Роберт Говард



Кулаки пустыни

1



Небольшая железнодорожная станция — краска давно облупилась на солнце, — вагоноремонтная мастерская, несколько ржавых складских сооружений да кучка убогих домишек по другую сторону насыпи — вот что представлял собой разъезд Юкка, изнывающий под палящим солнцем пустыни, пустыни без конца и края.

В скудной, не дающей прохлады тени станции прохаживался взад-вперед Эл Лайман. Маленький, щуплый, с узкими плечами и впалой грудью, он выглядел типичным выходцем из трущобных кварталов. Хищно поблескивающие, маленькие бегающие глазки, острый клювообразный нос — все это, конечно, не добавляло ему обаяния, а говорило лишь о порочности, отсутствии щепетильности в вопросах чести и болезненном тщеславии.

Тот, кто обеспечивал ему кусок хлеба, маячил по соседству — внушающий уважение своими габаритами Спайк Салливэн, хорошо известный посетителям боксерского клуба на Барбари-стрит. Бычьи плечи, длинные, по-обезьяньи висящие руки, немытые черные волосы… Сальное лицо, квадратная, выступающая вперед челюсть, глубоко посаженные глаза…

В общем, ни дать ни взять красавчик с обложки модного журнала. К тому же этой, и от природы «очаровательной» физиономии, видимо, пришлось вынести немало сильных ударов, оставивших весьма милые следы — глубокие шрамы, швы и расплющенный нос.

Салливэн со злостью озирался, прохаживаясь рядом с Лайманом. Оба двигались только по одной причине — ходить в такую жару было менее неприятно, чем стоять на месте. Салливэна раздражало все: убогий городишко, станция, человек, едва различимый за немытым сто лет окном зала ожидания, даже бродячий пес, прячущийся от жары под перронной скамейкой.

Добродушная псина сделала ошибку, неправильно истолковав взгляд человека. Пес почесал за ухом, вылез из-под скамейки, потянулся и шагнул к Салливэну, умильно виляя хвостом. Спайк раздраженно послал его куда подальше. На эту тираду отреагировал человек в зале ожидания — он вышел на порог и бесстрастно оглядел незнакомцев.

Человек этот настолько же органично вписывался в окружающий пейзаж и интерьер, насколько оба приезжих казались инородными элементами в этой обстановке. Высокий, как Салливэн, он был лишь чуть более узок в плечах и намного меньше напоминал гориллу. Зато он был пропорционально сложен — выкованный пустыней и отшлифованный солнцем, не оставившим в его теле ни грамма лишнего веса. Мирно сложив на груди могучие руки, он уставился вдаль, в ту сторону, откуда должен был появиться поезд.

Пес прошелся вслед за незнакомцами, несколько напуганный, но все еще ожидающий, что его ласково погладят по голове и почешут за ухом. Дойдя до места, где тень заканчивалась, Салливэн вдруг резко повернулся и бросился на ошарашенного пса, широко разведя руки. Собака отскочила в сторону, и тогда он пнул ее изо всех сил — несчастный зверь поспешил забраться под скамейку, чтобы переждать там очередные жизненные невзгоды. Но в Салливэне вдруг проснулся куда более сильный звериный инстинкт, нежели тот, что присущ любой собаке. Он перестал контролировать себя, его сжигала жажда разрушения всего, что вызывало у него недобрые чувства, а значит — разрушения всего мира… или хотя бы вот этой несчастной псины.

— Перестань, Спайк, — попытался успокоить его Лайман. — Плюнь ты на нее, пусть сидит.

Салливэн не обратил внимания на слова Лаймана, вознамерившись вколотить ногами визжащее животное в асфальт перрона или кирпич стены. Неожиданно в обычный для него ход вещей вмешался человек из зала ожидания. Сделав шаг вперед и оказавшись между скамейкой и Салливэном, он сильно отпихнул того в сторону.

— Оставь собаку в покое, — спокойно сказал он.

— Это твоя скотина? — прорычал боец, сжимая кулаки.

— Нет. Была б моя, я бы не разговаривал с тобой, а всадил бы тебе в башку девять грамм свинца. А так я всего лишь прошу тебя.

Не дослушав, Салливэн нанес удар правой рукой. Бить он умел так, как умеют все боксеры клуба «Барбари-стрит». Числились за ним и драки со смертельным исходом. Противник был застигнут врасплох, и его челюсть приняла на себя всю мощь удара Салливэна. Лайман ойкнул и отскочил в сторону. Однако человек из пустыни не упал. Он покачнулся, на губах показалась кровь, но падать он не собирался, чем привел Спайка в замешательство. Вместо того чтобы продолжить атаку, Спайк на миг замер и немного опустил руки. Это было ошибкой, ибо ответ человека из пустыни оказался сильным и быстрым, как бросок тигра.

Скрипнули подошвы ботинок, крутанувшихся на месте вслед за разворотом тела, и левая рука незнакомца впечаталась Салливэну в грудную клетку. Спайк, не ожидавший такого поворота событий, не успел поставить блок. Еще бы, ведь никто в «Барбари», где выступали самые лихие, самые упрямые бойцы Западного побережья, не мог блокировать его удар.

Незнакомец ничего не понимал в боксе, его удары были слепыми, размашистыми, но в каждый из них он вкладывал весь свой вес, мощь плечевых мышц, корпуса, ног. Казалось, он сотворен из железа и камня. Кулаки Салливэна ранили его до крови, но он держал удары, и те, казалось, лишь распаляли его злобу. Во взгляде Салливэна мелькнуло отчаяние: ни один человек не может устоять против его ударов, однако для этого незнакомца из пустыни они как семечки!

Болезненный хрип вырвался изо рта Салливэна, когда кулак противника, пробив неумело поставленный блок, врезался ему в живот. Спайк невольно опустил руки. И тут же — в первый раз с начала драки — молотоподобный кулак человека из пустыни ударил ему в лицо, словно гиря в спелый арбуз. Кровь полилась ручьем; Салливэн покачнулся и рухнул.

Поскуливая, пес вылез из-под скамейки и поспешил найти себе более спокойное местечко. Над станцией повисла тишина, нарушаемая лишь стрекотом телеграфного аппарата. Дежурный даже не удосужился выйти на перрон, бесстрастно обозревая поле боя через раскрытое окно.

— Т-ты… кто такой? — прохрипел Эл Лайман, торопливо расстегивая вдруг ставший ему тесным воротник рубашки.

— Кирби Карнес, — коротко ответил незнакомец, глядя на менеджера сверху вниз.

— Боец? — Похоже, Лайман забыл о Салливэне, валяющемся у его ног в луже крови. — В смысле, чем ты на жизнь зарабатываешь? На ринге выступаешь?

Карнес покачал головой.

— Я был разнорабочим на нефтяном плато Сан-Годро, пока компания не закрыла скважины. Теперь ищу работу.

— Эй! — торопливо заговорил Лайман, поглядывая в сторону приближающегося к Юкке поезда. — Ты в эти скважины талант свой зарываешь! Знаешь, что ты сейчас сделал? Думаешь, просто морду кому-то набил? Нет, ты набил морду Спайку Салливэну, одному из самых твердых орешков на всем побережье! Ты мог бы стать сенсацией!

— Драться голыми руками, без перчаток — это мне знакомо. Приходилось. — Кирби задумчиво массировал глыбы бицепсов. — Но боксировать на ринге… Я как-то об этом и не думал.

— Давай так: я буду твоим менеджером, а ты будешь драться, — затараторил Лайман. — Обещаю: за месяц в Сан-Франциско ты заработаешь больше, чем за год, ковыряясь в своем мазуте. Ну, что скажешь?

Карнес оглядел колышущийся в знойном мареве горизонт, словно прощаясь со столь милой его сердцу пустыней, а затем произнес:

— Всегда хотел побывать в Сан-Франциско. Работы здесь нет и, скорее всего, в ближайшее время не предвидится.

— Отлично! — Лайман не скрывал удовольствия. — Помоги мне перетащить эту развалину в зал ожидания.

Несколько секунд спустя все еще валяющийся без сознания Спайк был перемещен на диванчик в душном зале ожидания. Мухи роем кружились вокруг его окровавленного лица.

— Пошли. — Лайман потянул Карнеса за рукав. — Поезд уже прибыл, стоянка всего две минуты.

— А с ним что? — Карнес ткнул пальцем в лежащего Салливэна.

— Да плюнь ты на него, пусть лежит. — Эл настойчиво тянул свою находку к дверям. — Я вконец извелся с этим доходягой. Пусть возвращается в свой поселок и вкалывает на шахте. Там ему и место, коли ничего другого не умеет.

Стук колес уносящегося на запад поезда звучал в ушах Лаймана точно звон монет. Легкие деньги! Отличный заработок! Эл уже продумал, как правильнее использовать этого дикаря Карнеса. Что-что, а использовать людей на полную катушку жуликоватый менеджер умел превосходно. А сам Кирби, не искушенный в спортивных делах, абсолютно не умеющий распознавать проходимцев вроде Лаймана, предугадывал, как тот собирается выжать его и что ему уготовано судьбой.

2

Элу Лайману не составило труда организовать первый поединок для Кирби Карнеса в клубе «Барбари»: ведь хозяин заведения знал, что у всех бойцов Лаймана есть некая изюминка. Элу же было известно, что именно нужно публике — он чувствовал это нутром. На всякий случай Эл позаботился о том, чтобы первый противник Карнеса оказался не слишком сильным. И выбрал одного стареющего ветерана, даже в лучшие свои годы не хватавшего звезд с неба.

Циничный интерес к предстоящему бою у зрителей возрос, когда Лайман принялся повсюду распространяться о жестокости и выносливости настоящего «льва пустыни».

— Ребята, он абсолютно не умеет боксировать, — говорил он знакомым в кафе. — Да ему это и не нужно. Он сделан из стальных пружин, обмотанных вокруг железных балок, и китовой кости, покрытой невыделанной бизоньей шкурой. Ну, Спайка Салливэна вы все знали. Тупица он был преизрядный, но что-что, а бить умел. Так вот, Спайк с минуту молотил его изо всех сил, со всем старанием, — а этому как об стенку горох. Нет, ребята, моего парня нокаутировать невозможно. Это я вам серьезно говорю.

По крайней мере, старине Джо Харригану сделать это не удалось. По сигналу гонга Карнес смерчем вылетел из своего угла. Не умея защищаться и уворачиваться, он дрался как мог. И даже не подозревал, что поединок на ринге сильно отличается от тех бесчисленных кабацких драк и стычек на улице, в которых ему доводилось участвовать. Огни ламп и крики зрителей сначала беспокоили его, но после гонга он забыл обо всем. И пулей вылетел на середину ринга.

Харриган никогда не отличался особыми достоинствами. А сейчас и вовсе его мышцы превратились в истертые веревки, костяшки пальцев — в стертые куски мела, и любое прикосновение перчатки противника к его голове отзывалось в мозгу гулким болезненным эхом.

В течение раунда он избегал убийственных, свистящих кулаков Кирби Карнеса — уворачивался, блокировал, зажимал противника в клинч.

То же продолжалось и во втором раунде, и только под конец мощный удар Карнеса снизу со всей силой влепился в солнечное сплетение Харригана. Старый боксер, позеленев лицом, рухнул на ринг, и спас его от нокаута лишь прозвеневший гонг.

Лайман шепотом вторил орущей толпе, побуждая Карнеса к активным действиям. В конце концов, публика приходила в «Барбари» именно за этим — насладиться полновесными ударами, кровью, текущей по лицам, расквашенными носами и рассеченными бровями бойцов, видом корчащегося на ринге проигравшего… Лишь один человек в первом ряду, покачивая седой головой, что-то неодобрительно бормотал себе под нос, и, судя по выражению лица, находил в таком боксе нечто отталкивающее.

На третий раунд Харриган вышел, все еще морщась от резкой боли в животе. Карнес обрушил на него удар правой. Харриган слишком устал, чтобы увернуться, слишком плохо себя чувствовал, чтобы продумать защиту.

Перчатка противника лишь скользнула по его челюсти, но этого оказалось достаточно. Харриган рухнул на ринг (как и в трех предыдущих боях), а рефери, сосчитав до десяти, поднял руку Карнеса. Зрители свистели и восторженно вопили. Свистели — ибо знали, что старина Джо уже вышел в тираж, а кричали потому, что свалить его с ног, в конце концов, было работой Карнеса, и сделал он ее вполне достойно.

— Отлично, Кирби, отлично, — бубнил Лайман, накидывая халат на плечи своего подопечного. — Что я тебе говорил? Дерись как умеешь, не надо ничего придумывать. Принимай все удары, изматывай противника, лупи сам. Наплюй на технику. Тебя все равно никто не сможет нокаутировать.

Когда зрители стали расходиться, один из болельщиков ткнул пальцем в сторону седого худощавого мужчины из первого ряда и сказал своему приятелю:

— Знаешь, кто это? Сам Джон Рейнольдс. Он был менеджером не менее дюжины парней, которых с самого дна вывел в первую лигу. Время от времени он появляется в клубах вроде нашего — высматривает подходящий материал.

Его собеседник, пораженный услышанным, пробрался поближе к уходящему менеджеру и, сам удивляясь своей дерзости, обратился к нему:

— Мистер Рейнольдс, как вам сегодняшние бои?

— Грязь, как всегда, — сухо ответил тот. — У Лаймана отличный парень, так ведь он, как обычно, измотает его, высосет все соки и бросит.

Справедливость этого пророчества подтвердилась не сразу. Поначалу Карнес быстро завоевывал популярность в «Барбари». Он мог бить сильно, умел держать удар. А большего на Барбари-стрит и не ждали.

Невежество Карнеса в отношении бокса было потрясающим. Он беспрекословно выполнял все требования и рекомендации Лаймана. Он даже не предполагал, насколько тот обманывает его, выдавая подсчитанную им единолично сумму гонорара. Жил Кирби в дешевых меблирашках неподалеку от клуба, тренировался в убогом зале, переделанном из конюшни, а в перерывах между матчами подрабатывал помощником бармена — разливал пиво по кружкам.

Один спившийся, превратившийся в развалину ветеран обучил его азам бокса — но не более. Лайман не хотел, чтобы его подопечный чему-либо учился: он зарабатывал хорошие деньги в основном на способности Кирби выдерживать постоянные побои. Чем меньше тот будет знать, тем зрелищнее будут моменты боев, когда Карнес, не умея уходить от атаки или защищаться, принимает на себя весь шквал ударов противника.

— Напирай, бей, терпи удары и молоти сам! — К этому сводились все инструкции Лаймана.

Первые полдюжины боев Карнес выиграл нокаутом. Зеленые юнцы и загнанные ломовые лошади не могли устоять против его ураганных нападений и сокрушительных свингов. Затем он встретился с более серьезным соперником: Джим Харпер не был ни салагой, ни развалиной. Он знал, что такое бокс, знал технику и умел бить. Карнеса он победил по очкам в десяти сумасшедших раундах. Кирби вовсе не был обескуражен плачевным исходом поединка. Лайман подбодрил его: дескать, с каждым бывает. Любой боксер время от времени проигрывает встречи. «Главное, говорил Эл, не позволить никому нокаутировать тебя.»

В матче-реванше Карнес, противопоставив навыкам и опыту Харпера безудержную силу и железную челюсть, сумел победить нокаутом. В этом бою зрители впервые по-настоящему оценили упорство и непробиваемость человека из пустыни. Кулаки, ломающие кости другим, отскакивали от его ребер и челюсти, словно мячи от каменной стены.

С этого дня эксплуатация его мускулов, костей, силы и нервов началась всерьез. Его ставили в спарринг с самыми серьезными молотильщиками, каких только удавалось найти среди тех, кто не брезговал выступать в заведениях типа «Барбари». Бой за боем Кирби проигрывал по очкам — не в силах справиться с грамотно действующими, опытными, не желающими рисковать боксерами. Однако хозяина клуба и Эла Лаймана это ничуть не огорчало. Привлекательность Карнеса заключалась не в количестве побед, а в его непробиваемости. Зрители и не ждали от него победы — они приходили заключать пари на то, сколько раундов он продержится и достоит ли до конца боя. Кроме того, время от времени Кирби удавалось победить нокаутом — когда измотавший себя соперник забывал об осторожности и один из слепых свингов «льва пустыни» попадал-таки в цель.

Кирби Карнес получил известность как человек, которого невозможно нокаутировать. Вечер за вечером выходил он на ринг ревущего зала «Барбари», чтобы подставить себя под град ударов очередного безжалостного мордоворота, и терпел эту пытку до последнего сигнала гонга. И вечер за вечером приходил на его выступления Джон Рейнольдс — с непроницаемым лицом следил он за поединками.

Настал день, когда Эл Лайман решил, что пришла пора большой жатвы. Кирби Карнес был записан на матч с Джеком Миллером.

Миллер выделялся среди тех, кто выступал на ринге «Барбари». Не чемпион, он тем не менее славился отменно поставленным ударом, отличной профессиональной техникой и грамотно построенной тактикой передвижения по рингу. Класс, опыт, выносливость, способность быстро адаптироваться — в общем, все это не оставляло сомнений в том, кто победит в предстоящем поединке. Неясным было лишь, одолеет Миллер Карнеса нокаутом или ограничится победой по очкам. Немалые деньги — по мерке заштатного клуба — были поставлены на кон. Учитывая бои Карнеса, в которых он ни разу не был нокаутирован, а также недостаток настоящего взрывного характера убийцы у Миллера, ставки шли три к одному на то, что Кирби выстоит до конца поединка.

Незадолго до начала матча к Элу Лайману подошел некий Джон Линч по кличке Большой Джон.

— Лайман, запомни, твой Карнес должен лечь в девятом раунде. Можно раньше, но не позже, — пробурчал он, глядя Лайману в глаза.

— Сделаем, — пообещал Лайман. — Я и сам немало поставил через своих ребят. Карнес выдохся: слишком часто его молотили. Долго не простоит. А потом пусть катится обратно к себе в пустыню. Уверен, что Миллер уложит его и без чьей-либо помощи. Но — рисковать не будем, я все возьму под контроль и, если будет нужно, вмешаюсь.

Лайман был достаточно проницателен — он почувствовал, что Карнес от природы честен и неподкупен и не стоит соваться к нему с предложениями поиграть в поддавки. Он уверял Кирби, что его единственный шанс на победу — идти напролом, не обращая внимания на град ударов противника. Карнес знал, что на любой работе приходится вкалывать в поте лица, и не видел, почему бокс должен отличаться от другой работы. Он никогда не сомневался в словах менеджера. Зато в последнее время стал сомневаться в другом — в своих собственных способностях. Он и не подозревал о том, насколько жестоко и безжалостно его эксплуатируют.

Сидя в своем углу ринга, он рассеянно разглядывал зрителей, угадывая среди них примелькавшиеся лица. Вот худое, вытянутое лицо человека, которого, кажется, зовут Джон Рейнольдс, — известного боксерского менеджера. А вот и широкая грубая рожа Большого Джона Линча в окружении гориллоподобных физиономий его ассистентов-телохранителей — Штеймана, Макгурти и Сорелли. Линч был хозяином букмекерских контор и тотализаторов в квартале, а значит, едва ли не хозяином всей Барбари-стрит и прилегающих улочек.

В противоположном углу готовился к бою Джек Миллер — высокий, мощный, с литыми мускулами, безжалостным лицом и расплющенным носом. Не чемпион лиги, но наиболее серьезный и знаменитый боксер из всех тех, с кем доводилось встречаться Карнесу.

Лайман, обвешанный полотенцами, время от времени бросал опасливые взгляды в сторону попыхивающего сигарой Линча. Карнес чисто механически ковырял носком покрытие ринга. Его ждала привычная тяжелая работа. То, что нокаутировать Миллера ему не удастся, он уже понял; оставалось стоять насмерть самому и продержаться до конца поединка. В мозгу родилась весьма нерадостная мысль: ведь все его достояние — это железная, «непробиваемая» челюсть. У каждого человека есть свое место в жизни. Он, Кирби Карнес, занял нишу железного человека — кто дерется не столько для победы, сколько для того, чтобы продержаться до конца. Закончить бой стоя уже означало победить. Это казалось странным, но Лайман не раз убедительно доказывал, что так и должно быть, что другого ему не дано.

Жизнь, в которую он окунулся, была слишком сложной для человека пустыни, поэтому Кирби слепо подчинялся Лайману. Он даже понятия не имел о сумме его сборов и своей доле в них. Доля эта выходила весьма скромной. Но думать о сложностях городской жизни ему было втягость. Привычных мыслей не хватало, нужно было шевелить мозгами.

Порой он сравнивал себя с человеком, бредущим по незнакомой местности в густом тумане. Впрочем, туман, рождающийся от огромного количества ударов в голову, действительно начинал окутывать его мозг плотной пеленой. Изувеченные уши, брови, нос — он уже выглядел ветераном, проведшим всю жизнь на ринге. Кирби озарило: несомненно, любое дело человек должен начинать с азов, с самого дна, однако выходило так, что ему суждено остаться на дне, на захудалом ринге, до конца своих дней — видимо, весьма недалекого. Тряхнув головой, Кирби отогнал несвоевременные мысли и вернулся к реальности, к последним торопливым указаниям Лаймана.

Гонг! Привычный ураганный рывок в сторону противника. Привычный рев толпы в изуродованных ушах: «Карнес! Карнес! Карнес!» Человек, которого невозможно нокаутировать!

Миллер холодно улыбался. Ему и раньше доводилось встречаться с железными бойцами, но он был для них опаснее любого молотобойца-убийцы. Тактика Миллера была проста — растрясти крепкого на удар парня не сокрушительными, но опасными тычками и хуками в голову. Заставить его пропотеть, устать, сбиться с ритма. Не изматывать себя, пытаясь пробить его с первой же атаки.

Миллер, огрызаясь, отступал. Карнес лез вперед. Миллер безошибочно почувствовал, что не следует пытаться резко остановить, сбить эту атаку мощными ударами. Он пятился, время от времени выстреливая короткими прямыми тычками в лицо противника, и лишь иногда прорывался вперед, буравя корпус Карнеса сериями резких апперкотов. Карнес, соображая, что его кулаки молотят воздух где-то за спиной Миллера, замирал в недоумении. Ничего не зная о правилах предельно близкого боя, он в лучшем случае обхватывал Миллера локтями и ждал, пока судья остановит бой и разведет противников. Его брюшные мышцы стальными плитами звенели под молотоподобными кулаками Миллера. Сам же Миллер недовольно кряхтел, понимая, что ему придется немало потрудиться, чтобы «довести» этого парня.

Раунд за раундом Карнес держался — держался непоколебимо физически и душевно. Когда он проводил удачный удар, Миллер содрогался до самых пяток. Впрочем, случалось это нечасто. Опытный боксер, Джек быстро приноровился к весьма однообразному стилю соперника. Несмотря на лавину ударов и несколько свежих отметин на лице, Кирби чувствовал себя уверенно, дышал ровно и глубоко. К концу седьмого раунда он не давал ни малейшего повода усомниться в своей решимости закончить бой на ногах.

Вынув сигару изо рта, Большой Джон многозначительно кивнул Лайману. Эл суетливо вынул из кармана маленький пузырек. В перерыве под прикрытием правильно вставшего и расправившего полотенце секунданта он поднес пузырек к окровавленным губам Карнеса.

— Выпей! — прошипел он. — Давай, живее!

Не задавая вопросов, Карнес сделал глоток. Приказ менеджера — закон. Жидкость пахла неприятно, рот обожгло горечью. Фыркнув, Кирби хотел спросить Эла, зачем это было нужно… но тут прозвенел гонг.

Карнес привычно вылетел на ринг и понял: что-то идет не так. Фонари поплыли перед глазами, и он на миг замешкался, чтобы проморгаться. В этот момент полновесный хук Миллера угодил ему в неприкрытую челюсть.

Карнеса отбросило к канатам, затем — отдачей — обратно. Ощущение было такое, словно перчатка противника все еще давит на его челюсть — с силой, почти равной силе удара. Ноги дрожали, руки повисли плетьми. Однако помутившееся сознание упрямо твердило ему, что этот удар был ничуть не сильнее множества других. А значит, причина странного эффекта лежит в нем самом, в Кирби Карнесе.

Человек пустыни разозлился больше обычного. Зрители приняли это за результат умелого боксирования Миллера, но Кирби понимал, что в нем самом поселилось нечто, тянущее к земле руки, наливающее свинцом взгляд. Миллер чувствовал перемену в состоянии противника, но действовал осторожно. Может быть, это ловушка. А рисковать он не имел права — слишком высока была цена каждого пропущенного удара. Энергично работая вытянутой левой рукой, правую он все время держал наготове — в «заряженном» состоянии.

Конец раунда Карнес встретил на ногах.

Эл Лайман с тревогой поглядывал на Большого Джона, который демонстративно мрачно и злобно загасил окурок сигары о подошву ботинка. Поежившись, Лайман наклонился над Карнесом:

— Ну, Кирби, как дела? Как себя чувствуешь?

— Паршиво, если не сказать хуже, — ответил тот. — Что ты в меня влил?

— Просто чуть-чуть разбавленного бренди, — соврал менеджер. — Ты побледнел, и я подумал, что это поможет тебе взбодриться.

— Я продержусь! — сказал сам себе Карнес и встал с табурета. — Меня не собьешь…

«Никто не сможет нокаутировать меня», — такая мысль билась в затуманенном мозгу Карнеса, пока он вновь и вновь подставлял свое тело и голову под безжалостные кулаки соперника. Миллер, поняв, что заторможенное состояние Карнеса — никакая не уловка, вылил на него всю скопившуюся и до сих пор придерживаемую ярость.

«Не падать! Вытерпеть до конца!» — повторял про себя Карнес. Устоять — вот единственно возможный для него вариант победы. Значит, надо крепче стоять на подгибающихся, дрожащих ногах, чаще работать отяжелевшими руками и, главное, держать, держать, держать все новые и новые удары противника. Будь что будет, пусть обрушится крыша зала, пусть землетрясение сметет с лица земли весь город, пусть мир рухнет, но он должен выстоять до конца поединка.

В перерыве он точно сквозь туман видел непривычно бледное лицо Эла. Откуда-то издалека доносился его взволнованный, произносящий странные слова голос:

— Хорош, Кирби, хватит! Кончай мучить себя. Получи хороший хук в челюсть и вались на ринг.

Лайман знал, что выбрасывать полотенце на канаты бесполезно. Большие деньги поставлены на миллеровскую победу нокаутом, и произойти это должно до того, как начнется десятый раунд. Да и зная репутацию Карнеса, судья ни за что не остановит поединок. Лайман попал в свою же ловушку.

— Брось, старик, — не чувствуя подвоха, успокаивал Карнес менеджера. — Я еще в форме. Меня так просто не возьмешь. Я достою до конца.

Гонг — и рев толпы. Хруст пальцев, согнутых плотной кожей перчатки, пот, что заливает горящие огнем глаза. И Кирби Карнес — все еще на ногах, несмотря ни на что.

Единственный знакомый Кирби прием защиты — в крайнем случае поплотнее обхватить голову руками — против Миллера не срабатывал. Его увесистые апперкоты, проникающие меж локтей Кирби, били по голове, словно падающие с крыши кирпичи. Раскрывшись, Карнес молотил перчатками воздух, а кулаки противника, казалось, срезали кожу с его корпуса острыми ножами.

На этот раз гонг прозвенел, когда Карнес лежал на полу.

Секунданты оттащили его в угол, усадили на табурет. Лайман был вне себя от злости и страха. Один из ассистентов успокоил его — разглядывая Карнеса, он покачал головой:

— Все. Он и половины раунда не продержится. Такого не вынесет никто.

— Продержусь, — почти в бреду прохрипел Карнес. — Он не сможет меня нокаутировать.

Рев толпы превратился в далекий гул. Огни ринга слились в одно туманное пятно, на фоне которого вырисовывался силуэт Миллера — безжалостного кровавого божества с двумя палицами вместо рук. Гонг — едва различимый звоночек — донесся откуда-то с другого конца вселенной.

Словно пьяный, пошатываясь, Карнес вывалился на ринг. Миллер, почуяв беспомощную добычу, налетел на него пантерой.

Карнес вяло отмахивался и сквозь застилавший разум туман вдруг понял, что удары противника почти перестали причинять боль его онемевшим нервным окончаниям. Он вошел в то критическое, очень опасное состояние, когда человека легче убить, чем остановить. Еще несколько раундов — и карьере Кирби Карнеса придет конец, как, скорее всего, и его жизни. Но бой заранее был ограничен десятью раундами. И когда последний удар гонга остановил поединок, на ринге остался стоять пошатывающийся, окровавленный, почти обезумевший, но непобежденный «лев пустыни». Карнес дошел до своего угла и рухнул под крики толпы, что приветствовала его и освистывала не оправдавшего надежд, измотанного, вконец выдохшегося Миллера.

Мир погрузился в густой туман. Карнес смутно помнил, как секунданты внесли его в раздевалку, потому что идти он не мог. Послали за врачом, которого, по обыкновению клуба «Барбари», опять не оказалось на месте в самый нужный момент.

Впрочем, невероятная жизненная сила Карнеса и здесь дала о себе знать. Чувствовал он себя все хуже и хуже — ведь только усилием воли он до сих пор умудрялся преодолевать воздействие снотворного. Однако при этом Кирби нашел в себе силы сесть и отрешенно осмысливать происходящее, удивляясь, например, странной суетливости в поведении менеджера. Эл Лайман в ужасе задрожал, когда дверь раздевалки распахнулась от удара тяжелого сапога. На пороге вырос Большой Джон — мрачнее тучи; за ним — его гориллы-телохранители.

— Вон! — рявкнул Большой Джон; секунданты и ассистент поспешили исполнить его приказ.

Эл Лайман собрался было последовать за ними, но толстая, как стальная балка, рука Джона Линча перегородила дверной проем прямо перед его носом.

— Грязная продажная крыса! — рявкнул Линч, от слов и тона которого Лайман затрясся мелкой дрожью. — Это ты все подстроил. Ты! Видать, ты чего-то не понял. Я из-за тебя потерял три тонны баксов. Нет, ты, наверное, и вправду не понимаешь. Да я…

— Нет, Джон, нет! — взмолился Лайман. — Я сделал все, что мог. Я пытался, пытался уговорить его поддаться и лечь. Честное слово! Видит Бог, пытался! Карнес, скажи ему, скажи. Скажи, я просил тебя поддаться?

— Да, просил, — буркнул Карнес, чей затуманенный мозг не мог уследить за столь резкой сменой событий.

— Вот видишь? — Лайман подобострастно заглядывал Линчу в глаза. — Я ведь и снотворное ему дал. Ты же сам видел. Оно просто не сработало. Этот парень — не человек, он сущий дьявол…

Размашистая оплеуха открытой ладонью отшвырнула Лаймана в угол. Карнес с трудом встал на ноги. О чем весь этот базар, он понятия не имел, но так обращаться с его менеджером значило оскорбить и его самого. Никому он этого не позволит… Никому…

Снотворное, что проникло в воспаленный, измученный страшными ударами мозг, действовало все сильнее, не встречая сверхъестественного волевого барьера. Откуда-то издалека до Карнеса донеслось:

— Так это все из-за тебя! Это ты нас всех подставил. Ишь ты, он тут своевольничать будет, гонор держать, славу завоевывать, а нам что — деньги терять?!

Большой Джон ударил неожиданно. И без того неслабый, его удар был утяжелен зажатой в кулак свинчаткой. Кирби вздрогнул, развернулся, но тут ворвавшийся в комнату Сорелли огрел его тяжелой деревянной дубинкой. Карнес все еще стоял на ногах и пытался защищаться. Помутившееся сознание вновь перенесло его на ринг, где он отражал атаки напиравшей со всех сторон темноты. Но возможности любого человека не беспредельны. Только что проведенный бой (десять раундов жестокого избиения) да слоновья доза снотворного делали свое дело. К тому же на этот раз противников оказалось несколько. Кулаки — вот самое безобидное, что обрушилось на него: со всех сторон его били кастетами, дубинками, стволами и рукоятками пистолетов. Слышались приказы Большого Джона. Его подручные вышибли заднюю дверь клуба и, протащив по коридорам бесчувственное окровавленное тело, вышвырнули его в пыль и грязь темного тупика в безлюдном конце квартала.

3

Джон Рейнольдс присел на край старой кровати, стоявшей в обшарпанной комнате — жилище Кирби Карнеса. После боя с Миллером прошла неделя, и Карнеса все еще трудно было узнать в лицо. Только человек недюжинной внутренней силы и природной выносливости мог очухаться после двух безжалостных избиений.

— Лайман заходил проведать? — осторожно спросил Рейнольдс.

Ответом ему были лишь гримаса презрения и легкий смешок.

— Я так и думал, — вздохнул Рейнольдс, помолчал и резко сменил тему: — Знаешь, Кирби, я давно за тобой наблюдаю. Несколько месяцев. В общем-то это не мое дело, но я не могу видеть, как пропадает человек с отличными задатками. Лайман — жулик, дешевый мошенник и болван. Все, что он в тебе увидел, это возможность сорвать пригоршню грязных долларов.

— А ты что, видишь во мне большее? — цинично усмехнулся Карнес. — Что же именно?

— Все. Скорость, удар, напор. Ты можешь учиться. Но до сих пор ты делал все, абсолютно все неправильно. Лайман ведь тебя ничему не учил.

— Он научил меня главному, — мрачно улыбнулся Карнес. — Показал мне, что собой представляет этот спорт.

— Нельзя судить о всех людях этой профессии по нескольким мерзавцам, вцепившимся в корку большого пирога. Ты никогда не встречался с настоящими рыцарями ринга. Давай я буду тренировать тебя и вести твои дела. У тебя большое будущее.

Смех Карнеса был не самым приятным звуком для человеческого слуха.

— То же самое не уставал повторять мне и Лайман. А потом, в один прекрасный день, он влил в меня снотворное, продав с потрохами Линчу. Судя по всему, он со страху вкатил мне почти смертельную дозу. Я с трудом пришел в себя через сутки. Что поделать, предусмотрительностью и проницательностью я никогда не отличался. Все, что у меня было, это железная челюсть. Так, кстати, и Лайман говорил. Он мне создал репутацию непробиваемого бойца, а потом решил сорвать жирный куш, подставив меня, организовав ложный нокаут.

— Очень похоже на Лаймана. Но, поверь, у тебя есть нечто более ценное, чем стальные челюсти. И вина Лаймана в том, что он не давал тебе расти, совершенствоваться, проявлять себя по-новому.

— Виноват во всем только я сам. А еще большим идиотом я буду, если останусь в этом гадюшнике, — зло процедил Карнес. — Я возвращаюсь в пустыню. Туда, где вырос, где мне и место… Вот только улажу кое-какие делишки, долги верну — и вперед.

Рейнольдс побледнел.

— Нет, даже не думай! — взмолился он. — Они не стоят того, чтобы из-за них нарываться на неприятности. Оставь этих мерзавцев. Лучше пойдем со мной. Уверен, я смогу сделать из тебя достойного боксера.

— Еще большего болвана, чем сделал из меня Лайман? Ну уж нет. И вообще, проваливай отсюда! Я не хочу видеть никого, кто хотя бы отдаленно напоминает боксерского менеджера. Что я надумал, касается только меня. И не лезь не в свое дело.

Рейнольдс хотел сказать что-то еще, но удержался и вышел из комнаты. Карнес встал с кровати и оделся; двигался он осторожно, чтобы не вызывать боль. Из своих скудных пожитков извлек вороненый кольт сорок пятого калибра, сунул за брючный ремень. На его изуродованном лице застыла мрачная решимость довести задуманное до конца.

Чуть позднее, когда уже стемнело, Карнес вышел из дома, прошел несколько кварталов, свернул в темный переулок. Здесь его походка приобрела легкость и бесшумность крадущейся пантеры. В конце переулка находилась задняя дверь подпольного питейного заведения, где любили промочить горло Большой Джон и его приятели. Но не успел он сделать несколько шагов, как из глубины переулка навстречу ему метнулся темный силуэт — это был не кто иной, как Рейнольдс.

— Я так и думал, так и думал, — сокрушенно качал менеджер седой головой. — Не зря в твоих глазах горел огонь убийства. Пожалуйста, Карнес, не надо. Одумайся. Тебя или пристрелят эти мерзавцы, или посадят на электрический стул. Пойми, не стоят они того.

— Там, откуда я пришел, — мрачно ответил Карнес, — есть только один ответ на то, как они со мной поступили. Прочь с дороги!

Карнес попытался одной рукой отодвинуть мешавшего ему Рейнольдса, но тот с неожиданной силой вцепился в нее. Карнес попробовал осторожно стряхнуть менеджера, не желая причинять пожилому человеку боль. В суете борьбы задралась пола его куртки и обнажила хорошо заметную в темноте кожаную накладку на рукоятке револьвера. Рейнольдс схватился за оружие, вытащил его из-за ремня Карнеса и вознамерился забросить кольт за высокий забор. Карнес, проклиная все на свете, перехватил руку менеджера и принялся медленно разжимать его пальцы. В какой-то момент чей-то палец непреднамеренно коснулся курка, и спустя несколько секунд случилось то, что должно было случиться: раздался выстрел — полыхнуло огнем, пахнуло дымом, от грохота заложило уши. Вдруг Карнес осознал, что Рейнольдс больше не держится за револьвер, а лежит на земле, бледный, и вокруг его ноги расплывается кровавая лужа.

В переулок вбежал полицейский. Рейнольдс, превозмогая боль, подтянулся и выхватил пистолет из онемевшей руки Карнеса.

— Что случилось? — сухим угрожающим тоном осведомился сержант. — Кто стрелял?

— Несчастный случай, — морщась от боли, ответил Рейнольдс. — Я показывал другу мой револьвер и случайно нажал на курок. Моя вина.

Карнес открыл было рот, но промолчал, повинуясь молчаливому приказанию Рейнольдса. Наклонившись над раненым, он умело наложил на его ногу жгут из ремня, пока полицейский вызывал «скорую помощь».



* * *



Несколько дней спустя Карнес сидел на краю больничной койки старого менеджера. Комкая в руках шляпу, Кирби искоса поглядывал на правую ногу Рейнольдса, оканчивавшуюся обмотанной окровавленными бинтами культей. Тяжелая пуля, войдя в ногу, пробила артерию и разворотила кость так, что восстановить ее оказалось невозможно. Врачам пришлось ампутировать Рейнольдсу ногу выше колена.

Рейнольдс спокойно смотрел в потолок. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Не дрожали и руки, когда он опирался на простыни, чтобы сесть поудобнее.

— Что вы теперь собираетесь делать? — спросил Карнес, чувствуя, как его грубый голос буквально физически вспарывает больничную тишину.

— Ну, кое-каких деньжат мне скопить удалось.

— Немного, полагаю. Я тут узнал о тебе кое-что. Ты честный, не то что Лайман. Эх, знать бы раньше. Ты вывел в люди немало отличных парней, но на них состояния не сколотил. А теперь… Это все из-за меня, из-за моего упрямства. Я даже не знаю, как искупить свою вину.

— Если хочешь сделать мне доброе дело, забудь о мести Лайману и Линчу, — улыбнулся Рейнольдс. — Не стоит укусившая тебя крыса того, чтобы ты ее ненавидел.

— Договорились. Я их не трону. Но это ничего не меняет. Знаешь, если ты еще не передумал, возьмись тренировать меня. Согласись, что… что нога не самое важное для тренировки боксера. Я хочу драться под твоим руководством — и для тебя. Мне не нужно ни цента, только самое необходимое, чтобы прожить. Все остальное я отдам тебе. Я, конечно, никакой не боксер, но кое-что заработать могу. В конце концов, нокаутировать меня еще никому не удавалось.

Слабая улыбка осветила измученное болью лицо Рейнольдса. Его рука, с трудом поднявшись над одеялом, крепко пожала загорелую до бронзового цвета руку «льва пустыни».

4

Семь месяцев спустя Джон Рейнольдс, прихрамывая на еще не притершемся протезе, пришел к координатору поединков «Золотой перчатки».

— Билл, сделай одолжение, — попросил он, — поставь моего парня — Кирби Карнеса — против Джека Миллера.

— Карнес? — удивился Билл Хопкинс. — Это не тот ли кретин, которого Лайман в «Барбари» чуть ли не каждую неделю швырял, как кость голодным собакам? Да ну тебя, Джон. Этот парень не годится для нашего клуба.

— Еще как годится, особенно теперь, — настаивал Рейнольдс. — Я с самого начала знал, что из него выйдет толк. Все, что ему было нужно, это хороший тренер. Из инвалидной коляски я учил его боксу, с самых азов, выставлял ему самых разных спарринг-партнеров. Он ведь ни черта не знал о технике бокса, обо всех премудростях. Да еще эта скотина Лайман вдолбил в парня, что он якобы не сможет ничему научиться. Это он-то, который все налету схватывает! Он был почти насмерть «пробит», когда я взял его к себе, но сейчас, спустя больше полугода, он здоров как бык и стремителен как стрела. Он готов ко всему. Ну, зеленый еще — отрицать не стану. Так вот, именно опыта, и только опыта, ему и не хватает. Он быстро двигается, технично боксирует, крепко, очень крепко бьет. Он именно тот боец, о котором я мечтал годами. Ни один из моих бывших воспитанников ему и в подметки не годится. Наконец-то я получил в подопечные настоящего кандидата в чемпионы. Так что я очень прошу тебя, назначь его на бой с Миллером.

— Ладно, Джон, убедил, — негромко, словно из телефонной трубки, прозвучал голос Хопкинса.

Билл деликатно не смотрел на протез Рейнольдса, но ход его мыслей предугадать было нетрудно. Тяжело отказать человеку, который всю жизнь тянулся до заветной цели, а едва предоставилась возможность претворить свою мечту в жизнь, как он оказался инвалидом, к тому же — на пороге старости. В конце концов, независимо от результата, этот матч должен стать бенефисом Джона Рейнольдса.

Миллер не пришел в восторг от решения администрации. Среди спортсменов и болельщиков до сих пор ходили разговоры о том, как он не сумел свалить Карнеса. На этот раз Джек твердо решил с первых же секунд идти в отчаянную атаку и добить-таки ненавистного Карнеса — любой ценой. Почему такой разумный и просчитывающий все наперед человек решил вдруг посоревноваться в упорстве, упрямстве и способности терпеть боль со славящимся именно этими качествами противником — рациональному объяснению не поддается. Видимо, главную роль в этом сыграла жажда мести.

«Золотая перчатка» — современный клуб с большим залом, просторными и светлыми раздевалками — показался Карнесу, привыкшему к грязному, сумрачному, обшарпанному «Барбари», волшебным сном. Все было другим. Во-первых, поразила непривычная чистота. Во-вторых, публика оказалась куда респектабельнее и достойнее, нежели сброд, посещавший клуб на Барбари-стрит. Впрочем, как ни странно, Кирби Карнес очень скоро почувствовал себя в своей тарелке — словно попал в родную стихию.

Рейнольдс, опираясь на угловой столб ринга, шнуровал его перчатку.

— Это, сынок, лишь первая ступенька твоей лестницы, — сказал он.

Карнес улыбнулся. Улыбнулся впервые с тех пор, как попал в Сан-Франциско. В противоположном углу ринга ухмылялся и скалил зубы Миллер. Наконец прозвенел гонг.

Карнес вышел на центр ринга быстро, но не открытой мишенью, как раньше, а легко скользя по мешковине, чуть опустив и выдвинув вперед плечи. Миллер, бросившийся было на него, как орел на жертву, замешкался в нерешительности. Что-то резко изменилось в Карнесе. Что именно? Скорее всего, перемена была вызвана появлением динамической уверенности, целенаправленности. Тень седоволосого пожилого менеджера, стоявшего за спиной Карнеса, не могла не привлечь внимания осторожного Миллера.

Карнес продолжал двигаться вперед, сохраняя профессиональную стойку. Миллер бросил пробный камень — провел прямой удар левой вытянутой. Корнес ответил яростно, но не беспорядочным размахиванием руками, а предельно сжатой контратакой.

Нырнув под вытянутую руку противника, он всадил ему в ребра правый кулак с таким звуком, что зрители вскочили с мест. У Миллера перехватило дыхание, горло сжалось. Левый кулак Карнеса, словно начиненный динамитом, обогнул замершие на миг руки противника и вонзился ему в челюсть. Человек пустыни более не тратил время на широкий замах с длинной траекторией. Его свинги сменились короткими, быстрыми как молнии хуками, производящими эффект попадания пушечного ядра.

Ноги Миллера подкосились, он стал заваливаться вперед, но прежде, чем Джек успел упасть, хук справа поднял его в воздух и швырнул спиной на канаты, по которым он и сполз на пол — без сознания. Восторженно аплодируя виртуозной работе Карнеса, зрители, увы, не поняли главного.

Ведь именно в этот момент на небосводе спорта зажглась звезда Кирби Карнеса — новая звезда старой закалки. Да, в мир джаза, коктейлей, сброшенных идолов ворвалось свежее дыхание прошлого — человек-боец, искренне верящий, что его главное дело в жизни — бой, борьба, поединок.

Остановись, мгновенье! Вернитесь назад, года! Вот он, Кирби Карнес. Бронзовокожий варвар из пустыни, обладающий ловкостью пантеры и всеразрушающей яростью песчаной бури.

Кирби Карнес был любимым творением Джона Рейнольдса, в которое он вложил все свое мастерство, весь свой опыт. Великие тени прошлого ступали по рингу бок о бок с Карнесом. Тени тех дней, когда бокс был искусством, а не шоу-бизнесом.

Вынырнув из ниоткуда, Карнес сверкающим метеором пронесся по спортивному небосклону. Журналисты писали, что он не просто дерется, но сражается за победу в высоком смысле этого слова. В то время как чемпионы-тяжеловесы изображали на публике этаких бродвейских попрыгуний, Карнес, не рисуясь, тяжело, потом и кровью пробивал себе дорогу по крутой, шаткой лестнице спортивных успехов.

Его больше не называли железным человеком — не потому, что он утратил свою фантастическую выносливость, нет. Просто в бою он уже не зависел только от нее — единственного козыря железного бойца. Под руководством Джона Рейнольдса он стал настоящим боксером. Непредсказуемый, как само проведение, быстрый, как дикая кошка, с кулаками, словно начиненными взрывчаткой, Кирби Карнес был тем бойцом, о котором менеджеры мечтали, пожалуй, со времен Джема Фичча.

За год, прошедший после победы над Миллером, Карнес поднялся почти на самый верх лестницы, разрушил все устоявшиеся представления о рангах. Восемнадцать боев — восемнадцать побед — восемнадцать нокаутов, из которых ни один нокаут не был договорным или подставным! Теперь лишь один человек стоял между ним и званием чемпиона — легендарный гондурасец Лопес. Не блещущий острым умом, он был силен, как буйвол, а его правая рука напоминала булаву средневекового рыцаря — и по силе удара, и по виду. Пока Карнес переезжал из города в город Западного побережья, одерживая победу за победой, Лопес на востоке превращал в отбивные соперника за соперником.

Встреча этих двоих была неминуема. Лучше всех создавшуюся ситуацию обрисовал Лундгрен — известный в спортивных изданиях карикатурист. Он изобразил Карнеса и Лопеса стоящими на груде тел поверженных соперников и свирепо разглядывающими друг друга с противоположных концов континента.

Их встречу, пожалуй, можно было назвать матчем на звание чемпиона. Ведь после этого боя с победителем должен встретиться официальный чемпион, но всем было ясно, что любой из двух претендентов запросто выиграет у чемпиона, который с тех пор, как завоевал титул, переместил свои тренировки в ночные клубы и дорогие рестораны.

Крупнейшие боксерские клубы Чикаго и Нью-Йорка дрались за право проведения этого матча. Но предпочтение было отдано куда более скромной «Золотой перчатке». Так Рейнольдс расплатился с Хопкинсом за оказанную когда-то услугу.

Газеты наперебой кричали о предстоящем матче. И где-то в пыльных переулках, прилегающих к Барбари-стрит, кое-кто из посетителей боксерского клуба грустно вздыхал, вспоминая «льва пустыни», и шептался о чем-то с соседом, склонив голову над очередным номером «Спортивного обозрения».

5

Наступил вечер поединка. Боксеры прошли окончательное взвешивание, результаты которого были занесены в протокол: Карнес — 196 фунтов, Лопес — 210. Врачи пришли к единодушному выводу: оба в отличной форме.

Теперь, когда все организационные волнения остались позади, Карнес устроился в дальней, пустынной комнате отдыха, сел почитать книжку. Несмотря на то что денег у него и у Рейнольдса было достаточно, запросы их оставались весьма скромными. Кирби по-прежнему тренировался в простеньком зале в нескольких кварталах от «Золотой перчатки». И он очень любил несколько часов перед поединком побыть в одиночестве, почитать, подумать о своем. Секунданты и ассистенты охраняли дальние подступы к его крепости от натиска журналистов и вездесущих болельщиков-фанатов. Вот-вот из клуба должен был вернуться Рейнольдс и занять пост непосредственно перед комнатой Кирби.

В заднюю дверь неожиданно постучали.

— Войдите, — сказал Карнес, нахмурившись: это явно не Рейнольдс.

В комнату неуверенно вошел худенький юркий человек в дешевом, безвкусном костюме. Карнес молча уставился на него, пережидая, пока схлынут воспоминания о самом тяжелом, самом омерзительном периоде его жизни.

— Ну, — сказал он наконец, — и что тебе от меня нужно?

Эл Лайман облизнул губы. Он был мертвенно-бледен.

— Меня прислал Большой Джон Линч, — пробормотал он.

— И что?

— Они захватили Рейнольдса! — выпалил Лайман. — Они схватили его на улице… примерно час назад.

— Что?!

— Подожди, Кирби! Только не бей! — взмолился Лайман, отскакивая от вскочившего Карнеса. — Это не я придумал. Я вообще был против. Линч заставил меня. Он как с цепи сорвался в последнее время. Заикнись я, и он бы прикончил меня. Линч поставил кучу денег на Лопеса. Еще больше поставили другие люди — те, на кого он работает, кто планирует миллионные ставки на бой Лопеса с нынешним чемпионом. Так вот, Линч передает тебе, что ты должен лечь в пятом раунде, или они вышибут из Рейнольдса дух. И они это сделают, Кирби, я не сомневаюсь. Если ты обратишься к легавым, они его все равно убьют. А если ты послушаешься, Рейнольдса отпустят живым и невредимым сразу после матча.

Карнес остолбенел. На него пахнуло зловонным дыханием прошлого. Далекого, но не забытого. Память Кирби была памятью пустыни, закон которой ничего не прощает и ни о чем не забывает. Только ради Джона он отмел прочь мысли о мести. Ярость настолько глубоко проникла в душу Карнеса, что он едва сумел сохранить спокойствие на лице, во взгляде и голосе.

— Могу я лично побеседовать с Линчем?

— Разумеется, — кивнул Лайман. — Линч сказал, что ты можешь прийти — один. Он так и подумал, что ты захочешь поговорить. Только умоляю, Кирби, не держи на меня зла. Я даже не знаю, где они схватили Рейнольдса и где его держат. Честно, не знаю. Пойдем. Моя машина за углом.

Темными улицами и глухими переулками они добрались до того самого тупика, где в подпольной распивочной ошивался Линч, где пуля продырявила ногу Рейнольдса. Кулаки Карнеса сжались с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Молча он проследовал за Лайманом в темную прихожую, а затем в комнату.

Большой Джон сидел за столом, мрачный, как прежде толстый, с неизменной сигарой в зубах. За его спиной стоял Сорелли — рука в кармане пальто. Липкой от пота ладонью Лайман провел по лбу и срывающимся голосом произнес:

— Вот он, Джон.

— Сам вижу, кретин! — рявкнул Линч. — Запри дверь!

— Где Рейнольдс? — сухо спросил Карнес.

— А что, не видишь старика? — криво усмехнулся Линч.

Карнес отрицательно помотал головой, одновременно внимательно оглядывая помещение. Его взгляд остановился на ковре, на котором стояло кресло Большого Джона.

— Он там, где никакая полиция его искать не будет. — Большой Джон опять усмехнулся и ткнул сигарой в сторону Карнеса. — И, пожалуйста, Кирби, без глупостей. Итак, Лайман передал тебе наши условия. Ты их принимаешь?

— Похоже, что выбора у меня нет, — буркнул Карнес.

Линч довольно покачивался в кресле, две ножки которого время от времени повисали в воздухе. Карнес, будто бы случайно, уронил шляпу; та упала на край ковра. Наклонившись за ней, Карнес резко дернул ковер на себя. Линч потерял равновесие и, катапультировавшись из кресла в сторону Сорелли, повалил того на пол. Карнес мгновенно бросился вперед; глаза его сверкали яростью.

Сорелли повернулся, нащупал курок пистолета и выстрелил сквозь ткань пальто. Не попал. Отпустил застрявшее в складках оружие и вытянул перед собой правую руку, чтобы защититься от набросившегося на него Карнеса. Левой же рукой он привычным движением выхватил из-за пояса длинный, узкий нож-заточку.

Карнес почувствовал острую боль в паху, и в тот же миг его железный кулак настиг телохранителя, швырнул того на пол; Сорелли потерял сознание.

Лайман пулей вылетел в переулок. Линч пошарил рукой по полу, нащупал пистолет. Давненько, уже много лет ему не доводилось драться самому, и сейчас его движения были медленными и беспорядочными. Далее схватив пистолет, он долго не мог нащупать пальцем предохранитель. Карнес же, не тратя времени, перехватил его толстое, волосатое запястье и резко крутанул в сторону, излив таким образом часть накопившейся на Большого Джона ненависти.

Что-то хрустнуло, как сухая ветка, и Линч взвыл. Пистолет со стуком упал на пол. Большой Джон позеленел. Он стонал и бился в безжалостной, подобной тискам, хватке Карнеса.

Снаружи, из-за двери, донеслись голоса:

— Что случилось, босс? Все в порядке?

— Скажи им, чтобы убирались прочь, — негромко произнес Карнес в ухо Линчу. — И поторопись, пока я не оторвал тебе руку.

— Ненавижу, — простонал Линч, а потом громко прокричал: — Пошли вон, болваны! Чтоб я вас тут не видел!

Люди, бормоча извинения, отступили от двери.

— Где Рейнольдс? — спросил Карнес.

— Его взяли Макгурти и Штейман, — прохрипел Линч, закатывая глаза от боли.

Подтащив Большого Джона к столу, Карнес ткнул его лицом в телефон.

— Звони им! — рявкнул он. — Живо! Трясущимся пальцем Джон Линч набрал номер. Голос ответившего был хорошо слышен Карнесу, стоявшему совсем близко к аппарату.

— Скажи им, чтоб они немедленно вернули Рейнольдса в наш зал, — приказал Карнес, чуть крепче сжимая запястье Линча. — Живого и невредимого!

Линч поспешил исполнить приказ — не дай Бог, Карнес сожмет сильнее свои стальные клещи.

— Эй, Макгурти, слышишь меня? Значит, так: дело отменяется, понял, да? Ну вот, берешь сейчас этого одноногого и целехоньким доставляешь обратно. Что? Я тебе покажу, кто из нас сдурел! Нет, ты что, не врубился? Живо!

— Ладно, — донесся из трубки голос разочарованного, но готового подчиниться боссу Макгурти. — Все сделаю. Прямо сейчас.

Карнес набрал номер зала и сообщил удивленному спарринг-партнеру, который поднял трубку:

— Слушай меня внимательно. Как только приедет Рейнольдс, двигайте все в «Золотую перчатку». Я скоро там появлюсь. Да, Рейнольдс уже выехал, вот-вот будет у вас.

Посмотрев на скорчившегося от боли толстяка, Карнес развернулся и без единого слова вышел на улицу.

По ноге текла кровь. Остановившись под фонарем у темного подъезда, он осмотрел себя. Стреляя, Сорелли промахнулся, зато нож оказался более метким.

Брюки и белье Карнеса были залиты кровью, сочащейся из раны в том месте, где живот переходит в пах. Судя по боли, не царапина — глубокая рана. С каждым шагом ее края расходились все шире, и кровь лилась все сильнее.

Повернувшись, он как можно быстрее заковылял к знакомому дому. Постучал в дверь давнего приятеля, надежного, проверенного человека.

— Доктор Аллистер! — позвал он. — Впустите меня. Пожалуйста, быстрее!

Открывшего дверь врача поразила не рана Карнеса, а сам факт его появления. Что касается травмы, то на Барбари-стрит даже куда более серьезные увечья были не в диковинку.

— Не станем терять времени, — деловито поторопил врача Карнес, снимая перепачканную кровью одежду. — Я очень занят. Через час мне выходить на ринг.

— Да ты что, приятель? — изумился врач. — С такой раной нельзя драться! Это исключено!

— Кстати, я возьму у тебя взаймы кое-какую одежку, — перебил его Карнес. — Все журналисты в городе на уши встанут, если я появлюсь на людях в залитых кровью штанах.

6

Рейнольдс нервно ходил из угла в угол раздевалки «Золотой перчатки», когда в дверях неожиданно появился Карнес.

— Ты в порядке, Джон? Они ничего с тобой не сделали?

— Нет-нет, — отмахнулся Рейнольдс, для которого все его приключение по-прежнему оставалось сплошной загадкой. — А ты-то как? Где ты был? Что случилось, объясни наконец! Ты очень бледен.

— Я так волновался, так беспокоился о тебе, — пробормотал Карнес, рассматривая собственные ботинки. — Потом все объясню. А сейчас выстави всех отсюда, пока я переодеваюсь. И сам иди, пообщайся с репортерами. Не доводи дело до скандала, они и так наверняка что-то почуяли.

Оставшись один, Карнес переоделся и с облегчением увидел, что форма полностью прикрывает аккуратную повязку, наложенную на рану доктором Аллистером. Накинув халат, он открыл дверь. В раздевалку ввалились секунданты, ассистенты и журналисты. Карнес почти не слышал их суетливых голосов и ждал, пока, нафотографировавшись всласть, репортеры удалятся. Он поймал на себе взгляд Рейнольдса — счастливый взгляд человека, как никогда близкого к своей заветной цели и не знающего о том, что поражение было так близко… да и сейчас оно неподалеку. Один из журналистов затараторил:

— Ставки делаются в соотношении четыре к трем в пользу Карнеса. Утверждают, что за счет более грамотной и точной работы ногами он сможет еще больше склонить чашу весов в свою пользу.

Рейнольдс улыбнулся и кивнул:

— Согласен, хорошо подмечено. Во многом благодаря грамотной работе ногами Кирби и завоюет для нас обоих чемпионский титул.

Карнес слегка наклонил голову. Никто и не подозревал, как болит свежая рана на животе. Какая уж тут виртуозная работа ногами, какие полеты над рингом…

Дверь широко распахнулась, и представитель администрации клуба распорядился:

— Все, интервью окончены. Карнес, пора на выход!

Медленно, точно неживой, Карнес вышел в зал. На ринг он не взлетел, как Лопес, а аккуратно пробрался между канатами.

Лопес пришел первым — гора костей и мускулов. Широченная лохматая грудь, густые черные брови над глубоко посаженными глазами, узел черных как смоль волос на затылке. Вылитый пещерный человек, неандерталец. Выслушивая ритуальные указания судьи, он с людоедским интересом рассматривал противника. Затем боксеры вновь разошлись по своим углам. Зрители замерли в ожидании.

— Боксируй, сынок, боксируй, — в последний раз повторял распоряжения Рейнольдс. — Переиграй его техникой, летай по рингу. Загоняй его! В общем, делай все так, как мы с тобой задумывали.

Карнес молчал, вспоминая долгие часы тренировок и теоретических занятий, на которых они составляли план поединка с помощью специально подобранных спарринг-партнеров и фрагментов спортивной кинохроники с участием Лопеса.

Прозвенел гонг. Лопес понесся по рингу как ураган, намереваясь нанести удар правой рукой.

Зрители взревели от восторга. Бой начинался отлично. Карнес не принял своей знаменитой стойки; он сделал несколько осторожных шагов вперед, плотно закрылся и встретил атаку стоя на месте, перейдя в глухую оборону.

Этот маневр озадачил знающих толк в боксе зрителей, не говоря уж о профессионалах. А в следующую секунду Карнес еще больше удивил всех. Вместо того чтобы уйти с линии атаки и ответить Лопесу хорошим, трудно блокируемым хуком справа или слева, он нырнул под его руку и, перейдя в ближний бой, два раза коротко ударил гондурасца в грудь. Лопесу это пришлось по душе. Оказывается, столь опасный в движении противник решил не использовать своего главного преимущества и решиться на прямой, жесткий обмен атаками и контратаками. Рука-палица занялась своим привычным делом — стала наносить страшные, крушащие удары.

Рейнольдс не верил своим глазам. То, что приятно удивило Лопеса, не могло не напугать старого тренера. Как же так? Столько работать над техникой движения ради того, чтобы в решающий момент затеять обмен жесткими ударами с самым, пожалуй, мощным «молотильщиком» последних лет!

Нет, Карнес не дрался абсолютно открытым, как раньше. Он с поразительным мастерством уворачивался, уходил от ударов, блокировал их. Но удары сыпались на него с такой частотой, что, даже контратакуя, он неизбежно пропускал часть из них. Кровь капала из носа Кирби, выступила на старых шрамах на голове.

По сигналу гонга обалдевший радиокомментатор проорал на весь континент, что первый раунд с большим перевесом выиграл Лопес, а Карнес, по всей видимости, слегка повредился умом, если не сказать резче.

Прямо на глазах постаревший Рейнольдс отчаянно шептал на ухо своему ученику, своей последней надежде:

— Кирби, прошу тебя, блокируй! Двигайся, сынок, действуй свободнее, техничнее! Дерись так, как мы планировали, ради всего святого!

Карнес молча смотрел на перчатки, чтобы не встречаться взглядом с полными боли глазами тренера.

Второй раунд Карнес начал с того, что, нырнув под руку противника, сделал выпад и резко, изо всех сил полоснул боковым ударом по волосатому корпусу гондурасца. Несмотря на броню мышц, Лопес сполна ощутил, что такое удачно проведенный удар «льва пустыни». Содрогнувшись всем телом, он был вынужден свернуть начатую атаку и отступить на шаг, чтобы позволить себе мгновение передышки.

Однако в любом случае Диего Лопес был не тем парнем, которого можно свалить одним — даже самым мощным — ударом. Зарычав, словно приближающийся тайфун, он снова пошел вперед. Его правая рука все время висела дамокловым мечом над противником, угрожая, как минимум, нокдауном в случае полновесного, не ослабленного защитой удара. Порой Лопес действовал ею не как частью тела, а, скорее, как ударно-дробильным инструментом. Каждый ее удар сотрясал все тело Карнеса, отдавался не меньшей болью в душе Рейнольдса. Во втором перерыве секундантам пришлось поработать уже по полной программе, приводя в форму беззвучно шевелящего губами Карнеса. Тренер не мог уразуметь, почему такой техничный боксер заставляет свое тело «держать» столь сильные удары, которых не так уж трудно избежать?

Карнес знал, что изменить тактику сейчас он не в состоянии. Он поднялся очень высоко, следуя советам и указаниям Рейнольдса, но последнюю ступеньку на пути к успеху предстоит одолеть одному, без помощи тренера.

Кровь заливала ему глаза, знакомый соленый вкус ощущался на языке. С мучением принимая каждый удар убийственной правой руки-булавы, он, тем не менее, раз за разом наносил ответный удар и с удовлетворением видел, как все яснее отражается в глазах великана Лопеса резкая боль. Дикая, первобытная радость охватила Кирби. Он снова стал железным человеком, дерущимся по-осбенному — противопоставляя стальную броню мышц и черепа динамиту в перчатках противника. Кровь сочилась из его трусов, но оба боксера были уже настолько окровавлены, что ни судья, ни зрители, ни секунданты ничего не заметили. Перед тем как начался пятый раунд, Рейнольдс взмолился в последний раз:

— Кирби, сынок, перестань, ради Бога! Неужели ты хочешь погубить меня?

Карнес молчал, опустив голову. Толпа ревела, требуя, чтобы ее любимец вышел из ступора и продемонстрировал подвижный бокс — свой конек. Начался еще один сеанс пытки.

Рука-булава превратила левую половину лица Карнеса в кровавое месиво. В отбивную превратилась и левая сторона грудной клетки. По меньшей мере одно ребро было сломано. Но на этот раз, в отличие от всех железных людей, он не только принимал и терпел удары. Нет, на каждый из них он отвечал отчаянным, разящим хуком в голову или корпус противника.

Удар, еще удар! Четыре перчатки, со свистом рассекая воздух, поочередно вонзаются в человеческую плоть. Знатоки утверждали, что выстоять против ударов Диего Лопеса и одновременно контратаковать невозможно. Но что эти знатоки слышали о «Барбари», как они могут судить о человеке, почти год проработавшем там мешком для отработки удара? Перед внутренним взором Карнеса возник обшарпанный ринг, прокуренный зал, оскаленные лица зрителей. А он — он вновь был железным человеком, подставлявшим под удар железную челюсть и стальные балки ребер.

«Меня нельзя нокаутировать! Никто не может меня нокаутировать!» — на разные лады эта фраза повторялась в его мозгу, перекрывая крики и шум зала.

Наконец Карнес увидел сквозь кровь и багровую пелену столь знакомое по взглядам других бойцов отчаяние в глазах Лопеса. «Меня невозможно нокаутировать», — повторял про себя Кирби, удваивая усилие, с которым вгонял кулаки в тело гондурасца. Лопес покачнулся, попытался уйти от очередного хука «льва пустыни» и начал отступать. Увлекшийся Карнес шагнул вперед и раскрылся, догоняя отступающего противника. Расплата последовала незамедлительно. Промахнувшись, Карнес получил полновесный удар булавой в солнечное сплетение. Ощущение было такое, словно с него живьем срезают мясо тупым раскаленным ножом. А главное, из раскрывшейся раны на животе хлынула кровь, вызвав на трибунах возгласы ужаса и изумления. Оторопевший судья замешкался, не зная, что предпринять, но прежде, чем он решился остановить бой, Карнес последним усилием воли швырнул в тигрином прыжке свое тело вперед. Теперь все было поставлено на одну карту — эту последнюю атаку.

Он не чувствовал адской боли в животе и в груди. Не чувствовал ударов булавы, становившихся с каждым разом слабее и слабее. Он дрался так, как дрался в старые времена, в прошлой своей жизни. В каждый удар он вкладывал всю накопившуюся в нем первобытную, животную злость и ярость. Ошеломленный этим натиском Лопес, с кружащейся от пропущенных ударов головой, с затуманенным взглядом, пятился на подгибающихся, дрожащих ногах, отчаянно и безуспешно пытаясь нанести ответный удар, перейти в контратаку.