Близнецы… Да, конечно, Азриэль показывал мне фотографию хасида с бородой и пейсами, в шелковой шляпе.

Откуда-то из глубин памяти пришло воспоминание: Рашель Белкин была гражданской женой Грегори и активно выступала против его Храма. Ее имя я слышал один-единственный раз, когда краем глаза видел крохотный фрагмент репортажа о похоронах Эстер Белкин, — только тогда я узнал о ее существовании и репутации. Камера проследила за женщиной, когда та направлялась к черной машине, и журналисты наперебой выкрикивали вопросы: «Вашу дочь убили враги Белкина?», «Как, по-вашему, это заговор ближневосточных террористов?» — и другие в том же духе.

У меня вдруг закружилась голова. Испугавшись, что станет ещё хуже, я вернулся в постель, чувствуя себя усталым и разбитым. Очень хотелось пить. Укрывшись потеплее, я приподнялся, чтобы напиться, и долго не мог утолить жажду. Потом наконец улегся и принялся размышлять.

Реальностью было не то, что я увидел на экране телевизора и услышал в коротких репортажах.

Реальностью была эта комната и огонь, плясавший в очаге. Реальностью был сосуд, наполненный кипящей жидкостью, и невероятная, фантастическая мысль о возможности в ней оказаться. Оказаться в кипящей жидкости! Я закрыл глаза.

А потом я вдруг вновь услышал его голос: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе…»

Я услышал, как сам напеваю эти слова.

— Вернись, Азриэль, пожалуйста, вернись! Расскажи мне, что случилось дальше, — произнес я вслух и тут же провалился в сон.

Меня разбудил звук открывавшейся двери. На улице почти стемнело, а в комнате было восхитительно тепло. Лихорадка бесследно прошла.

Возле очага стоял человек и пристально смотрел в огонь. Не сдержавшись, я вскрикнул и устыдился своего испуга. Это было не по-мужски.

Вокруг фигуры клубился не то пар, не то туман, и облик стоявшего человека — во всяком случае, его голова и прическа — напомнил мне Грегори Белкина. Однако в следующее мгновение я увидел кудри Азриэля и его нахмуренные брови. А потом комнату наполнил неприятный запах, как в морге, но и он постепенно делался слабее и вскоре стал едва различимым.

Азриэль, приняв знакомое обличье, стоял ко мне спиной. Он простер руки и произнес несколько слов — возможно, по-шумерски, точно сказать не могу. Он призывал что-то, и это что-то обладало приятным ароматом.

Я моргнул. В воздухе плавали лепестки роз, они бесшумно опускались мне на лицо. Запах морга окончательно исчез.

По-прежнему стоя перед очагом, он вновь простер руки и принял иной облик — стал похож на Грегори Белкина. Фигура замерцала и пропала — передо мной опять был Азриэль. Он со вздохом опустил руки.

Выбравшись из постели, я направился к магнитофону.

— Я включу? — спросил я.

Теперь, в ярком свете очага, я мог рассмотреть его лучше. На нем был костюм из темно-синего бархата, отделанный старинным золотым шитьем по воротнику, манжетам и штанинам, и широкий пояс того же цвета, тоже расшитый золотом. Выглядел он немного старше, чем раньше.

Я как можно деликатнее подошел к нему. Что же в нем изменилось? Да, кожа выглядела чуть более смуглой, как у человека, долгое время находившегося на солнца, глаза стали другими, веки набрякли и утратили прежнее совершенство. Я отчетливо различал поры его кожи и редкие темные волоски.

— И что ты видишь? — спросил он.

— Все выглядит чуть темнее и рельефнее, — ответил я, присаживаясь возле магнитофона.

Он кивнул.

— Я уже не в состоянии одной только волей сохранять облик Грегори Белкина. Да и других людей тоже, во всяком случае долго. Я не ученый и не обладаю достаточными знаниями, чтобы понять, в чем дело. Когда-нибудь эта тайна будет раскрыта. По-видимому, все дело в частичках и вибрациях. Думаю, все окажется не таким уж сложным.

Я сгорал от любопытства.

— Ты пробовал принять иной облик, кого-то более приятного, чем Грегори Белкин?

Он покачал головой.

— Я мог бы превратиться в урода, если бы захотел напугать тебя, но я не желаю быть уродливым. И не хочу никого пугать. Я утратил ненависть, а вместе с ней и часть силы. Но мне кажется, я еще способен кое на что. Вот смотри.

Он поднес руки к шее и медленно провел ими сверху вниз по груди. И там, где только что были его ладони, появилось ожерелье из золотых дисков, похожих на старинные монеты. В тот же момент дом словно содрогнулся, пламя в очаге ярко вспыхнуло и взметнулось вверх.

Он приподнял ожерелье, будто желая показать мне, какое оно тяжелое, и снова опустил на грудь.

— Ты боишься зверей? — спросил он. — Тебе противно носить их шкуры? Я не вижу ни одной в твоем доме, а ведь они теплые. Например, медвежья.

— Нет, — ответил я. — Я не испытываю ни страха, ни отвращения.

Температура в комнате резко повысилась, пламя снова ярко вспыхнуло, будто кто-то его раздул, и я почувствовал, что укутан в медвежью шкуру на шелковой подкладке. Я вытянул руку и коснулся роскошного густого меха, заставившего меня вспомнить о русских лесах и их обитателях. Вспомнил я и о евреях, которые жили в России и носили меховые шапки. Возможно, носят и поныне.

Я сел и подоткнул одеяло.

— Это восхитительно, — произнес я, чувствуя, что дрожу.

Мысли в голове смешались, я не знал, что еще сказать.

Он глубоко вздохнул и буквально рухнул в кресло.

— Все эти перевоплощения и фокусы окончательно лишили тебя сил, — заметил я.

— Да, пожалуй, — кивнул он. — Но не настолько, чтобы я не мог поговорить с тобой, Джонатан. Это единственное, на что я способен, а потом… Кто знает, какое еще испытание пошлет мне Господь? Я надеюсь, что на этот раз, когда я выполню свою миссию, лестница наконец появится… Или мне будет дарован глубокий сон… Я думал… Так много всего произошло… Я хотел, чтобы все закончилось. — Он помолчал, прежде чем продолжить. — Я кое-что понял. Прошедшие два дня убедили меня, что рассказ о моей жизни не принесет мне облегчения.

— Объясни.

— Я думал, история о кипящем котле избавит меня от боли, терзающей душу. Но этого не случилось. Во мне нет ненависти, я не способен копить злость и чувствую только отчаяние.

Он замолчал.

— Пожалуйста, расскажи до конца, — попросил я. — Ведь на самом деле ты веришь, что это поможет, и потому пришел. Именно затем, чтобы все рассказать.

— Ну… Я буду говорить, потому что… кто-то должен все узнать. Кто-то должен записать мою историю. И еще из расположения к тебе, ибо в тебе есть великодушие и милосердие, ты умеешь слушать и хочешь знать.

— Да, хочу. Но, должен признаться, я с трудом представляю такую жестокость и не верю, что твой собственный отец обрек тебя на муки. Невероятно, чтобы человека умертвили таким вот образом. Ты по-прежнему не держишь зла на отца?

— Сейчас — не знаю. Именно это я и пытался тебе объяснить: я рассказываю о том, что произошло, но это вовсе не означает, что я простил отца. Просто так я могу вновь приблизиться к нему, увидеть его.

— В чем отец был прав, так это в том, что не обладал твоим мужеством и твоей силой.

Мы помолчали. Я вспомнил о Рашели Белкин, о ее гибели, но вслух не произнес ни слова.

— Тебе понравилась прогулка по снегу? — наконец спросил я. Он бросил на меня удивленный взгляд и улыбнулся, широко и по-доброму.

— Да, понравилась. Однако ты даже не притронулся к ужину, который я подогрел для тебя. Нет, теперь сиди, а я принесу еду и серебряную ложку.

Так он и сделал, а потом сложил на груди руки и наблюдал, как я поглощаю тушенку с овощами и рисом.

Едва я отставил в сторону тарелку, он тут же убрал ее вместе с ложкой. Вскоре я услышал шум льющейся воды: Азриэль мыл посуду. Закончив, он принес мне небольшую чашку с чистой водой и полотенце, как это принято в некоторых странах. И хотя не было такой нужды, я с удовольствием ополоснул пальцы и промокнул полотенцем губы.

Азриэль унес миску и полотенце.

Только теперь он заметил мой телевизор с крохотным экраном, оставленный рядом с очагом. Я вдруг почувствовал замешательство и смущение, как будто шпионил в его отсутствие, проверяя достоверность рассказа.

Он долго смотрел на телевизор, потом отвел взгляд.

— Работает? — равнодушно спросил он. — Ты что-нибудь видел?

— Новости какого-то местного канала — видимо, из ближайшего городка. Все штаб-квартиры организации Белкина захвачены, люди арестованы, общественное мнение постарались успокоить.

Он долго молчал.

— Что ж… Наверняка есть еще несколько мест, до которых они пока не сумели добраться. Но все, кто там находился, мертвы. При встрече с этими людьми — с теми, кто носит оружие и клянется уничтожить себя вместе со всем населением страны, — самое лучшее… убить их на месте.

— Тебя тоже показали. Гладко выбритого.

Он рассмеялся.

— Значит, им ни за что не найти меня. Они никогда меня не узнают.

— Конечно. Если ты не подстрижешься. Было бы досадно, случись иначе.

— Нет нужды беспокоиться, — пожал плечами Азриэль. — У меня по-прежнему остается наилучший выход из положения.

— Какой?

— Исчезнуть.

— Ах да. Рад слышать. Ты ведь знаешь, что объявлен в розыск? Они сообщали об убийстве Рашели Белкин. Мне мало что говорит это имя.

— Это мать Эстер. И она не хотела умирать в доме Грегори. Но вот что странно. Мне показалось, что, увидев ее мертвой, Грегори был буквально раздавлен горем. Думаю, он ее действительно любил. Мы порой не допускаем мысли, что такие люди способны любить.

— Может, ты мне скажешь… Это ты убил ее? Или я не должен спрашивать?

— Нет, я ее не убивал, — искренне ответил он. — Им это известно. Они были там. Не понимаю, зачем им теперь меня искать.

— Ты же понимаешь: тайные организации, банки, заговоры, длинные щупальца, раскинутые Храмом… А ты для всех человек-загадка.

— Ну да, конечно. И к тому же человек, который способен исчезнуть в случае необходимости.

— Вернуться в прах? — спросил я.

— О да, в прах, в золотой прах.

— Ты готов рассказать?

— Я думаю как. Видишь ли, прежде чем перейти к смерти Эстер Белкин, я должен поведать еще кое о чем. Были всеми уважаемые люди, которых я любил. Мне необходимо объяснить.

— Ты расскажешь о них?

— Их слишком много. Некоторые не стоят того, чтобы о них помнили, других я сам забыл. Поэтому речь пойдет только о двоих. О первом и последнем повелителях, которым я повиновался. С некоторых пор я перестал кому-либо повиноваться. Стоило мне услышать зов, будь то зов мужчины или женщины, я просто отворачивался. Так продолжалось много лет, пока наконец прах не был защищен множеством предостережений на древнееврейском, немецком, польском языках, так что никто не осмеливался вызвать Служителя праха.

Но о двоих я хочу рассказать — о первом и о последнем. Все другие достойны не более чем пары слов.

— Ты, кажется, повеселел и выглядишь отдохнувшим, — заметил я.

— Правда? — Он усмехнулся. — Интересно, почему? Впрочем, я поспал и чувствую в себе силу, и немалую. А рассказ заставляет меня вернуться в прошлое.

Он вздохнул.

— В моей жизни после смерти я почти не помню дней, когда я не испытывал боли, — снова заговорил он. — Наверное, я это заслужил, ибо стал могущественным демоном. Последний господин, которому я повиновался, был евреем из Страсбурга, где впоследствии сожгли всех евреев, объявив их виновными в эпидемии бубонной чумы.

— Да-да, — кивнул я. — Это произошло в четырнадцатом веке.

— В тысяча триста сорок девятом году, — с улыбкой уточнил он. — Я был тому свидетелем. Евреев убивали по всей Европе, потому что считали их виновниками нашествия черной смерти.

— Знаю. С тех пор случился не один холокост.

— А знаешь, что сказал мне Грегори? Что сказал наш горячо любимый Грегори Белкин, когда считал себя моим господином и уповал на мою помощь?

— Понятия не имею.

— Он сказал, что, не случись в Европе эпидемии чумы, она превратилась бы в пустыню. Люди, населявшие ее, так безоглядно вырубали всю растительность, что от некогда огромных лесных массивов не осталось и следа. Те леса, что мы видим сейчас, появились именно в четырнадцатом веке.

— Да, похоже, что так, — согласился я. — И что, этим он оправдывает уничтожение людей?

— Ну, это лишь одно из оправданий. Грегори был незаурядным человеком, во многом благодаря своей искренности.

— А разве не безумцем, который создал всемирную террористическую организацию?

— Нет. — Азриэль покачал головой. — Он был жестоким, но искренним и честным. Однажды он сказал мне, что существовал лишь один человек, в корне изменивший ход истории. Я ожидал, что он назовет Христа, или царя персов Кира, или, возможно, Магомета. Но нет, человеком, радикально повлиявшим на историю мира, он считал Александра Великого. Именно Александр казался ему образцом для подражания, идеалом. Грегори был в здравом уме. Он намеревался разрубить огромный гордиев узел. И почти преуспел. Почти…

— Как же ты его остановил? Как вообще обо всем этом стало известно?

— Его погубил собственный порок, — ответил он. — Известно ли тебе древнее персидское религиозное сказание, в котором говорится, что зло пришло на землю не вследствие греха, не по воле Господа, а по ошибке, совершенной во время обряда?

— Да, я знаю. Ты имеешь в виду зороастрийские легенды?

— Правильно. Эти легенды мидийцы передали персам, а те, в свою очередь, евреям. Речь только об ошибочном решении. Согласись, почти как в Книге Бытия. Ева делает неверный выбор и в результате нарушает правило. А это не вполне то же самое, что грех.

— Не знаю.

Он рассмеялся.

— Грегори погубила ошибка в суждениях.

— Объясни.

— Он рассчитывал, что я столь же тщеславен, как и он сам. Вероятно, он неправильно оценил мои силы и готовность вмешаться… Он надеялся, что меня поразят его идеи, ибо считал их неопровержимыми. В этом и состояла его ошибка. Не поделись он со мной в нужный момент сокровенными мыслями, даже я не сумел бы его остановить. Но он не мог не поделиться, не похвастать, ибо хотел завоевать мое расположение и, осмелюсь предположить, мою любовь.

— А он знал, кто ты на самом деле? Знал, что ты Служитель праха, дух?

— О да. Мы полностью доверяли друг другу, как теперь говорят. Но к этому я еще вернусь.

Он откинулся в кресле.

Я заправил новые кассеты в магнитофоны, наклеил ярлыки на записанные, чтобы ничего не перепутать, и поставил магнитофоны у очага.

Азриэль с неподдельным интересом и доброжелательностью наблюдал за моими действиями.

Однако мне показалось, будто в глубине души он не хочет рассказывать дальше или ему тяжело возвращаться к повествованию, но в то же время он жаждет продолжить.

— А Кир сдержал слово? — задал я вопрос, который не оставлял меня с момента, как он прервал свою повесть. — Он и в самом деле отправил тебя в Милет? Мне не верится, что Кир умел держать слово…

— Вот как? — улыбнулся он. — Тем не менее Кир выполнил обещание, данное Израилю. Евреям позволили покинуть Вавилон, они вернулись домой, воссоздали Иудейское царство и построили храм Соломона. Тебе это должно быть известно. Кир не нарушал обещания покоренным народам, в том числе иудеям. Вспомни, религия, которую исповедовал Кир, не так уж сильно отличалась от нашей. По сути, это была религия, основанная на… Я бы сказал, на этике.

— Да, мне известно, что под властью персов Иерусалим процветал.

— О, это правда. Он процветал столетиями, до прихода римлян, точнее до восстания, завершившегося падением Масады.[27] Мы часто вспоминаем о тех временах и не позволяем себе забывать. Тогда я не мог предположить, что нас ожидает. Но Киру я верил с самого начала, с первой нашей встречи, и не сомневался, что он сдержит слово. Он не был лжецом. Во всяком случае, не таким, как большинство людей.

— Но если у него были свои мудрецы, почему он позволил кому-то столь могущественному, как ты, выскользнуть из его рук?

— Он жаждал избавиться от меня. Если честно, его мудрецы тоже. На самом деле он не позволил мне уйти из-под его власти. Он послал меня к Зурвану, самому могущественному магу, какого знал. А Зурван был предан Киру. Этот богатый человек жил в Милете — городе, который, как и Вавилон, сдался персам без единого выстрела. Впоследствии греки, граждане ионийских городов, конечно, восстали против персов. Однако в тот момент, когда я стоял перед великим царем, моля его отправить меня к могущественному магу, греческий город Милет благоденствовал под властью персов.

Азриэль умолк и смотрел на меня изучающе, но когда я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, заговорил снова.

— Тебе не следовало выходить на холод. Ты до сих пор не согрелся, и жар усилился. Выпей холодной воды. Сейчас принесу, а потом продолжим.

Он встал, направился к двери и вернулся с бутылкой. Она стояла возле самого порога, и вода была очень холодной. А меня действительно мучила жажда.

Я смотрел, как он наливает воду в серебряную чашу — не старинную, нет, вполне современную, возможно даже фабричного производства, но необыкновенно красивую. От ледяной воды она тут же запотела. Как бы то ни было, чаша напомнила мне не то святой Грааль, не то потир,[28] не то сосуд, из которого пили древние вавилоняне, а быть может, и сам Соломон.

Прямо перед креслом я увидел еще одну такую же чашу.

— Как тебе удалось создать чаши? — спросил я.

— Так же, как и свою одежду, — ответил он. — Я просто собираю вместе все необходимые частички, стараясь, чтобы они соединились в нужном порядке. Меня нельзя назвать выдающимся дизайнером. Если бы эти чаши создавал мой отец, они были бы великолепны. А я лишь велел частичкам сложиться в сосуды, украшенные в стиле того времени… Я мог бы долго объяснять тебе, как это происходит и каких затрат энергии требует… Но изложил самую суть.

Я кивнул, благодарный и за столь краткое объяснение.

Я опустошил чашу, и Азриэль наполнил ее снова. Я выпил до дна. Чаша, сделанная из серебра высшей пробы, уж точно не казалась волшебной. Я внимательнее рассмотрел ее: классическая чаша для вина на простой невысокой ножке, украшенная выгравированными по краю гроздьями винограда. И все же она была великолепна.

Я бережно держал чашу обеими руками, восхищаясь глубокой гравировкой, и вдруг услышал тихий звук, исходивший из чаши, почувствовал едва заметное движение воздуха, коснувшееся моих ноздрей, и увидел, что на чаше появляются древнееврейские буквы, составляющие мое имя: Джонатан Бен Исаак. Надпись шла по периметру чаши и была очень мелкой, но безукоризненно четкой.

Я взглянул на Азриэля: закрыв глаза, он откинулся в кресле. Он глубоко вздохнул.

— Память — это все, — шепотом проговорил он. — Неужели ты думаешь, что можно считать Господа несовершенным, если мы уверены, что Господь помнит… помнит все…

— Ты хочешь сказать, знает все. Мы же хотим, чтобы он забыл о наших грехах.

— Да, пожалуй, что так.

Он наполнил водой свою чашу — точно такую же, как моя, только без имени — и тут же опустошил ее, потом сел прямо и устремил взгляд на огонь. Грудь его тяжело вздымалась.

Интересно, подумал я, каково жить в мире, населенном такими, как он?

Похож ли этот мир на храм Эсагила, где обитали высокомерные бородатые люди в расшитых золотом одеждах?

— Известно ли тебе, — с улыбкой спросил Азриэль, — что древние персы верили, будто в последнюю тысячу лет перед всеобщим воскресением накануне Судного дня люди постепенно перестанут употреблять в пищу мясо и молоко, откажутся даже от растительных продуктов и будут поддерживать свое существование только водой? Одной чистой водой.

— И тогда мертвые воскреснут.

— Да, восстанут из праха… — Он улыбнулся. — Иногда я, желая успокоить себя, думаю, что могущественные ангелы и демоны вроде меня… что мы и есть та самая последняя разновидность людей… способных жить, питаясь одной лишь водой. А значит, мы вовсе не порочны, а просто достигли высшей ступени развития.

Теперь уже улыбнулся я.

— Кое-кто верит, что наши земные тела — лишь один из этапов развития, а духи — другой и все дело в частицах, как ты и говорил.

— Ты прислушиваешься к мнению таких людей?

— Конечно. Я не боюсь смерти и надеюсь, что мой свет когда-нибудь сольется с божественным, даже если этого и не случится. Но я очень внимательно отношусь к чужой вере. Наш век нельзя назвать веком безразличия, как может показаться на первый взгляд.

— Да, согласен, — кивнул он. — Настало время практицизма и прагматизма, когда благопристойность считается высшей добродетелью: подобающая одежда, приличное жилье, соответствующая пища… В общем, ты меня понимаешь.

— Да.

— Но это же время высокой духовности и разума, возможно, единственное, когда разрешено безнаказанно думать, ибо какого бы образа мыслей ни придерживался человек, его не закуют в цепи и не бросят в темницу. Инквизиция чужда современным людям.

— Ничего подобного! Инквизиция жива, ее идеи близки всем фундаменталистам и сектантам, но, как правило, у них недостаточно власти, чтобы хватать и заковывать в цепи современных пророков и богохульников. Вот почему у тебя сложилось такое впечатление.

— Наверное, — согласился он.

Разговор наш прервался на время.

Азриэль наконец-то выглядел вполне отдохнувшим, готовым продолжить беседу. Он повернулся вполоборота ко мне, чуть отставив левый локоть. Золотое шитье на синем бархате явно составляло старинный орнамент, а может, даже имя. Толстая золотая нить сияла в отблесках огня.

Азриэль бросил взгляд на магнитофоны, и я жестом дал понять, что готов внимательно его слушать.

— Кир исполнил обещанное, — начал он. — По отношению ко всем. Он сдержал слово, данное нашей семье, равно как и слово, данное всем евреям Вавилона. Те, кто хотел, а, должен признать, такое желание испытывали не все, вернулись в Сион и построили там храм. Персы никогда не проявляли жестокости по отношению к Палестине. Беда случилась много позже, когда столетия спустя пришли римляне. Об этом я уже упоминал. Тебе известно и то, что многие евреи так и жили в Вавилоне, где изучали Талмуд и делали его списки. Вавилон оставался сокровищницей великого знания до тех пор, пока его не разграбили и не сожгли, но и это произошло позже. Но сначала я хотел рассказать тебе о двух своих повелителях, которые научили меня всему необходимому.

Я кивнул.

В комнате наступила тишина, которую я не посмел нарушить и лишь молча смотрел на огонь. И неожиданно я почувствовал легкое головокружение, словно мое сердцебиение, дыхание, течение всей жизни вдруг замедлились. В очаге пылал огонь, но горели не те дрова, что я приносил. Там лежали кедровые и дубовые поленья, я слышал их треск и ощущал запах. И вновь мне подумалось, что я, возможно, умер и все, что сейчас происходит, — лишь этап эволюции моего сознания. Аромат благовоний привел меня в неописуемую радость. Я знал, что нездоров: болело горло, кололо в груди, но это ровным счетом ничего не значило. Меня не покидало ощущение беспредельного счастья.

«А что, если я все-таки умер?» — мелькнула мысль.

— Ты жив, — тихо и ровно произнес Азриэль. — Да благословит и охранит тебя Господь!

Он молча наблюдал за мной.

— В чем дело, Азриэль? — спросил я.

— Только в том, что ты мне нравишься, — ответил он. — Прости. Я с удовольствием читал твои книги, но я не знал… Не мог предположить, что полюблю тебя. И теперь я предвижу, каким будет мое дальнейшее существование… И отчасти понимаю, что уготовано мне Господом. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Мы говорим о прошлом, а не о будущем. И не о Боге и его намерениях.

ЧАСТЬ II

Эстетическая теория



Чтобы создать поэму, уши не нужны.
Ее лепестки подобны мозгу в кувшине.
Размягченный орех, сплавленный с мыслью, что делает ее почти непристойным знанием и делает ее знание соком из надрезанного ствола.
Точно шлюха, жадно прильни ртом к этой ране, вытяни стебель, обнажи утробный плод, позволь родить детей с хваткими лапками, позволь ей выбраться из своего кувшина и заставить псов выть, когда она появится на свет.
Позволь ей стать злой, голодной, агрессивной.
Положи ее на бумагу.
Прочти ее. Почувствуй ее жало, по сравнению с которым укус скорпиона ничто.
Сделай это сейчас, пока не поздно.
Создай ее, напои собой, ласкай ее, влей в нее свою силу, убери все лишнее — сделай ее больше поэмой, чем на это способна Поэма.

Стэн Райс. Агнец божий (1975)


9

— Ну а теперь я начну рассказ о двух моих повелителях и о том, чему они меня научили. Уверяю, эта часть повествования будет самой короткой, ибо мне не терпится перейти к событиям недавним. Но я хочу, чтобы ты написал и эту главу моей истории и сделал ее достоянием других. Итак…

Зурван появился в моей жизни весьма эффектно. Как ты уже знаешь, я растворился в прахе и спал. В глубине моей души таилось некое знание, но у меня не получается выразить словами, в чем оно заключалось. Пожалуй, мое тогдашнее состояние можно сравнить с табличкой, хранящей то, что на ней начертано. Впрочем, и это неудачный образ.

Я спал, не зная ни страха, ни боли. И конечно, не чувствовал себя пленником. Я просто не сознавал, кем стал и где нахожусь.

А потом меня призвал Зурван: «Азриэль, Служитель праха, приди ко мне! Оставайся невидимым, но пусть твой целем спешит ко мне изо всех сил».

Я вдруг почувствовал, как неведомая сила взметнула меня к небесам. Я полетел на зов и, как прежде, видел вокруг великое множество духов. Они заполнили все пространство, но я упорно пробирался вперед, стараясь не задеть их, не причинить боли. Их вопли и страдания приводили меня в смятение.

Некоторые даже пытались схватить меня и помешать двигаться дальше. Но я получил приказание и потому решительно отталкивал их, заливаясь смехом от ощущения своей невероятной силы.

Милет предстал передо мной в полдень. По мере приближения к земле сонм духов постепенно рассеивался. Впрочем, возможно, мне только казалось так, а на самом деле я просто быстро летел и не успевал замечать их. Милет стоял на полуострове — это был первый ионический, или, если угодно, греческий, город, который мне довелось увидеть.

Город привел меня в восторг: красивый, со множеством просторных площадей и великолепных колоннад, он был безукоризненным произведением искусства греческих мастеров.

Агора, палестра,[29] храмы и амфитеатр… Казалось, все специально построено так, чтобы морской бриз обдувал каждый уголок города.

С трех сторон Милет омывало море, и воды его буквально кишели греческими, финикийскими и египетскими судами. На берегу длинными рядами выстроились закованные в цепи рабы, возле которых толпились торговцы.

Чем ниже я спускался, тем полнее открывалось мне великолепие города. Конечно, живя в Вавилоне, я видел много прекрасного, но такое обилие восхитительного белоснежного мрамора, не защищенного от пустынных ветров, вызывало восторг. Люди прогуливались по улицам, занимались своими делами, собирались группами, чтобы побеседовать, — и им не мешали ни нестерпимая жара, ни песчаные бури, налетавшие из пустыни.

Вскоре я оказался в доме Зурвана и нашел его сидящим за столом. В руке он держал какой-то документ.

Этого темноволосого, еще не старого, хотя изрядно поседевшего человека с большими голубыми глазами я бы принял за перса или мидийца. Прежде чем заговорить, Зурван внимательно посмотрел на меня, и мне стало ясно, что от него не укрылась ни одна деталь моего невидимого другим облика.

«Облеки себя плотью, — наконец произнес он. — Ты знаешь, как это сделать. Прими форму».

Такое задание пришлось мне по вкусу, ибо возвращение в плоть доставляло удовольствие. К тому же я знал только те слова, что были написаны на табличке. Тем не менее мне понадобилось лишь несколько секунд, чтобы обрести тело. При виде меня Зурван со смехом откинулся назад, задрав колени. Насколько могу судить, я выглядел тогда так же, как сейчас.

Помнится, меня поразил этот великолепный греческий дом с внутренним двориком, распахнутыми дверями и множеством рисунков по стенам, изображавших стройных большеглазых греков в легких одеждах, похожих на египетские и все же обладавших неповторимым своеобразием ионического стиля.

Зурван наконец опустил ноги и встал, сложив руки на груди. На нем было типично греческое свободное одеяние без рукавов и сандалии. Он смотрел на меня без тени страха — как, наверное, отец разглядывал бы изделие серебряных дел мастера.

«А где же твои ногти, дух? — спросил он. — Почему лицо твое лишено растительности, а глаза не прикрыты веками? Доведи дело до конца, и побыстрее. А на будущее запомни, что достаточно сказать: „Дай мне все, что необходимо сейчас“. Сосредоточься на облике, который должен принять, и заверши начатое. Вот так. Отлично».

Он одобрительно похлопал в ладоши.

«Ну вот, теперь ты полностью готов к тому, что тебе предстоит. Сядь. Я хочу посмотреть со стороны, как ты двигаешься: ходишь, разговариваешь, поднимаешь руки. А пока сядь, мы продолжим».

Я повиновался и присел на типично греческий стул с высокими подлокотниками и без спинки. Здесь все было для меня другим, необычным, даже воздух — прозрачный и удивительно чистый.

«Это потому, что мы на берегу моря, — ответил Зурван. — Чувствуешь, какой влажный здесь воздух? Он пойдет тебе на пользу. Недаром пустоголовые призраки мертвых и демоны, в какой бы форме ни пребывали, предпочитают сырые места: им нужна вода, ее журчание, запах, прохлада, которую она дарит».

Зурван медленно зашагал по комнате. Я равнодушно, даже высокомерно наблюдал за ним, но он не обращал на меня внимания.

Глядя на его худые старческие ноги, я думал, что фасон одежды, принятый у вавилонян или персов, подошел бы ему гораздо больше. Впрочем, в Милете было слишком жарко.

Устав следить за Зурваном, я принялся рассматривать восхитительный мозаичный пол, хотя и в наших домах встречались богатые интерьеры. Здесь пол украшали не розетки и не изображения торжественных процессий, а точеные фигурки танцоров и орнаменты из виноградных гроздей и листьев, а вдоль стен были выложены кусочки цветного мрамора разных форм и размеров. Фантазия мастеров, казалось, не иссякала никогда. Мне вспомнились изящные греческие вазы, в изобилии встречавшиеся на рынках. Фрески на стенах поражали своими красками и мастерством, а перемежавшие их однотонные полосы ласкали взгляд.

Зурван остановился в центре комнаты.

«Итак, нас восхищает прекрасное, — хмыкнул он и, не дождавшись ответа, приказал: — Говори. Я хочу услышать твой голос».

«А что я должен говорить? — поинтересовался я, не поднимаясь со стула. — То, что хочу, или то, что ты велишь? Должен ли я откровенно сказать, что думаю, или подобострастно согласиться с тобой?»

Я умолк, ибо вдруг осознал, что произношу слова не по собственной воле, и утратил всю самоуверенность. Я вспомнил, что специально был послан к этому человеку — могущественному магу. Он Господин, а я всего лишь Служитель.

«Не беспокойся, — сказал Зурван. — Твоя речь отчетлива и понятна. Только это я и хотел узнать. Ты мыслишь, ты обладаешь силой. Думаю, ты самый величайший из ангелов, какого я когда-либо встречал. Никто из тех, кого я вызывал заклинаниями, не был столь могуч».

«Кто же послал меня? — спросил я. — Царь…»

Разум мой неожиданно пришел в смятение, в голове помутилось. Неспособность что-либо вспомнить повергла меня в ужас.

«Вот беда всех духов, из-за нее они остаются слабыми. Бог вселяет в них… неуверенность. И духи не могут обрести достаточно силы, чтобы причинять зло людям. Но ты знаешь, кто тебя послал. Думай! Постарайся найти ответ. Сейчас ты начнешь вспоминать. Но для начала дай выход ярости, рвущейся изнутри. Я не имею ничего общего с теми, кто мучил и убил тебя. Полагаю, все делалось так неумело и неловко, что будь на твоем месте дух послабее, он просто не вынес бы испытаний. Но ты выдержал. А что касается того, кто тебя послал… Вспомни, он сделал то, о чем ты просил. Он исполнил обещание».

В голове у меня прояснилось, и по мере того, как гнев постепенно покидал мой разум, будто воздух — легкие при долгом выдохе, я чувствовал себя все лучше. Даже дыхание стало ровнее.

«Ах да, царь Кир. Он отправил меня в Милет, ибо я просил об этом».

«Не трать время на мелочи. Помнишь, о чем я спрашивал? О ногтях, о веках… О деталях, которые всегда на виду. Внутренние органы не имеют значения. Твой дух пребывает в совершенной оболочке. Тебя невозможно отличить от обычного человека. Глупо тратить время и силы на сотворение сердца, легких или крови лишь затем, чтобы ощущать себя живым. Иногда тебе, возможно, понадобится немного крови, чтобы она вытекла из тела, но это пустяки, и потому нет нужды воссоздавать человеческий облик полностью. Ну что, тебе лучше?»

«Лучше? — Я сидел все в той же сгорбленной позе, положив ступню на колено, однако старый мудрец, казалось, не обращал внимания на мое нахальство. — Скажи, каково мое предназначение? Творить добро или зло? Ты назвал меня могущественным ангелом. Так же говорил и царь. Но он упоминал и о демоне. Или он имел в виду кого-то другого?»

Он стоял посреди комнаты — чуть покачиваясь, спокойный и невозмутимый — и, прищурившись, внимательно смотрел на меня.

«Полагаю, ты станешь тем, кем захочешь сам, хотя другие попытаются сделать тебя тем, кем пожелают они. В тебе много ненависти, Азриэль, очень много…»

«Ты прав. Я исполнен ненависти. Стоит вспомнить кипящий котел, и я прихожу в ужас, а потом меня захлестывает ненависть».

«Никто больше не причинит тебе такие страдания. Вспомни, разве ты не воспарил над котлом? Ты чувствовал обжигающее прикосновение кипящего золота?»

Я содрогнулся всем телом и дал волю слезам. Невыносимо было говорить о том, что произошло, и я не желал обсуждать это с ним.

«Лишь мгновение, — ответил я. — Мгновение я ощущал боль и сознавал весь ужас своего положения, понимал, что останусь там и умру. Да, чувствовал… Чувствовал, как оно проникает сквозь покрывавшую меня защитную оболочку, но больно было… Больно было только глазам».

«Понимаю. Что ж, теперь твои глаза в полном порядке. Мне нужна ханаанская табличка, с помощью которой ты был создан. Мне нужен прах».

«А разве они не у тебя?»

«Увы, нет! Проклятье! Их украла шайка разбойников, промышляющих в пустыне. Они примкнули к посланникам Кира, перебили и ограбили всех, у кого было хоть немного золота, скрылись, унеся с собой шкатулку. Они, наверное, приняли кости за золотые слитки. Только одному персу удалось выжить и добраться до ближайшей деревни. Сообщения о случившемся разослали по всем городам. Ты должен разыскать шкатулку с прахом и табличкой и принести мне».

«А я смогу?»

«Конечно. Ты пришел на мой зов. А теперь вернись туда, где была совершена кража или в место, откуда явился сейчас. Видишь ли, сын мой, в этом и состоит секрет магии. Тебе достаточно просто пожелать вернуться. Если разбойники обитают поблизости от места, где ты услышал зов, ты их найдешь. Оставайся во плоти и, если сможешь, убей грабителей. Но если тебе не хватит сил, или они нападут на тебя с оружием, или постараются отпугнуть заклинаниями — знай, на свете нет заклинаний, способных навредить Служителю праха, — сделайся бестелесным. Забери у них прах, унеси его, как если бы ты превратился в ветер пустыни, и доставь мне. А с ворами я разберусь позже. Отправляйся в путь и возвращайся с прахом».

«Ты хочешь, чтобы я убил их?»

«Разбойников? Да, убей всех. Не прибегая к магии — они этого не стоят, — а их же оружием. Отбери у них мечи и отруби всем головы. А когда увидишь души, покидающие тела, рявкни на них грозно — и они в страхе исчезнут. Поверь, все это не составит тебе труда. Возможно даже, твоя боль поутихнет. Ну, давай. Отправляйся в путь и принеси мне прах и табличку. Поторопись».

Я поднялся.

«Должен ли я повторить, какие слова тебе следует произнести? — спросил он. — Попроси вернуть тебя на место, откуда ты прибыл, и пусть все частички твоей нынешней плоти никуда не исчезают, а ожидают твоего зова, чтобы занять свои места, когда ты достигнешь цели. Ты останешься доволен. Поторопись. По моим расчетам, ты вернешься к вечеру, когда я буду ужинать».

«Мне что-либо угрожает?»

Он пожал плечами.

«Только моя насмешка, если позволишь им испугать тебя и проиграешь».

«С ними могут быть могущественные духи?»

«С пустынными разбойниками? Никогда! Послушай, тебе понравится это приключение. Ах да, забыл сказать: как только соберешься в обратный путь, обязательно сделайся невидимым. Разбойники будут мертвы, и ты спрячешь шкатулку внутри своего бесплотного тела. Я не хочу, чтобы ты входил сюда как обычный человек со шкатулкой в руках. Тебе следует научиться передвигать предметы усилием мысли. И еще. Если тебя кто-то заметит, ничего страшного. Не обращай внимания. Прежде чем человек поймет, что именно видел, ты будешь недосягаем. Ну, поторопись».

Я встал и, слыша рев ветра в ушах, мгновенно перенесся в маленькую палатку посреди пустыни, где и появился во всей красе перед компанией бедуинов, сидевших вокруг огня.

При виде меня они с криками вскочили на ноги и выхватили мечи.

«Вы украли прах? — спросил я. — Вы убили подданных царя?»

За всю мою смертную жизнь мне не доводилось испытывать такое удовольствие, никогда прежде я не ощущал такую удаль и свободу. Скрипя зубами от переполнявшего меня восторга, я забрал меч у одного из бедуинов и с невыразимой легкостью разрубил их на куски, одного за другим. Я сносил им головы, отсекал руки, ноги… Наконец все было кончено, я остановился и взглянул на огонь, а потом шагнул в него и вышел невредимым — пламя не причинило вреда ни телу, ни лицу: я по-прежнему выглядел обыкновенным человеком. Громкий радостный вопль вырвался из моей груди и, наверное, донесся до самого ада. От счастья со мной едва не случилась истерика.

В воздухе стоял запах пота и крови. Один из бедуинов вдруг забился в предсмертной агонии, но тут же затих. Внезапно полог распахнулся, и на меня набросились еще два вооруженных бедуина. Схватив одного, я без труда свернул ему шею и оторвал голову. Второй рухнул передо мной на колени, однако и его ждала та же участь. За стенами палатки слышались крики верблюдов и громкие голоса людей.

Внутри не осталось никого живого. Осмотревшись, я заметил в углу груду грубых шерстяных одеял. Откинув их, я увидел шкатулку с прахом и заглянул внутрь. Должен признать, зрелище оказалось не из приятных. Я словно вновь пережил момент своей смерти. Прах был на месте.

«Ладно, ты ведь и без того знаешь, что мертв, — со вздохом подумал я. — Стоит ли теперь горевать?»

Помимо шкатулки в углу были и другие сокровища — множество мешков с награбленным и незнакомые таблички.

Я завернул все в одеяло и, крепко держа узел обеими руками, произнес: «Частички тела, исчезните, позвольте мне снова стать невидимым, быстрым и сильным, как ветер. Пусть моя драгоценная ноша в целости и сохранности перенесется вместе со мной в Милет, к моему повелителю, пославшему меня сюда».

Тяжелые сокровища, словно якорь, мешали двигаться, поэтому обратное путешествие было медленным, но тем не менее приятным. Подъем к облакам доставил мне неизъяснимое удовольствие, но потом я спустился ниже и полетел над мерцающим морем. Восхищенный открывшимся видом, я едва не выронил мешок, но сумел вовремя взять себя в руки.

«Немедленно отправляйся к Зурвану, глупец, — приказал я себе. — Возвращайся к тому, кто послал тебя. И побыстрее».

Вскоре я оказался во внутреннем дворике. Уже наступили сумерки. Небо было расцвечено яркими красками заката, отблески его играли на облаках. Я вновь принял человеческий облик — для этого хватило одного моего желания — и лежал на земле. Сокровища валялись рядом. Правда, при падении шкатулка треснула и раскрылась.

Тут во дворик вышел мой новый господин и первым делом принялся собирать исписанные таблички.

«Мерзкие негодяи, — ворчал он. — Все это Кир передал для меня. Надеюсь, ты убил их?»

«С превеликим удовольствием», — ответил я, поднимаясь.

Взяв шкатулку с прахом, я застыл в ожидании дальнейших приказаний повелителя, готовый в любой момент прийти на помощь. Он вложил мне в руки несколько мешков из мягкой ткани, которые я принес вместе со шкатулкой. Похоже, в мешках лежали драгоценные украшения — так, во всяком случае, мне показалось на ощупь.

Зурван отпихнул в сторону одеяло.

К моему изумлению, одеяло взмыло вверх и полетело, а потом, извиваясь и хлопая на ветру, исчезло за стеной.

«Какой-нибудь нищий найдет его и воспользуется, — сказал Зурван. — Когда избавляешься от ненужного, всегда помни о тех, кто беден и голоден».

«Тебя действительно заботит участь бедных и голодных?» — спросил я, проходя следом за ним в большую комнату, освещенную масляными лампами.

Только тогда я увидел заполненные табличками полки и легкие деревянные стойки со свитками, которым отдавали предпочтение греки. Когда я был там впервые и сидел, скрючившись на стуле, все это находилось за моей спиной.

Я поставил сломанную шкатулку на пол и откинул крышку. Прах был в целости и сохранности.

Зурван первым делом положил таблички и мешки с драгоценностями на стол, сел, опершись на него локтями, и принялся быстро читать документы, иногда отвлекаясь на секунду, чтобы взять виноградину с серебряного блюда. Оторвавшись наконец от чтения, он раскрыл мешки и высыпал целую гору украшений, — как мне показалось, египетских, хотя некоторые были сделаны, несомненно, греческими мастерами, — а потом вернулся к прежнему занятию.

«А, вот! — воскликнул он. — Вот ханаанская табличка с заклинанием, при помощи которого был совершен ритуал. Она разломилась на четыре части, но я с легкостью соберу их воедино».

Так он и сделал: аккуратно сложил все четыре части.

Я вздохнул с облегчением, хотя, признаться, совсем забыл о табличке, тем более что она лежала не в шкатулке с прахом. Табличка была маленькой, довольно толстой, сплошь покрытой мелкой клинописью, и казалась совершенно целой, словно и не разбилась.

Зурван оторвал взгляд от таблички.

«Не стой без дела, — сказал он. — У нас впереди много работы. Достань прах и разложи кости так, чтобы получилась человеческая фигура».

«Ни за что!» — воскликнул я, чувствуя, как меня бросает в жар от гнева.

Жар был настолько сильным, что я буквально засветился, но к счастью, он не растопил мою телесную оболочку.

«Я к ним не притронусь!»

«Ладно, как знаешь. — Он пожал плечами. — Сядь, помолчи и подумай. Постарайся вспомнить все, что сможешь. Напряги свой разум, ведь он принадлежит духу, а не телу».

«Если уничтожить прах, я умру?» — спросил я.

«Я велел тебе думать, а не болтать, — откликнулся Зурван. — Нет, не умрешь. Ты не можешь умереть. Ты что, хочешь превратиться в безмозглого слабого духа, трясущегося на ветру? Ведь ты уже повидал немало таких? Или стать одним из безумных ангелов, скитающихся по полям и безуспешно пытающихся вспомнить священные гимны? Отныне ты принадлежишь этой земле, и советую выбросить из головы все светлые мысли о том, чтобы развеять собственный прах. Прах поддерживает тебя целым. Прах дарует тебе отдых, о котором ты так мечтаешь. Прах хранит силу твоего духа, а она, поверь, тебе еще пригодится. Так что не будь дураком, прислушайся к моим словам и поверь».

«У меня и в мыслях не было спорить с тобой, — заверил я. — Ты уже дочитал табличку?»

«Умолкни!» — приказал он.

Я сердито вздохнул, сел и принялся рассматривать свои ногти. Он были великолепны. Проведя рукой по волосам, я ощутил их густоту и понял, что они тоже прекрасны. Как я чувствовал себя в тот момент? Живым и совершенно здоровым, бодрым и энергичным. Я не ощущал ни голода, ни усталости, ни малейшего дискомфорта… Казалось, я находился в отличной форме. Естественно, на мне были расшитые одежды и бархатные туфли. Я провел по полу ногой — звук доставил мне удовольствие.

Наконец Зурван отложил в сторону табличку.

«Ну что ж, если ты, мой юный призрак, так разборчив, брезглив и труслив, я сделаю работу за тебя».

Он вышел на середину комнаты и высыпал мой прах на пол. Потом отступил, простер руки и, медленно опускаясь на колени, начал тихо, почти шепотом, произносить какие-то персидские заклинания и непонятные фразы… Тут я увидел что-то возле его рук… Не знаю, что именно… Как если бы воздух колебался от жара очага…

К моему великому изумлению, кости сами собой сложились в силуэт человека, подготовленного к погребению. А Зурван тем временем продолжал читать магические слова и жестикулировать, как будто сшивая что-то. Возле него появилась тяжелая бобина с проволокой — не то медной, не то золотой, точно не знаю, — и он раз за разом совершал одно и то же движение, словно нанизывал на эту нить, как бисеринки, части скелета. Он скреплял кости нитью, даже не прикасаясь к ним — ему хватало жестов. Он надолго задержал руки над конечностями из-за множества мелких косточек, потом перешел к ребрам, тазу и наконец решительным движением правой руки растянул позвоночник и соединил с черепом. Теперь скелет оказался прочно сшитым проволочной нитью. При желании его можно было подвесить на крюк и слушать, как стучат друг о друга кости под ветерком.

Я постарался выбросить из головы все воспоминания о котле и невыносимой боли и смотрел на скелет, лежавший на полу, словно в открытой могиле.

Тем временем Зурван быстро прошел в соседнюю комнату и вернулся с двумя мальчиками лет десяти. Я с первого взгляда понял, что они не живые люди, а лишь материализованные духи. Они несли прямоугольную шкатулку, меньшего размера, чем моя, щедро украшенную золотом, серебром и драгоценными камнями, благоухающую ароматом кедра. Зурван открыл шкатулку: внутри оказалось нечто вроде ложа из шелковой ткани. Он велел мальчикам поднять скелет и поместить в шкатулку, придав ему позу ребенка во чреве матери: склонить голову к груди, подтянуть колени к подбородку и сложить вытянутые руки над головой.

Мальчики беспрекословно повиновались. Выполнив все указания Зурвана, они выпрямились и уставились на меня чернильно-черными глазами. Сложенный, как велено, скелет занял всю шкатулку, не осталось ни дюйма свободного пространства.

Зурван повернулся к мальчикам.

«А теперь идите и ждите дальнейших приказаний».

Мальчишки явно не хотели уходить.

«Убирайтесь!» — рявкнул Зурван.

Мальчики со всех ног выскочили вон и тайком подглядывали за мной, спрятавшись за дальней дверью.

Я встал, подошел к шкатулке и заглянул в нее. Внутри она походила на древнюю могилу — вроде тех, что мы порой находим среди холмов. В давние времена люди, прежде чем поместить усопших во чрево Матери-Земли, придавали им именно такую позу.

Зурван сидел, погрузившись в размышления.