— О! — Старец возвел к небу глаза.— Маленькая принцесса обладает огромной силой! Искушенные в магии люди отдали бы многое — очень многое! — чтобы завладеть этой силой. Жизни девочки ничего не угрожает, но…— он вдруг замолк и с тяжким сожалением вздохнул.

— Но… — как бы поторапливая старца с объяснениями, подхватил Конан.

— Если коварным замыслам темных сил суждено сбыться,— с таинственным оттенком в голосе продолжал отшельник,— ни Жасмина, ни кто-либо другой из смертных не увидят впредь маленькую принцессу.— Он вдруг вздрогнул. А затем, строго взглянув на Конана, сказал: — Я не буду предлагать тебе переждать в моей пещере до рассвета. Думаю, что за время, проведенное здесь, ты уже выспался на несколько ночей вперед. Теперь ты должен поспешить к Дэви Жасмине. Она нуждается в тебе.

Он встал на ноги и жестом велел подняться и Конану. Киммериец беспрекословно подчинился.

— Ступай и оседлай коня,— сказал отшельник.— А я тем временем принесу твои доспехи.

С этими словами старик скрылся в зияющей черноте ведшего в пещеру лаза. Вернулся он скоро. И пока помогал Конану облачиться в принесенные из пещеры доспехи, снова обратился к нему:

— Послушай меня внимательно,— с расстановкой начал он.— Сейчас я могу сказать тебе немногое. Мне нужно время, чтобы хорошенько обо всем поразмыслить. И тогда я, быть может, смогу тебе помочь найти маленькую принцессу.

— Как же мы встретимся? — спросил киммериец.

— После встречи с Дэви Жасминой ты должен будешь вернуться сюда.

— Но разве не ты говорил, что я должен спешить?! — изумленно воскликнул Конан.— Не упущу ли я время?

Старец поднял к небу глаза. И, подумав немного, изрек:

— Время дорого, и дороже его — лишь знания.— Он проницательно взглянул на Конана.— Приезжай ко мне, и ты будешь обладать знани-ями, что помогут тебе в поисках принцессы. И вот еще что,— взгляд старца оживился,— я буду ждать тебя не одного.

— Не одного? — от удивления приподняв брови, повторил Конан.— С кем же?

— Слышал ли ты о пленном туранце Зулгайене?

— Да,— не так чтобы уж невозмутимо ответил киммериец.— Я не знаком с ним лично. Но говорят, что это лучший полководец Ездигерда.

— Верно. Он служил Ездигерду. Хотя, видит Небо, туранский правитель недостоин иметь его среди своих подданных. Чего бы тебе это ни стоило,— голос отшельника стал жестче,— вызволи Зулгайена из плена. Я буду ждать вас вдвоем.

— Но…

— Я буду ждать вас вдвоем,— бесстрастно повторил старец, перебив недоумевающего киммерийца.

— Во имя Крома! — яростно зарычал Конан.— Не ведешь ли ты двойную игру?!

Глаза старца лукаво блеснули.

— Видно, ты вообразил, что я на стороне Ездигерда. Что ж! — старец усмехнулся.— По правде говоря, в моих глазах владыка Турана ни больше и ни меньше, чем правитель Вендии. Если бы похитили дочь Ездигерда, я не отказал бы в помощи и ему. Меня не интересуют поли-тические распри.

— Почему же тогда ты печешься о Зулгайене? — с оттенком недоверия в голосе спросил Конан.

— Вызволи его из вендийского плена, и тогда поймешь все сам.— Губы отшельника снова задела едва заметная улыбка.— Доверься мне, Конан!

Киммериец с трудом сдержал проклятие. Потом вдруг рассмеялся.

— Кому же еще мне можно довериться, если не тебе, старик?! — за нарочитой насмешливостью его тона угадывалась смущенная искренность.— Ты спас меня от смерти. О, Кром! Обещаю, я вернусь сюда вместе с Зулгайеном.

— Пусть удача не покидает тебя, Конан! — пожелал старый отшельник.— Ну, торопись!

Киммериец легко запрыгнул на коня.

— До свидания, старик! — громко сказал он, и потянул за поводья. 

 3. Страхи Ездигерда



Воистину, пышен был королевский сад. Здесь высились стройные, хрупкие кипарисы, остроносые верхушки которых покачивались при малейшем дуновении ветерка, раскидистые пальмы прикрывали наготу своих стволов длинными веерообразными листьями, невысокие красавицы-софоры цвели пушистыми розовыми гроздьями, словно сказочные исполины возвышались платаны.

Ближе к дворцу деревья отступали. А землю будто огромным ковром покрывали цветы, великолепие которых поражало воображение. И средь всего этого тончайшей, с первого взгляда почти незримой паутиной протянулись, скрещиваясь меж собой, выложенные гранитом дорожки. В самом центре сада был устроен неглубокий, в форме продолговатого восьмигранника пруд. Его венчал красивейший фонтан.

Широкий пологий пандус поднимался к портику дворцовой террасы. Колонны в портике были округлой формы и сделаны из розоватого мрамора.

За ними следовало еще несколько рядов точно таких же колон. Портики проходили как спереди, так и по бокам террасы.

Высокая плоская крыша с внутренней стороны была искусно инкрустирована яшмой различных оттенков. Пол украшала изысканного узора мозаика.

Посередине террасы располагался выложенный из плиток голубого мрамора бассейн, форма которого точь-в-точь повторяла форму пруда в саду.

В нескольких шагах от бассейна, ближе к колоннаде стояло огромное нефритовое с золотой инкрустацией кресло. На нем сидел владыка Турана Ездигерд, наследник недавно почившего Илдиза.

Правитель был уже немолод и не слишком хорош собой. Его длинные прямые волосы успела щедро посеребрить седина. Узкое смуглое лицо тронула сеть еще неглубоких морщин. Кончик тонкого костлявого носа опускался к самым губам. Черные брови были густы и безобразно лохматы. Небольшие темные глаза — один из которых по размеру значительно превышал другой — были глубоко посажены и глядели на все холодно и жестко.

На короле была длинная просторная джубба, сшитая из тончайшего светлого льна. На ногах — кожаные сандалии. Правая рука Ездигерда сжимала златокованую чашу, наполненную густым красным вином. Левая рука покоилась на подлокотнике кресла.

С обеих сторон от Ездигерда стояли молодые чернокожие рабы и плавными, даже как будто ленивыми движениями обмахивали своего господина опахалами из страусиных перьев.

У самой колоннады, несколько правее от кресла Ездигерда, в скучающем ожидании замерли девушки-танцовщицы.

На каждой из них были шелковые соблазнительно просвечивающиеся шаровары. На шее висело золотое монисто.

При малейшем движении танцовщицы тонкие пластинки монисто вздрагивали, чуть обнажая пышные груди. Красота стройных тел девушек была безупречна.

Правитель сидел неподвижно, лишь изредка поднося к губам чашу и редкими скупыми глотками отпивая из нее.

Его лицо скорее напоминало маску. Взгляд темных глаз был непроницаем.

Между тем, правитель был вовсе не спокоен. Каждую частичку его существа, казалось, разрывало от волнения. Больше всего на свете Ездигерд боялся предательства (впрочем, как всякий тиран!)

Он не доверял никому. Так учили его отец и дед, которых прежде тому же учили их отцы и деды.

И с этим глупо было бы спорить. Кому можно было доверять?! Жрецы жаждали власти. А Ездигерду ничего не оставалось, как с горечью признать, что они ее все же имели. Знать, погрязшая в разврате и расточительстве, нисколько не заботилась о делах государства.

Дворяне давно забыли, как держать боевое оружие, не желали обучать военному мастерству своих рабов.

Но ведь Туран испокон веков существовал за счет завоевательных или, вернее сказать, грабительских войн.

Простой люд — нищие крестьяне и ремесленники — люто ненавидели своего правителя, хотя (и слава Эрлику!) их ненависть была слишком бессильна, чтобы вызывать опасения. Армия?! За последние годы она становилась все малочисленнее и слабее.

По телу Ездигерда пробежала вдруг быстрая судорога.

Он вспомнил о захваченном в плен Зулгайене — лучшем туранском полководце.

Этому человеку правитель, в самом деле, доверял. Доверял как никому другому. Зулгайен был уважаем в государстве, да и повсюду за его границами.

Ездигерд по праву гордился своим генералом, но… было между ними какое-то непонимание, возможно, даже сдерживаемая неприязнь. При-чем сам правитель находил ее оскорбительной для себя.

По сути, Зулгайена не в чем было упрекнуть. На поле брани он был подобен льву. Его отвага не просто служила примером другим воинам, а вдохновляла их.

Он был умен и дальновиден. Образованию, полученному им в стенах укрытого высоко в горах древнего храма у жрецов Тарима, мог позавидовать сам Ездигерд.

Он был честен и справедлив. К словам полководца прислушивались и правитель, и высшие сановники. Его искренне любил народ Турана. Зулгайен был тем самым связующим звеном Между простым людом и знатью, только благодаря которому возможно было их мирное сосуществование в государстве. И Ездигерд, конечно же, хорошо понимал это.

Ему нравился Зулгайен, только вот… сам полководец почему-то не был расположен к своему правителю, хотя и не выражал явной вражды.

Однако его достоинства и государственная необходимость в нем были настолько неоспоримы, что Ездигерд, со всем своим монаршим великодушием все же соглашался с некоторой натянутостью в их отношениях. Так было до того самого дня, когда вендийцы захватили Зулгайена в плен.

Видит Эрлик, Ездигерд не пожалел бы золота, чтобы выкупить из плена своего лучшего полководца.

Слухи о его скупости были слишком преувеличены. Правитель был бережлив, быть может, даже и не совсем по-королевски, однако никак не считал это поводом для насмешек. Напротив, лично он находил в себе качество это очень положительным и почитал чуть ли не главнейшим из всех своих достоинств.

Но вовсе не бережливость удерживала Ездигерда вызволить из вендийского плена своего полководца.

Нет! Этого ему не позволяли сделать жрецы. Религия Эрлика была главенствующей в стране. Провозгласил ее, при этом с убежденной категоричностью объявив раннюю религию — пророка Тарима ложной, еще прадед Ездигерда Оскавиот.

Он потребовал, чтобы все население Турана от самых низов до потомственных вельможей впредь поклонялись единственному богу — Эрлику.

А не угодившие чем-то Оскавиоту жрецы Тарима подверглись жесточайшим гонениям. Их храмы были сожжены, а богатства конфискованы.

Пострадала также и высшая знать, основная часть которой была связана со жречеством кровными узами.

В то время Оскавиот укрепил монархическую власть в государстве и прибрал к рукам золото свергнутой знати. Прошли десятки лет, и теперь крепко ставшее на ноги жречество Эрлика начало уверенно добиваться власти.

Они владели землями, золотом, рабами, и в целом их богатство почти вдвое превышало королевское. На государственном совете слово жрецов было решающим.

А власть правителя настолько ослабла, что он боялся вступать в открытый спор с ними. Единственной опорой Ездигерда был Зулгайен. Жрецы не любили полководца, хотя и, отдавая ему должное, признавали в нем достойного противника. Пока на стороне правителя был Зулгайен, служители Эрлика не могли рассчитывать на полную власть в Туране. Им это было хорошо известно.

Но как можно было избавиться от полководца?!

Зулгайен был воспитан в храме Тарима. Он не почитал Эрлика за истинного бога и нисколько не скрывал этого.

То есть у жрецов был предлог для того, чтобы покончить с Зулгайеном, предав казни через сожжение на очистительном огне.

Ездигерд, конечно, воспротивился этому, причем столь яростно, что жрецам пришлось все же посчитаться с его мнением. Однако они вовсе не оставили свой замысел и спустя некоторое время принялись с еще большей настойчивостью требовать у Ездигерда расправы над полководцем.

Правитель, со свойственной ему гибкостью, хотя и не очень уверенно отклонял их требования и, уповая на бога (ему было совершенно без разницы — на Тарима или на Эрлика), ждал, когда все разрешится само собой, то бишь без его, Ездигерда, участия.

И вот Зулгайен попал в плен.

Вендийцы знали подлинную цену своему пленнику и хотели получить за него щедрый выкуп.

Ездигерд готов был пойти им навстречу. Но тут вмешались жрецы Эрлика.

Они противились освобождению и возвращению на родину Зулгайена. Грозили настроить против правителя знать, что — понимал Ездигерд — и вовсе уничтожило бы его власть.

В то же время в стране начало расти народное волнение, связанное опять-таки с заточением в вендийском плену Зулгайена. Людей возму-щало бездействие правителя. В самой столице и во многих провинциях Турана вспыхивали новые бунты.

Особенно сильное негодование проходило в рядах армии.

Правитель был в полной растерянности. Ведь его казна главным образом держалась на поступлениях от жречества и с завоевательных войн. Ему были жизненно необходимы и жрецы, и армия, а значит, он обязан был считаться с интересами тех и других. Ездигерд оказался меж двух огней.

…За спиной правителя послышались тихие звуки чьих-то мягких приближающихся шагов. Из-за правого плеча Ездигерда плавной, грациозной походкой вышла молодая — лет двадцати семи — женщина.

Черты ее красивого, со смуглой матовой кожей лица были безукоризненно правильны. Темные вьющиеся волосы ниспадали на плечи. Наготу высокого, стройного тела прикрывал длинный хитон из тончайшего шелка природного цвета.

На лоб был надвинут тонкий, искусно отлитый в форме извивающейся змеи золотой обруч.

Оба запястья объяли красивейшие инкрустированные браслеты. На груди драгоценными камнями сверкала диадема.

Это была Ширин — третья, самая молодая жена Ездигерда. Она почтительно наклонилась перед правителем и коснулась губами полы его одежды.

— Мой повелитель! — тихим воркующим голосом произнесла Ширин, поднимая к нему широко раскрытые глаза.

— Что еще?! — небрежно ответил Ездигерд.— Судя по твоему тону,— его губы искривила ехидная усмешка,— ты намерена снова что-то просить. Ну?!

Ширин, действительно, вовсе не отличалась кротостью нрава.

И уж если иногда в разговоре с Ездигердом ее голос и звучал особенно ласково, а взгляд темных лучистых глаз светился нежностью и преданностью, то это случалось лишь тогда, когда ей было что-то нужно от правителя.

Ширин улыбнулась.

— Ты так великодушен, мой повелитель! — с жеманным восхищением произнесла она.

— Перестань кривляться! — Ездигерд гневно нахмурился.— Ну говори, зачем пришла! Не испытывай мое терпение!

— Я пришла к тебе не одна,— с расстановкой начала она, при этом своими длинными унизанными перстнями пальцами разглаживая складки льняной джуббы на коленях правителя.— Моя подруга надеется найти у тебя помощь.

Ездигерд тяжко вздохнул.

— Вот как?! Твоя подруга,— протянул он.— Эта одна из женщин моего гарема?

— Нет,— ответила Ширин.

— Нет?! — разъяренно крикнул правитель.— Какого же демона ты привела ее ко мне?!

Ширин судорожно вцепились в запястье Ездигерда, потянула к своему лицу и принялась отчаянно целовать.

— Прошу тебя, прими ее! — обжигая кожу правителя своим жарким дыханием, шептала она.— Умоляю, повелитель мой!

Правитель решительным жестом высвободил свою руку из цепких пальцев Ширин.

— Ладно, зови ее,— наконец согласился он и затем с брезгливой усмешкой добавил: — Надеюсь, она не такая надоедливая, как ты?!

— Она не твоя жена,— улыбаясь, заметила Ширин. Потом встала на ноги, взглянула куда-то, за спину правителя и легким кивком головы подала знак.

Ездигерд услышал, как тихонько отворились двери.

Тут же через них кто-то прошел и быстрым, торопливым шагом направился в сторону сидевшего в нефритовом кресле правителя. Еще какие-то считанные мгновения — и перед Ездигердом появилась женщина.

Она приблизилась к правителю. Наклонилась и поцеловала полы его одежды с тем же почтением, с которым некоторое время назад это сде-лала Ширен. А затем, снова выпрямив горделивую осанку, отошла от трона на несколько шагов.

И только тогда Ездигерд смог хорошо разглядеть ее.

Приколотая к гладким иссиня-черным волосам вуаль была достаточно прозрачна, чтобы позволить увидеть молодое лицо, с белой, как лепесток магнолии, кожей. Огромные карие глаза были подведены сурьмой. Светлые муслиновые одежды нисколько не скрывали контуры стройного тела.

Ездигерд узнал ее. Это была Ассинджа — жена Зулгайена. Красивейшая из женщин Турана. Несколько лет тому назад сам Ездигерд предлагал ей госпожой войти в его дом. Но она отказала правителю, предпочтя ему его же собственного полководца.

А сейчас прекрасная Ассинджа сама пришла и королевский дворец. Но пришла туда за помощью.

За помощью?! Про себя Ездигерд усмехнулся, то ли со злостью, то ли с горечью — он и сам не разобрал.

Даже теперь, в нелегкое для нее время, Ассинджа смогла сохранить достоинство. С гордо поднятой головой пришла она искать помощи у некогда отвергнутого ею Ездигерда.

— Государь! — обратилась она к правителю, и ее голос звучал взволнованно.— Я осмелилась прийти к тебе только потому, что… не в силах более вынести этой неизвестности,— Ассинджа говорила прерывисто.— Мой муж… Тот, кто служил тебе верой и правдой, сейчас в плену,— в отчаянии ее руки взметнулись к лицу.— Разве не дорог тебе Зулгайен, что ты совсем позабыл о нем… Оставил дожидаться смерти…

Ездигерда будто передернуло. Но он совладал со своими эмоциями или же только сделал вид, что совладал.

Что ни говори, но правитель не должен показывать своим поданным, какие чувства и сомнения одолевают его.

— Я и слышать ничего не желаю о Зулгайене! — едва не срываясь на крик, отозвался Ездигерд. Глаза его гневно сверкнули.

Ассинджа, недоумевая, глядела на правителя.

— Меж твоих подданных не найдется человека, которому ты смог бы доверять больше, нежели Зулгайену,— уверенно произнесла она.— Ты всегда признавал это.

Зулгайен предал меня,— жестко сказал Ездигерд.

— Нет же! — в сердцах воскликнула Ассинджа.— Кто угодно, только не он!

Ездигерд выдавил из себя хриплый смешок.

— Твой драгоценный муж продался вендийцам. И вовсе не в темнице он сейчас, а в палатах королевского дворца в Айодхье. Ты пришла ко мне просить за него. Только вот сам Зулгайен, в объятиях вендийских девок, давно уже позабыл о тебе!

— Это неправда!

Правда — то, что он предал тебя, равно как и меня,— холодно произнес Ездигерд.

Ассинджа, отрицая, покачала головой.

— Зулгайен верен…

Но она не успела договорить — правитель резко перебил ее.

— Верен?! Да что женщина может знать о верности?! — из его горла вырвался горький смех.

— А что можешь знать о верности — ты?! — твердым голосом спросила Ассинджа.

Ездигерд почувствовал, как что-то сильно сдавило ему сердце.

— Нет! Я знаю, это не Зулгайен продался вендийцам,— решительным тоном продолжала Ассинджа.— А ты… ты — жрецам!

— Прочь с моих глаз! — не выдержав, закричал Ездигерд.— Не то я отправлю тебя на виселицу!

— На виселицу?! — усмехнулась Ассинджа.— С каких пор ты стал казнить знать?!

— Ты жена предателя. А от титула ничего не останется, как только веревка палача коснется твоей шеи!

— Как же ты глуп, Ездигерд! Мне даже жаль тебя.

— Прочь! — взревел правитель. Ассинджа издала легкий смешок и быстрым уверенным шагом направилась к двери.

Ездигерд тяжело вздохнул. Сделал небольшой глоток вина из златокованой чаши, которую по-прежнему держал в правой руке. И пустым, бесцельным взглядом уставился прямо перед собой.

Ширин стояла подле него. Ее глаза сверкали гневом. Руки инстинктивно сжались в кулаки, и костяшки пальцев побелели. Казалось, она готова была, словно дикая кошка, наброситься на Ездигерда и разорвать его в клочья. Так она стояла в течение нескольких долгих мгновений. А потом, вдруг громко фыркнув, медленной полной грации походкой подошла к самой кромке бассейна. Скинула с себя шелковый хитон и нагишом прыгнула в воду.

 4. Встреча с Дэви Жасминой



Когда Конан наконец, после бесконечной, утомительной скачки, вошел в огромные, окованные медью ворота Айодхьи, был полдень, жаркий и удушливый.

На узеньких, изнывающих от зноя улицах вендийской столицы вовсю кипела жизнь. Громкоголосые торговцы, суетливые рабы, глядевшие на все как будто свысока кшатрии, пугливые парии. Коню Конана пришлось пробираться сквозь уличную толпу едва ли не черепашьим шагом, чтобы ненароком не сбить какого-нибудь зазевавшегося прохожего.

Конан намеревался отправиться прямо к королевскому дворцу. Ему давно уже не случалось бывать в Айодхье, и, признаться, бесконечные петляющие улицы, огромные, увенчанные фонтанами и каменными изваяниями площади, неприступные башни, пышные дворцы и вздымающиеся к самому небу храмы чуть не сбили его с толку.

Королевский дворец располагался на самом высоком холме и потому виден был из каждого, даже самого отдаленного уголка Айодхьи. Видел его и Конан, только вот никак не мог отыскать к нему верный путь. И, быть может, так и вовсе отчаялся бы добраться до него, если бы ему не помог встреченный на одной из площадей старик-вайшья.

Со всех сторон королевский дворец окружала толстая высоченная стена. У позолоченных ворот стояли вооруженные стражники. После долгой дороги и затем утомительных блужданий по раскаленному от прикосновения беспощадных солнечных лучей городу Конану теперь меньше всего хотелось вступать в объяснения со стражниками. Одолеть достигавшую в высоту не менее сорока локтей стену представлялось невозможным. Да и довольно-таки странным было бы будто какому-то вору перелазать через стену тому, кого приглашала во дворец сама Дэви. Тем не менее, в своем послании правительница Вендии подчеркивала, что лучше бы варвару прибыть во дворец тайно, не называя себя, и он предпочел бы послушаться этого совета…

Так как же лучше поступить?

И тут Конан увидел молодую женщину, вышедшую из ворот и теперь направлявшуюся в его сторону. Надо сказать, что впервые он заметил ее еще некоторое время назад у храма Асуры. Меж остального городского люда она заметно выделялась роскошным одеянием, драгоценными украшениями и горделивой осанкой, хотя и не была похожа на благородную даму. Тогда, у храма, от внимания киммерийца не смог ускользнуть и обращенный к нему взгляд незнакомки. Она смотрела на Конана с неестественным любопытством, и при этом ее взгляд был преисполнен некой интимной доверительности, будто без слов она пыталась объяснить ему, что посвящена в какую-то тайну.

Наконец, женщина приблизилась к киммерийцу.

— Ты — Конан? — шепотом, словно опасаясь, что кто-то третий может подслушать их, спросила она.

— По крайней мере, другого Конана не знаю! — тоже тихо, хотя и несколько резко ответил киммериец.

Вендианка облегченно вздохнула, а в глазах ее промелькнули торжествующие искорки.

— Я проведу тебя во дворец, к Дэви,— прошептала она.

Конан недоверчиво прищурился.

— И только для того, чтобы сообщить мне об этом, ты следила…— с сомнением в голосе начал было он, но незнакомка не дала ему договорить.

— Я служу Дэви Жасмине. Вот погляди! — Она чуть приподняла правую руку, и на длинных, ухоженных пальцах, отражая солнечный свет, блеснули золотые кольца. Женщина указала на одно из них, широкое, с замысловатым рисунком.— Это печать Дэви. Теперь-то ты веришь мне? — Она заглянула своему собеседнику в глаза.

— Но разве я не могу сам отыскать Дэви? — Тон Конана по-прежнему выражал недоверие, хотя взгляд его синих глаз все же слегка смяг-чился.

Губы вендианки задела незлая усмешка.

— Как же ты собираешься пройти во дворец?!

— Через ворота,— невозмутимо ответил Конан.

— Однако ты не спешишь к ним,— произнесла она; усмешка все еще не покидала ее полных губ.— Что ж! Ты уверен, что стражники пропус-тят тебя внутрь?!

— Почему бы и нет?! — Конаном овладело справедливое возмущение.— Меня пригласила во дворец сама Дэви.

— Это верно,— согласилась вендийка,— но сомневаюсь, что правитель Джайдубар будет рад принять тебя во дворце. А ведь стражники подчиняются только ему. Послушай меня, Конан,— с расстановкой сказала она, и ее голос звучал мягче обычного,— Дэви Жасмина ждет тебя. А мы стоим здесь и теряем время, предаваясь глупому спору. Пойдем!

И то ли тон незнакомки был слишком убедителен, то ли сам киммериец чуть поостыл, но он не заставил более себя упрашивать.

— Пойдем!