Дэн Ченслор

Оракул смерти

— Твой сын сегодня умрет, — произнес Оракул.

Лицо герцога Альдо окаменело. Несколько мгновений оно оставалось бледным и неподвижным, и в голове Стефана, его оруженосца, промелькнула безумная мысль — не превратило ли хозяина в мрамор черное колдовство.

Потом крошечная жилка быстро-быстро забилась у правого глаза герцога. Его черты утратили застылость, но жизнь так и не вернулась в них. Казалось, оттаивает ледяная маска — и когда солнечное тепло растопит ее совсем, она исчезнет, схлынув с голого черепа мутной волной.

На всякий случай, Стефан шагнул вперед, протягивая руку — и вовремя. Герцог пошатнулся, и его похолодевшие пальцы мертвой хваткой сжались на запястье слуги.

Провидец стоял возле алтаря, безмолвный и невозмутимый. Свет лился на его высокую фигуру из узких витражных окон, на которых умелая рука мастера чертала жизнь и смерть, падение и триумф.

Те, кто приходил к прорицателю, вряд ли были для него более реальны, чем эти фигуры, изображенные на стекле. День за днем он говорил им правду, принося радость и тоску — сам же давно забыл и первое, и второе.

Альдо не замечал Оракула. Не видел он и оруженосца, чью руку с каждым мгновением сжимал все сильнее. Взгляд герцога был прикован к большой плетеной корзине, стоящей на алтаре. В ней, на бархатных подушках с родовым гербом, заботливо прикрытый пуховым одеялом, — лежал его сын.

— Мерзкий волшебник!

Ярость горячей волной хлынула из Альдо. Мгновенный шок отступил, чтобы вернуться после. Его место заняли гнев и отчаяние.

— Я пришел к тебе, чтобы узнать будущее, а слышу бред пьяного. Разуй глаза, гнилой чародей — мой сын родился две недели назад. Как он может умереть сегодня?

Руки в атласных перчатках бессильно били по воздуху. Герцог рвался вперед, пытаясь добраться до Оракула, схватить за тощую шею и сжимать, сдавливать до тех пор, пока лживый язык не вывалился из потемневших губ.

Однако он был не первым, кто хотел познать будущее, а вместе с тем познал боль и скорбь. Магический барьер, невидимый для простых людей, надежно защищал прорицателя. Альдо стучал о невидимую стену, пока силы не оставили его, и он медленно осел на мозаичный пол.

— У твоего сына нет будущего, — сказал Оракул. — Прости.

* * *

Корделия Аквилонская, уперев руки в бедра, смотрела на простиравшуюся под ее ногами дорогу. Девушка стояла на высоком камне, а внизу, словно бесконечная нитка бус, шли паломники.

Их фигуры, согбенные долгим путем, складывались в слово «нетерпение» — и все же они двигались медленно. Кто от усталости, ибо долгий путь от города до Храма следовало преодолеть пешком, ни разу не останавливаясь. Так повелели боги, иначе предсказание не будет верным — об этом услужливо рассказывали жрецы Оракула всем, кто собирался спросить у него совета.

Другие умеряли шаг, чтобы выказать почтение провидцу, чьими устами говорят сами небожители. Третьи просто не хотели выделяться из толпы, и спешить там, где остальные идут медленно.

Но были и те, чьи ноги сковывал страх. Они боялись узнать свою судьбу — но столь же сильно страшились не сделать этого.

— Сколько они платят за предсказание? — мрачно спросила Корделия.

— По золотой монете, — ответил Конан. Киммериец и его спутница направлялись в Замору. Извилистая горная тропа привела их к Храму Оракула, и они решили сделать небольшой крюк, чтобы посмотреть на знаменитую дорогу паломников.

— Ну, это немного, — сказала девушка, и в ее тоне ясно читалось облегчение.

Она терпеть не могла, когда кто-то получает большие деньги — и не пригласил ее поучаствовать.

— На каждый дорожный столб, — продолжал киммериец. — Видишь — вон там стоит монах, и всякий паломник дает ему по динару.

— Уши Нергала, — прошептала Корделия. — Конан. А сколько здесь столбов?

— Лучше тебе не считать, Корди. Иначе наживешь язву.

Девушка яростно хлестала взглядом по дороге, подсчитывая проходящих людей и тут же переводя паломников в динары.

— А ведь в Аренджуне, когда я была девчонкой, мне предлагали стать прорицательницей, — сказала она. — Дура, зачем же я отказалась? Правда, то был всего лишь бродячий цирк, но ведь я могла расти.

Конан как-то сомневался, что жрецы Оракула берут новых провидцев из балаганов. Однако он твердо знал, что отношения между людьми тем крепче, чем меньше споришь по пустякам, а потому промолчал.

Дав аквилонке немного прийти в себя, он заметил:

— Сам пророк ничего не получает из этих денег. Он ведет жизнь аскета, ест овощи и пьет лишь воду из родника.

Корделия недоверчиво взглянула на киммерийца.

— Только не говори, что и девушек он не тискает. По-моему, все жрецы только этим и занимаются. Конечно же, кроме тех, кто предпочитает мальчиков.

— Боюсь, плотские утехи ему тоже заказаны, — подтвердил Конан. — Впрочем, дело не только в монашеском запрете. Только коснувшись человека, пророк видит все его прошлое и будущее — думаешь, это располагает к утехам?

Девушка поежилась.

— Не знаю, что хуже, — сказала она. — Жить совсем без утех или жить с такими утехами. Ладно, Конан. Все-таки хорошо, что я пошла в школу гладиаторов, а не увязалась с цирком.

Корделия задумалась.

— Правда, тогда бы я не убила своего наставника, и не оказалась бы в тюрьме. А это значит…

Она надолго ушла в себя, обдумывая события своей жизни и пытаясь выстроить их в другом порядке.

— Нет, Конан, это невозможно, — наконец сказала она. — Столько дорог, столько случайностей. Я вспоминаю людей, которых убила — половину могла бы и пощадить. А из тех, кого отпустила, всем следовало вспороть живот. Одно решение — и как все изменилось. Нет, не верю. Этот Проракул — жулик. Как можно предвидеть будущее?

Ее слова были прерваны. Юноша в одежде оруженосца, с длинным боевым шестом в руках, спешил к путникам по боковой тропе.

— Ты Конан из Киммерии? — спросил он, задыхаясь и от избытка чувств тыкая варвара палкой в грудь. — Провидец сказал, что я встречу тебя здесь.

* * *

Корделия помрачнела, как небо перед грозой.

— Дешевый трюк шарлатанов, — заявила она со знанием дела. — Сейчас скажет пару дурилок, и потребует с нас деньги за предсказание.

— Пусть твоя женщина замолчит, — раздался властный голос, явно принадлежащий знатному человеку.

Из-за деревьев на тропу вышел воин, в алом доспехе из чешуи дракона. Время и испытания оставили роспись морщин на его гордом лице. В каштановых волосах плесенью виднелась седая прядь. Суровый витязь держал корзину с ребенком. Это зрелище могло показаться кому-то трогательным, а кому-то смешным.

— Поди прочь, дешевая потаскушка, — продолжал герцог.

Он привык оскорблять других, и теперь даже не замечал этого.

— Нам с твоим господином надо поговорить по-мужски.

Корделия и без того находилась не в пряничном настроении. За хамство же она в лучшем случае ломала наглецу руку. Однако герцог держал ребенка, и это спасло ему — если не жизнь, то, по крайней мере, возможность завести еще одного наследника.

— Ты идешь от Оракула с дурными вестями, — произнес Конан. — Поэтому замнем неудачное начало и попробуем снова. Твой оруженосец искал меня — для чего?

В другой день, герцог Альдо не спустил бы дерзость. Но сейчас он мог думать только о судьбе сына, потому вряд ли даже расслышал слова киммерийца.

— Я, мой сын и эта гниль в облике оруженосца едем в аббатство Монлюссон…

Он запнулся, сообразив, что наверное впервые в жизни отправился в путь пешком.

— Мне нужен телохранитель — смерд, который защитит моего наследника. Рискни своей никчемной жизнью, варвар — и как знать, может, на небесах простят хоть часть твоих преступлений.

«А ведь он и вправду уверен, что оказал мне великую милость», — подумал Конан.

Тяжелый кошель, брошенный рукой герцога, полетел в киммерийца. Не встретив подставленной ладони, мешочек утонул в густой траве.

— Что сказал прорицатель? — спросил северянин.

— Глупый варвар, — с презрением процедил герцог. — Даже монеты поймать не смог. Откуда только у тебя руки растут, оглобля? Небось, отморозил, когда нерпу ловил в проруби.

Он шагнул назад, явно намереваясь забрать свое предложение.

Поднимать кошель Альдо не собирался. Заботиться о деньгах — слишком мелочно для аристократа. Даже нищий дворянин вряд ли бы нагнулся — по крайней мере, при смердах.

Взгляд, брошенный на ребенка, заставил герцога остановился.

— Оракул сказал, лишь ты можешь спасти моего сына, — пробормотал он. — Но что может знать безумец? Его мозги, наверно, давно превратились в пюре из шпината. А если так, пророчество не имеет силы…

Люди охотно верят в добрые предсказания, и питаются обмануть злые. Герцог Альдо тщетно пытался убедить себя в том, что не верит в предсказание. Но вера часто ходит на лезвии ножа, танцуя со страхом — не давая человеку ни полностью отдаться своим фантазиям, ни отречься от них.

— В любом случае, провожатый нам не помешает, — произнес герцог с важностью, и разве что не хватало рядом писца, который увековечил бы его слова на пергаменте и скрепил печатью. — Поднимай золото, непутевый варвар. До аббатства Монлюссон еще день пути.

Он развернулся и потрусил по узкой тропе. Сзади герцог напоминал упитанного ослика, поднявшегося на дыбы за морковкой. Опытный кавалерист, он давно отвык ходить пешком, и дорога вымотала его гораздо сильнее, чем Стефана.

Видя, что оруженосец по-прежнему полон сил, когда его хозяин разве что не ковыляет вприсядку — герцог не воспылал к слуге отцовскими чувствами. Стефан, понимая это, старался держаться за спиной господина — чтобы лишний раз не попасться на гневные глаза. Киммериец не двигался.

— Что сказал прорицатель? — повторил он. В прошлый раз, герцог пропустил этот вопрос мимо ушей. Теперь же он повернулся, и взглянул на Конана с таким недоумением, словно с ним заговорила пряжка от сапога.

— Знай свое место, варвар, — воскликнул Альдо. — Видно, на родине тебя мало учили плетью, раз ты осмеливаешься задавать такие вопросы. Иди вперед, и радуйся каждому шагу, когда не получил по спине палкой.

Корделия предложила:

— Давай я его убью. Конан покачал головой.

— Он горд, глуп и плохо воспитан. Но речь идет о жизни ребенка. Смерть сына — слишком большая цена, чтобы научиться вежливости. Боюсь, мне придется ему помочь.

Девушка подцепила кошель кончиком меча. Тяжелый мешочек взмыл в воздух, был пойман и оказался на поясе аквилонки.

Ее никто не приглашал ни работать, ни делить деньги — но такой уж была Корделия.

Впрочем, Конан знал, что она отдаст ему ровно половину — просто считать монеты, стоя на обочине дороги, глупо и несподручно.

Герцог Альдо уже преодолел половину пути по склону, а Стефан, порхая за ним как мотылек за жабой, все не мог решиться сказать — что аббатство Монлюссон находится в другой стороне.

* * *

Ветерок тревоги пробежал над горной тропой. Он прошелестел меж багровых листьев троллье-го кипариса, с любопытством глянул с отвесного склона вниз, на далекую дорогу, потом легким шелком коснулся щеки киммерийца.

Не шорох, не звук шагов, не приглушенное бряцание оружия. Всего лишь чувство опасности — легкое и неуловимое. Его не передать словами, как не описать ими черный цвет или вкус cпелогo винограда. Конан поднял руку.

Корделия кивнула, и стремительно взбежала вверх по тропе. Герцог продолжал уже проигранное сражение с гравитацией. Девушка встала на его пути, развернула и, не говоря ни слова, быстро и властно оттеснила к скале.

Не успел Альдо вспомнить, как по-шумитски будет «окно», как оказался втиснут в узкую сырую расщелину, где ему мог угрожать лишь насморк.

Ребенку, запеленутому в пуховое одеяло, холод не был страшен. К тому же, на рукояти корзины болтался и вздрагивал амулет путешественников, надежно защищавший малыша от болезней и черной магии.

Стефан кувыркнулся в расщелину вслед за хозяином. С ним девушка церемонилась меньше, отвесив пару пинков — скорее для забавы.

— Палка, моя палка! — закричал он, цепляясь руками за боевой шест, который не пролезал в щель.

Корделия пнула посох ногой, разломив его надвое, и тем проблема счастливо разрешилась.

Место в расщелине едва хватало двоим, и оруженосец с герцогом застыли в позе, которую любой ревнитель морали счел бы за непотребную.

Все это девушка проделала молча, не отпуская обычных шуточек, и только громко сопела от усердия. В эти мгновения она была похожа на опытную овчарку, разворачивающую стадо овец. Впрочем, Копан благоразумно решил эту свою мысль не озвучивать. На комплимент она походила мало.

— Быстро, — произнес он, цепко осматривая горы. — Где ты этому научилась?

— Несколько лет я торговала рабами. Потом бросила — деньги хорошие, но больно уж возни много.

Знаком велев Корделии оставаться с герцогом, Конан медленно зашагал вверх по тропе — туда, где между обломков скал открывалась небольшая ровная площадка.

Дорога, ведущая в Храм Оракула, осталась далеко внизу. Паломники, бредущие по ней, уже не могли видеть киммерийца. Люди здесь проходили редко. Лишь горные тролли иногда спускались в долину, чтобы продать на ярмарке собранные в рудниках самоцветы.

Над бесформенными камнями, высоко в воздухе, покачивалось гигантское существо, напоминавшее уродливую медузу.

Прозрачный голубой купол был столь велик, что шесть человек могли бы уместиться под ним, не задевая друг друга. Он вздрагивал и опадал, в такт дыханию твари, и тысячи крошечных пузырьков играли внутри него.

Под шапкой свисала плотная бахрома щупалец, каждое из которых оканчивалось длинной, зубастой головой крысы. Отростки; покрытые светящейся слизью, непрерывно шевелились, словно клубок червей.

Между ними и куполом, кольцом вкруг тела медузы, корчились человеческие лица.

— Мертвого младенца я должен принести своему господину, — прошелестела тварь. — Но с остальными могу делать все, что захочу.

Конан поднял меч — но с тем же успехом он мог взмахнуть страусовым пером.

Черные нити, родившись из ниоткуда, обвились вокруг его правой руки, сжимаясь все туже, разрывая кожу и вонзаясь в плоть. Топкие и блестящие, они казались шелковыми, — но были остры, как бритва, и прочны, как кушитский корабельный канат.

— Тысячи моих деток погрузят зубы в твою плоть, Конан.

Чудовище медленно поворачивалось вокруг своей оси, являя варвару все новые и новые лица — одни, застывшие в мертвой безмятежности сна, другие, скомканные страданием.

— Ты силен телом, но твой дух еще сильнее. Прекрасная еда для подрастающих крошек…

Теперь уже обе руки Конана были стиснуты магическими путами. Северянин напрягал мускулы, но это приносило ему лишь новую боль. Он сделал шаг, и тут же черные нити обвили его сапоги, сдавливая и раздирая их.

Тварь замедлила свое вращение.

Каждое из лиц, даже спящих, наслаждалось мучениями пленника, и не желало уступать место другим.

— Когда мои детки вырастут, они отделятся от меня и пожрут заживо. Я жду этого дня с гордостью. Вечное торжество жизни над временем…

Возле левой нога северянина лежал камень, размером с кулак хобгоблина. Киммериец пнул по нему, и валун с тяжелым свистом улетел в никуда.

Конану показалось, что его нога погрузилась в раскаленный металл. Он упал наземь, разбивая лицо в кровь, и смог лишь бессильно повернуть голову, чтобы не лишиться глаз.

— Корм для глистов, возомнивший себя героем, — промолвила тварь. — Топаешь ножкой, будто капризный мальчишка. Неужто и вправду верил, что эта пылинка могла причинить мне вред?

Серый булыжник с сухим стуком ударился о кучу камней, громоздившуюся на склоне скалы. Первый валун покачнулся, за ним другой, и через мгновение они посыпались вниз, погребая под собой монстра.

В то же мгновение черные нити распались, и киммериец почувствовал, как силы вновь возвращаются к нему.

* * *

— Зря ты оставил меня здесь, — сказала Корделия. — Возможно, на двоих у него не хватило бы колдовства.

— Пожалуй, — согласился Конан. — Но бросать их тоже нельзя. Это мог быть отвлекающий маневр.

Стефан застрял в расщелине. Герцог пытался пихнуть его сзади, но мешала корзина.

— Я должен знать, что сказал Оракул, — продолжал киммериец. — Герцог вряд ли ответит, значит, придется самому идти в Храм.

— Но разве провидец вправе открывать тайну предсказания-другим людям?

— Наверное, нет. Но жрецы думают иначе. Чем громче огласка — тем больше идет паломников. Ты можешь сидеть в Святилище хоть месяц, выслушивая чужие пророчества. Вот почему эта тварь уже ждала нас на горной тропе…

— Голову вперед суй! — приказывал герцог. Стефан послушно сучил ногами, обсыпая его гравием.

Конан обернулся к расщелине.

— Когда наши друзья освободятся, — произнес он, — скажи им, что я ушел на разведку. Уверен, Альдо будет рад любому предлогу, лишь бы дать отдых ногам.

Размытые отсветы витражей ложились на белоснежный пол Храма. В этих неясных тенях можно было, хотя и с большим трудом, различить оставшиеся па стекле фигуры.

Но отчего-то казалось, что нет больше среди них ни победителей, ни низвергнутых в прах. Там, высоко на окне, они торжествовали и плакали; здесь, на холодном полу, им оставались лишь тоска и отчаяние.

Оракул сидел на верхней ступени лестницы, поднимавшейся к алтарю. Его голова была опущена, тонкий палец чертил неясные фигуры средь отблесков витражей.

Конан шагнул вперед.

— Стражники пропустили меня, — сказал он. — Ты знал, что я приду?

— Конечно, — ответил пророк. — Я же Оракул. Он поднял глаза и посмотрел сквозь Конана.

— Впрочем, мой дар здесь ни при чем. Я сказал герцогу, что лишь ты один можешь спасти его сына. Естественно, тебе захотелось узнать, почему.

Пророк улыбнулся.

— Как видишь, это простая логика. Не обязательно быть провидцем, чтобы знать будущее.

Конан подошел ближе. Он не мог разговаривать с сидящим стоя, и потому опустился на ступеньку рядом с Оракулом.

— Десятки людей ждут у Храма, — произнес он. — Может быть, сотни. Я отнимаю их время.

— Нет, — отвечал провидец. — Мне нужен отдых, как и всем другим. Обычно я просто сижу здесь и смотрю на свет. Мне почти не с кем поговорить — кроме тех, кто пытается заглянуть сквозь меня в будущее, как через дверь. Я рад твоему приходу.

— Сын герцога обречен? — спросил Конан.

— Мир соткан из тысячи случайностей, варвар. Порой человек думает, что перед ним развилка — а на самом деле, это конец пути, и его могильная плита станет дорожным камнем для тех, кто пройдет следом…

Кончик пальца провел по неясным отблескам света.

— Сын герцога Альдо может стать великим воителем. В двадцать шесть лет, он встретится в бою с Багряным Молохом — и умрет. Или одержит верх. В сорок один год, бросит вызов Мертвому Единорогу — и проиграет. Впрочем…

— Даже тогда у него будет шанс победить, — продолжил за Оракула Конан. — Небольшой, но вполне реальный. Иначе опытный воин не выйдет на поле битвы.

— Вижу, ты понял главное, — кивнул предсказатель. — Наша судьба не записана где-то в небесной выси, на божественных скрижалях. Она заключена в нас самих — так же, как в крошечном зернышке таится прообраз большого, гордого дерева. Порою от нас зависит, сумеем ли мы вырасти. Порой — от других людей.

— Сегодня я могу спасти этого ребенка? — Да.

— Объясни мне, как. Провидец рассмеялся.

— У тебя чистое сердце, варвар. Может быть, слишком чистое для нашего мира. Ты согласился помочь герцогу — хотя, уверен, он уже походя нанес тебе множество оскорблений. А теперь ты даже не задал мне главного вопроса…

— Какого?

— Стоит ли спасать этого ребенка? Я ведь не сказал тебе, кем он станет. Возможно, сейчас ты приводишь в мир демона, который прольет кровь сотен тысяч невинных. А если вспомнить, каков его отец — вряд ли на яблоне вырастет слива, Конан.

— Я не могу бросить младенца на смерть.

— Браво! Сам я не в силах вмешиваться в судьбы других. Порой я проклинаю этот запрет, наложенный на меня богами. Но чаще всего, я рад, что груз ответственности не лежит на моих плечах.

Он поднялся, и киммериец последовал его примеру.

— Запомни, Конан. Прежде, чем зайдет солнце — сын герцога Альдо умрет, и смерть его будет столь ужасна, что небеса содрогнулись бы — будь в них хоть капля сострадания. Ты можешь спасти его. А как — ты узнаешь сам.

* * *

— Так и сказал? — серые глаза Корделии расширились. — Нет, Конан, лучше бы я пошла.

Этот Проракул станет гораздо любезнее, если увидит, как его кишки вываливаются изо рта.

Киммериец отвечал рассеянно, почти не слушая ее:

— Мне показалось, он хороший человек, Кор-ди. Чем больше ты делаешь добра для других людей — тем яснее видишь свое бессилие помочь всем.

Девушка надулась. Она была уверена, что люди делятся не на хороших и плохих — а на живых и мертвых.

Альдо поднялся с большого серого камня. Герцог пошатнулся — ноги плохо слушались после целого дня, проведенного в пути. Стефан метнулся было к хозяину, чтобы поддержать его, но вэдюследиий момент так и не решился.

— Герой с печки бряк, — пробормотала Корделия. — Может, нам на носилках его нести?

— Рыцари Безансона живут в седле, — пояснил киммериец. — Идти пешком для них такой же позор, как для тебя — показаться голой на улице. Дворянская честь…

Корделия в ужасе стала ощупывать талию.

— Почему позор? — страшным шепотом спросила она. — Я что, потолстела?

— Варвар, — голос Альдо утратил самоуверенность, и более походил на кряканье престарелой утки. — Чем закончилась твоя разведка?

Конан не говорил герцогу, где был на самом деле. Краткая ложь лучше путаных объяснений.

— Мы можем продолжать путь, — сказал он. — Но вам лучше передать ребенка Корделии.

Альдо с некоторым сомнением глянул на ак-вилонку. Меч за спиной и два кинжала на поясе — заботливую няню обычно представляют не так. Пряжка в форме человеческого черепа доверия тоже не внушала.

Однако, подобно многим аристократам, герцог привык свысока относиться к женщинам. Он полагал, что их единственный удел — материнство и домашние хлопоты. Поэтому отдать ребенка на попечение девушки было для него так же естественно, как грубить слугам.

К тому же, он понимал, что скоро начнет спотыкаться, и тогда вряд ли удержит корзину.

— Кормить его нужно три раза в день, — важно сообщил он, передавая младенца — нимало не задумавшись, чем именно и как. Вряд ли он и сам знал.

— Грудью? — мрачно спросила девушка, и Конан понял, что в таком духе Альдо вряд сам ли доживет до вечера.

Брови герцога взметнулись, разве что не подпрыгнув над головой.

— Конечно, — ответил он с глубокой убежденностью человека, который даже отдаленно не знает, о чем ведет речь. — Как я вижу, у тебя их целых две.

Сразив девушку столь веским*аргументом, он затопал вперед, увязая в гравии.

* * *

Когда мир перестал сверкать и вращаться, Конан увидел вокруг себя просторную залу, наполовину утонувшую в сумраке. Пол был выложен разноцветными плитами. Белый мрамор перемежался здесь с драгоценными камнями, а порой и с костью, вырезанной из черепов великанов и черных драконов.

В мозаике отразилась летопись Ордена Багряного Молоха — его кровавых побед и жестоких преступлений. Среди воинов и чудовищ, боевых колесниц и пылающих замков, — были вплетены рунические символы, защищавшие цитадель и ее владельца.

Прямо напротив Конана стоял высокий трон, вырезанный из проклятого дерева гуатумби. На нем, расправив кожистые крылья, восседал Багряный Молох.

Длинная шипастая шея поднималась почти до самого потолка, и таяла в легком сумраке. У существа не было ни ног, ни рук — лишь тысячи крошечных лапок, словно у многоножки, в два ряда спускавшихся от шеи по брюху.

Крупная голова, едва видимая в полутьме, ощеривалась тремя парами челюстей, над которыми горели пять рубиновых глаз. Чешуйчатый хвост оканчивался венчиком щупалец, словно у актинии, и крошечные молнии искрились меж ними.

— Конан из Киммерии, — произнес Молох. — Как же ты попал в мою цитадель? Прополз по крысиной норе, или тараканы поделились с тобой своими секретами?

Отвечать на издевку — значит напроситься на новую, ente худшую, поэтому Конан благоразумно промолчал.

Багряный усмехнулся.

— Ладно, я шучу, варвар. Мне прекрасно известно, как ты здесь появился. Да и тараканов в моем замке никогда не было. Возле Храма Оракула находится магический портал, не так ли? Люди, прошедшие долгий путь пешком и получившие предсказание, наверняка спешат вернуться домой. Одни — чтобы праздновать, другие — в отчаянной попытке обмануть судьбу. И жрецы открывают перед ними астральные врата — за дополнительную плату, конечно.

Он задумчиво покусал кончик крыла.

— Наверное, стоит наложить на замок новое заклинание. Иначе все, кому не лень, станут те-лепортироваться сюда из Храма или через какой-нибудь другой портал. Правда, пока ты единственный, кому такое пришло в голову. Других устраивают более простые, я бы сказал, обыденные способы самоубийства. Веревка, яд, камень на шею — но если ты решил умереть от когтей Молоха, добро пожаловать.

— Ты послал медузу, чтобы убить сына герцога? — спросил Конан.

— Астарот сильно оскорбится, если узнает, как ты его назвал, — заметил Молох. — Впрочем, раз ты здесь, значит, у моего слуги возникли проблемы и посерьезнее. Не знаю, может, я воскрешу его, — хотя не уверен, что он этого заслуживает… Многоликий хорошо сражался?

— Так себе.

— Тогда пусть гниет.

Багряный взмахнул крылом, отбрасывая в сторону одну тему и переходя к следующей.

— Итак, Конан, ты решил встать на пути судьбы и спасти младенца. Странные вы существа, герои… Помогаете слабым и беззащитным — а разве мы, сильные, не хотим жить так же горячо? Неужели мы меньше заслуживаем счастья, только потому, что способны сами позаботиться о себе, а не приклеиваемся пиявками к первому встречному?

— Ты тянешь время, — сказал Конан. — Думаешь, пока я здесь, твои миньоны успеют убить ребенка. Не надейся — младенец в надежных руках.

— В мире нет ничего надежного, — отмахнулся Багряный Молох. — Кроме смерти, конечно, да только кому она нужна.

* * *

— Почему вы несете сына в аббатство Монлюссон? — спросила Корделия.

Возможно, герцог к этому моменту слишком устал, чтобы проявлять высокомерие. Или же ему было приятно поговорить о монастыре — мысленно вернувшись в привычный для себя мир, где нет ни злых предсказаний, ни непутевых варваров.

В любом случае, он ответил:

— Тамошние монахи служат богу Марманду, покровителю добра и света.

Корделия не умела слушать, и потому тут же встряла:

— Я никогда о нем не слышала.

Герцог смерил ее взглядом — так гробовщик снимает мерку с покойника.

— Вряд ли ты вообще слышала о добре и свете. Впрочем, у Марманда немного последователей. Послушником Моилюссоиа может стать лишь тот, кто ни разу не согрешил ни делом, ни словом, ни даже мыслью. Их бог улыбается всем, чья душа хрустально чиста.

— А какой прок в душе, если она хрустит? — удивилась Корделия.

Альдо покопался в своей кладези мудрости, но ответа на этот вопрос так и не нашел. Тогда он продолжил:

— Последователям Марманда ведома могущественная магия. Даже высшие демоны и некроманты не в силах победить их. К несчастью, они могут творить волшебство лишь в пределах обители. Поэтому я и несу своего сына к ним.

Корделия хмыкнула.

— Не посадишь же ты парнишку на цепь, чтобы он из аббатства не выходил. Ладно, герцог. Видишь мост? Прямо за ним владения монастыря. Надеюсь, у монахов нет всяких там глупых правил, запрещающих женщинам входить на их землю.

Альдо замер. Он был изумлен так, словно на торжественном обеде у короля в лицо ему запустили творожный торт. Несколько минут герцог стоял, не двигаясь, потом с немым укором уставился на Корделию.

— Это подвесной мост, — выдавил он наконец.

— Конечно, — кивнула девушка. — Кто же будет строить в горах другой? Ущелье глубокое, прыгнешь вниз — до завтра не долетишь.

— Я не могу здесь перейти.

В голосе герцога было столько упрека, что любого человека загрызла бы совесть. К счастью, у Корделии ее не водилось.

— Не любишь высоту? — спросила она. — Бывает. Знала я одного принца, который боялся замкнутого пространства. Зря, наверное, я заперта его в сундуке — но он ведь сам хотел новых ощущений. Когда…

— Женщина!

Голос Альдо звенел, как цепь дворовой собаки,

— Рыцари Безансона не ходят по подвесным мостам. Если я хотя бы ступлю на него — честь моего рода будет запятнана навсегда. Мне останется лишь совершить ритуальное самоубийство, и завещать все мое имущество церкви.

Последняя мысль ужаснула его гораздо больше, чем первая.

— Чего? — спросила Корделия. Несколько секунд она рассматривала герцога, ожидая — не вывалится ли у того из уха мозговой червяк, слопавший остатки извилин. Потом в ее собственной голове что-то щелкнуло.

— Дело в лошадях, верно? — мрачно осведомилась аквилоика. — Конь не может идти по подвесному мосту, значит, этот путь только для плебеев.

Не держи девушка в руках корзину — непременно влепила бы Альдо затрещину.

— Так что ж ты не сказал раньше, кентавр не-долеплеииый?

Герцог попробовал посмотреть на нее сверху вниз, поднялся на носки, но все равно не получилось.

— Я не допускал и мысли о том, что ты, женщина, поведешь меня к… к…

Корделия хмыкнула.

— Ладно, — сказала она. — Я отнесу ребенка в аббатство, за ним приглядят монахи. Потом мы с тобой отправимся кружным путем, чтобы обойти ущелье.

Альдо с печалью взглянул на девушку, тщетно пытаясь измерить глубину ее глупости.

— Мой сын — будущий рыцарь Безансона, — произнес он. — Пронести его по подвесному мосту? Да лучше бросить младенца сразу в ущелье.

Сказав это, герцог сразу же прикусил язык, — испугавшись, что Корделия вполне может так поступить.

— Ладно, — вновь произнесла девушка.

Она дунула через щеку, отбрасывая с лица прядь роскошных волос.

— Тогда пусть Стефан идет в аббатство и скажет, чтобы готовились к нашему приходу. Нет возражений?

Герцог покачал головой.

— Только я могу отдавать приказы своему оруженосцу.

— Держу пари, именно это ты сейчас и сделаешь, — ласково сказала Корделия.

Альдо не мог испугаться женщины, тем более, с ребенком на руках. По крайней мере, он так думал. Поэтому следующий его поступок был продиктован, без сомнения, великой мудростью рыцаря Безансона, а вовсе не страхом.

— Беги в монастырь, кретин, — милостиво разрешил он.

Стефан перелетел через мост, словно вообще его на касался. На другой стороне ущелья он отвесил хозяину низкий поклон — который показался герцогу уж слишком глумливым — и, уже

торопясь, зашагал по тропе к монастырю.

* * *

— Ты понимаешь, как долго нам придется идти? — мрачно спросила девушка. — В детстве я мечтала, что однажды встречу прекрасного принца и он на мне женится. Но после встречи с тобой я рада, что этого не произошло.

Герцог окрысился.

— Такую, как ты, даже водонос к алтарю не поведет, — отрезал он.

Корделия собралась сразить его, быстро сочинив длинный список королей и богов, предложивших ей руку, сердце и прочие части тела.

В ее голове даже забрезжил рассказ о том, как повелитель грома и некромант — имя которому она еще не придумала — сражались из-за нее на дуэли.

Однако судьба хранила смелого и благородного герцога, избавив его от этой крайне занимательной саги.

На горной тропе показались пятеро воинов. На их доспехах сверкало изображение львиной головы, с бычьими рогами — герб Ордена Багряного Молоха.

Каждый из них держал в руках длинную булаву, с рукоятью из дерева гуатумби, и стальным наконечником с перьями — острыми ромбовидными выступами по бокам.

— Пришел просить помощи у монахов, герцог? — спросил один из ратников.

По всей видимости, он был среди них главным. На нем сверкал полный пластинчатый дос-пех, выкованный умелым кузнецом-гномом. Такие латы очень тяжелы, обычно их надевают лишь конники. Но черное колдовство делает стальной панцирь почти невесомым.

Его товарищи носили броню попроще. Впрочем, заметить разницу мог только взгляд опытного воина.

— Бог помогает лишь тем, у кого есть деньги, — продолжал командир. — А у тебя, я слышал, имение дважды перезаложено. Только и осталось, что рыцарская гордость.

Герцог постарался вернуть себе былую надменность. Но спесь потихоньку высыпалась из него во время долгого пути, подобно муке из разорванного мешка.

— Мой герб, — начал было он.

Корделия жестоко обругала себя за то, что не посмотрела в кошель. Тоже мне, купилась на звонкий титул! Небось, медяков напихал, вперемешку с камнями.

— Честь не в честь, когда нечего есть, — усмехнулся воин. — А своего варвара что, потерял по дороге?

Альдо приосанился и вытянул шею, став при этом похож на ощипанную курицу.

Воин нахмурился, не дав ему ответить.

— Хватит болтать, старик. Отдай нам ребенка, или сам удави его подушкой, как там велят твои законы чести. Нам все равно. Сам можешь уходить, до тебя нам нет дела.

Герцог выглядел где-то на сорок. Но в двадцать три тебе кажутся стариками все, кто прожил больше тебя.

— Наглый юнец, — пробормотал Альдо, шагнул вперед и тут же споткнулся.

Девушка заставила его опуститься на камень, всунув в руки корзину.

— Расскажи-ка ему сказку, — посоветовала она.

— Люблю рыцарей Безансона, — сообщил воин. — Сбрось с коня, и они словно перевернутые жуки. Остается лишь давить сапогом. А ты-то, девка, куда, ну куда прешься? В сторонке пока постой — а потом, может быть, я покажу тебе, что такое настоящий мужчина.

Произнося эти слова, он не спеша подходил к Корделии — по всей видимости, намереваясь просто отодвинуть девушку, словно свисающую на дорогу ветку.

Внезапно воин вскрикнул — кратко и жалобно, — и медленно рухнул на колени.

Гномий доспех почти полностью закрывал тело. Однако там, где сходились поножи и нагрудник, оставались щели — иначе латник не смог бы ходить.

Кинжал Корделии погрузился в одну из них по самую рукоять.

— Так что ты хотел мне показать? — спросила она.

Теперь человек стоял перед ней на коленях. Девушка резким движением подняла его забрало, и всадила второй кинжал в глаз.

Расправа была быстрой и безжалостной. Четверо служителей Молоха, оставшиеся у поворота тропы, могли лишь беспомощно смотреть, как умирает их командир.

Теперь они бросились в бой.

Аквилонка с презрением отбросила в сторону мертвое тело и, вытащив меч, встала на их пути, закрывая ребенка.