Джеймс Эллрой

«Лос-анджелесский квартет»

Черная Орхидея

Маме: Спустя двадцать девять лет Омытая кровью прощальная речь Я бережно сложу твое изображение, мой шкипер, Товарищ во хмелю, Утраченный наставник первый мой, Чтоб было чем продлить жизнь и любовь мою. Энн Секстан
Посвящается Джениве Хилликер Эллрой (1915-1958)

Пролог

Я не знал ее при жизни. Я смотрю на нее глазами тех, чью судьбу изменила ее смерть. Оглядываясь назад и полагаясь только на факты, я пытаюсь воссоздать ее образ — образ маленькой печальной девочки и проститутки, в лучшем случае нераскрывшегося таланта — последнее определение вполне относится и ко мне. Можно было не рассказывать о последних днях ее жизни, свести все к нескольким сухим строчкам отчета, отослать копию следователю, заполнить еще несколько бумаг, чтобы ее похоронили. Но здесь есть одно «но»: она не одобрила бы такой выбор. Какими бы страшными ни были факты, она желала бы их полной огласки. Многим ей обязанный, я — единственный, кто знает всю историю, и потому решил написать эти мемуары.

Но еще прежде чем все началось, еще до появления Орхидеи была работа в паре, а до этого война и военные учения в Центральном подразделении. Учения, напоминавшие о том, что мы, полицейские, тоже солдаты, хотя и не столь прославленные, как те, кто воевал с японцами и немцами. После каждого дежурства проводилась отработка действий на самые разные случаи, будь то воздушная или пожарная тревога или светомаскировка на время налетов. Тогда нам приходилось целыми днями стоять на улицах Лос-Анджелеса, надеясь, что атака какого-нибудь «мессершмитта» оправдает нелепость нашего положения. Ежедневная перекличка на нашем участке проводилась по алфавиту, и именно во время очередного инструктажа я познакомился с Ли. Это произошло в августе 42-го, вскоре после того, как я закончил полицейскую академию. Кое-что о нем я уже знал и мог сравнить наши спортивные достижения: Ли Бланчард, категория «тяжелый вес», 43 победы, 4 ничьих, 2 поражения; некогда местная знаменитость, собиравшая на «Голливуд Лиджэн Стейдиум» немало народа. Я — Баки Блайкерт, по прозвищу Жеребец, «полутяжелый вес», 36 побед, 0 ничьих, 0 поражений; однажды попал в первую десятку журнала «Ринг». Хотя, возможно, просто потому, что главному редактору Нату Флайшеру нравилось, как я дразню противников, обнажая большие, как у лошади, зубы. В статистике, однако, не было отражено главное. У Бланчарда был сокрушительный удар, присущий только классическим «охотникам за головами». Моя же тактика ведения боя была другой: я кружил по рингу, контратакуя, стараясь бить по печени и не раскрываться — множественные удары в голову лишили бы меня остатков привлекательности, хватит и торчащих зубов. Боксерский стиль Ли отличался от моего, как небо от земли, и всякий раз, когда мы стояли плечо к плечу во время переклички, я спрашивал себя: кто кого?

Примерно год мы присматривались друг к другу. Разговаривали мало — в основном о погоде, и никогда о работе или боксе. Внешне — ничего общего: Бланчард — широкоплечий краснолицый блондин среднего роста с широкими плечами, мощной выпуклой грудью, намечающимся плотным брюшком и ногами колесом; и я — бледный, долговязый, мускулистый брюнет под метр девяносто... Кто кого?

В конце концов я перестал думать на эту тему. Остальные полицейские, однако, продолжали ее обсуждать. И в течение первого года службы мне приходилось слышать самые разные мнения на этот счет: Бланчард — нокаут в первых раундах; Блайкерт — победа по очкам; Бланчард — остановка боя после медосмотра; вариант «Блайкерт нокаутировал противника» исключался.

За моей спиной велись и другие разговоры, касавшиеся нашей жизни вне ринга: о том, как Ли, попав в полицейское управление Лос-Анджелеса и участвуя в подпольных боксерских боях, которые посещали в том числе и высокопоставленные полицейские чины со своими друзьями-политиками, сразу пошел на повышение; про то, как в тридцать девятом, расследуя ограбление банка «Бульвар Ситизенс», влюбился в подругу одного из грабителей и, нарушив неписаные правила, стал с ней жить, перечеркнув тем самым свой уже было наметившийся переход в сыскной отдел; о том, как эта девушка уговорила его завязать с боксом. Эти слухи были для меня подобны финтам — я гадал, верны ли они. То, что я слышал о себе, походило на солидные удары по корпусу. Все было чистейшей правдой: и как Дуайт Блайкерт, кося от армии, пошел в полицию, и как он чуть не вылетел из полицейской академии, когда выяснилось, что его отец — член профашистской организации американцев немецкого происхождения, и как, желая получить место в полиции Лос-Анджелеса, он сдал федералам из Отдела по борьбе с иностранным влиянием друзей своего детства — японцев по национальности. Его не приглашали участвовать в подпольных боях, потому что ему никогда не удавалось уложить противника нокаутом.

Бланчард и Блайкерт: герой и стукач.

Вспомнив Сэма Мураками и Хидео Ашиду, в наручниках отправленных в лагерь Манзанар, можно было легко понять, кто из нас чего стоил, но это были лишь обманчивые впечатления. Позже, когда мы с Ли стали работать вместе, они развеялись как дым.

Это случилось в начале июня 1943-го. За неделю до события у пирса Лик в районе Венеция матросы повздорили с зутерами[1]. Прошел слух, что одному из морячков выбили глаз. Стычки охватили и другие районы: персонал с военной базы «Чавес Ревин» бился с мексиканцами в Алпайн и Пало Верде. Газеты сообщали, что помимо ножей те припасли и нацистскую символику. В одночасье центр Лос-Анджелеса наводнили сотни солдат, матросов и морских пехотинцев с толстыми палками и бейсбольными битами. У пивоваренного завода в Бойл Хайтс ожидался сбор равного числа пачукос с тем же вооружением. Были мобилизованы все до единого патрульные из Центрального участка. Каждый получил каску образца Первой мировой и огромные дубинки, известные также как «негробои».

К вечеру нас на военных грузовиках привезли к полю битвы и дали единственный приказ: восстановить порядок. Табельное оружие нам пришлось оставить в участке — начальство не хотело, чтобы наши револьверы 38-го калибра попали в руки аргентинско-мексиканской шпаны с прическами-хвостами. Когда я выпрыгнул из грузовика на углу Эвергрин— и Уобош-стрит, вооруженный дубинкой, рукоятка которой была для удобства обмотана изолентой, мне сделалось в десять раз страшнее, чем во всех боях, проведенных на ринге. И не потому, что повсюду царил хаос.

Просто герои вдруг оказались бандитами.

Матросы вышибали окна домов по всей Эвергрин-стрит. Морские пехотинцы методично крушили уличные фонари, чтобы под покровом темноты развернуться по-настоящему. Позабыв про соперничество между армией и ВВС, солдаты и морпехи переворачивали автомобили перед винными погребами, а тут же на тротуаре военные моряки в тельняшках и белых клешах вышибали дурь из превосходящего по количеству мексиканцев. То тут, то там видны были кучки наших вместе с громилами из береговой охраны и военной полиции.

Не знаю, сколько я простоял в оцепенении, соображая, что предпринять. Наконец я взглянул в сторону Ферст-стрит и, увидев, что за деревьями и низкими домами нет ни мексиканцев, ни полицейских, ни кровожадных вояк, рванул с места что есть мочи. Так бы я и мчался как угорелый, если бы меня не пригвоздил к земле пронзительный смех, раздавшийся с крыльца какого-то дома.

Я пошел на звук. Высокий голос выдал:

— Ты уже второй легавый, давший деру из этой мясорубки. Я тебя не осуждаю. Тут не разберешь, кого вязать, так?

Я стоял на крыльце, глядя на говорившего старика. Он продолжал:

— По радио говорят, что таксисты ездят в Общество содействия армии в Голливуде и привозят оттуда морячков. Называют это высадкой морского десанта и чуть ли не каждые полчаса ставят в эфир «Поднять якоря». Да я и сам видал на улицах морпехов. Это, стало быть, и есть атака десанта?

— Не знаю, что это, но я возвращаюсь.

— Не ты один хвост поджал. Только что здоровый такой во-о-н туда двинул.

Дедок напомнил мне моего старика. В пародийном варианте.

— Понятно. Мексиканцы разошлись — надо их приструнить.

— А по-твоему, это раз плюнуть?

— Я справлюсь.

Старик довольно захихикал. Я сошел с крыльца и, постукивая дубинкой по ноге, отправился выполнять свой долг. К этому времени на улице не осталось ни одного целого фонаря, и поэтому отличить в темноте мексиканца от солдата было практически невозможно. Посчитав, что это мне на руку, я приготовился к бою. Но, услышав за спиной: «Блайкерт!», я понял, о каком здоровяке говорил старик, и бросился на голос.

Ли Бланчард, «надежда и опора Юга», яростно бился против трех облаченных в парадку морпехов и одного мексиканца в фирменных мешковатых штанах и пиджаке до колен. Ли загнал их на центральную дорожку во дворе заброшенного коттеджа и, не давая им выбраться, молотил своим «негробоем» направо и налево. Морпехи тоже пытались его зацепить, размахивая палками, но Ли, пританцовывая на носках, всякий раз уходил от ударов. Мексиканец, с изумлением наблюдавший за происходящим, ухватившись за образки святых на шее, участия в битве не принимал.

— Блайкерт, код три!

Я вступил в бой, и моя дубинка начала крушить морпехов, молотя по начищенным до блеска медным пуговицам и орденским лентам. Чтобы лишить их пространства для маневра, я стал подбираться поближе, получая неумелые удары по рукам и плечам. Мне казалось, что я вошел в клинч с осьминогом, и не было ни судьи, ни трехминутного гонга, чтобы нас разнять. Поэтому, инстинктивно отбросив дубинку, я пригнул голову и стал наносить удары по корпусу и по мягким животам, обтянутым габардином. И потом услышал:

— Блайкерт, назад!

Я послушался и сразу же увидел, как Ли занес над головой свою дубинку. Ошарашенные морпехи замерли на месте; и — раз, два, три — в мгновение ока дубинка обрушилась на их плечи. Когда троица полегла горой синего парадного сукна, Ли прокричал:

— Знай наших, козлы! После этого он повернулся к мексиканцу и произнес: — Ола, Томас.

Я приходил в себя. Руки и спина гудели; костяшки пальцев на правой руке нестерпимо ныли. Увидев, как Бланчард надевает на парня наручники, я не нашел ничего лучшего, чем спросить:

— Ну и что все это значит?

Бланчард улыбнулся.

— Прости за неучтивость. Патрульный Блайкерт, позвольте представить вам сеньора Томаса Дос Сантоса, человека, находящегося в розыске за убийство, совершенное вкупе еще с одним тяжким преступлением. Видите ли, на углу 6-й и Алворадо-стрит этот тип вырвал кошелек у какой-то старушенции, после чего ее хватил удар и она тут же скопытилась. А Томас сдрейфил, бросил кошелек и дал деру. Но пальчики свои на кошелечке все равно оставил да и кучу свидетелей в придачу.

Бланчард толкнул мексиканца.

— Абла инглез, Томас?

Дос Сантос отрицательно замотал головой. Ли с грустью заметил:

— Он покойник. Убийство, пусть не предумышленное, — прямая дорога в газовую камеру. Через шесть недель этот пижон скажет «адиос».

Я услышал оружейную стрельбу, доносившуюся со стороны Эвергрин и Уобош. Привстав, я увидел, что языки пламени перекинулись из разбитых окон здания на трамвайные провода и линии электропередач. Один из лежащих морпехов показал мне средний палец, и я сказал Бланчарду:

— Надеюсь, эти ребята не запомнили номер твоего значка.

— Да мне насрать.

Я показал рукой в сторону факелов горящих пальм.

— Сегодня вечером нам его в участок не доставить. Ты сюда прибежал специально, чтобы раззадорить их, так? Ты думал...

Бланчард прервал меня, слегка толкнув в грудь:

— Я прибежал сюда, потому что знал, что порядок восстановить не смогу, но, если буду стоять на месте, меня просто замочат. Ты-то понимаешь?

Я засмеялся.

— Да. А потом...

— Потом я увидел, как морпехи гонятся за этим пижоном. И мне показалось, что он удивительно похож на разыскиваемого по статье 411-43. Тут они меня и зажали. Потом смотрю — ты ищешь приключений себе на голову. Ну и решил тебе это приключение устроить. Звучит убедительно?

— Все сработало.

Двое морпехов смогли наконец подняться на ноги и стали помогать своему товарищу сделать то же самое. Когда все трое заковыляли прочь, мексиканец, выбрав самую большую задницу из трех, дал по ней пинка. Толстяк, владелец этой самой задницы, развернулся, чтобы ответить, но тут вмешался я. Проиграв битву в восточном Лос-Анджелесе, трое вояк, пошатываясь, заковыляли в сторону выстрелов и горящих пальм. Бланчард, взъерошив Дос Сантосу волосы, сказал:

— Ну, что, умник, тебе крышка. Ладно, Блайкерт, пошли, переждем где-нибудь эту заваруху.

* * *

Через несколько кварталов мы набрели на заброшенный дом с грудами газет на крыльце и вломились туда. В шкафу, на кухне, оказалось немного шотландского виски, и Бланчард снял с Дос Сантоса наручники, чтобы он мог с нами выпить, и сковал ему лодыжки. К тому времени как я сделал закуску, мексиканец уже уговорил полбутылки и начал распевать мексиканскую версию «Чатануга чу-чу». Через час бутылка была пуста, а малый ушел в отключку. Я уложил его на кровать и набросил сверху одеяло. Бланчард заметил:

— Это мой девятый угловник за 43-й год. Через шесть недель он нюхнет газу, ну а я годика через три буду где-нибудь на Северо-Востоке[2] или в Отделе судебных приставов.

Его самоуверенность меня задела.

— Навряд ли. Слишком молод, пока еще даже не сержант, путаешься с бабой, потерял своих высокопоставленных дружков, когда перестал участвовать в подпольных боях, кроме того, не работал в патруле. Ты...

Увидев, что Бланчард стал ухмыляться, я замолчал. Он подошел к окну и выглянул на улицу.

— Полыхает на улицах Мичиган и Сото. Красота.

— Красота?

— Да, красота. Однако ты много обо мне знаешь, Блайкерт.

— Слухи ходят.

— О тебе тоже.

— И какие?

— Что твой папаша — за нацистов. Что ты сдал федералам своего лучшего друга, чтобы получить место в полицейском управлении, что ты улучшил свои спортивные показатели, проводя бои со слабаками из среднего веса.

Его слова повисли в воздухе как приговор.

— Это все?

Бланчард повернулся ко мне лицом.

— Нет. Говорят, что ты не интересуешься бабами и что думаешь, будто можешь меня победить.

Я принял вызов.

— Что ж, все это правда.

— Да? Ты тоже не наврал. Только я уже в сержантском списке и в августе перехожу в Отдел по борьбе с наркотиками и проституцией Хайленд-парка. И, кроме того, один заместитель окружного прокурора, еврей, фанат бокса, обещал выбить мне место судебного пристава.

— Потрясающе.

— Да? Хочешь еще больше удивиться?

— Хочу.

— Свои первые двадцать побед нокаутом я одержал в боях с мальчиками для битья, которых подбирал мой менеджер. А еще моя девушка, увидев, как ты боксируешь в Олимпийском центре, сказала, что ты ничего, только зубы надо поправить, и что ты можешь меня победить.

Я не мог понять, чего он хочет: ссоры или дружбы, испытывает меня или насмехается, или просто хочет вытянуть из меня какую-то нужную информацию. Меняя тему, я показал на Томаса Дос Сантоса, дергавшегося во сне.

— А что будет с мексикашкой?

— Отведем его завтра утром в участок.

— Ты отведешь.

— Ты к его задержанию тоже причастен.

— Да нет уж, спасибо.

— Ладно, напарник.

— Я не твой напарник.

— Может, станешь.

— А может, не стану, Бланчард. Может, ты и будешь работать приставом, будешь писать отчеты и оформлять бумаги для каких-нибудь придурков-адвокатов в центре. Ну а я отслужу свою двадцатку, выйду на пенсию и подыщу себе работенку полегче.

— Можешь податься к федералам. У тебя ж там друзья.

— Ты меня этим не попрекай.

Бланчард снова выглянул в окно.

— Красота. Прямо с открытки. «Дорогая мамочка, жалко, что ты не видела эту красочную межэтническую заваруху в восточном Лос-Анджелесе».

Томас Дос Сантос зашевелился и пробурчал:

— Инес? Инес? Ке? Инес?

Бланчард вышел в коридор и, отыскав в чулане старое шерстяное пальто, накинул его на мексиканца. Согревшись, Томас успокоился — бормотанье прекратилось. Бланчард сказал:

— Шерше ля фам. А, Баки?

— Что?

— \"Ищите женщину\". Даже и в таком состоянии старина Томас не дает Инее покоя. Ставлю десять к одному, что, когда он пойдет в газовую камеру, она будет рядом.

— Может быть, он пойдет в сознанку. От пятнадцати до пожизненного. Выйдет через двадцать.

— Нет. Ему хана. Шерше ля фам, Баки. Запомни это.

Я прошелся по дому, подыскивая место, где можно прилечь. Наконец выбрал спальню на первом этаже, правда, с коротковатой кроватью. Укладывался спать я под доносившийся издалека вой сирен и пальбу. Постепенно я задремал, и снились мне мои немногочисленные женщины.

* * *

После бойни, прекратившейся к утру, все улицы были завалены разбитыми бутылками, брошенными палками и бейсбольными битами, а над городом висел густой дым пожаров. Для транспортировки своего девятого уголовника в следственный изолятор окружного суда Бланчард вызвал машину из Холленбек-стэйшн. Когда патруль забирал у нас Томаса Дос Сантоса, тот разрыдался. Мы с Бланчардом пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны: он — в офис окружного прокурора писать отчет о задержании карманника, я — на Центральный участок, на очередное дежурство.

Муниципалитет Лос-Анджелеса запретил ношение мешковатых брюк и пиджаков до колен как у зутеров, а мы с Бланчардом снова почти перестали разговаривать, только во время перекличек. Все, о чем он с такой уверенностью говорил той ночью в заброшенном доме, сбылось.

Он получил сержанта и в августе перевелся в Отдел по борьбе с наркотиками Хайленд-парка, а неделю спустя Томас Дос Сантос отправился в газовую камеру. Прошло три года. Я продолжал работать патрульным в Центральном участке. И вот как-то утром, посмотрев на доску, на которой отмечались переходы и повышения по службе, в самом верху списка я увидел: «Бланчард Лиланд, сержант; с 15 сентября 1946 года переводится из Отдела по борьбе с наркотиками и проституцией Хайленд-парка в Отдел судебных приставов».

И конечно, мы стали напарниками. Теперь, вспоминая то время, я с точностью могу сказать, что у Бланчарда не было никакого пророческого дара, просто человек делал все возможное, чтобы приблизить свое будущее, я же к нему просто медленно катился. И это его «шерше ля фам», произнесенное ровным низким голосом, до сих пор не дает мне покоя. Потому что партнерство наше было всего лишь извилистой дорожкой, ведущей к Орхидее. А этот «цветок» овладел нами без остатка.

Часть первая

Огонь и Лед

Глава 1

Дорога к партнерству началась для меня незаметно. Она стала приобретать свои контуры, когда в участке поползли слухи о нашем с Ли поединке. В тот день я штрафовал за превышение скорости в Банкер Хилл, сидя в засаде на пересечении Секонд— и Бодри-стрит. К концу дежурства моя книжечка с квитанциями о штрафах была исписана вдоль и поперек. От непрерывного восьмичасового наблюдения голова уже ничего не соображала. Возвращаясь в участок и проходя мимо комнаты для инструктажа, в которой толпились желавшие послушать дневную сводку преступлений, я невзначай услышал Джонни Фогеля:

— Они уже сто лет не дрались, Хорралл запретил частные бои, думаю, дело не в этом. Мой отец корешит с Еврейчиком, и тот говорит, что ставил бы на Джо Луиса, будь тот белый.

Том Джослин толкнул меня локтем:

— Блайкерт, это они о тебе говорят.

Я посмотрел на Фогеля, который разговаривал с кем-то в сторонке.

— Выкладывай, Томми.

Джослин ухмыльнулся.

— Ты знаешь Ли Бланчарда?

— Спрашиваешь.

— Так вот, он теперь пристав.

— А то я не знаю.

— Ладно. Напарник Ли уже заканчивает свою двадцатку. Никто не думал, что он сразу нас покинет, но похоже на то. Эллис Лоу — зам окружного прокурора и начальник того самого отдела, куда он пристроил Ли, — сейчас ищет смышленого парня к нему в пару. Говорят, Лоу неравнодушен к боксерам и поэтому хочет, чтобы напарником Ли стал ты. С другой стороны, папаша Фогеля работает в следственном отделе, они с Лоу вроде друзья, и Фогель-старший вовсю старается пихнуть туда своего сыночка. Если честно, ни он, ни ты не обладаете достаточной квалификацией. А вот я...

Задетый последними словами, но, притворившись, будто мне наплевать, я сострил:

— Зубки у тебя мелковаты. В клинче надо уметь кусаться. Чтобы получить место в Отделе, надо пройти через сотни клинчей.

* * *

Но мне было не наплевать.

В ту ночь я сидел на ступеньках своего дома и смотрел на гараж, в котором находились вещи из моего прошлого: боксерские груши, альбом с газетными вырезками, программки на поединки, рекламные фотоснимки. Я размышлял о том, чего успел и не успел достичь в боксе; о том, как сбрасывал вес, вместо того чтобы набрать лишние десять фунтов и драться с тяжеловесами; вспоминал, как в том самом зале, куда мой отец ходил на собрания нацистского общества, я лупил неповоротливых мексиканцев среднего веса. Полутяжелый вес был ничейной землей. И с самого начала я решил, что это как раз моя категория. При весе в 175 фунтов я бы легко мог станцевать на цыпочках, мог бы наносить точные, стремительные хуки, а против моего левого бокового мог устоять разве что бульдозер.

Но в полутяжелом не было бульдозеров, потому что любой боксер этой категории, жаждущий славы, жрал в три горла, чтобы превратиться в тяжеловеса, даже зная, что потеряет былую подвижность и силу удара. Полутяжелый вес был безопасной территорией. Он гарантировал деньги без особого напряга. Полутяжелый — это статьи Бревена Дайера в «Таймc», обожание со стороны папаши и его зацикленных дружков-антисемитов, звездный статус в районе Линкольн-хайтс и Глэссел-парк. Иными словами, потолок, которого я мог достичь, не выбиваясь из сил.

И тут появился Ронни Кордеро.

Мексиканец из Эль-Монте. Средний вес, юркий, хорошо поставленный удар с обеих рук, вязкая защита — локти по бокам для отражения ударов в корпус. В девятнадцать он имел достаточно крепкую для своей категории мускулатуру. Со временем, заматерев, он, безусловно, придвинется к тяжелому весу и к большим деньгам. В свои годы Кордеро уже одержал четырнадцать побед нокаутом подряд, побив всех сильнейших в городе боксеров среднего веса. Совершенствуясь в мастерстве и желая испытать на прочность всех противников, он бросил вызов и мне со страниц «Геральд».

Я знал, что Кордеро сравняет меня с землей. А проигрыш мексикашке нанесет урон моему имиджу местной знаменитости. Я знал, что уклонение от боя навредит мне, но ответ на вызов просто убьет. И стал искать место, куда можно смыться. Армия, флот и морская пехота выглядели неплохо, затем разбомбили Перл-Харбор, и они стали воплощением героизма. Потом с папашей случился удар, он потерял работу и пенсию и перешел на кормление с ложечки. Мне была дана отсрочка от военной службы, и я пополнил ряды полицейского управления Лос-Анджелеса.

Я знал, куда ведут эти мысли. Жлобы из ФБР спрашивали меня, кем я себя считал: немцем или американцем, и намекали, что я мог бы доказать свой патриотизм, оказав им некую услугу. И чтобы не думать дальше на эту тему, я сосредоточил все свое внимание на хозяйском коте, выслеживавшем пташку на крыше гаража. Когда кот прыгнул, я признался себе, что очень хочу, чтобы слова Джонни Фогеля оказались правдой.

Работа в Отделе судебных приставов повышала твой статус среди полицейских. Можно было носить штатское, ездить на обычном автомобиле. Работа в Отделе означала охоту за настоящими преступниками, а не просто разгон пьяниц и попрошаек перед «Миднайт Мишн»[3]. Она подразумевала сотрудничество с офисом окружного прокурора и одновременно со следственным отделом, равно как и ужины с мэром Бауроном, если, конечно, он был в настроении послушать рассказы о состоявшихся битвах.

Размышления на эту тему расстроили меня. Я спустился в гараж и принялся колотить грушу, пока не начало сводить руки.

* * *

В течение нескольких недель после этого я патрулировал северные границы нашего участка. В напарники мне дали новичка-балаболку, которого звали Сидвел. Парнишка только что вернулся с Панамского канала, где три года служил в военной полиции. Словно преданная собачонка, он следил за каждым моим словом и был настолько очарован работой в обычной полиции, что после дежурства задерживался в участке, чтобы потрепаться с надзирателями, поиздеваться над фотороботами разыскиваемых преступников в раздевалке, в общем, надоедал всем, пока кто-нибудь не советовал ему валить домой.

Он не отличался хорошим воспитанием и чувством такта, мог болтать с кем угодно и о чем угодно. Я был в числе его излюбленных тем для разговора, все сплетни он пересказывал тоже мне.

Я игнорировал большую часть слухов, в частности о том, что начальник управления Хорралл собирается создать сборную по боксу и предложит мне место в Отделе, если я и Ли согласимся войти в состав этой сборной; а окружной прокурор Эллис Лоу якобы перед войной выиграл кучу денег, делая ставки на мои победы, и теперь будто бы возвращает мне свою запоздавшую благодарность; и еще, что Хорралл отменил свой приказ, запрещавший частные бои, и что какая-то шишка хочет порадовать меня и одновременно на мне заработать. Все эти сказки звучали слишком странно, хотя я знал, что бокс сейчас для меня на втором плане. Из всех этих сплетен я уяснил для себя лишь одно — на вакансию в Отдел претендуют двое — я и Джонни Фогель.

У Фогеля в этом отделе работал папаша. Что до меня, то на тот момент я был всего лишь набравшим вес бывшим чемпионом. Понимая, что единственный шанс одолеть кумовство — это привести себя в форму, я начал тренировки, сел на диету и прыгал через скакалку, пока не превратился в красивого и стройного полутяжеловеса. После этого я стал ждать.

Глава 2

Уже неделю мой вес держался на отметке 70 кг. Тренировки меня измотали, и ночи напролет мне не снилось ничего, кроме еды, — отбивные, сэндвичи и сливочные пироги с кокосом. Я дошел до такого состояния, когда готов был променять свои мечты по поводу перевода на свиную отбивную в каком-нибудь заштатном кафе. Тут еще позвонил сосед, который за двадцатку в месяц присматривал за моим папашей, и сообщил, что старик опять чудит — воюет с бродячими собаками, поливая их из водяного пистолета, и транжирит все деньги, получаемые по карточке соцстрахования, на бульварные журналы и игрушечные модели самолетов. Я понял, что требуется мое вмешательство. Ибо теперь всякий беззубый пьяница, попадавшийся мне на глаза во время дежурства, казался причудливой версией сбрендившего Дольфа Блайкерта. Как раз когда я наблюдал за одним таким забулдыгой, по рации прошло сообщение, которое навсегда изменило мою жизнь.

— 11-А-23, позвоните в участок. Повторяю: 11-А-23, позвоните в участок.

Сидвел ткнул меня в бок.

— Нас вызывают, Баки.

— Ответь.

— Диспетчер сказал, чтобы мы позвонили в участок.

Я повернул налево и припарковался. Затем, показав на телефонную будку, сказал Сидвелу:

— Откроешь этим. Маленький ключ рядом с твоими наручниками.

Он послушно взял ключ и пошел к будке. Несколько минут спустя он с недовольным выражением лица вернулся к машине.

— Тебе нужно срочно явиться к начальнику Отдела судебных приставов.

Первое, о чем я подумал, — это об отце. С тяжелым предчувствием я доехал до городской администрации, оставил машину Сидвелу и поднялся на лифте на четвертый этаж, в офис шефа Тада Грина. Секретарша провела меня в святая святых — кабинет, где в кожаных креслах уже сидели Ли Бланчард, в широких брюках и темно-бордовой куртке, один, тощий как скелет, тип в твидовом пиджаке и куча других шишек. Никогда в жизни я не видел столько начальства в одном месте.

Секретарша представила меня и ушла. Я остался стоять возле двери. Полицейская форма на моем исхудалом теле болталась, словно плащ-палатка на столбе. Обстановку разрядил Бланчард. Он вскочил и начал нас представлять.

— Господа, это Баки Блайкерт. Баки, слева направо: инспектор Маллой, инспектор Стенслэнд, начальник управления Грин. Господин в штатском — заместитель окружного прокурора Эллис Лоу.

Я кивнул. Затем Тад Грин указал на незанятое кресло. Когда я сел, Стенслэнд протянул мне пачку бумаг.

— Вот, прочитайте. Это редакционная статья Бревена Дайера, которая появится в «Таймс» в ближайшую субботу.

На первой странице стояла дата 14 октября 1946-го и крупными буквами заголовок — «Огонь и Лед. Лучшие в Лос-Анджелесе». Ниже следовал текст:

\"До войны Городу Ангелов посчастливилось приобрести двух бойцов, выросших в каких-нибудь пяти милях друг от друга, боксеров, не более похожих по стилю, чем лед похож на огонь. Ли Бланчард — косолапый, здоровенный, настоящая молотилка в перчатках. Когда он мутузит своих противников, кажется, будто с ринга летят искры. И Баки — всегда собранный и хладнокровный, словно лед, который нельзя растопить. Он кружит по рингу, как профессиональный танцор, и его острые удары превращают физиономии противников в мясные отбивные, что подают в ресторане Майка Лаймана. Они как два поэта: Бланчард воспевает грубую силу, Блайкерт — скорость и коварство. На двоих у них 79 побед и лишь четыре поражения. На ринге, как и в таблице элементов, с огнем и льдом ничто не сравнится.

Мистер Огонь и мистер Лед не встречались на ринге. Они дрались в разных категориях. Но чувство долга свело их вместе, и оба пришли служить в полицейское управление Лос-Анджелеса, чтобы продолжать сражаться — на этот раз уже вне ринга — с бандитами и подонками.

Бланчард помог раскрыть нашумевшее ограбление банка «Бульвар Ситизенс» в 1939 году, позже поймал известного головореза Томаса Дос Сантоса. Блайкерт, в свою очередь, отличился во время небезызвестных «войн с мексиканцами». Теперь они служат в полиции: 32-летний Огонь — сержант в престижном Отделе судебных приставов; 29-летний Лед — патрульный опасного района в центре города. Недавно я спросил их, почему они, оставив ринг в расцвете сил, стали полицейскими. Ответы, которые я получил, говорят сами за себя.

Сержант Бланчард: «Боксировать всю жизнь нельзя, а вот достойно служить обществу — можно».

Патрульный Блайкерт: «Я хотел драться с более опасными противниками, а именно — с бандитами и коммунистами».

Ли Бланчард и Баки Блайкерт пожертвовали многим, принося пользу своему городу, и теперь, 5 ноября, в день выборов, всех избирателей Лос-Анджелеса попросят сделать то же самое — проголосовать за проект муниципального займа на пять миллионов долларов для обновления технической базы нашего полицейского управления и повышения зарплаты всему персоналу на восемь процентов. Вспомните о Мистере Огне и Мистере Льде! В день выборов скажите ДА поправке Б\".

Закончив чтение, я вернул бумаги инспектору Стенсленду. Он собрался что-то сказать, но Тад Грин движением руки остановил его.

— Скажите, что вы об этом думаете. Будьте откровенны.

Я сглотнул подступивший к горлу комок.

— Ловко придумано.

Стенсленд покраснел, Грин и Маллой заулыбались, Бланчард расхохотался. Заговорил Эллис Лоу:

— Сейчас эта поправка, скорее всего, провалится, но есть шанс вновь поставить ее на голосование на выборах следующей весной. Мы...

Снова вмешался Грин.

— Эллис, погоди. — И повернулся ко мне. — Одна из причин, по которым, на наш взгляд, проект \"Б\" может провалиться, заключается в том, что общественность, мягко говоря, не вполне довольна нашей работой. Во время войны мы испытывали острую нехватку кадров и, чтобы восполнить ее, брали на работу тех, кто впоследствии не оправдал нашего доверия, повредив репутации управления в целом. Кроме того, после войны у нас появилось очень много новичков, так как порядочное количество хороших специалистов ушло на пенсию. К тому же нам необходимо провести ремонт зданий на двух участках. Вдобавок, чтобы привлечь в наши ряды достойных людей, мы должны предложить им более высокую стартовую зарплату. На все это нужны деньги, которые избиратели не хотят давать нам в ноябре.

Я начинал понимать, что к чему.

— Это была ваша идея, адвокат. Расскажите ему, — произнес Маллой.

Лоу ответил:

— Ставлю сто против одного, что нам удастся провести этот проект на выборах в будущем. Но мы должны повысить лояльность к полиции. Мы должны укрепить мораль и дисциплину в наших собственных стенах и поразить избирателей уровнем наших сотрудников. Крепкие белые боксеры — хорошая приманка, Блайкерт. Ты это знаешь.

Я посмотрел на Бланчарда.

— Это мы с тобой, ага?

Ли подмигнул.

— Огонь и Лед. Расскажи ему остальное, Эллис.

Лоу поморщился от фамильярного обращения Бланчарда и продолжил:

— Предлагаю десятираундовый бой через три недели в спортзале полицейской академии. Бревен Дайер — мой близкий друг, он устроит поединку хорошую рекламу в своей газете. Билеты по два доллара за штуку. Половину — для полицейских и их семей, половину — для публики. Выручка пойдет на благотворительную программу для полицейских. После боя организуем боксерскую сборную команду управления из здоровых, крепких белых ребят. Члены команды получат один выходной в неделю, чтобы преподавать искусство самообороны детям из малообеспеченных семей. Плюс массированная реклама в прессе вплоть до выборов в 1947 году.

Все повернулись в мою сторону. Я затаил дыхание, ожидая, что последует предложение о работе в Отделе. Когда ничего не последовало, искоса посмотрел в сторону Бланчарда. Верхняя часть торса выглядела очень внушительно, но вот на животе уже появились дряблые складки. Я не только моложе и выше него, но и гораздо быстрее. Не давая себе времени на отговорки, я сказал:

— Я — за.

Начальство встретило мое решение аплодисментами. Эллис Лоу расплылся в акульей улыбке.

— Дата — 29 октября, за неделю до выборов, — уточнил он. — Спортзал академии в вашем полном распоряжении. Десять раундов, конечно, многовато для боксеров вроде вас — в вашем нынешнем виде. Но меньше десяти будет выглядеть как-то несолидно. Согласны?

— Или как у коммунистов, — фыркнул Ли. Лоу еще раз показал все зубы в ухмылке. Я согласился с зампрокурора. После этого инспектор Маллой достал фотоаппарат и приготовился меня снимать.

Я встал и изобразил на лице улыбку. Хлопнула вспышка. В глазах заплясали звездочки, а по спине прошлись дружеские похлопывания. Когда ажиотаж спал и ко мне вернулось нормальное зрение, передо мной стоял Эллис Лоу и говорил:

— Я многого от тебя жду. И если мои ожидания оправдаются, я думаю, очень скоро мы станем коллегами.

Про себя я подумал: «Ну и хитрый же ты ублюдок», но вслух сказал:

— Так точно, сэр.

Лоу вяло пожал мне руку и ушел. Протерев глаза от осколков «звездочек», я увидел, что комната опустела.

Спускаясь на лифте, я предвкушал, как буду восстанавливать сброшенный вес. Бланчард, возможно, весил около 90 кг, и, если я попру на него со своими семьюдесятью, он меня просто задавит. Я пытался решить, в какой ресторанчик пойти, когда увидел на стоянке своего потенциального противника. Он разговаривал с какой-то женщиной, пускавшей в голубое небо колечки дыма.

Я подошел ближе. Бланчард, облокотившись на полицейскую машину, что-то обсуждал с женщиной, увлеченной колечками дыма, которые она выпускала по нескольку штук сразу. Я видел ее в профиль — слегка приподнятый подбородок, изгиб спины, одна рука упирается в автомобильную дверцу. Рыжие волосы, уложенные в модную прическу, и длинная тонкая шея, обтягивающий жакет и шерстяная юбка подчеркивали ее хрупкость.

Заметив меня, Бланчард подтолкнул ее локтем. Выпустив кольцо дыма, она повернулась в мою сторону. Вблизи я разглядел миловидные, но несимметричные черты лица — высокий лоб, нос с горбинкой, полные губы и большие темно-карие глаза. Бланчард представил нас.

— Кей — это Баки Блайкерт. Баки — это Кей Лейк.

Женщина затушила сигарету. Я поздоровался. Мне стало интересно, та ли это женщина, которую Ли встретил во время судебных слушаний по делу об ограблении банка. Она не была похожа на бандитскую потаскуху, которая уже годы живет с полицейским. У нее был слегка протяжный голос.

— Я несколько раз видела вас на ринге. Вы тогда победили.

— Я всегда выигрываю. А вы что, любите бокс?

Кей отрицательно замахала головой.

— Меня Ли приучил. До войны я брала уроки рисования, приходила на бои и рисовала боксеров.

Бланчард приобнял ее.

— Заставила меня покончить с частными боями. Говорила, что не хочет, чтобы я умолачивал парней всмятку.

Ли начал изображать боксера на последнем издыхании, Кей отшатнулась от него. Метнув взгляд в ее сторону, Бланчард обозначил несколько ударов с левой и правой руки. Проследив за его движениями, я подметил для себя, что мог бы ответить двумя хлесткими ударами в живот и челюсть.

— Сильно бить не буду, — сказал я.

Кей понравилось мое замечание. Бланчард улыбнулся.

— Несколько недель упрашивал ее разрешить мне ввязаться в это дело. Чтобы она не слишком ворчала, пришлось пообещать новую машину.

— Не обещай того, чего не можешь выполнить. Ли рассмеялся и обнял Кей. Я спросил:

— А кто все это придумал?

— Эллис Лоу. Он пристроил меня в Отдел, потом мой напарник ушел в отставку, и Лоу стал подумывать о тебе как о моем возможном напарнике. Он попросил Бревена Дайера написать всю эту чушь про Огонь и Лед, потом ввел в курс дела Хорралла. Последний ни за что бы не пошел на такое, но все опросы показывали, что проект займа терпит провал, и тогда он дал свое согласие.

— И поставил на меня деньги? И если я выиграю, получу место в Отделе?

— Что-то вроде того. Самому прокурору эта затея не нравится, он думает, что как напарники мы не сработаемся. Но в конечном счете и он согласился — Хорралл и Тад Грин его все-таки убедили. Лично я надеюсь, что победу одержишь ты. В противном случае моим напарником будет Джонни Фогель — толстый засранец, у которого несет изо рта, а папаша его — самый большой стукач в Отделе и мальчик на побегушках у Еврейчика. Кроме того...

Я ткнул Бланчарда пальцем в грудь.

— А ты что с этого будешь иметь?

— Ставки делают и на меня. Моей девочке нравятся красивые штучки, и я не хочу ей ни в чем отказывать. Не так ли, крошка?

Кей ответила:

— Продолжай говорить обо мне в третьем лице. Это меня заводит.

Бланчард вскинул руки вверх, делая вид, что сдается. Кей сверкнула глазами. Разбираемый любопытством, я спросил:

— А ваше мнение по этому поводу, мисс Лейк?

В глазах у нее заплясали чертики.

— С эстетической точки зрения без рубашек вы смотритесь неплохо. С моральной точки зрения, надеюсь, что за организацию подобного фарса полицейское управление Лос-Анджелеса будет подвергнуто осмеянию. С материальной точки зрения, я надеюсь, что победит Ли.

Бланчард расхохотался и с грохотом захлопнул капот машины. Позабыв про тщеславие, я тоже расплылся в улыбке. Кей Лейк посмотрела мне прямо в глаза, и впервые за все время я почувствовал, что мистер Огонь и я становимся друзьями. Протянув Бланчарду руку, я сказал:

— Желаю проиграть.

Ли пожал ее и ответил:

— И тебе того же.

Кей смотрела на нас так, словно перед ней два недоразвитых ребенка. Козырнув ей, я повернулся, чтобы уйти.

— Дуайт! — окликнула меня Кей, и я удивился, что она знает мое имя. Я повернулся к ней. — Ты был бы вполне ничего, если в поправил зубы.

Глава 3

Наш поединок стал главной новостью в управлении, а затем и во всем городе. Уже на следующий день после появления в «Таймс» статьи Бревена Дайера с анонсом этого события в кассах не осталось ни одного билета. В управлении ставки на бой принимал лейтенант, работавший на участке 77-й стрит. Он оценивал шансы как три к одному в пользу Бланчарда. Настоящие букмекеры принимали ставки в соотношении два с половиной к одному на то, что нокаутом выиграет мистер Огонь, и пять к трем на то, что по очкам опять же выиграет Ли. В управлении каждый участок, кроме всего прочего, делал свои ставки. Дайер и Морри Рискинд из «Миррор» старались вовсю, своими статьями подогревая ажиотаж перед матчем. Вдобавок к этому ди-джей спортивной радиостанции состряпал песенку под названием «Огненно-ледяное танго». Под джазовое сопровождение томный голос выводил: «Огонь и Лед — не имбирь и мед; не сладко обоим — ведь две глыбы молотят друг друга вразмет. Но, мистер Огонь, распали меня, а ты, мистер Лед, остуди мой жар — всю ночь во мне будет пылать пожар!»

Я снова сделался местной знаменитостью.

Наблюдая, как во время утреннего инструктажа делаются ставки, я слышал одобрительные возгласы от тех, с кем до этого даже не был знаком; и только толстяк Джонни Фогель не желал мне добра, злобно поглядывая всякий раз, когда мы сталкивались в раздевалке; Сидвел, как всегда знавший больше остальных, говорил, что двое из ночной смены поставили на кон свои автомобили, а начальник участка капитан Хорралл решил повременить со своим уходом до окончания матча. А ребята из Отдела по борьбе с наркотиками прекратили трясти букмекерские конторы, так как известный букмекер Мики Коэн ежедневно принимал ставок на десять тысяч и отстегивал пять процентов рекламному агентству, которое продвигало идею займа. Гарри Кон, важная шишка в руководстве «Коламбия Пикчерс», поставил кучу денег на мою победу по очкам. В случае выигрыша я получал в награду целый уик-энд с Ритой Хэйворт.

Все это не имело никакого смысла, но в то же время было приятно. Чтобы не свихнуться, я тренировался как проклятый.

После дежурства я направлялся прямиком в спортзал — и вперед. Не обращая внимания на Бланчарда и его окружение, а также на свободных от дежурства полицейских, пришедших на меня поглазеть, я кружил возле, отрабатывая всевозможные удары — от левого бокового до хука с правой, работая в спарринге со своим старым приятелем Питом Лукинсом. Я колотил грушу до тех пор, пока пот не застилал мне глаза, а руки не становились словно резиновые. Прыгал через скакалку, совершал ежедневные пробежки по холмам Елисейского парка наперегонки с бездомными собаками, привязав к лодыжкам двухфунтовый вес, и отвешивал по дороге удары деревьям и кустам. А дома набрасывался на бифштексы, печенку и салат, после чего, не раздеваясь, валился спать.

За девять дней до поединка я увиделся со своим отцом и окончательно решил ввязаться в это дело ради денег.

Как правило, я навещал его раз в месяц, но сейчас ехал к нему, укоряя себя, что не примчался сразу же как услышал от соседа о его чудачествах. Чтобы загладить эту вину, я захватил с собой подарки: консервы из супермаркета — воришку сцапал я — и конфискованные журналы с девочками. Подъехав к дому, я понял, что этого явно недостаточно.

Старик сидел на крыльце, потягивая из бутылки сироп от кашля, и палил из водяного пистолета по деревянным моделькам самолетов, расставленным на лужайке перед домом. Я припарковался и подошел к нему. Под одеждой, покрытой следами блевотины, проступало его несуразное костлявое тело. Изо рта разило, глаза пожелтели и покрылись пленкой, кожа щек под слежавшейся бородой была сплошь в синих венах. Я подошел и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Оттолкнув ее, он прошипел:

— Шайскопф! Кляйне шайскопф![4]

Я поднял его. Уронив пистолет и бутылку с сиропом, папаша как ни в чем ни бывало поздоровался:

— Гутен таг, Дуайт.

Я смахнул слезу.

— Говори по-английски, папа.

Отец показал неприличный жест — ухватил себя левой за локоть и сжал правую руку в кулак:

— Инглиш шайссер! Черчилль шайссер! Американиш юден шайссер![5]

Оставив его на крыльце, я вошел в дом. В зале повсюду валялись детали от игрушечных самолетов и открытые банки с фасолью, вокруг которых роились мухи; спальня была обклеена фотографиями голых девиц. Большинство фотографий было наклеено вверх ногами. В ванне стоял запах тухлой мочи, а на кухне вокруг полупустых банок с тунцом ошивалось трое котов. Увидев меня, они зашипели. Я швырнул в них стулом и пошел обратно к отцу.

Он стоял на крыльце, держась за поручень, и теребил бороду. Боясь, что он может упасть, я взял его за руку. Чтобы не расплакаться по-настоящему, я проговорил:

— Скажи что-нибудь, папа. Разозли меня. Объясни, как за какой-то, блин, месяц ты сумел все так засрать.

Отец попытался стряхнуть мою руку, но я не отпускал. Однако, побоявшись сломать ему руку, я ослабил хватку. Папаша спросил по-немецки:

— Ду, Дуайт? Ду?[6]

— Стало ясно, что у него очередной удар, после которого в его голове не осталось ни одного английского слова. Я попытался вспомнить что-нибудь по-немецки, но безрезультатно. В детстве я настолько ненавидел отца, что старался забыть язык, которому он меня учил.

— Во ист Грета? Во, мутти?[7]

Я обнял старика.

— Мама умерла. Ты не захотел разоряться на бутлегеров, и она купила какого-то бухла у негров из Флэтс. Это был денатурат, папа. Она ослепла. Ты отвез ее в больницу, и там она кинулась с крыши.

— Грета!

Я прижал его сильнее.

— Ш-ш-ш. Это было четырнадцать лет назад, папа. Очень давно.

Папаша попытался освободиться, но я усадил его на крыльцо и оставил там. Он хотел было выругаться, но внезапно побелел и замолчал. Я понял, что он не может вспомнить слово. Закрыв глаза, я произнес:

— Знаешь, чего ты мне стоил, говнюк? Я мог бы начать службу чистым, но нет же, обнаружилось, что мой папаша корчит из себя шпиона. Меня заставили сдать Сэмми и Ашиду, после чего Сэмми погиб в Манзанаре. Я знаю, ты вступил в Бунд[8], только чтоб было с кем потрепаться и покуражиться, но, честное слово, надо было сто раз подумать ради меня.

Я открыл глаза. Слез не было. Глаза отца не выражали ничего Выпустив его из объятий, я сказал:

— Ты не подумал, и теперь на мне клеймо стукача. Ты всю жизнь был скупердяем. Ты убил маму, и это на твоей совести. — Чтобы не завершать разговор на мрачной ноте я продолжил: — Иди отдыхай, папа. Я все сделаю.

* * *

В тот день я наблюдал за тренировкой Ли Бланчарда. Он проводил четырехминутные спарринги с долговязыми полутяжами, приглашенными из спортивного клуба. На ринге он вел себя очень агрессивно. Двигаясь вперед, Ли слегка наклонялся вниз и маневрировал корпусом; его удары были на удивление точны. Он не был похож на «охотника за головами» или на мальчика для битья, как я думал про него раньше. И когда он бил в живот, я чувствовал этот удар на расстоянии в двадцать ярдов. Сорвать куш, победив такого противника, — дело сомнительное. А ведь теперь деньги для меня — главное.

Деньги в конечном итоге и предрешили исход этого поединка.

По пути домой я заехал к бывшему почтальону, который присматривал за моим отцом, и предложил ему сотню долларов за то, чтобы он прибрался в доме и следил за стариком до нашего с Ли поединка. Он согласился. После этого я навестил своего приятеля по академии, работавшего в Голливуде, и попросил дать мне адреса каких-нибудь букмекеров. Думая, что я хочу сделать ставки на самого себя, он дал мне адреса двух независимых контор, а также конторы Мика Коэна и еще одного заведения, принадлежащего клану Джека Драгны. Независимые и Мик Коэн ставили на победу Бланчарда из расчета два к одному, но букмекеры Джека Драгны принимали ставки и на мою победу, то есть либо Блайкерт, либо Бланчард. Такие ставки стали принимать после того, как появились слухи, что я быстрее и сильнее, чем Ли. И тогда я понял, что смогу получить двойную прибыль с каждого поставленного доллара.

Утром я прикинулся больным. Дежурный по смене на это купился, может, потому что я был местной знаменитостью, а может, просто не хотел связываться с капитаном Хорраллом, который был на моей стороне. Получив свободный день, я пошел в банк, снял все деньги со счета, продал имевшиеся у меня казначейские облигации и взял банковский кредит на две тысячи долларов, предложив в качестве залога свой «шевроле» 46-го года с откидывающимся верхом. Из банка я направился к Питу Льюкинсу. Он согласился выполнить мою просьбу и уже через пару часов сообщил результат.

Контора Драгны, куда он ходил по моей просьбе, приняла его ставку на победу Бланчарда в последних раундах, предложив соотношение два к одному. Если я сломаюсь в течение восьмого — десятого раундов, моя чистая прибыль составит восемь тысяч шестьсот сорок долларов — вполне достаточно, чтобы содержать отца в приличном доме престарелых в течение двух-трех лет. Я променял место в Отделе на погашение старых долгов, предложив вариант с последними раундами только для того, чтобы не казаться самому себе трусом. Это была сделка, оплатить которую должен был кто-то со стороны — и на эту роль я выбрал Ли Бланчарда.

За семь дней до поединка я отъелся на лишние десять фунтов, увеличил протяженность своих пробежек, довел время работы с грушей до шести минут. Дуэйн Фиск, полицейский, которого приставили ко мне тренером и секундантом, предупреждал, чтобы я не переусердствовал. Но, не обращая на него внимания, я продолжал наращивать нагрузки и сбавил обороты лишь за два дня до боя, перейдя к легким гимнастическим упражнениям и изучению манеры соперника.

Из глубины зала я наблюдал, как Бланчард ведет спарринг на ринге. Искал слабые места в его нападении, оценивал реакцию на неожиданные действия его противников. Я заметил, что, отражая удары в ближнем бою, он прижимал локти к корпусу, поэтому, нанося резкие апперкоты, можно было ослабить его защиту и вынудить на контрудары по ребрам. Я обратил внимание, что удар, который получался у него лучше всего — перекрестный справа, — он всегда наносил, немного отступая влево и делая финт головой. Также мне бросилось в глаза, что у канатов он был просто неудержим, прижимая более легких соперников локтями и нанося резкие удары по корпусу. Подойдя ближе к рингу, я заметил шрам у него над бровью. И понял, что бить Бланчарда в это место не следует, так как бой могут остановить из-за рассеченной брови. Это, конечно, немного раздражало, зато большой шрам на левом боку представлялся как раз тем местом, удары по которому доставят ему пяток неприятных минут.

— По крайней мере, он неплохо смотрится без рубашки.

Я обернулся. На меня в упор глядела Кей Лейк. Боковым зрением я видел, что Ли, сидя в перерыве между раундами на стуле, тоже не сводит с нас глаз.

— А где ваш альбом для эскизов? — поинтересовался я.

Кей помахала Бланчарду, тот послал ей воздушный поцелуй. Прозвучал гонг, и они с партнером вновь начали мутузить друг друга.

— Я бросила рисование, — ответила Кей. — Не особенно получалось, поэтому я сменила специализацию.