Роберт Говард

Delenda Est[1]

- Клянусь вам, это не империя, а жалкая подделка! Империя? Ха! А мы всего лишь пираты! - Разумеется, то был вечно унылый и хмурый Гунегас с заплетенными в косы черными кудрями и свисающими усами, выдающими его славянское происхождение. Он гулко вздохнул и фалернское вино в нефритовом кубке, стиснутом в его мускулистой руке, плеснуло через край на его багряную, шитую золотом тунику. Гунегас отхлебнул из кубка шумно, как пьют лошади, и с меланхоличным удовольствием продолжал сетовать:

- Чего мы добились в Африке? Уничтожили крупных землевладельцев и священников, сами сделались помещиками. Кто же обрабатывает землю? Вандалы? Ничего подобного! Те же люди, что обрабатывали ее при римлянах. Мы просто-напросто заменили собой римлян. Мы собираем налоги и назначаем арендную плату, но при этом вынуждены защищать эти земли от проклятых варваров. Наша слабость - в нашем количестве. Мы не можем смешаться с народами, потому что будем поглощены ими. Мы не можем также превратить их в своих союзников или подданных - мы способны лишь поддерживать нашу военную репутацию. Мы - жалкая кучка чужаков, сидящих в своих замках и пытающихся навязать наше правление огромному туземному населению, которое, кстати, ненавидит нас ничуть не менее, чем прежде римлян, но...

- Эту ненависть можно отчасти погасить, - перебил Атаульф. Он был моложе Гунегаса, чисто выбрит и довольно симпатичен; его манеры были не столь примитивны. Он относился к сувитам[2] и провел свою юность заложником при дворе Восточного Рима. - Они исповедают православие, и если бы мы смогли заставить себя отречься от арианства[3]...

- Нет! - Тяжелые челюсти Гунегаса захлопнулись с силой, способной раскрошить более слабые, чем у него зубы. Его темные глаза загорелись фанатизмом, присущим среди всех тевтонов исключительно его расе. Никогда! Мы - хозяева, а их удел подчиняться нам! Мы знаем истину Ария, и коль жалкие африканцы не в силах осознать свою ошибку, то необходимо указать им на нее - пусть с помощью факела, меча и дыбы! - Глаза Гунегаса снова потускнели и, с очередным шумным вздохом из глубины своего брюха, он пошарил рукой в поисках Кувшина с вином.

- Через сотню лет королевство вандалов сохранится лишь в памяти потомков, - предрек он. - Ныне его держит воедино только воля Гейзериха[4].

Хозяин этого имени рассмеялся, откинулся назад в резном кресле черного дерева и вытянул перед собой мускулистые ноги. То были ноги всадника, хотя их владелец давно сменил седло на палубу боевой галеры. Он был королем народа, имя которого уже служило эпитетом уничтожения, и обладал самым чудесным на этом свете мозгом.

Рожденный на берегах Дуная и возмужавший на долгом отрезке пути на запад, когда миграция народов смела римские укрепления, он соединил с выкованной для него в Испании короной всю бурную мудрость столетий, накопленную в войнах, возвышениях и падениях народов. Его лихие конники втоптали копья римских правителей Испании в прах. Когда вестготы и римляне соединили руки и начали поглядывать на юг, лишь умысел Гейзериха бросил на юг закаленных в боях гуннов Аттилы[5], ощетинивших пылающие горизонты мириадами своих пик. Теперь Аттила был мертв и никто не знал, где лежат его кости и его сокровища, охраняемые духами пяти сотен убитых рабов. Его имя гремело по всему миру, но в те времена он был лишь одной из пешек, бестрепетно движимых рукой короля вандалов.

Когда же вслед за аланами[6] орды готтов двинулись через Пиренеи, Гейзерих не ждал, чтобы его смяли превосходящие силы противника. Многие все еще проклинали имя Бонифация, попросившего Гейзериха помочь ему в борьбе с его соперником Аэцием[7] и открывшего вандалам путь в Африку. Его примирение с Римом слишком запоздало; тщетным оказалось и мужество, которым он пытался снять с себя вину за содеянное. Бонифаций умер на копье вандала, а на юге поднялось новое королевство. Теперь был мертв и Аэций, а огромные боевые галеры вандалов двигались на север, покачиваясь на волнах и погружая в них длинные весла, поблескивающие серебряными бликами ночами, в свете звезд.

Слушая беседу своих капитанов в каюте ведущей галеры, Гейзерих с мягкой улыбкой приглаживал непокорную пшеничную бороду сильными пальцами. В его жилах не было и следа скифской крови, отделявшей его народ от расы прочих тевтонов еще в те давние времена, когда покрытые шрамами конники-степняки отходили на запад перед наступающими сарматами, чтобы очутиться среди народов, населяющих верхние истоки Эльбы. Гейзерих был чистокровный германец среднего роста, с великолепными плечами, грудью и массивной жилистой шеей; его тело бурлило избытком жизненных сил в той же мере, как его широко открытые голубые глаза отражали мыслительную мощь.

Он славился, как самый сильный мужчина на свете и был пиратом первым из тевтонских морских разбойников, которых прозвали позже викингами, но подвластной ему территорией были не Балтийское или синее Северное моря, а залитое солнцем средиземноморское побережье.

- Воля Гейзериха, - ухмыльнулся он в ответ на последние слова Гунегаса, - приказывает нам пить и пировать, ну а завтра - будь что будет.

- Неужели? - буркнул Гунегас с фамильярностью, все еще бытующей среди варваров. - Когда это ты полагался на завтрашний день? Ты громоздишь заговор на заговор - и не только на завтра, но на тысячу дней вперед! Нечего притворяться перед нами! Мы не римляне, чтобы принимать тебя за глупца - коим оказался Бонифаций!

- Аэций не был глупцом, - пробормотал Тразамунд.

- Но он мертв, а мы плывем в Рим, - ответил Гунегас с первой ноткой удовлетворения в голосе. - Слава Богу, Аларик не забрал себе всю добычу! И я рад, что в последний миг Аттила упал духом - тем больше добычи для нас.

- Аттила вспомнил аланов, - протянул Атаульф. - Рим еще кое в чем жив - клянусь святыми, это странно. Даже когда империя кажется полностью разрушенной, разодранной на части и оскверненной - в ней появляются новые ростки. Стилихо, Феодосий, Аэций... как знать? Быть может, в эту минуту в Риме спит человек, который свергнет всех нас.

Гунегас хмыкнул и постучал кулаком по залитой вином доске.

- Рим мертв, как белая кобыла, павшая подо мной при взятии Карфагена[8]. Нам нужно лишь протянуть руки и очистить город от добра!

- Был однажды великий полководец, одержимый той же мыслью, - сонно пробормотал Тразамунд. - Он тоже был карфагенянин, клянусь Господом! Я забыл его имя, но он бил римлян как хотел. Коли, руби - таков был его девиз!

- Но он все-таки проиграл, - заметил Гунегас. - Иначе он уничтожил бы Рим.

- Вот именно! - воскликнул Тразамунд.

- Мы не карфагеняне! - рассмеялся Гейзерих. И кто сказал о разграблении Рима? Разве мы не плывем в имперский город, отвечая на просьбу императрицы, которой досаждают завистливые враги? А теперь убирайтесь все вон! Я хочу спать.

Дверь каюты закрылась, заставляя умолкнуть хмурые пророчества Гунегаса, находчивые реплики Атаульфа и бормотанье прочих. Гейзерих поднялся и подошел к столу, чтобы налить себе последний бокал вина. Он шел хромая; копье франков поразило его в ногу много лет назад.

Подняв осыпанный драгоценными камнями кубок к губам, король вдруг с проклятием повернулся. Он не слышал, как открылась дверь каюты, но по ту сторону стола от него стоял незнакомец.

- Клянусь Одином! - Арианство Гейзериха испарилось во мгновение ока. - Что тебе нужно в моей каюте?

Его голос был спокоен, почти безмятежен после первого испуганного возгласа. Король был слишком хитер, чтобы выдавать свои искренние чувства на каждом шагу. Его рука украдкой сомкнулась на рукояти меча. Резкий неожиданный удар...

Но человек не выказал ни малейшей враждебности. Вандал на глаз определил, что непрошенный гость не был ни тевтоном, ни римлянином. Незнакомец был высок, смугл, с гордо посаженной головой и длинными кудрями, перехваченными темно-алой повязкой. Курчавая борода патриарха обнимала его грудь. Облик незнакомца пробудил в мозгу вандала смутные непрошенные воспоминания.

- Я пришел к тебе без злого умысла! - прозвучал низкий рокочущий голос. Что касалось одежды гостя, Гейзерих смог разглядеть лишь окутывающий фигуру широкий темный плащ. Вандала интересовало, не прячет ли он под этим плащом оружие.

- Кто ты, и как попал в мою каюту? - осведомился Гейзерих.

- Неважно, кто я, - ответил гость. - Я нахожусь на этом корабле с тех пор, как вы отплыли из Карфагена. Вы отплыли ночью, и с той поры я здесь.

- Но я не видел тебя в Карфагене, - пробормотал Гейзерих. - А ты не из тех, кто незаметен в толпе.

- Карфаген - мой родной город - промолвил незнакомец. - Я прожил в нем много лет. Я в нем родился, и мои предки тоже. Карфаген - моя жизнь! Последние слова прозвучали столь страстно и свирепо, что Гейзерих невольно отступил и сощурился.

- У жителей этого города может быть повод для недовольства нами, проговорил он. Но я не отдавал приказа грабить и разрушать. Даже тогда я собирался сделать Карфаген моей столицей. Если ты понес убытки от мародерства, то...

- Только не от твоих волков, - мрачно перебил незнакомец. Ограбление города? Я видел такие грабежи, что не снились даже тебе, варвар! Вас называют варварами, но я повидал, на что способны цивилизованные римляне.

- Римляне не грабили Карфаген на моей памяти, - проворчал Гейзерих, озадаченно хмурясь.

- Поэтическое правосудие! - воскликнул незнакомец, его рука выскользнула из складок плаща и ударила по столу. Гейзерих заметил, что рука была сильной, но белокожей - рука аристократа. - Жадность и предательство Рима разрушили Карфаген, но торговля возродила город в новом облике. Теперь ты, варвар, плывешь из его гавани, чтобы покорить его завоевателя! Разве удивительно, что старые мечты серебрят пеньку твоих кораблей и крадучись бродят в трюмах, а забытые призраки покидают свои древние усыпальницы, чтобы скользить по твоим палубам?

- Кто сказал о покорении Рима? - сурово процедил Гейзерих. - Я всего лишь плыву, чтобы уладить спор, возникший по поводу...

- Ба! - Рука снова хлопнула по столу. - Если бы ты знал то, что известно мне, ты смел бы сей проклятый город с лица земли, прежде чем снова повернуть корабли на юг. Даже сейчас те, кому ты спешишь на помощь, замышляют твою погибель - и предатель находится здесь, на борту твоего корабля!

- Поясни свою мысль! - В голосе вандала по-прежнему не слышалось ни волнения, ни страсти, ни гнева.

- Предположим, я докажу тебе, что твой наиболее доверенный компаньон и вассал замышляет твою смерть вместе с теми, ради кого ты поднял паруса?

- Докажи - и можешь просить, чего пожелаешь, - проговорил Гейзерих с угрюмой ноткой в голосе.

- Прими это в знак доверия! - Незнакомец со звоном бросил на стол монету и поймал небрежно брошенный ему Гейзерихом шелковый пояс.

- Следуй за мной в каюту твоего советника и писца, красивейшего мужа среди всех варваров...

- Атаульф? - Гейзерих невольно вздрогнул. - Я доверяю ему более кого-либо.

- Значит, ты не столь мудр, как я полагал, - мрачно ответил незнакомец. - Предателя среди ближних следует опасаться больше, чем внешнего врага. Меня победили не легионы Рима - это сделали предатели из моего окружения. Рим владеет не только мечами и кораблями, но и душами людей. Я пришел сюда из далеких земель, чтобы спасти твою империю и твою жизнь. Взамен я прошу лишь одного: залей Рим кровью!

На миг гость застыл словно преобразившись: его могучая рука взметнулась, пальцы сомкнулись в кулак, темные глаза метнули молнии. От него исходила аура ужасающей властной силы, она внушила благоговейную робость даже необузданному вандалу. Запахнувшись царственным жестом в свой багряный плащ, гость направился к двери и покинул каюту, несмотря на восклицание пытавшегося удержать его Гейзериха.

Пораженно чертыхаясь, король прохромал к двери, открыл ее и выглянул на палубу. На полуюте горел фонарь, из трюма, где усердствовали за веслами гребцы, поднималась вонь немытых тел. Ритмичное клацанье соперничало с убывающим эхом подобных звуков, доносящихся с длинной призрачной вереницы идущих следом кораблей. Луна поблескивала серебром на волнах, сияла белизной на палубах. У двери Гейзериха стоял на страже одинокий воин и лунный свет сиял на его золотистом, с плюмажем шлеме и римской кирасе. Он поднял в знак приветствия свой дротик.

- Куда он ушел? - осведомился король.

- Кто, мой повелитель? - глуповато переспросил воин.

- Высокий человек, тупица! - нетерпеливо воскликнул Гейзерих. Человек в багряном плаще, который только что покинул мою каюту.

- Никто не покидал твоей каюты с тех пор, как Гунегас и другие господа ушли отсюда, мой повелитель, - изумленно пробормотал вандал.

- Лжец! - меч Гейзериха серебряной молнией выскользнул из ножен. Воин побледнел и отшатнулся.

- Бог мне свидетель, о король, - поклялся он, - но сегодня ночью я не видел такого человека.

Гейзерих пристально уставился на воина: вождь разбирался в людях и понял, что этот страж не лжет. Волосы на голове короля шевельнулись, он молча повернулся и торопливо захромал к каюте Атаульфа. Чуть помедлив у двери, он распахнул ее.

Атаульф, раскинув руки, лежал лицом на столе и его состояние можно было определить одним взглядом. Его лицо посинело, остекленевшие глаза были широко открыты, а между губ торчал почерневший язык. Шею Атаульфа стягивал завязанный особым морским узлом шелковый пояс Гейзериха. Возле одной его руки лежало гусиное перо, у другой - чернила и лист пергамента. Подняв его, Гейзерих медленно, с усердием прочел:

Ее величеству, императрице Рима:

Я, твой верный слуга, выполнил твою просьбу и готов убедить варвара, которому служу, повременить с нападением на имперский город до прибытия ожидаемой тобою помощи из Византии. Тогда я заманю его в упомянутый залив, где его можно будет зажать в клещи и уничтожить вместе с его флотом...

Письмо обрывалось непонятной закорючкой. Гейзерих уставился на труп и у него снова шевельнулись короткие волосы на голове. Высокий незнакомец исчез бесследно и вандал понял, что никогда не увидит его снова.

- Рим заплатит за это, - пробормотал он. Маска, которую Гейзерих привычно носил на людях, сползла и под ней оказалась личина голодного волка. Злобный взор и стиснутая в мощный кулак рука со всей откровенностью указывали на уготованную Риму участь. Гейзерих вдруг вспомнил о все еще зажатой в пальцах монете, брошенной незнакомцем на стол. Он взглянул на нее и шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы, узнавая письмена старого забытого языка и профиль человека, знакомый ему по высеченным в древнем мраморе старого Карфагена изображениям, чудом избежавшим гнева империи.

- Ганнибал! - пораженно выдохнул Гейзерих.