С другой стороны — он говорит, что родом из Тапио. О тех местах Конан кое-что слышал, но ничего толком не знал, и честно себе признавался, что понятия не имеет, куда ему идти после Халоги.
Так почему бы и не согласиться? Только нужно будет приглядывать за этим пареньком.
— Хорошо, я согласен,— решил он наконец, и невольная усмешка заиграла на его губах, видя как по-детски наивно просиял в ответ юноша.
Они допоздна засиделись в «Быке» за кружкой доброго пива и разговором о предстоящем походе. А потом вместе пошли спать в дом кожевенника Торда, у которого Дуна снимал комнату.
Рано утром они запаслись провизией на несколько дней и выехали из Халоги через северные ворота. Конан собирался купить себе запасную лошадь, но Дуна, одевшийся по-походному практично и просто, с коротким мечом на поясе и длинным луком за спиной, уговорил его не делать этого.
— Там, куда лежит наша дорога, лошади не понадобятся. Тапио — это дремучие леса и непроходимые болота. Очень скоро и этих-то придется продать,— уговаривал он.
Три дня они ехали по дикой, почти безлюдной местности, где вековые смешанные леса, преимущественно из берез и сосен, чередовались с холмистыми полями и обширными зелеными луговинами. Дуна прекрасно знал эти места и уверенно вел своего спутника по едва приметным тропам и лесным дорогам. Он знал все броды и переправы на многочисленных речушках и ручьях. И лишь по одному ему известным приметам безошибочно находил дороги в болотах и топях. Люди здесь встречались редко, селясь на небольших хуторах, прячущихся по лесам, и в хорошо укрепленных деревушках за прочными частоколами. На проезжих чужаков они смотрели косо — на киммерийца так и вовсе, как на врага. Неохотно продавали еду, а ночевать под крышей путникам довелось только раз. Да и то в дом их хозяин не пустил, но разрешил воспользоваться сараем — бывшим курятником.
Несмотря на то, что лето стояло в самом разгаре, ночи были холодные, стылые и дождливые. Под утро путники просыпались, стуча от холода зубами. Даже привыкший к походной жизни Конан с каждым днем становился все мрачнее и молчаливее. Он с легкой досадой замечал, что его юный спутник легче переносит все тяготы и трудности пути.
На четвертые сутки под вечер, когда путешественники уже присматривали среди густого ельника удобное место для предстоящего ночлега, вдали послышался одинокий волчий вой, на который откликнулось еще несколько голосов с другой стороны леса. Конан не обратил на них внимания, но Дуна вдруг забеспокоился, тревожно озираясь по сторонам.
— Нам нужно бы поскорее покинуть этот лес,— не скрывая своего волнения, заговорил юноша.
— Волков испугался? — презрительно скривился киммериец.
— Это не волки, Конан. Так завывают оборотни, сегодня ведь полнолуние! Ты где-нибудь слышал, чтобы волки собирались в стаи летней порой?
Киммериец прикусил язык, мальчишка был прав. Вой прокатился снова, на этот раз став значительно ближе — долгий, протяжный, тоскливый. Конан невольно содрогнулся.
— За мной! — крикнул Дуна, хлестнув своего скакуна.
Конан галопом припустил за ним. Эту бешеную скачку по темному лесу ему никогда не забыть. Запад еще багровел тонкой кровавой полоской, но в лесу было уже темно. Давно наезженная лесная дорога, вся в кочках и выбоинах, представляла немалую опасность при такой гонке.
Киммериец спиной почувствовал, что их настигают, а потом увидел, как Дуна снял лук и, развернувшись в седле, наложил первую стрелу. Конан оглянулся через плечо, и руки сами потянулись к мечу. Было очень темно, но шагах в ста позади он увидел несколько огромных пар глаз, висящих, казалось, над дорогой. Они горели кровавым пламенем и приближались к ним с каждым мгновением.
Звонко хлопнула лучная тетива.
Неясный шум за спиной — и одним преследователем стало меньше. Лошади, чувствуя у себя на хвосте демоническую погоню, летели вперед, обезумев от ужаса, почти не касаясь копытами земли. Холодная тяжесть клинка в руке успокаивающе подействовала на киммерийца. Он снова оглянулся и выругался. Оборотни их настигали. Прогудела вторая стрела.
Конан резко осадил коня, заставив его подняться на дыбы, и развернулся лицом к преследователям. Как раз вовремя, чтобы прервать прыжок огромного волчьего тела. Удар отшвырнул зверя в сторону, и раненое чудовище, скуля, покатилось по траве. Лошадь была испугана и не желала слушаться седока. Тогда он с такой силой стиснул коленями ее бока, что бедное животное, дико заржав, рухнуло на колени. Киммериец свесился с седла, почти касаясь земли, и хлестко рубанул наскакивающего монстра по морде — спасибо вольнице с Запорожки, научивший его этому приему.
Конан откинулся в седле, почти касаясь спиной крупа лошади и, рванув коня за узду, заставил его встать с колен. Дорога казалась пустынной. Он немного проехал вперед, нашел несколько волчьих тел, из потухших глазниц которых торчали концы стрел, застрявших в черепах почти по самое оперение.
— Конан! Эй, киммериец! — раздался позади громкий крик Дуны.— Хвала богам, ты жив!
Конан хмыкнул, пожимая плечами. И тут они снова услышали этот проклятый вой, исторгнутый из нескольких десятков звериных глоток.
— Бежим! Нам не справиться с ними!
Конан зло плюнул в ночной мрак и дал шпоры своему скакуну.
Видно, в тот день сами боги следили за ними с небес и направляли бег их лошадей. Они мчались до самой полуночи и потом еще долго ехали шагом пока не убедились, что их не преследуют, и только тогда остановились на ночлег. Костер решили не разводить — зачем лишний раз к себе внимание привлекать?
— Ты ложись первым, а я посторожу,— предложил Дуна.
— Хорошо. Разбуди меня, когда луна поднимется вон над теми елями,— согласился киммериец и тут же завалился на подстилку из лапника.
Проснулся он на заре — бодрым и отдохнувшим.
— Почему ты не разбудил меня?! — накинулся он на юношу, который, увидев яростное лицо киммерийца, не на шутку перепугался.
— Прости, Конан. Просто мне не спалось, и я решил не тревожить тебя,— удивляясь внезапной вспышке своего товарища, залепетал он, оправдываясь.
Конан лишь заскрежетал зубами и поклялся себе, что больше ни за что не ляжет первым.
К полудню они выехали на вершину невысокого пригорка. На северо-западе, насколько хватало глаз, громоздились холмы и горы, поросшие густыми девственными лесами. У подножия холма, где они стояли, бежала мелкая речушка, на берегу которой раскинулась крохотная деревенька.
— Тапио,— Дуна неопределенно махнул рукой в сторону горизонта.— А здесь мы сможем оставить наших лошадей.
Конан молча кивнул и направил коня вниз по склону.
Прошло еще несколько дней. Конан и Дуна пробирались сквозь лесные чащобы, карабкались через буреломы, лезли по гладким гранитным скалам, которыми изобиловала эта земля. За все время пути им не встретилась ни одна живая душа, только дикие, никем не пуганые звери.
Чтобы не сбиться с верной дороги в этом безбрежном зеленом океане. Луна каждый день взбирался на макушки высоких деревьев с проворством и ловкостью белки, поражая даже Конана, считавшего себя мастером в таких делах.
Спустившись раз со своего наблюдательного пункта, довольный собой мальчишка сообщил:
— Сегодня будем спать под крышей.
— Что, рядом есть люди? — скептически поинтересовался киммериец.
— Нет, лучше. Мы совсем недалеко от дома старой Унны.
Конан, казалось, остался равнодушен к этому известию, хотя в душе он был доволен. Болота, комары и буреломы до судорог ему опротивели. Дуна обиделся, надулся и всю дорогу не разговаривал с ним.
«Ну, мальчишка и только»,— качал головой киммериец.
Во второй половине дня они выбрались на берег лесного озера. Один край его упирался в болото, другой был высокий, скалистый с золотистыми стволами сосен на плоской вершине.
Ветхая бревенчатая избушка пряталась в непролазных зарослях бузины. Вросшая почти наполовину в болото, словно замшелый пень, с маленьким оконцем на уровне земли и крышей, крытой дерном, на которой росли высокие заросли крапивы. Конан дважды обошел вокруг дома, но только со второй попытки нашел вход, причем дверь оказалась приоткрыта. Изнутри пахло сушеными травами и грибами.
Дуна тихонечко постучал. Не дождавшись ответа, постучал еще раз — сильнее. Осторожно заглянул за порог и обречено покачал головой.
— Нет никого. Не повезло нам.
— Войдем, подождем хозяйку внутри,— предложил Конан.
— Не хорошо как-то, без приглашения,— засомневался юноша.
— К Сету все эти церемонии! Я не собираюсь торчать у порога.
Согнувшись пополам, киммериец решительно шагнул в дом, резко выпрямился и больно ударился головой о притолочную балку.
— Осторожно, а то весь дом мне разломаешь!— послышался старушечий бесцветный голос из глубины помещения.— Погодите, сейчас огонь разведу.
Конан готов был поклясться, что еще мгновение назад в доме не было никого. В правом углу избушки сухо щелкнуло огниво, водопадом посыпались искры, и игривые язычки пламени заплясали в каменном очаге, слабо осветив крохотную коморку.
Никакой мебели в доме не было. По полу громоздились вороха ветоши, корзинки, плетенки и берестяные короба. Все стены были увешены сушеными вениками пахучих трав, гирляндами свисающими с потолка. Что-то живое и мягкое суетливо шмыгало под ногами.
— Ну вот, теперь входите,— закряхтела старуха-карлица, жестом приглашая их в дом.— Признаться, я вас позднее ждала.
Лица колдуньи Конан не разглядел, вся она была какая-то нескладная, закутанная в рванье неопределенного происхождения, с сучковатой клюкой в руках.
На плече колдуньи совершенно неподвижно сидела огромная жирная ворона.
— Не ты ли будешь Унна, известная норна? — вежливо спросил Конан, но Дуна предупреждающе дернул его за рукав.
— Поздорову ли, матушка? — заговорил он.
— Спасибо на добром слове, поздорову, не жалуюсь,— ответила старушонка.
— По делу мы к тебе,— перебил Конан и вновь был одернут своим спутником.
— Можете не рассказывать,— старуха вышла из своего угла, и северянин невольно отшатнулся. Колдунья с любопытством рассматривала их в упор пронзительным единственным глазом.— Все про вас знаю. Ты Конан-киммериец, а ты… Дуна — стрелок из Тапио. Отвечу я на ваши вопросы, но всему свое время. Ты киммериец, поздоровее будешь, сходи-ка дров наруби. А ты, дружок, воды принеси. Я вас ужином угощу — на сытый желудок и разговор легче стелется.
Конан весь закипел, но все-таки пошел, стиснув зубы.
Дуна же, наоборот, был рад такому ходу событий и вприпрыжку побежал к озеру, размахивая на бегу берестяными ведерками. Потом они долго сидели молча в избушке, пока старуха колдовала над глиняным горшком, весело булькающим на огне.
Грибная похлебка пришлась киммерийцу по вкусу, хотя он и подумывал с тоской о мясе.
— Большое вы задумали дело,— без предисловий завела разговор старуха.— Не просто будет справиться с детьми Младших Богов.
— Так подскажи, норна, как нам их остановить? — задал Конан единственный интересовавший его вопрос.
— Норна?.. Это по-вашему — норна, а по-нашему наречница я, или бродница. Так, о чем это я?.. Ах да, есть много способов дивов извести, мечом и стрелой тоже можно, но не всякое на то железо годится…
— И где же нам такое оружие взять? — нетерпеливо спросил киммериец.
— А и не надо ничего искать — ваше сгодится. Но чтобы дива в бою сразить, клинки ваши сперва должны древней крови испить, что текла в жилах тех, кто обитал на этой земле еще до Старых Богов…
Конан досадливо пожал плечами.
— Чудное ты говоришь, бабушка,— заявил он, нимало не смутившись тем, что Дуна предостерегающе наступил ему на ногу.— Как это я свой меч окуну в кровь того, кто сгинул давным-давно?
— Кто сгинул, а кто нет! — сверкнула глазом наречница.— Дослушай до конца, а уж потом языку волю давай, торопыга!
Конан сердито засопел, но промолчал, сам удивляясь своему долготерпению.
— Так вот, есть один… злыдень, тьфу, иначе и не скажешь! Брагой-великаном зовется. Отсюда семь дней пути до его пещеры. Идти вам на полночь, через леса заповедные, нехоженые. Но под конец дорога легче станет: раньше в тех местах люди жили, пока этот Брага там не объявился. Разорил всю округу, осинок двухголовый! Нелегко будет вам его одолеть!.. Ну, да и тут я вам помогу. Вот, возьмите этот пузырек. В нем настой из трав. Выпейте его перед битвой с великаном, не раньше — почувствуете в себе силу великую.
Старуха вручила Конану маленький глиняный пузырек — ровно на два глотка. Киммериец со смешанным чувством недоверия и презрения повертел его в руках, поморщился и отдал своему спутнику.
— Спасибо, матушка. И еще скажи, где нам после логово дивов найти? — спросил юноша.
— Еще дальше к северу, за Озерный край. Там, среди инеистых лесов стоит в снежных холмах одинокая ледяная гора посередь озера. То и будет их дом. И те места людные были,— вздохнула ведунья.— Ну, а чтобы вам не плутать Терес вас проводит.
Старуха похлопала ворона по крылу. Птица, услышав свое имя, завертела головой с длинным, тяжелым клювом, заворочалась на хозяйском плече.
— Куда он полетит, туда и вы ступайте
— Скажи, матушка,— помолчав, спросил Дуна.— Зачем нам все-таки кровь великанья? По дороге к тебе бились мы с волками-оборотнями и многих побили, а они ведь тоже дети Младших Богов.
— Волколаки-то? Вестимо, на этих и обычный топор сгодится, а то и слово заветное. Слабы они. Меня вот за три лиги обходят, боятся,— старушонка пакостно захихикала, но тут же снова стала серьезной.— Но есть и другие — и вот с ними-то вам и нужно будет встретиться, имея оружие, отведавшее Древней Крови.
Конан уже откровенно зевал. Колдунья это заметила и сама предложила прилечь, устроив прямо на полу некое подобие ложа. Уговаривать его не пришлось.
Рано утром Дуна растолкал киммерийца, и, перекусив на скорую руку и простившись со старой Унной, приятели продолжили свой путь.
Семь дней пролетели, как один миг. Двое отважных путников упорно пробирались на север, следуя за быстрым на крыло вороном, через заповедные, древние как сам мир, дебри Тапио. Дуна, даже ночью не расстававшийся со своим луком, снабжал отряд свежим мясом, без туда добывая дичь в борах и на болотах.
Терес, надолго исчезающий куда-то в течение дня, демонстрируя людям свою независимость, неизменно возвращался к дележке добычи. Садился на ветку чуть в сторонке и терпеливо ждал подачки, вращая иссиня-черными бусинками глаз. Если птица считала, что доля ее слишком мала, она спрыгивала на землю и с громким недовольным карканьем принималась скакать вокруг костра.
Привыкший к осторожности Конан невзлюбил ворона, поднимавшего столько шума, что киммерийцу казалось, что вот-вот сюда сбежится вся нечисть, какая только есть в округе. Ему доставляло огромное удовольствие поддразнивать птицу, вертя у нее перед клювом лакомыми кусочками мяса, на что рассерженный ворон отвечал целой бурей негодования. Правда, в долгу он оставался ненадолго, норовя в полете нагадить киммерийцу на голову, и северянину все время приходилось быть начеку.
На пятый день пути лес стал значительно реже, уступив место голому камню, поросшему мхом и лишайником. Идти стало быстрее и легче. О том, чтобы лезть в лоб на скалы, не могло быть и речи, крутые склоны сопок казались неприступны. И тут, если бы не Терес, вряд ли путникам удалось бы выбрать правильную дорогу среди бесчисленных расщелин и каньонов. Теперь ворон все время оставался в поле зрения, свободно паря высоко над землей, лишь ненадолго покидая людей, чтобы совершить небольшую разведку.
По расчетам киммерийца выходило, что логово Браги должно бы уже находиться где-то неподалеку. Он немного задержался, наблюдая за полетом Тереса, когда его резко окликнул ушедший вперед Дуна.
— Эй, Конан, подойди-ка сюда!
Киммериец приблизился к спутнику, вопросительно глядя на него. Юноша кивком головы указал на что-то между громадных валунов, громоздившихся на каменной тропе. Конан опустил взгляд и надолго застыл, прикусив губу.
Это был след — четкий след гигантской человеческой ступни. Не менее пяти футов в длину и трех в ширину, и почти в локоть глубиной.
«При таких размерах,— прикинул в уме северянин,— роста в нем никак не меньше семи-восьми ярдов, а то и больше!..»
Дуна и киммериец молча посмотрели в глаза друг друга. Оба казались спокойными и сосредоточенными, хотя волнение, охватившее обоих, им едва удавалось скрывать.
Удвоив осторожность, приятели двинулись дальше.
Ничто не предвещало беды, как вдруг необычайно разволновался Терес и с громким карканьем закружил над лесом. Друзья притаились среди скал, наблюдая за странным поведением птицы. И тут рядом с вороном, словно сорвавшаяся с исполинской пращи, стремительно пронеслась целая скала, едва не задев, закувыркавшуюся в воздухе птицу. За первой последовала вторая и третья, но птица уже выровняла полет и, сообразив что к чему, благоразумно ретировалась.
Дуна весь как-то осунулся, плечи его поникли. Конан ободряюще сжал руку товарища, хотя ему самому было не по себе.
— Быстрее! — шепнул киммериец.
Пригнувшись, он бросился под прикрытие скал, увлекая за собой юношу. В беспорядочном нагромождении камней, среди густых зарослей низкорослых елей и можжевельника укрыться было легко. Будь у великана хоть десять пар глаз, вряд ли он смог разглядеть двух людей, притаившихся среди скал, несмотря на то, что было еще светло. Летом на севере солнце не спешит уходить с небосвода, будто желая как можно больше напоить эту суровую землю теплом, которого ей так не хватает зимой.
— Лишь бы не учуял,— пробормотал Конан, осторожно выглядывая из-под ветвей разлапистой елки, приютившейся к гранитному боку скалы.
Дуна молча ждал рядом. Лицо парня было белее молока.
Брага шел прямо на них. Распластавшийся на камнях киммериец всем телом ощущал его могучую поступь. Трещали сучья, и гомонили птицы, раскачивались макушки деревьев, отмечая путь великана. Уже за лигу слышалось его тяжелое сопение и невнятное бормотание.
Друзья лежали, прижавшись к земле, среди тенистых елей, над каменной тропой через долину. Поэтому, когда великан вышел из леса, они имели возможность рассмотреть его во всей красе. Дуна из белого стал зеленым. На побледневшем лице Конана старые шрамы казались черными; пальцы киммерийца судорожно сжали ветку несчастной елки с такой силой, что на землю закапал смолистый сок.
Древняя Кровь… В незапамятные времена, о которых говорила наречница, земля, наверное, была больна, если населяющие ее твари были размером сродни великану. В каком-то десятке шагов от друзей стояла сама первозданная мощь — дикая, страшная, непобедимая которую им надо было как-то одолеть.
Брага был не просто огромен, как того ожидал киммериец. Роста в нем было не более пяти ярдов. Мощные короткие ноги с растоптанными плоскими ступнями, каждая чуть ли не в обхват толщиной. Огромное брюхо свешивалось за пояс рваной набедренной повязки, а ширина плеч была просто чудовищной: на них запросто могла уместиться избушка Унны, и еще бы место осталось.
И на этих исполинских плечах сидело две уродливых головы, обе размером с гранитную глыбу, за которой скрывались друзья. Лица были безобразные: толстогубые, широконосые, с узкими неподвижными глазками. Одна из голов — левая, с большой волосатой бородавкой на грязной щеке, показалась киммерийцу особенно отвратительной. В то время как правая голова с отсутствующим видом ковырялась в ноздре заскорузлым пальцем, левая водила носом по сторонам, шумно к чему-то принюхиваясь.
Конан перестал дышать. Дуна ничем не отличался от равнодушного гранита и, наверное, был таким же холодным.
Великан чуть замедлил шаги, но тут правая голова что-то рыкнула, и толстенные ноги быстро протопали дальше. Вскоре Брагу скрыли деревья, но еще долго друзья слышал удаляющийся шум его грузных шагов.
Наконец настала минута, когда о присутствии древнего исполина напомнила только вонь, пропитавшая, казалось, даже камни вокруг. Конан поднялся и облегченно выдохнул. Дуна перевернулся на спину и с тоской устремил взгляд своих карих глаз в посеревшее вечернее небо.
— М-да…— промычал Конан, чтобы как-то прервать затянувшееся молчание.
— Кар-р! — бодро приветствовал их появившийся откуда-то Терес Птица уселась на вершину скалы и склонила голову набок, насмешливо поглядывая на киммерийца. Конан пожалел, что камни, пушенные великаном, пролетели мимо этого пернатого наглеца.
— Что делать будем? — зло буркнул он.
— Для начала подумаем.— Дуна сел, скрестив ноги. На его щеки понемногу возвращался румянец.— У Браги две головы, но и у нас не меньше. А рук и ног даже больше в два раза. Надо использовать это преимущество.
* * *
Через четыре дня Конан лежал, укрывшись плащом, в высоких зарослях кипрея, который буйно разросся в старом неглубоком карьере. Когда-то отсюда брали камень — серый в прожилках мрамор — для невесть каких нужд. Поверх плаща были накиданы еловые лапы, березовые ветки и прочий хлам. К тому же предусмотрительный Дуна натер его какой-то пахучей травой, от которой у Конана невыносимо разболелась голова. Со стороны он был совершенно невидим.
Киммериец приготовился к схватке. Все четыре дня он изнывал над решением задачи: как убить великана? Кидаться на него с мечом было сущим самоубийством, а ничего хитрого на ум не шло.
Без дела друзья не сидели. Целыми днями они по очереди следили за Брагой и за его пещерой, исползали всю округу в поисках тайных троп, по которым он ходит, и знали их наперечет. В лесу им часто встречались дороги, поросшие совсем еще молоденьким вереском. Несмотря на то, что ими уже не пользовались, они довольно хорошо сохранились, как будто совсем еще недавно по ним громыхали телеги, мчались верховые и топали многочисленные пешеходы. В этих местах, действительно, жили люди, и не какой-нибудь там хутор в три-четыре дома, а целый маленький город в лесу.
Селение — вернее то, что от него осталось, они приметили еще издали: остатки стен и сиротливо торчащие печные трубы виднелись на взгорке, лигах в двух от того места, где Брага соорудил себе берлогу. Картина страшного опустошения увиденная ими в разоренном городище потрясла обоих. Великан погулял здесь на славу, не оставив и камня на камне.
Улицы были завалены превращенными в щепки бревнами, мраморным щебнем фундаментов, и помятой домашней утварью, и всюду, всюду, куда ни кинь глаз, разбитые человеческие кости и черепа. Мужчины, видимо, пытались защищаться — город напоминал огромное поле битвы, но справиться с великаном им не удалось, а после Брага не пощадил никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. Вытоптанные заросшие бурьяном огороды, отвоеванные людьми у леса, разбитые колодезные срубы, уничтоженная городьба, и не преданные земле человеческие останки — все это угнетающе подействовало на двух друзей, и в сердцах их закипела благородная жажда мести.
План, который придумал Дуна, Конану сразу не понравился.
Во-первых, с точки зрения киммерийца, он был чересчур ненадежен, а во-вторых, связан с колдовством. Но выбирать было не из чего.
Ворожить собирался, к изумлению варвара, сам Луна. Варвар даже не пытался скрыть гримасу отвращения, когда узнал, что его товарищ немножко чародей.
Побагровевший, с пунцовыми пятнами на щеках, смущенный юноша, заикаясь, попытался ему объяснить:
— Конан, ты неверно понял меня. Я не чернокнижник и невесть какой маг. Да и не маг я вовсе! Здесь, на севере, в Тапио, многие люди занимаются ведовством. Погоду там предсказать, боль унять, лешего отвести, от зверя спастись… Да мало ли чего! А я ведь родился и вырос тут! Гиперборейцы считают нас чуть ли не дикарями, и они правы в том смысле, что от наших лесов, озер, болот мы никуда не ушли. Ведь это все — Дуна махнул рукой,— наш родной дом! Это магия самой природы! А сильных колдунов у нас немного, как и в цивилизованном мире, наверное. Старая Унна — одна из самых могущественных. И самых неприветливых, кстати. Ее все знают, но приходят за помощью, когда уж совсем припрет. Побаиваются. Я, честно говоря, чуть со страху не умер, когда ты на нее рычал. Думал, она на тебя ка-ак цыкнет…
— И вовсе я на нее не рычал! — огрызнулся Конан.
— Лес открыл ей все свои тайны. Ей ничего не стоило превратить тебя в жабу… или в мокрицу какую.
— В мокрицу? Меня?! Послушай, Дуна, почему бы этой могучей бабке самой не расправиться со всей этой нечистью?
— Она не может,— с досадой ответил юноша.— И не спрашивай почему.
— Ладно,— недовольно пробурчал Конан.— Давай о нашем…
Суть предложенного юношей плана была такова. Друзья к некоторому удивлению для себя выяснили, что Брага каждый день проводит в карьере какое-то время и там работает — разбивает камни. Видимо, у великанов такое странное понятие о труде. И Брага трудился в поте лица по несколько часов кряду. Круша мрамор и кидая его в воздух, он каждый раз сосредоточенно наблюдал за полетом огромных глыб, и то радовался будто ребенок, то злился без причины и топал ногами.
В остальное время Брага бесцельно бродил по лесу или занимался своим огородом, где росла исключительно репа. Раз друзья увидели, как великан охотится. Безотказно и просто. Взял камень, швырнул в зазевавшегося лося — и готово. Вечером две головы о чем-то беседовали между собой, а вчера, например, дружно завыли. Дуна сказал — запели. Долго друзья этого пения вынести не смогли и бежали подальше от пещеры великана, но и там они чуть ли не полночи слышали отдаленное завывание, то переходящее в утробное ворчание, то поднимающееся до визга. Душа, а может две души великана, разгулялась не на шутку.
Ночью Брага спал, завалив вход в пещеру огромным валуном.
Теперь, зная точно, как великан проводит день, друзья готовились нанести удар. Утром, в дальнем карьере.
Как-то Конан посетовал: почему бы одному из камней не упасть Браге на голову… лучше на левую. Дуна подумал и сказал, что это вполне возможно. Тут-то и выяснилось, что парень может чародействовать. Но юноша опасался, что не сумеет проникнуть, как он выразился в душу камня.
— Они очень древние, эти скалы,— пояснил он,— чудовищно непостижимо древние. Они родились, когда не было не то что там людей, а даже деревьев и травы. Были только огонь и камень. Поэтому для заклятия мне нужно будет развести хотя бы маленький костер. Тогда, возможно, камень, вспомнив свое родство со стихией огня, очнется от сна и ответит.
— А если не получится? — спросил его Конан.
— Буду стрелять по глазам,— не задумываясь, ответил юноша.
— Не думаю, что стрела, даже попав в глаз, уложит Брагу,— с сомнением покачал головой киммериец.— Здоров он больно. Зато разъярит — это точно. К тому же у него две головы. А чтобы полностью ослепить великана тебе надо выстрелить четыре раза. Я знаю, ты отличный стрелок, но… Может, наколдуешь чего со своими стрелами?
Дуна вспыхнул — на этот раз от гнева, но тут же остыл.
— Конечно, ты не можешь этого знать, но у нас в Тапио никто не станет заговаривать орудие убийства.
Конан с готовностью согласился.
— Хорошо, я все понял… Что ж, пусть Кром и Игг даруют тебе силу и меткость!
Дуна улыбнулся, но улыбка вышла какая-то жалкая вымученная. «Боится мальчишка, нервничает»,— заметил Конан и тихо вздохнул про себя.
Киммерийцу отводилась главная роль — убить великана. Трудно было рассчитывать, что каменная глыба прихлопнет Брагу до смерти. Придется добивать, и тут уж Конану представится шанс показать все, на что он способен. Дуна все же решился дать ему несколько дельных советов:
— Главное даже не убить его. Достаточно, чтобы он кровью истек. Тебе бы только пустить ее — и можно убегать!
— Чего? — грозно сдвигая брови, переспросил Конан.
— Знаешь куда бить в таких случаях? — не обращая внимания на мрачный вид своего собеседника, спросил Дуна.— Вот сюда,— парень неожиданно залился краской.— Между ягодиц, то есть. Можно в печень, если достанешь. Об остальном уже не говорю, высоко… Если, конечно, он с ног не свалится.
— Ты забыл еще об одном месте,— ухмыльнулся киммериец.
— Каком же?
Конан, ни сколько не смущаясь, похлопал себя чуть пониже живота. И снова юноша залился стыдливым румянцем и что-то замямлил в ответ. «Краснеет, точно девка…» — с недоумением подумал варвар, но тут же резко вскочил на ноги и насторожился.
— Тихо!.. Он идет. Давай беги на место и да пребудет с тобой сила богов!
* * *
… И вот Конан лежит в кустах кипрея, прислушиваясь к обманчивой тишине. Обнаженный меч прикрыт полой плаща. Брага уже близко. Ходит великан медленно, тяжело. «Главное кровь пустить»,— твердил киммериец напутствие Дуны.
Наконец Брага предстал перед варваром во всей своей безобразной красе и тут же начал заниматься своим излюбленным делом. Глыбы он легко разбивал огромной каменной палицей из цельного куска черного гранита и с самозабвением забрасывал их в небеса. Те, что были поменьше и не годились для дела, он просто крошил, сжимая в кулаке.
Краем глаза Конан заметил над отвалами белесую струйку дыма.
Последующие события произошли в течение нескольких мгновений, хотя для Конана и Дуны они превратились в один бесконечный кошмар.
Брага подбросил вверх очередную глыбу. Взлетев локтей на тридцать-сорок, она вдруг повисла в воздухе. Задравши головы в небо, великан, удивленно хрюкнул, и вдруг стремительно развернулся в сторону дыма. В ту сторону, где на вершине насыпи застыла тоненькая фигурка с воздетыми вверх руками.
Повисшая в воздухе глыба сместилась и снова застыла — уже прямо над Брагой.
Конан вскочил, стряхивая с себя мусор. Меч — Браги бы таким только в зубах ковырять — блеснул в руках варвара. Киммериец видел лицо Дуны — страшно искаженное, посиневшее от напряжения, с полуприкрытыми глазами.
Руки юноши дрожали, а тело непостижимым образом откинулось назад, будто надломанное в пояснице.
Брага приготовился метнуть в него свою палицу.
— Бросай! — заорал Конан, ринувшись к великану.
Глыба, со свистом сорвалась с невидимой нити, поддерживающей ее в небе, и рухнула на левую голову великана.
Треск разлетевшихся каменных осколков и треск костей…
В следующее мгновение на пошатнувшегося Брагу обрушился удар киммерийца. Двуручный меч варвара наискось рубанул его по голени, глубоко погрузившись в плоть великана, но едва задев кости. Конан вложил в удар всю свою силу; таким приемом он разрубал людей пополам, но колоннообразную ногу чудовища перерубить не смог.
Палица все-таки вырвалась из рук великана и ударила в скалу рядом с Дуной. Град каменных осколков со свистом хлестнул по юноше, и тот упал. Конан рванул меч на себя, с огромным трудом вырывая его из раны, и тут же отскочил в сторону.
Брага оглушительно заревел. И в этом неистовом крике слились боль и отчаяние, и дикая первобытная ярость. И еще Конану послышалась в нем страшная, невыразимая, неземная тоска.
Левая голова, бесформенная, залитая кровью, бессильно упала на плечо. Руки великана рванулись к ней, пытаясь, наверное, поддержать… а может обнять?
Правая голова, вся в слезах, с нежностью смотрела на своего близнеца. Нога Браги подломилась, и он упал на одно колено.
Меч Конана вонзился великану в печень. Киммериец с ловкостью тигра сделал прыжок, ударил и в мгновении ока отпрыгнул, оставив в боку врага длинную рану, из которой широкой струей хлынула кровь.
Брага попытался одной рукой схватить киммерийца — вторая все еще поддерживала и ласково гладила левую голову — но не успел. Бар-вар оказался проворнее, и его меч до середины клинка погрузился во внутреннюю сторону бедра великана.
Струей крови толщиной в руку Конана чуть не сбило с ног. Отскочив, киммериец вытер лицо и опустил меч.
Дело было сделано. Брага беспомощно возился в луже собственной крови, пытаясь подняться, но было ясно, что эти движения уже бессмысленны.
Жизнь стремительно уходила из тела древнего исполина. Великан уже не кричал, а лишь хрипел, беспомощно вращая глазами.
Конан машинально сорвал траву, собираясь по привычке вытереть клинок, но, вовремя спохватившись, отбросил пук в сторону.
«Дурак,— обругал он себя, глядя на покрывающую меч Древнюю Кровь.— За этим ведь и шли».
Обернувшись, Конан увидел Дуну, который шел к нему, шатаясь и сильно прихрамывая. На лбу у юноши красовалась огромная лиловая шишка, левая щека была оцарапана.
— Живой?
— Живой,— эхом отозвался Дуна.
— Тогда, доставай стрелы, мочи наконечники, да про меч не забудь.
Конан медленно побрел прочь. Но, сделав три шага, оглянулся.
— Молодец, парень. Здорово у тебя получилось.
— И у тебя… Ты знаешь, я чуть не надорвался! Думал, у меня все внутри лопнет! Честное слово, даже слышал, как кости захрустели…
— Ты молодец,— снова повторил Конан и, повернувшись спиной к Дуне, зашагал к недалекому озеру.
Дуна недоуменно и обиженно смотрел ему вслед.
Юноша обернулся к Браге и встретил застывший взгляд уже ничего не видящих остекленевших глаз великана. Брага умер. На обезображенную левую голову с довольным карканьем опустился Терес.
* * *
Озерный край был озерным краем. Конан доходил до белого каления, когда по десять раз на дню приходилось огибать затерянные в вековечных лесах бесчисленные озера с прозрачной, как северное небо, водой.
Глупая птица Терес летела на север по прямой и, обнаружив где-то на середине озера, что люди зачем-то огибают его стороной, начинала возмущенно орать, кружа над головами двух друзей.
Конан поклялся, что свернет ворону шею, как только они доберутся до места.
Беспорядочные нагромождения скал остались далеко позади. Теперь путники шли, утопая по щиколотку в мягком бело-зеленом мху. Высоко над ними шумели кроны золотых, прямых и звонких, как струны, сосен. Пахло хвоей и багульником, дышалось легко и свободно.
Часто попадались невысокие, с пологими склонами, песчаные увалы, с вершин которых взору открывалась величественная картина бескрайнего лесного простора. Киммериец достаточно ходил по свету, повидал и пиктские дебри далеко на западе, и джунгли Кхитая и крайнего юга. Южные леса, полные опасностей, тоже можно было назвать океаном — буйным, свирепым, предательским, но им не хватало этого величественного северного спокойствия и стихийной непредсказуемости. Мудрость, незыблемость и не выставленное на показ, но ясно чувствующееся ощущение своей непоколебимой, неизмеримой мощи. Эта древняя земля, дышала доисторической силой. Здесь тоже таились опасности, но источником их был не сам лес. Он просто позволял им быть, пока они держатся в рамках неизвестных никому, кроме Леса, законов.
Иногда путники выходили на старые дороги и несколько раз видели заброшенные хутора.
Однажды поздно вечером, устраиваясь на ночлег на берегу большого живописного озера с двумя островками, они услышали далекий женский смех и обрывки человеческой речи. Здесь жили люди. Затерянные в безбрежном лесном океане, не одичавшие варвары, как сначала казалось киммерийцу, а освободившиеся от гнета цивилизации и открытые, с мужественными и отважными сердцами.
Дорога вверх-вниз бежала по увалам, в обход озер, часто в заболоченных берегах. Вечерами, перекусив подстреленной Дуной дичиной, сразу заваливались спать, доверяя охрану стоянки Тересу.
Ворон один раз, когда парень заснул во время своего дежурства, поднял дикий гвалт — из-за деревьев высунулась любопытная медвежья морда.
Дуна потом ходил сам не свой, что-то мямлил и чуть не плакал. Конан попытался было неуклюже его успокоить — мол, ладно, все обошлось, но юноша успокаиваться не желал, и киммериец махнул рукой.
В общем, путешествие было даже приятным, несмотря на трудности дороги.
Как-то они остановились передохнуть на берегу очередного — Кром только знает какого по счету — озера с живописными скалистыми берегами. Черный камень почти не отражался в темной воде; озеро казалось огромной лужей дегтя и производило тягостное впечатление, о чем юноша и сообщил киммерийцу.
— Подумаешь! — Конан сплюнул в воду и посмотрел на небо, по которому ползли угрюмого вида грозовые тучи.— Меня больше волнует, что скоро будет дождь. И холодает к тому же.
— Мы зашли очень далеко на север,— ответил Дуна.— Не удивительно, что здесь так холодно. Тут мало кто бывал из моих земляков.
— Но люди-то здесь живут?
Дуна неопределенно пожал плечами.
— Мне кажется, что люди живут везде. Но кто живет здесь, не знаю. Легенды говорят, что в этих местах жил народ Руг, от него ничего не осталось. Правда, тапийцы считают себя потомками этого легендарного племени, только Игг знает в каком колене.
Дуна долго смотрел на черное зеркало воды, потом поднял голову и встретился взглядом с киммерийцем.
— Скажи, Конан…— он замялся, затем выпалил единым духом.— Скажи, только честно — я не являюсь для тебя обузой?
Не ожидавший такого вопроса, Конан ответил не сразу, но вполне искренне:
— Не дури, парень.— И про себя подумал: да что же это с ним происходит, в конце концов?..
Дуна, если честно, был уже не тот, что в начале пути. Могучий киммериец, словно лось, шел вперед, не обращая внимания ни на погоду, ни на тернистую дорогу, а юношеский пыл Дуны почти иссяк. Он начал сдавать после сражения с великаном, но ни разу не позволил себе даже намека на хныканье. Конан не раз подмечал обильный пот на осунувшемся лице товарища и прерывистое дыхание даже на не слишком трудных подъемах. Невольно он замедлял шаг, позволяя юноше не отставать от него.
— У меня после того карьера будто что-то внутри оборвалось,— взвешивая каждое слово, сказал Дуна.— Ничего мне не хочется. Ноги с трудом заставляю себя переставлять. Прежде чем птицу подстрелить, сто раз подумаю.
— Однако не промахиваешься,— возразил ему Конан.— Надо бы денек отдохнуть, отоспаться. Потерпи до вечера,— решительно заявил он.
— Нам спешить надо,— тихо ответил юноша, не глядя на варвара.— Я чувствую. Здесь даже воздух уже не тот.
— Как это, не тот?
— Что-то изменилось… Словно тень наползает с севера, какое-то зло.
Конан молчал и пристально глядел на своего спутника. Обычно остро чувствующий опасность, варвар на этот раз не ощущал ничего. Все как обычно — небо, лес, озеро… Даже ветра не слышно.
И вдруг тишина раскололась, разбилась вдребезги от громового звериного раската. Рев ударился о скалу и рассыпался глумливым эхом на сотню прыгающих от камня к камню звуков.
И вновь все стихло. Конан уже сжимал меч в руке и напряженно всматривался в зеленую стену молодого березняка у подножия невысокого гранитного утеса, острым углом вдававшегося в озеро. Киммерийцу показалось, что рев исходил именно оттуда.
— Сейчас посмотрим, кто это там горло дерет,— процедил Конан и легким охотничьим шагом направился к утесу.
Миг тишины — и пронзительный крик Дуны хлестнул Конана, как бичом.
— Медведь!
Киммериец резко развернулся. От увиденного у него перехватило дыхание.
Эхо сыграло с ним злую шутку. Утес отразил рычание огромного бурого гиганта, и Конан, до сих пор не имеющий причин не доверять своему слуху, обманулся. Будучи в полной уверенности, что враг засел в березняке, он и подумать не мог, что хозяин леса идет к ним с другой стороны — совсем не прячась и предупреждая их грозным ревом о своих намерениях. Какой-то неправильный медведь, необычный.
Мысль об этом только мелькнула у него в голове и тут же исчезла. Бурая громада уже нависала над съежившимся Дуной, пальцы которого нервно нащупывали рукоять меча.
Времени почти не оставалось. Конан рванулся на помощь, и тут ему опять не повезло — нога запнулась о корень, и киммериец упал. Меч вылетел из руки. Вскочив на ноги, Конан не стал его поднимать, понял, что не успеет. Мышцы варвара сжались в тугой комок, и киммериец мощным прыжком бросил свое тело вперед.
Он успел. Дуна отлетел от его толчка и с громким плеском исчез в водах озера, а в смертельные объятия медведя вместо щуплого юноши угодил гигант-варвар, с перевитыми, огромными и твердыми, как гранит, мускулами.
Лапы медведя опустились на плечи человека, длинные когти рванули туранскую кожаную безрукавку. Конан покачнулся, но устоял; сам зарычав, как медведь, он обеими руками вцепился в мохнатую шею зверя.
Вынырнувший на поверхность озера Дуна с ужасом уставился на застывших в напряжении борцов. Юноша подплыл к берегу и, весь дрожа от холода и страха, замер на берегу, не зная как помочь киммерийцу.
Медведь снова зарычал, но на этот раз тяжело, с натугой.
Его налитые кровью маленькие глазки заметались, словно он искал кого-то, кто бы пришел ему на помощь. Конан, стиснув зубы, усилил нажим, и голова зверя помимо его воли пошла влево и вверх, будто медведь хотел посмотреть, что у него за спиной.
Сухой треск, будто ветка под ногой хрустнула, заставил Дуну вздрогнуть. Обмякшая туша осела бесформенной грудой у ног киммерийца. Конан бессильно уронил руки. Он тяжело дышал, лицо блестело от пота. Дуна бросился к другу.
— Не сильно я тебя? — еле ворочая языком, спросил киммериец.
— Н-нет,— пролепетал Дуна.— А… а ты?
— Живой,— усмехнулся Конан. Посмотрел на тушу медведя, покачал головой.— Да, это труднее, чем свернуть шею дикому быку.
— Ты не ранен?
— Нет. Но клянусь Кромом, сейчас бы я с удовольствием выпил чего-нибудь покрепче озерной воды.
* * *
Через два дня путники стали замечать, что лес изменился. Ставшие привычными высоченные сосны и могучие ели почти исчезли, уступив место низкорослым березкам. Чаще приходилось пересекать открытые, поросшие мхом пространства, половина из которых мало чем отличалась от болот.
Здесь, далеко на севере, уже чувствовалось дыхание осени. На березах желтела листва, а по ночам вода покрывалась тонкой корочкой льда. Но днем солнце еще могло отогреть эту стылую землю, и при ходьбе становилось невыносимо жарко.
Край был совершенно дикий, нехоженый. Огромные стаи птиц — гусей, уток журавлей — совсем не боялись людей, так что без обеда путники не сидели.
У лосей начинался гон, волки собирались а стаи, и по ночам была слышна их заунывная песня. Зайцы выпрыгивали прямо из-под ног. Лисы, спешащие по своим делам, не обращали на двух приятелей никакого внимания. Несколько раз друзья сталкивались с медведями, но расходились миром, уступал друг другу дорогу. Жизнь била ключом. Такого изобилия непуганого зверья Конан не видел нигде.
И вдруг, как отрезало. Конан и Дуна словно пересекли невидимую границу, за которую не было хода ничему живому. Лишь изредка со страшным шумом взлетит испуганный глухарь, да в каком-нибудь ручье плеснет хвостом уходящая на глубину выдра. Один раз вдалеке Конан заметил огромную рыже-бурую тушу мамонта, почти незаметную среди желтой листвы.
Киммериец удивился, увидев такое чудо, но как-то мельком, отстранение, встревоженный неожиданным исчезновением прочих животных. Так что сворачивать с пути, чтобы вблизи полюбоваться этим осколком минувших эпох, не стал.
Своей тревогой киммериец поделился с Дуной.
— А что тут думать? — пожал тот плечами.— Понятно, что сюда захаживают Дети Младших Богов. Звери боятся. Дивы хотя и носят звериную личину, но животные все равно чувствуют в них чужаков.
А еще через пару дней они шли уже по совсем мертвой местности.
Казалось, только они вдвоем, да Терес, летящий над их головами — единственные живые существа в этих местах. Даже деревья, даже мох под ногами казались мертвыми: на ощупь будто вырезанными из холодного железа, или нарисованными на серо-зеленом призрачном холсте каким-то бездарным живописцем. Ночью теперь всегда оставляли часового — в помощь Тересу, который из нахальной и упрямой птицы вдруг превратился в ласкового и преданного друга. На стоянках он ни на шаг не отходил от Дуны, пытался фамильярничать и с Конаном, но киммериец на заискивания не реагировал, а заваливаясь однажды спать, чуть было не придавил ластившегося к нему ворона, после чего долго ругался на помятого Тереса, который нахохлившись сидел на плече у Дуны и даже не пытался возражать.
Ворон был явно напуган. Угроза чувствовалась в самом воздухе, который казалось давил на людей, леденя души и сжимая сердца.
Как-то под вечер, шедший как всегда впереди Конан, вдруг резко остановился. Киммериец закинул голову вверх и замер, принюхиваясь.
— Что случилось? — спросил догнавший его Дуна.
Позади был трудный переход через болото, залитое ржавой водой, так что и не разберешь, куда ставить ногу. Каждый раз, когда нога проваливалась по колено, а то и выше, сквозь моховую подушку и погружалась в холодную, дурно пахнущую жижу, у Дуны замирало сердце. Но друзьям везло: за весь долгий день никто из них не угодил в предательские «окна». Однако Дуна устал, как никогда. Промокший и грязный, он выглядел жалко. Тонкая кожа, обветрившаяся за время путешествия, казалась прозрачнее кхитайского шелка.
После того как Конан спас ему жизнь, заняв место Дуны в объятиях косолапого, юноша чувствовал себя в долгу перед киммерийцем. И так от природы довольно застенчивый, паренек почти перестал разговаривать, но зато непременно подсовывал Конану самые жирные куски дичины. Киммериец, которому и в голову не приходило, что эти куски оказываются у него не сами по себе, невозмутимо съедал все до крошки.
Впрочем последние несколько дней им приходилось питаться только сухарями да грибами, чем Конан был весьма недоволен. Отчаявшийся Дуна поклялся себе, что сегодня-то он точно добудет к ужину мяса, только бы встать пораньше на ночлег…
— Я чувствую запах дыма,— сказал Конан.
— Пожар?
— По такой сырости?
— Тогда что?
Голубые глаза киммерийца сузились.
— Деревня,— глухо бросил он.
Дуна с понимание кивнул, чувствуя, как в животе начинает сжиматься холодный тугой комок.
— Или костер,— бросил он небрежным голосом.
Конан поглядел на него как на убогого.
— Деревня,— повторил он.
На этот раз Дуна промолчал.