Айрин М. Дэн
Персиковое дерево
Никогда не пейте с магами… Мысль была мутной, но здравой. Жаль только, что, как и все здравые мысли, пришла она слишком поздно. Они вообще очень неторопливые, эти самые здравые мысли. Неторопливые такие, важные и все из себя ну очень солидные. Они никогда не спешат. Это ниже их достоинства, надо полагать. И потому приходят они обычно с заметным опозданием.
Как правило — на следующее утро…
Голова болела.
Впрочем, сказать так о голове в данном конкретном случае было то же самое, что сказать о горах Северной Гиркании, что там иногда встречаются кхитайские змеи.
Ну да.
Конечно, встречаются.
Этак штук по пять долбанных змеев на каждый долбанный кусок этих самых в конец и насквозь продолбанных северо-гирканских гор, провалиться бы им вместе со всеми змеями куда подальше!..
Голова болела…
Все маги — сволочи.
Немногим лучше змей. А, может быть, даже и не лучше. Хуже. Может быть. Все. Даже те из них, которые поначалу кажутся вполне приличными. Такие как раз на поверку и оказываются самыми мерзкими. Потому что с ними, такими приятными и безобидными на первый взгляд, потихоньку теряешь бдительность и как-то забываешь, что они — тоже маги. И о том, что все маги — сволочи, тоже как-то забываешь. С ними, с магами этими, которые приличными выглядят, вообще нельзя иметь никаких дел. Даже пить.
Пить — особенно.
Никогда не пейте с магами!..
Эрлик ее забери, как же она болит-то…
Впрочем, все остальное тело тоже чувствовать себя не так, чтобы очень. В животе бурлила та дрянь, что была выпита уже под утро, когда обнаглевший вконец трактирщик вместо вполне приличного офирского красного стал наливать к кружки какую-то откровенную местную кислятину, недобродившую как следует даже и кто знает чем для крепости забодяженную.
Такую гадость только по большой пьяни и можно приличным постояльцам подсовывать, да и то — только под утро, когда они начинают относиться к окружающему миру с повышенным уважением.
И вот теперь, стало быть, это, под утро с большим уважением выжранное, настоятельно просилось наружу. А потому вставала насущная проблема приведения тела в вертикальное положение.
Ну да.
И эта — тоже. Вино — оно ведь тоже жидкость. В какой-то степени. А жидкость иногда и удалять требуется. И желательно, чтобы произошло это все-таки не внутри помещения, это даже варвары понимают.
Конан опустил ноги с широкой лежанки, на ощупь пытаясь нашарить скинутую вчера зачем-то обувку. Вот же приспичило непонятно зачем разуваться, ищи ее теперь… Но вместо привычных сапог пальцы нашарили лишь какие-то подозрительные переплетения ремешков.
А…
Ну да…
Сандалии.
Кажется, это кожаное недоразумение называется именно так. Ими с Конаном поделился как раз этот самый маг, показавшийся поначалу почти что и приличным, почти что и человеком. Потому что с сапогами вчера вышло, как бы это сказать… недоразумение. Если память не врет, он их вчера трактирщику подарил. От избытка не совсем трезвых чувств. И тот, харя жадная, принял, не побрезговал. Вот ведь повезло не по делу вчера уроду жирному… Вернее, не вчера — за крохотным оконцами как раз уже начинало потихоньку светлеть. Так что считай, что сегодня уже. С большим, так сказать, уважением…
Никогда не пейте с магами…
Ноги болели.
Кое-как пропихнув пальцы под скрипучие ремешки, вихляющиеся, словно бедра у пьяной танцовщицы, Конан попытался привести себя в вертикальное состояние при помощи рук. Он был упрям, как и любой киммериец. И поэтому с третьей попытки это ему удалось. Ну — почти удалось.
Руки подгибались и тоже болели. Особенно — правая.
Но это-то как раз понятно — вчера сдуру занялся он с тем самым поганым мажонком рукоборством.
Рукоборством.
С магом.
Ну да.
Милосердная память не показывала, чем же в конце концов эта глупость невероятная завершилась, только ведь и без ее подтверждений понятно любому… хм… варвару. Даже из Киммерии.
Маги — они и вообще существа довольно мерзкие. И чем старше да опытнее — тем мерзее. Словно хороший человеческий характер и глубокое постижение магического искусства — вещи взаимоисключающие. Как вода и вино. Не может их быть в одном сосуде одинаково много. Чем больше одного — тем меньше другого.
Трил, стражник сопровождающий караваны на туранских караванных путях, с которым Конану довелось довольно приятно пообщаться две зимы назад на всем долгом, занявшем более четырех лун пути от Шема почти что до самого Султанапура, говорил, правда, что был дружен с одним. Вполне, говорил, приличный тип, можно даже сказать — человек. Если, не врал, конечно. Это же Трил, караванный охранник, а у вечерних костров на стоянках длинного перехода и не такого наслушаться можно…
Самому же Конану приличные маги пока что как-то не попадались. Шваль одна.
Вот и этот, вчерашний, на поверку таким же оказался.
Внешность — как у ощипанного гусенка, соплей перешибить можно, не особенно при этом и напрягаясь. Ручки-ножки тощенькие, мосластенькие, торчат из-под укороченного плащика во все стороны и вечно друг о дружку цепляются да путаются. Волосенки коротенькие, цвета неопределенного и тоже спутанные. Хотя, казалось бы — чему там путаться? И до плечиков остреньких и узеньких не достают даже волосенки-то эти, смотреть противно. Носик кнопочкой, морда прыщавая… Да и какая, в сущности, это морда? Так, мордочка, остренькая да хитренькая, как у мелкого крысеныша, сало в крысоловке унюхавшего. И хочется, и боязно, и мама-крыса за хвост дергает… Короче, напоминал этот мажонок впервые сбежавшего из-под мамкиной опеки богатенького да знатненького недоросля, ни разу ни то что приличной драки — женщины приличной и то не нюхавшего. А самому при этом, как позже выяснилось, не то двести, не то и все триста в обед стукнуло, вот и угощал, зараза, не скупясь…
Тьфу…
До двери оказалось неожиданно далеко — шагов десять, а то и двенадцать. А вчера сгоряча казалось — два-три, не больше. Проклятый трактирщик за ночь не иначе как поменял местоположение этой самой двери, заколотив прежнюю и прорубив новую — подальше. Специально, чтобы бедные постояльцы с утра еще больше мучались! Вот же зараза жирная… Чуть не навернулся со ступенек — проклятый трактирщик и их, похоже, со вчерашнего вечера умудрился надстроить, чтобы порядочные люди ноги ломали! С трудом нащупал притолоку — до нее тоже оказалось раза в два дальше, чем помнилось — и наконец-то выплеснул из себя гнусную отраву, лишь по какому-то дикому недоразумению именуемую в данной харчевне вином. Полегчало.
Настолько, что он даже рискнул слегка приоткрыть заплывшие глаза.
И сразу же пожалел об этом — яркий свет резанул по глазам не хуже кинжала из тех, что когда-то, в седой и далекой древности, так любила применять к своим многочисленным родственникам иранистанская высшая знать. От того-то они, наверное, и выродились, иранистанцы-то эти, что травили да резали своих же в борьбе за наследства и привилегии, от того-то и взяли их тепленькими дикие кочевники.
Впрочем, проблемы и неприятности давно сгинувших иранистанцев Конана огорчали как-то не очень. Куда неприятнее и огорчительнее было то, что от выжатых дневной яркостью слез воспаленные веки словно жидким огнем обожгло, — он даже застонал слегка от неожиданности, наощупь, пытаясь вернуться обратно в спасительную тень. Стон получился тоже какой-то несолидный, больше похожий на жалобное поскуливание. Совсем, короче, непристойный какой-то звук, прямо-таки позорящий честное имя настоящего мужчины и благородного варвара. Хорошо еще, что свидетелей у подобного неприличия не оказалось — залитый послеобеденным зноем задний дворик был абсолютно пуст. Кое-какие навыки невозможно пропить даже с магами, и для того, чтобы почувствовать это, киммерийцу вовсе не нужны были глаза…
В тени, кстати, им полегчало сразу же. И настолько, что он даже снова рискнул повторить неудавшуюся на улице попытку с их открыванием.
Получилось, хотя и не полностью — открылись они узкими щелочками, словно бойницы в осажденной врагами крепости. И левый почему-то чуть ли не два раза шире правого. Ощупав правую половину лица и болезненно морщась при этом, Конан установил причину — ею оказался мощный фингал.
Интересно, это кто же у нас тут такой смелый, чтобы самого Конана подобными украшениями отоваривать?!
Наверняка ведь трактирщик, собака, воспользовался бессознательным состоянием постояльца, то-то харя его мерзкая еще вчера так и просила хорошей плюхи. Интересно, кстати — допросилась ли? Память на этот счет хранила гордое молчание, словно попавшийся в плен к своим извечным врагам вождь мерзких пиктов. Трактирщик мелькал в этой самой памяти жирной угодливой жабой, слишком мерзкий и слишком увертливый, чтобы о него захотелось всерьез марать руки. А вот мажонок — он таки да, нарвался. Причем — еще в самом начале. Уж больно вид у него был… К тому же он еще и что-то такое сказал про Киммерию… что-то такое, что ни один уважающий себя киммериец стерпеть ну просто не в силах. Вот и нарвался…
Конан не сильно его пнул. Сдержал себя в последний момент, убивать-то он не хотел, так, поучить только. Да много ли этакому задохлику надо? Брык — и лежит себе, даже не дышит. Пришлось еще пару раз по мордочке надавать, с оттяжечкой уже, легонько так, лишь для приведения в чувства. И помочь потом сесть обратно на упавшую было лавку, и сор с одежды постряхивать, а то поначалу мажонок этот соображал не слишком хорошо, только глазами вращал и губами хлопал. И трактирщика шугануть, а то он, гнида такая, под шумок вознамерился обшарить карманы так внезапно захворавшего гостя.
Так и познакомились.
А когда оказалось, что человек не просто так куражится, а важный праздник свой отмечает, Конану и вообще грустно стало. У человека, понимаешь, день такой, а он его, понимаешь, по морде… Как тут было не выпить? Тем более, что вино у мажонка отменное было — не заморийское, правда, но вполне приличное офирское, темное, густое и терпкое, словно кровь жертвенной девственницы. Такое вино само в глотку льется, по жилкам живой водой разбегается. Это потом уже трактирщик обнаглел и стал свою бурду подсовывать, под утро, когда бдительность потеряли, а поначалу-то вино было знатное…
Вино.
Ну да…
Иссушенный похмельем организм требовал как раз именно этой живой воды.
И побольше.
И немедленно…
И пусть даже живая вода эта будет местной кислятиной, один Эрлик знает чем разбодяженной…
— Трактирщик!
Голос оказался одновременно сиплым и писклявым — короче, таким же мерзким, как и общее самочувствие. Да и ударить кулаком по столу как следует не получилось — не то, что ни одной кружки не разбилось — не опрокинулось даже, а дубовая столешница не то что не треснула — даже не дрогнула. Узнать бы, чем эта жаба свою кислятину крепит, да нацедить бурдючок — незаменимое средство в дороге! Против крыс, москитов и прочей нечисти. Сам Конан мог навскидку назвать пару-другую имен хотя бы в том же Шадизаре, обладателей которых он с удовольствием угостил бы именно из подобного бурдючка…
Додумать и как следует посмаковать столь приятственную перспективу ему не дали — трактирщик воздвигся по ту сторону стола огромной жирной горой. И горой, чем-то очень недовольной.
— Ну?
Начало разговора не слишком-то многообещающее. В любой другой день Конан с удовольствием отполировал бы жирную трактирщицкую морду о какую-нибудь подходящую поверхность — да вот хотя бы об эту дубовую столешницу и отполировал бы, зачем далеко ходить? Так сказать, для придания морде этой должного выражения угодливой любезности. Но сейчас в жирной руке трактирщика вожделенным спасением маячила запотевшая глиняная кружка ласкающая глаз объемом, отчего и сам трактирщик выглядел не столь мерзко. Поэтому Конан был лаконичен:
— Вина!
— Господин желает вина? — спросил трактирщик как-то слишком уж вкрадчиво. И кружку почему-то на стол ставить при этом совсем не спешил, — А расплатиться за вчерашнее безобразие господин, часом, не желает?
Наглость была настолько вопиющей и неожиданной, что Конан оторопел. Он, конечно, многого не помнил из событий сегодняшней ночи, но свои сапоги он помнил великолепно. Вернее, теперь уже не свои сапоги…
Так ведь в том-то и дело, что теперь уже не свои!
А какие это были сапоги!
Почти новые — и года не проносил, разве это срок для настоящей драконьей кожи. А тройная прошивка усами речного демона, обеспечивающая владельцу абсолютную непромокаемость и непотопляемость?! О такой прошивке мечтает каждый, да только вот мало кому удается обыграть речного демона до самых усов! У любого из этих проживающих лишь в Запорожке подкоряжников добра натаскано немеряно, хоть три года подряд обыгрывай — все равно все не выиграешь! Да и торгуются они над любой дрянью. Хотя, конечно — азартны они очень, и человек опытный да терпеливый… Но не о том же речь!
Речь о сапогах.
А какая у них подошва!..
С тем драконом, из-под хвоста у которого Конан лет шесть назад вырезал на спор две огнеупорные подошвы, лучше было бы больше никогда не встречаться — и не только самому Конану. Хотя бы в ближайшее время. Лет этак двадцать-тридцать. Как минимум. У драконов — память долгая. И шутки они понимают как-то не очень чтобы.
Этот, во всяком случае, не оценил.
Совсем.
И вот эти-то сапоги, которым нет ни цены, ни сносу, пришлось вчера… нет, уже сегодня… отдать этой наглой жирной харе, потому что пить всю ночь за чужой счет настоящему благородному варвару как-то не пристало, а выданные казначеем шаха Турана подорожные давно кончились.
Память — она, конечно, баба. И, как всякая баба, вполне могла и соврать. Что с нее, с убогой, возьмешь?
Да только вот именно эти бесценные великолепные сапоги красовались сейчас под столом, грубо распираемые жирными икрами наглого трактирщика, так что и речи не шло ни о какой ошибке. Речь шла только о запредельной наглости.
Именно из-за этой выходящей за всякие рамки запредельной наглости и абсолютной ее необоснованности Конан поначалу даже не возмутился.
Удивился только.
Понимая уже, что морду о столешницу полировать сегодня все-таки придется и не испытывая по этому поводу ни малейшего восторга — так, ничего личного, просто нудная и необходимая рутина, — он глубоко вздохнул, как следует прочищая легкие перед нудной, но крайне необходимой тяжелой работой по вразумлению нахалов.
И встал.
А, встав, удивился второй раз.
И уже сильнее.
Последние несколько лет он редко становился участником обычных драк, уличных или трактирных, неважно, возникших непонятно по какому поводу, а главное — никому не нужных и, стало быть, никем не оплачиваемых. Драки за деньги — не в счет, это работа. Обычным же забиякам, как правило, хватало здравого смысла обходить стороной те огромные двуногие ходячие неприятности, которые он из себя представлял. А ежели в трактирном чаду его задевали, не успев как следует рассмотреть, он просто вставал и глубоко вздыхал, во всю ширь разворачивая мощные плечи. И обводил окружающих забияк тяжелым взглядом синих глаз.
Медленно так обводил.
Глядя при этом сверху вниз.
Иногда даже голову слегка наклоняя, если забияки особенно мелкие попались.
Подобного действия обычно оказывалось вполне достаточно для дальнейшего мирного и спокойного времяпрепровождения на весь оставшийся вечер. Или даже на несколько вечеров. Длительность воздействия напрямую зависела от количества предварительно забияками принятого на грудь и качества их памяти.
На этот же раз привычное действие почему-то ни малейшего воздействия на окружающих не оказало.
Более того — встав, Конан с удивлением обнаружил как раз напротив своего лица верх грязного трактирщицкого халата, расстегнутого чуть ли не до пупа. Трактирщик нависал над столом всем своим огромным пузом, и потому Конан очень подробно мог бы рассмотреть каждую обломанную застежку засаленного халата и каждый волосок на жирной груди. Если бы хотел, конечно — поскольку располагались они в данный момент в полутора ладонях от его носа.
А вот для того, чтобы посмотреть трактирщику в наглую харю, ему пришлось бы запрокидывать голову…
Что за дела?..
Он же ясно помнил, что трактирщик, хотя и был мужчиной немаленьким, доходил ему в лучшем случае до середины плеча! И то, если бы выпрямился. В обычном же своем состоянии он вообще предпочитал не подниматься выше пояса, справедливо предполагая, что близость к полу обеспечивает дополнительную безопасность и надежность. Особенно, когда в твоей таверне варвары гулять изволят. Вернее — один варвар. Но который многих стоит. Во всех отношениях…
О подобной странности, конечно, следовало бы подумать. И подумать серьезно. Но этому мешал дразнящий аромат, исходящий из вожделенной кружки. Справедливо решив, что рассматривать грязные трактирщицкие шмотки ему ни к чему, а поразмышлять о разных странностях он сможет и потом, Конан протянул вперед руку, сграбастал трактирщика за отвороты его давно не стиранного халата и как следует тряхнул для надлежащего вразумления.
Вернее, попытался тряхнуть.
Но не смог.
И с ужасом уставился на свою руку.
Вместо мощной, покрытой вздутыми буграми стальных мышц и перевитой защитными ремнями из продубленной ветрами и солнцем тысяч дорог кожи каменного варана, руки настоящего мужчины его взору предстала бледная скрюченная лапка. Вся какая-то высохшая, словно совсем лишенная плоти, с обвисшей морщинистой кожей, да еще и покрытая старческими пигментными пятнами. Именно такая жалкая конечность, вырастая из Конановского плеча, жалко царапала сейчас по необхватной груди трактирщика, тщетно пытаясь ухватиться скрюченными пальцами сразу за оба отворота его халата.
Трактирщик тоже посмотрел на эту руку. Сверху вниз посмотрел. Стряхнул ее со своей груди — словно назойливое насекомое, одним движением мощного плеча. На его лоснящемся лице проступило выражение брезгливой жалости.
— Вышвырните на улицу этого попрошайку! — бросил он двум то ли сыновьям, то ли племянникам, во всяком случае, явное семейное сходство с жабами проглядывало в обоих. Подумав, добавил: — Только вы это… не очень-то!.. А то знаю я вас… А много ли такому задохлику… возись потом с мертвяком…
Рухнувший обратно на лавку Конан еще успел подумать, что жирная жаба, угодливо копошащаяся где-то на уровне твоего пояса, выглядит почему-то совсем иначе, чем огромная жирная жаба, над тобой нависающая. Особенно, если жаб этих две. И намерения у них…
А потом его сгребли за шиворот, проволокли до выхода — еще одно непривычное ощущение — волокли его практически на весу, носки сандалий пола почти что и не касались! — и швырнули в придорожную канаву.
Бить не стали, послушные мальчики — так, пнули слегка пару раз, для приличия, да раскачали на пороге, чтобы отлетел подальше…
Воды в канаве не было — лето в этом году было на редкость засушливым. Отплевавшись от набившейся в рот пыли, Конан сел. Вытер руки обрывками куцего плащика. Холодея от ужаса, осмотрел их — теперь уже обе.
Левая ничем не отличалась от правой — такая же бледная, тощая и жалкая. Впрочем, торчащие из-под плаща грязные ноги выглядели ничуть не лучше. Остальное было милосердно прикрыто от взоров непривычной одежонкой: короткими штанишками и обнаруженной под плащом рубахой странного покроя. Но что-то подсказывало Конану, что и там он вряд ли обнаружит что-либо утешительное. Впрочем, он не привык верить увиденному без немедленного предъявления веских доказательств. А потому, нахмурившись, принялся распутывать сложную шнуровку этой странной рубахи.
— Если господин варвар имеет намерение раздаться, я бы посоветовал ему отойти немного подальше. Да вон, хотя бы в ту вон рощицу! А то местные жители — народ простой, они могут неверно истолковать… оскорбиться даже. И тогда — точно побьют. Может быть даже — камнями.
Голос показался знакомым. Да и в словах говорившего был резон — местный трактирщик был выходцем из Бритунии, а потому содержал при постоялом дворе небольшую храмовину, посвященную Виккане. Маленькую, но вполне настоящую, с призванными изображать священный сад тремя чахлыми кустиками остролиста перед входом и даже одной настоящей жрицей — жалкой и вконец опустившейся старухой, согласной работать только за угол и кормежку. Располагалось все это прямо напротив постоялого двора.
Через дорогу. И потому, начни Конан тут разоблачаться догола, как намеревался было по запарке, да к тому же еще и — спиной к храму, это действительно могли бы посчитать святотатством. И отреагировать соответственно. Тем более, что гнусная старуха, седых своих патл, похоже, не только ни разу в жизни не стригшая, как раз выглядывала из дверного проема, взирая на Конана с жадным любопытством.
Конан затянул шнуровку у горла и обернулся.
Сидевший в небрежной позе на придорожном камне мужчина показался неуловимо знакомым. Был он огромен и вызывающе хорош собой. Охотник. Воин. Боец.
Короче — варвар.
Возможно даже — киммериец, не зря же акцент что-то смутно напоминал.
Слегка выгоревшие на солнце черные волосы были небрежно собраны на мощном затылке в хвост, которому позавидовал бы любой гирканский жеребец. Светло-голубые глаза на дочерна загорелом лице смотрели с насмешливой уверенностью в способности их обладателя справиться с любыми жизненными неприятностями, если такие встретятся на его пути. Горделивая осанка выдавала привычку подолгу держаться в седле, мощные руки были небрежна скрещены на широченной груди, крест на крест перетянутой широкими кожаными ремнями поверх стеганого жилета — что, кстати, выдавало человека не только опытного, но и предусмотрительного. Босые ноги попирали придорожную пыль мощно и уверенно, широченные штаны были закатаны до колен, а выше обтягивали бедра, словно влитые, несмотря на всю свою непомерную ширину — слишком уж крупны были бедра эти, размером с торс обычного среднего мужчины, не меньше. Даже сидя он выглядел высоким.
Но внимание Конана привлекли именно руки. Хорошие такие руки. Мощные, сплошь покрытые вздутыми буграми стальных мышц и перевитые защитными ремнями из кожи каменного варана. Обожженные и продубленные ветрами и солнцем тысяч и тысяч дорог. Руки настоящего мужчины.
Его, Конана, руки.
Он мог не узнать своего лица — не так уж часто приходилось видеть, да и зеркала, что водные, что новомодные бронзовые, особой точностью изображения не отличались. К тому же, что он — женщина, чтобы на свое отражение любоваться?
Но руки — дело иное. Их он видел каждый день. По многу часов подряд. Сжимающие оружие или чье-то горло, напряженные или спокойные, ловко управляющиеся с замками и хитроумными женскими одежками.
Их не узнать он просто не мог.
А значит…
Значит, перед ним, вольготно развалившись на придорожном камне, сидит наглый вор. Вор, каким-то непонятным образом сегодня ночью укравший его тело. А теперь вернувшийся, чтобы над ним же еще и посмеяться…
Конан знал лишь один способ обращения с ворами подобного сорта…
Нехорошо оскалившись, он рванулся вперед, намереваясь одним ударом сбросить наглого вора с его насеста в придорожную пыль — и был опрокинут ударом горячего ветра в грудь.
— Вижу, господин варвар, что память к вам так и не вернулась, — сказал вор сочувственно, — держите! Полагаю, это способно помочь…
И он протянул Конану приятно булькнувшую баклажку.
Это был маг.
Тот, вчерашний, — теперь Конан узнал его манеру говорить, поначалу его сбил с толку собственный голос — красивый и низкий, который менял речь до полной неузнаваемости.
Это был тот самый маг.
Тот, вчерашний, показавшийся поначалу почти что приличным человеком.
И маг этот наверняка сейчас применил по отношению к Конану какие-то свои магические штучки.
Иначе чем можно было бы объяснить то обстоятельство, что Конан не только безропотно взял протягиваемую ему баклажку, но и выпил ее всю, до донышка — точно так же безропотно. Хотя еще совсем недавно пришел к твердому убеждению, что пить с магами — последнее дело.
Вино у мага было хорошее. Офирское, темное и густое. С пряным и чуть горьковатым запахом степных трав. И, возможно, именно привлеченная этим соблазнительным ароматом, блудная память решила наконец-таки вернуться.
Память — она, конечно, женщина.
Только вот вернуться она решила как-то очень уж по-мужски…
Так возвращается в свой отряд пьяный наемник, избивая всех встречных и поперечных только потому, что в шлеме они, или же наоборот — без шлема. Так возвращается домой из длительного отсутствия по торговым делам муж, которому доброжелательные соседи уже успели доложить все произошедшее…
Первое, чему учат гладиаторов на арене — это держать удар. Это порою важнее, чем уметь владеть мечом — тот, кто не понимал этого сразу, на арене не выживал. Погибал от первого же удара, держать который не умел. Зачастую так и не успев даже разок взмахнуть мечом.
Конан — выжил.
И потому сейчас не схватился руками за голову, не взвыл, не застонал сквозь зубы. Просто лицом окаменел.
Не воровство это было.
Спор.
Честный спор. Даже с привлечением в свидетели всех четырех стихий, что давало абсолютную гарантию честности обеих сторон. Не прикопаешься.
И некого обвинять, кроме себя самого да гнусного трактирного пойла. Как младенца, на «слабо» взяли! «А слабо вам, господин варвар, безо всей вашей знаменитой варварской силы, немеркнущей славы и удачи немереной хотя бы разок…» «Кому слабо?!! Мне — слабо?!!»
Вот же влип…
— Полегчало?
Маг смотрел вроде бы доброжелательно. Но Конан каким-то звериным чутьем ощущал затаившуюся на дне светло-голубых глаз — своих глаз!!! — издевку. Сощурился. Вздернул подбородок — в некоторых странах именно такое движение головой служит эквивалентом утвердительного кивка, если маг опытный, то поймет. Сам же кивок был бы слишком похож на уважительный поклон, а проявлять уважение именно сейчас и именно к этой персоне Конану хотелось менее всего.
— Условия?
— Но мы же вполне обстоятельно уже договорились обо всем ночью? — маг недоумевающее заломил бровь и теперь смотрел на Конана, словно ожидая подтверждения.
Но Конан молчал и сверлил взглядом переносицу мага.
Тот занервничал.
— Хорошо, хорошо, если господин варвар желает, я вполне могу и повторить еще раз… Специально для господина… э-э… варвара. Мне не трудно. Если господин варвар помнит, то ночью у нас зашел спор о том, насколько всем известные знаменитые и неподражаемые таланты господина варвара зависят от грубой физической силы. Я позволил себе утверждение, что, будучи лишенным оной силы, господин варвар не сможет справиться с предстоящим ему очередным заданием. Даже таким простым, каковое было поручено господину варвару, не далее, чем вчера. Господин варвар на это очень возражал. Мы поспорили и ударили по рукам, призвав в свидетели все четыре стихии. На время спора мы обмениваемся телами. Подчеркиваю — только на время спора, независимо от его результатов. Мне мое тело, знаете ли, дорого… для определения победителя встречаемся здесь же, ровно через семь дней. Господин варвар сам настаивал именно на таком сроке, но я не хочу быть мелочным, и потому буду ждать до конца луны — мало ли какие сложности у господина варвара могут… э-э… возникнуть… Если господин варвар успеет в это время справиться с порученным ему заданием, что очень сомнительно, я обязуюсь выполнить любое его желание. Подчеркиваю — любое. Если же загаданное господином варваром желание окажется мне не под силу, что еще более сомнительно, я заменю его магической отработкой, поступив в полное и единоличное владение господина варвара сроком на одну зиму, день в день. Если же выигрываю я — господин варвар оказывается уже в моем полном и единоличном владении. На тот же срок. Полагаю, это справедливо?
Конан стиснул зубы так, что зазвенело в ушах, а во рту что-то вроде даже хрустнуло. Зубы у мага были так себе. Плохонькие такие зубы горожанина, лишь слегка укрепленные магией. Им никогда не приходилось грызть полусырое мясо или вцепляться в горло врага. Короче, от них никогда не зависела жизнь их владельца…
— Вполне. И я могу верить, что ты сдержишь слово, данное… варвару?
Маг в картинном удивлении высоко поднял черные брови, округляя глаза. Конана даже затошнило — до того глупый вид получился при этом у такой родной физиономии. Хорошо еще, что сам он никогда так не делал.
— Спор разбит при помощи всех четырех стихий, неужели этого мало? Или… господин варвар не припоминает?..
Конан поморщился.
— Ну что ж… тогда — желаю удачи, господин… э-э… варвар… — маг насмешливо отсалютовал Конану, легко поднял огромное мощное тело с камня и пошел себе по дороге, словно обычный путник.
— Маг! — сказал Конан ему в спину, когда их разделяло шагов десять.
Негромко так сказал.
Но маг вздрогнул, как от неожиданного удара — столько ненависти удаюсь вложить Конану в это короткое слово.
— У меня есть имя, маг.
Маг обернулся. Еще раз отсалютовал, уже не скрывая насмешки. Развел мощными руками.
— Оно принадлежит этом телу, господин варвар. Так что в данный момент у вас имени нет…
* * *
Задание действительно было не очень сложным. Во всяком случае — казалось таким еще вчера…
Эсаммех, выполняющий при странствующем туранском принце Джамале обязанности то ли проводника и толмача, то ли доверенного слуги, разыскал его три дня назад очень вовремя. Еда давно закончилась, вино тоже куда-то делось, две отзывчивые поначалу девки-хохотушки, подцеппенные Конаном по случаю успешно провернутого дельца, видя такие обстоятельства, последовали его примеру, а неблагодарный хозяин харчевни как раз вызвал отряд городской стражи для выдворения разорившегося постояльца.
Стража эта теперь топталась внизу, там, куда Kонан некоторое время назад уронил с лестницы огроменный сундук из железного дерева. Кстати сказать, затаскивали этот сундук на второй этаж шестеро рабов-тяжеловесов, привыкших ворочать огромные глыбы в каменоломне. И потребовался им на это почти что целый день времени, с двумя усиленными кормежками для восполнения потраченных сил…
Конан справился один.
Причем — совершенно натощак. И времени затратил не больше, чем потребно жрице Дэркето на то, чтобы раздвинуть свои колени при виде красивого юноши.
Сундук был очень крепкий — на то оно и железна дерево. На нем даже трещины не возникло. Чего, конечно, нельзя было сказать о несчастном здании харчевни, поскольку полы, стены и лестница ее были отнюдь не из железного дерева. Хлипкие такие полы да стены, из местного сероватого песчаника, ненадежные, одним словом — по сравнению с полновесным сундуком в полтора человеческих роста, вырубленным каким-то умельцем из цельного ствола…
Вот и проломил сундук ненадежные плиты эти, словно яичную скорлупку, уйдя в землю под ними чуть ли не наполовину, а заодно и смахнув весь нижний пролет ведущей наверх лестницы, словно его тут и не было никогда. Что, конечно же, существенно затрудняло горячее намерение стражи туда подняться. А заодно и несколько понижало и саму горячность этого самого намерения. Они, пожалуй, и вообще предпочли бы покинуть заведение, оставив хозяина самого разбираться со своими проблемами и постояльцами, если бы не маячила в гостиничных дверях непробиваемым заслоном мрачная фигура сержанта.
Так что злые и перепуганные стражники топтались себе внизу, раздираемые внутренними противоречиями и никак не способные решить, кого же они все-таки опасаются больше, а Конан, злой и голодный, в предвкушении веселой разминки поглядывал на них сверху, попутно размышляя над тем, чего бы еще на них уронить.
В этот момент Эсаммех и появился — маленький, седенький, с козлиной бородкой и льстивыми манерами, кланяющийся через слово и растягивающий все многочисленные морщины своего невероятно сморщенного лица в вечной беззубой улыбке от уха до уха.
Он непрестанно что-то говорил, улыбался и кланялся, кланялся, кланялся… Он кланялся всем — сержанту, хозяину гостиницы, оторопевшим служкам, Конану, стражникам — всем вместе и каждому в отдельности. И очень скоро все оказалось улажено самым прекрасным образом.
Стража ушла, вполне удовлетворенная: сержант — позвякиванием в кошельке, а стражники — сохранностью зубов. Довольный хозяин, тоже разбогатевший на пару монет, скрылся в глубине дома и больше не надоедал Конану разными глупостями. На верхний этаж при помощи веревки был подан обед, вполне ублаживший Конана, а тем, что осталось от лестницы, с энтузиазмом занялись четверо малолетних оболтусов, обрадованных неожиданным развлечением.
* * *
Обычно после обеда настроение Конана менялось к лучшему. Особенно, если еда соответствовала его представлениям о трапезе приличествующей настоящему варвару. Поэтому благодушно рыгнув, Конан согласился принять шустрого старичка. Принять и выслушать. Просто принять и выслушать — ничего более…
Вот тут-то и выяснилось, что предлагать старичок желает вовсе не от своего имени.
Выяснилось, правда, не сразу — оказавшись в занимаемой Конаном комнатушке, старичок по-прежнему улыбался, кланялся и говорил, говорил, говорил… Говорил он много и цветисто. О добрых старых временах, когда жили настоящие герои, покрывшие себя неувядающей славой. О сложности современной поры для достойного человека, когда настоящие герои вынуждены наниматься в охранники к разжиревшим купчишкам или служить в городской страже.
Говорил он все вроде бы правильно. Только вот через поворот клепсидры Конан поймал себя на том, что клюет носом, убаюканный плавно текущими восхвалениями.
Это его слегка рассердило.
И потому он демонстративно громким зевком прервал очередную тираду и приказал старичку отвести себя к хозяину. Поскольку он, Конан, переговоров о важных делах со слугами отродясь не вел, а подобное шустрое трепло никем другим просто не могло быть.
Он понял свою ошибку сразу, едва переступив порог уединенного дома на окраине Шадизара — куда привел его старик. Выяснилось, что словоохотливость была свойственна не только слуге. Пусть даже и доверенному.
* * *
Хозяин шустрого старичка, туранский принц Джамаль, был точно так же суетлив и пышнословен. На этом, правда, все сходство между ними заканчивалось, поскольку хозяин был молод, смугл, высок и черноглаз. Блестящие волосы его метались за спиной беспокойными черными крыльями, когда резко менял он позу или взмахивал руками, пытаясь жестами усилить свои слова. Не в силах усидеть на месте, он метался по внутреннему закрытому дворику и говорил, говорил, говорил. Его руки тоже непрестанно метались, разбрызгивая по серым камням яркие отблески от самоцветов перстней. Камни были такой ослепительной яркости и величины, что заставляло человека понимающего непременно усомниться в их подлинности.
Маленькое простенькое колечко черного золота совершенно терялось на фоне этого великолепия. Малоопытный вор ни за что бы не позарился на подобную безделушку, даже и не заметив его, ослепленный и зачарованный окружающим сверканием.
И только поэтому остался бы жив.
Конан не был начинающим. И заметил колечко сразу. С первого же беглого взгляда.
За одну эту вот безделушку можно было оптом скупить не только все, что красовалось на руках и одежде его собеседника, но и все, что их окружало. Включая бесценные вендийские ковры, в которых человек утопает чуть ли не по колено и редкие кхитайские сосуды тончайшего фарфора, что стояли у входа во дворик. Про такие мелочи, как усеянная драгоценными камнями золотая и серебряная посуда на низеньком лаковом столике, и говорить было смешно.
И вовсе не потому, что все драгоценности эти были фальшивыми. Напротив! Маленькое черное колечко как раз и было гарантией их подлинности. Потому что обладатель явно имел возможность ни в чем себе не отказывать.
Кольцо было фактически бесценным.
За него одно при желании можно было, наверное, купить весь Шадизар, включая Ларшу со всеми ее проклятыми сокровищами, некогда погубившими отряды Тиридата Заморийского. Если бы, конечно, нашелся покупатель, не только достаточно богатый, чтобы заплатить подобную цену, но и настолько безрассудный, чтобы колечко это в руки взять. Потому что носить его без вреда для собственного здоровья мог только потомственный туранский вельможа, да не из простых, а королевской крови.
Кольцо это было невероятно старым, и каждый новый придворный маг считал своим прямым долгом и почетной обязанностью наложить на него еще пару другую небесполезных для своего господина заклятий. На плодовитость й верность жен. На быстрое исцеление ран. На крепкое здоровье. От отравлений. От неудач на охоте. От вражеской стрелы. От измены друга. Да мало ли каких «от» и «на» понапридумывали эти маги за прошедшие века?! Кольцо от этого настолько пропиталось магией, что уже само по себе являлось властью, а не просто служило ее символом.
Именно таким вельможей королевской крови и был смуглый принц Джамаль — молодой мужчина с дергаными жестами и безумным взглядом, нервно расхаживающий перед спокойно стоящим Конаном. Варвар не понял бы ни слова из его сбивчивой речи, если бы ни старик-толмач, который ухитрялся шустро переводить многословные пассажи своего владыки.
Четыре луны назад он, лучший из лучших принц и один из наследников великого владыки был нагло и гнусно ограблен. Из его тщательно охраняемого сада умелые воры похитили Персиковое Дерево, жемчужину коллекции и усладу очей, отраду сердца и печени. Именно под сенью этого редкостного дерева предпочитал проводить молодой наследник послеобеденное время, у ее корней ночами виделись ему самые сладкие сны, навеваемые самым усладительным ветерком. Но вовсе не из-за подобных милых сердцу привычек не было Дереву этому равных под этим небом.
Просто Персиковое Дерево был деревом необычным.
Оно было волшебным.
И уж совершенно точно волшебными были два растущих на нем огромных персика, восторженному описанию которых принц Джамаль посвятил чуть ли не целый поворот клепсидры — ровно по половинке на каждый.
Этих персиков, похоже, всегда вырастало именно два. Идеально круглых и очень сочных. Мужчина, отведавший их нектара, становился неутомимым — обстоятельство, и для простого гражданина приятности не лишенное, а для туранского наследника, с его многочисленным и постоянно пополняющие гаремом приобретающее важность просто первостепенную. В этом-то, похоже, и заключалась основное коварство похитителей — во всяком случае, с точки зрения самого Джамаля. И именно из-за этого уникального свойства волшебных плодов, похоже, отсутствие персикового дерева на законном месте в саду не давало несчастном молодому Джамалю спокойно спать ночами — во всех смыслах этого слова.
Разумеется, он сразу же начал поиски пропажи. А как же иначе? Практически сразу же и начал. Как только немного успокоился и перестал метаться по дворцу с обнаженной саблей в руке и жаждой крови в черных безумных глазах, а оставшиеся в живых слуги смыли каменные плиты от крови своих менее удачливых коллег, не вовремя подвернувшихся под горячую руку. Отмыли хотя бы настолько, чтобы по ним можно было передвигаться, не рискуя на каждом шагу поскользнуться или споткнуться о чью-то свежеотрубленную голову — рука у молодого наследника была очень горячей.
Но сразу же обнаружили определенные трудности в опознании грабителей — или хотя бы описании их примет. Конечно, та половина стражи, что пережила налет, вполне бы могла описать приметы преступников, а впоследствии даже и опознать их.
Могла бы… Если бы дожила до этого…
Молодой владыка не без оснований полагал, что именно стража в лучшем случае не слишком старательно выполняла свои прямые обязанности, а в худшем — так и вообще была подкуплена похитителями. А потому именно провинившиеся воины первыми усеяли своими повинными головами мраморные плиты дворцовых двориков. И, когда у принца Джамаля появилась мысль о необходимости выяснения примет налетчиков, оказалось, что выяснять эти приметы было уже не у кого…
Другой бы на его месте сдался. Но молодой наследник был не только горяч — он был еще и упрям. К тому же немалое количество неудовлетворенных жен и наложниц могут придать невероятную храбрость и настойчивость даже самому робкому мужчине.
Разумеется, он нашел похитителей.
Да и могло ли быть иначе?
Конечно же, не могло! Глупый вопрос.
На это, правда, ушло четыре луны и куча золота из сокровищницы, но зато теперь он точно знал не только исполнителей, но и заказчика — и, глядя в мстительно сузившиеся черные глаза, Конан неожиданно для себя понял, что искренне сочувствует им обоим. Но в данный момент главным было то, что принц Джамаль знал точный адрес нынешнего обладателя бесценного дерева.
Именно поэтому он и приехал сюда — тайно, под чужим именем, всего лишь с жалким десятком слуг. Именно поэтому снял вот этот тесный домишко на задворках города, недостойный даже купца средней руки, а не то что лучшего из владык великого Турана, кровного наследника великого короля, да живет он вечно! Именно поэтому вот уже луну без малого проживает он здесь в невероятно аскетических условиях, словно раб, почти не покидая своего тайного убежища и питаясь, чем придется, да что там — почти голодая!
При этих словах переводчика Конан оценивающим взглядом обвел загромождающую лаковый столик посуду и решил, что они с принцем Джамалем, пожалуй, одинаково правильно смотрят на количество и качество еды, необходимой настоящему мужчине для того, чтобы не голодать. Четыре жалких цыпленка, с десяток плошек с какими-то приправами к овощам, блюдо с этими самым овощами, три маломерных кувшинчика с разными винами и крохотные плоские чашечки для этих самых вин, а также горы каких-то малопонятных, вареных в меду фруктов — нет, это не еда для настоящего мужчины! Так, баловство одно, только аппетит раззадоривает…
Воистину, великие жертвы уже принес Джамаль, обуреваемый справедливым желанием вернуть себе свою бывшую собственность. Он даже ходил по местным улицам в одежде, недостойной последнего нищего! Но подобные жертвы не были напрасными — он сумел подобраться к задней стене нужного ему здания никем не узнанным! И даже видел свое сокровище — мельком, в узкую щель в заборе, но видел! Собственными глазами убедился, что оно именно там, в целости и сохранности, и что новые хозяева, похоже, обеспечили ему вполне сносный уход.
Дело оставалось за малым. А именно — вернуть сокровище на его законное место в саду самого наследника.
Можно было, конечно, попытаться сделать это легальным путем. Да только вот вряд ли местные городские власти согласились бы с законностью требований какого-то там рядового купчишки, а открывать свое истинное имя и положение принц Джамаль хотел менее всего. По мотивам хотя и политическим, но вполне понятным. Продать только что купленное чудо-дерево нынешний владелец отказался — даже за сумму, превышающую заплаченную им самим в три раза. Для вооруженного же налета у принца сейчас было слишком мало людей — и не было никакой гарантии, что, попытайся он ввести в Шадизар стражников в необходимом количестве, местные власти не воспримут это как начало необъявленной войны. Да и соседние страны в подобной ситуации не останутся равнодушными, а развязывать долгое и кровопролитное всеобщее побоище Джамаль не хотел, несмотря на всю свою молодость и горячность. Оставалось одно.
Кража.
Тихая, незаметная, ловкая ночная кража.
Именно эту кражу и намеревался поручить молодой наследник Конану. Не слишком сложное, но очень неплохо оплачиваемое дельце. Дня три подготовки и одна ночь активной работы — и за все это полновесный мешочек с парой сотен завлекательно поблескивающих серебряных кружочков.
Конан ничем не выказал своего первоначального удивления несоразмерностью платы и оплачиваемой работы. И особой радости не выказал тоже. Он давно уже убедился, что лишней платы не бывает — наниматель всегда норовит придумать за эту самую лишнюю плату парочку дополнительных условий, выполнить которые зачастую оказывается намного сложнее, чем провернуть само дельце.
Вот и на этот раз он не ошибся — дополнительные условия обнаружились и у принца Джамаля.
Причем, судя по тому, как усиленно заметались его волосы и руки, не говоря уже о прочих частях тела, — условия эти относились к категории Очень и Очень Важных. Можно даже сказать — наиважнейших.
Условия эти касались собственно волшебных персиков..
Похоже, принцу крайне необходимо было не столько само дерево, сколько эти самые уникальные и неповторимые плоды. Во всяком случае, за сохранность и возвращение законному владельцу этих восхитительнейших и нежнейших фруктов в ненадкусанном и не помятом виде Конан должен был отвечать головой.
— Хорошо, — сказал Конан, героическим усилием воли подавляя зевок. — Я понял. Персики — это самое главное. Персики — и их сохранность.
Внезапно в его слегка затуманенную послеобеденной усталостью голову забрела интересная мысль. Конан пригляделся к ней — сначала недоверчиво, но потом со все большим воодушевлением. Мысль ему нравилась.
Нравилась настолько, что, пожалуй, требовала быть высказанной вслух.
— Послушай, принц! Если тебе так нужны эти персики — зачем тащить целое дерево? А сами плоды я украду в два счета, хоть сегодня же ночью…
И понял, что ляпнул что-то не то — с таким откровенным ужасом уставился на него толмач, даже морщины на лице его от ужаса слегка разгладились.
А в конановскую голову заглянула и вторая мысль — вслед за своей пришедшей ранее слишком уж торопливой приятельницей.
Конан крякнул.
Вот же богами на голову обиженный! Легче ему, понимаешь… конечно, легче! Только вот кто будет платить полновесным туранским серебром за то, что способен походя совершить любой мальчишка?.. Дело, понимаешь, одного плевка… вот одним плевком тебе и заплатят! Вон как старик глазенки-то вылупил — не верится ему, поди, что варвар сам себе цену сбивает.
Между тем старик перевел — трясясь и запинаясь чуть ли не на каждом слоге. И теперь на Конана уставились уже две пары глаз — с одинаковым ужасом и неверием. А потом…
А потом Конан увидел кончик очень острого кинжала.
Хорошо так увидел.
Качественно.
Трудно не обратить внимания на кинжал, острый кончик которого находится в непосредственной близости от твоего собственного зрачка.
Конан замер.
Не от страха — бояться он разучился еще в раннем детстве. Не от растерянности — чего тут теряться? Ситуация яснее некуда.
Просто обретающийся на той стороне кинжала молодой Джамаль, похоже, был безумен, а таких лишний раз лучше не раздражать, когда подносят кинжал к твоему глазному яблоку. Думающие иначе обычно потом всю оставшуюся жизнь щеголяют роскошными украшениями в виде повязки. Этак наискосок… через то, чем они бесстрашно когда-то разглядывали кончик кинжала, уверенные, что его хозяин просто блефует. Те же из них, чья вера наиболее крепка — еще и с деревяшкой вместо ноги. Или — обеих ног. Это уже от уровня веры зависит.
Конан же в подобных случаях предпочитал не рисковать, а потому не шевелился и даже старался не моргнуть, чтобы не располосовать верхнее правое веко на мелкие ленточки.
Несколько мгновений длилась немая сцена, показавшаяся ее участникам очень долгой. Потом Джамаль внезапно отшвырнул кинжал в сторону. Конан видел, как тот воткнулся в стену и задрожал. Хороший кинжал, ничего не скажешь, за такой на рынке немало дадут, стоит запомнить на всякий случай…
Принц и наследник же тем временем неожиданно рухнул на колени и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись руками в свою пышную шевелюру и добросовестно пытаясь проредить ее хотя бы наполовину. Повыв немного и выдрав-таки пару черных клочков, он снова заговорил — еще более лихорадочно, чем раньше.
Конану запрещается рвать волшебные персики.
Конану запрещается вообще до них дотрагиваться.
Конану запрещается причинять нежнейшей кожице бесценного дерева хотя бы малейшую царапину.
Более того — Конану вообще запрещается под страхом мучительной смерти дотрагиваться до этого дерева голыми руками! Ему следует аккуратно изъять товар, запаковать в рулон нежного шелка — шелк Конану выдадут — и нести потом с величайшей осторожностью.
Конан затосковал.
Простенькое на первый взгляд задание становилось все более и более муторным, на глазах обрастая ловушками и подводными камнями.
— А если вред уже был причинен? Еще раньше? Мне нет охоты отвечать за чужие проделки.
Принц заверил, что в таком случае Конану ничего не грозит — у них есть свои способы установить, кто именно и когда причинил вред, после чего примерно наказать мерзавца. Правда, если указанный вред будет причинен именно волшебным персикам, то это скажется на величине оплаты. Полную Конан получит только за дерево с двумя плодами. Персики без дерева — тут у Джамаля задергалась щека — не принимаются и не оплачиваются вообще.
Конан вздохнул.
Дело ему уже давно перестало нравиться, но пока он не видел приличного способа отказаться, сохранив при этом лицо и получив хотя бы небольшую оплату — за беспокойство. Решил уточнить напоследок — так уже, на всякий случай.
— А если этих самых персиков будет больше? Мне тогда заплатят тоже больше — или как?
Принц Джамаль, услышав перевод, на какое-то время впал в ступор.
Моргнул даже.
Посмотрел на Конана с каким-то странным интересом. Еще раз моргнул. Старик-толмач же поинтересовался осторожно, явно по собственной инициативе — как это вдруг персиков может стать больше?
— Как, как… — Конана уже начинала злить эта болтовня. Тем более, что обед давно уже переварился, а нового тут, похоже, не предвиделось. — Выросли! Столько времени прошло — вполне могла еще пара-другая появиться…
Старик взвизгнул. Тоненько так — Конана аж передернуло. Потом перевел, продолжая повизгивать.
Пару мгновений Джамаль оторопело моргал, а потом вдруг тоже разразился раскатистым хохотом. И только тут до Конана дошло, что визг старичка тоже был всего лишь смехом.
Конан пожал плечами.
На богами обиженных не обижаются. Тем более — на тех богами обиженных, которые еще и платят. А эти платили, и платили хорошо — отвеселившись, принц Джамаль сказал, что удваивает названную первоначально сумму. Просто так удваивает, безо всяких условий — очень уж ему понравился веселый варвар со своими шутками.
А тут как раз и обед подали — хороший такой обед, хотя сладостей и тут было немерено. Туранцы умудряются даже мясо готовить с медом, такая уж странная нация.
После обеда Конана проводили к казначею, который выдал ему задаток и увесистый рулон золотистого шелка. Шелк занял большую часть заплечного мешка, но Конан не беспокоился — при выполнении этого дельца ему не понадобится много припасов.
Так что расстались Джамаль и Конан — если и не друзьями, то, во всяком случае, людьми, вполне довольными друг другом.
Четыре следующих дня Конан посвятил осмотру местности.
Обошел все расположенные поблизости от нужного дома таверны. В каждой посидел, выпил вина. Прислушивался к разговорам, разглядывал посетителей. С некоторыми даже знакомился.
Уже на третий день к вечеру он выяснил все, что хотел, и даже придумал способ почти законного проникновения на территорию нужного сада. Четвертый же потратил на уточнение деталей и создание подходящей ситуации. А вечером решил немного расслабиться. Немного, потому что на утро уже договорился об очень важной встрече.
Пришел в приличный трактир. Заказал вина.