Роберт Говард

Дом Эрейбу

* * *

Никак он увидел ночное привидение или шаги обитателей тьмы. – Странные эти слова прозвучали в пиршественном зале дворца Нарам-нинуба, среди нежных звуков лютен, плеска искрящихся фонтанов и звонкого женского смеха.

Великолепный чертог вполне соответствовал богатству и высокому положению его хозяина – как грандиозными размерами, так и фантастической роскошью убранства. Стены были покрыты разноцветной муравой – синей, красной, оранжевой, а поверх – квадратами чеканного золота. В воздухе смешивались ароматы курений и запахи экзотических цветов, что росли в саду снаружи. Пирующие гости – разодетые в шелка вельможи Ниппура – восседали и возлежали на бархатных подушках, потягивали вино из алебастровых бокалов и ласкали напомаженных и сверкающих златом и каменьями красоток, – слухи о богатстве и щедрости Нарам-нинуба неудержимо влекли жриц любви и веселья со всех концов Востока, Десятки женщин танцевали, позвякивая драгоценностями и взмахивая полными белыми руками в полумраке зала; вся их одежда состояла из гребней с самоцветами, массивных золотых браслетов да резных нефритовых серег. Исходившие от прекрасных тел ароматы кружили головы. Смех и гул негромких разговоров волнами прокатывались по залу, где царили пир и веселье, танец и любовь.

На широком подиуме на груде разноцветных подушек полулежал устроитель этого невообразимого празднества плоти, лениво поглаживал глянцевитые черные локоны расположившейся рядом грациозной арабской девушки. Внешность выдавала в нем сибарита: медлительный и тучный обладатель иссиня-черной бороды и живых искристых карих глаз, в настоящий момент с интересом оглядывающих гостей, был семитом – немало таких, как он, по разным причинам осело в Шумере.

Все приглашенные, за одним-единственным исключением, были шумеры с бритыми головами и подбородками, оплывшими от праздности и сытой жизни телами и безмятежным выражением лоснящихся лиц.

Тем сильнее контрастировал с их изнеженностью и ленивым благодушием облик стоящего поодаль человека. Ростом он был выше любого из них, но скроен с безжалостной экономностью Природы; он казался воплощением силы – первобытной, дикой, волчьей, ею так и веяло от мускулистых конечностей, жилистой шеи, могучего свода грудной клетки, косой сажени плеч. Под взъерошенной гривой золотистых волос льдинками сверкали голубые глаза. Крупные правильные черты лица, будто из камня высеченного, несли на себе печать той же неукротимой природной силы. В его движениях и речах не было даже малейшего сходства с расчетливой манерностью других гостей, их отличали резкость, бескомпромиссная прямота и естественность. Если вельможи цедили, смаковали вино, то он пил огромными жадными глотками; если они церемонно откусывали крохи, то он, хватая руками огромные ломти, вгрызался в сочное мясо крепкими белыми зубами. При этом лицо его сохраняло на диво мрачное выражение, меж насупленных бровей не разглаживалась глубокая складка.

Князь Айби-Энгур снова прошепелявил чуть ли не в самое ухо Нарам-нинуба:

– Неужто господину Пиррасу мерещатся призраки или шепот ночных тварей?

Нарам-нинуб обеспокоено глянул на своего хмурого гостя.

– Право же, друг мой, – заговорил он, – ты сегодня сверх меры молчалив и мрачен. Иль тебе не весело на моем празднике? Иль ты чем-то озабочен?

Пиррас, словно очнувшись от тяжелого и неприятного сна, отрицательно покачал головой:

– Нет-нет, дружище, что ты. Если я и кажусь расстроенным, то причина этого кроется во мне самом. – По акценту в сильном низком голосе можно было сразу узнать варвара, даже не глядя на говорящего.

Соседи с интересом уставились на него. Еще бы, ведь этот аргайв был предводителем наемников Эннатума, его сила и мужество давно стали легендой.

– Наверное, виной всему женщина, а? – со смешком поинтересовался князь Энакалли. Но стоило Пиррасу сверкнуть в его сторону помрачневшими глазами, у вельможи пошел по спине неприятный холодок, и смеяться расхотелось.

– Да, можно и так сказать, – неохотно проворчал аргайв. – Женщина, призраком вошедшая в мои сны и завладевшая ими, как в дни затмения мрак завладевает луной. Сколько раз я чувствовал прикосновение ее зубов к своей шее, а просыпаясь в холодном поту, слышал хлопанье крыльев и уханье совы.

Над именитыми гостями, расположившимися на подиуме, нависла неловкая тишина, и стали отчетливо слышны доносящиеся снизу, из огромного зала, смех, болтовня и перезвон лютневых струн. Вот громко расхохоталась девушка, но в ее смехе прозвучали фальшивые ноты.

– На него пало проклятие... – испуганно зашептала арабка.

Нарам-нинуб жестом приказал ей замолчать, но едва он открыл рот, чтобы заговорить, как с пришептыванием вымолвил Айби-Энгур:

– Милейший господин Пиррас, какую жуткую историю ты рассказал! Все происходящее с тобою напоминает месть божества или духа... Ты что, оскорбил кого-то из богов?

Нарам-нинуб закрыл рот, так ничего и не сказав. Лицо его исказила гримаса досады и раздражения: у всех было на слуху, что в недавней военной кампании против Урука аргайв зарезал жреца бога Ану прямо в его храме, напоминающем склеп. Пиррас резко вскинул голову – взметнулись светлые кудри – и грозно поглядел на Айби-Энгура. Казалось, он оценивает его слова: что это, намеренное оскорбление или неумышленная грубость? У князя вмиг отлила от лица кровь, зато выступил пот, но тут стройная арабская куртизанка, поднявшись на колени, схватила за руку Нарам-нинуба.

– Вы только посмотрите на Белибну! – Она указывала на девушку, так неестественно рассмеявшуюся секунду назад.

Словно предчувствуя недоброе, соседи подались в стороны, пропуская ту, что, казалось, не слышала и не видела их. А она запрокинула голову (блеснули драгоценности в волосах), и в зале для пиршеств зазвенел ее надрывный, истерический смех. Стройное тело раскачивалось из стороны в сторону, постукивали друг о друга браслеты на воздетых белых руках, в темных глазах появился стеклянный блеск, полные алые губы кривились, исторгая взрывы противоестественного хохота.

– Одержимая... Десница Эрейбу на ней, – едва слышно вымолвила арабка.

– Белибна! – громко окликнул Нарам-нинуб. Ответом ему был лишь очередной приступ жуткого смеха. Потом девушка хрипло закричала во весь голос:

– По тропе, с которой нет возврата, к дому тьмы, обиталищу Нергала... О, Апсу, сколько горечи в твоем вине!

Эта тирада завершилась диким воплем, и девушка, сорвавшись со своей подушки, запрыгнула на подиум, в руке блеснул кинжал. На разные лады закричали гости и куртизанки, в панике бросились врассыпную. Но девице было не до них, ей был нужен один лишь Пиррас, это к нему она мчалась с лицом, превратившимся в уродливую маску бешенства и безумия. Аргайв перехватил и заломил ее руку, – что сила женщины, пусть даже сумасшедшей, для стальных мускулов варвара? Он так оттолкнул Белибну, что она покатилась по ступеням вниз, где и осталась лежать среди бархатных подушек. Из груди торчала рукоять кинжала – клинок вонзился в сердце, когда одержимая падала.

Прервавшиеся столь нежданно разговоры возобновились, как только стражники уволокли безжизненное тело из зала и гости в сопровождении юных танцовщиц вернулись на свои места. Все были взволнованы и испуганы, но старались поскорее вычеркнуть из памяти неприятный эпизод, вино опять полилось рекой. Только Пиррас, поднявшись на ноги, взял у раба свой широкий малиновый плащ и набросил на плечи.

– Останься, мой друг, – принялся уговаривать его Нарам-нинуб. – Давай не позволим этому незначительному происшествию испортить нам праздник. Мало ли безумцев на свете?

Пиррас, хмурясь, покачал головой:

– Нет уж, довольно на сегодня возлияний и обжорства. Пойду домой.

– Что ж, значит, пир окончен, – во всеуслышание объявил семит, поднявшись и хлопнув в ладоши. – К дому, подаренному тебе королем, ты отправишься в моем паланкине... Ах нет, я же забыл, ведь ты не признаешь езды на плечах людей. В таком случае я сам провожу тебя. Господа, не желаете ли составить нам компанию?

– Идти пешком, как простолюдины? – запинаясь, отозвался принц Эрлишу. – Видит Энлиль, я согласен! Хоть какая-то новизна. Но мне понадобится раб, чтобы шлейф моей мантии не волочился в пыли. Пошли, друзья, нам давно пора взглянуть на дом господина Пирраса, клянусь Иштар!

– До чего же странный человек, – зашепелявил Айби-Энгур, обращаясь к Либит-ишби, когда шумная компания высыпала из величественного портала главного входа и двинулась вниз по широкой лестнице, охраняемой бронзовыми львами. – Ходит пешком по улицам без рабов и охраны, точно простой торговец.

– Будь осторожен, – промурлыкал в ответ собеседник. – Он скор на расправу и в фаворе у государя Эннатума.

– Даже фавориту короля следовало бы хорошенько подумать, прежде чем оскорблять бога Ану, – сразу понизив голос, заявил Айби-Энгур.

Вельможи неторопливо шли по мощенной белым камнем улице, городской люд, разевая рты от изумления при виде этой импровизированной процессии, почтительно склонял бритые головы. Солнце только всходило, но жители Ниппура были ранними пташками, великое множество горожан толпилось среди торговых рядов и лавок, где купцы разложили свои товары. Ремесленники и чиновники, проститутки и солдаты в медных шлемах...

Над ними светлело лазоревое небо, обласканное первыми лучами нарождающегося светила; уже припекало; играли солнечные зайчики на глянцевитой поверхности стен. В Ниппуре преобладали трех– и четырехэтажные здания из обожженного солнцем кирпича; крыши были плоские, а стены покрыты цветными эмалями, все это превращало столицу в буйство ярких красок.

Где-то неподалеку заунывно голосил жрец:

– О Баббар, к твоей милости и справедливости взываем...

Пиррас еле слышно выругался под нос. Они как раз проходили мимо величественного храма Энлиля, грандиозное сооружение вздымалось в ярко-синее небо на добрых три сотни шагов.

– Башни так высоки, что кажутся неотъемлемой частью небес, будто глазурью покрытых, – проворчал он, пятерней откидывая со лба непокорную прядь волос. – Вот он, мир, созданный человеком.

– Нет, друг мой, – возразил Нарам-нинуб. – Эйя построил мир из плоти Тиамат.

– А я утверждаю, что люди сотворили Шумер! – воскликнул Пиррас, которому вино затуманило взор. – Они создали эту скучную равнинную страну, такую сытую и благополучную. Усыпали долину городами, изрезали каналами и облили лазоревой муравой. Вот я родился в стране, созданной богами, клянусь Имиром! Там, где высятся величественные голубые горы с искрящимися на солнце снежными пиками; между ними длинными тенями – тучные зеленые долы; шумя и пенясь, стремительно несутся с обрывистых склонов водные потоки, и о чем-то поет в листве высоких деревьев бродяга ветер...

– Пиррас, я тоже частенько вспоминаю свою родину, – откликнулся семит. – Ночью, под луной, пустыня бела до жути и холодна, днем же преображается в раскаленную серо-бурую бесконечность. Но весь фокус в том, что лишь в кишащих народом городах можно достичь богатства и вкусить наслаждений, только в этих ульях из бронзы и камня, глазури и золота, шелков и человечьей плоти можно почувствовать себя настоящим творением богов.

Пиррас хотел возразить, но тут его внимание привлек оглушительный вой – по улице приближалась процессия, утопающая в море цветов; над ней высились украшенные резьбой носилки. Замыкала шествие цепочка молодых женщин в изорванных одеждах, со спутавшимися, запорошенными пылью волосами; они били себя в обнаженные груди и стенами:

– Айлану! Таммуз умер!

Толпы на улице подхватили крик. Носилки проследовали мимо, раскачиваясь на плечах носильщиков; в огромной куче живых цветов можно было разглядеть яркие нарисованные глаза на лике каменного истукана. От криков и причитаний осталось лишь гулкое эхо, наконец и оно растаяло вдали.

Пиррас пожал могучими плечами.

– А скоро они будут прыгать, плясать и вопить “Да здравствует Адонис!”, и женщины, которые нынче так горько рыдают, начнут в экзальтации отдаваться мужчинам прямо на улицах... Сколько же здесь богов, демон подери?!

Нарам-нинуб указал на титанический зиккурат Энлиля – точно воплощенная греза безумного бога, он господствовал над всеми остальными храмами и дворцами.

– Видишь вон те семь ярусов? Самый нижний – черный, следующий – красная эмаль, далее – синий, оранжевый и желтый; шестая ступень отделана серебром, седьмая, что так полыхает на солнце, – чистым золотом. Каждый ярус символизирует божественное начало: солнце, луну и пять планет, которые Энлиль и его помощники избрали своими небесными символами. Энлиль – самый великий из всех богов, а Ниппур – его любимый, избранный город.

– Энлиль более велик, чем Ану? – задумчиво спросил Пиррас, вспоминая храм в огне и умирающего жреца, его рот, распяленный немым воплем.

– Которая из опор треноги величайшая? – вопросом на вопрос ответствовал семит.

Пиррас вдруг с проклятием отскочил в сторону, на солнце сверкнул его меч, молниеносно выхваченный из ножен. Прямо у его ног, раскачиваясь, стояла на хвосте змея; точно красная молния из тучи, выстреливал из ее пасти раздвоенный язык.

– Что случилось, дружище? – Нарам-нинуб и другие вельможи в изумлении взирали на него.

– Что?.. – Пиррас выругался. – Да неужто вы не замечаете гада под собственным носом? Отойдите в сторону, сейчас я освобожу землю от ядовитой твари...

Он осекся, в глубине зрачков родилась тень сомнения.

– Ее уже нет, – недоумевающе промолвил варвар.

– Я ничего не видел, – сказал Нарам-нинуб, а остальные закивали, переглядываясь удивленно и в то же время понимающе.

Аргайв провел рукой по глазам, тряхнул головой.

– Может, это из-за вина, – сказал он, – но только миг назад на этом самом месте была здоровенная гадюка, клянусь сердцем Имира. Должно быть, я и в самом деле проклят...

При этих словах спутники шарахнулись от него, как от заразного больного.

В душе аргайва Пирраса всегда жило неизъяснимое беспокойство, оно бередило его сны и не позволяло оставаться подолгу на одном месте, влекло в дальние странствия. Оно увело юношу от голубых гор, где жил его народ, на юг, в примыкающие к морю плодородные долины, где поселились трудолюбивые микенцы; потом заставило перебраться на остров Крит, в выстроенную из грубо обработанного камня и привозного леса столицу, знаменитую своим торжищем. Там шел бесконечный обмен товарами между смуглокожими местными рыбаками, ремесленниками и купцами, чьи суда приходили из Египта.

Вскоре одно из этих судов, покачиваясь на волнах, увезло варвара в Египет, где тысячи рабов под плетьми надсмотрщиков и палящим солнцем возводили первые грандиозные гробницы-пирамиды и где в рядах “шердана” – северян-наемников – он познавал тонкости военного искусства. Но неутолимая жажда странствий опять позвала его в путь, за море, в грязную торговую деревушку, обнесенную низкими стенами и потому взявшую смелость называться “город Троя”. Оттуда начался его по сию пору незавершенный поход на юг: через разграбленную и обескровленную Палестину, исконных обитателей которой жестоко угнетали пришедшие с Востока захватчики-ханаанцы, на равнины Шумера, где город сражался с городом, а жрецы мириадов соперничающих богов без конца строили козни друг против друга, – впрочем, эта традиция сложилась еще на заре времен. Лишь долгие века спустя в этих краях взойдет звезда ныне малоприметного городишка под названием Вавилон и его захудалого божка Меродаха, которому суждено войти в историю под именем Бела-Мардука, Победителя Тиамат.

Простое описание боевого пути аргайва – не более чем скелет, не облеченный плотью, да и как передать словами запах свежепролитой крови и помпезную пышность восточных пиров, свист бешено вращающихся, острых, как бритва, клинков на колесницах, мчащихся в тучах пыли, и треск сшибающихся в абордажной схватке кораблей? Скажем лишь, что светловолосый аргайв не раз и не два удостаивался почестей, оказываемых королям, и вся Месопотамия, если верить слухам, не знала воителя более грозного и опасного для врагов. Последним из его подвигов был разгром орд Урука, что позволило сбросить урукское ярмо с шеи Ниппура.

Слава шла за ним по пятам, он был одинаково знаменит в бедняцких хижинах и дворцах из нефрита и слоновой кости. Разве мог помыслить об этом вечно взъерошенный мальчишка много лет назад, когда, лежа на груде волчьих шкур в горной хижине, грезил походами и битвами? Теперешние его сны (на шелковом ложе, во дворце с бирюзовыми башенками) были во сто крат горше. Его донимали кошмары. Именно такой сон приснился и на этот раз Пиррасу, и он испытал громадное облегчение, проснувшись вдруг, – словно из черного омута вынырнул. Ночь тут же обрушилась спудом духоты и зноя. В спальне не горело ни единой лампы, луна еще не взошла, лишь холодное мерцание далеких звезд за окном бросало жалкий вызов господству тьмы. Но даже в этом, более чем скудном, освещении зоркие глаза аргайва внезапно различили движущийся силуэт, блеск глаз непрошеного гостя или, точнее сказать, гостьи. В абсолютной тишине Пиррас слышал, как пульсирует кровь в его жилах. Что за ужас в женском обличье затаился в его комнате? Как он ни вглядывался, больше не видел грациозное и сильное, как у пантеры, тело, и глаза не горели во тьме. Со сдавленным рычанием он вскочил с ложа, меч со свистом рассек воздух... Но – только воздух; что-то вроде издевательского смешка коснулось его ушей, хотя (он уже убедился в этом) в спальне никого не было.

– Амитис! Я видел! На этот раз я уверен, мне не приснилось! Она смеялась надо мною, убегая через окно!

Торопливо вошедшая в комнату девушка, задрожав всем телом, поставила лампу на стол черного дерева. Весьма привлекательную и чувственную Амитис подарил аргайву король Эннатум; она ненавидела своего господина, и он знал об этом, но получал какое-то злобное удовлетворение от обладания ею. Но сейчас взаимную неприязнь вытеснил ужас.

– Эт-то б-была Лилиту! – запинаясь, выдохнула наложница. – Она посетила тебя собственной персоной! Подруга Ардата Лили, дух ночной, обитающий в доме Эрейбу! Ты проклят!

Его ладони увлажнились от пота. Казалось, по венам вместо крови тек расплавленный металл.

– Что же теперь делать? К кому обратиться за помощью? Жрецы ненавидят и боятся меня с тех пор, как я сжег храм Ану.

– Есть один человек, не связанный более со жречеством, он способен помочь тебе! – выпалила рабыня, не подумав, и тут же осеклась в замешательстве.

– Так расскажи о нем поскорей! – Пиррас весь подобрался, снедаемый лихорадочным возбуждением. Но стоило ему проявить слабость, и к Амитис вернулась вся ее ненависть. С перепугу она сболтнула лишнее и теперь увидела прекрасную возможность отомстить.

– Я позабыла его имя, – вызывающе ответила она, в глазах вспыхнули злобные огоньки.

– Ах ты дрянь! – Задыхаясь от ярости, аргайв сгреб в кулак густые черные волосы и швырнул девушку поперек кровати. Он схватил ремень, на котором обычно носил меч, и осыпал ее неистовыми ударами, удерживая другой рукой извивающееся тело. Он так самозабвенно погрузился в багровую пучину бешенства, что даже не сразу осознал: девушка, рыдая и отчаянно визжа, давно выкрикивает чье-то имя. Когда до Пирраса наконец дошло, он отшвырнул ремень в сторону, девушку – в другую, и Амитис повалилась на устланный циновками пол. Пока она дрожала и всхлипывала, варвар перевел дух и зыркнул сверху вниз.

– Так, говоришь, Гимиль-ишби?

– Да! – сквозь плач выкрикнула несчастная, корчась у его ног, – все ее тело терзала невыносимая боль. – Прежде он служил Энлилю, но потом занялся некромантией и за это был изгнан из храма. Ах, мне так плохо! Я теряю сознание! Смилостивься!

– Где я могу его найти? – допытывался Пиррас, равнодушный к ее причитаним.

– В кургане Энцу, к западу от города. О Энлиль, с меня живьем содрали кожу! Я умираю!

Повернувшись к девушке спиной, Пиррас торопливо оделся, увешал себя доспехами и оружием, после чего вышел в коридор и зашагал меж спящих рабов и слуг, стараясь никого не разбудить. Зайдя в конюшню, выбрал лучшую из своих лошадей. Таких скакунов было, вероятно, десятка два во всем Ниппуре, принадлежали они самому королю и богатейшим из его приближенных, – их покупали на далеком севере, по ту сторону Каспия, у диких племен, которых в последующие века назовут скифами. Каждый скифский конь был совершенством, своего рода произведением искусства и подлинным сокровищем для опытного седока. Пиррас взнуздал великолепное животное, надел на него седло – простой войлок, но отменной выделки и с богатой вышивкой. Солдаты у городских ворот поразевали рты, когда он, натянув поводья, на всем скаку остановил коня перед ними и велел отворить громоздкие бронзовые створки. Но подчинились они беспрекословно. Конь галопом вылетел за ворота, малиновый плащ развевался за плечами пригнувшегося к холке варвара.

– Клянусь Энлилем! – забожился один из солдат. – Не иначе, аргайв перебрал египетских вин у Нарам-нинуба.

– Вот уж нет, – отозвался другой. – Видал, какой он бледный? Это не вино, а боги помутили его рассудок. Быть может, он скачет прямиком к дому Эрейбу?

Недоуменно качая головами в шлемах, они долго прислушивались к стуку копыт в ночи, постепенно стихающему на западе. К северу, востоку и югу от Ниппура по всей равнине были разбросаны земельные наделы, хутора и пальмовые рощи; целая сеть оросительных каналов соединяла между собой реки. И лишь на западе земля лежала безжизненная и голая до самого Евфрата, только пепелища рассказывали о стоявших там некогда деревнях. Несколько лун назад кровавой волной хлынули из пустыни враги, волна эта смела виноградники и хижины, докатившись аж до стен Ниппура. Пиррасу запомнилась битва за город и боевые вылазки на занятую неприятелем равнину, когда его фаланги разбили осаждающих и гнали вспять, пока не опрокинули в Великую Реку. Тогда вся равнина покраснела от крови и почернела от дыма и копоти. Но жизнь неудержимо берет свое, и вот уже молодая зелень затянула язвы войны, они все меньше бросаются в глаза.

На обугленных пашнях проросли злаки, хотя люди, посадившие их, давно ушли в страну вечных сумерек. Скоро потянутся в эту рукотворную пустыню переселенцы из многолюдных краев. Еще несколько месяцев, самое большее год, и эта земля опять примет вид, типичный для Месопотамской низменности, усеянной деревеньками, нарезанной на крохотные наделы. Люди залечат раны, нанесенные земле другими людьми, и ужасы войны позабудутся до той поры, когда снова налетит из пустыни самум смерти и разрушения. Но все это – в будущем, а пока округа пустынна и не обжита; полузасыпаны сухие каналы, разрушены плотины, тут и там торчат обугленные пальмовые стволы, высятся руины роскошных вилл и загородных дворцов. А далеко впереди отчетливо вырисовывается на фоне звездного неба таинственный курган-замок, известный в народе как Гробница Луны – Энцу. Эту возвышенность создала не природа, но чьи руки соорудили ее и с какой целью, никто теперь не знает. Еще до основания Ниппура высился этот курган над просторами долины, и безымянные землекопы, придавшие ему форму, давно сгинули в бездне времени.

К нему-то и направил Пиррас своего скакуна. А в городе, только что покинутом им, происходило вот что.

Амитис, озираясь, украдкой вышла из дворца и узкими улочками двинулась к одной лишь ей ведомой цели.

Девушка явно нервничала и страдала от боли – она прихрамывала и часто останавливалась, чтобы помассировать ушибленные места. Так, хромая, всхлипывая и тихо ругаясь, она наконец достигла желанного места, где предстала пред очами аристократа, чьи богатство и власть были необыкновенно велики. В его взгляде читался вопрос.

– Он поехал к Гробнице Луны на встречу с Гимилем-ишби, – начала она. – Лилиту опять приходила к нему нынешней ночью. – Тут девушка невольно задрожала, на время позабыв свои ненависть и боль. – Похоже, он и в самом деле проклят.

– Кем? Жрецами Ану? – Глаза мужчины превратились в щелочки.

– Так он подозревает.

– А ты?

– Что – я? Я не знаю, да и знать не хочу...

– Разве ты еще не поняла, за что я плачу тебе? Для чего требую, чтобы ты шпионила за ним? – с нажимом спросил он.

Амитис пожала плечами.

– Твоя плата щедра, с меня довольно и этого.

– Зачем ему понадобился Гимиль-ишби?

– Я сказала ему, что отступник поможет справиться с Лилиту.

В тот же миг лютая злоба исказила лицо мужчины, превратила в уродливую маску.

– А я-то полагал, что ты терпеть его не можешь!

Угроза в голосе собеседника заставила девушку отшатнуться.

– Я случайно проболталась насчет старого отшельника, а потом Пиррас – будь он проклят вовеки! – пыткой вытянул его имя. Еще много недель я не смогу ни сидеть, ни лежать спокойно... – От негодования у нее перехватило дух.

Мужчина, погруженный в собственные мрачные мысли, не слушал ее. Наконец он решительно поднялся с роскошного кресла.

– Я слишком долго ждал, – заговорил он так, будто размышлял вслух. – Эта нечисть играет с ним, вместо того чтобы вонзить когти в глотку, а тем временем мои единомышленники ведут себя все нетерпеливее и подозрительнее. Один лишь Энлиль ведает, какой совет даст Гимиль-ишби проклятому аргайву. Дождусь, когда поднимется луна, и поскачу по его следу... Подкрадусь и заколю. Он даже не заподозрит ничего, пока мой меч не войдет в его плоть по самый эфес. Бронзовый клинок все-таки надежней, чем силы Тьмы. Дурак я был, что сговорился ними...

Амитис в ужасе вскрикнула и судорожно вцепилась в бархатный занавес, словно хотела спрятаться за ним.

– Ты?.. Ты?.. – На языке вертелся вопрос, слишком страшный, чтобы высказать.

– Да! – Он бросил на нее взгляд, исполненный мрачного торжества.

Взвизгнув, она бросилась в занавешенную дверь, от страха забыв о своих болячках.

Участвовала ли Природа в прокладывании пещер и коридоров под курганом или это целиком и полностью дело рук человека – неизвестно. Но, по крайней мере, стены, пол и потолок подземелья были симметричны и сложены из блоков зеленоватого камня, не встречающегося нигде, кроме этой пустынной местности. Кем и доя какой цели создан сводчатый зал, не столь уж важно, нас гораздо больше интересует человек, который хозяйничал в этом подземелье, когда туда вошел Пиррас.

С каменного потолка свешивалась лампа, от нее по пещере растекался неяркий свет, отражался от выбритой до блеска головы жреца, склонившегося над пергаментным свитком за каменным столом. Заслышав быстрые уверенные шаги на лестнице, что вела в его обиталище, он поднял глаза. Через мгновение в дверном проеме показался силуэт высокого мужчины.

Сидящий за каменным столом с нескрываемым интересом разглядывал гостя. На Пиррасе была медная кольчуга поверх куртки из черной кожи и медные же наколенники, блиставшие в свете лампы. Малиновый плащ ниспадал с широких плеч, в его складках проступали очертания массивной рукояти меча. Затененные островерхим бронзовым шлемом глаза блестели, как голубые льдинки. Так воин встретился лицом к лицу с мудрецом.

Гимиль-ишби был очень стар, тем удивительнее смотрелись на увядшей плоти древнего лица живые и яркие (и чуть раскосые, что большая редкость для чистокровных шумерцев), глаза, похожие на полированные черные бусины. И если очи аргайва вобрали в себя небесную синь с бегом облаков и плясками теней, то глаза Гимиль-ишби были непроницаемы, как дымчатый агат, и неподвижны на манер змеиных.

Рот старца походил на резаную рану, самая добродушная улыбка на таком лице выглядела бы жутковатой гримасой.

На нем была простая черная туника, ноги, показавшиеся Пиррасу странным образом деформированными, обуты в матерчатые сандалии. Присмотревшись к этим ногам, варвар ощутил меж лопаток знакомый зуд любопытства – и поднял взгляд на хмурое лицо.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище. – Уродливые тонкие губы разомкнулись, но голос оказался неожиданно мягким и ласковым, гость это счел противоестественным. – Я бы с удовольствием предложил еды и вина, да боюсь, пища, что я ем, и вино, которое пью, не придутся тебе по вкусу. – Гимиль-ишби негромко засмеялся, сделав рукой неопределенный жест.

– Я прибыл сюда не для того, чтобы есть или пить, – отчеканил аргайв. – Я хочу купить чары против демона.

– Купить чары?

Аргайв опорожнил над каменным столом мешочек с золотыми монетами, они матово засияли в полумраке подземного зала.

Раздавшийся в ответ смех Гимиля-ишби напоминал шуршание скользкого змеиного тела в сухой мертвой траве.

– На что мне этот желтый прах? Решил сражаться с демонами, а сам принес мне в уплату пыль, какую носит ветер.

– Пыль? – Пиррас непонимающе нахмурился.

Гимиль-ишби опустил руку на сверкающую горку и снова засмеялся. Где-то в ночи, вторя ему, заухала сова. Отшельник поднял руку – под нею оказалась лишь кучка желтой пыли. Внезапно сверху, с лестницы, потянуло сквозняком, пыль взмыла и закружилась над столом – мгновение в воздухе стоял столб искрящихся блесток. Пиррас выругался; золотая пыль осела на его доспехах, сверкала в каждом звене кольчуги.

– Пыль, какую носит ветер, – вполголоса повторил старец. – Присядь, Пиррас из Ниппура, и давай побеседуем.

Пиррас окинул взглядом помещение. Вдоль стен лежали целые груды глиняных табличек, поверх них – навалом – свитки папируса. Он уселся на каменную скамью напротив жреца-отступника, сдвинув перевязь с мечом так, чтобы эфес был под рукой.

– Далеко же ты ушел от колыбели своей расы, – заговорил Гимиль-ишби. – Ты первый и единственный из златовласых северян, ступивший в долы Ниппура.

– Я побывал во многих странах, – сказал аргайв, – но пусть стервятники выклюют мне глаза и растащат кости, если я видел хоть одну такую безумную страну, как эта, страдающая от переизбытка богов и демонов.

Его взгляд опустился и замер, очарованный руками Гимиля-ишби, – то были изящные, длинные, тонкие, белые и вместе с тем сильные руки юноши. Что-то грозное было в несоответствии этих рук и глаз всему остальному.

– У каждого города свои боги и свои жрецы, – сказал Гимиль-ишби, – которым могут верить лишь очень глупые люди. Жрецы самовольно возвысили мелких духов до ранга вершителей человеческих судеб, тогда как на самом деле за “изначальным” триединством Эйи, Ану и Энлиля скрываются куда более древние и могучие боги, забытые и не почитаемые людским племенем. Так уж устроен человек – всегда отрицает то, чего не может увидеть или потрогать. Жрецы Эреду, поклоняющиеся Эйе и свету... разве не столь же слепы они, как священники в Ниппуре, что служат Энлилю, которого ошибочно считают богом Тьмы и первоосновой всего сущего. А он – лишь идол, божок маленькой и жалкой тьмы, которую придумали для себя люди, но не той Настоящей Тьмы, что больше любых понятий и представлений, превыше всех божеств. Я мельком узрел истину, будучи жрецом Энлиля, и эти болваны изгнали меня. Ха! Вот бы удивились они, узнав, сколько их прихожан приползает ко мне под покровом ночи, как ты сейчас...

– Старик, я не ползаю ни перед кем! – вмиг ощетинился аргайв. – Я приехал купить твои услуги. Назови свою цену или будь проклят!

– Ну-ну, не надо гневаться, – ухмыльнулся жрец. – Расскажи лучше, что тебя ко мне привело.

– Если ты и впрямь такой мудрец и прозорливец, то сам должен все знать, – проворчал Пиррас, слегка успокоившись. Взор его затуманился, когда память отправилась назад по собственным следам. – Какой-то колдун или служитель могущественного бога наложил на меня проклятие, – заговорил он. – Все началось сразу по моем триумфальном возвращении из Урука... Конь мой то и дело начинал бесноваться и шарахаться от чего-то не видимого никому, кроме его самого. Потом пошли сны, ночь от ночи все страшнее, пока не превратились в сущие кошмары. Во тьме моих покоев тихо хлопали крылья и крадучись ступали ноги. Вчера на пиру меня пыталась заколоть женщина, в мгновение ока превратившаяся в безумную фурию; по дороге домой кинулась под ноги гадюка, и откуда только взялась... Ночью в мою спальню проникла Лилиту – если верить наложнице – и дразнила ужасным смехом...

– Лилиту? – В глазах чернокнижника мелькнули искорки понимания, на лице, более всего смахивающем на обтянутый сухой кожей череп мумии, заиграла жуткая ухмылка. – Да, воин, тебя поистине решили спровадить в Дом Эрейбу. Против нее и ее дружка Ардата Лили меч твой бессилен, все навыки бойца ничего не значат. В сумраке полуночи ее зубы отыщут твое горло, смех сожжет твои уши, а горячие поцелуи иссушат тело, будешь как мертвый лист, гонимый знойным ветром пустыни. Твоим уделом станут безумие и тление, и очень скоро ты очутишься в Доме Эрейбу, из которого нет возврата.

Пиррас невольно вздрогнул, внемля последней фразе, и чуть слышно выругался.

– Что я могу тебе предложить, кроме золота? – прохрипел он.

– Как ни странно, меня интересует многое. – Черные глаза сверкали, уродливая щель рта кривилась от необъяснимого веселья. – Я готов назвать свою цену, но сначала мы поговорим о том, как тебе помочь.

Пиррас выразил свое согласие нетерпеливым жестом.

– По-твоему, кто мудрее всех на свете? – спросил вдруг отшельник.

– Египетские жрецы, чьими каракулями испещрены вон те пергаменты и папирусы, – ответствовал варвар.

Гимиль-ишби отрицательно покачал головой; на стене заплясала его тень – силуэт огромного стервятника, терзающего полумертвую жертву.

– Никто из них не был таким мудрым и могучим, как служители Тиамат. Глупцы верят, что она погибла давным-давно от меча Эйи, но Тиамат бессмертна и по сей день властвует над тенями, осеняя их своими черными крьшами.

– Ничего об этом не слышал, – невнятно пробормотал Пиррас.

– Люди в городах не ведают о том, о чем не желают ведать. Довольно и того, что я об этом знаю, что знают заброшенные пустоши и старые развалины, камышевые топи, древние курганы и темные пещеры. Там нередко встретишь крылатых обитателей Дома Эрейбу.

– Я полагал, что из этого Дома никому нет выхода, – промолвил аргайв.

– И верно, и неверно: никто из людей не возвращается оттуда, слуги же Тиамат входят и выходят по собственному желанию.

В наступившей тишине Пиррас размышлял, представляя себе эту обитель мертвых, какой ее описывали шумерцы: огромнейшая пещера, пыльная, темная и тихая; по ней скитаются лишенные человеческого облика души умерших, не зная радости и любви, из всех людских качеств сохранив лишь ненависть ко всему живому, оставшемуся за чертой, которую дважды не перешагнуть.

– Я помогу тебе, – прошептал жрец.

Пиррас вскинул увенчанную шлемом голову и впился в него взглядом. В глазах Гимиля-ишби не осталось ничего человеческого, то были лишь отражения языков пламени в бездонных омутах чернильной мглы. Губы, сложившиеся в хищный хоботок, со свистом втягивали воздух, как будто он упивался всеми горестями и бедами человечества. Внезапно Пиррас испытал прилив ненависти к чернокнижнику, подобно тому, как страшится и ненавидит человек змею, притаившуюся во тьме и готовую к броску.

– Назови свою цену и помоги мне, – с трудом вымолвил он.

Гимиль-ишби сжал руку в кулак, а когда раскрыл ее, на ладони лежал золотой бочажок с крышкой, на которой вместо ручки красовался драгоценный камень. Старик снял крышку, и Пиррас увидел, что крохотный бочонок полон серой пыли. И содрогнулся, сам не ведая отчего.

– Сей прах некогда был черепом первого из владык Ура, – торжественно произнес Гимиль-ишби. – Умирая – а смерть, как известно, приходит и к царям, – он, искуснейший некромант, использовал все свои умения, чтобы сокрыть от посторонних глаз и алчных рук свои останки, но я отыскал его истлевшие кости и во мгле, что таила их, сразился с его неуспокоившейся душой, как человек бьется с питоном в непроглядной ночи. Моей добычей стал его череп – вместилище тайн куда более мрачных, чем те, что сокрыты в египетских пирамидах.

С помощью этого мертвого праха ты поймаешь Лилиту в ловушку. Не мешкая, уезжай и обоснуйся в каком-нибудь ограниченном пространстве – пещере или комнате...

Нет, пожалуй, лучше всего подойдет разрушенная вилла, что стоит как раз на полпути от этой берлоги до города. Войди в нее и рассыпь пыль тонкими дорожками на пороге и подоконниках, да смотри, не оставляй просветов, даже таких, в которые едва просунешь руку. Затем ложись и прикинься спящим. Когда Лилиту войдет – если, конечно, она пожелает войти, – останется только произнести слова, которым я научу тебя, и ты – ее хозяин, до тех пор, пока сам не освободишь, еще раз повторив заклятие. Убить ее ты не в силах, но можешь потребовать, чтобы она оставила тебя в покое. Вели поклясться сосками Тиамат – для таких, как она, нет обета более святого. А теперь придвинься поближе, я шепну слова заклятия.

Где-то на бескрайней ночной равнине подала голос неведомая птица, но даже этот бросающий в дрожь крик был приятнее человеческому уху, чем шепот жреца-изгнанника, сравнимый разве что с шорохом гадюки, ползущей по топкому илу. Произнеся слова, он качнулся назад и хищно ухмыльнулся. Аргайв на мгновение застыл, точно бронзовая статуя. Среди падающих на стену теней уродливый, скрюченный зверь, пожиратель мертвечины, извивался рядом с огромным рогатым чудовищем.

Пиррас, взяв бочажок, поднялся и запахнул на груди малиновый плащ. В своем островерхом шлеме он казался необычайно высоким.

– И какова же цена?

Пальцы Гимиль-ишби изогнулись, как когти хищника, и затряслись от вожделения.

– Кровь! Жизнь!

– Чья жизнь?

– Чья угодно! Лишь бы кровь лилась, лишь бы страх искажал лицо, лишь бы агония была помучительней да дух рвался прочь из содрогающейся плоти! У меня одна цена на все – человеческая жизнь! Мужчина, женщина, ребенок – все равно. Ты поклялся, помнишь? Так сдержи обещание – ты должен мне жизнь. Человеческую жизнь!

– Ах, жизнь?! – Меч Пирраса рассек полумрак сверкающей дугой, и уродливая голова Гимиля-ишиби упала на каменный стол. Тело выпрямилось и замерло на секунду – из перерубленной шеи забила черная кровь, – а потом с глухим стуком рухнуло на каменный пол. Неподалеку грянулась и голова, прокатившись по столу. На мертвом лице застыла гримаса изумления и страха.

Снаружи донеслось испуганное ржание. Жеребец Пирраса, порвав недоуздок, бешено помчался прочь по равнине.

Пиррас бросился вон из сумрачного зала со всеми его клинописными табличками и пергаментами с непостижимыми иероглифами и останками их отвратительного хозяина. Когда он, одолев наконец вырубленную в каменном монолите лестницу, окунулся в звездный свет, то уже был готов усомниться в своем рассудке.

Над равниной взошла луна, кроваво-красная, темная, мрачная. Зной и грозная тишина воцарились над землей. Пиррас ощутил, как холодный пот выступил на коже; казалось, будто кровь замедлила свой бег по венам, превратилась в лед; язык с трудом ворочался во рту.

Доспехи вдруг показались непосильной ношей, плащ – опутывающей сетью. Сыпля нечленораздельными проклятиями, он, мокрый от пота и дрожащий, сдернул плащ и принялся стаскивать латы часть за частью и швырять в ночь. В аргайве проснулись древние страхи и первобытные инстинкты, все связанное с цивилизацией стало непреодолимо чуждым. Обнаженный, если не считать набедренной повязки и перевязи с мечом, он широким шагом двинулся по степи, сжимая в кулаке золотой бочажок.

Ни единый звук не нарушил спокойствия ночи, пока он добирался до полуразрушенного загородного дворца, остатки стен которого высились среди груд щебня. По капризу судьбы единственный уцелевший зал был практически не тронут ни рукой изверга, ни временем. Сорванная с петель дверь криво загораживала проем входа.

Пиррас вошел. В три окна лился свет луны, в комнате было не очень темно. Не теряя времени, он тонкой струйкой насыпал пыль на пороге, так же поступил и с оконными проемами. Затем, отбросив пустой и уже бесполезный бочажок, забрался на помост, удачно расположенный в самом темном углу.

К этому времени хватка ужаса ослабла – тот, на кого еще совсем недавно охотились, сам превратился в охотника. Ловушка подготовлена, осталось терпеливо ждать добычу.

Долго ждать не пришлось. В воздухе захлопали огромные крылья, и по ту сторону залитого луной портала мелькнула уродливая тень. Напряжение достигло предела, в ушах Пирраса громом отдавались удары его собственного сердца – оно рвалось из клетки ребер, как дикий зверь. Но вот неясный силуэт мелькнул в дверном проеме и тут же исчез из виду в густой тени. Тварь – в доме, отродье ночи вошло в зал!

Рука Пирраса стиснула меч, и он резко поднялся со своего места. Громкий голос в клочья разнес покров безмолвия, зловещее, таинственное заклинание мертвого жреца эхом отразилось от стен и потолка. Ответом ему был испуганный возглас, послышалось быстрое шлепанье босых подошв, потом шум падения – и тень забилась на полу, не в силах подняться.

Пиррас проклял окружающую мглу, и тут же, как по заказу, в окно заглянул желтый глаз гоблина – луна залила комнату мертвенным светом. Аргайв увидел свою жертву.

Но тот, кто корчился у его ног на полу, ничем не напоминал Лилиту. Это был мужчина – гибкий и жилистый, нагой, темнокожий. Он корчился в мучительной агонии, принимая самые немыслимые позы, на губах выступила пена.

С кровожадным ревом Пиррас подскочил к изгибающейся как червяк твари и вонзил в нее меч. Острие звякнуло о плиту пола, и жуткий крик сорвался с испачканных пеной губ, но это было единственным зримым результатом мощного удара.

Аргайв, выдернув меч, застыл в изумлении, не увидев ни раны на теле, ни крови на клинке. Он резко обернулся, когда на дикий крик его пленника эхом отозвался другой, снаружи.

Прямо за зачарованным порогом стояла обнаженная смуглая женщина с горящими глазами на бездушном лице. Существо на полу перестало корчиться.

– Лилиту!

Она задергалась, словно билась о невидимую преграду. Во взоре, устремленном на Пирраса, плескалась лютая ненависть и жгучее желание упиться его кровью, его жизнью. Она заговорила, и это было страшно... Куда охотнее аргайв предпочел бы, чтобы к нему обратился на человечьем языке дикий зверь, а не эти прекрасные губы нежити.

– Тебе удалось заманить в ловушку моего милого! У тебя достало дерзости мучить Ардата Лили, перед которым трепещут боги! О, ты ответишь на это! Ты завоешь, когда я начну рвать твои мускулы, жилы, кости на мелкие кусочки! Отпусти его немедля! Произнеси заклятие и освободи, тогда, быть может, рок минует тебя!

– Все это слова! – рассвирепев, крикнул в ответ варвар. – Ты травила меня, как гончая – зайца, а теперь не можешь пересечь дорожку из пыли, боясь угодить мне в руки, как это уже сделал твой приятель. Заходи же в зал, адская сука, и я тебя приласкаю, как твоего любовника. Вот так! И так! И так!

Ардат Лили хрипел и выл, дергался под жалящей сталью. Лилиту кричала и осыпала ударами невидимый барьер.

– Прекрати! Перестань немедленно! О, если бы я могла до тебя добраться! Я превратила бы тебя в слепой, глухой, немой, вечно страдающий комок плоти! Довольно! Скажи, чего ты хочешь, и я исполню твою волю!

– Ну, так-то лучше, – буркнул аргайв. – Я не могу отнять у этого отродья жизнь, но, как видишь, способен доставить ему некоторые неудобства. И пока ты не удовлетворишь моего желания, я буду подвергать его пыткам, каких даже тебе не измыслить.

– Проси же! Скорее! – убеждала она, приплясывая от нетерпения.

– Почему ты преследуешь меня? Что за грех на мне, чем я заслужил твою ненависть?

– Ненависть? – Она откинула голову. – Да разве мы, обитатели Шуалы, опустимся до ненависти или любви к людишкам? Нет, когда обрушивается топор судьбы, он падает слепо.

– В таком случае кто – или что – занесло надо мной топор судьбы с твоей помощью?

– Один из живущих в Доме Эрейбу.

– Но почему, во имя Имира? – воскликнул Пиррас. – С какой бы стати мертвецу ненавидеть меня?.. – Он осекся, вcпомнив жреца, на проклинающих устах которого пузырилась кровь.

– Мертвому приказывает живой. Некто, живущий под светом солнца, но способный при этом в ночи общаться с обитателем Шуалы.

– Кто?!

– Не знаю.

– Врешь, тварь! Не иначе как это жрецы Ану, это их ты выгораживаешь. За эту ложь твой любовничек взвоет от стального поцелуя...

– Мясник! – закричала Лилиту. – Останови свою руку! Клянусь сосками Тиамат, моей госпожи, я не знаю того, о чем ты спрашиваешь. С какой стати я должна защищать каких-то жрецов Ану? Да я бы охотнее вспорола их жирные чрева – и тебе, если б только могла до тебя добраться! Освободи моего милого, и я провожу тебя в Дом Тьмы, где ты выведаешь истину из уст того самого обитателя, конечно, если тебе хватит смелости...

– Я иду, – решительно ответил Пиррас, – но Ар-дат Лили останется здесь заложником. Если нарушишь уговор, он будет корчиться на заколдованном полу до скончания вечности.

Лилиту зарыдала от бессильной ярости, закричав:

– Нет даже демона в Шуале более жестокого, чем ты! Поспеши, во имя Апсу!

Сунув меч в ножны, Пиррас шагнул за порог. На его запястье сомкнулись пальцы женщины – под шелковистой их кожей угадывалась сталь. Лилиту что-то хрипло прокричала на незнакомом языке. И тут же все – разрушенный дом, свет луны и долина вокруг – исчезло в холодной непроглядной тьме. Было ощущение стремительного полета сквозь пустоту, что ревела в ушах аргайва подобно ветрам-титанам. Но вот мгновение хаоса – в прошлом, и ступня ударилась о твердь. Пиррас понял, что в этот миг он пересек невообразимую бездну, разделяющую миры, более чуждые друг другу, чем день и ночь, и стоял теперь там, где ни разу не ступала нога живого человека.

Лилиту все так же держала его за руку, но видеть ее он не мог – вокруг царила темнота, какой он не знал доселе. Она была почти осязаемой, рядом с ней казалось немыслимым существование света и всего, что живет благодаря ему. То были явления совершенно противоположные, самый мир жизни и света был прихотью, капризом случая, яркой искрой, мимолетно сверкнувшей во вселенских бескрайности, пыли и мраке. Естественное состояние космоса – тишина и темнота, а вовсе не яркие краски, свет и шум жизни. Неудивительно, что мертвые так ненавидят живых, нарушающих черную неподвижность Вечности своим звонким смехом.

Лилиту влекла Пирраса сквозь беспредельную тьму. Казалось, будто он находится в огромной пещере – такой огромной, что не измерить, ни даже вообразить. Чутье говорило о присутствии стен и крыши, но он не увидел их и ни разу не коснулся, словно они отодвигались при его приближении. Иногда ноги задевали то, что, как он надеялся, было всего лишь пылью, – темноту пропитал ее запах вперемешку со смрадом гнили и плесени.

Внезапно он увидел во тьме необыкновенных светляков – они даже не светили в том смысле, какой придают люди этому слову, а были всего лишь пятнами менее черного мрака и потому выделялись на фоне. Они медленно плыли в бескрайней ночи. Один приблизился к путникам, и волосы на голове Пирраса встали дыбом, а рука инстинктивно схватилась за меч. Он явственно различил очертания лица, почти человеческого, но в то же время удивительно птицеподобного. Лилиту, не обращая на это никакого внимания, крепко держала Пирраса за руку.

Аргайву уже начало казаться, что вся его жизнь – не что иное, как нескончаемое путешествие сквозь черноту и прах в компании женщины-демона. Как вдруг Лилиту остановилась, он ткнулся ей в спину и услышал, как она с присвистом выдыхает сквозь зубы. Они прилетели.

Перед ними мерцал еще один странный светляк. Теперь Пиррас мог рассмотреть его получше, но так и не решил, кого видит перед собой: человека или птицу. Создание с телом, напоминающим человеческое, стояло вертикально, но при этом было покрыто серым оперением (по крайней мере, это больше походило на оперение, чем на что-либо другое).

– Вот обитатель Шуалы, наложивший на тебя проклятие смерти, – шепнула Лилиту. – У него и спрашивай имя того, кто так возненавидел тебя на земле.

– Назови мне имя моего врага! – потребовал Пиррас, с содроганием услышав собственный голос, ставший в этой бездне потусторонним и жутким.

Глаза мертвеца вспыхнули красным, зашелестели перья... и вдруг в поднятой руке блеснула длинная полоска металла.

Пиррас отпрянул, хватаясь за меч, но тут Лилиту зашипела: “Нет, используй вот это”, – и он почувствовал, как его ладони коснулась рукоять оружия. “Ятаган”, – сообразил он, уловив отблеск длинного серповидного лезвия.

Он успел подставить клинок под удар пернатой твари, и искры посыпались во мрак слепящими сгустками пламени. Аргайв был застигнут врасплох, да и без того схватка с тенью в сумятице ночного кошмара обещала мало хорошего. Только по странному блеску клинков мог он следить за действиями своего противника.

Смерть трижды пропела в его ушах, когда он еле успевал уклониться от колющих и рубящих ударов, потом его собственный изогнутый клинок рассек тьму и вонзился с хрустом в плечо врага. С пронзительным криком тварь выронила оружие и рухнула, молочно-белая жидкость струей полилась из зияющей раны. Пиррас снова занес свой ятаган, но вдруг отродье, задыхаясь, заговорило голосом, не более похожим на человеческий, чем скрип ветвей, трущихся друг о друга под порывами ветра:

– Нарам-нинуб, праправнук моего праправнука! Это он при помощи тайных знаний говорил со мной и повелевал сквозь пучину мрака!

– Нарам-нинуб! – От изумления Пиррас застыл как громом пораженный. Ятаган вырвался из руки, пальцы Лилиту сомкнулись на его запястье, и они снова погрузились в ревущую, несущуюся навстречу черноту бездны между мирами.

Он пришел в себя у залитых лунным светом руин, голова шла кругом. Рядом блеснули зубы – Лилиту ухмыльнулась при виде его слабости. Пиррас ухватил ее за густые волосы и грубо встряхнул, как самую обычную смертную женщину.

– Ах ты, шлюха адова! Каким колдовством ты отравила мой ум?

– Колдовство тут ни при чем! – Она рассмеялась и с легкостью вырвалась. – Ты проделал путешествие в Дом Эрейбу и вернулся обратно. Там ты побеседовал кое с кем и в жаркой схватке победил мечом Апсу тень человека, который мертв уже многие столетия.

– Так, значит, это не бред помешанного! Но Нарам-нинуб... – Он осекся, мысли путались в голове. – Почему, во имя Имира\'! Ведь он мой самый близкий друг!

– Друг? – усмехнулась она. – А что такое дружба, если не идеальная маска для истинных чувств и черных замыслов? Но стоит часу пробить...

– Но чего ради, о боги?!

– Жалкие интриги людишек! – с внезапной злобой воскликнула женщина. – Сейчас я припоминаю, как, скрываясь под плащами, люди из Урука прокрадывались по ночам во дворец Нарам-нинуба.

– О, Имир! – Слепящей вспышкой к Пиррасу пришло понимание жестокой истины. – Да, он продал Ниппур Уруку, и теперь надо убрать меня с дороги, чтобы некому было возглавить полки, выступающие против вражеских сонмищ! Ах, пес, дай только моему клинку найти твое сердце!

– Пора сдержать обещание! – Настойчивый голос Лилиту вырвал его из багрового тумана ярости. – Я выполнила свою часть уговора, отвела тебя в чертог, недоступный для живущих, и невредимым доставила обратно. Я предала Тьму и ее жителей, и за это Тиамат продержит меня семижды семь дней на раскаленной добела решетке. Повтори же заклятие, освободи Ардата Лили!

Погруженный в невеселые мысли, еще не успевший смириться с гнусным предательством Нарам-нинуба, Пиррас послушно произнес заклинание. С громким вздохом облегчения демон поднялся с каменных плит и вышел наружу. Глаза Лилиту сверкнули, она многозначительно поглядела на своего приятели, и две тени стали медленно и неслышно подкрадываться к погруженному в думы аргайву, стоящему со склоненной головой и опущенными руками. Некий первобытный инстинкт заставил его резко вскинуть голову, – демоны уже совсем близко, глаза горят в лунном свете, хищные пальцы тянутся к его горлу. Он мгновенно понял свою оплошность. Но поздно... Нужно было взять с них клятву отпустить его с миром, а теперь никакие обеты не удерживают их от мести.

Со злобными кошачьими криками демоны атаковали, но аргайв оказался проворней, он увернулся и что есть сил помчался к далекому городу. Нежить бросилась в погоню, она так сильно жаждала его крови, что позабыла о колдовстве. Страх будто крылья приделал к ногам варвара, но за спиной не стихали топот ног и хриплое дыхание. И тут впереди дробно простучали копыта, и прямо на беглеца, петляющего между обгорелых пальмовых стволов, вылетел всадник, в руке его сверкала полоса металла.

Испуганно забожившись, конник стал разворачивать жеребца, тот взвился на дыбы. В этот миг Пиррас разглядел дородное тело в кольчуге, сверкающие под куполом шлема глаза, короткую черную бороду.

– Ты, пес! – в бешенстве заорал он. – Будь проклят! Давай посмотрим, сумеешь ли ты мечом закончить дело, начатое мерзкими чарами и предательством!

Конь бесновался, закусив удила. Яростно ругаясь и стараясь удержаться в седле, Нарам-нинуб обрушил клинок на голову варвара. Аргайв парировал удар и сделал ответный выпад. Острие меча скользнуло по пластинам кольчуги и рассекло щеку семита. Тот вскрикнул и упал с обезумевшего жеребца, заливаясь кровью. Раздался треск ломающейся кости и пронзительный крик, на него ликующим воем ответило эхо и разбежалось по горелой роще.

Пиррас ловко вскочил на лошадь и дернул поводья. Нарам-нинуб стонал и корчился на земле, и аргайв успел заметить, как две тени метнулись к нему из-за огарков пальм. Ужасный крик сорвался с губ семита, откликом ему был еще более жуткий заливистый хохот. В ночи воздухе запахло кровью – то пировали адские твари, в пылу погони не разобравшие, кто перед ними, и набросившиеся на свою жертву как голодные бешеные псы.

А аргайв уже мчался прочь, в сторону Ниппура. Спустя некоторое время внезапная мысль побудила его придержать коня. Вокруг расстилалась ночная равнина, тихая и спокойная, залитая лунным светом. Позади осталась устремленная в небо Гробница Энцу и терзаемый клыками жутких потусторонних созданий друг, оказавшийся врагом и самолично вызвавший своих убийц из бездонных колодцев ада. Дорога в Ниппур была открыта, ничто не мешало возвращению Пирраса.

Возвращению к удивительному народу, который счастлив ползать в пыли, под пятой короля и бесчисленных жрецов. В город, прогнивший насквозь от разврата и интриг. К чуждой расе, отказывающей в доверии своим избавителям. К женщине, которая ненавидит своего господина.

И, вновь развернув коня, он направил его на запад, к пустынным землям. Он ехал, широко раскинув руки, будто с ликованием звал в свои объятия свободу и новую жизнь, навсегда оставляя за спиной прошлое со всем, что ему принадлежало. От забот не осталось и следа, усталость и страх сброшены, как ветхий плащ. Он скакал вперед, длинные золотистые волосы развевались на ветру, и долго еще над шумерской равниной разносились звуки, каких она доселе не слышала, – дикий гортанный хохот свободного варвара.