Лилиан Трэвис

Сожженная страна



— Я не для того заплатила вам, чтобы мне указывали, что следует делать — раздался капризный женский голос из паланкина, который несли на могучих плечах шестеро рабов. Их некогда светлые туники потемнели от пота, а черная кожа, еще недавно лоснившаяся на солнце, потускнела от дорожной пыли. — Я желаю попасть в Аренджун как можно скорее, и, хвала небожителям, за то, что у меня достает здравомыслия не верить вашим глупым выдумкам.

— Но благородная госпожа — попытался урезонить почтенную матрону Вахир, один из охранников, который по молчаливому уговору с товарищами был за главного. — Если мы воспользуемся короткой дорогой в это время года, боги разгневаются на нас. Нет ничего ужаснее, чем оказаться в этих местах во время песчаной бури. Ведь благородная госпожа не хочет быть заживо похороненной под грудами песка?

— Ничего не желаю слышать! — не унималась дама, чей голос все более напоминал плач избалованного ребенка, требующего у чересчур снисходительных родителей лакомство. — Все это не более чем досужие выдумки. Неужели вы все такие трусы? О Вечноживой Тарим, я как будто снова вернулась в детство и оказалась под присмотром кормилиц. Вы так нарочно говорите, чтобы выманить у меня побольше денег. Но вам не перехитрить меня, слышите, вам это не удастся! Все кто боится бури или чего-нибудь еще могут повернуть назад, в Султанапур, но в таком случае они не получат от меня ни одной медной монеты!

Поняв безуспешность всех попыток воззвать к благоразумию женщины, десяток вооруженных и одетых как попало мужчин на невысоких лохматых лошадках гирканской породы, повернул туда, куда указывала высунувшаяся из-за кожаной занавески пухлая белая рука с пальцами, сплошь унизанными кольцами.

В конце концов, тем, в чьем кошеле давно уже не раздавалось звона монет, выбирать не приходится. Хвала богам, что подвернулась хотя бы эта работенка.

Поворачивая на опасную дорогу, некоторые из охранников бормотали слова молитв, некоторые делали охранительные знаки. Двое — невысокий чернобородый шемит и его друг, уроженец Хаурана с перебитым носом — яростно плюнули на раскаленный песок и повернули обратно. Обернувшись, они крикнули оставшимся, что их долю те могут поделить меж собой. Если только песчаные демоны прежде не утащат их вглубь барханов.

Лишь один из воинов, которым выпала сомнительная честь охранять взбалмошную особу сохранял спокойствие. Это был рослый северянин с пронзительно-синими глазами и гривой черных волос. Не удостоив даже взглядом своих малодушных товарищей, он все так же невозмутимо посматривал по сторонам, как будто путешествие по морю зыбучего песка было для него самым обычным делом.

— Ты что же, не боишься песчаной бури, Конан? — спросил его один из спутников — Фератис, вертлявый уроженец Шадизара, чем-то неуловимо напоминающий зингарского жука-усача, которые заводятся в сырых подвалах. — Или ты настолько полагаешься на удачу и милость богов?

— Судьба каждого в его собственных руках — неохотно ответил киммериец. — А трусов не спасет ничья милость.

Конан, как звали немногословного северянина, в глубине души сожалел, что позволил вовлечь себя в разговор о судьбе и милости богов. К чему тратить пустые слова, когда все и без этого просто и понятно. Суровый бог Кром, которому поклонялись еще его давние предки, дает каждому при рождении лишь две вещи — жизнь и волю. После, когда, свершив свой жизненный путь, смертный попадает на Серые Равнины, он обязан дать отчет: как распорядился этим даром. А здесь, на юге Хайбории, все по-другому. Тут не считается недостойным при малейших трудностях ныть и жаловаться подобно слабым женщинам или стучать лбом о храмовые полы, выпрашивая себе милости у Бессмертных. Но что толку роптать на то, что ты не в силах изменить?

— Ну, не скажи — подъехал к ним еще один воин — высокий темнокожий кушит Мабоа, уроженец Забхелы. — На постоялом дворе в Саридисе, один колченогий дуали, рассказывал притчу о некоем трусливом ученике стигийского мага, который во время колдовского ритуала вдруг испугался и спрятался под перевернутый котел. Когда, по прошествии немалого времени он осмелился вылезти наружу, то его взору предстала ужасная картина: от дома остались одни угольки, а на месте учителя тлела головня. Поэтому иной раз неплохо побыть в шкуре труса. Это куда лучше, чем отправиться на Серые Равнины. Вот и ученик был бы похрабрей — разделил бы судьбу учителя.

— Клянусь чреслами Дэркето, она глаз с тебя не сводит, — причмокнул шадизарец, кивнув в сторону паланкина, где в щели между занавесками и в самом деле можно было разглядеть игривый взгляд. — Эх, если бы на меня так глазели благородные женщины, а то ведь попадаются одни уличные девчонки, да и то когда деньги водятся.

— Нашел чему завидовать, — буркнул Конан, никогда не испытывавший недостатка в женском внимании.

— Ага, все они такие, благородные вдовушки. Спешит, якобы для того, чтобы посетить храм Митры, а помыслы то ее отнюдь не в чертогах Огненноликого. Ты, варвар, смотри, будь поосторожнее с ней. А то ведь придушит в порыве страсти и не заметит. Вот помнится несколько лун назад… Да в чем дело, киммериец? Почему ты привстал на стременах? Что привлекло твое внимание у кромки окоема? Ведь вокруг только песок и ничего более…

Посмотрев туда, куда молча указывал ему Конан, рассказчик увидел еле заметную тучку, единственную, омрачавшую безупречно чистый горизонт. Глаза всех остальных обратились в том же направлении. Казалось бы, безобидное зрелище исторгло вопль ужаса из груди тех, кто отнюдь не считал себя трусами. Слуги, несшие паланкин, остановились, испуганно озираясь по сторонам.

— О, рога Нергала, мы погибли!

— Кто-нибудь, наконец, объяснит мне, что происходит? — раздался все тот же капризный голос. — Почему вы опять остановились, бездельники?

— Песчаная буря, благородная госпожа! — ответил начальник охраны, изо всех сил проклиная себя за жадность.

— Так делайте что-нибудь! Не стойте на месте, как шемские идолы!

Занавеска паланкина задернулась.

Между тем облако приближалось, стремительно увеличиваясь в размерах. Оно было вовсе не похоже на те легкие тучи, которые исчезают, пролившись дождем. Внутри клубящегося серо-желтого ужаса, занявшего собой половину неба, не было ни капли влаги — напротив, он источал удушливые волны горячего воздуха. До слуха людей донеслось завывание ветра похожее на усиленный в сотни раз вопль дарфарской гиены и неумолчный шорох миллионов песчинок, трущихся друг о друга. Вскоре можно было заметить мелькающие в песчаном круговороте непонятные обломки и, вырванные с корнем, чахлые колючие кусты.

Поверхность пустыни, еще пару терций назад такая спокойная, теперь была подобна Закатному морю в канун осенних штормов. Ветер, который еще недавно так приятно обдувал разгоряченные лица, теперь норовил сдернуть в плащи, забивал колючий песок в глаза, нос и рот.

Всадники загарцевали на испуганных лошадях, пытаясь развернуться спиной к ветру. Носильщики опустили паланкин на песок и сгрудились с другой стороны, пытаясь хоть как то спрятаться от порывов ветра.

Кожаные занавеси паланкина надувались пузырями и во внезапно сгустившийся тьме иногда мелькало белое пятно руки, тщетно пытавшейся их удержать.

— Скорее бежим! Нужно уносить ноги, пока целы! Еще немного и наши кони взбесятся, понесут и мы будем обречены на гибель в этих песках, — в ужасе вопил грузный иранистанец, исступленно колотя пятками по бокам своего скакуна.

— Поздно! Нужно попытаться переждать бурю! — прокричал киммериец, отплевываясь от песка. — Кони увязнут и не смогут нести седоков. А кроме того мы не можем бросить ту, которая доверилась нам!

— К Нергалу эту султанапурскую потаскуху! Будь прокляты ее жалкие деньги! — завизжал Фератис. — Паланкин слишком тяжел. Рабы не смогут нести его, сопротивляясь порывам ветра Давайте бросим ее здесь, а сами постараемся спастись! Кто, как не эта безмозглая женщина, будь проклято все ее потомство, заставила нас погрузиться вглубь песков?!

— Сделать это заставила ваша жадность, псы! — рявкнул киммериец. — Эй, бродяги, слезайте с коней и постарайтесь уложить их на песок! Да не так, безмозглые глупцы, образуйте круг! Паланкин в центр!

Варвар хлестал плеткой направо и налево, пока не воцарилось хоть какое-то подобие порядка. Ему пытался помочь Вахир — единственный, кто кроме Конана не потерял присутствие духа, но голос его тонул в завывании ветра. Впрочем, даже если бы кто-нибудь и попытался последовать его указаниям вряд ли у него теперь бы это получилось.

— Куда вы, демоны вас забери?!

Чернокожие рабы, окончательно потеряв голову от страха, с жалобными воплями бросились куда глядят глаза. В это время из паланкина, путаясь в ворохе цветастых одеяний, выбралась незадачливая любительница коротких путей. Ветер вздыбил ее прическу, мгновенно запорошил песком глаза и сбил с ног. Конан рванулся было к ней, но она уже на четвереньках поползла назад, потеряв одну из расшитых туфель.

В ужасе обвив руками шею одного из охранников, она умоляла спасти ее, обещая все, что могло придти на ум вконец обезумевшей женщине. Зингарец, не отличавшийся красотой и к тому же лишь недавно снявший рабский ошейник, в другое время счел бы подобное невероятным даром небес, но сейчас он был озабочен лишь тем, чтобы добраться до лежащего на боку паланкина. Но отпихнуть намертво вцепившуюся в него матрону оказалось слишком нелегким делом, а ползти с таким грузом на спине — просто невозможным.

Конан, па чью долю выпало множество нелегких испытаний, был одним из немногих, кто не потерял головы перед лицом опасности. Удержав своего храпящего от ужаса коня, киммериец заставил его опуститься на колени и прикрыл голову плащом. Он уже собрался лечь рядом, но ураган легко как перышко, подхватил рослого северянина и потащил прочь.

Стало темно, как будто пес Эрлика проглотил Солнце. Ветер, который дул сразу со всех сторон, швырял в лицо целые тучи песка, не давая ни вдохнуть, ни даже открыть глаза. Вокруг, казалось, бесновались воющие демоны пустыни. Конан как будто оказался в одном из Запредельных миров, куда, если верить последователем культа Вечноживого пророка, попадают те, кто не проявляет должного почтения к его постулатам. Здесь не было ни верха, ни низа, исчезли все стороны света. Конан барахтался среди непроглядной мглы, карабкался, падал и снова вставал, продолжая куда-то брести. Песок был везде — он забивался в глаза, скрипел на зубах, лез в горло.



* * *



Все закончилось так же внезапно, как и началось. Конан открыл глаза. Прямо над ним сияло ослепительно яркое солнце. На небе, похожем на кусок выгоревшей до белизны одежды кочевника, не было ни единого даже самого крохотного облачка.

Варвар попытался подняться на ноги, но оказалось, что сделать это не так уж и просто. Прямо на груди громоздилась гора белого песка, такого приятного на ощупь, если идешь по нему или в задумчивости пропускаешь тонкую струйку сквозь пальцы. Но сейчас огромная тяжесть мягко, но непреодолимо давила на тело киммерийца, не давая возможности не то чтобы встать — даже слегка пошевелиться.

Северянин сделал несколько попыток освободиться из песчаного плена, но результатом были лишь струи песка, сыплющиеся на лицо и ощущение, что тело его погружается все глубже и глубже. Песок оказался сродни стальным объятиям демона из Кутхемеса, с которым киммерийцу однажды довелось сойтись в поединке.

Варвар как мог, огляделся по сторонам. Никого, ни одного человека или случайно уцелевшего вьючного животного. Если не удастся выбраться, его уделом станет смерть от голода и жажды. И тут легкое подрагивание песка прямо под его спиной и по бокам, известило Конана о том, что произошедшее с ним — еще не самое худшее.

Сомнений не оставалось — Сколопендры Рах\'хаагра явились за своей добычей. Об этих жутких тварях киммерийцу немало доводилось слышать. О них со страхом рассказывали купцы в тавернах от Султанапура до Хоарезма. Отвратительное членистоногое живет внутри песчаных дюн и поражает свои жертвы странным излучением, при котором тело сильно дергается, а мышцы сводит в судорогах. Опытные путешественники рассказывали, что жуткая тварь может поразить человека на расстоянии двадцать локтей. После того, как добыча обездвижена, сколопендры Аздана внедряются под кожу жертвы и выедают его внутренности.

Много зим тому назад замбулийские жрецы-йогиты попытались снарядить экспедицию, чтобы поймать несколько таких тварей, и приспособить членистоногих для естественной мумификации. По разумению некромантов эти ужасные твари могли вычищать разложившиеся внутренности мертвого тела для того, чтобы впоследствии выеденную оболочку можно было набить песком и получить мумию, пригодную для колдовских ритуалов. Но жрецы потерпели неудачу.

Зыбучие пески, отсутствие волы и ужасающая жара, заставили самых упорных вернуться назад в Замбулу.

Колебания становились все ощутимее, причем теперь они были со всех сторон. Вскоре песок забурлил подобно кипящей воде. Некоторые их хищных тварей даже высунули наверх свои глянцевые безглазые морды с зазубренными жвалами.

Конан вспомнил, что сколопендры реагируют на малейшие колебания. Лишенные зрения, они имеют орган в виде ямки на черепе, который резонирует в унисон любым движениям в пространстве. Варвар понял, что появлением этих тварей он обязан своим беспомощным трепыханиям, когда он пытался тщетно вырваться из песчаного плена. Кром, теперь остается расслабиться и постараться не выдать себя ни малейшим движением, что сделать несколько трудно, ощущая все кожей спины и бедер снующие рядом суставчатые тела.

Конан закрыл глаза и представил, что он лежит на каменистом берегу под низким киммерийским небом. Вдалеке слышится легкое журчание и скупые лучи неяркого северного солнца ласкают его покрытое шрамами тело. Ничто не отвлекает его от отдыха, после прогулки по горным тропинкам, он чувствует легкую истому в натруженных мышцах.

Кажется удалось… Извилистые тела рядом закопошились теряя добычу. Варвар лежал не шелохнувшись и ему казалось, что прошла вечность, хотя скорее всего минуло лишь пара терций. Сколопендры Рах\'хаагра не нападали, но и не уползали, Конан чувствовал, как под его спиной колышется песок.

В чем же дело?

Почему подземные твари не уходят? И тут варвар понял: он мог лежать абсолютно недвижимым, мог расслабить каждую мышцу своего огромного тела, но не в его власти приказать сердцу остановиться, а легким не наполняться воздухом. На всякий случай он стал дышать пореже, но это не помогло: твари продолжали буравить песок около его тела… Значит? Значит, что жуткие создания так и будут сновать рядом, до тех пор, пока он не выдаст себя случайным движением… Кром, почему ты решил посмеяться надо мной? Почему не дал умереть, как подобает воину — с мечом в руке, а уготовил долю стать пищей для примитивных существ, обитающих в недрах песка?

Впрочем, жизнь, полная приключений, приучила северянина не отчаиваться и бороться до последнего мгновения. Он помнил изречение, которое услышал от жреца бритунийского божества Амалиаса из Аббаса Долмиума: «Пока дышу — надеюсь!».

К сложившейся ситуации этот девиз подходил, как нельзя лучше.



* * *



Конан потерял счет времени. Все тело затекло и ему уже не приходилось прилагать усилий, чтобы держать его неподвижным. Колесница митры медленно двигалась к кромке окоема и сколопендры Рах\'хаагра стали двигаться медленнее.

Киммериец догадался, что твари активны только тогда, когда песок горячий, в холодное время суток они, вероятно впадают в оцепенение, подобно большинству их собратьев, обитающих на поверхности земли.

Внезапно песок рядом с его левой ступней вздыбился и просел, как будто что-то крупное всплывало со дна песчаного моря. Конан затаил дыхание — воистину здешние места богаты на сюрпризы… Какие еще чудовища скрываются в недрах пустыни?

Но так или иначе, а присутствие нового гостя явно пришлось не по вкусу сколопендрам — хищные твари немедленно обратились в бегство. Это было заметно по постепенно затихающим колебаниям и удаляющимся фонтанчикам песка. То неведомое, что ворочалось под песчаным покровом у ног варвара сослужило ему добрую службу — сыпучая субстанция на его груди просела и стала осыпаться в сторону образовавшейся ямы. Песок, немилосердно сдавливающий могучее тело варвара, вдруг ослабил свои смертоносные объятия. Вскоре киммериец ощутил, что груз на нем стал не тяжелее шкуры с мехом, которой он обычно укрывался в холодное время года.

Несмотря на затекшие мышцы, варвар собрал силы и выкарабкался из под бархана. Он быстро отряхнулся, машинально провел рукой по поясу, чтобы убедиться, что меч на месте, и, недоверчиво поглядывая на ходящую ходуном поверхность пустыни, потянулся за дорожным мешком.

Вытянув мешок, Конан взглянул на место, своего недавнего плена и застыл, пораженный необычным зрелищем.

На поверхности появились сперва беспомощно растопыренные лошадиные ноги, а затем и целый скелет лошади, кое-где покрытый остатками шкуры. Сохранившиеся почти в целости упряжь и седло незнакомой выделки, говорили о том, что несчастное животное не принадлежало никому из спутников Конана.

Следом за конским остовом сами собой поднялись череп дромадера и несколько его костей, глиняный кувшин, в которых перевозят ароматические масла и ножны от короткого меча. Вслед за этим взору киммерийца предстало нечто вроде громадной перевернутой миски. Но миска не делается из костяных щитков, подогнанных друг к другу подобно шемскому чешуйчатому доспеху. Кроме того, у миски не бывает лап, более похожих на рыбьи плавники и плоской треугольной головы с мордой лишенной глаз.

Ощутив предзакатную прохладу, существо издало писклявый звук, поразительно нелепый для столь устрашающей внешности. Сделав несколько плавных движений, оно погрузилось в песок так же легко, как крупная рыба, показавшись нал водой, ныряет в родную стихию.



* * *



Некоторое время варвар пытался отыскать своих спутников. Но тщетно: сколько бы он ни всматривался, сколько бы ни окликал их, единственным звуком, нарушавшим безмолвие пустыни, оставался его голос. Из нанимательница, которая так торопилась в Аренджун, наемники взявшиеся сопровождать ее, паланкин и чернокожие рабы — все исчезло. Вокруг сколько хватало глаз, расстилалась ровная поблескивающая на солнце песчаная поверхность, на которой изредка мелькали темные пятна пустынных колючих кустарников.

Коня хауранской породы, за которого киммериец несколько дней назад выложил последние монеты на постоялом дворе, тоже будто унесли демоны. Единственное чем располагал Конан — это меч, а также чудом сохранившийся дорожный мешок.

Первое, что сделал Конан — это вынул из мешка баклажку с водой и жадно припал к ее горлышку. Пролежать несколько колоколов на жаре — испытание не из легких. Но всю воду пить не стал — неизвестно, когда еще доведется пополнить запасы…

Но несмотря ни на что, повода предаваться унынию не было. Хвала богам, он остался жив, руки-ноги целы, меч есть — что еще нужно воину для нормальной жизни? В конце концов ему было не привыкать.

Не раз за зимы своих странствий Конану приходилось чувствовать ледяное дыхание смерти, которая бывала к нему ближе, чем собственная тень. Киммериец был один из немногих, кто выжил, изо дня в день вращая громадное тяжелое колесо, прозванное рабами «Колесом Страдания», одним из очень немногих, кто уцелел на гладиаторской арене, где каждый день обрывались жизни куда более сильных и искусных бойцов. Наконец, жизнь вора, а затем наемника также полна опасностей.

Один раз северянин едва не погиб, когда вход в пещеру, куда он проник в поисках одной бесценной штуковины, неожиданно оказался завален камнями, другой раз — ему пришлось провести целый день, стоя на узком карнизе над входом в нору гигантского змея…

Небрежно закинув мешок на плечо, киммериец двинулся туда, где должны были располагаться Кезанкийские горы. Впрочем, он не имел ни малейшего представления, в какой части туранской пустыни он находится, но сейчас самое главное было побыстрее убраться куда-нибудь подальше от мест, в которых водятся сколопендры Рах\'хаагра.

В конце концов, какая разница куда двигаться? Все равно куда-нибудь да придешь. Если повезет — можно выйти на стойбище какого-нибудь кочевого племени или оказаться на пути каравана, идущего в торговый город.

Однако, пока не встретилось ничего, что бы хоть немного напоминало утоптанный караванный путь. Местами песок становился зыбким, словно трясина и Конан не утонул в нем лишь благодаря своей необычайной ловкости и звериному чутью.

Киммериец шел, обходя целые горы песка, которые напоминали то спящих исполинских животных, то древние развалины. Пару раз он забирался на них, чтобы окинуть взглядом окрестности, но пока все, что ему удалось увидеть, не внушало радости.

Один раз он наткнулся на всадника, должно быть, покинувшего мир живых многие зимы назад. От человека и коня остались лишь кости, обтянутые тонкой выдубленной солнцем кожей. Другой раз возле каменного валуна, похожего на игрушку исполина, что-то блеснуло. Подойдя поближе, северянин заметил еще один скелет — женский, судя по размерам и кое-где сохранившимся остаткам шелкового одеяния. Шею и руки путешественницы украшало множество золотых обручей — гладких и покрытых узором из точек и черточек, но сама мысль забрать эти драгоценности, отчего-то показалась киммерийцу просто омерзительной.

Солнце совсем зашло за горизонт и на небе вспыхнули крупные яркие звезды. Жара спала. Идти стало легче.

Через пару полетов стрелы он наткнулся на то, что некогда было цветущим оазисом. Но теперь от него остались лишь сухие деревья и засыпанные песком развалины. Приблизившись, киммериец увидел сложенный из грубо отесанных каменных блоков дом с крышей в виде купола и узкими окнами-бойницами. Но даже не это привлекло внимание северянина, большую часть жизни проведшего в сражениях. Дверь, выкованная когда-то из переплетенных железных полосок, была разнесена вдребезги мощным ударом.

Киммериец предпочел не думать о том: какое существо могло сотворить такое. Осторожно заглянув внутрь, Конан увидел следы жестокого побоища: разбитую в щепки мебель, изломанную утварь и посреди этого несколько скелетов, двое из которых еще сжимали в руках узкие причудливо изогнутые сабли, клинки которых были покрыты крючковатой вязью.

Похожий клинок Конану довелось видеть в лавке майпурского оружейника. Понижая голос до таинственного шепота, торговец из Хоарезма рассказывал о том, что такие клинки якобы ковались еще в кузницах Грондора.

Только кузнецы древней расы, населявшей Хайборию еще до Великой Катастрофы, могли выковывать оружие из девяти десятков и одного слоя стали, каждый из которых чуть отличался от предыдущего. Мечи и даже обыкновенные ножи из такого сплава не нужно точить; они остаются острыми, даже если целые дни напролет скрести ими по камню.

Но тайна оружейников Грондора утеряна и теперь никому из ныне живущих не под силу выковать такой клинок. Сумма, которую запросил за оружие, старый пройдоха, оказалась непомерной. И северянину, который не имел и десятой части запрошенного, ничего не оставалось, как повертеть в руках замечательное оружие и со вздохом вернуть торговцу, учтиво поблагодарив за поучительную историю…

Нагнувшись чтобы поднять редкое оружие, Конан заметил нечто, прежде ускользнувшее от его внимания.

У мертвецов, на которых сохранились легкие доспехи, клочья одежды и даже золотые браслеты, не было голов.

Черепа не валялись рядом и не откатились в сторону, снесенные одним свирепым ударом; нет — их просто не было. Нигде. Заинтригованный, варвар обошел комнату, порылся в песке, засыпавшем земляной пол, потом поворошил ногой обломки, — но тщетно.

Возле самого входа, отшвырнув треснувшую крышку стола, он обнаружил целую кучу костей, которые были расщеплены и разгрызены на кусочки.

Конану было известно лишь одно существо, которое так обходилось со своими жертвами — это были гигантские белые обезьяны-людоеды. Он бы не удивился, встретив одно из таких созданий где-нибудь в подземных катакомбах срединной Хайбории, но как они могли оказаться здесь, посреди бескрайней пустыни?..

Но, насколько северянин знал, обезьяны не питались падалью, предпочитая пожирать дымящуюся плоть только что убитых жертв, поэтому скорее всего битва с этими чудовищами происходила еще при жизни этих несчастных. А, судя по останкам, это было за много сотен зим до рождения самого Конана. Ведь в засушливом климате пустыни тела не подвергаются разложению — лишь ветер да зной превращают их в высохшие мумии. Но все равно следовало быть начеку и варвар, на всякий случай застыл и прислушался. Но до его слуха доносился лишь скрип сухих веток и шорох песка.

За жилищем воин обнаружил пересохший колодец. Заглянув в него, варвар увидел на дне еще несколько скелетов, судя по размеру — детских, белеющих в куче мусора и сухих листьев. Рядом, под обвалившейся стенкой были рассыпаны кости, явно не принадлежавшие человеческим существам.

Любой из представителей цивилизованного мира предпочел бы провести ночь в пустыне, лишь бы не оставаться здесь, где, как казалось, даже воздух пропитан смертью.

Но Конан привык не обращать внимание на такие пустяки. В конце концов, мертвецы, много лун назад расставшиеся с жизнью, никому уже не причинят вреда.

А спать в разрушенном жилище все-таки лучше, чем на голом песке, где есть риск стать добычей песчаных сколопендр.

Небрежно сметя в сторону мусор, покрывающий пол комнаты, варвар завернулся в свой потрепанный дорожный плащ и крепко заснул.

Частенько ему приходилось проводить ночь и в менее приятной обстановке. Впрочем, могучий варвар, подобно хищному зверю, был готов проснуться в любой миг, стоило лишь появиться даже тени опасности. Но в эту ночь ничто не потревожило его сна. С восходом солнца, наскоро позавтракав остатками хлеба, завалявшимися в дорожном мешке, киммериец без сожаления покинул высохший оазис и отправился в путь.



* * *



Около четырех суток брел он по песчаному морю. За это время ему не встретилось ни единого человеческого существа, если не считать скелетов, обладатели которых, скорее всего, оказались жертвами песчаной бури.

Скудные припасы вскоре закончились, но Конан, чье детство прошло в суровых горах Киммерии, где охота была основным способом пропитания, быстро нашел выход из положения. Кинжал с тонким и необычайно острым лезвием, который вместе с саблей, он прихватил из заброшенного оазиса помог варвару обеспечить себе вполне сносный ужин.

Вскоре на костре из чахлого кустарника жарилась пустынная ящерица, по размерам не уступавшая хауранской гончей.

Мясо оказалось жестковатым, но вполне съедобным. Поэтому толстую змею, которая, бросилась на киммерийца с вершины колючего сухого дерева, наивно посчитав человека легкой добычей, Конан так и оставил валяться на песке. Возиться с гадиной уже не было нужды.

В памяти северянина всплыли рассказы его товарища еще по гладиаторской казарме, которому довелось провести несколько лун в Камбуе. Низенький иранистанец с жаром доказывал, что мясо змеи считается там настолько целебным, что его поедают прямо сырым, отрезав голову живой змее специальными ножницами и слив кровь в сосуд из полупрозрачной белой глины. Увлекшись, гладиатор с жаром изображал в лицах, как это происходит, для наглядности используя свой боевой кнут, которым владел с большим мастерством. Впрочем, это умение не спасло его от чернокожего гиганта из Дарфара, вооруженного огромным трезубцем…

Вода заканчивалась — на дне баклажки оставалось лишь на пару глотков, поэтому варвар, проделал все точно так, как говорил иранистанец (заменив ножницы — кинжалом)) и, морщась, выпил змеиной крови. Неизвестно, когда Митра дарует ему возможность вновь утолить жажду.



* * *



Солнце несколько раз поднималось над окоемом, и вновь скрывалось за песчаными холмами, а пустыне все не было конца.

Но на седьмой день пути острые глаза варвара заметили предмет, выдающий присутствие людей. Это была стрела, сделанная не самым искусным мастером и вдобавок сломанная, но сомнений не вызывало одно — тетива лука была спущена недавно. Стрела лежала на песке и пустынный ветер еще не успел ее припорошить. Через пару колоколов уже ничто не напоминало бы о ее существовании — песок, подобно снегу — быстро заносит все следы…

Он нагнулся, чтобы поднять неожиданную находку, как вдруг услышал хрипловатый голос, раздавшийся сзади.

— Стой где стоишь, чужак! Кто ты, что тебе нужно в наших краях?

Осторожно повернув голову, Конан поднял брови от удивления. Невдалеке стоял человек, ростом не доходивший ему даже до плеча. Незнакомец с решительным видом целился в него из крохотного лука, размером похожего на те, которыми в Киммерии пользуется для игр ребятня.

Однако маленький рост еще не повод, чтобы недооценивать противника. Тем более незнакомец мог быть не один. Поэтому Конан выпрямился и поднял руки, раскрыв ладони, чтобы показать свои мирные намерения.

— Я Конан из Киммерии, — ответил он — Я отстал от каравана и теперь ищу дорогу в Аренджун и не причиню вам никакого вреда.

До слуха варвара, чуткого как у хищного зверя, донеслись голоса, с жаром обсуждающие что-то на незнакомом языке. Затем страж исчез и появился уже на гребне ближайшего песчаного холма.

— Хорошо, путник, — важно произнес он на туранском наречии. — Мы укажем тебе дорогу. Но это будет завтра утром, а сейчас близится ночь и ее нужно провести в безопасном месте. Принеси обильную жертву своим богам за то, что они даровали тебе встречу с нами. Путь, по которому ты шел, завел бы тебя в гиблое место. Никто из тех, кто отправился туда, не вернулся назад. А теперь, следуй за нами…

Конан не заставил себя упрашивать и зашагал за своим собеседником, с любопытством его разглядывая. Вблизи вид незнакомца оказался еще более необычным, не похожим на то, что варвару довелось увидеть за свою полную приключений жизнь. Худенький и щуплый, дочерна загоревший подобно ребенку-нищему, с несоразмерно большими, ступнями и шапкой вьющихся светлых волос, он был одет в шелковую рубашку, обильно украшенную бисером и вышивкой. Одежда была выгоревшей на солнце и вдобавок явно с плеча человека, который был выше и крупнее ее нынешнего хозяина.

Но обитатель пустыни, судя по всему, считал это в порядке вещей. Опытный взгляд варвара сразу различил под широкими рукавами рубашки нечто вроде кожаных ножен, закрепленных на предплечьях.

Киммериец знал, что на каждом из таких может крепиться до пяти метательных ножей. Будучи брошены умелой рукой, они за считанные мгновения способны отправить на Серые Равнины целый отряд городской стражи. И это не считая лука, в обращении с которым человек не казался новичком.

Через несколько десятков шагов к ним присоединились еще трое. Конан не успел заметить откуда они появились: казалось будто они сгустились из воздуха.

Наряды их были схожи с одеждой первого, не покидала мысль, что они достались им явно по случаю.

Один карлик даже щеголял в красной, расшитой сверкающими камнями, безрукавке, которая доходила ему едва ли не до колен.

С первого взгляда этих людей можно было принять за стайку шустрых мальчишек. Но лица, с тонкими чертами и узкие глаза, в которых застыла печаль, говорили об обратном.

Неожиданно первый мужчина встал и обернулся.

— Я Наир, — сообщил тот, обращаясь к Конану, — а это Морсен, Закив и Тафар. Мы стражи. Мы отведем тебя в наше селение.

— Селение? — удивился Конан. — Я блуждаю среди этих песков уже семь суток, но, клянусь Кромом, не обнаружил ничего, кроме песка и развалин.

— Когда-то люди жили и в других оазисах, — пояснил страж, — но они не слушали старейшин и совершали недозволенное. Поэтому вода ушла от них и теперь жизнь осталась только у нас. Потому что мы делаем только то, что нужно и это — хорошо.

Конан пожал плечами. Какое ему дело до умерших оазисов и забытом всеми богами селении? В его поясной сумке осталось несколько серебряных монет — более чем достаточно, чтобы заплатить за кров и еду. А на следующее утро он наконец-то покинет эти пески, которые, откровенно говоря, порядком ему надоели. Вряд ли в деревушке найдется что-нибудь достойное внимания, да он и не собирается задерживаться там дольше, чем это необходимо.

Но события последующих дней смогли убедить благородного варвара, что не всякое поспешно сделанное предположение оказывается верным.



* * *



Они медленно продвигались в сторону полночного восхода, поднимаясь на песчаные барханы и спускаясь вновь, пересекая участки твердой растрескавшейся под солнцем земли и с трудом преодолевая участки где песок казался зыбким подобно незамерзающему болоту в пиктских пустошах. К удивлению Конана все четверо стражей шли босиком. Их громадные ступни не проваливались там, где даже ему удавалось пройти с большим трудом. Более того, они оказались нечувствительны к жару, который варвар ощущал через подошву сапога из прочной бычьей шкуры.

Дойдя до развалин степы, путники остановились. Вблизи светлые камни, из которых стена была сложена, напоминали куски овечьего сыра.

Варвар не удержался и слегка ковырнул пальцем — камни крошились как сухой хлеб. Ветер и песчаные бури оказались сильнее самого твердого камня.

Что ж, место вполне пригодно для привала. В тени руин можно хорошенько вздремнуть, ожидая, пока спадет жара.

Но к удивлению Конана об отдыхе никто и не помышлял. Стражи извлекли из-под одежды нечто вроде деревянных лопаточек и принялись старательно отгребать песок от плиты, которая в отличие от всех остальных была ровной и гладкой, как если бы только что вышла из-под резца каменотеса.

— Так нужно, — был ответ удивленному киммерийцу — Мы всегда делаем то, что нужно.

Покачав головой, варвар устроился в тени, наблюдая за их трудами. Нужно так нужно, в конце концов, он никуда не торопится. Через несколько терций нижняя часть плиты засверкала под лучами солнца, уже ощутимо клонившегося к закату. Наир подошел и легонько уперся в плиту руками. Тяжелый камень со скрипом повернулся сперва в одном, а затем в другом направлении, после чего отъехал в сторону, открыв черный провал из которого пахнуло холодом и сыростью. Четверка стражей легко проскользнула в открывшийся лаз.

Конан, согнувшись в три погибели, последовал за ними. Едва он сделал несколько шагов, как каменная плита все с тем же зловещим скрипом встала на свое место.

Конан, видевший в темноте лучше любого из обычных людей, отметил, что они находятся в каменном тоннеле, плавно уходящим куда-то вниз.

Северянин вполне мог проделать весь путь, не нуждаясь ни в каком светильнике, но остальные не обладали настолько острым зрением или не сочли нужным им воспользоваться. Раздался звук ударяющихся друг о друга камней и вскоре тьма отступила перед огоньками крохотных светильников, в которых вместо жира была налита непонятная темная жидкость.

Должно быть, подземный ход проходил глубоко, потому что ноздри Конана уловили слабый запах сырости и плесени, что было странно для этих иссушенных солнцем земель.

Казенные стены были тщательно отполированы и местами украшены искусно исполненными барельефами.

Крохотные фигурки складывались в картины сражения между людьми и громадными многорукими чудовищами, их сменяли сцены любви и торжеств.

Конану особенно запомнилось изображение города, готового обрушиться в морскую пучину. Толпы людей, изображенных с величайшей тщательностью, пытались найти спасение, кто под сводами храмов, которым оставалось стоять всего несколько мгновений, кто в море, откуда уже высовывались призывно поднятые щупальца. В стороне от происходящего была высечена фигура полуодетой женщины, которая бесстрастно взирала на жуткую сцену, нежно прижимая к себе крохотную птичку. Женщина не выглядела ни злой, ни безобразной, но все же, взглянув в лицо каменного изваяния, варвар поймал себя на мысли, что ни за что не согласился бы провести с такой наедине даже пару мгновений.

Один из стражей остановился, не услышав за собой шагов гостя.

— Нужно идти, — произнес он, оборачиваясь и настойчиво махая рукой куда-то в темноту — нам нужно спешить.

— Кто здесь изображен? — спросил северянин. — И что это за сражение?

— Это древний народ. Они утонули в море. Давно.

Конан с неохотой оторвался от загадочной картины. Последнее, что он успел заметить — его спутники удивительно напоминают людей с барельефа. Правда, у тех был несколько иной разрез глаз, да и пропорции не отличались от обычных.



* * *



Когда, наконец, они вылезли с другой стороны тоннеля, для чего пришлось отодвинуть несколько крупных каменных обломков и отгрести в сторону целую гору песка, солнце уже выглядывало из-за горизонта лишь узким краешком.

Конана удивила поспешность, с которой его спутники промчались несколько лиг по хорошо утоптанной тропинке, увлекая его за собой. Они пересекли чахлую рощицу, потом равнину, где вдалеке виднелось нечто, напоминающее возделанные поля и устремились к виднеющемуся на горизонте селению. Несмотря на то, что час был не самый поздний, в окнах не горело ни одного огонька, а улицы были совершенно пустынны. Не сбавляя хода, варвар и поторапливающие его стражи миновали несколько поворотов, и затолкнули гостя в какую-то дверь. Мгновением позже потух последний солнечный луч и воцарилась темнота.

Пожав плечами, варвар решил оставить увиденное без внимания; мало ли какие странные обычаи существуют на свете. Говорят, где-то в Вендии живут люди, которые стыдятся необходимости принимать пищу и пить воду и делают это лишь в полном уединении. Жители же некоторых глухих уголков Черных Королевств наоборот не стесняются прилюдно опорожнять свой желудок.

Он и его сопровождающие, оказались в комнате с настолько низким потолком, что рослому варвару приходилось пригибаться, чтобы не задеть макушкой потрескавшейся глины, из которой кое-где торчали сухие травинки. Вдоль стен, насколько можно было разглядеть при свете крохотного светильника, стояли и низенькие скамейки. Впрочем, опытный взгляд бывшего вора отметил, что за некоторые из гобеленов, украшавших стены этого более чем скромного жилища, на базаре Шадизара вполне могли бы предложить хорошую цену.

На пороге показался хозяин дома — мужчина, которому с одинаковым успехом можно было дать и тридцать и пятьдесят зим — выглядел заспанным словно его подняли с постели глубокой ночью.

Конан не мог скрыть удивления — ведь не прошло и четверти колокола, как дневное светило только что скрылось за горизонтом. Из-за занавеси, заменявшей дверь, были слышны сдавленные стоны и похрапывания — явно там еще кто-то наслаждался сном.

— Мир тебе, чужеземец, — сказал он, — да будет спокоен твой сон. Располагайся на отдых, но, прошу тебя, не выходи из дома до восхода… это запрещается нашими обычаями.

— Конечно, уважаемый хозяин, — равнодушно пожал плечами варвар. — Все, что мне нужно — это переночевать и добраться до караванного пути. Не беспокойтесь, у меня есть, чем заплатить.

Мельком глянув на предложенные Конаном серебряные монеты, хозяин неопределенно махнул рукой и вышел из комнаты. Стражи последовали за ним. Конан остался один посреди комнаты, разглядывая ее необычное убранство.

Вскоре из-за занавеси показалась женщина с подносом, на котором стояла миска с дымящемся варевом и горкой лежали куски хлеба и козьего сыра. Нож, которым они были отрезаны, по всей вероятности, не точили со времен пришествия кочевников на побережье моря Вилайет. Лица вошедшей киммериец не смог разглядеть из-за падающих вперед волос и покрывала из плотного кружева. Впрочем, руки ее, виднеющиеся из рукавов обтрепанного платья, были на редкость изящной формы и выглядели бы прекрасно, знай их хозяйка о существовании ароматного мыльного корня и красящей мастики.

Сунув в руки гостю все, что принесла, женщина бесшумно исчезла за занавеской, едва удостоив того взглядом. Присев на один из сундуков, северянин принялся за еду.

Глиняная миска, дно которой пересекало несколько трещин, едва не развалилась сама собой в руках варвара. Поднос же, на который упало несколько кусочков вареных овощей и мяса, похожего больше на куски продубленной бычьей шкуры, оказался сделан из пурпурного ясеня, который растет лишь в предгорьях полночной стороны Кофа. Согласно поверью, бытующему в странах Восхода, древесина этого удивительного дерева моментально превращается в труху, стоит попасть на нее хоть крупице отравленной пищи.

После ужина та же странная женщина принесла жесткие ковры и знаками показала гостю, что он может расположиться на ночлег в нише за шелковой занавесью.

Впрочем, удивляться тому, что заброшенный оазис среди пустыни буквально набит редкими и дорогими вещицами, у гостя уже не было сил. Варвар сиял заплечный мешок, свернул плащ, положил его под голову и, расстегнув пояс, вынул и положил меч так, чтобы его можно было моментально схватить при малейшей опасности. Стоило голове Конана коснуться жесткого ложа, как усталость последних дней взяла свое и могучий варвар провалился в сон.

Проснулся киммериец от того, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Не выдав себя ни одним движением и продолжая дышать, как пристало глубоко спящему человеку, он осторожно поднял веки.

Из-за приоткрытой занавески его с любопытством разглядывали. Это была женщина, но — другая, не та, которая подавала ужин.

Такая же худенькая и низкорослая, видимо как и все остальные жители оазиса, она судя по всему, не так давно миновала пору юности. Ее светлые вьющиеся волосы были собраны во множество косичек, украшенных разноцветными бусинами.

От опытного взгляда бывшего вора не укрылось, что бус с одной косички вполне хватило бы на седмицу безбедной жизни на лучшем постоялом дворе Аграпура.

Платье из когда-то светлого полотна, слишком широкое для такой худышки, было небрежно отрезано понизу. Из-под подола виднелись ноги в кожаных сандалиях, такие же несоразмерно большие и плоские как у вчерашних стражей. Лицо поражало тем же несоответствием между тонкими аристократическими чертами и узенькими глазками-щелочками.

Впрочем, глаза были щедро подведены сажей, ею же на тыльной стороне ладоней был вычерчен какой-то странный узор. Слегка приоткрыв рот, она разглядывала гостя так же изумленно как он сам, впервые оказавшись в большом городе, смотрел на близнецов сросшихся спинами и имеющих одну пару ног на двоих.

Конан открыл глаза и медленно поднялся. Тихо ахнув, женщина исчезла за занавеской, но вскоре появилась снова, держа поднос, на котором была миска с теми же вареными овощами и козьим сыром. В качестве напитка предлагалось козье молоко, запах которого варвар уловил еще до своего окончательного пробуждения.

Поставив все это на низенький столик, где под слоем покрывавшей его копоти виднелась искусная резьба с добавлениями драгоценных камней, женщина собралась, было, уйти. Но тут ветхая мебель качнулась и едва не опрокинулась на бок.

Необычайная ловкость и молниеносная быстрота движений и в этот раз пришли варвару на помощь. Едва крышка стола накренилась, а миски с едой заскользили вниз подобно лавине с горы, Конан подхватил хрупкое изделие неведомых мастеров, надеясь, что оно не развалится окончательно.

Нимало не смутившись происшедшим, любезная хозяйка пошарила в углу ниши и подложила под качающуюся ножку что-то похожее на плоский камень.

Конан, вежливо кивнул и, стараясь не выдать своего удивления, принялся за еду. Вскоре природная наблюдательность и любопытство побудили варвара поближе взглянуть на предмет, подложенный под ножку стола. В следующее мгновение северянин еле удержался от изумленного возгласа. На земляном полу, еле различимый в пыли, лежал слиток серебра.

Поев, варвар прислушался. Вокруг царила тишина. Неведомые хозяева не спешили развлечь гостя беседой. И Конан, рассудив, что заняться сейчас все равно нечем, а придется ждать дальнейшего развития событий, перевернулся на другой бок и захрапел.



* * *



Когда северянин наконец пробудился окончательно, в доме было по-прежнему тихо. Женщина, угостившая его завтраком, куда-то исчезла, как и все же прочие обитатели, которые, похоже, успели покинуть дом еще до пробуждения гостя. Выйдя во двор, киммериец обнаружил там лишь сгорбленную старуху в потертом парчовом одеянии, на котором золотое шитье еле виднелось из-под слоя грязи. Старуха плела из цветных шелковых нитей что-то вроде охотничьих силков и на осторожные расспросы северянина даже не повернула головы.

Внезапно Конан ощутил, что во дворе кроме них двоих есть кто-то еще. Стремительно обернувшись, он увидел стоящего неподалеку стража, имя которого полностью изгладилось из его памяти.

— Мы отправимся в путь немного позднее, — сказал тот, не утруждая себя приветствием, как если бы продолжал начатый ранее разговор. — Старейшины определят, ждать ли сегодня песчаной бури. Если все сложится благоприятно, к середине дня мы дойдем до ближайшего караванного пути. В это время года им пользуются очень часто и ты недолго пробудешь в одиночестве.

Произнеся все это, он исчез подобно тому, как серая пустынная ящерица ускользает под камень, предоставив гостя самому себе. Недоуменно пожав плечами, варвар открыл калитку, кое-как связанную из тонких кривых веток и вышел на улицу. Почему бы не прогуляться? Вдруг ему попадется на глаза еще что-нибудь любопытное, вроде женщины, чье лицо все же удастся разглядеть или слитка серебра, подложенного под качающуюся мебель. Ни о нем подобном ему не приходилось слышать ни от других наемников, ни в бытность свою в Шадизаре, куда, как известно, стекаются самые невероятные слухи и сплети.

Первое, что бросилось ему в глаза на улице, был песок. В отличие от сверкающего почти белого песка пустыни, на который киммериец в последнее время насмотрелся больше, чем хотелось бы, этот был черным.

Черным как ночь в полуденных странах, черным как головешки потухшего костра или кожа молчаливого гиганта, родившегося на полуденной стороне Зембабве. Всюду, куда хватало глаз, лежал черный песок, из которого кое-где росли чахлые деревья и кустарники, на которых ничего не росло кроме колючек.

Нагнувшись, варвар зачерпнул горсть этого диковинного песка. Мелкие каменные крупинки, даже приятные на ощупь. Ничего особенного если не считать цвета. Изумленный, Конан огляделся по сторонам. В отличие от него, на черный песок никто не обращал внимания. Кто-то неторопливо шел по своим делам, едва косясь на пришельца, закутанные в расшитые выгоревшие на солнце покрывала старухи неподвижно сидели прямо на земле, созерцая что-то, видимое лишь им самим. Грязные едва одетые ребятишки увлеченно во что-то играли прямо посреди улицы.

Судя по движениям, это было что-то напоминающее одну из любимых детских забав в родной деревне Конана.

Подбросив вверх камушек, нужно было поймать его, успев при этом схватить еще несколько, разложенных в виде какого-нибудь рисунка. Самым трудным считался «пардус на охоте», собрать его мог лишь Конан, да еще один сорванец, живший неподалеку.

Во время набега, уничтожившего киммерийское селение, эта семья погибла едва ли не первой…

Движимый любопытством, варвар осторожно приблизился к детям, стараясь не помешать их занятию. Но, взглянув на то, что так увлеченно подбрасывали и ловили вымазанные в пыли ручки, Конан едва не прирос к месту, упомянув при этом чресла Бэла, груди Деркэто и еще множество частей тела, названия которых не должны касаться детского слуха.

Это не были камушки как в родной деревне Конана или овечьи мослы, которые обыкновенно служат игрушкой детям в странах полуночного восхода.

В черном песке сверкали необычно крупные золотые монеты.

Рисунок на них не говорил о принадлежности ни к одному из ныне существующих государств. Во всяком случае, ни один правитель не украшает свои деньги изображениями ящерицы, поймавшей за хвост змею, дополненной изображением раскрытой книги и непонятного предмета на трех йогах.

Похожую монету Конан, как-то давным-давно, видел в лавке менялы. Соскучившись без посетителей, тот не менее колокола рассказывал юноше-северянину о древнем царстве, которое поглотила морская пучина и о богачах, готовых выложить немалые деньги за самую крохотную из таких монет. Но у менялы под колпаком, искусно вырезанным из горного хрусталя, лежала всего лишь позеленевшая медная монета, а здесь были золотые, валяющиеся посреди дороги подобно мусору.

Вероятно, почувствовав его взгляд, один из мальчишек обернулся и лукаво улыбнулся взрослому, заинтересовавшемуся детской забавой. Заметив, что тот не сводит глаз с золотых монет, озорник разложил их и протянул пришедшему одну, предлагая принять участие в игре. Рисунок, сверкавший на черном песке, напоминал тот, который маленький Конан и его друзья называли «взлетающая птица».

Собрать его было под силу даже самым маленьким, но одно дело когда схватить надо круглые шероховатые камушки, а совсем другое — монеты, каждая из которых, кстати говоря, стоит больше всех домов в этой деревне вместе взятых.

Но природная ловкость, вместе с умением бывшего вора, помогли варвару справиться с этой, оказавшейся не такой уж легкой, задачей. Под восхищенными взглядами своих маленьких партнеров, Конан выложил «спящего урсуса» и передал монету самому старшему из мальчишек. Тот лишь с третьего раза смог собрать все камушки, то есть монеты, за исключением одной, обозначавшей левую заднюю лапу.

— Небо сегодня будет ясным, гость, — раздалось над самой головой киммерийца. — Мы можем отправляться в путь прямо сейчас.

Конан нехотя поднял голову, недовольный тем, что его прервали во время столь увлекательного занятия. Страж, тот, который первым заметил его в пустыне, чуть притопывал громадной расплющенной ступней, указывая куда-то в конец улицы. Детишки при его появлении прекратили свою игру и разбежались в разные стороны, оставив монеты валяться в песке посреди улицы.

— Надо спешить, — не отставал Наир. — Старейшины говорят, нам нужно отправиться в путь прямо сейчас.

— Я передумал, — неожиданно заявил Конан. — Мне тут понравилось и я, пожалуй, проведу у вас денек-другой. Я еще не полностью вернул себе душевное равновесие после песчаной бури, — добавил он, вспомнив одного зингарского аристократа, охранять которого северянину довелось несколько лун назад.

Желая показать свою утонченную натуру, тот изводил всех жалобами на холодный ветер, скверный оттенок любимого лакомства или случайно коснувшийся его обоняния запах конюшни. Однажды он впал в великую печаль, увидев, как дворовый пес поймал и задушил крысу. Впрочем, Конан как-то случайно услышал, как это «неземное создание» поносит своего слугу и крепко призадумался о многогранности человеческой натуры.

Киммериец уже собрался повторить, что имеет, чем заплатить за кров и еду, как вдруг понял, насколько неуместными покажутся его монеты там, где золото служит детской игрушкой, а слитком серебра подпирают мебель. Наир, догадавшись, что собирается сказать гость, разразился оглушительным хохотом.

— Ты пришел из дикарских стран, чужеземец, там где мерой гостеприимству служат предметы, изготовленные из металла. Для нас они не представляют никакой ценности, словно горсть песка у твоих ступней.

— Песка? — северянин посмотрел вниз. — Удовлетвори любопытство гостя, страж, и объясни почему он здесь такой черный?

— На твой вопрос легко ответить, гость, — сказал Наир, указывая вдаль. — Черный песок родился внутри горы как наша деревня и самые первые люди, которые жили здесь. Но чтобы сказать больше, я должен испросить дозволения у старейшин.

Повернувшись в указанном направлении, Конан и в самом деле заметил на горизонте гору, которая была того же цвета, как и песок. Находясь достаточно далеко, она нависала над поселком подобно тому, как обнесенный мощной крепостной стеной королевский дворец в Асгалуне, возвышается над домами и улицами столицы Пелиштии.

Чуть шаркающий звук шагов заставил Конана обернуться. Перед ним стоял другой из его недавних спутников.

— Ты можешь оставаться сколько хочешь, чужеземец, — сказал тот, — старейшины дозволяют это и не возьмут с тебя никакой платы. Только не покидай дом после захода солнца и не приближайся к скале, именуемой Змеиные Зубы. Это опасно. Как только ты пресытишься нашим гостеприимством, мы проводим тебя до ближайшего караванного пути.



* * *



Не менее десятка раз колесница Митры поднималась над окоемом и вновь скрывалась за песчаными холмами, но Конан пока не спешил покидать загадочное селение.

Упорство и природное любопытство не позволяли киммерийцу покинуть эти места, не разгадав, тайны.

В том, что во всем это был какой-то секрет, сомнений не оставалось. Люди, так пренебрежительно обращающиеся с золотом и прочими редкими вещами, должны обладать чем-то несоизмеримо более ценным.

В мире все относительно и если его хозяева не ценят то, что принято ценить во всей Хайбории, значит они обладают чем-то таким, перед меркнут благородные металлы и драгоценные камни.

Неожиданно Конана осенило: что может быть ценнее золота и алмазов? Конечно же то, с помощью чего можно получить этих самых ценностей, сколько душа пожелает. Иными словами, где-то в этой деревушке спрятан магический предмет вроде бездонной денежной сумы или флейты, которая начинает играть сама собой, стоит лишь приблизиться к месту захоронения клада.

Но если так и жители этого заброшенного селения могут получить несметные богатства, то что тогда держит несчастных в таком неприветливом месте? Почему бы им не наколдовать себе гору золота и драгоценных камней и переселиться в благодатные земли Зингары или Аргоса?

Впрочем, они могут и не понимать как скудна и убога их жизнь. Ведь для того, чтобы понять истинную ценность богатства нужно знать и ценить то, на что его можно потратить.

В конце концов, деньги сами по себе не представляют никакой ценности. И нужны они только для того, чтобы купить на них вкусную пищу, хорошее вино, красивую одежду, острый меч и быстроногого коня.

А к чему золотые монеты, если их негде потратить? И зачем нужны украшения, если их некуда надеть?

Должно быть боги, которым поклоняется это племя, не одобряют праздности и роскоши.

А что тут удивительного?

Разве киммерийский Кром заботится о своих подданных? Нет, он просто дает мужчине крепкие руки и отважное сердце и больше не вмешивается в его судьбу. Бесполезно взывать к нему или пытаться задобрить Крому жертвоприношением. Суровый бог не вмешивается в дела смертных.

Быть может и местные небожители тоже презирают богатство и считают, что истинное счастье в простом и неприхотливом существовании? Поэтому их паства и сидит тут в оазисе, довольствуясь едой, которой в цивилизованном мире побрезговал бы и последний попрошайка.

Правда, препятствием может служить то, что боги наделили их необычной внешностью… И они могут просто стесняться показываться обычным людям на глаза. Но разве такие пустяки могут быть препятствием для того, кто желает лучшей доли? Несколько дней пути — и перед ними открылись бы ворота Акита, Аграпура или другого из городов побережья, где найдется место человеку и не с такой необычной внешностью. Главное чтобы голова соображала, а в кошельке не переводились монеты…

Между тем жизнь в оазисе, затерянном среди черных песков, шла своим чередом. Люди ходили по улицам, варили еду, о чем-то беседовали друг с другом, воспитывали детей: словом, занимались самыми обычными делами. Даже в безделии, которому, как заметил Конан, жители деревни обычно предавались в часы полуденного зноя, не было ничего необычного.

Другое дело — само селение. Тут было немало удивительного.

Взять хотя бы дома, о чистоте которых хозяева не особенно заботились. Жилища здесь были сделаны из странной смеси скрепленных между собой блоков отполированного розового мрамора, кирпичей, небрежно вытесанных из черного ноздреватого камня и глины с соломой и козьим пометом.

Как будто какой-то безумный чародей шутки ради перемешал материал для постройки дворца офирского аристократа, жилища заморийского медника и лачуги нищего туранца. В центре селения находилась площадь (что само по себе уже было необычно), вымощенная плитами из серого и розового камня. От внимательного взгляда варвара не укрылось и то обстоятельство, что раньше в селении явно было куда больше жителей — то тут то там попадались заброшенные дома, в которых давно никто не жил.

Первое время Конан пытался расспросить жителей, но потом понял, что это бесполезно.

— Так правильно, — отвечали они северянину — так было всегда. И вновь погружались в ленивую дремоту.

Не переставала удивлять варвара и одежда селян, в которой щеголяли здесь все — от мала до велика, и к которой относились с вопиющей небрежностью. Некогда дорогие и красивые наряды из парчи, шелка и виссона давно превратились в пропыленные и выгоревшие лохмотья.

Любопытный Конан и тут попытался выяснить правду, но в ответ получал все те же бессвязные фразы:

— Это дары богини. Одежду ни к чему шить самим. Ведь когда придет время, мы и так получим все необходимое.

Другие, слыша слова соплеменников, сожалели, что богиня не дарует им еще и пищу и поэтому они вынуждены выращивать овощи, пасти коз и делать много других трудных вещей.

Но чаще всего жители деревни просто отмалчивались, как будто назойливые речи не коснулись их слуха. Дети же, которые смотрели на необычного пришельца с молчаливым восхищением, повторяли слова взрослых.

Киммериец сделал попытку что-нибудь узнать от своих «старых» знакомых — четверых стражей, приведших его сюда. Но многократно проверенный и надежный способ — беседа в харчевне за кружкой вина — оказался неосуществимым. Харчевни здесь попросту не было, да и сами стражи все время оказывались заняты или куда-то спешили. Попытка применить еще один освященный временем и совершенно безотказный способ — беседа о достоинствах и недостатках различных видов оружия — тоже ни к чему не привела.



* * *



Через несколько дней деятельная натура варвара начала томиться вынужденной праздностью. К тому же не пристало молодому полному сил мужчине пользоваться чьими-то щедротами, не предложив ничего взамен. Не желают брать серебряные монеты — что ж, он отыщет другой способ ответить на гостеприимство. С этими благими намерениями он постучался в дом главного старейшины, которого звали Рехаур.

— Скажи, почтеннейший, — осторожно начал он, усевшись рядом с хозяином дома на бортик бездействующего фонтана — отчего твои соплеменники так спешат укрыться в домах с заходом солнца? Что угрожает их безопасности? Бот уже несколько дней я пользуюсь вашим гостеприимством. Я надеялся расплатиться за ночлег и еду, но выяснилось, что серебряные монеты значат для вас не больше глиняных черепков. Тогда я могу предложить свои руки и острый меч. Если ты и твои люди нуждаются в защите, то мне вполне по силам вам ее оказать!

— Я давно ожидал от тебя этого вопроса, гость, — ответил тог. — Но, поверь, дело не в моей или чьей-либо прихоти. Думаю, многое в нашем укладе должно удивлять чужеземца. Так послушай, я поведаю тебе правду! Когда-то давно на месте пустыни были плодородные земли с прекрасными садами и города, поражающие своим великолепием, а по склонам Черной горы вились виноградники. Говорят, виноградины там были настолько крупны, что сока одной из них хватило бы чтобы заполнить вот эту чашу — и старец важно указал на валяющуюся неподалеку серебряную посудину внушительных размеров. — Но боги разгневались на людей — продолжал старейшина, — и гора, которую позже назвали — Горой Скорби, извергла из себя жидкий огонь, который затопил цветущую долину и сжег некогда благоденствующую страну.

— Клянусь Кромом, это, конечно, очень печально — нетерпеливо перебил его Конан. — Но как это объясняет то, что после захода солнца вы прячетесь по норам, словно крысы?

— Когда последний луч Огненного Светила прячется в небесное лоно, пробуждается ужасное чудовище. Днем оно прячется под землей, а по ночам бродит по улицам нашей деревни. И горе тому, кто попадется на его пути!

— Чудовище? — воскликнул повеселевший Конан. — Что ж, можешь считать, что с завтрашнего дня тебе и твоим людям нечего бояться. Я убью монстра и тем отблагодарю вас за спасение в песках и кров.

— Не суетись понапрасну, чужеземец. Чудовище никому не мешает. Просто здесь всем ведомо, что не след выходить на улицу после захода солнца. Видишь, как все просто. Иди же и пусть сердце твое будет спокойно. Все происходит так, как должно происходить.

— Постойте, может быть, что-то угрожает вам за пределами деревни? — не сдавался упрямый варвар. — Иначе с чего бы понадобилось нести караул?

— И здесь ты прав, гость, — печально кивнул Рехаур. — Видишь ли, люди, обитавшие у подножия Черной горы, были сведущи в искусстве чародейства и с помощью него хотели спастись от гнева богов.

— Но это же было много зим назад и боги давно успокоились!

— В окрестностях нашей деревни издавна происходит много необычного и страшного. Когда-то, когда мой отец был еще полон сил, несколько молодых глупцов вознамерились покинуть родные места. На следующий день их нашли — все они были мертвы. Не стану говорить тебе, в каком состоянии пребывали эти несчастные, это было бы слишком тягостно для твоих ушей… С тех пор решено охранять деревню, дабы уберечь людей от последствий их необдуманных поступков.

— Их растерзали? — не отставал киммериец. — И утащили куда-то головы? Я видел таких мертвецов, там, в высохшем оазисе. Кто бы это ни сотворил, это явно живое существо. А раз так…

— Не утруждай себя понапрасну, чужеземец. Просто не следует покидать деревню. Когда ты пожелаешь уйти, то тебя выведут потайным путем, пользоваться которым дозволено лишь старейшинам и стражам. Чудовища, бродящие в окрестностях не помеха для тех, кто не нарушает запретов. Зато мы никогда не подвергнемся нападению разбойников и к нам не доберется ни один сборщик податей. Во всем нужно видеть хорошее, чужеземец.

С трудом сдерживая себя, чтобы не сказать, все что он думает о таком трусливом поведении, Конан покинул жилище старейшины.



* * *



Окрестности деревни тоже не остались без внимания любознательного киммерийца. В оазисе, чтобы пройти который из конца в конец хватило и пары колоколов не самого быстрого шага, была чахлая рощица, некое подобие огорода и возделанного поля и участок земли, поросший жесткой травой, где пасся скот, такой же ленивый и тощий, как и хозяева.

Однажды утром он, несмотря на все запреты, удостоил своим посещением и скалу Змеиные Зубы.

Если в самой деревне, которая теперь была ему знакома до последнего дома, нет ничего такого, что послужило бы разгадкой этой тайны, а скала — единственное место, к которому запрещено даже приближаться…

Стражи, единственные, кто здесь не пребывал в состоянии блаженной дремоты, не спускали с гостя внимательного взгляда.