Норманн Хьюз
Братья по оружию
На двоих — одна дорога, Корка хлеба и вода. Спрашивают очень строго, А вот хвалят — не всегда. Ни единого сраженья Миновать не суждено. Знали голод и лишенья — Не сдавались всё равно. Не судите нас, о боги! Мы не просим тишины. Ваши райские чертоги Вольной птице не нужны. Мы берем за око — око. Жизнь — пламенем свечи. Наша дружба — это много. А не знаешь — помолчи.
Питер Эннар «Братья по оружию»
— Ну и где, скажи на милость, демоны вас столько времени носили? Должно быть, бельверусские красотки оказались чудо как хороши, что ты не спешил возвращаться! Или всему причиной немедийское вино?
Вместо ответа, Конан с усталым вздохом потянулся в кресле, поудобнее устраивая гудящее после долгой скачки тело. Еще бы! Ведь последние десять дней он провел в седле, торопясь скорее оказаться в Коринфии. Потянувшись за кувшином, он в очередной раз наполнил — и тут же осушил вместительный кубок.
— Нет, с коршенским никакое другое вино не сравнится, — тоном знатока отозвался он наконец, словно и не замечая раздражения собеседника, которое, впрочем, было напускным, вызванным исключительно тревогой за безопасность киммерийца и его спутницы. — Конечно, пуантенское тоже неплохо, да и розовое аргосское…
— Зубы-то мне не заговаривай! — Однако Грациан тоже не выдержал, рассмеялся с облегчением. — Почему вы так задержались?
— О, это целая история. Пусть лучше Палома тебе расскажет. Я у нее был вроде мальчика на побегушках, так что подробностей не знаю. Сам понимаешь, она у нас девица боевая, самостоятельная…
Грациан хмыкнул при упоминании о своей подопечной, наемнице бельверусской тайной службы, которую он две луны назад вызволил из тюрьмы, где ей грозила казнь за убийство. В благодарность за спасение, та помогла коринфийцу раскрыть заговор Черного Кречета — воинственного немедийского Ордена, грозившего захватить графство Коршен.
Вместе с Конаном Палома отправилась в Бельверус, чтобы навсегда покончить с этой угрозой, а заодно и разоблачить высокопоставленного предателя в самом Коршене. Однако имя этого человека узнать им так и не удалось.
— Похоже, эту тайну барон Скавро унес с собой в могилу, будь проклята его черная душонка! — заключил киммериец свой рассказ обо всем, что произошло в столице Немедии.
Грациан пожал плечами.
— Признаться, я не слишком-то и рассчитывал на удачу. Хотя меня не оставляет мысль, что если бы я мог сам отправиться с вами… Э, да что говорить!.. — Он со злостью стукнул кулаком по колену.
Конан с сожалением посмотрел на коршенца. Физическое увечье Грациана было темой, которую оба обычно старательно обходили в разговоре. Но сейчас Месьор сам заговорил об этом, и северянин рискнул высказать наконец то, что уже давно тяготило ему душу:
— Знаешь, я все думаю… Если бы тогда этот парень, которого ты послал меня отыскать, подоспел вовремя… Кром свидетель, уж я бы выпустил кишки из того подлеца, что на тебя напал! Как вспомню об этом — прямо от злости все кипит. Если бы я был рядом!.. Если бы только я мог отыскать этого ублюдка!
Вмиг посерьезневший, Грациан поднял на киммерийца глаза. Усталый, больной взгляд калеки, обезноженного, вот уже несколько лет прикованного к креслу…
— Ты благородный человек, друг мой, — вымолвил он прочувственно. — Возможно, один из самых благородных, кого я знаю… Но перестань себя казнить — что случилось, того не воротишь. И если бы даже ты нашел того, кто пустил эту злосчастную стрелу… ноги мне уже не вернешь. Так что не стоит и говорить об этом! И потом — у меня остались верные друзья. Это важнее всего.
Сам Конан с ужасом думал о постигшей Грациана судьбе — деятельной натуре киммерийца невыносима была мысль о вынужденной неподвижности, и если бы — храни Кром! — ему довелось оказаться на месте коршенца… Об этом лучше даже не помышлять! То, что Месьор не сошел с ума, не озлобился на весь белый свет, было невероятным чудом. К тому же, он не утратил интереса к тому, что творится вокруг, хотя сам уже едва ли мог играть какую-то активную роль в событиях. И за это северянин уважал его еще больше.
— Ладно, — засмеялся вдруг Грациан. — Что-то мы оба расчувствовались, словно плакальщицы на похоронах. Хватит об этом — пора поговорить о делах.
— Ага! — Довольный, киммериец потер ладони. — Ты опять что-то замыслил? Вот и отлично! По мне, так ничего нет хуже, чем сидеть сложа руки! Давай, выкладывай… — Сейчас, глядя на подтянутого, горящего боевым духом наемника, никто не поверил бы, что этот человек только вернулся из долгого, полного смертельных опасностей путешествия. Он вновь рвался в битву!
— Собственно, замыслил не я, — пояснил Грациан. — Так получилось, что помощь нужна одному моему другу. Впрочем, вы с ним знакомы. Это Гарбо, помнишь его?
Гарбо? Конан нахмурился. Они встречались всего один раз, и свела их опять же Палома — когда они все вместе искали убийцу барона Скавро и распутывали заговор Кречета в Коршене. Парень показался северянину тертым пройдохой с повадками убийцы, и как выяснилось позже, он не ошибся. Гарбо был одним из главарей воровского «дна» в Коршене, третьим человеком в местной преступной иерархии. Сам Конан немало якшался с подобными людьми в Шадизаре и Аренджуне, да и в других местах, так что прекрасно представлял себе, с кем имеет дело. Но что может связывать этого человека с Грацианом? Ведь тот все же был пусть и незаконным, но отпрыском правящей династии Коршена!
Без обиняков, верный себе, он так и спросил Месьора. Тот засмеялся коротким, лающим смехом.
— Мы с Гарбо — одного поля ягоды. Хуже того, родичи. Двоюродные братья, и оба бастарды. Мать его была обычной потаскушкой, зато отец… Бывший наследник коршенского трона, смешно сказать!
— Тот самый, которого… — Конан не договорил. На его взгляд, в истории этой, кровавой, запутанной и грязной, как и любая борьба за власть, не было ровным счетом ничего смешного. В свое время, тридцать с лишним лет назад, нынешний граф коршенский Лаварро, безродный аргосец, силой повел под венец дочь прежнего правителя, в ту пору как раз беременную Грацианом (кто был отец младенца, никто не знал, хотя слухи ходили самые разные…), после чего вместе с верными ему наемниками вырезал все остальное семейство, от стариков до юнцов, таким образом обеспечив себе законное престолонаследие. Так одна династия сменила другую. И уцелела лишь супруга графа, ее сын-бастард, а вот теперь еще, оказывается, этот Гарбо…
Одно соображение, впрочем, Конана заинтересовало.
— Так, выходит, Гарбо тоже готов претендовать на коршенский трон? И Орден Кречета вполне мог иметь дело именно с ним…
Грациан покачал головой.
— Никаких шансов. Незаконнорожденный никогда, ни при каких обстоятельствах не может принять графскую корону. Это закон повсюду в Коринфии, в том числе и здесь, в Коршене. К тому же Гарбо, с его разбойничьими повадками, во дворце не усидеть. Нет, уж можешь мне поверить, нынешнее положение устраивает его куда больше. А если ты еще поможешь ему решить одну небольшую проблему…
Что ж, по собственной воле Конан едва ли согласился бы работать на пару с этим проходимцем, но сейчас его просит друг — а это совсем иное дело!
— Сделаю, что смогу, — коротко отозвался он, и этого было достаточно. Грациан уже не раз имел случай убедиться, что слово северянина крепче стали.
* * *
Месьор ничего не рассказал Конану о планах Гарбо, предпочитая, чтобы тот сам поведал о своих затруднениях, и когда Меттерианор, верный слуга Грациана, наконец доложил о приходе гостя, северянин как раз задал интересовавший его вопрос:
— Кто еще будет в деле? Из тех, кого я знаю…
— Ты имеешь в виду моих кровников? — Так именовалась личная стража Месьора. — Или Палому?
— И тех, и других. — Среди кровников у Конана за те полгода, что он жил в Коршене, появилось немало добрых друзей, и он был бы рад, если бы кто-то из них прикрывал ему спину — на Гарбо он положиться явно не мог.
Но Месьор лишь покачал головой.
— Дело это достаточно деликатное, а мои парни слишком хорошо известны в городе, я не могу подставляться в открытую. К тому же, тут потребуется деликатность и ловкость особого рода, которой… не учат простых стражников. А тебе опыта не занимать.
— Так бы сразу и говорил. — Конан хмыкнул. Собственно, они с Грацианом и познакомились-то, когда киммериец промышлял воровством в Заморе, так что ничего удивительного, что коршенец сейчас вспомнил об «особых талантах» своего приятеля. — А Палома?
— Н-нет. — Удивительное дело, но Месьор, похоже, смутился. — Я не хотел бы ее впутывать в эту историю.
Конан лишь приподнял брови, ничего не сказав, но Грациан верно истолковал его недоумение — и разразился смехом.
— Нет, приятель, дело отнюдь не в том, что я хочу уберечь эту сорвиголову от неприятностей — она их в любом случае отыщет себе выше крыши. Но, возможно, нам понадобится помощь одной особы… а мне очень не хотелось бы, чтобы они с Паломой встретились. По крайней мере, сейчас.
Чего Конан всю жизнь не выносил, так это излишней таинственности — особенно, когда темнить принимались друзья. Но, с другой стороны, чужие секреты надо уважать. Не хочет Грациан говорить начистоту — дело его. А там посмотрим…
Шум в дверях отвлек мужчин, и оба обернулись на звук шагов.
— Опаздываешь, Гарбо, — поморщился Грациан. Тот, пожав плечами, молча прошел по комнате и уселся. Так же молча потянулся и налил себе вина. Со стороны, отметил Конан, все это отнюдь не походило на встречу любящих родичей. Почему же тогда Грациан так рвется помочь своему братцу?
Коршенский «черный барон» тем временем поднял глаза, встретившись взглядом с киммерийцем. Тот и не подумал отвести взор. Несколько мгновений длилось молчаливое противостояние — наконец Гарбо ухмыльнулся.
— Рад, что ты на моей стороне, Конан. Таких, как ты, опасно иметь своими врагами.
— Вот-вот. И советую никогда не забывать об этом.
И все-таки то, что вор так открыто признал поражение, расположило к нему северянина. Словно встретились на узкой лесной тропе два заклятых врага — волк и лис… и разошлись без драки, ибо каждый почуял в другом матерого, опасного зверя… Разошлись почти с уважением.
— Вот и славно, — подвел итог Грациан, от цепкого взгляда которого, разумеется, не укрылся этот безмолвный поединок. — Я так и знал, что вы поладите. А сейчас вам придется меня извинить, я вас покину. Гарбо все расскажет тебе, Конан. А мы поговорим завтра. Меттерианор! — Карлик-слуга тут же поспешил на зов, вместе со своим близнецом. Вдвоем они подняли кресло Месьора и поспешно вынесли его из комнаты.
Киммериец и коршенец остались одни.
* * *
Дело, которое предлагал северянину Гарбо, оказалось несложным — но теперь становилось понятно, почему и впрямь без помощи Конана тут было не обойтись.
Если говорить напрямик, то «черного барона» давно уже тяготило его место в иерархии городского «дна». Он был третьим — а хотел подняться выше. Однако на пути стоял другой хищник, столь же опасный, закаленный в боях и — до сих пор казалось — неодолимый.
— Чтобы убрать Тусцеллу, я чего только не замышлял, — без обиняков делился своими проблемами Гарбо. — Но проблема ведь еще в том,> чтобы никто из «баронов» не заподозрил, что к устранению Стервятника я приложил руку. Иначе — порвут в клочья. Закон…
Так, в последний раз он даже намеренно угодил в городскую темницу за какую-то мелкую провинность, чтобы доказать свою непричастность к налету на Тусцеллу — а тем временем его люди должны были разделаться с проклятым врагом. К несчастью, затея окончилась крахом, Стервятнику удалось спастись…
— Я только чудом сумел отбрехаться на общей сходке, когда начали выпытывать, как, да что… — Гарбо с тоской выругался, вспоминая, как провалился его до мелочей продуманный план. — А потом я узнал, что все это вышло неспроста. Тусцеллу выручило колдовство!
— Вот как? — Чародейства Конан не терпел ни в каком виде, и весть о том, что вновь придется иметь дело с этой грязью, отнюдь не наполнила его радостью. — И что же там такое?
— Один маг из Косалы продал Тусцелле статуэтку какого-то их божка, — пояснил Гарбо. — Пустяковая на вид фигурка, глиняная, грошовая — но с большой силой. По слухам, она может предупреждать хозяина об опасности. Не знаю уж как именно — синим пламенем вспыхивает, или ослиным голосом ревет, но только Тусцелла без нее никуда. Каждый вечер непременно на нее любуется, чтобы знать, нет ли какой угрозы. И если что-то неладно — тут же охрану утраивает, мечи наголо… ну, в общем, сам понимаешь. Кроме того, он теперь вообще никогда из дома не выходит. Окопался, как в крепости, целой армии не хватит!
Конан с сомнением покачал головой.
— Так, как ты это описываешь, я что-то не представляю, что можно придумать…
Ответом был злорадный смех Гарбо.
— Зато я представляю… Нужно лишь чтобы, как говорится, правая рука не знала, что делает левая. Кто-то один должен украсть статуэтку. Другой — выманить Стервятника из гнезда. Ну, а третий — прикончить ублюдка.
— Только и всего? — в голосе киммерийца явственно слышалась ирония. Но коршенец не обиделся.
— Я не говорю, что это будет просто. Однако — нет ничего невыполнимого, если взяться за дело с умом. Грациан поможет мне с приманкой для Тусцеллы. У него есть кое-кто на примете. Она… этот человек отлично справится — и главное, ни сном, ни духом не ведая о том, ради чего все затевается. Так что божок этот, будь он хоть трижды волшебный, никакой угрозы почуять не сможет. А тут уже в дело вступишь ты. Выкрадешь статуэтку. После чего…
— Останется хорошенько поработать мечами? — Конан хищно усмехнулся. Перспектива доброй драки, как всегда, наполняла душу пьянящим возбуждением. — Что ж, я готов!
Но Гарбо неожиданно воспротивился:
— Нет. Браться за оружие тебе нельзя ни в коем случае, даже не помышляй об этом! Пока ты думаешь только о краже глиняной куклы, ты не представляешь опасности лично для Тусцеллы. Понимаешь? Приманка тоже не угроза, поскольку ни о чем не подозревает. И проклятый божок будет нем, как рыба! Стервятник не заподозрит неладного — до тех пор, пока не подоспеют мои молодцы. Вот такой вот план. Что ты об этом думаешь?
Конан пожал могучими плечами.
На его взгляд, в любом плане всегда имелись изъяны — и проявлялись они, как правило, в самый неподходящий момент. Но, с другой стороны… почему бы и не рискнуть? Конечно, если вознаграждение будет достойным.
Этот вопрос Гарбо, разумеется, предвидел. Сотня золотых перекочевала в карман северянина немедленно. Еще пятьсот он должен был получить, когда принесет статуэтку.
— Но Тусцелла ведь насторожится, когда обнаружит пропажу.
— Не успеет, — хмыкнул коршенец. — Все предусмотрено. Вот только не взыщи — тебе я не могу ничего рассказать. Иначе, сам понимаешь, все пойдет прахом…
Эта часть плана нравилась Конану меньше всего — однако он уже дал согласие. Отступать было поздно.
Что ж, попробуем сыграть вслепую, решился северянин. Но даже с завязанными глазами он никому не даст себя одурачить!
* * *
Вечером следующего дня Гарбо вновь появился в покоях Месьора — и опять опоздал против назначенного часа.
— К тебе не так легко попасть незамеченным, — вместо извинений бросил он Грациану, который, в ожидании гостя, успел прикончить почти целый кувшин вина, — впрочем, никаких признаков опьянения не выказывая. — Ты же не хочешь, чтобы по городу пошли слухи о том, что мы опять что-то замышляем…
Месьор недобро усмехнулся в ответ. Глаза под набрякшими веками блеснули — но тут же вновь погасли, взор сделался привычно усталым и тусклым. И все же, доведись сейчас увидеть своего приятеля Конану — или Паломе — они были бы порядком удивлены, ибо человек, встретивший в своих покоях Гарбо, мало чем напоминал того Грациана, которого знали они. Зато любой коршенец старше сорока без колебаний заявил бы, что зрит перед собою тень графа Маргелия. Того самого… убитого наемником Лаварро три десятка лет назад. Хищно кривился рот, на лице застыло выражение настороженной угрозы, во всем облике калеки чувствовалась несомненная опасность. Даже Гарбо, крепкий, здоровый мужчина, как будто осторожничал, то и дело косясь на двоюродного брата.
— Так что, она… согласилась? — наконец решился он.
Грациан кивнул.
— Мне это стоило немалого труда: ты же знаешь, она вот уже десять лет как не показывается на люди, а уж принять участие в такой авантюре… Но ты все же сын Паллия. Она не могла отказаться.
— Особенно зная, как ты умеешь убеждать… — Гарбо попытался засмеяться, но получилось скверно. Он явно нервничал — и с каждым мгновением все сильнее.
— Не понимаю, о чем ты. — Месьор отозвался нарочито сухо, однако в уголках губ затаилась усмешка. — Скажи лучше, удалось ли тебе договориться с Конаном?
— Разумеется. Уж не знаю, что сыграло свою роль — золото, или то, что это ты попросил его помочь… но он согласился. И не задавал никаких вопросов. По-моему, он ни о чем не догадывается.
Сидевший в кресле калека поморщился.
— На твоем месте, я бы не слишком на это рассчитывал. У нашего варвара, несмотря на медвежью внешность, — острый ум, чутье и недюжинная смекалка. К тому же, он не терпит обмана. Так что если он раскроет твою невинную хитрость… смотри, я тебя предупреждал.
Предупреждение это, однако, не было воспринято всерьез. Гарбо лишь небрежно повел плечами.
— Он ничего не заподозрит. Да и потом — Конан меня сейчас заботит меньше всего. Пусть пока пошатается вокруг дома Тусцеллы, обследует все и как следует подготовится. Если мы успеем вовремя — уже послезавтра ему предстоит идти на дело.
— Да, с этим лучше не тянуть, — согласился Грациан. — Чем дольше мы собираемся, тем сильнее вероятность, что кто-то узнает о наших планах, или что-то пойдет наперекосяк. Я просто хотел еще раз предупредить тебя — не подставляй северянина больше, чем мы условились. Он все-таки мой друг…
И вновь предупреждение пропало втуне. Напротив, слова Месьора как будто даже позабавили его собеседника.
— О, да. Ты — и твои представления о дружбе! Боюсь, они так сильно расходятся с общепринятыми, что…
— Помолчи! — Грациан оборвал Гарбо так резко, что тот даже поперхнулся от неожиданности. Сейчас в голосе калеки звучала небывалая властность и сила.
— Мальчик мой, тебя ли я слышу?! — раздался внезапно голос в дверях. — Клянусь небом, на миг мне показалось даже, что это сам…
Женщина не договорила. Гарбо, вскочив с места, бросился ей навстречу. Почтительно опустился на колени. Прижался губами к ее запястью. Даже Месьор дернулся в своем кресле, точно забыв на миг о своем увечье — но тут же неловко осел, выругавшись сквозь зубы.
Впрочем, он мгновенно овладел собой.
— Матушка!
— Да, милый, это я. У меня появилась нежданная возможность ускользнуть — и я поспешила воспользоваться ею. Прости, что не смогла тебя предупредить…
С этими словами женщина прошла в комнату, на миг задержалась перед креслом Грациана, взирая на него сверху вниз со странной смесью жалости, любви и страха, потом быстро наклонилась, поцеловав его в лоб — и поспешила отойти, как будто опасаясь задержаться рядом слишком надолго.
Гарбо усадил ее в свое кресло, сам подвинул себе другое… и какое-то время все трое молчали, глядя друг на друга — а потом заговорили все разом:
— Ты совсем не изменился, Гарбо…
— Рад видеть тебя в добром здравии, матушка…
— Как хорошо, что вы смогли прийти, графиня…
И все трое засмеялись. Неловкость понемногу таяла, словно льдинка под солнцем.
Графиня, в свои без малого пятьдесят лет была все еще хороша собой. Высокая, сохранившая почти девическую стройность фигуры, она держалась очень прямо и несла себя с достоинством королевы. Темные волосы, в которых едва проглядывала седина, были убраны под капюшон плаща. Морщин на лице почти не было заметно — только горестные складочки в уголках губ, да паутинка вокруг черных, молодо блестевших глаз.
— Город так изменился, — произнесла она вдруг задумчиво, ни к кому не обращаясь. Десять лет я не ступала на улицу… это так странно. Хотя дорогу сюда, в наш старый дворец, я нашла бы и вслепую!
— Город изменился? — переспросил Грациан.
— О, да. Стало чище. Богаче. Люди… какие-то другие. Все же Лаварро не такой уж плохой правитель…
Гарбо округлил глаза.
— Вы оправдываете его, графиня? После всего, что он сделал?!
Та пожала плечами. Вместо матери ответил Месьор.
— Надо разделять самого человека — его натуру, устремления… и отдельные поступки. Деяния могут нести зло другим людям, однако…
— О, только не надо мне этих митрианских проповедей! — Гарбо был все себя от возмущения. — Я оцениваю людей лишь по тому, что они сделали мне лично. Этого достаточно!
Грациан засмеялся.
— Смотри, не забудь об этом, когда наш друг-северянин раскусит твою игру!
— Если раскусит… И довольно об этом! Ты просто помешался на своем киммерийце, а это никогда для тебя добром не кончается. Вспомни хоть, в прошлый раз, с этим немедийским щенком…
— Гарбо. — В голосе Месьора слышался свист бича. Шипение змеи. Глаза на закаменевшем лице смотрели с такой ненавистью, что Гарбо, даже оторопел, испугавшись, что на сей раз в своей дерзости зашел слишком далеко. — Ты — больше — никогда — не будешь — поминать…
— Мальчики. Мальчики, — властно вмешалась графиня. — Подраться вы все равно не сможете, а осыпать друг друга оскорблениями — пустая трата времени и сил. К тому же, мне скоро нужно возвращаться, пока меня не хватились, а мы еще ни о чем не договорились…
Медленно, неохотно Грациан опустил голову. Стиснутые челюсти понемногу разжались. Гарбо шепотом пробормотал какие-то извинения… Когда же Месьор вновь посмотрел на графиню — его было не узнать. На лице играла приветливая улыбка, глаза смотрели почти весело.
— Прошу простить, матушка, что тебе. пришлось стать свидетелем этой сцены. Я что-то совсем одичал в последнее время… Но нам, и правда, пора поговорить о делах. Гарбо. Поведай графине, чего ты хочешь от нее.
— О, да, — оживилась женщина. — Грациан сказал мне только, что я должна сыграть какую-то роль, чтобы выручить тебя из беды. Я не уверена, что смогу… все-таки уже столько лет я ни с кем, кроме слуг, не общаюсь… но мой долг — помочь сыну Паллия. Я сделаю все, что в моих силах.
— Графиня! — Гарбо рассыпался в благодарностях. — В нашем плане нет ничего сложного — однако кроме вас никто не сумеет справиться с этой ролью. Вы должны будете изобразить знатную аквилонку, которая оказалась в Коршене проездом. И здесь у нее внезапно случились денежные затруднения. Поэтому она хочет продать кое-что из своих украшений. Самоцветы и жемчуг. Но поскольку в городе она не знает никого, то вынуждена обратиться за советом к хозяину постоялого двора.
— О, так мне придется жить там?
— Два или три дня, не более, матушка. Ты сможешь на это время сказаться больной во дворце?
Женщина пренебрежительно усмехнулась.
— Лучше на меня нападет очередной приступ набожности. Я запрусь у себя, дабы молиться Митре за грехи своего рода. Они уже знают, что в такие дни меня лучше не беспокоить!.. — По губам ее скользнула лукавая улыбка, и на миг эта величественная женщина сделалась похожа на ту шкодливую девчонку, какой была когда-то…
— Вот и отлично. За наши грехи стоит помолиться, — серьезно кивнул Грациан. — Что касается хозяина «Золотого быка» — то он не преминет доложить кому следует. И можешь быть уверена, что покупатель появится очень скоро.
— Если вам самой предложат отправиться куда-то на встречу — отказывайтесь наотрез, — добавил Гарбо. — Тусцелла должен прийти к вам сам. Настаивайте на этом.
— А если он пришлет кого-то из подручных? — Графиня, похоже, уже вовсю включилась в игру, и это неожиданное приключение искренне забавляло ее. Еще бы — после стольких лет затворничества!
— Несомненно, сперва он именно так и сделает. Но ты покажешь его человеку камни такой изумительной красоты, что Тусцелла обязательно пожелает взглянуть на них сам, прежде чем покупать. Он помешан на драгоценностях!
— Верно ли я поняла… — Графиня устремила проницательный взор на сына, — что ты имеешь в виду ожерелье, оставшееся мне от отца? — В голосе ее звучал неподдельный ужас. Но Грациана это, похоже, ничуть не смутило.
— Это всего лишь камни, мама. Стекляшки — пусть они и стоят целое состояние. Но разве они купили тебе счастье? Разве они стоят нескольких минут веселья? Полнокровной жизни?
Графиня рассмеялась.
— О, да. Ты прав, сын своего отца! Ты прав. И я сделаю это! Но… — вновь засомневалась она, — А не попытается ли этот ваш Тусцелла попросту украсть ожерелье? Подошлет своих разбойников, и… — она сделала выразительный жест рукой у горла. — Видите, мальчики, даже до несчастной затворницы дошла репутация этого злодея — а ведь он истинный негодяй, и ни перед чем не остановится!
Грациан кивнул. Он не собирался обманывать мать, преуменьшая опасность: слишком высоко ценил ее, чтобы опускаться до утешительной лжи.
— Скорее всего, он именно так бы и поступил — если бы ему дали время. Но сперва ему придется все же выбраться из своей норы, чтобы полюбоваться на твои сокровища. Он же должен решить, стоит ли игра свеч! А нам этого будет достаточно. Ты же, как только встретишься с ним, — немедленно возвращайся во дворец. Не смей рисковать собой!
Неожиданно графиня засмеялась.
— Что такое, матушка?
— Да вот я подумала, какая все же это удача для вас, что меня столько лет не видели в городе, что все давным-давно забыли, как я выгляжу. И что бы вы делали в другом случае?!
Вместо ответа Гарбо, поднявшись с места, вновь припал к руке графини.
— Моя госпожа, если бы не вы, нас всех бы не было здесь сейчас…
Грациан с усмешкой прикрыл веки.
— И самое забавное, что это не лесть, а чистая правда. Матушка, я преклоняюсь перед тобой!
…Когда графиня ушла, Гарбо обратился к двоюродному брату:
— Послушай, прости, если я дерзок и лезу не в свое дело, однако я все же член семьи… затворничество графини давно сделалось притчей во языцех, говорят, она уже десять лет не отпирает двери своих покоев ни мужу, ни даже детям… отчего это так? И почему она все же согласилась пуститься с нами в эту авантюру? Я до сих пор не могу поверить…
Но если он и рассчитывал на откровенность, то был разочарован. Лицо Грациана вновь обратилось в каменную маску, и после недолгих раздумий он ответил лишь одно:
— Мне неведомо, что движет матерью, и почему она делает то, что делает. Через пару седьмиц она может не пустить на порог и меня самого — собственно, такое случалось уже не раз, — не говоря уже о тебе. Лаварро что-то знает об этом — спроси его, если посмеешь. Что касается моих сводных сестер и братьев, они считают ее сумасшедшей. Решай сам
— Но ты? Ты-то что думаешь об этом?
— Я? — Грациан недоуменно передернул плечами, словно ему докучали вопросом, ответ на который был самоочевиден. — О, разумеется, она безумна. Но пусть это тебя не смущает. Разве не таковы же и все мы?!
* * *
Следующий день выдался хлопотным для Конана-киммерийца, однако он не сетовал на усталость, а, напротив, словно даже воспрянул духом после утомительной и бесплодной поездки в Немедию: сейчас он словно вернулся на пять лет назад, когда был удачливым и бесшабашным шадизарским вором, не признающим иных законов, кроме собственных прихотей, превыше всего ценящим отчаянную удаль и капризную удачу. Казалось бы, не так уж много времени прошло с той поры, но Конан здорово изменился. О, он все так же готов был пуститься в самые рискованные авантюры, соблазненный призраком богатства, или даже из чистого молодечества, не слишком заботясь о выгоде; он по-прежнему любил жарких красоток, и те платили ненасытному варвару взаимностью; его кутежи и загулы все так же делались легендой, где бы ни оказался этот достойный сын Крома… однако годы и дороги добавили шальному бродяге мудрости и рассудительности, научили не лезть на рожон и не подставлять попусту под удар свою буйную головушку.
Вот почему, сговорившись о деле с Гарбо, Конан не бросился тут же искать себе подельщиков, с кем взять штурмом убежище Тусцеллы, и не затаился в ожидании ночи, чтобы тайком пробраться в дом и похитить статуэтку… Нет, он решил сперва отправиться туда просто так, на прогулку, чтобы при свете дня без помех определить, с чем имеет дело — а там уже определить наилучший план действий.
Оказалось, не зря.
Когда Гарбо говорил, что Стервятник превратил свое убежище в крепость, киммериец пропустил его слова мимо ушей. Не раз и не два доводилось ему уже слышать подобные речи, но на поверку всегда оказывалось что произносил их человек, совершенно несведущий в том, какое множество разнообразнейших способов существует, чтобы достичь цели. Зато Конан все эти способы знал отлично! Что всякий раз и демонстрировал изумленным компаньонам.
Однако на сей раз готов был спасовать и он. Потолкавшись по округе битый день, он не сумел отыскать ни единой лазейки и теперь вполне понимал, почему Гарбо сам не взялся за дело, а пришел к нему на поклон.
Тусцелла построил свое жилище в небогатом торговом районе, носившем странное название Поясок. С этим была связана какая-то древняя городская легенда — но даже из местных жителей мало кто сумел бы припомнить ее с точностью. Однако название зацепилось… Улочки Пояска были узкие — едва-едва двум повозкам разминуться, — грязные и многолюдные. Народ толпился на рыночной площади, заманивали покупателей зазывалы в окрестных лавках… Но мало кто тратил деньги — больше шлялись, да глазели, щупали товар, да приговаривали возмущенно: «Эко цены-то ломят, собаки!..»
Конану это было на руку: лишний человек, даже такой приметной внешности, как у него, в этакой толчее не слишком намозолит глаза соглядатаям… а в том, что их тут полно, сомневаться не приходилось. Тусцелла ведь был не просто бандитом, а главарем коршенских низов! Черным бароном… А это персона куда значительнее, в каком-то смысле, чем даже барон настоящий!
Итак, особняк Тусцеллы высился среди этих небогатых домишек, лавчонок, торговых палаток, словно настоящий княжеский дворец. Выделялся не высотой — ибо было в нем всего три этажа, не более, чем в окрестных строениях, — и даже не богатством… разве что стоял на земле прочнее и основательнее соседских развалюх, которые, казалось, ветер дунет — и улетят… Но, окруженный высоким; в полтора человеческих роста, каменным забором, дом этот взирал на мир столь свирепо, так угрюмо смотрели с его серой физиономии крохотные черные окошки-бойницы, что всякий прохожий невольно ежился, торопясь ускорить шаг, дабы быстрее миновать неприятное место — и еще долго не оставляло его впечатление, будто кто-то недобрым, очень недобрым взглядом пялится ему в спину.
Конан, разумеется, был не из пугливых, и, незаметно, но цепко обозрев жилище Стервятника, отметил про себя лишь то, что пробраться туда будет весьма непросто.
По счастью, на улице Кинжальщиков, куда выходили главные ворота дома, ютилось немало оружейных лавок, и заходя то в одну, то в другую, ожидая, пока ему поправят снаряжение или навострят меч, киммериец без помех смог довольно долго наблюдать за особняком. Увиденное ему совершенно не понравилось.
Гостей было мало — разве что к вечеру явились один за другим человек пять или шесть — скорее всего, принесли дань главарю младшие подельщики; всех их ждал один и тот же суровый прием. Двое стражников— выходили на улицу, причем ворота за ними тщательно запирались изнутри; новоприбывших тщательно обыскивали, оружие свое они оставляли в особой корзине в караулке — и лишь после этого, в сопровождении двух других охранников их препровождали к дому. Причем таков был ритуал не только для посторонних, но даже и для близких приятелей и постоянных гостей: подслушанные обрывки разговоров убедили в этом киммерийца.
Сколько охраны могло быть в особняке? Наверняка сказать невозможно, но если Конан хоть что-то смыслил в своем деле, то — не меньше человек тридцати — тридцати пяти. Это он смог определить, когда торговцы подвезли в середине дня продукты и вино. Их, кстати, тоже не пустили даже во двор — слуги разгрузили повозки прямо перед воротами, расплатились, а уж затем сами втащили все в дом.
Наблюдая за всем этим, Конан хмурился все сильнее, но вера его в собственные силы, ловкость и удачу была так велика, что он и на мгновение не допускал мысли о том, что не сумеет исполнить задуманное. Должен, непременно должен сыскаться способ проникнуть внутрь!
Не желая больше мелькать на улице Кинжальщиков, он неспешно обошел квартал кругом, по соседним улочкам, чтобы посмотреть, куда выходит особняк Тусцеллы другими своими сторонами.
…Большей частью там положение представлялось совершенно удручающим. За глухой стеной — ни ворот, ни калитки! — то и дело слышались голоса охранников, — да и не станешь же карабкаться наверх на глазах у всей улицы! И лишь одно место показалось сулящим некоторые возможности.
Здесь, как видно, прежде стояли какие-то лачуги, примыкавшие почти к дому Тусцеллы, но совсем недавно их снесли: площадь была сплошь в обломках и строительном мусоре. Должно быть, столь явное соседство нищеты оскорбляло «черного барона». Если повезет, и ночь будет безлунная, то можно попытаться вскарабкаться здесь на проклятую стену!
…Наступления темноты Конан дождался в уютной таверне, подальше от Пояска, ибо совершенно справедливо подозревал, что в том квартале обо всех подозрительных чужаках Тусцелле становится известно в тот же день, а он и без того немало рисковал, шатаясь там с утра и до сумерек.
В меру подкрепившись вином и отменным жарким и прихватив с собой немного хлеба и сыра — кто знает, сколько еще придется караулить! — киммериец вернулся к особняку.
Луна не подвела: ибо давно известно, что она — верная возлюбленная Бела, бога воров, и потому особо благоволит к его служителям. Стыдливо прячась за тучами, она даровала киммерийцу спасительную тьму.
Двигаясь почти на ощупь, северянин без особого труда отыскал намеченное место.
Для человека непривычного вскарабкаться на эту стену могло бы показаться делом безнадежным: гладкая, точно мраморная, она не предлагала ни малейшей зацепки. Но варвару, сызмальства привыкшему лазать по скалам, взобраться наверх было не так уж сложно — тем более, для этого у него имелись особые приспособления для сапог и для рук, изготовленные в строжайшей тайне одним офирским искусником.
На стене, правда, Конана поджидал неприятный сюрприз — заточенные лезвия, торчащие из камня, словно гребень какого-то злобного дракона… но киммериец был готов к чему-то похожему, а потому лишь едва оцарапал ладонь, умело примостившись среди вострящихся ножей. Он уже собирался спрыгнуть вниз…
Глухое рычание предупредило его.
Напрягая глаза в кромешной тьме, киммериец с трудом разглядел три неслышно скользящие тени. Мастафы!
Проклятье!
Не питая особых надежд на успех, северянин достал из кармана кусок сыра и бросил вниз. Одна из собак подошла ближе, понюхала — но, как он и опасался, даже не прикоснулась к еде. Этих тварей тренировали особым образом для защиты жилища и хозяина, такой глупой ошибки, как принять пищу у незнакомца, они не допустят никогда!
А собаки, тем временем, всерьез заинтересовались незваным гостем. Медленно сужая круг, три твари с горящими глазами подступали все ближе к стене, где затаился киммериец. Тот пытался слиться с камнем, не дышать и не шевелиться — но ветер донес его запах до проклятых убийц.
Сперва одна псина, затем и остальные подняли морды и угрожающе зарычали. Если он не уберется немедленно — они примутся лаять. На шум сбежится стража… и пусть быстроногого северянина им не догнать, но охранники встревожатся, Тусцелла будет настороже — а этого допускать нельзя! Лучше было по-быстрому ретироваться…
Однако уже в последний миг, подняв голову, Конан обнаружил в окнах особняка нечто, заставившее его пренебречь опасностью и задержаться на несколько лишних мгновений. Прикованный к открывшемуся зрелищу, он даже позабыл о ворчащих под стеной мастафах…
Прямо напротив него оказались окна спальни самого Тусцеллы. И хотя окошки были крохотные — в них не протиснулся бы и ребенок, — да еще забранные плотным свинцовым переплетом, но киммериец ясно разглядел самого хозяина особняка.
Тощий, как жердь, с длинными рыжими волосами, заплетенными сзади в косу, Тусцелла сидел на краю огромной кровати, держа в руках странную уродливую статуэтку. Глиняную, насколько мог разглядеть острый взор северянина, размером где-то в три ладони.
Стервятник то крутил ее в руках, то встряхивал и подносил к уху, то поглаживал… при этом губы его шевелились, словно Тусцелла разговаривал с кем-то — хотя в комнате, кроме него, не было ни души. Судя по его довольному, почти блаженному лицу, косальский божок не обещал своему господину никаких\' опасностей в обозримом будущем…
У изголовья постели стоял большой окованный железом сундук с приоткрытой крышкой. Не было сомнений, что свое сокровище Тусцелла держал именно там.
Неслышно спрыгнув со стены, Конан вознес молчаливую хвалу Белу. Насколько то было в его силах, бог воров нынче все же сумел помочь своему верному слуге!
* * *
Обидно было бы завершить этот день так просто — завалившись спать. Спустившись по улице Кинжальщиков к рыночной площади, Конан обнаружил там сияющую всеми огнями таверну — судя по гомону голосов, доносившемуся изнутри, это было веселое местечко, как раз то, что и требовалось сейчас киммерийцу. Распахнув скрипящую дверь, он шагнул внутрь.
Питейное заведение ничем не отличалось от тысяч других: две улыбчивые девицы сноровисто разносили кувшины с вином, за сдвинутыми столами в центре гуляла шумная компания торговцев, справа нестройно орали разухабистую песенку трое наемников, за столом у левой стены шла оживленная игра в кости…Оглядевшись с порога, северянин решил пока присесть в одиночестве — а там, глядишь, и компания появится, и можно будет неплохо закончить вечер, хоть за игрой, хоть с добрыми собутыльниками, хоть со сговорчивой девицей… но внезапно переменил свои планы, завидев знакомое лицо.
Уверенным шагом он подошел к столу слева от пышущего жаром очага, где сидел одинокий гость; не спрашивая разрешения, уселся напротив, затем махнул хозяину таверны рукой, чтобы тот принес вина. И лишь после этого повернулся, в упор уставившись на ту, кого совсем не ожидал здесь увидеть.
— Привет, Палома. Развлекаешься?
Наемница, по своему обыкновению, была в мужской одежде, снежно-белые волосы убраны под капюшон дорожного плаща, но если кого-то она и сумела бы обмануть таким маскарадом, то только не Конана. Ее глаза на миг распахнулись в удивлении, но тут же лицо приняло привычно отстраненное, чуть насмешливое выражение.
— А, и ты здесь?
— Только не говори, что ты тут случайно оказалась. Далековато все же от дворца Месьора…
Чистая правда. Особняк Грациана стоял на другом берегу реки.
Палома развела руками. Тут как раз подоспела прислуга с вином, и Конан наполнил их бокалы. Молча оба выпили. Северянин не сводил с девушки тяжелого взгляда синих глаз, и та, видимо, поняла наконец, что отмолчаться не удастся.
— За мной один должок остался. — Она говорила очень тихо, так что в гомоне таверны Конану приходилось напрягать слух, чтобы расслышать. — Когда я попросила Гарбо мне помочь в том деле, с убийством Скавро, — он пожаловался, что у него есть враг, с которым ему никак не справиться. Я обещала отплатить услугой за услугу.
— Тусцелла?
— Верно. А ты откуда знаешь?
Конан уже открыл было рот, чтобы поведать всю историю… как вдруг осознал, в каком щекотливом положении оказался. Грациан говорил, что не хочет вмешивать Палому в это дело, — по каким-то своим таинственным соображениям. Теперь же выходило, что киммериец предает его доверие.
Вот незадача! С другой стороны, и обманывать Палому он тоже не мог…
— Слухами земля полнится, — туманно ответил он. — Так значит, Гарбо тебя попросил помочь?
Наемница мотнула головой, при этом чуть не слетел с головы капюшон, и она быстрым сторожким взглядом окинула зал — не заметил ли кто. Но гуляки были слишком заняты, чтобы обращать внимание на переодетую в парня девицу.
— Нет, пока он ни о чем не просил. Но я не люблю быть в долгу — особенно перед такими, как Гарбо. Так что решила пока осторожненько разнюхать что и как… на всякий случай.
Вот это уже интересно!
— И что разнюхала?
— Да так… — Палома поморщилась. — Скверный он тип, этот Стервятник. Начинал как обычный шулер. Играл по-крупному. Затем сделался наемным убийцей. Поднялся на этом, стал других нанимать, чтобы самому рук не марать. Убрал с дороги двоих прежних «черных баронов» — занял их место. Теперь ни он сам, ни его приближенные практически ни в каких темных делах не участвуют, но под рукой Тусцеллы почти весь Левый берег. У него здесь куплена стража, судьи… Все, кто хочет чем-то заниматься в этой части города, от честных торговцев, до последних нищих, все несут ему дань.
— А Гарбо, стало быть, метит на его место?
— Похоже на то.
— Ну а какой тебе смысл помогать одному против другого?
Вместо ответа Палома осушила до дна свой бокал, затем налила еще вина.
— «Черные бароны» всегда были и будут. А перед Гарбо я в долгу. Поэтому вопросов кто хороший, а кто плохой я не задаю. Просто делаю то, что считаю своим долгом.
Такую логику киммериец мог понять. Хотя, зная Палому, мог бы поручиться, что за этим кроется и кое-что еще.
— Помнится, были разговоры, что Тусцелла как-то связан с Орденом Кречета? И будто Скавро перед смертью вел с ним какие-то переговоры?..
— И это тоже. Хотя, в общем-то, эта история меня уже не касается, но… Не люблю нерешенных загадок.
Жесткое лицо киммерийца озарилось довольной ухмылкой, он приветственно поднял свой кубок.
— За тебя, девочка. Кром свидетель, будь ты мужчиной, я бы сказал, что ты — лучший брат по оружию, какого только можно пожелать!
Наемница оскалилась в ответ.
— А девица, стало быть, недостойна такой чести? По-прежнему считаешь, будто женщины годятся лишь на то, чтобы согревать постель настоящему воину, да варить ему похлебку? И перевязывать раны, когда он явится домой после Настоящих Мужских Дел?!
По всему видно, такое отношение ранило ее. Конан, протянув могучую длань, потрепал ее по плечу, при этом хрупкая фигурка почти пригнулась к столу.
— Не обижайся, и дело не в этом. Просто женщины… Видишь ли, мой опыт показывает, что даже когда они говорят о долге, о чести… все равно у них свои соображения идут вперед, они как-то по-своему понимают все эти вещи. Не так, как мы, мужчины. Это не в укор… Но не родилась еще та женщина, которой я готов был бы довериться без оглядки. Такими уж, видно, вас создали боги…
На несколько мгновений Палома задумалась, сдвинула брови — затем покачала головой.
— Сколько мы знакомы с тобой, северянин, столько ты не устаешь меня поражать. Скажу одно — горе тем, кто вздумает недооценивать тебя! Ты не только силой и отвагой превосходишь всех, кого я знаю, но и… Не мудростью, пожалуй, нет, но — у тебя особый взгляд на вещи. Ты смотришь как будто в самую суть; минуя всякое притворство, все наносное, что обычно отвлекает взор. Честно говоря, порой это даже пугает…
Ее слова смутили Конана. Нечасто доводилось слышать подобное — тем паче от женщины.
— Ну, тебе-то со мной нечего бояться!
— Да, и ты не раз это доказывал, хотя мы и знакомы-то всего ничего. Так может, сыграешь на моей стороне и в эту игру?
— Что ты задумала?
— Видишь ли, насколько я могла узнать, подобраться к этому Тусцелле очень непросто. Живет он взаперти, из дома никогда не выходит — боится. Окружил себя целой армией…
Конан едва сдержался, чтобы не сказать, что уже знает все это, но решил смолчать. Если он поможет Паломе, то убьет разом двух зайцев: и за этой сорвиголовой присмотрит, чтобы не натворила чего, и поручение Грациана исполнит. Тем более, что у этой хитрой лисы, похоже, имеется какой-то план.
— Что ты задумала?
— Очень просто. Силой вломиться к Тусцелле не получится — значит, пойдем на хитрость. Я хотела притвориться, будто только приехала в город. Гадалка, допустим, или там, нищенка… придумаю. И пришла к нему на поклон, чтобы разрешил работать в его квартале. Это нормально, такой установленный порядок. Здешний хозяин, в этой таверне, замолвит стражникам словцо, чтобы меня допустили к Стервятнику, — мы с ним уже столковались. Но, если честно… я побаивалась.
Еще бы! Девице, одной, сунуться в это змеиное гнездо! Дань-то с нее, конечно, возьмут — только не деньгами… да еще хорошо, если, вообще, живой выпустят.
— А другого способа нет?
Вместо ответа наемница выразительно повела плечами. Да, и в самом деле, а что еще придумать? К тому же, определенный смысл в этом безумном плане имелся: когда женщина приходит вдвоем с мужчиной, на нее уже смотрят совсем иначе. Тем более, если в роли защитника — такой исполин, как киммериец.
А для него это и вовсе единственный шанс!
— Ладно, — пробурчал он наконец. — Сам не пойму, как ты меня втянула в это, но… Когда ты думаешь все это провернуть?
— Завтра, к вечеру. Тавернщику два золотых заплатим за услугу — чтобы предупредил о нас Тусцеллу. Вот так-то… — Она на мгновение задумалась. — Вот только кем бы нам назваться…
На это у Конана уже был готов ответ.
— У тебя волосы белые, как у гиперборейцев. Так что будешь Сьохиль, шаманка, гадалка. Тоже, кстати, защита неплохая — может, побоятся тронуть колдунью. А я — твой муж, Сигерд. Охраняю тебя, стало быть… — При этом северянин напустил на себя такое туповато-воинственное выражение, что Палома невольно покатилась со смеху.
— Ладно, пойдет. Значит, Сьохиль и Сигерд. На том и порешили…
И хотя киммерийца не оставляло странное гнетущее чувство, будто они упустили что-то очень важное — он никак не мог облечь это ощущение в слова, а потому не стал ничего и говорить.
Что толку тревожиться понапрасну?!
* * *
Назавтра в полдень, воспользовавшись отсутствием Паломы, которая отправилась за экипировкой для их вечернего маскарада, Конан передал через Меттерианора, что хотел бы повидаться с Грацианом. Вскоре карлик уже вводил киммерийца в покои Месьора.
Здесь, как всегда, царил полумрак и горел камин — калека в последнее время все чаще жаловался, что страдает от резкого солнечного света и зябнет даже в самую сильную жару.
Выглядит он, и впрямь, не лучшим образом, отметил про себя Конан, вглядываясь, словно впервые, в лицо своего давнего приятеля. Лицо бледное, аж серое, одутловатое, глаза утомленные, покрасневшие, словно от бессонницы. Вокруг губ залегла глубокая складка… Сейчас Месьору никто не дал бы его возраста — а ведь он был всего лет на шесть или семь старше киммерийца; скорее, он походил на человека, чья жизнь безвозвратно миновала свой зенит и клонится к закату.
— Я нащупал кое-какие подходы к Тусцелле, — без предисловий начал Конан, усаживаясь напротив Грациана. — Сегодня хотел бы попробовать к нему подобраться.
Он ожидал Вопросов, готовился ответить так, чтобы не раскрыть участие в деле Паломы — но это не понадобилось. Месьор смотрел сквозь киммерийца, без всякого интереса выслушав его слова. Помолчал. Затем небрежно махнул рукой, мол, ну и ладно, пустое… Конан даже разозлился — с какой стати, собственно?! Он тут себе кишки рвет, каштаны из огня таскает, причем не для себя, а по просьбе самого же Грациана… а тот глядит с такой скукой, что и не передать… Однако сдержался. Все же привык щадить увечного друга.
Месьор все же соизволил подать голос. Глухо, точно через силу, заговорил:
— У нас тоже все готово. Она… приманка… сегодня будет на месте. Если все пойдет по плану, Тусцелла будет у нее уже завтра. Самое позднее — послезавтра. Я скажу тебе точно, когда надо будет выкрасть статуэтку. Без команды не начинай. Лучше вообще ничего не сделать, чем спугнуть Стервятника до времени. Приманку нельзя ставить под угрозу!
— Ясно. — Конан кивнул. Хотя, по правде, ничего ему ясно не было. И вообще, в более беспорядочном, скверно организованном деле ему еще не доводилось участвовать. Подумав, он так напрямую и заявил Грациану.
— Можешь отказаться, — только и ответил тот, чем вызвал яростный гнев киммерийца.
Кром! Что за ерунда творится?! Что такое с Грацианом, в конце концов? Никогда он еще его таким не видел! Если бы не Палома, которая все равно полезет на рожон, он точно отказался бы, плюнул на все — и расхлебывайте вашу затею, как хотите! Но белобрысая наемница без него точно пропадет, а отговорить ее идти к Тусцелле он не сможет. Так что, демон с ними, придется продолжать!
И вдруг, словно прочитав мысли киммерийца, Грациан спросил:
— Кстати, Палому ты давно не видел? Она, как вы вернулись из Бельверуса, здесь так и не появлялась…
Было видно, что вопрос этот стоил калеке определенных усилий. Впрочем, Конан уже давно отчаялся понять, что за отношения связывали этих двоих. Месьор при упоминании имени наемницы каменел лицом, или как-то не по-доброму кривился; Палома, вообще, объявила Грациана запретной темой для разговоров… Про себя северянин решил, что если бы хоть одна женщина осмелилась так трепать ему нервы, он бы — Кром свидетель! — придушил ее собственными руками.
Но пока следовало ответить на вопрос так, чтобы Месьор не заподозрил неладного. С деланным безразличием киммериец отозвался:
— Вчера столкнулись случайно в одном кабаке. Вина выпили. Что-нибудь передать ей, если увижу?
Грациан пожал плечами.
— Да нет, к чему? Сама найдется. Тогда зачем спрашивал?
Неожиданно для себя, Конан решил, что уже порядком подзадержался в Коршене. Как-то скучновато здесь стало. И душно… Пожалуй, закончит эту историю с Тусцеллой, да и отправится дальше бродяжить. Может, стоит на юг податься — давно он уже туда собирался!..
Они еще немного поболтали с Грацианом… так, ни о чем. О Немедии, о настроениях в Коршене, о тренировках для кровников, которые проводил киммериец. И все это время северянина не оставляло чувство, будто приятеля что-то гнетет, какая-то мысль или тревога, которой он никак не решается поделиться… Будучи человеком прямым, превыше всего не терпящим недомолвок и всяческих уверток, Конан наконец не выдержал:
— Слушай, парень, ты либо выложишь начистоту, в чем дело, либо давай мы попрощаемся! Когда я только приехал в Коршен — я помню, все по-другому было! Мне тогда, правда, казалось, что я тебе могу помочь… Что я здесь нужен. Но ты темнишь, скрываешь что-то… Мне это без надобности. Видит Кром! Если тебе наша дружба в тягость — я никому не навязывался, и впредь не собираюсь! По мне, так между друзьями может быть или полная честность и доверие — или пусть каждый идет своей дорогой! Вот так-то. А вытягивать из тебя клещами — ну уж, уволь!
Грациан побледнел, дернулся, точно от удара. Лицо исказилось, словно в душе его шла какая-то борьба, и Конан понял, что попал в точку. Коршенец что-то скрывал от него. Ему это было неприятно, мучительно — и все же он не был честен. Но теперь пришло время решительного испытания. Либо он будет вести себя, как подобает мужчине, либо… их дружбе придет конец.
И, судя но всему, Грациан все для себя решил.
— Конан, ты помнишь, я говорил недавно, что не встречал человека, более достойного и верного слову, чем ты. Это не пустые слова. И в этом я уступаю тебе. Я недостоин нашей дружбы. Все, на что хватит моих понятий о достоинстве — это сказать тебе об этом напрямую. Обманывать тебя, использовать вслепую, пользуясь твоим благородством — это низко даже для меня. Но, видит Небо, как бы я ни хотел, я не в силах рассказать тебе всей правды. Я связан клятвой, которую дал одному человеку, долгом перед другим, и еще… одной давней-давней ложью, раскрыть которую не имею права никому в подлунном мире. Хочешь верь, хочешь нет, но это мучает меня. С тобой, как ни с кем другим, мне хотелось бы быть честным. И мне жаль, что это невозможно. Таков мой рок. Во имя того, что мне не дорого совершенно, я вынужден отказаться от истинного сокровища — нашей дружбы. И тем не менее, изменить что-либо я бессилен.
Коршенец опустил голову. Конан смотрел прямо на него, не отводя взгляда. И наконец проговорил:
— Власть портит людей. Ты хочешь что-то получить — но это невозможно без того, чтобы использовать тех, кто тебе предан. Впрочем, не знаю, как бы сам повел себя на твоем месте.
Хвала Крому, на своем месте я, по крайней мере, точно знаю, что должен делать. Я покончу с Тусцеллой — потом мы распрощаемся. Пусть каждый идет своей дорогой. Но учти. Отныне я не считаю, что чем-то обязан тебе. Я буду действовать так, как считаю нужным. Грациан кивнул.
— Да, и будешь прав. Так лучше всего. Это скверный город. Он портит даже лучших из нас. Уезжай, пока эта трясина не затянула и тебя тоже — иначе я себе этого никогда не прощу!
Неожиданно киммериец засмеялся:
— Вот это верно! Одно могу сказать наверняка: у вас в Коршене я больше времени провел за пустой болтовней, чем за всю прошлую жизнь! Будь прокляты все эти ваши интриги! Мне не терпится оказаться на свежем воздухе и вволю помахать мечом. Честная сталь куда лучше лживых языков!
Его собеседник чуть заметно усмехнулся.