КОНАН И ЗВЕЗДЫ ШАДИЗАРА
ОСТРОВ ЗАБЫТЫХ БОГОВ
Роберт Говард
ТВАРЬ В АЛОЙ БАШНЕ
Кушит Амбула медленно приходил в себя. Все его чувства притупились от вина, выпитого минувшей ночью. Он лежал и никак не мог понять, где находится. Лунное серебро, лившееся через зарешеченное оконце под самым потолком, освещало совершенно незнакомую комнату. Наконец он сообразил, что лежит в верхней камере тюремной башни, куда его заточила королева Тананда.
Амбула подозревал, что в вино было подмешано сонное зелье. Пока он беспомощно лежал пластом и едва осознавал, что происходит вокруг, два чернокожих великана из гвардии королевы схватили его и Аахмеса, двоюродного брата Тананды, и бросили в темницу. Последнее, что ему запомнилось — короткая и хлесткая, как удар бича, фраза повелительницы:
— Ну так что, негодяи, будете еще устраивать заговоры против законной королевы? Скоро вы узнаете, каков удел изменников в моей стране!
Стоило шевельнуться, как раздался звон металла, и огромный черный воин сразу понял, что его запястья и лодыжки — в оковах, а от оков тянутся цепи к толстым железным скобам, вмурованным в стену. Он напряг зрение, пытаясь что-нибудь разглядеть в зловонном мраке. «Что ж, подумал он, одно хорошо — я все еще жив. Даже Тананда не решилась сразу убить героя низших каст, командира Черных Копьеносцев».
Что озадачивало Амбулу больше всего, так это нелепое обвинение, будто бы он —– соучастник в заговоре Аахмеса. Конечно, они с князем в дружеских отношениях: охотились вместе, выпивали и развлекались, и Аахмес по секрету жаловался Амбуле на королеву, чье сердце столь же коварно и жестоко, сколь привлекательно смуглое тело. Но до настоящего заговора никогда не доходило. Просто Аахмес не из тех, кто на это способен. Этот добродушный, общительный юноша не питал интереса к политике и власти. Должно быть, какой-то мерзавец, стремящийся достичь своих целей за счет ни в чем не повинных людей, оболгал его перед королевой.
Амбула осмотрел oковы. Силы он был недюжинной, но знал, что разорвать цепи ему не удастся. Вырвать скобы из стены? Не стоит и надеяться. Когда их вмуровывали, он сам присматривал за каменщиками.
Он знал, что теперь произойдет. Королева подвергнет его и Аахмеса пыткам, чтобы узнать подробности заговора и имена сообщников. Сын полудикого народа, Амбула был храбр как лев, но все же такая перспектива его страшила.
А что, если обвинить в соучастии всю знать Куша? Всех аристократов Тананда наказать не сможет. А если все-таки попытается это сделать, мнимый заговор очень скоро станет настоящим.
И тут у Амбулы застыла в жилах кровь, по спине побежали полчища мурашек. В камере был кто-то еще. Кто-то живой, дышащий.
Он вздрогнул, с уст сорвался приглушенный возглас. Изо всех сил напрягая глаза, он всматривался в темноту, что объяла его подобно черным крыльям смерти. В слабых рассеянных лучах, падавших через оконце, военачальнику удалось разглядеть только наводящий ужас силуэт. Ледяная рука страха сдавила сердце Амбулы, которое не дрогнуло во множестве кровопролитных сражений.
Во мраке висел плотный серый туман. Его жгуты извивались, как змеи, собирались в клубок, и этот клубок постепенно приобретал контуры звероподобного существа.
Лицо Амбулы исказилось, глаза округлились; он корчился и бился, вотще пытаясь вырваться из оков.
Сначала он увидел в снопе тусклых лучей света кабанье рыло, покрытое жесткой щетиной. Потом в тенях вырисовалось туловище огромного уродливого зверя — оно стояло вертикально, и оттого выглядело еще ужаснее. Кроме кабаньей головы, Амбула теперь видел толстые волосатые лапы, заканчивающиеся недоразвитыми кистями, как у бабуина.
С пронзительным воплем Амбула вскочил на ноги, и в этот момент тварь начала двигаться. Проворством она не уступала чудищам из кошмарных снов.
Чернокожий воин успел за один полный смертельного ужаса миг разглядеть чавкающие, капающие пеной челюсти, громадные острые клыки, крошечные свиные глазки, светящиеся злобой и жаждой крови. Потом могучие лапы вцепились в него мертвой хваткой, а клыки вонзились в его плоть…
И вот лунный свет упал на черное тело, распростертое на полу в широкой луже крови. А серое чудовище, которое секунду назад терзало несчастного воина, исчезло, растворилось без следа в неосязаемом тумане.
* * *
— Тутмес! — Голос был настойчив, как и кулак, что барабанил в тисовую дверь одного из самых честолюбивых вельмож королевства Куш.— Господин Тутмес! Впусти меня! Демон снова на свободе!
Дверь отворилась, на пороге стоял Тутмес — рослый, стройный, с узким лицом и смуглой кожей, типичными для его высокой касты. Он кутался в накидку из белого шелка, будто только что поднялся с постели, и держал в руке небольшую бронзовую лампу.
— Что случилось, Афари? — спросил он.
Пришедший, сверкая белками глаз, ворвался в комнату. Дышал он тяжело, как после долгого бега. Афари был сухопар и темнокож, одеждой ему служила белая джубба. Ростом он немного уступал Тутмесу, зато негроидные черты у него были выражены гораздо четче. Гость был очень взволнован, но все же не забыл затворить дверь, прежде чем ответил:
— Амбула! Он мертв! В Красной Башне!
— Что? — воскликнул Тутмес.— Тананда осмелилась казнить командира Черных Копейщиков?!
— Нет-нет! Конечно, она не способна на такую опрометчивость. Его не казнили, а убили. Кто-то проник в камеру — один Сет знает, как у чэто удалось,— и вырвал Амбуле горло, переливал ребра, раздавил череп. Клянусь змеями на голове Деркэто, я видел много мертвецов, но ни к одному из них смерть не была так жестока, как к Амбуле. Тутмес, это работа демона, о котором поговаривает черный народ! Невидимый ужас снова на воле! — Афари сжал в кулаке амулет — крошечную глиняную фигурку божка, которая всегда висела на ремешке на его тощей шее.— Тварь перегрызла Амбуле горло, а следы зубов не похожи ни на львиные, ни на обезьяньи. Это следы острых как бритвы клыков!
— Когда это произошло?
— Где-то около полуночи. Стражники в нижней части башни наблюдали за лестницей, которая ведет к его камере. Никто посторонний не поднимался по ней. Услышав крик Амбулы, они бегом поднялись по лестнице, ворвались в камеру и нашли его труп. Я спал на первом этаже башни, как ты и приказывал. Узнав, что произошло, я приказал страже держать язык за зубами и поспешил к тебе.
Губы Тутмеса тронула холодная, неприятная улыбка. Он пробормотал:
— Ты знаешь, какова Тананда в гневе. Сущая тигрица. Если она ни с того, ни с сего бросила в темницу Амбулу и своего двоюродного брата Аахмеса, она запросто могла приказать своим подручным, чтобы зарезали Амбулу и обезобразили труп,— пускай народ думает, что это работа легендарного чудовища здешних мест. Могла ведь?
В глазах министра мелькнула искорка понимания. Тутмес, взяв Афари за руку, продолжал:
— А теперь ступай и нанеси удар до того, как о смерти Амбулы доложат королеве. Сначала возьми отряд Черных Копейщиков и перебей стражников в Красной Башне под тем предлогом, что они уснули на посту. Позаботься о том, чтобы все узнали: это сделано по моему приказу. Чернокожие решат, что я отомстил за их любимца — я, а не Тананда. Уладь это дельце, пока о стражниках не позаботилась она. Потом осторожно расскажи о моих подозрениях другим вельможам. Если Тананда намерена обращаться со всей знатью королевства, как с Амбулой и Аахмесом, то нам всем следует быть начеку. Как только управишься, ступай во Внешний Город и найди там старого Эджира, знахаря. Не говори ему напрямик, что в гибели Амбулы виновата Тананда, но намекни.
Афари вздрогнул.
— Да разве по силам обычному человеку обмануть этого демона? У него глаза, что раскаленные угли костра. Всякий раз, когда я их вижу, мне кажется, будто их взор проникает в глубины ада. Я видел, как он заставлял покойников вставать и идти, как голые черепа от его прикосновений клацали и скрежетали почерневшими зубами…
— Не надо его обманывать,— ответил Тутмес.— Просто скажи о наших подозрениях. В конце концов, даже если Амбулу прикончил какой-то демон ночи, этого демона вызвал человек. Что, если за всем этим действительно стоит Тананда? Ну, иди же скорее!
Когда Афари ушел, с тревогой обдумывая поручения своего визави, Тутмес еще мгновение постоял в гостиной, которой множество гобеленов и иных украшений придавало варварскую пышность. В углу над бронзовой чашеобразной курильницей вился голубой дымок. Тутмес позвал:
— Муру!
Босые ступни зашаркали по мраморным плитам пола. Темно-красная гардина на одной из стен отодвинулась, из проема потайного хода в комнату шагнул невероятно тощий и высокий — на добрую голову выше Тутмеса — человек.
— Я здесь, хозяин,-— сказал он.
Алая накидка свисала, как тога, с костлявого плеча. Кожа Муру была черна как деготь, но тонкие орлиные черты лица говорили о его родстве с представителями правящей касты Мероэ.
Похожие на баранью шерсть кудри на узкой вытянутой голове были уложены в фантастическую конусовидную прическу.
— Тварь вернулась в свою клетку? — спросил Тутмес.
— Да, господин.
— Никто ничего не заметил?
— Нет, мой господин.
Тутмес нахмурился.
— Откуда у тебя уверенность, что она всегда будет тебе подчиняться? Выполнять твои задания, а потом возвращаться в клетку? Вдруг однажды ты ее выпустишь, а она прикончит тебя и сбежит в богомерзкое измерение, которое считает своим домом?
Муру развел руками.
— До сих пор она всегда подчинялась заклинаниям, которые я узнал от моего прежнего господина, стигийского колдуна, изгнанного из своей родной страны за пустяковую провинность.
Тутмес пронизывающе глянул на колдуна.
— Мне кажется, вы, волшебники, большую часть жизни проводите в изгнании. А что, если кто-нибудь из моих врагов подкупит тебя, и ты натравишь на меня своего монстра?
— О, хозяин, не надо так думать! Не будь тебя, куда бы я делся? Кушиты меня презирают, потому что я не их расы, а в Кордаву я не могу вернуться по известным тебе причинам.
— Хм. Ладно, как следует позаботься о демоне, он нам еще понадобится, и скоро. Этот болтливый дурак Афари ничего так не любит, как выглядеть мудрым в глазах других. Скоро его рассказ о подлом убийстве Амбулы, сдобренный моими намеками на причастность королевы, услышат сотни чутких ушей. Брешь между Танандой и ее двором расширится, а я пожну плоды.
Благодушно посмеиваясь (что с ним бывало крайне редко), Тутмес плеснул вина в две серебряные чаши и одну подал тощему колдуну, который принял ее с молчаливым поклоном. Тутмес продолжал:
— Конечно, он ни словом не обмолвился о том, что сам начал всю эту интригу с клеветы на Амбулу и Аахмеса. Сам, без моего принуждения! Эта марионетка даже не догадывается о том, что за ее ниточки дергает колдун Муру, а колдуну приказываю я! Афари притворяется, будто верен нашему делу, но тотчас продаст нас, если почует выгоду. Его конечная цель —-править Кушем, то есть жениться на Тананде и стать консортом. Когда я завладею короной, мне понадобится более надежное орудие, чем Афари.
Потягивая вино, Тутмес размышлял: «Как только брат Тананды погиб в сражении со стигийцами, она мертвой хваткой уцепилась за трон из слоновой кости. Эта прирожденная интриганка очень опасна, ей удалось рассорить придворных, и теперь она удачно науськивает одну группу на другую. Но ей не хватит силы воли, чтобы удержать власть в стране, где традиции не позволяют женщинам держать бразды. Она опрометчива, взбалмошна и своенравна, и не знает других способов сохранения власти, кроме расправы над теми, кого считает опасными в настоящий момент,— сколь бы ни были высокими их положение и престиж».
— Муру, не спускай глаз с Афари. И крепко держи в узде своего демона. Нам еще понадобятся услуги этого чудища.
Даниэль Пеннак
Как только кордавец, согнувшись в три погибели, исчез за дверыо потайного хода, Тутмес поднялся по лестнице из полированного дерева на залитую луной плоскую крышу дворца.
Господин Малоссен
Склонясь над парапетом, он увидел внизу тихие улицы Внутреннего Города Мероэ, дворцы, сады и большую внутреннюю площадь, на которой в одно мгновенье могла собраться тысяча чернокожих всадников из прилегающих казарм. Далее виднелись большие медные ворота Внутреннего Города, а за ними — Внешний Город. Мероэ находился посреди чуть всхолмленной равнины, покрытой лугами и пашнями,— она простиралась до горизонта. На ней вилась узкая река, задевая окраину Внешнего Города.
I. В ЧЕСТЬ ЖИЗНИ
Массивная стена, что окружала дворцы высшей касты, разделяла Внешний и Внутренний Города. Правили Мероэ потомки стигийцев, которые сотни лет назад пришли с севера, чтобы покорить чернокожие народы и смешать свою гордую кровь с кровью новых подданных великой империи.
Внутренний Город был хорошо спланирован, его прямые улицы, широкие площади, высокие каменные особняки и пышные сады были приятны глазу.
Внешний Город, напротив, являл собой беспорядочную россыпь глиняных лачуг. Улицы нелепо петляли и в самых неподходящих местах кончались тупиками. Негры — коренные жители этой страны — ютились во Внешнем Городе. Во Внутреннем жила правящая каста. Чернокожему, чтобы поселиться там, необходимо было наняться в слуги или солдаты.
Вы способны писать, Малоссен? Ведь нет? Конечно нет… Ну так займитесь чем-нибудь попроще, делайте детей, к примеру, хорошеньких малышей, это будет очень мило!
С презрением глядел Тутмес сверху на эти трущобы. На шумных площадях светились костры, мелькали факелы на разбегающихся улицах. Время от времени доносился обрывок песни или треньканье варварского музыкального инструмента — сколько первобытной злобы, кровожадности в этих звуках! Тутмес плотнее закутался в накидку, и все равно его пробрала дрожь.
1
Он двинулся назад, но остановился, заметив человека, спящего под пальмой в искусственном саду. Разбуженный прикосновением ноги Тутмеса, человек проснулся и вскочил.
Ребенок был прибит к двери как птица несчастья. Огромные круглые совиные глаза.
— Не надо ничего говорить, Шубба,— предупредил Тутмес.— Дело сделано. Амбула мертв, и к рассвету весь Мероэ узнает, что с ним расправилась Тананда.
А эти, их было семеро, и они неслись вверх по лестнице, шагая через две ступеньки. Они, конечно, не знали, что на этот раз их ждет распятый ребенок. Они полагали, что уже все видели на этом свете, и торопились обнаружить что-то новенькое. Еще два лестничных пролета, и маленький Иисус преградит им путь. Бог-дитя, живым пригвожденный к двери. Кому такое может прийти в голову?
— А… демон? — с дрожью в голосе прошептал Шубба.
В Бельвиле их уже по-всякому встречали, что им еще могли сделать? То их забрасывали тухлятиной и очистками, то с дикими воплями на них набрасывалась орда разъяренных фурий, расцарапывая им в кровь лицо; однажды им пришлось пробираться сквозь стадо баранов, запрудившее все шесть этажей: несколько сотен безмозглых, томно блеющих овец, подминаемых самцами, ревниво охраняющими свой гарем; в другой раз их ждал опустевший дом: покидая жилище, людской поток (оставлять – так всё) опорожнялся прямо на ступеньках. Этот ковер, устлавший дорогу героям, потом сменил утренний дождичек, дерьмом пролившийся на головы судебных исполнителей.
— Снова заперт в своей клетке. А тебе пора идти. Найди в шемитском квартале подходящую белую женщину и побыстрее доставь ее сюда. Если успеешь вернуться до новой луны, получишь столько серебра, сколько она будет весить. Если нет — я украшу твоей головой эту пальму.
Шубба простерся ниц и коснулся лбом пыльной крыши. Затем вскочил и припустил к лестнице. Тутмес снова глянул в сторону Внешнего Города. Ему показалось, что костры горят ярче, а в монотонном рокоте барабана появился зловещий ритм.
Все, Бельвиль уже сделал им все, что мог, но никогда – ни разу! – не случалось им уйти, не открыв дверь, которую они пришли открыть, не забрав движимое имущество, которое они пришли забрать, не выставив вон неплательщиков, которых они должны были выгнать. Их было семеро, и они всегда добивались своего. За ними было Право. Больше того, они сами и были этим Правом, посланцы Закона, рыцари Преимущественного права, невозмутимые стражи у порога Терпимости. Они долго этому учились, закаляли свой дух, и теперь умеют справляться с эмоциями. И все же у них была душа. Под панцирем мускулов. Они раздавали то тумаки, то слова утешения, по желанию клиента, но всегда исполняли то, что от них требовалось. В сущности, они были гуманны, эти великолепные социальные животные.
И вдруг яростные вопли заполнили все небо до самых звезд.
У них даже были имена. Судебного исполнителя звали Ла-Эрс, мэтр Ла-Эрс с улицы Сен-Мор, его студента-стажера – Клеман, остальных четверых – грузчиков – тоже как-то звали, а как же; у слесаря было особенно пакостное имечко, которое не произнесешь, не сплюнув на благословенную землю Бельвиля: Шестьсу Белый Снег. Шестьсу Белый Снег, сезам стервятников, потрошащих должников, соловей, предвещающий приближение вышибал, первый проныра конторы Ла-Эрса.
— Теперь они знают, что Амбула — покойник,— пробормотал Тутмес и опять содрогнулся всем телом.
Как Шестьсу мог сам спокойно жить в Бельвиле, участвуя во всех налетах Правосудия, этот вопрос появлялся иногда на горизонте сознания Ла-Эрса, но долго там не задерживался. Всегда найдутся легавые, которых будут осыпать ругательствами, или преподы, которым будут устраивать бойкоты, или теноры, которых будут освистывать, или, наконец, судебные исполнители, которые вечно будут пользоваться всеобщей ненавистью, ими самими внушенною. Почему бы и слесарю-потрошителю не ходить по улицам родного квартала, среди несчастных, которых он оставил без крова? Это, должно быть, приятно щекотало ему нервы. Так заключил мэтр Ла-Эрс, мудрый в своем реалистическом отношении к миру.
* * *
Итак, они бежали к распятому младенцу со спокойной душой и ясным сознанием. Тишина должна была бы смутить их, но нет: в стенах Бельвиля все всегда начинается с тишины. Они привыкли работать в команде, они доверяли своему внутреннему голосу. Они поднимались по лестнице бегом – своеобразный знак качества. Они работали быстро и без колебаний. Студент Клеман летел впереди, за ним неслись начальник и еще четверо подчиненных. Замыкал процессию Шестьсу, тоже бегом, хотя за плечами у него были все шестьдесят позорных лет.
Мэтр Ла-Эрс заметил сначала не ребенка, а выражение лица своего студента-стажера Клемана.
Над Мероэ разливалось пламя зари. Потоки багрового света пронизывали утренний туман и отражались от меди куполов и шпилей Внутреннего Города. Улицы Мероэ вскоре заполнились людом. Во Внешнем Городе дородные черные домохозяйки шли на рыночную площадь с бутылями и корзинами на головах, а незамужние молодицы со смехом и сорочьим щебетом несли ведра к колодцам. Голые детишки возились в пыли или гонялись друг за дружкой на узких улицах. Рослые, крепко сбитые мужчины что-то мастерили в крытых тростником хижинах или блаженствовали в тени деревьев.
Тот застыл как вкопанный на лестничной площадке пятого этажа.
На рыночной площади, под полосатыми навесами, торговцы расхваливали разложенный на подстилках товар: гончарные изделия, инструменты, овощи, фрукты и прочее. Чернокожие люди торговались или просто обсуждали достоинства бананов, бананового пива, орнаментов на ткани и чеканки по бронзе. Возле миниатюрных плавильных печей, наполненных древесным углем, кузнецы усердно ковали железные мотыги, ножи и наконечники копий. И над всем этим потом, звоном, весельем, злостью, наготой, силой, убожеством и энергией черного народа Куша царило раскаленное солнце.
Он развернулся всем телом, согнувшись пополам, как боксер, получивший в поддых.
И вдруг в этом мире произошла перемена, какая-то новая нота вторглась в будничный мотив. С цокотом подков по булыжникам к большим воротам Внутреннего Города приближалась группа всадников. В кавалькаде было шестеро мужчин и одна женщина, она ехала впереди.
Глаза вылезли из орбит.
У нее была смуглая коричневая кожа, пышные черные волосы стянуты на затылке золотистой лентой. Кроме сандалий на ногах и инкрустированных драгоценными камнями золотых пластин, которые частично прикрывали ее полные груди, на ней была только короткая шелковая юбка с кожаным поясом. У нее были правильные черты лица, глаза светились отвагой и решимостью.
В глотке заклокотало, как в кратере.
Она легко и уверенно правила стройным кушитским конем при помощи украшенной драгоценностями уздечки и повода шириной в ладонь, из красной кожи с золотым тиснением. Ее обутые в сандалии ступни опирались на широкие серебряные стремена, а сзади через седло была переброшена убитая антилопа. Две поджарые охотничьи собаки бежали, чуть приотстав от коня.
Оттуда хлынула мощная струя, дугой, цвета беж, свидетельствующего о кислой среде и отличном пищеварении.
И так как юноша не успел предупредить это извержение усилием воли, мэтр Ла-Эрс также не успел поостеречься. Его собственный утренний круассан попросился наружу, за чем последовали и восемь кофе с коньяком, которые четверо грузчиков пропустили как раз перед тем, как направиться сюда.
Когда женщина подъехала ближе, работа и разговоры прекратились. Черные лица стали угрюмыми, мрачные взоры потупились. Темнокожие горожане перешептывались между собой, их голоса слились в еле слышный зловещий ропот.
Только слесаря миновало это извержение.
Юноша, который ехал на полкорпуса позади женщины, встревожился. Он окинул взглядом извилистую улицу и, оценив расстояние до бронзовых ворот, которые еще не показались за хижинами, прошептал:
– Это что еще за бардак? – единственное, что выдавило из него врожденное чувство сострадания.
— Королева, народ стал опасен. Ты поступила опрометчиво, решив ехать через Внешний Город.
Даже не думая отступать, Шестьсу Белый Снег ринулся вперед, прокладывая себе путь сквозь эту цепь конвульсивных излияний. На площадке пятого этажа слабосильный стажер, скрючившись у стены, рыгал уже краткими очередями, попадавшими прямо и главным образом на ботинки патрону.
— Все черные собаки Куша не помешают мне охотиться! — ответила женщина.— Если кто-нибудь вздумает угрожать, растопчите лошадьми.
Тут Шестьсу заметил ребенка.
— Проще сказать, чем сделать,— пробормотал юноша, оглядывая молчащую толпу.— Они выходят из домов и заполняют улицы… Посмотри вон туда!
– Мать честная!
Они въехали на широкую, бурлящую черным людом площадь. Среди хижин вокруг нее бросалась в глаза самая высокая, из глины и пальмовых стволов, с черепами над дверью. Это был храм Джуллаха, правящая каста презрительно называла его домом демона. Черный народ поклонялся Джуллаху, а не Сету, змеебогу своих правителей и их стигийских предков.
И, указывая на него, обернулся:
Толпа на площади встретила кавалькаду угрюмыми взорами. Отовсюду веяло угрозой. Тананда, впервые ощутившая беспокойство, не заметила еще одного всадника, который приближался к площади по другой улице. В иное время этот всадник привлек бы внимание, потому что его кожа не была ни коричневой, ни черной. Это был белый мужчина могучего телосложения, в кольчуге и шлеме.
– Вы это видели?
— Черные собаки замышляют бунт,— пробормотал юноша и наполовину обнажил саблю. Остальные гвардейцы — чернокожие, как и простой люд кругом,— сомкнулись вокруг королевы, но за оружие не взялись. Глухой ропот звучал все громче, но больше ничего угрожающего пока не происходило.
И тут же понял по глазам, что мэтр Ла-Эрс только это и видел. Божественное откровение, ни больше ни меньше. У остальных тоже были сейчас лица серафимов. Средневековые ангелы, ужаснувшиеся изнанке мира.
— Вперед! — приказала Тананда и дала коню шпоры. Толпа угрюмо расступалась перед ней.
Все теперь смотрели на ребенка. Даже сквозь липкие пальцы стажера – чего хуже! – смотреть на ребенка было невыносимо. Огромные гвозди в форме заостренных пирамид – точно по Библии в голливудском прочтении, – вонзаясь в тело, должно быть, раздробили детские кости, разорвав нежную плоть вокруг. При взгляде на ребенка казалось, что он не пригвожден, а вдавлен в эту дверь какой-то потусторонней силой.
И вдруг из дома демона вышел долговязый старый негр в одной лишь набедренной повязке. Это был колдун Эджир. Указав на Тананду, он крикнул:
– Смотрите, да тут это везде…
— Вот едет та, чьи руки замараны кровью! Та, которая погубила Амбулу!
Так говорят о мертвецах, в которых жизнь приучила нас видеть только останки, мертвую плоть. Эта так называемая плоть со следами запекшейся крови устилала всю площадку перед дверью.
Его крик, точно искра, вызвал взрыв. Над толпой поднялся оглушительный рев. Люди двинулись вперед, выкрикивая: «Смерть Тананде!»
– Они с него даже очки не сняли.
Через мгновение десятки черных рук стали хватать всадников за ноги. Юноша старался править конем так, чтобы быть между Танандой и толпой, но метко брошенный камень расколол ему череп.
Да, и как это часто бывает, подобные мелочи ужасали.
Стражников, схватившихся за мечи, стащили с коней и затоптали насмерть. Только теперь королеву охватил страх, когда ее лошадь взвилась на дыбы, она закричала. К ней тянулось множество сильных черных рук, мужских и женских, иные были уже в крови.
Широко раскрытые глаза ребенка смотрели на это ничтожное собрание сквозь стекла розовых очков. Взгляд жертвенной совы.
Какой-то великан схватил ее за кожаный пояс и сдернул с седла, прямо на лес поджидающих рук. Юбка, сорванная с королевского тела, взмыла в воздух под оглушительный хохот толпы. Женщина плюнула Тананде в лицо и сорвала нагрудные украшения, расцарапав ей грудь черными от грязи ногтями. С силой брошенный камень задел смуглой аристократке голову.
– Как они могли… как?
Тананда увидела другой камень, он был зажат в руке негра, который пытался протиснуться к ней, чтобы размозжить голову. Сверкали кинжалы. Только нерешительность удерживала толпу от немедленной расправы. Раздался голос: «В храм Джуллаха ее! На алтарь!»
Мэтр Ла-Эрс обнаружил вдруг возмущенное неприятие насилия, в какой бы форме оно ни было выражено.
Площадь ответила одобрительным ревом. Тананда почувствовала, как ее потащили, понесли сквозь бурлящую толпу. Негры хватали ее за волосы, руки и ноги, осыпали градом ударов — к счастью, довольно слабых из-за тесноты.
– Смотрите, он еще дышит.
И вдруг толпа дрогнула и раздалась, когда в нее на полном скаку влетел всадник. Негры вопили под копытами могучего коня. Тананда мельком увидела мужской силуэт, возвышающийся над толпой, загорелое, изборожденное шрамами лицо под стальным шлемом и громадный разящий меч, с которого срывались капли крови.
Если только можно было назвать вдохом это шипение в растерзанных легких. Если можно было назвать выдохом эту розоватую пену у детского рта.
Из толпы вылетело копье, пронзило коню живот. Тот жалобно заржал и рухнул. Но всаднику удалось приземлиться на ноги, и он еще яростней заработал мечом. Бросаемые с неистовой силой копья отлетали от шлема и щита, который незнакомец держал на левой руке, а его широкий меч кромсал плоть и дробил кость, мозжил головы и разбрасывал внутренности по окровавленной мостовой.
– А руки… а ноги…
Против такого натиска толпа устоять не могла. Расчистив вокруг себя изрядное пространство, незнакомец наклонился и подхватил перепуганную молодую женщину. Прикрывая ее щитом и безжалостно разя наседавших мятежников, он отступал, пока не уперся спиной в угол дома. Заслонив собой королеву, он снова и снова вынуждал пятиться кричащую от ярости толпу.
Уже ни рук, ни ног… под длинными лохмотьями джеллабы они, казалось, были раздроблены чудовищными гвоздями. И, пожалуй, мерзостнее всего была эта раскромсанная, четырежды урезанная, когда-то белая накидка.
И тут раздался грохот копыт. На площадь ворвался отряд гвардейцев и погнал мятежников перед собой. Охваченные паникой кушиты с воплями и визгом хлынули в улицы, бросив на площади десятки мертвецов. Командир гвардейцев — огромный негр, щеголяющий красным шелком и позолоченной сбруей,— подъехал к королеве и спешился.
– Полицию, скорее зовите полицию!
— Ты не торопился.— Тананда встала на ноги и снова приняла горделивую осанку.
Мэтр Ла-Эрс отдал приказ громовым голосом, не в силах оторвать взгляда от истерзанного ребенка.
Лицо командира приобрело пепельный оттенок. Прежде чем он успел шевельнуться, Тананда дала знак гвардейцам, что стояли за его спиной. Один из них, держа копье обеими руками, с такой силой ударил командира в спину, что наконечник вышел из груди. Смертельно раненный исполин упал на колени, и еще дюжина копий довела дело до конца.
– Никакой полиции!
Тананда встряхнула длинными спутавшимися локонами и повернулась. Ее нагое тело было покрыто множеством царапин, некоторые кровоточили, но она смотрела на незнакомца без смятения и неуверенности. Он ответил столь же прямым взглядом, не скрывая восхищения ее невозмутимостью, а также красотой зрелых и чувственных форм.
Это была жизненная позиция Шестьсу, с которой его можно было сдвинуть только мертвым:
— Кто ты? — спросила она.
– С каких это пор мы зовем полицию?
— Конан из Киммерии,—произнес он.
И в самом деле, это было одним из главных правил: никогда не прибегать к силам правопорядка. С каких это пор для выполнения задания судебный исполнитель, компетентный судебный исполнитель, прекрасно подготовленный и, как положено, дававший присягу, с каких это пор он обращается за помощью к посторонним?
— Киммерия? — Тананда никогда не слышала об этой далекой северной стране. Она помрачнела.— Это в Стигии? Ты носишь стигийскую кольчугу и шлем.
При этом старый слесарь спокойно и пристально разглядывал физиономию малолетнего страдальца.
Он отрицательно покачал головой, обнажив в улыбке белые зубы.
Тогда ребенок заговорил. Просветленно, как душа, которая уже отлетает. Он сказал:
—– Да, у меня оружие и доспехи стигийца, но чтобы завладеть ими, пришлось убить этого дурака.
– Вы не войдете туда.
— В таком случае, что ты делаешь в Мероэ?
Шестьсу удивленно поднял брови:
— Я странник,— сказал он просто.— Кто наймет меня, за того и буду воевать. Я приехал сюда попытать счастья.
– Да? Можно узнать, почему?
Конан решил, что не стоит рассказывать ей, как он пиратствовал у Черного Берега и был вождем одного из племен в южных джунглях.
Ребенок ответил:
Королева с уважением оглядела его богатырскую фигуру, оценила ширину плеч и груди.
– Там еще хуже.
— Я найму тебя,— сказала она наконец.— Какова твоя цена?
Более устрашающий ответ трудно и вообразить. Впрочем, Шестьсу это вовсе не смутило. Спокойно рассматривая кровавое месиво, он только и спросил:
— А какую цену предложишь ты? — ответил он вопросом на вопрос, печально взглянув на труп своего коня.— Я — нищий странник, а теперь еще и пеший.
– Можно попробовать?
Тананда отрицательно покачала головой.
Не дожидаясь разрешения, он окунул указательный палец в рану, зиявшую сквозь джеллабу на правом боку, осторожно слизнул, прищелкнул языком и вынес заключение:
— Клянусь Сетом, ты ошибаешься! Ты теперь не нищий странник, а командир королевской гвардии. За сто золотых в месяц можно рассчитывать на твою преданность?
– Острый соус.
Он взглянул краем глаза на распростертое тело прежнего командира, на испачканные кровью шелк и сталь. Это зрелище не удержало Конана от усмешки.
Закатив глаза, он пытался установить, по возможности поточнее, все компоненты приправы.
— Я думаю, да.
– Красный перец… Кетчуп…
Он причмокивал с видом настоящего знатока:
* * *
– Капелька малинового варенья…
Глядя на него, можно было подумать, что он всю жизнь только тем и занимался, что дегустировал казненных.
Дни уходили за днями, луна умерла и родилась вновь. Стихийный бунт низших каст был подавлен железной рукой Конана. Шубба, слуга Тутмеса, вернулся в Мероэ. В комнате, где на мраморном полу сплошным ковром лежали львиные шкуры, он сказал:
– Не понимаю, зачем понадобился лук?
— Хозяин, я нашел женщину, которая тебе нужна. Это немедийская девушка, захваченная пиратами на аргосском купеческом судне. Я заплатил за нее шемитскому работорговцу много больших кусков золота.
– Для кожи, – ни с того ни с сего выпалил малыш, – чтобы прилепить ошметки на дверь, очень похоже на человеческую…
— Дай мне взглянуть на нее,— приказал Тутмес.
Шестьсу теперь смотрел на него почти ласково.
Шубба вышел из комнаты и через секунду вернулся, держа за запястье девушку. Она была стройна, ее белая кожа разительно отличалась от привычных глазу Тутмеса коричневых и смуглых тел. Волосы кудрявым золотистым облаком лежали на белых плечах. Из одежды на ней осталась только изорванная сорочка. В следующее мгновение Шубба и сорочку снял, и девушка зябко и пугливо втянула голову в плечи.
– Ах ты поганец…
Не глядя на Шуббу, Тутмес кивнул.
Потом он заговорил нарочито грозным голосом:
— Это хорошее приобретение. Не будь я так занят интригами, наверное, поддался бы соблазну оставить ее себе. Ты ее научил кушитскому языку, как я приказал?
– Ты заслужил достойного снятия с креста, это я тебе обещаю.
— Да, я учил ее в городе стигийцев и все дни, пока мы шли с караваном. Учил по шемитской методе — с помощью башмака. Ее зовут Даана.
Он уже не улыбался, он гремел, даже грохотал. Черт возьми, сейчас он вам отшпилит эту мелкую пакость, в один момент, быстрее, чем в настоящую веру обратиться! Ревя, он вдруг вскинул скрюченные пальцы, как живое воплощение страшной мести.
Тутмес уселся на кушетку и жестом велел девушке опуститься на пол у его ног. Она села, скрестив ноги.
И тут случилось чудо.
— Я собираюсь подарить тебя королеве Куша,—сказал он.—Считаясь ее рабыней, ты на самом деле по-прежнему будешь принадлежать мне и регулярно выполнять мои приказы. Королева жестока и вспыльчива, поэтому старайся ей не досаждать. О том, что поддерживаешь связь со мной, ты не признаешься даже под пытками. Чтобы не возникло соблазна ослушаться, когда меня не будет рядом, я сейчас тебя кое с кем познакомлю.
Руки слесаря вцепились в накидку, из которой тут же выскочила душа.
Он взял Даану за руку и повел по коридору, затем вниз по лестнице. Путь закончился в \\ длинной, слабо освещенной комнате, разделенной на равные половины хрустальной стеной, прозрачной, как вода, несмотря на громадную толщину и прочность, способные остановить боевого слона. Тутмес повернул Даану лицом к этой стене и отступил назад. Внезапно свет померк.
Ребенок исчез.
Стоя в темноте, девушка дрожала от необъяснимого страха. И вдруг по ту сторону стены начал разгораться свет. Девушка увидела, как из пустоты появляется уродливая и жуткая голова, увидела хищное кабанье рыло, зубы как кинжалы и длинную щетину. Когда это страшилище двинулось в ее сторону, она вскрикнула и отвернулась, в ужасе позабыв, что от зверя ее .отделяет хрустальная стена. Призрачный свет померк у нее перед глазами, она упала прямо на руки Тутмеса и услышала его зловещий шепот:
Все остальные сначала не поняли, почему Шестьсу съежился, схватившись за низ живота, им также не удалось сразу распознать голого карапуза в этом нечто, розовом и блестящем, что с воплями перескочило через скорчившегося студента-стажера Клемана и кинулось вниз по лестнице, умудрившись не поскользнуться на их утренних излияниях. Когда до них дошло наконец, что у этой «души» пятки в кроссовках, когда они разглядели в этом фрукте голый зад сорванца, улепетывавшего живее некуда, было уже поздно: двери нижних площадок распахнулись, и галдящая орава разноцветной ребятни бросилась вдогонку за маленьким воскресшим богом.
— Ты была и будешь моей рабыней. Не подводи меня, иначе он найдет тебя где угодно. От него не спрячешься.
Эта угроза заставила Даану окончательно лишиться чувств.
2
Тутмес отнес ее наверх и отдал на попечение чернокожей служанки, велев привести в чувство, дать еды и вина, выкупать, причесать, надушить и нарядить для завтрашнего представления королеве.
– И что? Что потом? Дальше! Расскажи, как они вошли в квартиру!
– Я вам это уже сто раз рассказывал. Про слесаря они и не вспомнили, выбили дверь ногами, чтобы выпустить свой гнев.
* * *
– Вломились! Выбили дверь! Ай да судебный исполнитель! Хорош, Ла-Эрс!
– Дальше! Дальше!
На следующий день Шубба посадил немедийку Даану в колесницу Тутмеса и взялся за вожжи. Девушка за его спиной почти ничем не напоминала вчерашнюю Даану, она была чиста и надушена, умелые руки служанок придали ее лицу поистине божественную красоту. Ее шелка были столь тонки, что сквозь них виднелся каждый изгиб восхитительного тела. В золотых кудрях сверкала серебряная диадема.
– Дальше они опять остановились, на этот раз из-за запаха, ясное дело.
Но из прелестных глаз все еще не исчез страх. Жизнь Дааны превратилась в кошмарный сон наяву с того момента, когда она попала к работорговцам. Напрасно она пыталась утешить себя мыслями о том, что никто не вечен и когда худшее позади, тебя ожидает только хорошее. С каждым днем ей жилось все хуже.
– 2667 подгузников! Это мы, Нурдин, Лейла и я, мы сами их собирали, весь Бельвиль помогал: 2667 подгузников, полных по самые крылышки!
И теперь она вот-вот достанется жестокой и капризной королеве. И если та не отвергнет подарок, Даана уподобится песчинке между двумя жерновами — адским страшилищем заговорщика Тутмеса и подозрительной и скорой на расправу Танандой. Если Даана откажется выполнять поручения Тутмеса, тот науськает на нее своего демона. Если не откажется, королева рано или поздно разоблачит ее и предаст не менее ужасной смерти.
– Вы их разложили по всем комнатам?
Над головой висело стальное небо. На западе слой за слоем громоздились тучи — в Куше близился конец сухого сезона.
– И даже в масленку.
Колесница въехала на площадь перед королевским дворцом. Под колесами то хрустел нанесенный ветром песок, то грохотом отзывались чистыe булыжники. По пути встретилось лишь несколько горожан из высшей касты — в полуденную жару жители Внутреннего Города предпочитали дремать в своих домах. На улицах было немало чернокожих слуг, завидя колесницу, они прятали блестящие от пота лица.
– Вот это бутерброд, в масленке вдовы Гриффар, представляешь?
У дворца Шубба помог Даане сойти с колесницы и увлек за собой через бронзовые позолоченные ворота. Толстый дворецкий провел их по коридорам в просторный зал, обставленный с немыслимой роскошью (пожалуй, от такого убранства не отказалась бы стигийская принцесса). На кровати из черного дерева и слоновой кости, инкрустированной золотом и жемчугом, сидела Тананда в одной лишь юбчонке из красного шелка.
– Это что! Вы еще главного не знаете…
Глаза Тананды бесцеремонно изучили дрожащую златовласую рабыню. С виду — подарок, достойный королевы. Но погрязшее в интригах сердце было склонно во всем подозревать измену. Голос королевы зазвучал так внезапно, и было в нем столько неприкрытой угрозы, что Даана едва не упала в обморок.
– Что же, что главное? Расскажи, Шестьсу!
— Говори, девка! Зачем Тутмес послал тебя во дворец?
– Шестьсу! Шестьсу, расскажи главное!
— Я… Я не знаю… Где я? Кто вы? — тонким, как у плачущего ребенка, голосом проговорила Даана.
***
— Дура! Я королева Тананда! А теперь отвечай на мой вопрос.
Сожалею, но мне уже давно пора вмешаться, мне, Бенжамену Малоссену, крайне ответственному брату семейства; я прерываю повествование и торжественно объявляю, что я категорически против участия моих братьев и сестер в этой травле судебного исполнителя Ла-Эрса за серьезную профессиональную ошибку.
— Я не знаю ответа, моя госпожа. Я знаю только, что господин Тутмес послал меня в подарок…
Какая такая профессиональная ошибка?
— Ты лжешь! Тутмес снедаем честолюбием. Он ненавидит меня, он бы не стал делать мне подарок без подлого умысла. Говори, что у него на уме! Признавайся, или хуже будет!
Все очень просто: квартирой, на которую был наложен арест, оказалась, совсем не та, на двери которой мой младший братец изображал распятого, а другая, этажом выше. Та, что прямо над этой. Мини-страдалец в розовых очках вещал у входа в жилище вдовы Гриффар, владелицы дома. Так что в этой суматохе бригадир экспроприировал добро самой жалобщицы, полагая, что прижучил злостного неплательщика, на которого она донесла; его молодцы сапогами вышибли хозяйскую дверь; и, что хуже всего, он, мэтр Ла-Эрс, неподкупный судебный исполнитель, собственной рукой сгреб вдовьи сбережения себе в карман, думая, что заполучил грязные деньги какого-нибудь заморского съемщика, якобы несостоятельного. Ввиду столь малоприятного казуса я, Бенжамен Малоссен, торжественно восстаю против подобных историй…
— Я… Я не знаю! Не знаю! — запричитала Даана, и слезы брызнули из ее глаз. До смерти напуганная демоном Муру, она бы не призналась, даже если бы захотела — язык отказывался подчиняться мозгу.
***
— Разденьте ее! — приказала Тананда.
– Да ладно тебе, Бен! Ты что, не хочешь, чтобы Шестьсу рассказал нам самое главное?
С Дааны сорвали прозрачный шелк.
— Подвесьте! — Тананда указала вверх.
Хочу я или не хочу, зло уже свершилось, и мое веское слово может отправляться куда подальше.
Даане связали запястья, веревку перебросили через потолочную балку и натянули так, что пятки девушки едва не оторвались от пола.
– Что ж, рассказывайте, Шестьсу, только прежде подлейте мне чего покрепче: чувствую, я начинаю терять свою весомость.
Тананда слезла с кровати, взяла кнут.
Все это происходит в «Зебре», последнем оставшемся в Бельвиле кинотеатре, стол накрыт прямо на сцене, и мы в восемнадцать ртов уплетаем кускус Ясмины. Мое племя Малоссенов: Клара, Тереза, Лауна, Жереми, Малыш, Верден, Это-Ангел, Джулиус, моя собака, и Жюли, моя Жюли; прибавьте сюда еще Шестьсу Белый Снег, естественно, нашу давнюю приятельницу Сюзанну, держательницу «Зебры», и весь многочисленный табор Бен-Тайеба, который, будь все по закону, спал бы сегодня в четырех голых стенах, в квартире, откуда уже давным-давно вынесли бы всю мебель. Восемнадцать голов, увязших по уши в одном наисерьезнейшем деле и, может статься, уплетающих свой последний кускус здесь, на свободе, в последнем действующем кинотеатре Бельвиля.
— Сейчас послушаем,— сказала она с жестокой усмешкой,-— что ты знаешь о планах нашего дорогого друга Тутмеса. Еще раз спрашиваю: будешь говорить?
– Самое ужасное… – начинает Шестьсу Белый Снег.
(Насчет этого нашего собрата разговор отдельный…)
Даану душили рыдания, она смогла только отрицательно покачать головой. Кнут с оглушительным хлопком приложился к коже юной немедийки, оставив красный след по диагонали через спину. Раздался пронзительный вопль.
– Самое ужасное – это было… мухи!
— Что все это значит? —– прозвучал твердый мужской голос.
– Прошедшее! – вскрикивает Малыш из-за своих розовых очков. – «Было» прошедшее третьего лица единственного лица глагола бытъ !Это: «э.т.о.», было: «б.ы.л.о.»! Ты должен был сказать: «это были» мухи.
Конан, в кольчуге поверх джуббы, с мечом на поясе, стоял в дверях. Пользуясь расположением Тананды, он привык входить в ее дворец без доклада. У Тананды и раньше были любовники (несчастный Амбула в том числе), но ни в чьих объятьях она не испытывала такого блаженства. Королева никак не могла насытиться северным великаном и с невиданным бесстыдством выставляла напоказ любовную связь с ним.
Сейчас, однако, ей было не до любви.
– Допустим, – уступает Шестьсу Белый Снег. – А как у тебя со счетом в уме, парень? Ну-ка скажи, 2667 подгузников, каждый в среднем по 300 грамм, сколько это будет?
— Всего лишь добиваюсь откровенности от северной сучки, которую Тутмес прислал мне якобы в подарок. Несомненно, ей поручено вонзить мне кинжал под ребра или подмешать яду в вино. Мне сейчас недосуг, Конан. Если хочешь поразвлечься со мной, приходи позже.
– Восемьсот кило дерьма! – прорывается Жереми.
— Это не единственная причина, по которой я пришел,— возразил он, хищно улыбаясь.— Есть еще маленькое государственное дельце. Кто придумал такую глупость — пустить черных во Внутренний Город, чтобы смотрели на казнь Аахмеса?
– Жереми, ты забыл, что мы за столом, – скрипит Тереза, положив вилку: у нее подобные разговоры отбивают аппетит.
– Точно! Восемьсот килограмм и еще сто грамм в масленке.
— Почему же это глупость, а, Конан? Черные собаки своими глазами увидят, что со мной шутки плохи. Смертные муки негодяя Аахмеса чернь будет помнить много лет. Пусть она знает, как подыхают враги нашей божественной династии! Ты что-то имеешь против? Выскажись, дозволяю.
***