Яркое, слепящее тропическое солнце тускло отражалось в непроницаемых стеклах его темных очков. Идеально отутюженный снежно-белый костюм, бесстрастное выражение чуть усталого лица, уверенная походка человека, который с детства привык ощущать на себе взгляды тысяч людей. Только стоявшие рядом видели капли пота, безостановочно катящиеся по его лбу. Король шествовал по красному ковру между рядами своих подданных. Лишенные возможности простираться ниц, они становились на колени. Крестьяне с красными от бетеля губами, женщины, одетые в самодельные платья из знаменитого тайского шелка, складывали руки в национальном приветствии — ладонь к ладони на уровне глаз. За королем следовали министры в безукоризненных светло-серых европейских костюмах, почетная стража в белой накрахмаленной форме с золотыми галунами и начищенными до блеска медными пуговицами, бритоголовые буддийские монахи в шафрановых тогах, перекинутых через одно плечо. Процессия медленно шла по двору, охраняемому бессменными каменными демонами и огнедышащими драконами, к храму Изумрудного Будды. Наступило время сменить одежды древнего Будды — обязанность, которую три раза в год неизменно исполнял сам король.
Нэд Олдмонт наблюдал за церемонией, затерявшись в толпе туристов. Когда хвост процессии исчез в храме Изумрудного Будды, Олдмонт выбрался из толпы и медленно побрел по улице. Он уже побывал в самом храме и полюбовался возвышающейся на семиярусном позолоченном алтаре статуей. Изумрудный Будда принадлежал к достопримечательностям города, которые не миновал ни один иностранец. Олдмонт следовал обычным туристским маршрутом: там, где все привыкли видеть американских и европейских туристов, он чувствовал себя спокойнее.
Олдмонт шел, не обращая внимания на призывные оклики таксистов и моторикш, которых называли просто “тук-тук”. Он поселился недалеко от храма и решил вернуться пешком, несмотря на жару. Здесь только три сезона, припомнил Олдмонт фразу из путеводителя: жаркий, очень жаркий, жаркий и влажный. Легкую хлопчатобумажную рубашку уже можно было выжимать. Одежду приходилось менять по нескольку раз в день. Надолго покидать снабженные кондиционерами помещения было опасно. Олдмонт плотно закрыл за собой дверь расположенного на холме дома, где он жил уже четвертую неделю, и облегченно вдохнул прохладный воздух: кондиционер работал на полную мощность, и в комнате можно было даже простудиться. Олдмонт переменил рубашку, подошел к окну, чтобы закрыть жалюзи, и несколько секунд рассматривал город. Ему были хорошо видны крыши многочисленных храмов, покрытых глазурованной черепицей, красивой, как чешуя тропической рыбы, пойманной на восходе или закате солнца. Золотые крыши взмывавших в небо пагод щедро разбрызгивали отраженные солнечные лучи.
Полностью название этого города звучало так: “Город ангелов, великий город, местопребывание Изумрудного Будды, город, оплодотворенный богом Индрой, великая столица мира, одаренная девятью замечательными драгоценными камнями, счастливый город, изобилующий грандиозными королевскими дворцами, которые сродни обиталищу богов, город, где правит перевоплощенный бог, город, данный Индрой и построенный Вишнукорном”. Тайцы сокращали это пышное название до простого: “Город ангелов”.
На ночь глядя, устав от бесконечного чтения — он словно решил перечитать все, что не успел за три с лишним десятка лет, которые отдал работе, — Олдмонт опять вышел на улицу. Он помнил те времена, когда это был сонный городок на реке. Теперь у города была бессонница, и город не нравился Олд-монту.
Грег Уилсон без стука ворвался в комнату Дэвиса.
— Где группа? — с порога спросил Уилсон.
— Что значит где? — Не обращая внимания на необычный тон Уилсона, Дэвис продолжал копаться в ящиках письменного стола. — Там, где ей и полагается быть.
— Они уже улетели?
— Разумеется. Можно подумать, что ты об этом не знаешь.
Уилсон уселся напротив хозяина кабинета и замолчал. Тут забеспокоился Дэвис.
— А что, собственно, произошло, Грег? Операцию никто не отменял. Ребята будут адаптироваться, ждать приказа под присмотром О’Брайена.
— Анонимное письмо, — сказал Уилсон. — Мы получили второе анонимное письмо. Автор называет поименно всех членов группы. Он знает цель операции, ради которой они улетели в…
— Это кто-то из наших, — прошипел Дэвис, — я сразу сказал, надо подключать инквизиторов.
Так за глаза называли сотрудников отдела контрразведки.
— Они заставили бы нас всех пройти испытание на полиграфе и ничего бы не выяснили. — Увидев, что Дэвис хочет возразить, Уилсон жестом остановил его: — Подожди. Я знаю, кто автор писем. Он вовсе не наш сотрудник.
— А кто же?
— Он работает в Агентстве национальной безопасности. Вернее, работал. Три недели назад он исчез. И знаешь, где он сейчас находится?
— Ну?
— В Бангкоке.
Дэвис почти с ненавистью посмотрел на Уилсона, которого знал двадцать пять лет, словно тот был в чем-то виноват. Грег Уилсон поймал его взгляд и протянул ему тонкую папку.
— Успокойся и прочитай внимательно второе письмо. Мне кажется, у нас есть возможность выпутаться из этой истории практически безболезненно.
— Перестань, — оборвал его Дэвис, — операцию можно считать проваленной. А ты говоришь “выпутаться”!
Он углубился в чтение письма. Уилсон внимательно следил за ним. Вспухшие мешки под глазами — Дэвис раньше сильно пил, бросил, когда стали шалить почки, — второй подбородок, редкие волосы. Уилсон вздохнул, подумав, что и сам он выглядит не лучше. После пятидесяти редко кто может похвастать здоровьем. В такие годы уже нельзя совершать ошибки и портить свою репутацию в глазах начальства. Это молодым все нипочем.
Дэвис читал письмо, пытаясь понять, что стоит за каждым словом, за каждой запятой, и сделать правильные выводы.
— Твои предложения, Грег?
— Давай попробуем отвлечься от сути дела, Билл. Формально мы имеем дело с шантажистом. А у шантажиста в руках оружие хотя и сильное, но одноразового пользования. Пустив его в ход, он лишается своей власти над шантажируемым и сам оказывается в опасности. Поэтому шантажист решается на разоблачение только в крайнем случае.
— И что из этого следует?
— Простая вещь: автор письма не передаст прессе, как он грозится, имеющиеся у него сведения о нашей группе, пока не начнется операция. Следовательно, у нас достаточно времени, чтобы найти его и обезвредить.
— Мы не можем откладывать операцию до бесконечности, Грег.
Уилсон несколько мгновений изучал настенный календарь.
— Но две — три недели у нас есть.
— Две недели — крайний срок. И то если из директората операций не придет прямого указания. Что мы им скажем, если получим приказ начать в такой-то день?
Уилсон покачал головой.
— Мы успеем.
— Мне бы твою уверенность, Грег, — вздохнул Дэвис. — Так что мы знаем об авторе письма?
Уилсон поднялся.
— Пойдем побеседуем с компьютером.
Несколько потрепанных грузовиков подъехали к городу Чиангмай на севере Таиланда. Стоявший у самого въезда в город полицейский в темных очках с автоматом наперевес сделал повелительный жест рукой, и первый грузовик остановился. Замерли у обочины и другие. Открыв дверцу с давно выбитым стеклом, из первого грузовика на землю спрыгнул водитель. Чуть переваливаясь на коротких ногах, он подошел к полицейскому.
— Что везешь? — грубо спросил полицейский.
— Рис.
Полицейский обошел вокруг машины. Кузов был забит мешками.
— А вот я сейчас проверю, что там у тебя.
Стволом автомата он указал на один из мешков.
— Сбрось его сюда и развяжи.
Пока водитель вытаскивал указанный мешок из-под других, полицейский стоял, положив руку на спусковой крючок автомата. Из домика у дороги за ними наблюдали еще несколько полицейских. Их автоматы были прислонены к столу.
Из мешка водитель вытащил горсть белоснежного риса и показал полицейскому. Тот махнул рукой:
— Проезжай.
Когда грузовики отъехали от полицейского поста примерно с километр, сидевший рядом с водителем первого грузовика юноша лет семнадцати лениво спросил:
— Сколько ты платишь этому полицейскому?
— Хороший город Чиангмай, здесь рождаются самые красивые женщины. Прелестней лотоса, как говорят у меня на родине, — сказал шофер, словно не слыша вопроса. Потом, поколебавшись, добавил: — Плачу не я, а хозяин, пятьсот — шестьсот батов за каждый грузовик.
— А откуда полицейский знает, какие мешки можно смотреть?
— А у меня любой можно смотреть, Прасет. Сверху-то я всегда немного риса сыплю. Это верный способ. Так можешь и доложить хозяину. Видно, у него какие-то сомнения возникли, раз он тебя прислал.
Через два часа три не менее потрепанных автофургона выехали из Чиангмая по направлению к Бангкоку.
— Что он, свихнулся? — недоумевал Грег Уилсон. — Я понимаю, отдельные высокоморальные личности, узнав что-то о наших методах работы, начинают негодовать. Но этот-то Чуть ли не с пеленок занят нашим делом и вдруг пускает мыльные пузыри, словно ему поручили написать воскресную проповедь.
— Уймись, Грег, — остановил его Дэвис. — Это серьезный парень. Он начинал еще в Управлении стратегических служб Донована, в отделе “Х-4”.
— А что это за отдел?
— Контрразведка, обеспечение безопасности агентов, работавших на вражеской территории. При такой профессиональной подготовке с ним непросто будет справиться.
— Да это все позавчерашний день, — пренебрежительно заметил Уилсон. — За последние десятилетия разведка шагнула так далеко вперед, что военный опыт ему ничем не поможет.
Дэвис не согласился с ним.
— Изменились технические средства. Методика выслеживания агента и его защитные мероприятия остались прежними.
Бесстрастный компьютер хранил в своей памяти все сведения о Нэде Олдмонте, несколько недель назад ушедшем в отставку с поста заместителя начальника одною из отделов Агентства национальной безопасности.
Во второй мировой войне Олдмонт участвовал совсем молодым человеком. Он был “фонарщиком”, если пользоваться слэнгом профессиональных разведчиков. Дэвис и Уилсон хорошо представляли себе, чем приходилось заниматься Олдмонту. “Фонарщики” обеспечивали каждую сколько-нибудь значительную операцию: перебрасывали агентов, охраняли их, содержали конспиративные квартиры. С 1943 года Олдмонт в региональной штаб-квартире управления стратегических служб в Лондоне. Его забрасывают на оккупированный фашистами континент. Многие разведывательные операции союзников кончаются неудачей, однако Олдмонту везет, он ускользает из рук гестапо и абвера. После войны, отказавшись от заманчивого предложения перейти из расформированного УСС в военную разведку, поступает в Массачусетский технологический институт, его интересуют возможности создания “думающих машин”. Затем работа в конструкторском бюро одной из корпораций, специальность — электронно-вычислительные машины. И, наконец, его приглашают в Агентство национальной безопасности, и Олдмонт принимает предложение. АНБ закупило лучшую технику, и Олдмонт не мог устоять перед соблазном. Его послужной список в агентстве безупречен. Длительные командировки в Англию, Юго-Восточную Азию и Австралию — там развертывались станции слежения. Женат, детей нет.
Дэвису и Уилсону принесли несколько фотографий. Большие смеющиеся глаза под шапкой густых волос — молодой сотрудник УСС. Аккуратно зачесанные назад волосы, сосредоточенный взгляд, первые морщины — после блестящей защиты диссертации. Дэвис положил перед собой две фотографии, судя по датам, сделаны они с небольшим промежутком — год — два. Однако за это время Олдмонт успел сильно измениться: из молодо выглядящего бодрого мужчины он превратился в пожилого человека. Обильная седина, потухшие глаза, похудевшее лицо. Снимки начала семидесятых годов.
— Он ничем серьезным не болел? — поинтересовался Дэвис.
Уилсон отрицательно покачал головой. Дэвис показал ему обе фотографии.
— С ним что-то произошло тогда. Надо бы выяснить, с чем это было связано. Что мы вообще знаем о его семье?
Фил Хоукс, отстранив телефонную трубку с сильной мембраной подальше от уха, страдальчески смотрел в окно. В трубке стрекотал голосок Вирджинии, его невесты (обручение произошло по настоянию родителей — разговаривая с ними, она придавала своему голосу такую обволакивающую нежность, что они таяли). Вирджиния рассказывала о вчерашнем спиритическом сеансе, в котором принимали участие все десять или пятнадцать женщин, служивших с ней в отделе рекламы одной крупной конторы. Вирджиния возмущенно жаловалась на дух Бенджамина Франклина, который являлся к ним без вызова и всем ужасно надоел. Хоукс обреченно ждал, пока она закончит, зная по опыту, что прерывать бессмысленно. Спасение пришло к нему неожиданно в виде секретарши шефа. Щелкнув большой настольной зажигалкой Хоукса, она кокетливо произнесла:
— Не хотелось бы отрывать тебя, Фил, от столь увлекательного разговора, но Клинтон сгорает от желания увидеть тебя.
Хоукс ожил. Он пробормотал в трубку слова извинения и с наслаждением положил ее. Сняв ноги в изрядно запылившихся теннисных туфлях со стола, он пошел к Клинтону — его кабинет был в конце коридора.
Прежде чем получить право занять этот кабинет, Клинтону пришлось расстаться с большей частью своих волос и иллюзий, приобретя взамен больную печень и очки, за которыми его глаза казались невероятно большими — он страдал дальнозоркостью. Работа в страховой компании была не ахти каким веселым занятием, поэтому чувство юмора у него осталось в зачаточном состоянии, зато сам он был предметом пренебрежительных насмешек со стороны молодых сотрудников, недавних выпускников юридических факультетов, вроде Хоукса. Каждый из них мечтал о престижной карьере адвоката и работу в компании считал явлением временным.
— Вам здорово повезло, Фил. — Клинтон посмотрел на него поверх очков. — Вам представляется неплохая возможность отличиться, — продолжал Клинтон.
— Да, сэр? — Хоукс постарался вложить в эти слова как можно больше скептицизма.
— Посмотрите эти бумаги, — предложил Клинтон.
Познакомившись с деловой перепиской компании, копиями страховых полисов, Хоукс не нашел в бумагах ничего выдающегося. Некая Лилиан Олдмонт, застрахованная на немалую сумму, погибла в результате несчастного случая на дороге. По условию страховки все деньги должен был получить ее муж. Предстояли обычные в таких случаях формальности.
— Не вижу здесь ничего интересного, — вяло сказал Хоукс.
— Напрасно, Фил, напрасно, — воскликнул Клинтон. — Вам предстоит увлекательная поездка — куда бы вы думали? — в Таиланд! Дело в том, что муж покойной Лилиан Олдмонт находится в Таиланде, причем адрес его неизвестен. Наше консульство в Бангкоке сообщило, что не располагает сведениями о нем. Конечно, они не желают и пальцем шевельнуть, чтобы помочь нам. Придется вам, Фил, поехать в Бангкок и найти вдовца, чтобы он мог вступить в права наследования и получить страховку.
— А сам Олдмонт еще не знает о смерти жены?
— Разумеется, нет. Он только жене оставил адрес почтового агентства в Бангкоке, куда она должна была ему писать. Этот адрес нам передали из полиции для розыска Олдмонта.
— А что он там делает? — продолжал расспрашивать Хоукс. — Чем он занимается?
— Отставной военный. Вышел на пенсию и теперь, видимо, развлекается.
Хоуксу показалось: в словах канцелярской крысы Клинтона мелькнули нотки зависти.
— Сбежал, попросту говоря, от жены, — констатировал Хоукс, — могу себе представить, какое приятное известие я ему привезу.
Автобус, доставивший пассажиров рейса Сингапур — Бангкок, мгновенно опустел. И несколько минут, проведенных вне спасительной прохлады кондиционеров, были ужасны. Даже Тони, родившийся в Африке, чувствовал себя на редкость неприятно, он весь истекал потом, во рту пересохло, глаза слепило безжалостное солнце. Войдя в здание аэропорта, он вздохнул с облегчением. Повесив сумку на плечо, он пристроился в быстро двигавшуюся очередь к стойкам паспортного контроля. Толстощекий инспектор в очках, не глядя на Тони, взял его паспорт. Правила въезда в Таиланд были чрезвычайно просты. Две недели при наличии обратного билета здесь можно было прожить без всякой визы: туризм — один из главных источников дохода для страны, со всем этим Тони ознакомился, перелистав какой-то справочник. Впрочем, в его британском паспорте была трехмесячная виза, хотя ему предстояло пробыть здесь значительно меньше.
Получив паспорт, Тони прошел в следующий зал, где на идущий по кругу транспортер откуда-то снизу подавали чемоданы. Таможенники его багажом не заинтересовались. Скользнув равнодушным взглядом по лицам встречающих, Тони, подхватив свои чемоданы, вышел на улицу. Он бросил взгляд на нелепый памятник какому-то генералу и подозвал такси. До отеля “Амбасадор” езды минут двадцать, на исковерканном английском объяснил ему водитель.
Когда такси, увозившее Тони, влилось в поток уличного движения, из толпы встречавших выскользнул высокий светловолосый человек. Он остановился у телефона-автомата, набрал номер и, не спрашивая, кто у телефона, сказал по-английски:
— Это Дуайт. Передайте Говарду, что приехал последний.
Он повесил трубку, не дожидаясь ответа, и пошел к своей машине с дипломатическим номером.
Говард О’Брайен вылил в высокий стакан принесенную из холодильника маленькую бутылочку “Севен ап”, но пить не стал. Он равнодушно выслушал своего сотрудника и кивком головы отпустил его. Значит, Дуайт встретил последнего, и теперь вся группа в сборе. Хорошо, он сообщит в Лэнгли. Больше от него ничего не требуется. Группа подчиняется непосредственно директорату операций, его дело — позаботиться о ее безопасности.
В настоящий момент его больше всего беспокоило отсутствие курьера. Большая партия груза была готова, и ему не с кем было ее отправить. В который уже раз он пожалел о том, что австралийский банк “Ньюгэн-Хэнд” прекратил свое существование. После смерти Фрэнка Ньюгэна все невероятно осложнилось. И транспортировка и расчеты.
Он нажал кнопку на внутреннем переговорном устройстве.
— В каком отеле должен остановиться курьер, вы хоть знаете?
— В “Амбасадоре”.
— Зачем же там?
— Распоряжение Дуайта. Он сказал, что ему и так придется из-за своих подопечных торчать в “Амбасадоре”.
О’Брайен нахмурился.
— Курьера кто-нибудь знает в лицо?
— Нет, это новенький.
Такого количества медикаментов ему никогда не приходилось видеть в Америке. Теснившиеся в переулке лавочки были набиты лекарствами в экзотической упаковке. Пилюли, мази и порошки обещали исцеление от всех болезней, дешевизна делала их доступными. Рецептов не требовалось. Перебрав несколько коробочек, он убедился, что клеймо изготовителя отсутствует. Он с сожалением посмотрел на какую-то женщину, которая втолковывала молоденькому продавцу, что именно у нее болит. Продавец отсыпал в пластиковый пакет несколько разноцветных пилюль и взял протянутую ему бумажку в десять батов. Женщина тут же начала глотать пилюли. По мнению Олдмонта, это было самоубийственное легкомыслие. В лавочке без разбора торговали сильнодействующими антибиотиками, барбитуратами, амфетаминами, гормонами, принимать которые без консультации с врачом опасно. Но здесь с этим не считались.
Олдмонт побрел дальше. Он уже достаточно отвык от домашних привычек, чтобы без опаски купить у уличной торговки запеченные в тесте бананы. Олдмонту нравилось ходить по улицам Бангкока, по узеньким тротуарам заставленным столиками, жаровнями, лотками, с которых торговали ломтиками ананасов, арбузов, виноградом, еще какими-то местными фруктами, названий которых Олдмонт не знал. Здесь же готовили и острые восточные блюда, присев за столики, не обращая внимания на окружающих, проголодавшиеся люди поглощали их, ловко орудуя пластмассовыми палочками. Прохладительные напитки продавали не в бутылках: в средних размеров целлофановый пакет с ручками, связанными узелком, насыпали кучку льда, выливали туда содержимое одной из многочисленных бутылочек с “фантой” или “кока-колой” и подавали вместе с соломинкой.
Он шел по каким-то узким улочкам с разбитым асфальтом, кучами неубранного мусора, уходя подальше от шумных магистралей. За годы, что он здесь не бывал, город заполнился мириадами японских автомобилей Здесь не существовало правил движения машины двигались сплошным потоком. Улицу приходилось перебегать, рискуя в любую минуту оказаться под колесами. Большинство автомашин было в ужасающем состоянии грязные, битые, без стекол, но это не смущало их водителей.
Когда Олдмонт приехал сюда в первый раз, все было по-другому.
Олдмонт прилетел на самолете ВВС США. Первым, кого он увидел на летном поле, был его брат Линн стоял, опершись на крыло армейского “джипа”, и радостно махал ему рукой. Выглядел он прекрасно. Успел загореть немного поправился, отглаженная офицерская форма подчеркивала его стройную фигуру.
Линн обрадовался ему. В детстве они были очень близки. Вернувшийся с войны Нэд в глазах Линна был героем. Женитьба Нэда и поступление Линна в военное училище разлучили их.
Они долго разговаривали в гостинице, в просторном, но душном номере, приготовленном для Нэда Линн, который про был в Таиланде всего три месяца, с восторгом рассказывал о службе. Подразделения ВВС были в основном ориентированы на нанесение бомбовых ударов по партизанским базам в Южном Вьетнаме и Лаосе. Но эскадрилье, в которой служил Линн, поручали особые задания. Нэд слушал рассказы Линна вполуха.
В первый приезд Нэда они больше не виделись. Агентство национальной безопасности монтировало новую аппаратуру прослушивания, и Олдмонт должен был проинструк тировать офицеров базы, которые этим за нимались.
Через полгода Олдмонт вновь прилетел в Таиланд. На этот раз Линн не смог его встретить: был на задании и вернулся лишь через два дня, поздно ночью.
Он позвонил в дверь номера часа в четыре утра. Нэд в халате, позевывая, открыл ему. Но когда он увидел брата, сон мигом слетел с него. Линн больше не был таким веселым, каким казался еще несколько месяцев назад. Он с размаху плюхнулся в кресло и с наслаждением вытянул ноги. Прикрыл глаза. Нэд с тревогой смотрел на него. За эти полгода Линн здорово изменился. Черты лица стали жестче, под глазами мешки, как после постоянных пьянок. Раньше Линн спиртного не употреблял. После училища он около года служил на од ной из европейских баз НАТО. Летал на самолетах-шпи о нах “SR-71”, которые за их цвет называли “черной вдовой”. Крепче пива там ничего в рот не брали. Потом Вьетнам.
Когда Линн стал рассказывать Нэду о том что здесь происходит, Олдмонт-старший грустно подумал вот еще одна жертва Вьетнама. Иллюзии и идеалы воспитанного в духе “американской мечты” молодого человека не выдержали столкновения с действительностью. Такой мучительный душевный разлад Нэд Олдмонт заметил во многих американцах которые прибыли сюда чтобы защищать демократию, а вместо этого оказались вынужденными убивать ни в чем не повинных мирных граждан.
Нэд Олдмонт мог бы напомнить своему младшему брату старинную поговорку о том, что в войне первой жертвой становится истина. Люди более опытные, более циничные с самого начала не питали иллюзий относительно характера этой войны. Он много мог бы объяснить Линну, но меньше всего ему хотелось бы предстать перед братом сознательным борцом за неправое дело. Сам он предпочитал не задумываться над всем этим и в ту ночь в основном слушал Линна.
Они провели вместе несколько часов. Время от времени Линн отхлебывал виски, которое принес с собой. Он рассказывал о том, что ему пришлось испытать. Губительный огонь зениток, стоивший жизни многим летчикам, даже не в счет. Он летал теперь на транспортном самолете, сажал его на территории, занятой вьетконговцами, чтобы оставить там очередную группу сайгонских наемников; судя по огромному количеству взрывчатки, которую они брали с собой, планировались крупные террористические акции. Назад наемники возвращались с пленными; во время обратного полета их пытали прямо в самолете, избивали до смерти, а тела выбрасывали через грузовой люк. Линн, возмущенный, пытался остановить расправу, но американский офицер, возглавлявший группу, грубо приказал ему не вмешиваться не в свое дело. Командир базы, к которому обратился Линн, даже не захотел его выслушать: выполняйте свой долг, так он выразился.
Кроме того, приходилось вывозить странные мешки с маленьких аэродромов, расположенных в гористом районе, где сходятся границы Бирмы, Таиланда и Лаоса. Сдавали и получали эти грузы люди в штатском. Линн вытащил из нагрудного кармана и показал фотографии, сделанные в джунглях. Линн был запечатлен в весьма экзотической компании: помимо нескольких людей европейского вида в рубашках с короткими рукавами и в соломенных шляпах, в объектив улыбались трое коротышек в униформе цвета хаки. Фотографии были хорошими, четкими, и Олдмонт решил, что эти трое принадлежат к горному племени мео. Но не они заинтересовали Нэда, а сосед Линна в расстегнутой рубашке. Нэд встречал этого человека.
Когда Линн выговорился, Нэд проводил его и пошел завтракать. Он испугался за брата. В глазах Линна таился страх. С такими настроениями он здесь может натворить глупостей, забеспокоился Нэд. У Линна — “вьетнамский синдром”, ему чудится, что смерть подстерегает его за каждым углом. Нэд Олдмонт взял в руки книгу, оставленную Линном, в которой было отчеркнуто несколько строк: “Ни у одного великого инквизитора нет в запасе такой мучительной пытки, как у страха, и ни один шпион не умеет так искусно подкараулить подозреваемого и окутать его своей паутиной в тот самый момент, когда он до конца расслабляется. Ни один проницательный судья не умеет допрашивать обвиняемого с такой настойчивостью, как страх, не оставляющий в покое свою жертву ни днем, ни ночью”.
Нэд понял, что, как минимум, Линна нужно вернуть в обычную эскадрилью. Лучшим выходом было бы извлечь младшего брата из Таиланда: американские летчики несли все большие потери. Но это было ему не по силам. Во всяком случае, Линна нужно убрать подальше от людей из ЦРУ.
Человек, который сфотографировался с Линном, работал в ЦРУ — в отделе, созданном еще в 50-е годы полковником Борисом Т.Пэшем. Отдел занимался организацией убийств и похищений иностранных государственных деятелей. Особенно активны они были в странах Юго-Восточной Азии, стараясь сохранить режимы, верные Вашингтону, и избавиться от политиков, придерживающихся антиамериканской ориентации. Его брату незачем иметь отношение ко всему этому, решил Олдмонт. Но не успел ничего предпринять. Через час после того, как он расстался с Линном, ему пришлось вылететь на Окинаву, где вышел из строя один из постов прослушивания АНБ. Когда он вернулся через неделю, было уже поздно.
Пробравшись на свое место в хвосте самолета, Фил Хоукс рассмеялся. Молодой японец спал, укутав голову пледом и положив на грудь стандартную гостиничную табличку с надписью “Прошу не беспокоить”, которую любители поспать вешают на ручку двери своего номера в отеле. Самого Хоукса тоже клонило ко сну, но уснуть по-настоящему в самолете он не мог. Нацепив радионаушники, он коротал время между трапезами — кормили в самолете обильно и вкусно.
Пока что он был доволен поручением, данным ему Клинтоном. Его, правда, беспокоило дальнейшее: как все-таки он сумеет отыскать в Бангкоке Нэда Олдмонта, который должен получить немалую сумму по страховому полису своей покойной жены? Странный, должно быть, человек этот Олдмонт. Уехал из Америки, из дома, оставив только адрес почтового агентства в Бангкоке, куда ему пересылают корреспонденцию… Зачем? От кого он бежал? От семьи? От привычной жизни?
Хоукс предполагал, прилетев, дать объявления в газетах, обратиться в полицию. На худой конец, решил он, можно попробовать подкараулить Олдмонта в почтовом агентстве, куда приходят письма до востребования.
Хоукс вез с собой все необходимые документы. Олдмонту не придется лететь за наследством в Америку, достаточно просто подписать бланки, уложенные в чемоданчик Хоукса вместе со свидетельством о смерти, копией завещания и даже фотографиями, сделанными полицейскими экспертами на месте, где автомобиль Лилиан Олдмонт столкнулся с грузовиком.
За три дня до отлета Хоукса в Бангкок Уилсон и Дэвис все еще продолжали ломать голову над тем, что им делать с Олдмонтом.
Компьютер сообщил: младший брат Нэда Олдмонта, Линн Олдмонт, лейтенант военно-воздушных сил, погиб при выполнении боевого задания. Похоронен на Арлингтонском кладбище.
— Похоже, из-за братца он немного свихнулся, а? — пробормотал Уилсон. — Смотри-ка, после смерти брата попросил длительный отпуск. А потом и вовсе перевелся на должность с понижением. А что его жена?
Вместо ответа Билл Дэвис показал ему какую-то бумагу. Уилсон изумленно посмотрел на него.
— А Олдмонт-то знает об этом?
— Нет. Ему это даже в голову не приходило. Я только что в этом убедился.
Уилсон погрузился в размышления. Потом взял лист чистой бумаги и стал быстро писать. Перечитал написанное. Показал листок Дэвису.
Тот пожал плечами.
— Своего рода “медовая ловушка”. Только навыворот, и слишком много “если”. На мой взгляд, чересчур сложно. И где гарантия?
“Медовой ловушкой” в мире секретных служб называлась западня, которую устраивали противнику с помощью женщины-агента.
Уилсон нетерпеливо прервал его:
— Ты по-прежнему не понимаешь, с кем имеешь дело. Как ты думаешь, зачем он улетел в Таиланд?.. Вовсе не для того, чтобы шляться по массажным салонам. Его тянет на место смерти брата. Тебе нужно выяснить, при каких обстоятельствах погиб младший Олдмонт. Если там что-то было нечисто, значит, сейчас Нэд Олдмонт пытается раскопать это дело. Следовательно, он в полной боевой готовности. Втравливать ребят из бангкокской резидентуры не хочется. Посылать “охотника за черепами”? Для этого потребуется санкция начальства. Так что остается только одно…
Уилсон постучал пальцем по листку бумаги, наполовину исписанному его четким почерком…
Заполнив регистрационную карточку отеля “Амбасадор”, Фил Хоукс тут же поменял доллары на баты, небрежно засунул толстую пачку красно-коричневых стобатовых купюр во внутренний карман светло-серого пиджака и поднялся на пятый этаж, где на него с ленивым интересом воззрилась полусонная коридорная, которая дремала за пустым столом, придвинутым вплотную к большому, во всю стену зеркалу.
Первым делом Хоукс пошел в ванную, свет в которой включался одновременно с оглушительно гудевшим вытяжным вентилятором. Хоукс тихо вздох нул: в такой невероятно отсталой стране, какой ему пред ставлялся Таиланд, на лучшее нечего и рас счи тывать. Вытирая мохнатым полотенцем мокрые волосы, он в одних шлепанцах пошел к телефону. Номер по соль ского коммутатора он отыскал в справочнике, на кото ром покоился уже треснувший аппарат.
— Развлекайтесь, — посоветовал ему сотрудник консульства, с которым Хоукса соединил дежурный. — Такой экзотики вы нигде не увидите. Только будьте осмотрительны. Нас предупредили о вашем приезде. Завтра утром я зайду к вам. Меня зовут Дуайт Хенкинс.
Положив трубку, Хоукс задумчиво посмотрел в окно. Ночь по-южному, без сумерек, опустилась на землю. Он надел голубую рубашку с короткими рукавами, брюки из легкой, почти невесомой ткани, спустился вниз. Автоматически раздвинувшиеся при его прибли же нии двери выпустили его в душный бангкокский вечер. Фонарей не было. Освещение составляли рекламное разноцветье и свет автомобильных фар — уличное дви жение нисколько не уменьшилось.
Он спустился по ступенькам на тротуар и пошел вдоль ярко освещенной витрины магазина одежды, где не только обещали одеть с ног до головы по последней мо де, но и, если понадобится, в двадцать четыре часа сшить любой костюм. Таких магазинов-ателье, отметил по том Хоукс, было много на улицах, прилегавших к крупным отелям.
В узком переулке, куда выходил фасад “Амбаса дора”, стояло несколько машин с потушенными огнями и толпилось довольно много людей. Они сидели на стуль ях, оставленных уличными торговцами едой, ко торые уже разошлись; иные, поджав под себя ноги, располагались прямо на тротуаре, какой-то парень улегся на кузов автомобиля. Хоукс недоумевал: что они здесь делают? Он не видел ни бутылок, ни карт, и эти люди не были похожи на бездельников, рассказывающих друг другу одни и те же байки.
Когда Хоукс свернул в переулок, с тротуара поднялся человек и побежал ему навстречу. Он призывно махал рукой и улыбался Хоуксу, словно тот был его братом, с которым он не виделся десять лет. Подбежав к Хоуксу, он радостно выпалил:
— Массаж! Хорошие девочки! Недорого! Здесь рядом!
В правой руке он держал замусоленные цветные фотографии местных красоток.
Коротышка, как и все эти люди, заполонившие переулок, был зазывалой так называемых массажных салонов. Эти заведения начали процветать в шестидесятых годах, когда в Таиланд прибыли американские солдаты. Накануне отправки во Вьетнам они искали утешения в этих самых салонах, которые возникали в Бангкоке с неимоверной быстротой.
В Бангкоке была глухая ночь, когда Биллу Дэвису, только что появившемуся в своем кабинете в Лэнгли, принесли телеграмму, подписанную Говардом О’Брайеном. Дэвис прочитал ее, удовлетворенно хмыкнул и пошел к Уилсону. “Все идет по плану, все идет по плану”, — бормотал Дэвис.
Ночью человек не властен над собой. Днем заботы и дела отвлекали его от тягостных мыслей. Ночью он не мог справиться с собой: прошлое не отпускало его. Засиживаясь допоздна с книжкой в руках, он затягивал время отхода ко сну, надеясь, что усталость возьмет свое. Но едва выключал свет, как сон словно рукой снимало.
Сколько лет было бы сейчас Линну, если бы он сумел тогда вызволить его отсюда, добиться его перевода на любую из сотен американских баз, раскиданных по всему миру? Прошло полтора десятка лет. Сейчас Линн был бы уже зрелым мужчиной. У него были бы дети. Почему-то Олдмонт не мог представить себе лицо взрослого Линна. Тягостными бессонными ночами перед ним неотступно стоял веселый, добродушный юноша, каким был его младший брат еще до поступления в училище ВВС. А почему он, собственно, выбрал военную карьеру? Всему виной военные фотографии и медаль Нэда, которые Линн хранил у себя в комнате. Рассказывая о пережитом в годы второй мировой войны, Нэд невольно старался опускать тягостные, страшные подробности: ему и самому не хотелось обо всем этом вспоминать. Должно быть, Линну война казалась приятным приключением, собственно говоря, не ему одному…
Нэд был в Австралии, когда Линн решил стать летчиком. На пятом континенте монтировались первые установки, которые потом стали ядром гигантской системы прослушивания. В австралийской глуши, рядом с небольшим городком Алис-Спрингс, они построили огромную базу Пайн-Гэп. Там работало пятьсот человек, из них половина австралийцев, ведь официально базой распоряжаются совместно Вашингтон и Канберра, но австралийцам сотрудники Агентства национальной безопасности доверяли только техническую работу и никогда не делились полученной информацией. Кто-то назвал Пайн-Гэп гигантским пылесосом, который улавливает все радио- и телефонные переговоры, все телексы в районе Тихого океана. Значение базы — Олдмонт был одним из тех, кто предложил руководству построить ее именно в этом месте, — заключалось в ее многоцелевом потенциале и в огромном диапазоне перехвата. База находится в районе очень стабильных геологических формаций, свободном от электронных помех, и здесь наименьшая облачность в мире.
Строительство Пайн-Гэп было победой Нэда, он вернулся в Штаты в хорошем настроении и благожелательно встретил сообщение о том, что Линн решил стать военным. Возможно, в другой ситуации он был бы более благоразумен.
За окном было совсем тихо, в комнате едва слышно шипел кондиционер, но к нему Олдмонт уже привык. В тумбочке у кровати вместе с лекарствами он хранил снотворное. Когда ему становилось совсем уж невмоготу, он глотал сразу две пилюли и забывался. Но наутро он чувствовал себя, как после наркоза — он знал, что это такое: во время второй мировой войны его дважды ранили, и дважды он засыпал на операционном столе, не зная, проснется ли. Снотворное отключало в голове что-то очень важное, пилюли делали его равнодушным, а жизнь бесцельной — и из такой жизни ему хотелось уйти. Впадать в подобное состояние было опасно — кое-что он еще должен сделать на этом свете.
Линна прошили двумя автоматными очередями. Какой-то капитан из морских пехотинцев проводил Нэда в заднюю комнату при лазарете и приподнял брезент. Стреляли с близкого расстояния — форма была разорвана в клочья. Лицо Линна было спокойным. “По крайней мере он умер сразу и не страдал”, — подумал Нэд.
Он прилетел на американскую базу в Удоне в северо-восточном Таиланде, сказав послу, что сам повезет труп Олдмонта-младшего на родину. Базой в Удоне тогда пользовались самолеты компании “Эйр Америка”, их перегнали туда с Тайваня. От Удона было всего десять минут лета до Лаоса и полчаса до Южного Вьетнама и Камбоджи.
В самолете, который вез Линна в обратный путь, было много цинковых гробов — погибших во Вьетнаме возвращали семьям.
Об обстоятельствах смерти брата ему рассказали скороговоркой. Линн посадил самолет на территории, занятой противником, чтобы забрать разведгруппу. Пока шла погрузка, он вроде бы забрел в джунгли, и там его подстрелил вьетконговец. Все в этом рассказе выглядело странным: зачем Линну понадобилось уходить далеко от самолета? Почему говорили о какой-то погрузке, если предстояло всего-навсего забрать несколько человек, которые уже собрались у взлетной площадки? И откуда появился стрелок? Если вьетконговцы знали о посадке самолета, они уничтожили бы и его и весь экипаж.
Но все эти вопросы Нэд Олдмонт начал задавать себе много позже, а тогда он сидел в жестком кресле военно-транспортного самолета полубольной, с воспаленными глазами. За весь перелет он ни с кем не перемолвился словом.
Рано утром к девушке, дежурившей в холле отеля “Амбасадор”, подошел ее недавний знакомый Прасет, с которым она танцевала в дискотеке. Молодой парень поразил ее широтой, с которой вытаскивал из кармана стобатовые купюры. Видно, деньги у него водились. О сложил руки в приветствии и улыбнулся. Де вушка тоже улыбнулась ему. Прасет попроси проверить, в каком номере остановился при ехавший вчера молодой человек из Соединенных Штатов, высокий, светловолосый, с голубыми глазами. Немного удивленная, девушке перечислила ему четверых постояльцев отеля, которые, по ее мнению, отвечали этому описанию. Прасет одинаково внимательно выслушал прочитанные по регистрационным карточкам сведения обо всех четырех и, поблагодарив, попрощался. Он узнал то, что ему было нужно. Человек, которого он искал, должен был остановиться на пятом этаже. Он несколько раз повторил его имя, чтобы не забыть: Фил Хоукс.
Дуайт Хенкинс позвонил в дверь, когда Хоукс уже позавтракал ломтиками ананаса и папайи — из-за разницы во времени он плохо спал, у него не было аппетита.
В номер вошел стройный, подтянутый — ни грамма лишнего веса — человек лет тридцати пяти, в темных очках, он держал под мышкой тонкую папку.
— Как идет акклиматизация? — осведомился он. — Вы готовы? Я заехал за вами, чтобы отвезти в консульство.
По дороге Фил рассказал ему, как вынужден был прервать вчерашнюю прогулку, устав от хватавших его за руку зазывал массажных салонов.
— С этими мелкими заведениями вам, конечно, связываться не следует, это опасно, — усмехнулся Дуайт, — но сходить в хороший салон я бы вам посоветовал. Пойдите в “Шери” или “Версаль”. Эти салоны поставлены на широкую ногу. Вы увидите, что это совсем неплохо: после хорошей турецкой бани вами займутся две — три очаровательные массажистки, а среди таек, можете мне поверить, много по-настоящему красивых женщин.
— Две — три? — удивился Хоукс.
— Сколько хотите. Они сидят при входе. Берите хоть десяток. Массаж в Таиланде имеет одну особенность — в качестве инструмента используются не только руки, но и все тело массажистки…
— И сколько же все это стоит?
— Зависит от продолжительности массажа и престижа заведения. Обычный массаж стоит недорого, сто двадцать — сто пятьдесят батов за час. А вот когда массажируют всем телом, то берут батов четыреста. А в салоне “Мона Лиза” — восемьсот.
Дуайт оказался деятельным человеком. Он сам обзвонил редакции всех выходящих на английском языке газет и от имени Хоукса попросил дать объявления о розыске Нэда Олдмонта. Потом он выяснил адрес почтового агентства, куда Олдмонту пересылали корреспонденцию из Соединенных Штатов, записал название улицы на бумажке и объяснил Хоуксу, сколько будет стоить поездка туда на такси.
— Запомните раз и навсегда, — поучал он Фила, — о плате надо договариваться перед тем, как вы сели в машину. В бангкокских такси есть счетчики, но никто не помнит, когда они включались в последний раз. Не условитесь сразу, водитель потом сдерет с вас втрое больше.
Посещение почтового агентства было практически безрезультатным. Хоуксу объяснили, что адрес они у клиентов не спрашивают, а просто хранят корреспонденцию до тех пор, пока получатель не придет за ней. “Когда у них появится Олдмонт?” Они не знают. “На его имя сейчас пришла какая-нибудь корреспонденция))? На подобные вопросы они не отвечают. Единственное, что оставалось сделать Хоуксу, написать короткую записку Олдмонту — им необходимо встретиться — и попросить служащих агентства передать ее клиенту.
Через час он опять оказался в своем номере в смятенном состоянии духа. Что еще можно сделать, он не представлял. А главное, он совершенно не знал, чем ему заняться. Выходить из номера, превращенного кондиционером в оазис, не хотелось. Он включил телевизор.
Тирают уже минут пятнадцать прогуливался по магазинчику сувениров на первом этаже “Амбасадора”. Время от времени он недовольно посматривал на часы: сегодня пятница, и на стадионе Лумпини в шесть часов начнется матч по тайскому боксу. Бокс в Лумпини можно увидеть три раза в неделю — по вторникам и пятницам в шесть вечера и по субботам с часу дня. Тирают смотрел по телевизору международные соревнования боксеров, транслируемые из Америки или Европы, но тайский бокс казался ему интереснее и опаснее. Спортсменам разрешалось наносить удары локтями, коленями, ногами, схватка — если только боксеры не жульничали, сговорившись, — превращалась в волнующее зрелище.
Тирают жадно глотал пиво, наблюдая за почти молитвенным ритуалом выхода боксеров на ринг. Под ритмичную мелодию они исполняли особый танец в честь своих учителей Эта устаревшая церемония раздражала Тираюта, он ждал, когда же начнется бой и боксеры пустят в ход и руки и ноги. Ему особенно нравились спортсмены, умевшие почти одновременно наносить удары локтем и коленом в ближнем бою. Если боксеру удавалось пригнуть голову противника к земле, то за этим немедленно следовал удар коленом в живот. Тирают восхищался этой молниеносной схваткой, после которой одного из соперников зачастую уносили с ринга. Ведь удар локтем — один из самых опасных, его можно сравнить с ударом ножа. Не очень разборчивые молодые парни, начинающие свой путь на ринге, локтем глубоко рассекали бровь противника. Хорошие удары ногой удавалось увидеть нечасто опытный боксер бил ногой только в исключительно благоприятной для себя ситуации, иначе соперник, перехватив ногу, легко бросал его на ринг.
Тирают вздохнул и, в последний раз взглянув на часы, пошел к лифту. Пора. В лифте он поднялся с двумя пожилыми белокурыми женщинами европейского типа на седьмой этаж и только потом, оставшись один, спустился на пятый.
В коридоре было пусто. Его коренастая расплывшаяся фигура отразилась в большом зеркале. Придав лицу приятное выражение, он негромко постучал в дверь 507-го номера.
Поиски продолжались долго. В этом не было ничего удивительного. Прошло столько лет, кое-кто уже отправился в мир иной, другие уехали, и их невозможно отыскать, третьи просто не желают вспоминать. Но счастье улыбнулось Олдмонту дважды. Первый раз, когда его приютил пожилой американец, врач, с которым они были знакомы лишь шапочно. Во второй раз, когда выяснилось, что среди пациентов доктора оказался человек, который назвал две фамилии. Одного из них уже не было в живых. Второго Олдмонт собирался навестить. Его звали Тирают.
Олдмонт устало опустился в кресло. С этим человеком ему нужно встретиться. Что совсем небезопасно, Олдмонт хорошо знал людей такого типа. Но выхода нет Тирают, видимо, единственный, кто может ему помочь Олдмонт отпер центральный ящик стола, вытащил толстую пачку денег — доллары помогут им договориться. Он засунул деньги в потайной карман, пришитый к внутренней стороне рубашки, — на улицах полно мелких воришек, не успеешь заметить, как вытащат.
О’Брайен лениво перелистывал доставленные вечерней почтой свежие номера журналов, пока не наткнулся на большую статью о процессе над молодой француженкой, приговоренной в Малайзии к смертной казни за перевозку героина. Дверь его кабинета неуверенно приоткрылась, О’Брайен приглашающе кивнул Дуайту Хенкинсу.
— Вы уже видели? — О’Брайен показал на статью, украшенную цветными фотографиями француженки, которая пыталась провезти из Таиланда через Малайзию на Запад пятьсот тридцать четыре грамма героина.
— Угу, — вяло отреагировал Дуайт, — Полкило очищенного героина — верных миллиона полтора долларов потянет. Но в Малайзии законы крутые за провоз ста граммов — пожизненное заключение или смертная казнь В последнее время в Куала-Лумпуре предпочитают выносить смертные приговоры.
— У вас устаревшие сведения, Дуайт. Теперь можно расстаться с жизнью за провоз двадцати пяти граммов.
Хенкинс изумленно приподнял брови:
— Всерьез взялись за дело.
— А вы думали, они шутят? За полгода арестовали сорок пять иностранцев. Из них десять австралийцев, восемнадцать таиландцев, восемь сингапурцев. В Куала-Лумпуре считают, что наркотики ввозятся на грузовиках, которые совершают рейсы между Сонгкхла в южной части Таиланда и пограничным штатом Малайзии Кедах.
— Так что же, они теперь все грузовики будут обыскивать? Это невозможно.
О’Брайен пожал плечами.
— Вы у меня спрашиваете? Из статьи я выяснил, что малайзийская полиция знает и о тайных тропах, проложенных контрабандистами в джунглях на границе между Таиландом и Малайзией. Словом, полиция делает успехи.
Оба замолчали.
Первым заговорил О’Брайен:
— Ладно, будем заниматься своими делами.
Хенкинс поднялся.
— Как ребята? — поинтересовался О’Брайен. — Развлекаются? Ходят по девочкам?
— В разумных пределах.
О’Брайен поморщился.
— Не позволяйте им употреблять много спиртного.
Хенкинс многозначительно развел руками.
— Не очень-то они меня слушаются.
— Да, это хуже всего. Воздействовать на них мы не можем. А случись что, вину возложат на нас, дескать, недосмотрели.
Хенкинс был уже у двери, когда О’Брайен остановил его вопросом, который хотел задать с самого начала беседы.
— Курьер… не приехал?
Хенкинс отрицательно качнул головой Он немного помедлил, выжидая, не спросят ли его еще о чем-нибудь, но О’Брайен молчал, и Хенкинс вышел.
— По-видимому, вы просто плохо понимаете по-английски, — зло произнес Фил. — Я вам еще раз повторяю, что вы ошиблись, и я не тот человек, за которого вы меня принимаете.
Он встал, показывая, что разговор окончен, но неприятный таиландец с совиными глазами без ресниц продолжал сидеть, закинув ногу на ногу.
Потеряв терпение, Хоукс направился к телефону.
— Мне придется связаться с полицией, — пригрозил он, — чтобы вас вывели отсюда.
Когда он снял трубку, таиландец сухо произнес:
— Полиция уже пришла к вам.
Он поднялся с кресла, чтобы продемонстрировать Хоуксу удостоверение сотрудника полиции, выданное на имя Тираюта.
— Так что же вам угодно? — Хоукс был совершенно сбит с толку.
— Я надеялся, что мы сумеем договориться, так сказать, полюбовно: вы бы помогли мне, я вам, — сказал Тирают. — Но теперь я вижу, что вы не склонны сотрудничать с нами. В таком случае вам придется поехать со мной.
— В полицию?
Вместо ответа Тирают усмехнулся. Он открыл дверь и выжидающе посмотрел на Хоукса.
— Я должен связаться с консульством, — неуверенно проговорил Фил.
— Вы это сделаете из полиции. Пойдемте, и не привлекайте внимания.
Они спустились на первый этаж. Тирают пропустил Хоукса вперед. Они вышли из гостиницы и сели в старый, потрепанный “ниссан” без кондиционера. Хоукс немедленно стал задыхаться. Он нервно ощупывал свой американский паспорт и жалел, что не позвонил сразу Дуайту Хенкинсу и не проконсультировался, должен ли он ехать в полицию.
Он ничего не понял из разговора с этим странным таиландцем какие-то смутные намеки, предложения, Хоукс был твердо убежден, что таиландская полиция, в его представлении не отличающаяся особой компетентностью, спутала его с другим человеком Эта мысль его успокоила.
Олдмонт отпустил такси и дальше пошел пешком. Дом, в котором он надеялся застать Тираюта, он нашел бы с закрытыми глазами: в свое время часто бывал там, но знакомую ему автомобильную дорогу перегородили, и он боялся, что на машине придется долго кружить.
Он шел узкими улочками в кромешной тьме. Каждый шаг надо было делать с осторожностью: плохого качества асфальт разъело тропическое солнце. В любой из этих глубоких трещин можно было запросто сломать ногу.
Петляя по одному из старых кварталов Бангкока, Олдмонт вспоминал, сколько же раз ему приходилось участвовать в делах, от которых он предпочел бы держаться подальше.
Через несколько лет после смерти Линна ему опять приказали лететь в Таиланд. Помощи от АНБ потребовало ЦРУ. И хотя сотрудники агентства называли обитателей Лэнгли — “эти подонки за рекой”, отказывать в помощи считалось неудобным.
Олдмонт приехал в Бангкок на следующий день после убийства тридцатидевятилетнего руководителя социалистической партии, который отказался от преподавания социологии в Гаммасатском университете ради политической деятельности. Доктор Бунсанонг Буниотаян возвращался домой с прощального банкета, устроенного одним австралийским дипломатом. Длинный белый автомобиль обогнал его машину… Там, видимо, сидели снайперы. Третья пуля попала в голову.
Бунсанонг Буниотаян оказался легкой мишенью для покушения, потому что не принял никаких мер предосторожности, хотя и знал, что его имя внесено в список людей, которых намечено убить. В дома нескольких его единомышленников в качестве последнего предупреждения по чьему-то заказу были доставлены гробы. В тот год в Таиланде поднялась волна насилия. Убивали сотни людей по политическим мотивам. Убийц не находили. В преступном мире существовала негласная такса — убрать человека так, чтобы не осталось никаких следов, стоило пятьсот батов. Но с особой жестокостью, методично расправлялись со своими политическими противниками члены двух организаций, наводивших страх на таиландцев, — “Навапон” и “Красные буйволы”.
После длительной беседы в посольстве Олдмонт в общих чертах уяснил ситуацию в стране. С довоенных времен, когда в Таиланде была установлена конституционная монархия, армия много раз брала власть в свои руки. Особое беспокойство внушали студенты двух столичных университетов — Таммасата и Чулалонгкорна, которые в 1973 году участвовали в свержении очередной военной хунты. Сейчас, по мнению политического отдела американского посольства, левые опять приобрели слишком большое влияние в стране, что угрожало интересам США.
Изгнанные из Индокитая, американцы смогли зацепиться только в Таиланде, но и отсюда им приходилось выводить войска. Более того, под нажимом общественного мнения правительство в Бангкоке попросило Вашингтон закрыть находящуюся в Удоне сверхсекретную станцию электронной разведки. Это была большая и невосполнимая потеря для американской разведки: станция прослушивала огромное количество переговоров во Вьетнаме и соседних районах Китая. Олдмонт знал, что ни один другой объект Агентства национальной безопасности не сможет держать под “электронным колпаком” этот район.
По указанию руководства ЦРУ и своего собственного он должен был проконтролировать консервацию базы, иными словами, позаботиться о том, чтобы никакие секретные материалы, шифры и аппаратура не попали в чужие руки. Но это было не единственной целью командировки Олдмонта.
Резидент ЦРУ в Бангкоке, ссылаясь на полученную из Лэнгли шифровку за подписью заместителя директора управления, попросил кое в чем помочь “нашим верным друзьям в Таиланде”.
— Понимаю, что неразумно использовать специалиста столь высокого класса для почти кустарной работы, — сказал он извиняющимся тоном Олдмонту, — но у нас должна быть гарантия, что все будет сделано как следует. От вашей работы многое зависит.
После разговора с резидентом в тот же день вечером Олдмонта первый раз отвезли в отдаленный квартал Бангкока, в большую квартиру, которая принадлежала Тираюту.
Джем и Тони сразу подцепили себе по девочке. Для этого им не пришлось много трудиться. Они вышли из “Амбасадора” на улицу, дошли по ней до первого перекрестка, свернули направо и остановились у бара, где реклама обещала, что клиентов будут обслуживать девушки, одетые или, вернее, мало одетые, в стиле “топлесс” — “сверху ничего”.
Едва они устроились за столиком, к ним подошли две девицы, одетые, как и обещала реклама. Они не отказались от приглашения выпить. Единственная сложность состояла в том, что девицы владели английским отнюдь не в совершенстве, но к их компании неожиданно присоединился пожилой австралийский бизнесмен, который был уже изрядно навеселе и с ходу объяснил Джему и Тони, что он женат, у него трое детей — один мальчик и две девочки, уже взрослые, и каждый приезд в Таиланд для него лучше любого отпуска на морском побережье.
Он торчал в этом баре каждый вечер и чувствовал себя здесь как дома.
— Смотри, — говорил он Тони, обнимая его за плечи, — у здешних девочек совершенно европейские носы и глаза. Знаешь почему?
Тони покачал головой.
— Потому, что они побывали в руках хирурга, который занимается пластическими операциями. В их профессии без такой операции дело не пойдет. Даже японцы, которых теперь в Таиланде хоть пруд пруди, и то предпочитают женщин с европейскими чертами лица. Когда у нас на Западе прибегают к помощи пластической хирургии, то почти всегда хотят что-то сделать меньше. А на Востоке наоборот — нужны большие глаза, большие носы, круглые подбородки, ну и, естественно, большая грудь. А что здесь плохого? Если человек чувствует себя счастливее оттого, что у него европейские глаза и появилась переносица, почему бы и нет? В конце концов, если уж так важно выглядеть естественно, зачем люди причесываются?
Тони и Джем были поражены неожиданными познаниями своего нового знакомого, но все быстро разъяснилось: австралиец был представителем фирмы, ввозившей в Юго-Восточную Азию медицинское оборудование. Хирурги, специализировавшиеся на пластических операциях, были его главными клиентами.
— Но вообще, скажу я вам, — продолжал австралиец, — Азия есть Азия. Я поставляю сюда прекрасный материал, который идет на переносицы. Он называется силоксановая резина. Так многие хирурги пренебрегают моим товаром и вставляют переносицы, сделанные из человеческого ребра.
— То есть как? — изумился Джем.
— Очень просто. Здесь полно бедняков, которые продают свои кости за несколько тысяч батов.
Они поднялись и, расплатившись, вышли на улицу. Австралиец, как ни странно, довольно крепко держался на ногах и уговаривал их продолжить вечер вместе.
Они сделали несколько шагов по направлению к оживленной магистрали. Из-за поворота появилась пошатывающаяся фигура. Человек сделал несколько шагов и вдруг растянулся на асфальте.
— Вот это, я понимаю, нализался, — хихикнул австралиец.
— Спиртным от него не пахнет, — заметил Тони, склонившийся над лежащим на тротуаре человеком. Он запустил ему руку сначала в один карман, затем в другой. Вытащил паспорт. — Смотри-ка, — сказал он Джему. — Парень из Штатов. Фил Хоукс его зовут.
Олдмонт равнодушно наблюдал за всем происходящим, прислонясь к стене так, чтобы Тирают не заметил его. Тирают приехал не один. Это нарушало планы Олдмонта. Он собирался поговорить с Тираютом без свидетелей. Тирают обошел машину сзади и открыл дверцу своему спутнику. Однако тот, по всей видимости, не желал вылезать. Тирают вдруг нагнулся и, ухватив человека за ворот рубашки, выволок его из автомобиля. Разгневанный таким обращением, тот размахнулся, чтобы ударить Тираюта, но не успел и полетел на землю. Тирают несколько минут бил его ногами в живот, а потом стукнул головой об асфальт. Отдуваясь, Тирают пошел к дому. “Сейчас позовет кого-нибудь из своих бандитов, — подумал Олдмонт, — уволокут парня. Интересно, за что он его так отдубасил? Конкурент?”
Олдмонт оттолкнулся от стены, подбежал к машине — ключи торчали в замке зажигания. Поднял с асфальта неподвижное тело, взгромоздил его на заднее сиденье, сел на место водителя и, не закрывая дверцы, рванул машину с места. Сделав несколько поворотов, Олдмонт остановился. Привести в чувство избитого Тираютом человека было непросто: Олдмонт нещадно хлопал его по щекам и тряс за плечи. Когда тот приобрел способность самостоятельно держаться на ногах, повернул его лицом к улице, где должно было быть полно такси, и подтолкнул в спину. Дольше возиться с ним Олдмонт не мог. Ему нужен был Тирают.
Тирают здорово переменился за эти годы. Располнел, обрюзг, хотя, как только что убедился Олдмонт, остался таким же сильным и жестоким. Он мог бы поклясться, что и Тирают сразу узнал его, но не подал виду. Они стояли молча, глядя друг на друга.
Наконец Тирают сделал приглашающий жест рукой.
— Поднимайтесь ко мне. Не на улице же говорить.
Олдмонт почему-то ожидал, что найдет эту запомнившуюся ему квартиру обставленной так же, как тогда, когда его в первый раз привезли сюда, но здесь тоже все переменилось: мебель, ковры, в которых утопаешь. Даже двери были новые, двойные, обитые изнутри толстыми стальными пластинами. Раньше Тирают мень ше боялся за свою жизнь.
— Садитесь, — указал Тирают на одно из двух глубоких белых кресел. Он уставился на Олдмонта маленькими желтоватыми глазками.
Он не знал, с чем и, главное, в какой роли пришел к нему этот американец. Какой услуги от него потребует. Что предложит взамен. О, теперь он не продешевит. Прошли те времена, когда он служил американцам за гроши. Надеялся, что ему подыщут теплое местечко, когда в Бангкоке будут новые хозяева. Однако стоило ему изложить свои требования, как его просто выгнали. Американцы обманули его, и он больше не верит им.
К самому Олдмонту, которого сразу узнал, он не питал вражды. Олдмонт научил их тогда пользоваться целой кучей аппаратуры, которую навезли американцы — они не скупились ни на деньги, ни на оружие. Техника пригодилась в те дни, да и потом Тирают использовал ее. Например, исключительно простой в обращении и надежный микромагнитофон величиной с большую спичечную коробку — одна сторона кассеты обеспечивала запись в течение трех часов, — он улавливал даже шепот. Или телефонный скремблер, который гарантировал от подслушивания. Или компактный и легкий детектор передающих и записывающих устройств. Аппарат размером с пачку сигарет и антенной-щупом начинал бесшумно вибрировать, когда оказывался в поле действия любого скрытого радиопередатчика или тайного магнитофона.
— Тирают, — спросил его Олдмонт, — вы бывали на базе в Удоне?
Растолковывать этим людям основы электронного шпионажа и защиты от него было для Олдмонта неприятным занятием. В квартире Тираюта собралось человек сорок с совершенно бандитскими физиономиями. Распоряжались всем трое офицеров ЦРУ из специального отдела, который возглавлял когда-то полковник Пэш. Один из них и привез сюда Олдмонта из посольства.
Перед Олдмонтом сидели “Красные буйволы” — так они назывались. “Навапон” официально считалась “неполитической организацией, верной королю, религии и стране” — обычный лозунг таиландских правых. “Навапон” объединяла несколько сот тысяч человек. Группу финансировали представители крупного капитала, она имела связи с таиландским советом национальной безопасности и военной разведкой. Члены “Навапона” пустили прочные корни в армии, полиции и государственном аппарате.
“Красные буйволы” состояли главным образом из наемников ЦРУ, которые прежде использовались в подрывных операциях против Лаоса. Раньше в Лаосе сотрудники ЦРУ содержали целую “секретную армию”, сражавшуюся против Патет Лао. Стоила эта армия не меньше трехсот миллионов долларов ежегодно. В ее составе было примерно семнадцать тысяч таиландцев-наемников. Когда американцев вышвырнули из Лаоса, “секретную армию” пришлось как-то “трудоустраивать”, многие и оказались в рядах “Красных буйволов”. Других, как рассказывали Олдмонту приятели из Лэнгли, включали в подразделения “полицейской воздушной разведки” и “полиции патрулирования границы” — они наводили страх на северо-восточные провинции Таиланда, уничтожали всех, кто подозревался в симпатиях к левым, устраивали провокации на границах с Лаосом и Кампучией.
Олдмонт потратил целую неделю, обучая этих людей подслушивать телефонные разговоры, устанавливать подслушивающие устройства в домах и автомашинах, обеспечивать секретность собственных переговоров. Их снабдили максимально простой аппаратурой, не требующей даже минимальных технических знаний. Заказы на такую технику ЦРУ размещало очень широко — предстояло снабдить ею полувоенные формирования, создаваемые по всему миру для борьбы с национально-освободительными движениями.
— В Удоне? Приходилось, — осторожно сказал Тирают.
Олдмонт положил перед ним на журнальный столик несколько фотографий Линна в военной форме. Тирают нагнулся над ними. Он чувствовал, как американец буквально впился в него глазами, но не выдал себя ни словом, ни жестом.
— Нет, я не знаю такого. — Тирают изобразил на лице удивление.
Олдмонт собрал фотографии и поднялся. Тирают проводил его до дверей. Теперь он знал, зачем и в каком качестве пришел к нему Олдмонт.
Когда Олдмонт уже спускался по лестнице, Тирают окликнул его:
— Зачем вы спрятали человека, которого я привез с собой?
— Он бы помешал нашему разговору, — ответил Олдмонт, обернувшись. — А кто он?
— Героиновый курьер.
У Джема возникла было мысль вызвать врача для Фила Хоукса, но Тони с презрением отверг ее. “Подумаешь, схлопотал пару раз по физиономии”, — бормотал он, раздевая Хоукса, чтобы определить, сильно ли тому досталось. Результатами осмотра он остался доволен. Притащил откуда-то пузырь со льдом — приложить к животу, заставил Хоукса глотнуть как следует неразбавленного виски, которым администрация “Амбасадора” регулярно набивала холодильники своих постояльцев, и выключил в комнате свет, велев Хоуксу подольше поспать.
Прощаясь у дверей своего номера с Джемом, Тони сказал:
— Жаль, что мне не попался в руки тот косоглазый, который так отделал парня. Я бы ему…
— Так бы я тебе и дал ввязаться в драку из-за пустяка, — хмыкнул Джем.
— Ничего себе пустяк, — возмутился Тони, — белого человека ни с того, ни с сего избивают какие-то полуобезьяны. У нас в Претории, если черный посмеет поднять руку на белого…
— Т-с-с, — зашипел Джем. — Стоит тебе чуть выпить, сразу болтать начинаешь. Иди проспись.
Олдмонт не успел уйти далеко. Он торопился достичь оживленной улицы и шел очень быстро — насколько позволяло его изрядно изношенное сердце. Но они, разумеется, знали более короткий путь и, когда Олдмонт свернул на очередную неосвещенную улочку, преградили ему дорогу.
Когда-то бывшему оперативнику управления стратегических служб, прошедшему хорошую подготовку в лагерях, где обучались люди для заброски в немецкий тыл, двое противников совсем не были страшны. Но теперь подобная схватка могла стать для него последней.
Нападавшие стали обходить его с двух сторон. В руке одного из них Олдмонт увидел удавку — тонкую, но прочную нить с двумя деревянными ручками, что-то вроде детской скакалки. Ее набрасывали на шею, человек терял равновесие, начинал задыхаться, рвать руками нервущуюся петлю и становился легкой добычей нападающих.