ПОВЕСТИ
Леонид Млечин
В лесу полночных звезд
В семь часов утра в токийском районе Асакуса скучно и серо, не то что вечером. Район крупных универмагов и театров, ресторанов и клубов, баров и дискотек оживает с заходом солнца. Утром — лишь поток автомобилей, направляющихся в деловые кварталы столицы, в Маруноути и Касумигасэки, и толпы одинаково одетых и одинаково спешащих на работу людей.
Маленький «пикап» Ёсико Сэгэва двигался в обратном от центра направлении. На свободном сиденье лежал список клиентов. Ёсико оставалось объехать еще три дома.
Сегодня, как и почти каждый день, они с мужем встали в половине четвертого утра, чтобы ровно в четыре быть на самом большом в мире рыбном рынке близ улицы Харуми. Исао и Ёсико Сэгэва держали небольшой ресторанчик, где посетителям подавали исключительно суси — блюдо из кусочков сырой рыбы, уложенных на колобки политого уксусом риса. Сырая рыба обязательно должна быть свежей, и они ежедневно обновляли свои запасы. Рыбный ресторанчик достался им от рано умершего отца Есико. Родители Исао погибли в войну. Сэгэва усыновили его, дали свою фамилию. С детства Ёсико привыкла начинать утро с поездки на рыбный рынок, раньше с отцом, теперь с мужем.
На огромном, пахнущем морем рынке — тысячи людей: рыбаки, покупатели и туристы. Оптовый рынок — одна из достопримечательностей Токио. Покупатели — повара больших ресторанов и владельцы мелких, хозяева рыбных лавок в высоких, до колен, резиновых сапогах — тщательно выбирали рыбу.
Сэгэва знали, у кого из рыбаков самый хороший товар. Отбор рыбы — ответственное дело. Если суси не понравится, завтра постоянные клиенты пойдут к конкурентам, а ресторанчик Сэгэва, как и большинство таких мелких заведений, существовал благодаря постоянным посетителям. Кое-кто из них заказывал суси на дом.
К приготовлению суси Ёсико не допускали. И ее отец, и Исао считали, что это не женское дело. В пять часов утра Исао Сэгэва с рыбой приезжал в ресторан, где его уже ожидали двое помощников — молодых ребят.
В Токио почти десять тысяч ресторанов, где можно поесть суси. Сэгэва открывали свое заведение в десять утра и работали без перерыва почти до полуночи. Коробки с суси для тех, кто регулярно заказывал это блюдо на дом, Исао готовил сам. К рыбе — грибы в соевом соусе и овощи, приправленные имбирем. Отдельно в каждую коробку клали кувшинчики с соевым соусом, лимонным соком и хреном — это приправа.
Суси, доставленное на дом, — дорогое удовольствие. Только состоятельные люди могут себе это позволить. Низко кланяясь, Ёсико Сэгэва вручала коробки прислуге своих клиентов.
Последним в ее списке значился Нирадзаки — депутат парламента от оппозиции.
Дверь в этом доме открывалась только после того, как бдительная привратница получала от жильцов соответствующей квартиры подтверждение, что они действительно ждут этого человека. И Ёсико Сэгэва, хотя обе привратницы, сменявшие друг друга, знали ее в лицо, пришлось подождать, пока не завершатся телефонные переговоры, сопровождавшиеся извинениями за беспокойство. Поблагодарив привратницу, Ёсико пошла к лифту. Лифт был занят, и желтый огонек, отмечая этажи, полз вниз. Двери раздвинулись...
На крик Ёсико прибежала пожилая привратница с журналом комиксов в руках.
Молодая женщина, насмерть перепуганная, прижалась к стене. Коробка с суси упала на пол, нежные ломтики тунца валялись на ковре. Из открывшегося лифта торчали худые ноги в идеально начищенных черных туфлях. Где-то в глубине лифта, залитого мягким светом ламп, многократно отраженных зеркалами, виднелась отливающая серебром голова с неестественно выпученными глазами.
Над младшим инспектором Акидзуки в токийском полицейском управлении посмеивались. За ним водилась одна слабость, вполне оправдывавшая поэтическое сочетание двух иероглифов, составивших его фамилию, — «осенняя луна». Младший инспектор увлекался старинной поэзией. Весной он донимал коллег, декламируя хокку о распускающихся в апреле цветках сакуры:
Чужих меж нами нет,
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.
Если одну неделю с языка у него не сходила хрестоматийная хокку Басе:
Перед вишней в цвету
Померкла в облачной дымке
Пристыженная луна, —
то, скажем, в следующий понедельник он радовал своего соседа по комнате только что открытым для себя хайку XVIII века:
Эй, повремени!
В колокол пока не бей —
Сакура в цвету.
Всю эту неделю он восторгался танка Какиномото Хитомаро:
Вздымается волна из белых облаков,
Как в дальнем море, средь небесной вышины,
И вижу я —
Скрывается, плывя,
В лесу полночных звезд — ладья луны.
Поэтические склонности, однако, не мешали младшему инспектору Акидзуки заниматься своим прозаическим ремеслом.
— Мы приехали через несколько минут после вызова, — докладывал он своему начальнику. — Труп Нирадзаки обнаружила Ёсико Сэгэва. Она привезла суси для семьи Нирадзаки, которая заказывает это блюдо в ресторане Сэгэва уже несколько лет. Ёсико приезжает в этот дом два раза в неделю в одно и то же время. Служанка семьи Нирадзаки забирает у нее рыбу и расплачивается.
— С самим Нирадзаки Сэгэва встречалась?
— Только в их ресторане. Обычно Нирадзаки вставал поздно. У него плохой сон, засыпал только под утро. Когда я поднялся на десятый этаж, никто из семьи еще ничего не подозревал. Служанка была на кухне. Жена Нирадзаки — она только что проводила мужа — и сыновья завтракали.
— Когда вы сказали им, что произошло, не заметили ничего странного?
— Нет, — решительно ответил Акидзуки. — Они вели себя так, как ведут люди, потерявшие близкого и дорогого человека.
— А почему Нирадзаки вышел из дому так рано?
— Когда его жена смогла отвечать на вопросы, она сказала, что мужу позвонили из штаб-квартиры партии и попросили срочно приехать.
— Проверь на всякий случай.
Акидзуки сделал пометку в блокноте.
— Теперь самое сложное, — младший инспектор наморщил лоб. — Ровно в семь часов жена Нирадзаки закрыла за ним дверь. Часы висят у них в коридоре, идут правильно. Старший сын тоже слышал звук захлопывающейся двери и посмотрел на часы. В семь часов пять минут в дом вошла Ёсико Сэгэва, вызвала лифт. Значит, Нирадзаки был убит в этот промежуток.
Начальник отдела вытащил из папки судебно-медицинское заключение: «Смерть наступила от ушиба шейного отдела позвоночника с вывихом 6-го шейного позвонка и сдавлением спинного мозга».
— В нашей практике не первый случай, — заметил Акидзуки. — Тренированная ладонь человека, который занимается каратэ, ломает шею, как молот.
— Получается, что его убили прямо там, у лифта, в двух шагах от собственной квартиры. Соседи?
Акидзуки покачал головой:
— На лестничной площадке еще две квартиры, обе пустуют. Я пригласил домовладельца и в его присутствии осмотрел квартиры — никого... Вообще не занята половина квартир: среднему токийцу такой дом не по карману. Привратница клянется, что в этот день она не впускала и не выпускала никого постороннего.
— Итак, у нас три версии, — подвел итоги начальник отдела. — Первая: Нирадзаки убили в собственной квартире. Вторая: убийца — кто-то из жителей дома, или он спрятался в одной из квартир. Третья: убийца вошел и вышел из дома незамеченным.
— Извините, но третья версия выглядит фантастической, — Акидзуки позволил себе улыбнуться, — а первая невозможна. Оба сына Нирадзаки — весьма изнеженные юноши, они никогда не занимались каратэ, я видел их руки. Жена и служанка, разумеется, отпадают. Возможно, что убийца еще в доме, но я оставил там полицейского в штатском. Ночью никто не пытался выйти из дома.
— Я не понимаю, как труп оказался в лифте?
Младший инспектор пожал плечами:
— Наверное, Нирадзаки был убит в лифте, преступник вышел, а Сэгэва вызвала лифт и...
— Где показания Сэгэва?
Акидзуки дал ему несколько листков исписанной бумаги. Начальник отдела углубился в чтение. Через минуту он откинулся в кресле и предложил Акидзуки:
— Прочитайте вот это место.
— «Лифт был занят. Он стоял на десятом этаже. Мне пришлось ждать, — медленно прочитал Акидзуки. — Потом лифт начал спускаться».
— Сэгэва не нажимала кнопку вызова!
— Так что же, Нирадзаки был еще жив, когда вошел в лифт? — Акидзуки был ошеломлен. Он не обратил внимания на эту деталь.
— После удара, который получил Нирадзаки, он мгновенно, если верить экспертам, потерял сознание и умер. Его убили на лестничной площадке. Потом убийца вызвал лифт, положил туда труп и, нажав кнопку первого этажа, отправил лифт вниз. Автоматические двери закрываются медленно, и можно успеть отдернуть руку от панели управления.
— Но зачем? На лестничной площадке труп мог пролежать еще добрый час, прежде чем его бы обнаружили, и у убийцы оставалось бы время, чтобы спокойно покинуть место преступления.
Начальник отдела молчал. Акидзуки не мог успокоиться:
— Так преступники себя не ведут. Они всегда стремятся выиграть время.
— В конечном счете он оказался прав, — вздохнул начальник отдела. — Он сумел уйти, спустился по лестнице и вышел.
— Уже после того, как Сэгэва обнаружила труп и прибежала привратница?
— Да.
На лице Акидзуки изобразилось сомнение:
— Я не представляю себе человека, который мог пройти незамеченным мимо двух женщин, одна из которых уже сняла трубку, чтобы позвонить в полицию.
— А я представляю, — тихо заметил начальник отдела. — Если это был ниндзя.
В средние века так называли профессиональных лазутчиков, шпионов и террористов, в перечень доблестей которых входило умение взбираться по ровной крепостной стене (они надевали специальные перчатки с металлическими когтями — так легче было цепляться), бесшумно ходить (они выработали специальную походку) и бесшумно убивать.
На основе опыта ниндзя был создан учебник для наемных убийц, который назывался «Как двигаться ночью». В нем подробно объяснялось, как следует одеваться, чтобы остаться незамеченным, как развивать «ночное» зрение, как слышать противника ночью, как стрелять. Но все это лишь часть арсенала ниндзя.
Из технических средств они пользовались удавкой, напоминающей итальянскую гароту, и метательным снарядом сюрикэн, который походил на шестилепестковый нож для мясорубки.
Ниндзя в совершенстве владели гипнозом, искусством предугадывать действия противника, умели перевоплощаться.
Кадзуо Яманэ стремительно шел по длинному коридору. Он не обращал внимания на приветственные оклики знакомых и сослуживцев, невежливо обогнал кого-то из руководителей управления, резким движением открыл дверь в приемную и прошел прямо в кабинет начальника.
Хозяин кабинета, увидев Яманэ, снял очки и поднялся. Он, даже сделал вид, будто идет навстречу Яманэ, но молодой человек уже подошел к столу:
— Это правда?
— Примите мои соболезнования. «Никко-мару» потерпела крушение.
— Мой отец?
— Погибли трое. В том числе и капитан.
Лицо молодого человека окаменело. На мгновение его глаза затуманились, но он сразу же овладел собой:
— Я хотел бы...
Начальник управления не дал ему договорить:
— Разумеется, разумеется. Я распорядился насчет вертолета.
«...Вчера в пять часов утра затонуло японское рыболовное судно «Никко-мару». По неподтвержденным данным, погибли трое: капитан корабля Акира Яманэ, механик Хирата и рыбак Миядэра. Остальные 13 членов экипажа подобраны ракетным эсминцем военно-морских «сил самообороны» «Амацукадзэ». Катастрофа произошла в заливе Сагами, неподалеку от острова Осима в архипелаге Идзу...»
Уже в Йокосука, где их ждал вертолет управления безопасности на море, Кадзуо Яманэ узнал, что «Никко-мару» была потоплена американской атомной подводной лодкой «Эндрю Макферсон».
Адмирал Симомура, начальник штаба военно-морских «сил самообороны», уходил в отставку. Четыре года пребывания на высшем в военно-морском флоте посту закончились, а поскольку послевоенная японская армия была скопирована с американской, то более одного срока занимать эту должность не полагалось. Уже был определен преемник Симомура — адмирал Тэрада, два года исполнявший обязанности его заместителя. Симомура давно поддерживал и выдвигал Тэрада и, несмотря на молодость своего будущего преемника, отстоял его кандидатуру перед начальником управления национальной обороны.
Симомура не испытывал грусти, разумность извечной смены одного поколения другим не вызывала в нем сомнения. С его точки зрения, молодой Тэрада обладал всеми качествами, необходимыми для того, чтобы в течение четырех следующих лет командовать военно-морским флотом Японии. Эти годы должны стать решающими для «сил самообороны». Япония — морская держава. Трагическая ошибка истории на несколько десятилетий лишила ее возможности развивать военный флот. Настало время наверстывать упущенное.
Как и Симомура, адмирал Тэрада начинал морскую карьеру на подводной лодке. Этому факту в послужном списке своего преемника Симомура придавал особое значение. Во второй половине двадцатого века подводные лодки стали не тактическим, а стратегическим оружием, превратились в инструмент высшей политики. Японский моряк, считал Симомура, должен быть политиком.
Переодевшись в кимоно, Симомура — нестарый еще человек с высоким лбом и коротким тупым носом над щеточкой серебристых усов — прошел в кабинет. В прошлом году, готовясь к жизни отставника, он купил этот дом в пригороде Токио, где предполагал теперь жить безвыездно. Адмирал был одинок. Жена его умерла сравнительно молодой, второй раз он не женился. Их единственный сын, в подражание отцу избравший морскую карьеру, утомительным походам и боевым учениям предпочел более легкую жизнь дипломата. Он служил помощником военно-морского атташе в Англии. Отец считал, что сын не оправдал его надежд, и редко с ним виделся.
Симомура уже решил, чем станет заниматься после выхода в отставку. Он собирался писать мемуары. Он начинал службу в Объединенном флоте адмирала Исороку Ямамото, участвовал в нападении на Пёрл-Харбор, четыре года провел на подводной лодке, в последний год войны стал ее командиром — ему есть о чем рассказать.
На письменном столе высились стопки книг: адъютанты отобрали ему труды по истории войны, мемуарную литературу, множество переводов с английского. Отдельно лежала биография Ямамото — эта фигура все больше привлекала его внимание. С первых дней морской службы Симомура привык восхищаться Ямамото, которого несколько раз видел.
Но сегодня Симомура не сразу заставил себя сосредоточиться на биографии знаменитого адмирала, написанной Хироюки Агава. Нелепая история с «Никко-мару» не давала ему покоя.
В Йокосука встречали спасенных рыбаков. Над причалом висел вертолет газетной компании «Асахи», владеющей и одним телеканалом; с вертолета велась прямая телепередача. К пришвартовавшемуся эсминцу бросились врачи — тут только Кадзуо Яманэ заметил несколько машин «Скорой помощи». На каждом из оставшихся в живых рыбаков гроздьями висли журналисты. Непрерывное щелканье фотоаппаратов слилось в пулеметную очередь.
Фуруя, помощник капитана, увидел Кадзуо и, расталкивая журналистов, бросился к нему, обнял за плечи.
— Мужайся, парень. Твой отец погиб на моих глазах, — сказал он Кадзуо.
Какой-то репортер нацелился на них своим фотоглазом. Фуруя повернул Кадзуо спиной к журналисту.
Всю ночь генерал Роджер Крейги, командующий американскими войсками на Японских островах, провел у прямого провода с Вашингтоном. Подводная лодка «Эндрю Макферсон» подходила к острову Гуам.
Утром генерал прилег, но через два часа его разбудили. С ним хотел поговорить командующий флотом США в зоне Тихого океана. Ответственность за потопление «Никко-мару» следовало нести им обоим, но ночью Крейги получил из Вашингтона твердые заверения: они не будут наказаны. Их задача — отбиваться от журналистов и пустить в ход все рычаги воздействия на Токио, чтобы не допустить усиления в стране антиамериканских настроений. Накануне встречи в верхах это могло ослабить позицию американской стороны.
Генерал Крейги взял трубку телефона.
— Я только что разговаривал с адмиралом Симомура, — сказал командующий флотом. — Он не предвидит скандала. Его сотрудники сделали все, что в их силах.
Полиартрит грозил совсем замучить адмирала в отставке Уильяма Лонга. После каждой бессонной ночи — а их становилось все больше и больше — Лонг как о сказочных временах вспоминал годы, когда подолгу не покидал мостик, заливаемый ледяными волнами.
Заболев, Уильям Лонг чуть было не стал жертвой и другой, самой распространенной болезни — фармакомании. Чрезмерное употребление лекарств превратилось в Штатах в стихийное бедствие. Каждый десятый случай госпитализации вызван злоупотреблением лекарствами. Когда тумбочка у кровати была целиком заполнена тюбиками, пузырьками и коробочками, а боли нисколько не уменьшились, Лонг обратился к альтернативной медицине.
В свое время Лонг вместе со многими другими американцами посмеивался над рассказами о возрождении акупунктуры. Потом он прочитал в газетах о болеутоляющих пилюлях, которые продавались в чайна-таунах и рекомендовались при полиартрите. Было несколько смертельных случаев — из-за содержавшегося в них фенилбутазона. Предостерегали и против акупунктуры.
И все же одному из старых знакомых удалось уговорить Уильяма Лонга прибегнуть к помощи акупунктуры. Лонга соблазнили, во-первых, безболезненность процедуры, во-вторых, ее быстрота — всего двадцать минут.
Уильям Лонг отправился в Вашингтонский акупунктурный центр, который находился на седьмом этаже нового административного здания на Массачусетс-авеню, в престижном северо-западном районе столицы.
Выйдя из лифта, Лонг попал в просторный зал ожидания, где сидело три десятка пациентов всех возрастов — от пяти до семидесяти лет. После оформления карточки, к которой прикололи выданное лечащим врачом Лонга направление, его принял один из семи врачей центра, получивших образование в США. Эти врачи решают, будет ли пациент принят или ему откажут в акупунктурном лечении. Врач-американец осмотрел Лонга. Потом в кабинет пригласили врача-азиата, которого сопровождал переводчик. Все трое некоторое время совещались, Уильям Лонг с возрастающим недоверием смотрел на желтолицых иностранцев. Его повели в другую комнату, где он разделся и лег на большой стол — единственную мебель в этом помещении. Появился акупунктурист с подносом, на котором лежали иголки из нержавеющей стали. Их длина — примерно семь с половиной сантиметров, диаметр равен диаметру иголок, которые обнаруживают, распаковывая новую рубашку. Один конец иголки заострен, на другом — шляпка в виде небольшого зазубренного цилиндра.
Лонг нервничал. Скрипучим голосом со смешным акцентом врач предупредил его, что акупунктура не всегда мгновенно устраняет боль и вообще может не избавить от нее. Лонг, услышав это, мысленно проклинал и своего знакомого, который убедил его сходить сюда, и самого себя — за легковерность. Врач продолжал говорить, что пациенту не следует удивляться, если иглы будут втыкать в участки тела, весьма удаленные от больного места. Лонг, однако, с сомнением наблюдал за тем, как ему втыкали иголки в грудь и плечи.
Он с отвращением посмотрел на свои тощие ноги. Он как-то усох за последние месяцы, когда полиартрит обострился. По утрам ощущал предательскую слабость, но боль в коленях лишила его возможности заниматься спортом. «Двигаться как можно меньше», — предупреждали его врачи.
Введение самих игл было совсем безболезненно. Лонг почувствовал легкое головокружение, тело его стало терять чувствительность. Но он был в полном сознании, и боль в суставах не уменьшалась. Несколько раз врач подходил, чтобы покрутить иглы. | Через двадцать минут иглы вытащили. Лонгу позволили одеться. Он уплатил пятьдесят долларов. Его назначили на повторные сеансы, предупредив, что каждый из них будет стоить двадцать пять долларов.
На первом этаже Лонг купил свежий выпуск «Вашингтон пост». На первой полосе были фотография спасенных рыбаков с «Никко-мару» и снимок атомной подводной лодки «Эндрю Макферсон», потопившей японское рыболовное судно.
— Когда подводная лодка ударила наше судно, твой отец стоял у самого борта... Я не удержался на ногах, упал на палубу, сильно ударился головой и потерял сознание. Что происходило потом, где были все наши, не знаю, — рассказывал Фуруя, многолетний помощник капитана «Никко-мару».
Оба сына Акира Яманэ росли у него на глазах, и, хотя Кадзуо стал большим человеком в управлении безопасности на море, а старший — Сэйсаку — инженером в крупнейшей судостроительной компании «Исикавадзима-Харима», Фуруя говорил им «ты».
Став капитаном «Никко-мару», Акира Яманэ охотно взял Фуруя на свое судно. Старший Яманэ последние годы жаловался, что рыбаков — не только у них дома, но и в соседнем городе Уодзу — все меньше и меньше, старики умирают, а молодежь предпочитает этому тяжкому и ненадежному делу работу полегче. Ловить рыбу у берегов Японии стало куда труднее, чем в те времена, когда Кадзуо был мальчишкой и вместе с отцом выходил в море. Они с братом по ночам размахивали длинными шестами, к которым прикреплялись мощные фонари, чтобы заманить рыбу в заброшенные сети.
— Почему же американцы не стали нас спасать? — не переставал удивляться Фуруя. — Если бы они остановились и сразу нам помогли... Мы видели рядом с нами подводную лодку, которая быстро погрузилась в воду. Через пять минут после удара «Никко-мару» начала тонуть, мы даже не успели передать SOS. Когда наши две шлюпки отошли от тонущего судна, появился низко летящий самолет. Мы не знали, что нам делать, то ли стараться привлечь его внимание в надежде на помощь, то ли сидеть тихо. Самолет был американский. Он сделал два круга над нами и исчез. Мы все же надеялись, что через несколько часов нас спасут. Но помощь не приходила. Мы не могли определить, где точно находимся. Впрочем, это и не имело значения — выгребать против ветра мы все равно не могли. Часа через четыре на расстоянии примерно одной мили от нас я заметил перископ подводной лодки...
Они сидели вдвоем в доме Яманэ. Смерть уже наложила отпечаток на веселый и гостеприимный дом старого рыбака. Зажгли свечи, в комнатах было мрачно и темно. Как Кадзуо ни уговаривал мать посидеть спокойно, она с раннего утра возилась на кухне. Днем пришли соседки, чтобы помочь устроить поминки, и даже в гостиную доносились запахи свежеприготовленной горчицы, красного перца, имбиря, чеснока и соевого соуса. В электрических рисоварках готовился тщательно промытый и отобранный рис. Мать несколько раз предлагала Кадзуо и гостю поесть, но они наотрез отказывались.
— Увидев перископ, мы здорово испугались, — вспоминал Фуруя. — Мы подумали, что американцы проводили там секретную операцию и, чтобы никто не узнал об этом, решили нас уничтожить. Конечно, Америка вроде бы дружественная страна, у нас с ней договор, но...
Спасение пришло через восемнадцать часов. Оставшихся в живых подобрал ракетный эсминец «Амацукадзэ». Официальное сообщение о столкновении подводной лодки с рыбацким судном штаб ВМС США, базирующихся на Японских островах, передал в Токио через тридцать пять часов после катастрофы.
Кадзуо Яманэ слушал рассказ рыбака как во сне. Акира Яманэ было всего пятьдесят семь лет... Кадзуо подумал, что мать следует уговорить переехать в Токио. Одной ей будет невмоготу: ведь в доме каждая вещь напоминала о муже. В свободное время капитан любил плотничать. Надстроил второй этаж, сколотил книжные полки, стенные шкафы. В стеклянных коробках — макеты судов, на которых он выходил в море. Среди них и «Никко-мару».
Как могло случиться, что американская подводная лодка, оснащенная электронными «ушами» и «глазами», потопила рыбачье судно? Кадзуо Яманэ был моряком, он десять лет работал в управлении безопасности на море и сам занимался расследованием кораблекрушений. О таком случае ему еще не приходилось слышать. Но самым удивительным было то, что американцы нарушили первый долг моряка и не оказали помощь потерпевшим бедствие. Они позорно бежали, а американское военно-морское командование связалось с правительством Японии, когда рыбаков уже подобрал случайно оказавшийся там эсминец.
— Минут за двадцать до страшного удара, от которого наша «Никко» пошла ко дну, мы слышали несколько сильных взрывов, — сказал Фуруя. — Словно рвались глубинные мины. Если американцы проводили минные учения, одна такая мина запросто могла пробить днище «Никко».
— В этом районе американцы не имели права проводить учения, — покачал головой Кадзуо. — Там проходит оживленная морская трасса.
Корабли управления безопасности на море сейчас, по всей видимости, осматривают место столкновения. Кадзуо пожалел, что не может принять участия в расследовании. Ему надо быть дома. Моряки погибают в море, и даже урны с прахом Акира Яманэ не удастся захоронить, но традиции должны быть соблюдены. Ждали только старшего из сыновей Акира Яманэ — Сэйсаку.
Ёсико Сэгэва и ее мужу Исао еще дважды пришлось побывать в токийском полицейском управлении.
Ничего нового к протоколу первого допроса Есико Сэгэва инспектор Акидзуки добавить не смог. Депутат Нирадзаки часто обедал в их рыбном ресторанчике. Любил тунца и морского окуня, неизменно заедал суси имбирным корнем. За один вечер съедал до десяти порций.
— Он был такой худой, — хихикнула Ёсико, — что мы всегда удивлялись, как это в него столько влезает.
Исао Сэгэва заметно волновался, его большие руки с толстыми пальцами и коротко остриженными ногтями слегка подрагивали. Впрочем, Акидзуки давно научился не обращать внимания на волнение тех, кого вызывают в полицию.
Ёсико Сэгэва еще раз подтвердила, что не она вызвала лифт, а кабина сама спустилась на первый этаж. Тут только молодая женщина поняла, что это означает, и со страхом взглянула на полицейского. Да, подумал Акидзуки, мертвец, который сам спускает себя в лифте, у кого угодно вызовет ужас. Хотя в загадочных преступлениях на самом деле нет ничего таинственного и мистического. Во всяком случае, Акидзуки был в этом уверен.
Токийское управление могло похвастаться достаточно высоким процентом раскрываемости самых сложных преступлений. Японские правоохранительные органы держали под жестким контролем своих сограждан. Управление безопасности на море и иммиграционная служба гарантировали: без их ведома ни один человек не исчезнет из страны. Местная полиция, опираясь на помощь домовладельцев, собирала сведения о жителях округи. Вся информация оседала в компьютерах главного полицейского управления. Кроме того, у полиции не было недостатка в добровольных доносчиках. По сути дела, если только преступник не обладал хорошо налаженными связями и не опирался на чье-то мощное покровительство, среди добропорядочных налогоплательщиков он был как в пустыне, где негде укрыться. Заметив нечто подозрительное, люди спешили уведомить полицию. Акидзуки не мог бы перечислить все мотивы, заставляющие их поступать именно так, а не иначе, но, если бы его спросили об этом, следователь, вероятно, сослался бы на историческую приверженность японцев духу порядка, подчинения младших старшим, уважения закона и властей.
Полицейский, оставленный в доме, где жил депутат Нирадзаки, просидел в подъезде целые сутки. За это время Акидзуки вместе с двумя помощниками проверил все квартиры. У каждого из жильцов было надежное алиби. Да и ни один из живущих в доме, по компетентному мнению Акидзуки, не был достаточно физически подготовлен, чтобы убивать ребром ладони. Все это были высокооплачиваемые служащие токийских компаний, и ничего тяжелее ручки они давно не держали в руках.
Акидзуки тщательно осмотрел вещи покойного депутата. Аккуратный, без единой складки черный костюм, на лацкане — хорошо знакомый каждому японцу значок члена нижней палаты парламента в форме одиннадцатилепестковой хризантемы с темно-бордовой каймой. Члены палаты советников носили точно такие же значки, но с окаймлением темно-голубого цвета.
Нигде в Японии значки не имели такого веса, как в здании парламента. С тех пор как в 1890 году к первой сессии парламента изготовили первый значок, этот символ принадлежности к высшему законодательному органу несколько раз менялся. После выборов депутаты получали новый значок, носить его обязан каждый парламентарий. Существовало более тридцати видов значков для секретарей и помощников депутатов, правительственных чиновников и журналистов, имевших право входа в здание парламента.
Из внутренних карманов пиджака Нирадзаки инспектор извлек черный кожаный бумажник с визитными карточками и пачкой десятитысячных ассигнаций, идеально чистый носовой платок, начатую пачку американских сигарет и стандартную пластмассовую зажигалку с большой арабской цифрой семь. Акидзуки показал зажигалку коллегам, и один из инспекторов объяснил ему, что такие зажигалки дают постоянным клиентам в крохотном баре возле Нихонбаси, который так и называется «Семь».
Акидзуки для порядка заглянул в этот бар, который оказался таким крохотным, что там и в самом деле никак не могло уместиться больше семи человек одновременно. Однако хозяйке помогали три бармена, поочередно наливавшие посетителям виски. Акидзуки обратил внимание, что полки в баре заняты бутылками виски, на которых красуются фамилии клиентов. Район Нихонбаси — один из самых оживленных в Токио, и многие заходили сюда после работы пропустить стаканчик из своей бутылки. Хозяйка бара показала инспектору бутылку виски, украшенную именем Нирадзаки.
— Он редко бывал у нас, и эту бутылку мы держали для него целых два года, но мы всегда были ему очень рады, — сказала она Акидзуки. — Приятный человек, и держался демократично. Любил петь, он родился на севере и знал много народных песен.
Рядом с телом Нирадзаки в лифте лежала папка. Молния на ней была застегнута, но после того, как инспектор очень осторожно исследовал ее содержимое, у него сложилось впечатление, что преступник папку открывал, рылся в бумагах, а возможно, и забрал что-то. Вдова Нирадзаки подтвердила, что ее муж всегда ездил в парламент с этой папкой, но что было внутри, она не знала. Муж не считал нужным посвящать ее в свои дела.
Папку Акидзуки отдал на экспертизу: если преступник был небрежен, могли остаться следы. Инспектор уже выяснил в штаб-квартире партии, куда Нирадзаки якобы вызвали в то утро, что никто из сотрудников депутату не звонил. Кто же выманил депутата из квартиры, чтобы убить его?
Накануне вылета в Токио подполковник Гейтс увидел в программе телевизионных новостей отрывки из выступления начальника научно-технического управления Японии перед журналистами. Начальник управления, одновременно возглавлявший Совет по вопросам развития космической промышленности, заявил, что ракетно-космическая программа страны оказалась под угрозой срыва из-за серьезных неполадок в полученном из США электронном оборудовании.
«По вине американских поставщиков окончательно вышел из строя спутник «Химавари-1», имеются крупные неисправности на «Химавари-2», не работают два из трех купленных в США основных агрегатов на спутнике «Юри-2А». Начальник управления презрительно отозвался о «надежности американской продукции». Электронное оборудование из США доставлялось в Японию в опечатанных «черных ящиках», вскрыть которые японские инженеры не имели права. Перед запуском ракеты в японский национальный космический центр в Кагосима прибыла бригада инженеров из американских аэрокосмических корпораций и устанавливала оборудование, сверяясь с секретными инструкциями.
Подполковника Гейтса не удивило резкое выступление японского министра; оно укладывалось в рамки нынешней политики Токио, где считали, что пора вести с США дело на равных.
— По нашим сведениям, — сказал подполковнику Гейтсу его непосредственный начальник, — консорциум японских фирм, занимающихся ракетостроением, разрабатывает проект создания новой модели, по своим параметрам сравнимой с нашими межконтинентальными баллистическими ракетами. Об этом они нас не сочли возможным информировать. В Вашингтоне весьма обеспокоены тем, что японцы скрывают от нас сведения о своей ракетной программе. Если ваши действия будут успешны, мы избавимся от ненужной настороженности в отношении нашего союзника. Ваш помощник, весьма компетентный в определенных делах человек, возьмет на себя выполнение той части задания, которая несовместима с вашим статусом.
Адмирал Уильям Лонг не сдержал данного себе после отставки обещания никогда не звонить в министерство военно-морского флота и, набрав номер коммутатора, попросил телефонистку соединить его с одним из своих бывших сослуживцев.
— Как это могло произойти? — нетерпеливо спросил Лонг.
— Акустики не заметили «Никко-мару», потому что в том районе много судов. После столкновения подводная лодка поднялась на поверхность, но капитан увидел судно, которое продолжало двигаться, очевидно не получив никаких серьезных повреждений. Поэтому он приказал погрузиться, а сам вызвал гидросамолет. Но из-за дождя и тумана летчик ничего не обнаружил. Подводные лодки с ядерным оружием на борту не имеют права пользоваться радиосвязью, вы-то знаете об этом, поэтому о случившемся командир «Эндрю Макферсон» сообщил только по прибытии на базу в бухте Апра на острове Гуам. Вот, собственно, и все, адмирал.
Лонг остался недоволен этим разговором. Человек, который когда-то служил под его началом, сказал ему ровно столько, сколько скажет любому американцу сотрудник отдела по связям с общественностью. Версия о неспособности подводной лодки-ракетоносца обнаружить рыболовное судно была рассчитана на тех, кто ничего не понимает в морском деле.
«Эндрю Макферсон» сошла со стапелей в тот год, когда Лонг, тогда еще капитан первого ранга, работал в отделе атомных двигателей комиссии по атомной энергии. Строилась «Эндрю Макферсон» на верфи известной кораблестроительной фирмы «Электрик боут». Разработка и строительство подводной лодки — долгое дело, на это уходит пять-шесть лет. Но «Эндрю Макферсон» построили быстрее. Уже запущенную в производство атомную подводную лодку, грубо говоря, разрезали пополам, раздвинули носовую и кормовую части и между ними сделали сорокаметровую вставку, куда поместили приборы управления стрельбой, шестнадцать ракетных аппаратов, дополнительное навигационное оборудование. Так появился первый подводный ракетоносец.
Сравнения с современными подводными лодками «Эндрю Макферсон» не выдерживала, но и она оставалась важным компонентом американских ядерных стратегических сил. В свое время Уильям Лонг облазил ее от носа до кормы, сопоставляя с дизель-электрическими лодками, на которых он плавал во вторую мировую войну.
Адмирал Уильям Лонг, которому, знакомясь с кем-либо, приходилось добавлять теперь к своему званию ненавистное «в отставке», не решился прямо высказать своему бывшему подчиненному, что именно он думает о столкновении в заливе Сагами. Сотрудник министерства ВМС принялся бы немедленно убеждать его в обратном: ведь все разговоры по коммутатору министерства прослушиваются отделом безопасности.
Лонг был почти уверен, что на «Эндрю Макферсон» произошла авария пускового механизма, по крайней мере, одной из шестнадцати ядерных боеголовок, которыми уставлен так называемый «Шервудский лес» — ракетный отсек длиной двадцать три метра в самом центре подводного корабля.
На службе Эдвин Гейтс носил звание подполковника авиации военно-морских сил и пользовался репутацией исполнительного и компетентного офицера. В частной жизни этот сорокадвухлетний здоровяк с темно-каштановой шевелюрой был в высшей степени компанейским парнем. Всем морским специальностям он предпочел службу в управлении военно-морской разведки.
В свое время он подал рапорт о зачислении его в военную школу иностранных языков и провел там год в тщетном единоборстве с японскими иероглифами. Осилить бездну премудрости за сравнительно короткий срок обучения ему не удалось, но благодаря природным способностям он все же научился с грехом пополам объясняться с японскими барменами, свободно ориентировался в меню токийских ресторанов и менее свободно — в заголовках «Асахи» или «Майнити».
Гейтс был в Японии раз двадцать, четыре года назад он семь месяцев стажировался на американской военно-морской базе в Йокосука, но никогда еще он не приезжал сюда с таким неприятным чувством. Гейтс боялся, что задача, поставленная перед ним, обязательно обернется большими неприятностями для него самого, причем в любом случае, выполнит он задание или не выполнит.
Прилетев в Токио, он остановился в отеле «Пасифик» в районе Синагава, где занял стандартный номер на седьмом этаже с видом на железнодорожную станцию. Переоделся в легкое кимоно — юката, которое напоминало Гейтсу обыкновенный купальный халат, только без пуговиц, а с одним лишь тонким пояском, включил телевизор и лег на кровать. Был «час мультфильмов» — время, когда все телевизионные каналы передавали мультипликационные фильмы для детей. Через равные промежутки времени они прерывались рекламными роликами. Еще в первый приезд в Японию его поразило широкое использование английских слов в рекламе, рассчитанной отнюдь не на иностранцев. Уже потом Гейтс обратил внимание на то, что марки японских автомобилей пишутся исключительно латинскими буквами, что английский вариант почти всегда дублирует японское название товара.
Эдвин Гейтс был склонен приписать широкое использование английского языка в рекламе преклонению японцев перед всем иностранным, особенно американским. Все лучшее они позаимствовали у Соединенных Штатов, поэтому японцев и мучит комплекс неполноценности, от которого в 1941 году они пытались отделаться, объявив Америке войну, а сейчас — стараясь обогнать США в экономической сфере... Под эти рассуждения Гейтс уснул, даже не выключив телевизор, — в самолете он не вздремнул и секунды. Подполковник Гейтс проспал до позднего вечера, благо плотные шторы создавали в комнате иллюзию глубокой ночи. Он и не услышал, как совершенно бесшумно открылась дверь и темная, растворившаяся в сумраке легкая фигура скользнула в комнату. Осмотр вещей Гейтса не занял и десяти минут. В комнате не раздавалось ни одного постороннего звука, только с телевизионного экрана неслась скороговорка дикторов: наступил час новостей, и все телекомпании передавали последние известия. Странная фигура была одета в темный балахон с капюшоном, и поэтому было невозможно различить очертания рук, головы. Фигура исчезла так же бесшумно, как и появилась.
Сэйсаку Яманэ — старший из сыновей погибшего капитана «Никко-мару» — не сразу вошел в дом. Смерть отца потрясла его. Они с братом довольно рано начали самостоятельную жизнь и немалого уже добились. Но и по сей день они чувствовали прочные нити, связующие их с родителями. Акира Яманэ пользовался уважением в рыбачьей деревушке. Яманэ не уехал отсюда в самые трудные для их промысла годы, когда число рыбаков в деревне уменьшилось вдвое. Сэйсаку и Кадзуо всегда гордились отцом, и немало мальчишек в деревне завидовали им. Хорошим воспитанием и образованием они были обязаны отцу, который скопил достаточно денег, чтобы послать их в Токио учиться дальше.
Работая в судостроительной компании «Исикавадзима-Харима», Сэйсаку никогда не брал отпуска — длительное отсутствие могли счесть неуважением к работе (по этой же самой причине он просиживал в своей лаборатории значительно дольше установленного рабочего времени), — но на праздники, особенно в весеннюю «золотую неделю» (она начинается 29 апреля — в день рождения императора), обязательно ездил с женой и детьми к родителям. Так же поступал и Кадзуо. Не только издревле присущее японцам почитание старших, но и любовь к родителям влекла их домой. Даже профессии они избрали под влиянием отца.
Кадзуо хотел быть моряком, но не торговым и не военным, поэтому он и выбрал управление безопасности на море. Сэйсаку, отличавшийся еще в средней школе способностями к математике, стал инженером-судостроителем.
Расплатившись с таксистом, который занес его чемодан в дом, Сэйсаку Яманэ поднялся по ступенькам, сбросил в прихожей обувь. Услышав звук подъехавшей машины, навстречу брату вышел Кадзуо, из кухни вышла мать и прижалась к широкой груди старшего сына. Она сразу как-то ссохлась и постарела, но ее глаза были сухи: японке не пристало плакать, тем более на глазах у других людей.
Надев домашние тапочки, Сэйсаку прошел в гостиную и уселся на татами. Фуруя уже ушел — его ждала семья. Кадзуо уселся напротив старшего брата. Оба молчали.
Одна из соседок, взявшихся помогать вдове Яманэ на кухне, осторожно вошла в комнату, встала на колени и поставила перед братьями лакированные подносы с едой, откупорила бутылки с пивом, наполнила высокие стаканы.
— Мать надо забрать в Токио, — сказал Кадзуо.
— Она не согласится, — покачал головой Сэйсаку.
— Одной ей здесь будет совсем тоскливо.
— Она будет жить памятью о нем.
Кадзуо зло сжал кулаки:
— Какие сволочи эти американцы! Вот увидишь, никто из них не будет наказан. Для них мы все равно «косоглазые япошки».
Сэйсаку махнул рукой:
— Какое все это теперь имеет значение? Отца-то не вернешь.
— Я с тобой не согласен, — возразил Кадзуо. — Совершено преступление, и виновные должны быть наказаны.
Сэйсаку с доброй улыбкой посмотрел на младшего брата. Кадзуо унаследовал от отца обостренное чувство справедливости. У отца в свое время, еще до поражения Японии, были постоянные неприятности из-за этого — местный полицейский подозревал Акира Яманэ в принадлежности к левым. Сейчас, к счастью, другие времена, но Кадзуо, похоже, ждут большие разочарования в жизни. И теперь на старшем из братьев, Сэйсаку Яманэ, лежит ответственность за благополучие всей семьи.
Рабочий день премьер-министра начинался в половине девятого утра. Он выслушал обзор прессы, который ежедневно делал дежурный секретарь, бросил взгляд на стопку информационных сводок, составляемых министерством иностранных дел, исследовательским бюро при кабинете министров и службой радиоперехвата, и попросил пригласить к нему генерального секретаря кабинета министров — второго человека в правительстве.
Не дожидаясь вопроса премьер-министра, генеральный секретарь кабинета сообщил:
— Вся страна по-прежнему взбудоражена. Газеты только и пишут об инциденте с «Никко-мару». Вчера на заседании специальной комиссии по безопасности нижней палаты парламента депутаты от оппозиции заявили, что американское командование неправильно информировало японскую сторону об инциденте.
— Вот что интересно. Президент США направил мне личное послание с выражением сожаления, — сказал премьер-министр. — То же самое сделал американский посол здесь. Государственный секретарь встретился с нашим послом в Вашингтоне и заявил, что США берут на себя ответственность за инцидент. Словом, американцы ведут себя необычно, а?
— Да, — согласился генеральный секретарь кабинета. — Они могли подождать результатов официального расследования и только тогда заявлять о компенсации ущерба и о признании ответственности.
Премьер-министр сидел, глубоко откинувшись в кресле и положив руки на подлокотники. Под полуприкрытыми веками почти не было видно глаз. Впалые виски и лоб были покрыты старческими пятнами. Дряблую шею стягивал жесткий воротничок белоснежной рубашки.
— А что насчет компенсации?
— Учитывая претензии родственников погибших, адвокаты предъявят Соединенным Штатам иск в четыре миллиона долларов. Но министр ВМС США по закону не имеет права выплачивать по одной претензии больше миллиона. Так что окончательную сумму компенсации предстоит утвердить конгрессу.
— Им придется учесть настроения японцев. Вашингтон не может себе позволить швыряться такими союзниками, как Япония.
— Тем более что это произошло накануне встречи в верхах.
— Вот именно, — в потухших глазах премьер-министра что-то блеснуло. — Мы должны воспользоваться этим моментом и заставить США пойти на уступки.
Генеральный секретарь кабинета министров склонил голову:
— Хорошо, мы учтем это при подготовке документов к встрече.
Шифрованной телеграммой командующий флотом США в зоне Тихого океана оповестил министра ВМС и начальника главного штаба ВМС о том, что экипаж подводной лодки-ракетоносца «Эндрю Макферсон» — за исключением командира лодки и нескольких офицеров, которые по требованию министерства сразу отбыли в Вашингтон, — специальным самолетом вылетает на родину. Лодку принял сменный экипаж.
Копию телеграммы командующий показал генералу Крейги, которому подчинялись американские части, расквартированные на Японских островах. Посмотрев на часы, генерал Крейги отдал честь адмиралу и вышел из кабинета. Они не обменялись ни одним словом.
Вернувшись в свой штаб на авиабазе США в Йокота, генерал Крейги попросил соединить его через автоматический коммутационный центр системы связи «Аутодин» с авиабазой в Ацуги близ Токио. Американский военный персонал располагал на Японских островах собственными системами многоканальной связи, к которым японские «силы самообороны» не имели доступа. Штаб командования морской авиацией в западной части Тихого океана ответил, что один из самолетов ЕР-3Е «Ариес» как раз сейчас готовится к вылету.
«Ариес» был шпионским вариантом морского патрульного самолета Р-3 и следил за морскими путями, занимаясь радиоперехватом и фиксируя сигналы радиолокаторов.
Генерал Крейги нажал кнопку вызова адъютанта и приказал соединить с ним подполковника Гейтса, как только тот даст о себе знать.
Инспектор Акидзуки был разочарован. Среди бумаг в папке депутата Нирадзаки не нашлось ничего, что могло бы помочь следствию. Все это были материалы к предстоящим в бюджетной комиссии нижней палаты слушаниям в связи с утверждением ассигнований управлению национальной обороны на следующий финансовый год. Инспектор Акидзуки не очень внимательно следил за политикой, но теперь понял, почему фамилия Нирадзаки казалась ему знакомой. Депутат от оппозиции был известен своими резкими выступлениями против военной политики правительства и руководства управления национальной обороны.
Акидзуки был склонен считать убийство депутата политическим: денег у Нирадзаки не взяли, других ценностей у него с собой не было. Но почему именно сейчас кто-то решил убрать Нирадзаки? Его не тронули даже тогда, когда он с парламентской трибуны обвинил «силы самообороны» в подготовке мятежа. Инспектор, размышляя, ходил по комнате и бормотал:
Вздымается волна из белых облаков,
Как в дальнем море, средь небесной вышины,
И вижу я —
Скрывается, плывя,
В лесу полночных звезд — ладья луны.
Визит в штаб-квартиру оппозиционной партии закончился впустую. Похоже, у руководства партии были неважные отношения с покойным депутатом. Созвонившись с его секретарем, Акидзуки решил побывать в парламентском кабинете Нирадзаки.
Кадровый армейский служака Роджер Крейги не питал симпатии к скользким и хитрым разведчикам, которые не знали, что такое настоящая военная служба. Но сейчас без этих ребят он не мог обойтись и потому приветственно помахал рукой входившему в кабинет Эдвину Гейтсу. За все эти дни, с неодобрением подумал Крейги, подполковник ни разу не надел форму, даже находясь на базе американских вооруженных сил.
— Как будто бы все в порядке, генерал, — осторожно сказал Гейтс.
Крейги обратил внимание на это «как будто».
— У вас какие-нибудь сомнения, подполковник? — прямо спросил он.
— Сомнения? Нет, — отрезал Гейтс. — Просто я о подобного рода акциях люблю говорить в прошедшем времени. А пока дело не сделано...
Генерал Крейги забарабанил пальцами по столу.
Противоположную от окна стену кабинета украшали двое часов. Одни показывали вашингтонское время, другие — токийское. Бросив на них взгляд, Крейги попросил адъютанта принести кофе.
Адмирал Симомура был болен и знал, что ему отпущено не больше двух лет жизни. Почти все, что он мог сделать для японского военно-морского флота, он сделал. Тэрада получит неплохое наследство. Последние месяцы, занимаясь текущими делами, Симомура ловил себя на том, что часто отвлекается, размышляя о мемуарах, которые он надеялся написать. Не то чтобы им двигало тщеславное желание запечатлеть собственные деяния на благо флота, — он хотел оставить после себя что-то вроде духовного завещания молодым, офицерам флота.
Четыре военных года Симомура провел на борту подводной лодки. К концу войны подводный флот Японии был полностью уничтожен. Лодка, на которой плавал Симомура, спаслась чудом. Низкое качество японских лодок, конструктивные дефекты, отсутствие гидролокаторов (они начали поступать только в 1944 году — в период боев за остров Сайпан), плохое вооружение — все это поставило японских подводников в невыгодное положение. Более совершенные американские лодки, оснащенные гидролокаторами, потопили две трети японских подводных кораблей. Симомура считал, что задача, поставленная перед подводниками, была изначально неправильной.
Японских подводников следовало, по примеру немецких, нацелить на борьбу с торговым флотом союзников. Охотиться за невооруженными судами безопаснее, а нарушение транспортных коммуникаций американцев снизило бы боеспособность их войск. Однако, подчиняясь приказу, подводники атаковали крупные военные корабли и гибли.
Симомура не любил гадать, что было бы, если бы японское командование не допустило столько ошибок, — прошлое не изменишь. Но, занимая все более ответственные посты в «силах самообороны», а затем и возглавив флот, он старался извлечь уроки из просчетов своих предшественников. Проклятая конституция, запрещающая Японии иметь вооруженные силы, мешала ему создать флот, о котором он мечтал и который превратил бы Японию во владычицу Тихого океана. Но теперь, когда близка была к осуществлению его блестящая идея, адмиралу казалось, что недалек тот день, когда красное солнце с расходящимися лучами на белом фоне — флаг военно-морского флота — вновь будет внушать страх и уважение всему миру.
Начальник штаба военно-морских «сил самообороны» уже вернулся домой, когда ему позвонил дежурный офицер и доложил, что специальный самолет, который должен был переправить экипаж американской подводной лодки «Эндрю Макферсон» в Соединенные Штаты, потерпел аварию, в воздухе и рухнул в море.
Адмирал Симомура не проявил, видимо, интереса к сообщению, которое живо комментировали все офицеры в штабе; к удивлению дежурного, он пробурчал что-то вроде «ладно» и повесил трубку. Дежурный офицер подумал, что Симомура и в самом деле пора в отставку.
Кадзуо и Сэйсаку не могли долго задерживаться дома. Старшего Яманэ подгонял срочный заказ, в выполнении которого участвовала его лаборатория, младшего снедало нетерпение. Он надеялся, что ведущееся полным ходом расследование обстоятельств гибели «Никко-мару» что-нибудь прояснит.
Братьям не удалось, как и предполагал Сэйсаку, уговорить мать переехать к ним в Токио. Пока что с ней осталась жена Сэйсаку: у них уже большие дети, заканчивают школу, могут неделю-другую пожить самостоятельно, тем более что молодежь всегда к этому стремится.
Билеты на «Синкансэн» братья достали с трудом — поезд был переполнен. Кадзуо с облегчением стащил с себя пиджак, ослабил узел галстука, сбросил туфли и вытянул ноги в белых носках. Сэйсаку охотно последовал его примеру. Пожив некоторое время в Америке, он теперь с удовольствием наблюдал, как свободно и уютно располагаются японцы в дороге.
Мальчишки-официанты наперебой предлагали бэнто — стандартный завтрак в картонной коробке, состоящий из хорошо отваренного и остуженного риса, маринованных овощей, кусочков рыбы.
Уже в Токио Яманэ узнали, что самолет с экипажем «Эндрю Макферсон» потерпел катастрофу. Такого оборота событий никто не мог предположить. С одной стороны, гибель людей всегда трагична, с другой, забеспокоился Кадзуо, катастрофа может свести на нет расследование гибели «Никко-мару».
— Да, теперь все это приобретает несколько иной характер, — согласился Сэйсаку. — Общественное мнение будет уже не так враждебно к американским морякам: ведь и они погибли.
— Ну и что? — взволнованно сказал Кадзуо. — Произошла авиакатастрофа, такие бывают каждый месяц, если не чаще. В ней никто не виноват или виноват какой-нибудь механик. Но нашего-то отца убили! Нельзя, чтобы убийцы ушли от ответственности. Пусть даже от моральной ответственности, поскольку на скамью подсудимых, похоже, сажать некого, — добавил он уже потише.
Сэйсаку укоризненно посмотрел на него.
— Ты слишком несдержан, младший брат, — заметил он сухо.
Инспектор Акидзуки подъехал к району Нагата в половине шестого вечера, через тринадцать минут после того, как премьер-министр покинул здание парламента и вернулся в свою официальную резиденцию. Она находилась совсем рядом с парламентом. По обе стороны улицы, разделявшей парламентский комплекс и резиденцию, Акидзуки увидел черные автобусы с решетками на окнах и радиоантеннами. Возле них разгуливали полицейские в белых перчатках и черных очках. Теоретически они несли охрану резиденции, практически же вся их работа заключалась в том, чтобы по радиосигналу мгновенно перекрыть доступ к резиденции премьер-министра пропагандистским автобусам ультраправых, которые время от времени делали попытки немного покричать под окнами у главы правительства. И хотя коммунисты и социалисты утверждали, что лозунги ультраправых со временем превращаются в программу правящей консервативной партии, горлопанов к премьеру не допускали. Во-первых, нечего шуметь, во-вторых, в правительстве сами знают, что делать.
Акидзуки специально дождался окончания совместного заседания обеих палат парламента, на котором выступал премьер-министр, чтобы иметь возможность без помех поговорить с секретарями Нирадзаки.
Здание парламента расположилось на холме, рядом с императорским дворцом, и возвышалось над комплексом правительственных особняков в районе Касумигасэки, где находились почти все министерства — строительства, иностранных дел, образования, внешней торговли и промышленности, сельского хозяйства и лесоводства, внутренних дел, а также здания Верховного суда и главного полицейского управления.
Секретарь Нирадзаки встретил инспектора у входа.
— Вы здесь в первый раз? — любезно осведомился он.
Они находились в левом четырехэтажном крыле здания, принадлежавшем палате представителей. Правое крыло занимала палата советников. В соединяющей их пирамидальной башне находился зал, который использовали только в дни посещения парламента императором, а также для знакомства с законодателями-новичками. Акидзуки с интересом осматривал внутреннюю отделку — резьбу по дереву ценных пород. Здание парламента строили семнадцать лет и закончили незадолго до начала войны. По старой конституции парламент имел немного прав (император был полным и единовластным самодержцем), но для постройки здания законодательного органа белого гранита и мрамора архитекторы не пожалели.
Секретарь провел Акидзуки в приемную депутата Нирадзаки. Каждый член парламента имел право за счет налогоплательщиков нанять двух секретарей, но Акидзуки обратил внимание, что второе кресло пустует. Перехватив взгляд инспектора, секретарь улыбнулся:
— Ему уже предложили новое место, и он поспешил принять предложение. Он был младшим секретарем и получал на восемьдесят тысяч иен меньше меня. Впрочем, я тоже скоро покину это здание.
И молодой человек неопределенным жестом указал куда-то в сторону, где, по предположениям Акидзуки, находилась штаб-квартира правящей консервативной партии.
Покойный депутат Нирадзаки, судя по рассказу его секретаря, был своеобразным человеком. С 1942 по 1944 год он служил на флоте. После ранения его, как специалиста с высшим техническим образованием, перевели на судоверфь. В тот августовский день 1945 года, когда император зачитал по радио манифест о капитуляции, Нирадзаки рыдал. Он хотел совершить ритуальное самоубийство, но один из друзей удержал его.
После войны Нирадзаки несколько лет бедствовал, не мог найти постоянной работы. Когда началась война в Корее и возрождающаяся японская промышленность получила американские военные заказы, Нирадзаки охотно приняли на ту же судоверфь, где он работал в конце войны.
Но у него не сложились отношения с работодателями, вышел какой-то скандал — секретарь не знал, из-за чего именно, — и Нирадзаки бросил работу и переехал в Токио.
Он вступил в одну из оппозиционных партий, и, благодаря неожиданно проснувшемуся в нем ораторскому искусству, умению разговаривать с людьми, быстро сделал карьеру. Со второго захода он прошел на всеобщих выборах в парламент от префектуры Ибараки.
— В палате он пользовался уважением. Его не очень-то любили, но коллеги ценили за острые и смелые выступления, принципиальность, кроме того, его побаивались. В палате он скоро заслужил репутацию разоблачителя, которая, впрочем, помешала его парламентской карьере. Его избрали председателем комиссии по делам кабинета. Конечно, в нашем парламенте комиссии не столь влиятельны, как в американском Капитолии. Комиссия может отклонить законопроект, однако, если его поддержат более двадцати депутатов, он выносится непосредственно на рассмотрение пленарной сессии. Но с точки зрения престижа эта должность имеет большое значение. Да и с финансовой тоже.
Депутаты получают восемьсот с небольшим тысяч иен в месяц плюс деньги на транспортные и почтовые расходы. А председателям, их заместителям и генеральным секретарям палат, председателям парламентских комиссий во время работы сессии выплачивают по три с половиной тысячи иен в день.
Да еще предоставляли ему лимузин с шофером, — с сожалением перечислял секретарь прежние блага Нирадзаки. — При широком образе жизни, который волей-неволей должен вести депутат, ему никогда не хватало денег. Но надо отдать должное Нирадзаки, от политических пожертвований он наотрез отказывался. Даже во время выборов обходился той суммой, которую ему предоставляла партия для избирательной кампании.
Инспектор Акидзуки хорошо знал, что политические пожертвования — самая удобная и не запрещенная законом форма взятки.
— Нирадзаки нажил много врагов. Они-то потом и спихнули его с поста председателя комиссии, когда он обвинил правительство в проведении военной политики, противоречащей духу и букве конституции.
Акидзуки прочитал копию письменного запроса депутата Нирадзаки правительству. Запрос был сделан несколько лет назад, еще при прежнем кабинете, и инспектор поразился переменам, происшедшим за эти годы. Отвечая тогда Нирадзаки, премьер-министр вынужден был признать, что участие «сил самообороны» в боевых действиях за пределами японской территории, даже для защиты торговых путей, ведущих на нефтеносный Ближний Восток, было бы нарушением конституции. Пришлось премьеру подтвердить, что запрещение экспорта оружия остается коренным принципом правительственной политики, что приобретение оружия, носящего наступательный характер, например ракет, тоже противоречит конституции.
Инспектор Акидзуки только диву давался, читая эти клятвенные заверения правительства. Не прошло и нескольких лет, как кабинет министров потребовал от «сил самообороны» взять под контроль океанские просторы в радиусе тысячи миль вокруг Японских островов, санкционировал передачу военной технологии Пентагону, разрешил управлению национальной обороны закупать самое современное наступательное оружие.
Вторым документом, который парламентский секретарь показал Акидзуки, был текст запроса правительству относительно готовившегося в вооруженных силах государственного переворота. Эта скандальная история была памятна инспектору: несколько дней газеты шумели, генеральный секретарь кабинета министров и начальник управления национальной обороны назвали это выдумкой. Через неделю арестовали человека, который передал Нирадзаки сведения о готовившемся перевороте; на пресс-конференции тот заявил, что ввел в заблуждение депутата парламента, надеясь выманить у Нирадзаки деньги. На этом дело и кончилось.
Инспектора интересовали друзья покойного.
— С годами друзей становится все меньше, — философски заметил секретарь. — Нирадзаки был уже на излете, утратил прежнее могущество. Это, знаете ли, сразу чувствуется. Уменьшилось количество телефонных звонков, поздравительных телеграмм к праздникам. Его считали отставшим от жизни, устаревшим, что ли. По правде говоря, — секретарь придал голосу доверительные интонации, — его даже подозревали в недостатке патриотизма. Япония находится на подъеме, но у нее много врагов, а он своими разоблачениями давал пищу для антияпонской пропаганды.
Когда Акидзуки уже собрался уходить, секретарь назвал фамилию:
— Годзаэмон Эдогава. Только я не уверен, что вы захотите с ним иметь дело. Не знаю, состоит ли он в партии, но взгляды у него определенно коммунистические.
Акидзуки понял, что имеет в виду секретарь покойного Нирадзаки. По специальному распоряжению министерства юстиции коммунистическая партия (вместе с ультраправыми и ультралевыми группировками) была внесена в длинный список «подрывных» организаций, находящихся под неусыпным контролем бюро расследований общественной безопасности. Уголовной полиции в эти дела вмешиваться не полагалось.
Известие о гибели моряков с подводной лодки «Эндрю Макферсон» застигло отставного адмирала Уильяма Лонга в тот момент, когда он вернулся после очередного сеанса в акупунктурном центре. Это так подействовало на Лонга, что ему пришлось немедленно лечь в постель, суставы болели безбожно. Он сразу представил себе, что означает для флота потеря целого экипажа подводного ракетоносца, прежде всего офицеров.
Он был уверен, что гибель самолета — дело рук японцев, которые по своей самурайской хитрости не могли не отомстить за потопление какого-то там рыбачьего суденышка. Лонг считал, что Япония, которая пользуется всеми благами западной цивилизации, переданными ей Америкой, испытывает к Соединенным Штатам чувство неискоренимой ненависти и зависти. Взять те же подводные лодки; Лонг вспомнил, как в его бытность командующим ВМС США в зоне Тихого океана японцы подкатывались к нему с просьбой помочь в создании атомных подводных лодок. Разговоры эти, разумеется, носили сугубо неофициальный характер, японцы вели себя очень осторожно, но Лонг все понял правильно и, разумеется, отказал им. Более того, Лонг счел необходимым информировать главный штаб об интересе военно-морских «сил самообороны» к разработке и производству подводных лодок с атомным двигателем. Дальнейшим размышлениям Лонга помешал врач, которого, несмотря на возражения адмирала, вызвали домашние.