МЕРТВЫЕ МСТЯТ:

Рассказы английских и американских писателей

От переводчика

Мертвые мстят. Эта житейская мудрость воплощена в древних обычаях и народных пословицах. Недаром на Востоке даже при похоронах врага люди выражают свою скорбь. Уважение к умершим всегда было связано у людей с пониманием того факта, что мировоззрение живущих — это неразрывное единство их прошлого, настоящего и будущего. У японцев есть поговорка: «Опасно бить мертвое тело». И наша мудрость гласит: «Мертвые срама не имут».

Кому мстят мертвые? На этот вопрос вы получите вполне исчерпывающий ответ, прочтя этот сборник рассказов американских и английских авторов литературы, так называемого, саспенса. Уверен, все восемь рассказов захватят ваше внимание, заставят вас взглянуть в собственное «я», лучше понять дуализм человеческой натуры, в которой происходит извечная борьба добра и зла. Но в этом приключенческом жанре, каковым и является «саспенс», вы не найдете голой назидательности. В основе остросюжетной ситуации заложена философская концепция, согласно которой человеку дарована самая ценная из свобод — свобода внутреннего выбора социального поведения — к бесконечному самоусовершенствованию и внутренней гармонии или к деградации и самоуничтожению. И еще один, думаю, не менее важный вывод: в конечном счете, несмотря на все жестокости жизни и ее неприглядные порой стороны, в мире торжествует добро, справедливость, любовь и красота, и нет иного разумного пути для живущих, чем служение этим идеалам. В противном случае — мертвые мстят.


Александр Васильков


Джонатан Вуд

ЧЕРНАЯ ДЫРА

Снаружи дождь превратился в снег с дождем. Говард Хамблмейер стоял у окна в собственном доме довольный, что не отправился с женой, и вместе с тем не особенно счастливый, что остался один. За свои сорок два года он много разъезжал и пришел к выводу, что перемена мест меняет и самого человека — к лучшему или худшему. Возможно, эта мысль чуть усилила беспокойство, которое он испытывал.

Он не волновался по поводу того, что его жена находилась в пути, направляясь к Прейри Вилладж, где должно состояться крещение их внучки. Во-первых, жена хорошо водила машину, и, во-вторых, он предусмотрительно поставил на ее автомобиль шины с более глубоким протектором.

Его также не волновало то, что он будет отсутствовать на церемонии. Он терпеть не мог церемоний, и год назад его чуть ли не насильно заставили присутствовать на венчании дочери, но от свадебного обеда ему все-таки удалось уклониться.

Говард Хамблмейер особенно не любил печальные обряды и даже отказался присутствовать на похоронах матери два года назад. Он воздал ей молчаливые почести после, стоя у могилы, когда все разошлись. В присутствии людей он чувствовал себя очень стеснительно, и ему казалось смешным тратить время и деньги на занятие, уже бесполезное для человека, ради которого это занятие и замышлялось. Ему и в голову не приходило, что похороны устраиваются вовсе не для одних мертвых.

Дела у Хамблмейера шли хорошо: его положение в компании казалось прочным и даже перспективным. Стоимость дома была почти полностью выплачена. Он любил жену, и она его. У них выросли две умные здоровые дочери, а вот теперь появилась и внучка. И, тем не менее, чувство внутреннего беспокойства нарастало, незаметно добавляя седины его шевелюре и бакенбардам.

Поразмыслив, в чем собственно, дело, Говард так и не смог установить причину мучавшей его тревоги. Поэтому он решил назвать свое состояние черной дырой, провалом в собственной жизни, пустотной частью собственного «я», спрятанной глубоко и проявившейся однажды вскоре после смерти матери.

Был ли это страх перед смертью? Нет. Он встречался с этим демоном еще много лет назад. Он знал, что его состояние не от чувства одиночества, поскольку не отделял себя от семьи.

Беспокойство возникло как-будто из ничего. Но он заметил, что именно по этой причине, подобно тому, как дыра на крыше увеличивается с каждым дождем, беспокойство росло. И чем больше он думал об этом, тем острее становилось его тревожное состояние. Все происходило по законам черной дыры, увеличивающейся по мере поглощения ею вещества.

Но Говард проявлял терпение, решив выяснить, в чем дело и как поступить, чтобы избавиться от гнетущего беспокойства. Он доверял своей способности справляться с трудностями самому. Но прежде необходимо понять, что его гнетет.



Примерно в 200 километрах на юго-восток от того места, где Говард делил одиночество со своими мыслями, шериф Иеремия Блант, которого все звали Джеб, тоже столкнулся с проблемой, но несколько другого свойства.

— Не двигайся, Джеб. Иначе мне придется начать все сначала.

Джеб напряженно застыл с рентгеновской пластиной во рту, и его шейные мускулы вздулись.

— Вот так. Хорошо. — Док Хайнс уже двадцать лет лечил шерифу зубы. — Между прочим, Джеб, — ты самый беспокойный из всех моих пациентов.

— Извините, Док. Но я всегда в ужасе, когда мне лечат зубы.

— Но чтобы снять боль, надо что-то предпринять. Через минуту мы узнаем, в чем заключается это что-то.

Хайнс, сделав снимок, пошел его проявлять.

Джеб остался сидеть в большом обитом винилом зубоврачебном кресле, разглядывая набор сверкающих медицинских инструментов из нержавеющей стали. Ему нравилось держать в руках другие инструменты — молотки, отвертки, например, — а не эти, похожие на орудия пытки щипцы и крючья.

Его склонный к воображению ум тут же воссоздал картину врача, вцепившегося хирургическими щипцами в его коренной зуб и раскалывающего его как орех. Джеб уже привстал с кресла, чтобы ринуться к двери, когда док Хейнс снова вошел в кабинет.

— Не двигайся. Откинься на спинку кресла. В зубе небольшая кариезная каверна. Не займет и пяти минут, чтобы поставить пломбу.

И в этот момент помощник шерифа с грохотом ворвался в комнату, словно он был верхом на лошади.

— Шериф! Торопитесь. Обнаружено тело недалеко от Фалькона.

Безуспешно стараясь выглядеть искренним, Джеб сказал:

— Очень жаль, доктор, но мой долг меня зовет.

— Ден, ты не сказал мне, что покойнику на вид лет сто.

Ден Уивер — высокого роста, худой, с адамовым яблоком, дергавшимся, будто оно существовало независимо от него, с глубоким басовитым голосом, звучавшим словно из мегафона, — посмотрел в разрытую могилу и на то, что в ней лежало. Моросил холодный дождь, казавшийся от холода сильнее, чем на самом деле.

— Вероятнее всего, этим костям от двадцати пяти до тридцати лет, насколько я могу судить, — сказал доктор Слейтер, числившийся судебно-медицинским экспертом графства. — Труп не бальзамировали. Это точно.

Они стояли в лесочке за фермой, принадлежавшей некому Дугласу, приблизительно в двадцати километрах от поселка Фалькон. Их окружали большие ясени, но Джеб, стоявший у могилы против ветра, чувствовал запах сосен, зеленевших вдали и окаймлявших небольшое пастбище.

— В покойнике есть что-нибудь для меня интересное? — язык Джеба, поучаствовав в произнесении этой фразы, принялся обследовать каверну в больном зубе.

— Думаю, что да. Мужчина среднего возраста. Много следов крови на полуистлевшей одежде. Кости не повреждены. По-видимому, он умер от огнестрельной или ножевой раны в живот. И если бы собака, что разрыла могилу, поосторожнее обращалась с костями, я, наверное, смог бы сообщить что-нибудь еще.

— Да и похоронен он не на кладбище. Репортеру Виллису будет о чем написать в местной газете, — Джеб наклонился и протянул руку к черепу. Он дотронулся пальцами до лба и ощутил прохладную твердь кости. — Ну, что ж, я не знаю, кто ты и как сюда попал, но я непременно попытаюсь это выяснить.

Вернувшись в Гасконейд, Джеб сел на середину своего письменного стола и стал наблюдать, как Ден роется в папках с материалами на людей, исчезнувших в пятидесятых годах.

— Здесь упоминаются лишь двое, которые по описанию нам подходят, — сказал Ден. — Но нельзя исключить, что в могиле лежит труп человека, который никогда не разыскивался.

Помощник шерифа протянул Джебу первую папку.

— Материалы на Джеймса Пайпса, об исчезновении его заявила жена в 1955 году.

— Убежал с Мэри Синстон и осел в Сан Луисе. Затем получил развод от своей прежней жены. Однако на Мэри не женился… — Джеб покачал отрицательно головой. — Этот нам не подходит. Что в другой папке?

— Здесь о неком Франклине Хамблмейере. Никогда не слышал о таком. Разыскивался трижды по заявлениям жены: первоначально в 1944 и 1946 годах, в последний раз в 1957.

Джеб слегка присвистнул.

— Я думал, что мне многое известно. А вот об этом я не знал!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ден.

— Я ведь учился в школе вместе в Говардом Хамблмейером. Он был довольно умным, но стеснительным. Вместе с матерью они переехали в Канзас Сити после окончания им школы. Он ничего не рассказывал о своей семье, и, естественно, я не знал, что его отец пропал.

— И что же?

— Та ферма, у которой обнаружена тайная могила. На ней то они и жили.

Говард уже почти закончил свой ланч, когда зазвонил телефон. Он подумал, что должно быть, звонит жена и приготовился сказать ей, что у него все в порядке, поинтересоваться самочувствием Сюзанны и ребенка. Но в трубке он услышал:

— Говард? Это ты? Говорит Джеб Блант из Гасконейда. Ты мет помнишь? Мы вместе учились в школе.

Говард его тут же вспомнил. Джеб верховодил в их классе, и Говард имел честь в какой-то степени находиться под его началом. Он представил Джеба подростком — таким, каким его помнил — рослым, сильным, приветливым. Джеб пользовался авторитетом в школе и со всеми поддерживал дружеские отношения.

— Да, я тебя помню. Как поживаешь?

— Хорошо. Как твоя жена?

— С ней все в порядке. — Говард подумал, что ему тут надо заявить с гордостью, что он уже дедушка, как поступил бы на его месте обыкновенный нормальный человек. Но он почувствовал, что кровь прилила к лицу, и почему-то опять занервничал. Поэтому он молча ждал, что скажет Джеб.

— Надеюсь, что я не отвлек тебя от неотложного дела.

— О, нет. Нет! Я уже давно стараюсь не заниматься делами по субботам.

— Ладно. Ты, возможно, знаешь, что несколько лет назад меня выбрали шерифом в графстве Таннер, и отчасти поэтому я хотел бы попросить тебя сказать мне услугу в одном деле.

— Что-нибудь официальное?

— И да, и нет. Мы обнаружили мертвое тело недалеко от той фермы, где ты раньше жил с матерью, и медицинский эксперт полагает, что это тело было захоронено приблизительно в конце сороковых — начале пятидесятых годов. То есть тогда, когда вы там жили.

Джеб сделал паузу. Но, не получив ответа, продолжил:

— Вот я и подумал, а не пригласить ли тебя взглянуть на покойника. Может быть, ты поможешь нам установить, кто он.

Говард внезапно почувствовал, как черная дыра разверзлась у его ног, словно он теряет равновесие на самом краю этой дыры, что смотрит в ее бездну. Он постарался голосом не выдать своего страха.

— Ты думаешь, это кто-то, кого я знал?

— У меня нет твердого мнения. Ведь захоронение имело место так давно. Просто я хватаюсь, как говорится, за соломинку. Если ты что-нибудь вспомнишь или опознаешь мертвеца, это, возможно, нам очень поможет. Или следует связаться с твоей матерью?

— Она умерла два года назад от рака.

— Прости, но я не знал. — Джеб вновь немного помолчал и затем продолжил: — Я не хочу ни на чем настаивать, но, правда, ты мог бы нам помочь, если бы приехал сюда. Может быть, даже сегодня. До захода солнца, а? Мы оплатим твои расходы.

Говард посмотрел в окно. Дождь прекратился. Мартовское солнце пробивалось сквозь гуту облаков, расшвыривая пригоршни золотых лучей. Упоминание матери повлияло, на его решение.

— Хорошо, — сказал он и сделал шаг прямо в черную дыру Падая, он как бы услышал эхо собственного голоса, доносившееся ему след. — Я приеду примерно к четырем часам после полудня.

— Постарайся не опаздывать, — сказал Джеб, словно не заметив ничего странного. — Приезжай прямо к ферме, и там я тебя встречу. До свидания. И — спасибо.

Говард положил трубку, и тут же из глубины памяти перед ним возникла первая картина. Он как будто смотрел на нее сверху, возвышаясь над их старым фермерским домом. Он увидел себя двенадцатилетним подростком, лежащим без движения в постели с открытыми глазами, уставясь в потолок. Там, на кухне, ссорятся его отец и мать, как они это делали много раз. Но он не слышит их голосов. И, все же, он знает, что отец требует от матери денег на выпивку, что та отказывает отцу, потому что деньги нужны на еду и одежду Он видит, как большая волосатая рука отводится назад, и он, и лежащий в постели подросток, сильно зажмуривает глаза и слышит удар кулака о живую плоть и глухой звук падения матери на пол. Слышит, как отец хлопнул дверью и ушел, слышит плач матери…

Говард снова почувствовал, что падает в бездну черной дыры. Он мотнул головой и открыл глаза. «К прошлому нет возврата, — подумал он, — Я должен ехать».

Оставив записку жене, он вышел на свежий воздух. Завел свой пикап. Лед на дороге подтаивал, что не сулило больших трудностей при поездке на юг. На всякий случай он взял цепи для колес и вырулил на шоссе.



— Ты думаешь, здесь есть связь, и в могиле его отец? — спросил Ден.

— Я не знаю. Но мне кажется, кое-что прояснится, если он что-то знает или поможет нам установить что-нибудь. Нечто подобное я как-то видел в телепередаче. Возможно, мы тратим время впустую. Но попытка стоит этого. — Далее Джеб объяснил свой план действий. — Все, что я хочу от тебя, — следовать повсюду за мной и молчать. Молчать! О\'Кей? Наблюдай за происходящим. Разговаривать с ним я буду сам.



Говард проделал весь путь без помех. Сосредоточившись на вождении при скоплении автотранспорта на дорогах, свойственном концу недели, он как бы прервал падение в черную дыру и завис в ее пространстве. Но когда пикап свернул на покрытую гравием проселочную дорогу, ведущую к сельскому дому с видневшимся за ним амбаром, то почувствовал, что его падение возобновилось. Он впервые здесь оказался с тех пор, как они уехали.

Говард поставил пикап рядом с машиной шерифа и внимательно осмотрел дом и весь его двор. Ничего особенно не изменилось.

Исчез только старый сарай, и на его месте построили новый, металлический, отливавший на солнце серебром. Рядом лоснился, черный ствол старой яблони, протянувшей свои крюченные ветви навстречу голубому небу.

Дверь дома отворилась, и из нее вышел шериф Блант. Говард тоже выбрался из машины. Они двинулись навстречу друг другу, затем обменялись рукопожатием.

— Извини, что побеспокоил тебя, Говард. Доехал хорошо?

— Все в порядке. И не стоит беспокоиться. Надеюсь, что буду чем-то полезен.

Несмотря на то, что они были одногодки, шериф выглядел моложе и крепче. У Джеба были угловатые прямые плечи, румяное лицо как у человека, много времени проводящего на воздухе. Округленные формы фигуры Говарда и его мягкие белые руки свидетельствовали о том, что его профессия неразрывно связана с письменным столом.

— Ты такой же пожиратель книг, каким я тебя помню? В школе ты прочитывал по пятидесяти книг за четверть учебного года.

— Ты преувеличиваешь. Но я по-прежнему люблю читать. А ты?

— В основном, читаю газеты. И то равно настолько, чтобы от держания их мои руки не стали еще длиннее. Зайдем в дом на чашку кофе. Извини, что не знал о смерти твоей матери и некстати упомянул ее в телефонном разговоре.

Говард молча кивнул и проследовал за шерифом. Внутри дома он почувствовал знакомые запахи детства, и это его удивило. Они сели за кухонный стол, после того как Джеб познакомил его со своим помощником и владельцем фермы.

Говард окинул взглядом кухню. Линолеум на полу заменили. Прежний желто-канареечный буфет для посуды был перекрашен в зеленый цвет. Сердце его учащенно забилось. Рука, державшая чашку кофе, слегка задрожала. И внезапно перед его глазами возникла вторая картина.



Он увидел на этот раз свою детскую комнату. Увидел вошедшую мать, которая мягким прикосновением разбудила его. Он услышал ее тихий голос, и внезапно, словно очнувшись, оказался в прошлом тридцатипятилетней давности. Рука матери, пахнувшая мылом, легла на его плечо.

— Говард, вставай. Ты должен мне помочь.

Он не испугался, поскольку понял, что в голосе матери было отчаяние, а не страх. Она просила о помощи, а не о спасении. Он проследовал за ней на кухню и там увидел отца, лежащего на полу с раскинутыми руками. Его одежда и пол были в крови. Правая нога отца была согнута в колене, пальцы одной руки стиснуты в кулак.

Посмотрев в широко открытые неподвижные глаза отца, Говард замер на месте, ожидая, что тот вскочит на ноги и закричит на них.

Но отец выглядел отрадно спокойным и умиротворенным. Говард подошел поближе, вглядываясь в отцовские глаза, ища в них признаки жизни. Он увидел расширенные до предела зрачки, полностью поглотившие коричневые ирисы. Зрачки не двигались, словно в глазных яблоках отца были выжжены раскаленным железом два черных круглых отверстия. Он протянул руку к мертвому лицу, опустил копчиками пальцев веки, прикоснулся к холодеющим губам и услышал за спиной, как зарыдала мать.



— Говард, ты в порядке? — спросил Джеб с обеспокоенным выражением на лице. — Ты побледнел. Как себя чувствуешь?

— Ничего. Я в порядке. Спасибо. Может быть, нам пора сделать то, ради чего мы здесь? — Говард встал из-за стола и с удивлением отметил, что у него не подкашиваются ноги. Подсознательно он продолжал лететь в черную бездну и уже отдавал себе отчет, что скоро упадет на дно. Выйдя за Джебом наружу, он вспомнил все до мелочей, вспомнил отчетливо прошлое впервые с тех пор, как это произошло. Полностью воссоздал в памяти последовательность происшедшего…

Он нес отца, ухватив его за ноги, точнее за отвороты джинсов. Мать держала отца за запястья. — Постарайся не волочить его, — сказала мать. Они вынесли тело из дома. Затем мать послала его в сарай выкатить ручную тележку. Потом положили отца, фонарь и две лопаты на эту тележку и по очереди потянули ее через пастбище к подножью холма, заросшего лесом. Потребовалось два часа, чтобы вырыть могилу, уложить в нее труп и засыпать землей.



Говард вновь повторил весь этот путь, медленно направляясь к холму. Шериф и его помощник следовали за ним. Тогда, давно, когда он и мать еще жили здесь, он тщательно избегал бывать у могилы, хотя всегда мог точно найти ее.

Теперь могила была разрыта и покрыта пластиком. Ветер трепал края пленки. Его спутники удалили камни, удерживающие покрывало, и обнажили могилу.

— Насколько нам известно, мертвец был одет в рубашку из хлопка с отложным воротником и в джинсы. Эксперт сказал, что к моменту смерти этому человеку было около сорока лет, он отличался крепким телосложением, волосы были черными, кожа смуглая, — Джеб цитировал по памяти описание мужчины, которого разыскивали по заявлениям матери Говарда. — Тебе о чем-нибудь это говорит?

— Нет. Но я, я… — сраженный горем, Говард опустился у края разрытой могилы на колени и горько заплакал. После долгого, долгого падения он, наконец, достиг дна черной дыры, и третья последняя картина из тех, которые он тщательно скрывал даже от собственной памяти, предстала перед ним.



Мать разбудила его поздним утром следующего дня, после того, как перед рассветом они выскребли и вымыли пол на кухне и ручную тележку. С красными вспухшими глазами и стянутыми ниткой на затылке непричесанными светло-рыжими волосами она выглядела уставшей. Но когда она заговорила, в ее голосе звучала убеждающая сила.

— Ты должен пойти на занятия в школу, Говард. Иди и веди себя так, словно ничего не произошло. Я сделала ужасное в глазах бога и людей, и господь покарает меня за это. Однако я себя не виню. Наша жизнь будет отныне лучше. Но никто, кроме нас, не должен знать, что произошло. Ты никому ничего не расскажешь. Ни сейчас, ни позже. Никогда! Держи это в себе и не выпускай. Ты понял?

Он согласно кивнул и отправился на занятия со вздувшимися от мозолей ладонями и страшным чувством опустошенности в груди, сев в обычный желтый школьный автобус. Смерть отца еще витала над его головой день или два, прежде чем найти себе пристанище где-то, куда не простирался его взгляд. И он забыл о ней.



Но все это время существовала, оказывается, черная дыра, которой он боялся и которая угрожала поглотить его. И теперь, когда он знал, что она существовала и что он способен заглянуть в нее, он понял, что на самом деле побывал в ней. И что это был единственный способ преодолеть страх. Словно снова, будучи ребенком, он победил боязнь темноты, оказавшись в ней один, став частью ее, осознав ее сущность, ощутив внутреннюю пустоту, вызванную смертью отца. Он достиг, наконец, дна, и наступила пора выбираться наружу.

Говард поднялся на ноги и вытер слезы с лица краем рукава своего пиджака.

— В могиле лежит мой отец, — сказал он тихо, но отчетливо и просто.

Джеб кивнул головой. — Спасибо, Говард. Хочешь вернуться?

— Да.

Джеб увидел как бесконтрольно запрыгало адамово яблоко на шее его помощника, как рука его потянулась к кобуре револьвера, а другая к поясу, где висели наручники. Джеб нахмурил брови и сделал пальцами отрицательный жест.

Когда они вновь подошли к дому, шериф положил ладонь на плечо Говарда.

— Не хочешь ли ты заночевать у меня сегодня? Темнеет, да и на дорогах определенно появится гололед. У меня есть свободная комната, ведь сын живет в студенческом общежитии.

— Я захватил цепи на колеса. Но, пожалуй, я останусь у тебя. Спасибо за приглашение. Чувствую, что устал. Ты уверен, что я вас не стесню?

— Без проблем. Давай-ка я поведу твой пикап. Ден возьмет мою машину. Садись в кабину, пока я распоряжусь.



Ден поджидал его.

— Ты был прав. Он признался. Почему ты не хочешь его арестовать?

Джеб, казалось, глубоко задумался.

— Самое лучшее сейчас — это принять меры, чтобы, как подобает, перезахоронить останки. Скажи доктору Слейтеру, чтобы он забрал мертвого, доставил его к своему брату, владельцу похоронного бюро, и чтобы тот все приготовил.

— Но, Джеб! Речь идет об убийстве! Я убежден, Говард знает значительно больше того, что он нам сказал.

— Посмотри на это иначе. Ведь все могло случиться. Человек попал под трактор или совершил самоубийство. Кто знает? Ведь уже не докажешь, что это было убийство. Мы не знаем, что произошло здесь тридцать пять лет назад. Говард знает и примирился с этим. И этого мне достаточно.

Шериф улыбнулся Дену.

— Понятно, помощник Уивер? Не забудь разыскать доктора Слейтера. И постарайся больше не напрягать мозги по поводу этого случая. Смотри на мир шире. Дело закрыто.

Возвращаясь к пикапу, шериф ощутил легкую боль в просверленном зубе, что напомнило ему о необходимости встретиться в скором времени с дантистом Хейнсом. Джеб подумал и о том, как погостеприимнее принять у себя Говарда.

Похороны отца состоялись в среду. Говард присутствовал на церемонии прощания в похоронном бюро и проводил гроб до могилы на кладбище. С ним был Джеб и несколько других людей, пришедших в основном, из любопытства. В интервью репортеру Виллису Говард практически ничего не сообщил. Перезахоронение мертвеца не привлекло к себе общественного внимания, не стало предметом новостей газет, радио, телевидения.

Утром, в день похорон Джеб решил запломбировать, наконец, больной зуб и поэтому несколько подутратил свою обычную приветливость. Но когда Говард тепло улыбнулся ему, шериф не мог сдержать ответной улыбки.

У новой могилы пастор своим монотонным голосом прочел отходную молитву, неоднократно сморкаясь в огромный зеленого цвета носовой платок. Слушая слова молитвы, Джеб подумал:

«Гроб опускается в глину. Жизнь — это круг. Из праха снова в прах. Из темноты утробы в темноту земли, которую мы топчем, скребем, в которой мы делаем дыры. И, если нам не везет, мы падаем в эти дыры, прежде чем лечь в окончательную черную дыру». Вслед за Говардом он сделал шаг, наклонился, взял горсть глины с края могилы и бросил на крышку гроба.

Роберт Говард

МЕРТВЫЕ МСТЯТ

Мистеру Вильяму Гордону

г. Антиох, штат Техас



Дорогой Билл!

Решил написать тебе, чувствуя, что я уже не жилец в этом мире. Ты, возможно, будешь удивлен: ведь ты знаешь, что я в добром здравии покинул ранчо. И сейчас я ничем не болен, но, все равно, убежден: я — конченный человек!

Из моего письма ты узнаешь, почему я так думаю. Но прежде расскажу тебе то, что должен сообщить. Мы благополучно перегнали стадо из 3400 голов скота в Додж Сити, и Джон Элстон, наш босс, получил по двадцать долларов за каждую голову от мистера Ф. Д. Блейна. Однако Джо Ричард, один из наших ковбоев, был убит взбесившимся быком недалеко от границы. Его сестра, миссис Уэстфолл, живет недалеко от Сегина, и я хотел бы, чтобы ты съездил на лошади туда и сказал ей о смерти брата. Джон Элстон посылает ей седло, сбрую, пистолет и деньги умершего.

А теперь, Билл, объясню, почему я считаю себя пропащим человеком. Помнишь, прошлым августом, накануне моего отъезда погонщиком скота в Канзас, были обнаружены трупы Старого Джоэля, бывшего раба полковника Генри, и его жены-мулатки — тех, которые жили в дубовой роще у Завальского ручья? Ты знаешь, что жену негра звали Изабель, и ходили слухи, что она — колдунья. Высокая, с желтого цвета кожей, она была намного моложе Джоэля. Изабель предсказывала судьбу, и даже некоторые из белых людей боялись ее. Сам я не верил россказням о колдунье.

И вот, когда мы собирали скот для перегона, я случайно очутился поблизости от Завальского ручья после полудня. Я проголодался, лошадь моя устала, и поэтому я решил заглянуть к Джоэлю, чтобы его женщина чем-нибудь меня накормила.

Я подъехал к его хижине, расположенной посредине рощи. Джоэль колол дрова, а Изабель готовила ужин, варя в котле мясо на открытом огне. Помню, на ней было платье в красно-зеленую клетку.

Они предложили мне спешиться. Так я и поступил. Мы сели за стол в хижине и славно поужинали. Потом Джоэль Принес бутылку текилы, и мы выпили по глотку. Мне захотелось сыграть в кости. Негр спросил, есть ли у меня кубики. Я ответил, что нет. Тогда он вынес свои, и мы начали игру по ставке в двадцать пять центов.

Итак, мы бросали кости и осушали бутылку. Вскоре я почувствовал себя вполне сытым и навеселе. Надо было уезжать, но Джоэль выиграл все мои деньги — пять долларов семьдесят пять центов. Это меня разозлило. Я сказал ему: «Налей мне еще стакан текилы, после чего я сяду на лошадь и уеду». Но Джоэль ответил, что бутылка пуста. Тогда я потребовал, чтобы он принес новую. Негр ответил: «Нет у меня спиртного!» Эго меня еще больше разозлило. Я начал ругаться и обзывать его. Ведь я был уже сильно пьян. В хижину вошла Изабель и попыталась уговорить меня уехать. Но я ей заявил, что я — свободный белый человек, и что мне только двадцать один год. Поэтому ей следует смотреть в оба, ибо я не прочь развлечься с такой как она, красивой и молодой мулаткой.

Тут Джоэль словно взбесился и завопил: «Да, есть у меня еще бутылка, но выпить тебе не дам, даже если бы ты умирал от жажды».

Я — ему: «Ах, ты, мерзавец! Напоил меня, обыграл с помощью поддельных костей, да еще и оскорбляешь. Знаешь ли ты, что негров вешают далеко и не за такое?!»

Он ответил: «Ты не можешь безнаказанно жрать мое мясо, пить мое спиртное, называть мои кости поддельными и приставать к моей женщине. Ни одному белому человеку этого не позволю».

«Черт побери твою черную душу, — заорал я. — Сейчас так тебя отделаю, что ты меня навсегда запомнишь!»

«Белый! Ты никого уже не отделаешь», — зарычал он в ответ. Затем негр схватил нож, которым резал мясо, и замахнулся на меня. Я достал пистолет и выстрелил дважды ему в живот. Он упал. Я выстрелил еще раз — в голову.

Подбежала Изабель, крича и проклиная меня. Наставила на меня старый, заряжающийся через дуло мушкет и спустила курок. Но штуковина почему-то не выстрелила. Я заорал, чтобы она убиралась, иначе убью. Но мулатка набросилась на меня размахивая мушкетом, как дубиной. Я увертывался, однако ей удалось вскользь огреть меня прикладом по голове и пустить кровь. Разъяренный, я приставил пистолет к ее груди и выстрелил; Она сделала несколько шагов назад, перевернулась вокруг себя и опустилась на пол, зажимая рукой рану. Кровь сочилась сквозь ее пальцы.

Я подошел к ней с пистолетом в руке, ругаясь последними словами. Она же посмотрела снизу в мои глаза и сказала? «Ты убил Джоэля, и ты убил меня. Но, видит бог, ты не будешь долго хвастаться своим злодейством. Вместе с большой змеей, черным лебедем и белым петухом, я проклинаю тебя! Не пройдет-и месяца, как ты будешь пасти коров дьявола в аду. Я сама приду за тобой в нужный момент».

Затем кровь хлынула у нее из горла, она откинулась и умерла. От охватившего меня страха я мгновенно протрезвел, вскочил на лошадь и галопом умчался. На следующий день я сказал парням, что поранил голову о сук дерева, пробираясь сквозь заросли. Никто не заподозрил, что это я убил негра и его жену, и я бы не написал тебе об этом, если бы не знал, что жить мне осталось совсем немного.

Проклятье колдуньи неотступно следует за мной, и бесполезно пытаться что-либо изменить. На протяжении всего перегона я это чувствовал. Когда мы достигли Красной реки, я обнаружил, встав однажды утром, гремучую змею, спрятавшуюся в моем сапоге. Спустя несколько дней часть стада угодила ни с того ни с сего в болотную топь, и я тоже увяз на лошади и, конечно же, утонул бы, если бы не помощь Стива Керби, который набросил на меня лассо и вытащил из трясины. Вечером следующего дня один из парней чистил длинноствольное ружье, и оно внезапно выстрелило, пробив пулей шляпу на моей голове. Ковбои даже стали подшучивать надо мной, дав мне прозвище «Мистер Невезуха».

Ночь, когда мы перегнали стадо на территории Техаса, выдалась исключительно ясной и тихой. Но один из ковбоев утверждает, что слышал низкий вой, доносившийся из глубины хлопковых плантаций, и видел странный голубой свет, исходивший оттуда. Я ехал на лошади впереди, и ничего подозрительного не заметил. Тем не менее, стадо внезапно и неожиданно взбунтовалось. И, если бы я не сидел в седле на самой быстрой лошади в южном Техасе, которая вынесла меня, как на крыльях, из животного хаоса, быки затоптали бы меня в лепешку.

Весь последующий день мы собирали разбежавшийся по округе скот. И вот именно тогда погиб Джо Ричардс. Он и я загоняли в стадо группу отбившихся голов. Внезапно безо всякой причины моя лошадь громко заржала, встала на дыбы и упала на спину. Я успел выскочить из-под нее.

В этот момент стоявший поодаль остророгий бык вдруг взревел и, наклонив шею, бросился на меня.

Поблизости не оказалось ничего, кроме низкорослых кустов. Я попытался выхватить мой пистолет, но курок его зацепился за мой пояс. Взбесившийся бык был всего шагах в десяти от меня, когда Джо Ричардс набросил на него лассо. От мощного рывка лошадь Джо повалилась на бок, и, падая, он не успел соскочить с седла, запутавшись в стременах. Рога быка вонзились ему в живот. О, это было ужасное зрелище!

Мне удалось, наконец, достать пистолет и пристрелить быка, но Джо уже был мертв. Мы закопали его там, где он упал, и поставили над могилой деревянный крест. Джон Элстон вырезал на кресте своим кривым ножом имя и дату.

После случившегося парни уже не подшучивали надо мной и не называли меня «Мистер Невезуха». Они избегали разговоров, и я старался помалкивать. Хотя, видит Бог, в смерти Джо я ничуточки не виновен, насколько понимаю.

Мы, наконец, добрались до Додж Сити и продали быков. Прошлой ночью я видел во сне Изабель так же ясно, как вижу сейчас пистолет на моем бедре. Она дьявольски улыбалась, бормотала что-то неразборчивое, указывая пальцем на меня. И думаю, я знаю, что она имела в виду.

Билл, ты меня больше не увидишь. Я — мертвец. Не знаю, как я умру, но я не доживу до рассвета. Поэтому и пишу тебе это письмо, чтобы ты был в курсе происходящего со мной. Может быть, все это покажется тебе глупостью. Но, поверь, человек иногда понимает, что он в безнадежном и безвыходном тупике. Таков закон судьбы.

Однако что бы ни явилось, чтобы прикончить меня, оно, это что-то, застанет меня начеку, с пистолетом в руке. Я никогда не пасовал перед живыми и поэтому не сдамся на милость мертвых. Поэтому чищу и смазываю свой пистолет ежедневно.

И вот что еще, Билл. Иногда мне кажется, что я сошел с ума, что я слишком много думаю об Изабель и ее проклятьи. Возможно, из-за того, что использую для чистки оружия ту старую изношенную рубашку в черно-белую клетку, которую ты подарил мне в Сан-Антонио на Рождество. Но, когда я протираю ею пистолет, клетки на ней кажутся мне красными и зелеными, как на платье Изабель, в котором она была, когда я убил ее.

Твой брат Джим

Додж Сити, Канзас

3 ноября 1877 года

Показания ДЖОНА ЭЛСТОНА

4 ноября 1877 года

Меня зовут Джон Элстон. Я старший приказчик мистера Д. Д. Конноли, владельца ранчо в графстве Гонзалес, штат Техас. Я был во главе занимавшихся перегоном стада быков ковбоев, в числе которых находился Джим Гордон. В Додж Сити мы поселились с ним в одном номере гостиницы. Утром третьего ноября он, как мне показалось, пребывал в мрачном настроении. Я предложил ему прогуляться, но он заявил, что ему нужно написать письмо.

Я не видел его до вечера. Когда я вошел в комнату, чтобы взять жакет, он чистил свой кольт сорок шестого калибра. Я засмеялся и пошутил, не опасается ли он разыскиваемого полицией бандита по кличке «Патерсон — ночная сова». Он ответил: «Джон, то, чего я боюсь, к живым отношения не имеет. Но я постараюсь воспользоваться моим кольтом, если смогу». Я снова рассмеялся и спросил, кого или чего он опасается, и он сказал: «Высокой желтой мулатки, которая вот уже четыре месяца мертва». Я подумал, что он пьян, и вышел. Точное время не помню, однако уже стемнело.

Я больше не видел его живым. Где-то около полуночи, проходя мимо, салуна «Большой шеф», я услышал выстрел и увидел, как несколько человек побежали в сторону заведения. Кто-то крикнул: «Застрелили ковбоя!». Я пошел за остальными в заднюю комнату. Весь в крови, человек лежал в дверном проеме на пороге, ногами наружу, головой и телом вовнутрь. По одежде и по внешнему виду в мертвом я опознал Джима Гордона. Он был мертв. Я не видел, как он был убит, и ничего не могут добавить к тому, что уже, сказал.

Показания МАЙКА О’ДОННЕЛЛА

Меня зовут Майкл Джозеф О’Доннелл. Я бармен вечерней и ночной смены в салуне «Большой шеф». За несколько минут до полуночи я заметил ковбоя, который разговаривал прямо у входной двери с Сэмом Краймсом. Мне показалось, что они спорили о чем-то. Через некоторое время ковбой вошел в помещение и заказал себе виски в баре. Я заметил его еще и потому, что он открыто носил пистолет, в то время как другие, не показывали, есть ли у них оружие или нет.

В этот вечер в салуне было много посетителей, и я, будучи очень занят их обслуживанием, больше не обращал внимания на этого ковбоя. Примерно в полночь я услышал выстрел в (Задней комнате, и оттуда выбежал Том Эллисон, крича: «Человека застрелили!» Я оказался первым из тех, кто подоспел на место происшествия. Он лежал на пороге ногами наружу. Я заметил на убитом кожаный пояс с пристегнутой к нему открытой, на мексиканский манер, кобурой и подумал, что передо мной лежит тот самый ковбой, которого я заметил раньше. Кисть его правой руки была почти оторвана и держалась на лоскутах окровавленной кожи. Его голова была сильно разбита, но, насколько я могу судить, это было не пулевое ранение. Когда я к нему подбежал, он был уже мертв. По-моему, он умер мгновенно. Пока мы стояли вокруг тела, человек по имени Джон Элстон раздвинул столпившихся и сказал: «Боже, да ведь это Джим Гордон!»

Показания помощника шерифа КРАЙМСА

Меня зовут Сэм Краймс. Я помощник шерифа в графстве Форд, штат Канзас. Я встретил умершего, то есть Джима Гордона, у входа в салун «Большой шеф» примерно без двадцати минут двенадцать 3 ноября сего года. Я увидел, что он открыто носит пистолет, поэтому остановил его и спросил, почему у него при себе оружие, и знает ли он, что таким образом нарушает закон, действующий в этой местности Он ответил, что носит пистолет для самозащиты. Я сказал, что, если он в опасности, моя обязанность — защитить его, и предложил ему отнести пистолет в его комнату и не появляться с ним на людях, пока он в городе. Судя по манере одеваться, ковбой был из Техаса. Он рассмеялся и сказал: «Помощник, даже все шерифы вместе взятые не могут защитить меня от моей судьбы!» Затем он вошел в салун.

Я подумал, что он болен и не в себе, поэтому не арестовал его. Я полагал, что, может быть, выпив виски, он отправится в свою комнату и оставит там пистолет, как я его просил. Я наблюдал за его поведением в салуне, чтобы вовремя предупредить любую его попытку поссориться с кем-либо из присутствовавших. Но ковбой ни с кем не разговаривал. Он выпил свой стакан и ушел в заднюю комнату.

Несколько минут спустя оттуда выбежал человек, крича, что кто-то убит. Я сразу же направился в заднюю комнату и увидел Майка О’Доннелла, склонившегося над телом ковбоя, с которым я разговаривал на улице у входа в салун. Он был смертельно ранен в результате разрыва пистолета, который держал в руке. Я не знаю, в кого этот ковбой пытался выстрелить, почему. Ничего подозрительного поблизости я не обнаружил. Никто не присутствовал при убийстве, за исключением Тома Эллисона. Я собрал части разорвавшегося пистолета с остатком ствола и передал их судебному следователю.

Показания ТОМА ЭЛЛИСОНА

Меня зовут Томас Эллисон. Я кучер в фирме «Макферлейн и К°». Вечером третьего ноября находился в салуне «Большой шеф». Я не заметил, когда умерший вошел туда. В салуне было полно народу. Я опрокинул в себя несколько стаканчиков, но пьяным не был. Когда я увидел входящего в салун «Медведя» Гуллинса, с которым поссорился накануне, я понял, что он пьян, и что меня жду неприятности. В этот день неприятностей я не хотел и решил уйти через запасной выход.

В задней комнате я заметил человека, сидевшего за столом, с головой, опущенной на сложенные руки. Не обращая на него особого внимания, я прошел мимо стола к двери, запертой изнутри. Поднял засов, открыл ее и сделал шаг наружу.

В этот момент прямо перед собой я увидел женщину. Хотя на дворе было темно, но при слабом освещении, исходившем из открытой двери, я разглядел, что это была негритянка. Но не очень чернокожая, а скорее светловатого, шоколадного оттенка. Не заметил, во что она была одета. Я был очень удивлен ее внезапным появлением, поэтому застыл на месте.

И она мне сказала: «Иди, скажи Джиму Гордону, что я пришла за ним».

Я ответил: «Кто, черт побери, ты такая, и кто такой Джим Гордон?» Она промолвила: «Он тот человек, что сидит за столом, кажи ему, что я пришла».

Почему-то внутри меня похолодело. Не знаю, почему, повернулся и вновь вошел в заднюю комнату и спросил:

«Тебя зовут Джим Гордон?» Сидевший за столом поднял голову и посмотрел на меня, сказав: «Что нужно тебе от меня, незнакомец?» Я ответил: «Высокая желтокожая женщина ждет тебя снаружи у запасной двери».

Услышав это, он вскочил на ноги, опрокинул стол и стул. Я подумал, что он спятил, и отпрянул от него. В его глазах появилось дикое выражение. Закричав что-то нечленораздельное, он бросился к открытой двери. Я видел, как, стоя на пороге, он озирался по сторонам, всматриваясь в темноту. Потом мне показалось, что я слышу чей-то смех, доносящийся из кустов. Ковбой вновь вскрикнул, выхватил свой пистолет и в кого-то прицелился. В кого, я не знаю.

Затем вспышка ослепила меня, и я услышал страшный грохот. Когда дым немного рассеялся, я увидел ковбоя, лежащего в проеме двери. Его голова и тело были в крови. Из черепа этого человека сочились мозги, а его правая кисть была почти оторвана. Я побежал в салун, чтобы позвать бармена. Не знаю, стрелял ли он в эту женщину или нет; стрелял ли кто-нибудь в него. Я не слышал никакого выстрела до и после того, как разорвался его пистолет.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ЖЮРИ

Мы, нижеподписавшиеся члены жюри при судебном следователе, проведя расследование обстоятельств смерти Джеймса А. Гордона из г. Антиоха, штат Техас, установили, что вышеупомянутый человек погиб от ран, полученных в результате разрыва пистолета, принадлежавшего тому же вышеупомянутому Д. А. Гордону.

Разрыв пистолета произошел, по-видимому, вследствие небрежности, допущенной вышеупомянутым Д. А. Гордоном при обращении с принадлежавшим ему огнестрельным оружием. Умерший, очевидно, забыл вынуть из ствола кусок ветоши, который он использовал при чистке и смазке пистолета. Остатки ветоши удалось обнаружить в найденном на месте происшествия куске ствола. Анализ остатков показал, что они являлись частью женского платья в красно-зеленую клетку.

Подписи:

Д. С. ОРДЛЕЙ,

судебный следователь,

РИЧАРД ДОНОВАН,

ЭРЗРА БЛЕЙН,

ДЖОЗЕФ Т. ДЕККЕР,

ДЖЕК УИЛТШОУ,

АЛЕКСАНДР В. УИЛЬЯМС.

Keн Джилфорд

НАСТОЯЩАЯ РЕЗНЯ

Молча сидя в гостиной, жена и ее любовник ожидали мужа.

Женщина была маленькой, но гармонично сложенной. Ее длинные блестящие волосы цвета черного лака обрамляли словно вырезанное из слоновой кости лицо, на котором сверкали зеленые глаза, немного продолговатые и чуть раскосые. Розовая ночная сорочка почти не скрывала грациозные и соблазнительные округлости ее тела.

Внешность любовника, наоборот, особой привлекательностью не отличалась. Худой и загорелый, с карими глазами под цвет волос, прилизанных к черепу и лоснящихся от бриллиантина, он нервозно сжимал рукоятку небольшого черного пистолета двадцать второго калибра.

Его пиджак вместе с галстуком валялся в мягком кресле. В гнетущей тишине внезапно зазвенел серебряный колокольчик старинных настенных часов, висевших над камином.

— Девять часов, — заметил мужчина. — Он уже должен быть здесь, не так ли?

— Давай порассуждаем, Тони, дорогой, — откликнулась женщина. — Самолет, в котором он прилетел, совершил посадку по расписанию в 8.30. От аэродрома досюда — сорок минут езды на автомобиле. Еще минут десять твоя рука может отдохнуть от пистолета.

— Я бы не хотел, чтобы он застал меня врасплох, ворвавшись сюда, словно разъяренный зверь.

— В любом случае, все должно произойти не здесь, а в спальне. Мне кажется, нам пора туда перейти. Ведь, согласно нашему плану, рогоносец должен напасть на тебя во время акта любви, так сказать.

— Да, я знаю. Знаю, — заметил Тони без энтузиазма, не поднимая глаз от ковра на полу.

— Ну, так пойдем же, — сказала женщина, поднимаясь. Любовник покорно последовал за ней. В полутьме спальни брюнетка прилегла наискосок кровати, обнажив свои стройные ноги. Но взгляд Тони на этот раз не задержался на возбуждавших его женских прелестях. Он уселся рядом с кроватью, на краешек кресла, свесив правую руку, на кончиках пальцев которой как маятник раскачивался пистолет.

— У тебя недостаточно решительный вид, чтобы воспользоваться, как надо, пистолетом, — с укоризной заметила она.

— Да, сегодня я не в своей тарелке, — признался он. — Ведь я никогда еще не убивал.

— И что же?

— Не так уж много людей хладнокровно убивает себе подобных. Мне тоже противно делать это.

— Но, любимый, ты ведь его убьешь отнюдь не хладнокровно. Брюс многократно клялся убить тебя, если застанет нас вместе. К тому же, никому и в голову не придет сомневаться, что ты действовал в состоянии самообороны, — ведь всем известно, какой бешеный нрав у моего мужа. Если ты меня любишь и хочешь нашего счастья, ты должен прикончить его.

— Кажется, ты права. У меня нет другого выхода. Тони на самом деле был напуган до полусмерти. Женщина, его любовница, наоборот, сгорала от нетерпения, надеясь, что самолет не запоздал и что муж вот-вот явится. «Только бы Тони не подкачал в решающий момент!» — подумала она. Этого момента жена тоже опасалась. Но, с другой стороны, в ней бушевала такая ненависть к мужу, которую ее любовник никак, при всем своем желании, не мог испытывать: Брюс был с ней слишком жестоким и слишком жадным на деньги.

— Да, у нас нет выхода! — убежденно подтвердила она. Тони промолчал и даже не посмотрел на нее.

— Ты способен оставить меня Брюсу для расправы, так ничего и не предприняв? Да? Словно между нами ничего и не было? — продолжала настаивать женщина.

По-прежнему находясь в нерешительности, любовник молча рассматривал пистолет.

— Да отвечай же мне, Тони!

Женщина бросила быстрый взгляд на будильник, стоящий на ночном столике. Если самолет прибыл вовремя, такси уже должно доставить Брюса к дому.

— Тони, конечно же, мы рискуем, но этот риск минимальный. И, кроме того, мы знаем, что игра стоит свеч. Десятки людей засвидетельствуют, что Брюс угрожал убить тебя. Им известно, что у него есть разрешение на оружие, что он постоянно носит при себе револьвер, даже при отъезде. Все эти люди также знают, что Брюс дал мне пистолет, который ты держишь в руке. Дал для того, чтобы я могла защищать себя от вооруженного нападения, когда нахожусь дома одна. Следовательно, всем будет ясно, что ты защищал свою и мою жизнь, после того как он выстрелил в тебя. Кто узнает, что это ты выстрелил первым и что, совершив задуманное, мы вложили в ладонь мертвеца рукоятку его револьвера, нажали его пальцем на спусковой крючок и произвели несколько выстрелов?

Тони резко повернулся к своей любовнице и бросил пистолет на кровать.

— Если ты думаешь, что пушка такого калибра — лучше средство, — сказал он с вызовом, — вот и воспользуйся ей сама!

Женщина не прикоснулась к оружию.

— Брюс угрожал убить тебя, а не меня. Это в тебя он якобы выстрелит, и, следовательно, это ты в ответ выстрелишь в него.

Тони поднялся с кресла, пересек комнату и выглянул в окно.

— Брюса все еще нет, — сказал он глухо.

— Возьми пистолет. Воспользоваться должен им ты.

Он повернулся к ней. Анжела по-прежнему лежала, бесстыдно развалившись на кровати. Обнаженные части тела тускло белели в темноте. Тони почувствовал смутное желание убить любовницу раньше, чем ее мужа, которого она выбрала в качестве жертвы.

— Ты забыла об одной детали.

— О какой, дорогой?

— Предполагается, что ты должна знать, в котором часу муж вернется. И, тем не менее, ты встречаешься дома со своим любовником, как будто сама хочешь того, чтобы тебя застали в его объятиях… Иначе говоря, как будто специально хочешь, чтобы я и Брюс передрались…

Женщина отрицательно покачала головой.

— Нет, по-твоему, не так? — продолжил он с упрямостью. — И почему все-таки нет?

— Конечно же, мы оба знаем приблизительный час его возвращения. Но мы безумно увлеклись, потому что этот вечер для нас прощальный, по крайней мере, на некоторый период. И страсть, которая нас охватила, заставила забыть обо всем, о времени, о том, где мы… Страсть, дорогой, это, знаешь, нечто захватывающее.

Тони отвернулся от нее и опять уставился в окно. Медленно текли минуты… Наконец, он сообщил:

— Такси остановилось у дома.

— Тебе лучше взять пистолет.

— Из машины вышел мужчина. Это, возможно, Брюс. Он направляется к парадному крыльцу.

— У тебя нет выхода, Тони. Если ты не убьешь его, он прикончит тебя.

Отойдя от окна, любовник вновь уселся рядом с кроватью, потом наклонился к подстрекательнице, проворчав:

— Те, что я делаю, — безумие.

Но, тем не менее, он схватил пистолет.

Они не выключили свет в гостиной. В прихожей тоже было освещено. Только в спальне царил полумрак. Брюс должен был пройти, не задерживаясь, из освещенных комнат в почти полную темноту, что затруднило бы его зрение и предоставило преимущество сопернику в стрельбе.

Женщина увидела, что ее любовник притаился на корточках за креслом, направив пистолет в сторону двери.

— Не мешкай, любимый, — прошептала она, — как только Брюс войдет сюда, стреляй в него.

Через несколько секунд послышался тяжелый стук шагов в прихожей. Дверь из нее в гостиную с шумом раскрылась и захлопнулась. Затем наступила тишина, гнетущая, абсолютная… Брюс повел себя странно: он не спешил врываться в спальню. Это было на него не похоже. Анжела мысленно представила мужа: широкоплечий, с чуть наклоненным вперед тяжелым туловищем, с сжатыми в кулаки толстыми волосатыми пальцами, близко посаженными маленькими, налитыми кровью глазками, готовый наброситься при малейшем раздражении… Но Брюс вместо того, чтобы ринуться сломя голову в спальню, вдруг заорал из гостиной:

— Анжела!

Она не знала, что делать в таком случае. Однако тут же решила не отвечать. Ведь нужно было заманить Брюса в спальню, поскольку, если он будет застрелен в гостиной, возникнут сомнения в том, что любовник действовал в «состоянии самообороны».

— Анжела! — вновь заревел Брюс, так и не услышав ничего в ответ.

— Анжела! Я знаю, что ты там… С твоим идиотом. Я узнал его автомобиль — он оставил его в двух шагах от подъезда.

Женщина чуть было не закричала от ярости. Какая глупость со стороны Тони! Словно он нарочно хотел предупредить Брюса об опасности!

— Анжела! — опять заорал Брюс, на этот раз более примирительным топом. — У меня нет никакого желания взглянуть хоть одним глазом на то бесстыдное зрелище, которое вы там из себя представляете, вы оба. Я хотел бы, чтобы ты вышла, и мы объяснились здесь, в гостиной. Не бойся… Я ничуть не удивлен. И даже не рассержен. Да, сегодня у меня безразличное настроение. Мы можем спокойно все обсудить.

На самом деле Брюсу было далеко не безразлично. Присутствие в спальне любовника задело его за живое. В нем закипела злоба. Примирительными словами он хотел заманить их в ловушку. Однако, несмотря на наличие некоторого интеллекта, Брюс был плохим актером.

Во всяком случае, муж быстро потерял терпение. Разозленный еще больше полным молчанием, он распахнул дверь в спальню, отбросив всякие опасения о возможной засаде. Перед любовниками Брюс предстал в плаще и со шляпой на голове. Перешагнув порог, он стал на ощупь искать на стене выключатель. Анжела, подумав, что Тони может в последнюю секунду заколебаться, пожалела, что не спряталась рядом с ним за креслом. Тогда она бы сама застрелила Брюса, выхватив пистолет из рук нерешительного любовника.

Но выстрел раздался в тот момент, когда Брюс нажал на пластину выключателя. Комнату залил электрический свет, и Анжела увидела растерянное, искаженное гримасой боли лицо мужа. Тони стрелял наугад, но по случайности попал метко: на плаще, ближе к левой стороне груди, появилось темное пятно. Ноги Брюса подкосились, и он тяжело рухнул на пол.

Женщина быстро подошла к мужу. Брюс лежал на животе. Она слегка перевернула его, пощупала пульс. Вне всякого сомнения, муж был мертв.

Анжела подняла глаза на Тони. Тот не двигался, держа в руке пистолет, дуло которого было направлено в лежащего на полу Брюса. Лицо любовника застыло словно маска.

Вдова осторожно отодвинула труп за ноги и выбежала в гостиную. Брюс всегда прятал свой револьвер в дорожный саквояж. Анжела знала точно, куда он клал оружие, поскольку много раз помогала собирать ему вещи… Он совал револьвер всегда под…

Анжела чуть не разрыдалась от разочарования: Брюс заявился домой без багажа! Лихорадочно она бросилась искать револьвер мужа под диваном, журнальным столиком, за креслами… Ничего, нигде! Вдова подавила вопль, поспешно прикрыв себе ладонью рот.

Может быть, он забыл свой багаж в такси? Но что сказать шоферу, чтобы он отдал хотя бы саквояж? Она ринулась к окну и посмотрела на улицу, темную и пустынную. Такси давно уехало.

Погруженная в свои мысли, она медленно вернулась в спальню.

— Его револьвера здесь нет, — объявила Анжела любовнику.