Конечно, в отеле достаточно было ее скудного запаса английских и немецких слов, но Монита хотела общаться не только с обслуживающим персоналом. Потому-то она и взялась за итальянский, который показался ей намного легче словенского и которым на первых порах вполне можно было обходиться здесь, в маленьком городке вблизи итальянской границы.

Стояла страшная жара, и ее совсем разморило, хотя она сидела в тени и всего четверть часа назад в четвертый раз с утра приняла душ. Она захлопнула учебник и сунула его в сумку, стоящую на каменном полу подле шезлонга.

На улице и прилегающей к саду набережной прогуливались одетые по-летнему туристы, среди которых было много шведов. Чересчур много, считала Монита. Местных жителей легко было отличить в толпе, они двигались уверенно и целеустремленно, неся корзины с яйцами или фруктами, большие буханки свежеиспеченного серого хлеба, рыболовные снасти, детишек. Только что мимо прошел мужчина, который нес на голове зарезанного поросенка. К тому же люди постарше чуть не все одевались в черное.

Она позвала Мону, и дочь подбежала к ней вместе со своей подружкой.

– Я думаю прогуляться, – сказала Монита. – Только до дома Розеты и обратно. Пойдешь со мной?

– А это обязательно? – спросила Мона.

– Конечно нет. Оставайся, играй тут, если хочется. Я скоро вернусь.

Монита не торопясь пошла вверх по косогору за отелем.

Сверкающий белизной дом Розеты стоял на горе, в пятнадцати минутах ходьбы от гостиницы. Название сохранилось, хотя Розета умерла пять лет назад и дом перешел к ее трем сыновьям, которые давно уже обосновались в самом городке.

Со старшим сыном Монита познакомилась в первую же неделю; он содержал погребок в порту, и его дочурка стала лучшей подружкой Моны. Из всего семейства Монита только с ним могла объясняться – он был когда-то моряком и неплохо говорил по-английски. Ей было приятно, что она так быстро обзавелась друзьями в городе, но больше всего ее радовала возможность снять дом Розеты осенью, когда уедет поселившийся там на лето американец.

Дом просторный, удобный, с чудесным видом на горы, порт и залив, кругом большой сад. И до следующего лета он никому не обещан, так что в нем можно почти год прожить.

А пока Монита ходила туда, чтобы посидеть в саду и поговорить с американцем, отставным военным, который приехал сюда писать мемуары.

Поднимаясь по крутому склону, она снова и снова перебирала в уме события, приведшие ее сюда. И в который раз за эти три недели поражалась тому, как быстро и просто все свершилось, стоило решиться и сделать первый шаг. Правда, ее терзала мысль о том, что цель достигнута ценой человеческой жизни. В бессонные ночи в ее голове до сих пор отдавался непреднамеренный роковой выстрел – но, может, время приглушит это воспоминание.

Находка на кухне Филипа Мауритссона сразу все решила. Взяв в руки пистолет, она фактически уже знала, как поступит. Потом два с половиной месяца разрабатывала план и собиралась с духом. Десять недель она ни о чем другом не могла думать.

И когда пришла пора выполнять план, Монита была уверена, что предусмотрела все возможные ситуации, будь то в банке или за его пределами.

Вот только вмешательство постороннего застигло ее врасплох. Она ничего не смыслила в огнестрельном оружии и не пыталась поближе познакомиться с пистолетом, ведь он ей нужен был только для устрашения. Ей и в голову не приходило, что выстрелить так просто.

Когда этот человек бросился к ней, она непроизвольно сжала пистолет в руке. Звук выстрела был для нее полной неожиданностью. Увидев, что человек упал, и поняв, что она натворила, Монита страшно перепугалась. Внутри все онемело, и ей до сих пор было непонятно, как она после такого потрясения смогла довести дело до конца.

Доехав на метро домой, Монита засунула сумку с деньгами в чемодан с одеждой Моны: она приступила к сборам еще накануне.

Дальнейшие действия Мониты трудно было назвать осмысленными.

Она переоделась в платье и сандалии и доехала на такси до Армфельтсгатан. Это не было предусмотрено планом, но ей вдруг представилось, что Мауритссон отчасти тоже повинен в гибели человека в банке, и она решила вернуть оружие туда, где нашла его.

Однако войдя на кухню Мауритссона, Монита почувствовала, что это вздор. В следующую минуту на нее напал страх, и она обратилась в бегство. На первом этаже заметила распахнутую дверь подвала, спустилась туда и уже хотела бросить зеленую парусиновую сумку в мешок с мусором, когда услышала голоса мусорщиков. Она пробежала вглубь коридора, очутилась в каком-то чулане и спрятала сумку в деревянный сундук в углу. Дождалась, когда мусорщики хлопнули дверью, и поспешно покинула дом.

На другое утро Монита вылетела за границу.

Мечтой всей ее жизни было увидеть Венецию, и уже через сутки после ограбления она прилетела туда вместе с Моной. Они недолго пробыли в Венеции, всего два дня – было туго с гостиницами, к тому же стояла невыносимая жара, усугубляемая вонью от каналов. Уж лучше приехать еще раз, когда схлынет наплыв туристов.

Монита взяла билеты на поезд до Триеста, оттуда они проехали в Югославию, в маленький истрийский[65] городок, где и остановились.

Черная нейлоновая сумка с восьмьюдесятью семью тысячами шведских крон лежала в платяном шкафу ее номера, в одном из чемоданов. Монита не раз говорила себе, что надо придумать более надежное место. Ничего, на днях съездит в Триест и поместит деньги в банк.

Американца не оказалось дома, тогда она прошла в сад и села на траву, прислонясь спиной к дереву; кажется, это была пиния.

Подобрав ноги и положив подбородок на колени, Монита смотрела на Адриатическое море.

Воздух был на редкость прозрачный, хорошо видно линию горизонта и светлый пассажирский катер, спешащий к гавани.

Прибрежные утесы, белый пляж и переливающийся синевой залив выглядели очень заманчиво. Что ж, посидит немного и пойдет искупается…



Начальник ЦПУ вызвал интенданта Стига Мальма, и тот не замедлил явиться в просторный, светлый угловой кабинет, расположенный в самом старом из зданий полицейского управления.

На малиновом ковре лежал ромб солнечного света, сквозь закрытые окна пробивался гул от стройки, где прокладывалась новая линия метро.

Речь шла о Мартине Беке.

– Ты ведь гораздо чаще моего встречался с ним, – говорил начальник ЦПУ. – Когда у него был отпуск после ранения и теперь, в эти две недели, когда он вышел на работу. Как он тебе?

– Смотря что ты имеешь в виду, – ответил Мальм. – Ты про здоровье спрашиваешь?

– О его физической форме пусть врачи судят. По-моему, он совсем оправился. Меня больше интересует, что ты думаешь о состоянии его психики.

Стиг Мальм пригладил свои холеные кудри.

– Гм… Как бы это сказать…

Дальше ничего не последовало, и, не дождавшись продолжения, начальник ЦПУ заговорил сам с легким раздражением в голосе:

– Я не требую от тебя глубокого психологического анализа. Просто хотелось бы услышать, какое впечатление он на тебя сейчас производит.

– Я не так уж часто с ним сталкивался, – уклончиво произнес Мальм.

– Во всяком случае, чаще, чем я, – настаивал начальник ЦПУ. – Тот он или не тот?

– Ты хочешь знать, тот ли он, что прежде был, до ранения? Да нет, пожалуй, не тот. Но ведь он долго болел, большой перерыв был, ему нужно какое-то время, чтобы втянуться в работу.

– Ну а в какую сторону он, по-твоему, изменился?

Мальм неуверенно посмотрел на шефа:

– Да уж во всяком случае не в лучшую. Он всегда был себе на уме и со странностями. Ну и склонен слишком много на себя брать.

Начальник ЦПУ наклонил голову и сморщил лоб.

– В самом деле? Да, пожалуй, это верно, однако прежде он успешно справлялся со всеми заданиями. Или, по-твоему, он теперь стал больше своевольничать?

– Трудно сказать… Ведь он всего две недели как вышел на работу…

– По-моему, он какой-то несобранный, – сказал начальник ЦПУ. – Хватка уже не та. Взять хоть его последнее дело, этот смертный случай на Бергсгатан.

– Да-да, – подхватил Мальм. – Это дело он вел неважно.

– Отвратительно! Больше того – какую нелепую версию предложил! Спасибо, пресса не заинтересовалась этим делом. Правда, еще не поздно, того и гляди просочится что-нибудь. Вряд ли это будет полезно для нас, а для Бека и подавно.

– Да, тут я просто теряюсь, – сказал Мальм. – У него там многое буквально из пальца высосано. А это мнимое признание… Я даже слов не нахожу.

Начальник ЦПУ встал, подошел к окну, выходящему на Агнегатан, и уставился на ратушу напротив. Постоял так несколько минут, потом вернулся на место, положил ладони на стол, внимательно осмотрел свои ногти и возвестил:

– Я много думал об этой истории. Сам понимаешь, она меня беспокоит, тем более что мы ведь собирались назначить Бека начальником управления.

Он помолчал. Мальм внимательно слушал.

– И вот к какому выводу я пришел, – снова заговорил начальник. – Когда посмотришь, как Бек вел дело этого… этого…

– Свэрда, – подсказал Мальм.

– Что? Ладно, пускай Свэрда. Так вот – все поведение Бека свидетельствует, что он вроде бы не в своей тарелке, как по-твоему?

– По-моему, очень похоже на то, что он попросту спятил, – сказал Мальм.

– Ну, до этого, будем надеяться, еще не дошло. Но какой-то сдвиг в психике, несомненно, есть, а потому я предложил бы подождать и поглядеть – серьезно это или речь идет о временном последствии его болезни.

Начальник ЦПУ оторвал ладони от стола и снова опустил их.

– Словом… В данный момент я посчитал бы несколько рискованным рекомендовать его на должность начальника управления. Пусть еще поработает на старом месте, а там будет видно. Все равно ведь этот вопрос обсуждался только предварительно, на коллегию не выносился. Так что предлагаю снять его с повестки дня и отложить до поры до времени. У меня есть другие, более подходящие кандидаты на эту должность, а Беку необязательно знать, что обсуждалась его кандидатура, и ему не обидно будет. Ну как?

– Правильно, – сказал Мальм. – Это разумное решение.

Начальник ЦПУ встал и открыл дверь; Мальм тотчас сорвался с места.

– Вот именно, – заключил начальник ЦПУ, затворяя за ним дверь. – Весьма разумное решение.

Когда слух о том, что повышение отменяется, через два часа дошел до Мартина Бека, он, в виде исключения, вынужден был согласиться с начальником ЦПУ.

Решение и впрямь было на редкость разумным.



Филип Верный Мауритссон ходил взад и вперед по камере.

Ему не сиделось на месте, и мысли его тоже не знали покоя. Правда, со временем они сильно упростились и теперь свелись всего к нескольким вопросам.

Что, собственно, произошло?

Как это могло получиться?

Он тщетно доискивался ответа.

Дежурные надзиратели уже докладывали о нем тюремному психиатру. На следующей неделе они собирались обратиться еще и к священнику.

Мауритссон все требовал, чтобы ему что-то объяснили. А священник – мастак объяснять, пусть попробует.

Заключенный лежал неподвижно на нарах во мраке. Ему не спалось.

Он думал.

Что же случилось, черт побери?

Как все это вышло?

Кто-то должен знать ответ.

Кто?

Убийца полицейских

1

Она пришла на остановку заблаговременно. Автобус будет не раньше чем через полчаса. Тридцать минут в жизни человека – не так уж много. К тому же она привыкла ждать. Она думала о том, что приготовить на обед. И о своей внешности. Она старалась следить за собой.

Но ей не суждено было дождаться автобуса. Ей осталось жить только двадцать семь минут.

Что сказать о ее внешности? Стоит на обочине женщина лет сорока, довольно высокая, крепкая, прямые ноги, широкие бедра; полнеющая, что она всячески старается скрыть. Одежда диктовалась модой даже в ущерб удобству. В этот ветреный осенний день на ней было длинное, расклешенное ярко-зеленое пальто, нейлоновые чулки, коричневые лакированные сапожки на платформе. На левом плече висела квадратная сумочка с большим латунным замком – тоже коричневая, как и замшевые перчатки. Светлые волосы опрыснуты лаком, на лицо умело наложена косметика.



Она заметила машину лишь после того, как та остановилась.

– Подвезти? – спросил водитель.

– Ага… – Она словно растерялась. – Подвезти. Не рассчитывала тебя встретить. Собиралась ехать на автобусе.

– Я знал, что застану тебя здесь, – объяснил он. – И мне по пути. Ну, живей.

Живей… Сколько секунд понадобилось ей, чтобы занять место рядом с водителем? Живей… Он с места развил большую скорость.

Она держала сумочку на коленях – чуть настороженная, удивленная, слегка озадаченная. Поглядела на водителя, но его внимание как будто было сосредоточено на дороге.

Он свернул с шоссе направо. Почти сразу последовал еще один поворот, потом еще. Дорога становилась все хуже.

– Ты что задумал? – Она испуганно хихикнула.

– Дело есть.

– Где?

– Здесь. – Он затормозил. На мху впереди запечатлелись следы его собственной машины. Свежие следы. – Вон там, – кивнул он. – За дровами. Хорошее место.

Он вылез, обошел вокруг машины, открыл ей дверцу. Опираясь на него, она сняла пальто. И аккуратно положила на сиденье рядом с сумочкой.

– Пошли.

Голос его звучал спокойно, но он не взял ее за руку, а медленно направился к дровам.

Она пошла за ним.

За штабелем ветра не было, пригревало солнце. Громко жужжали мухи, пахло зеленью. Словно лето и не кончалось.

– Сними блузку, – велел он.

– Сейчас, – смущенно ответила она.

Она замерла с блузкой в руке, не зная, куда ее деть. Он взял у нее блузку и положил на край штабеля.

Только тут она подняла взгляд и увидела его глаза. Глаза, полные отвращения, ненависти, вожделения.

Она не успела вскрикнуть. Да это и не помогло бы. Он знал, какое место выбирать. Он поднял руки, стиснул ее шею сильными загорелыми пальцами и стал душить. Ее затылок уперся в бревна, и она подумала: «Мои волосы».

Это была ее последняя мысль.

Она упала, раздетая, на душистый ясменник и осеннюю листву.

Он подождал с минуту, дыхание стало нормальным, сердце перестало отчаянно колотиться.

За штабелем громоздился бурелом, память об осеннем урагане шестьдесят восьмого года, дальше начинались густые посадки ели в рост человека.

Нелегко было тащить ее среди поваленных стволов и вывороченных корней, но он не спешил. В гуще ельника была яма, наполненная желтой от глины водой.

Он свалил ее в яму. Вернулся к машине и взял зеленое пальто. Поразмыслил, как быть с сумочкой. Потом взял с бревен блузку, обернул ею сумочку и отнес все к яме.

Яркий цвет пальто бросался в глаза, поэтому он взял толстый сук и постарался затолкать все вещи поглубже в яму. Затем около четверти часа собирал лапник и мох. И тщательно накрыл ими яму, чтобы случайные прохожие даже не подозревали о ее существовании.

Несколько минут изучал результаты своих трудов, кое-что поправил и наконец остался доволен. Пожал плечами и пошел к машине. Достал из багажника ветошь, вытер сапоги, бросил ее на землю. Она лежала на виду – мокрая, грязная. Ничего. Ветошь – дело обычное. Она ни о чем не говорит, ничего не доказывает.

Он сел в машину и завел мотор. По пути он думал о том, что все сошло благополучно и она получила по заслугам.

2

Перед многоквартирным домом на Росундавеген в Сольне стояла машина, черный «крайслер» с белыми крыльями и крупной белой надписью «Полиция» на дверцах, капоте и багажнике.

Хотя на часах было всего половина девятого и ясный, звездный октябрьский вечер был не таким уж холодным, длинная улица казалась почти безлюдной.

Редкие прохожие с любопытством смотрели на полицейскую машину, но интерес их тотчас угасал, так как вокруг нее ничего интересного не происходило. Двое полицейских сидят и дремлют, только и всего.

Однако, если присмотреться к ним поближе, можно было сделать вывод, что они не очень-то похожи на обычных полицейских. Форма в полном порядке, портупея, дубинка, пистолет – все на месте. А отличие заключалось в том, что водителю, тучному мужчине с добродушным лицом и пытливыми глазами, как и его более стройному товарищу, который подпирал плечом стекло дверцы, было лет под пятьдесят. Нижние чины полиции обычно молодые спортивные парни. Если же встречаются исключения, то старшего сопровождает коллега помоложе.

Двое в черно-белом «крайслере» надели форму патрулей для маскировки, в машине сидел не кто иной, как руководитель комиссии по расследованию убийств Мартин Бек и его ближайший коллега Леннарт Кольберг.

Идея принадлежала Кольбергу. Он исходил из того, что ему было известно о человеке, за которым они охотились. Фамилия этого человека была Линдберг, прозвище – Батон, занятие – вор, специальность – кражи со взломом.

Три недели назад Батон пришел в ювелирный магазин в центре Уппсалы и, грозя владельцу револьвером, заставил его отдать ювелирные изделия, часы и наличные, всего на сумму около двухсот тысяч крон. Все шло гладко, и Батон мог бы благополучно скрыться с добычей, но тут появился кто-то из служащих магазина. Со страху Батон нажал на курок, пуля попала сотруднице в лоб и уложила на месте. Батону удалось бежать, и когда стокгольмская полиция через два часа разыскала его на квартире невесты в Мидсоммаркрансен, он лежал в постели. Невеста клялась, что он простужен и последние сутки вообще не выходил на улицу. Обыск ничего не дал – ни брошей, ни часов, ни денег. Линдберга допросили, устроили очную ставку с владельцем магазина, однако тот колебался, потому что грабитель был в маске. Зато полиция не колебалась. Во-первых, Батон после долгой отсидки, естественно, был без денег, а от одного доносчика стало известно, что Батон сам говорил о намечаемом деле в другом городе, во-вторых, нашелся свидетель, который за два дня до налета видел, как Линдберг прохаживался по улице, где находился ювелирный магазин. Но Батон упорно твердил, что никогда не бывал в Уппсале, и в конце концов пришлось отпустить его за недостатком улик.

Вот уже три недели Линдберга держали под наблюдением, полагая, что рано или поздно должен же он направиться туда, где спрятана добыча. Однако Батон явно учуял слежку. Раза два он даже приветливо махал следившим за ним сотрудникам в штатском.

В конце концов Мартин Бек решил сам взяться за это дело, а Кольбергу пришла в голову блестящая мысль – нарядиться патрульными. Ведь Батон издалека распознавал полицейских в любом штатском одеянии, а на мундиры смотрел с презрительным равнодушием. Значит, в этом случае форма – лучшая маскировка. Так рассуждал Кольберг, и Мартин Бек, правда после некоторого колебания, согласился.

Ни тот ни другой не рассчитывали на быстрый успех, тем приятнее они были удивлены, когда Батон, решив, что слежка прекращена, сел в такси и отправился на Росундавеген. Они не сомневались, что назревает что-то важное. Удалось бы взять с добычей, да еще с орудием убийства – уж тогда он не отвертится, – и задача их будет выполнена.

Прошло полтора часа, как Батон вошел в дом через улицу.

– Что у тебя в кобуре? – неожиданно спросил Мартин Бек.

Кольберг расстегнул кобуру и протянул ему свое оружие. Игрушечный пистолет итальянского производства, очень похожий на настоящий и почти такой же тяжелый, как «вальтер» Мартина Бека, но стрелять из него можно было только пробками.

– Отличная штука, – сказал Мартин Бек. – Мечта мальчишки.

Все в управлении знали, что Леннарт Кольберг отказывается носить оружие. Большинство думало, что это связано с пацифистскими убеждениями, ведь Кольберг все время выступал за то, чтобы не брать с собой оружия на обычные дежурства.

Но это была только половина истины. Мало кто, кроме Мартина Бека, знал подлинную причину отказа Кольберга носить оружие.

Однажды Леннарт Кольберг застрелил человека. С тех пор прошло больше двадцати лет, но он не мог забыть тот случай и уже давно брал с собой оружие только на самые серьезные и опасные задания.

Случилось это в августе пятьдесят второго, Кольберг тогда служил во втором участке округа Сёдер в южной части Стокгольма.

Поздно вечером был принят сигнал тревоги из Лонгхольменской тюрьмы – три вооруженных человека пытались вызволить одного заключенного, в перестрелке был ранен охранник. К тому времени, когда машина, в которой сидел Кольберг, подоспела к тюрьме, преступники, обратившись в бегство, уже успели разбить свою машину об ограду моста Вестербрун, и одного из них схватили.

Двое ускользнули в парк Лонгхольмен. Кольберг считался хорошим стрелком, и его отрядили вместе с другими окружать беглецов.

С пистолетом в руке он спустился к воде и пошел вдоль берега, удаляясь от фонарей на мосту.

Он всматривался во тьму, прислушивался, наконец остановился на омываемой волнами плоской плите. Наклонился, окунул руку в ласковую, теплую воду залива Риддарфьорден, а когда выпрямился, прозвучал выстрел. Пуля задела его рукав, прежде чем шлепнулась в воду. Стрелявший укрылся где-то в кустах на темном склоне наверху. Кольберг бросился на землю и заполз в ближайший куст. Потом все так же ползком двинулся к скале, которая возвышалась над тем местом, откуда, как ему показалось, прозвучал выстрел.

Добравшись до скалы, он и впрямь увидел человека на фоне светлого залива. До него было шагов двадцать пять, он стоял боком к Кольбергу, держа в руке пистолет, и медленно поворачивал голову то влево, то вправо. За ним крутой откос спадал к воде.

Кольберг тщательно прицелился ему в правую руку. В ту самую секунду, когда палец нажал спусковой крючок, кто-то выскочил из-за спины преступника, намереваясь схватить его за правую руку, ту самую, в которую целился Кольберг. И так же неожиданно он упал, покатился вниз по откосу. Кольберг не сразу понял, что произошло. Преступник бросился бежать. Кольберг выстрелил второй раз и попал ему в колено. Потом спустился на откос и посмотрел вниз.

У самой воды лежал человек, которого он убил. Молодой полицейский из одного отделения с ним.

Историю эту замяли. Но Кольберг так и не пришел в себя от шока.

Вот почему уже много лет вместо настоящего пистолета он носил игрушечные.

Впрочем, ни Кольберг, ни Мартин Бек не думали об этом, сидя в патрульной машине и ожидая, когда покажется Батон.

С тех пор как Мартин Бек возглавил комиссию по расследованию убийств, ему вовсе не обязательно было заниматься такими делами, как наблюдение и слежка. И все же он нередко сам брался за подобные задания. Ему не хотелось совсем порывать с практической работой.

Мартин Бек не любил бюрократии, заседаний и начальника управления. Зато он очень любил Кольберга и не представлял себе, как будет работать без него.

Кольберг уже давно поговаривал о том, что бросит полицейскую службу, и в последнее время похоже было, что он готов вот-вот перейти от слов к делу. Мартин Бек знал, что Кольберг не разделяет господствующих в полиции взглядов и все больше воюет с собственной совестью.

…Половина десятого. Кондитерская закрылась, в окнах домов начали гаснуть огни.

Внезапно дверь подъезда отворилась, на тротуар вышел Батон. Руки в карманах, во рту сигарета.

– Ни портфеля, ни сумки, – заметил Кольберг.

– А карманы на что, – ответил Мартин Бек. – Или все уже сплавил. Надо проверить, у кого он был.

Батон сделал последнюю затяжку и щелчком послал окурок в сторону. Затем поднял воротник, снова сунул руки в карманы и пошел через улицу к полицейской машине.

– Сюда идет, – сказал Мартин Бек. – Черт… Что будем делать? Возьмем его?

– Возьмем, – поддержал Кольберг.

Батон медленно приблизился, наклонился, заглянул внутрь, увидел Кольберга и засмеялся. Обошел машину сзади, открыл дверцу, у которой сидел Мартин Бек, и сложился пополам от хохота.

– Что, разжаловали вас все-таки? Или это маскировка?

Мартин Бек вздохнул и вышел на тротуар. Открыл заднюю дверцу.

– Давай, Линдберг, садись. Подвезем до Вестберга.

– Вот здорово, – добродушно отозвался Батон. – Оттуда домой рукой подать.

По пути в Южное управление Батон успел рассказать, что навещал своего брата; его слова вскоре подтвердил высланный на Росундавеген патруль. Ни оружия, ни денег, ни краденого имущества в квартире не обнаружили. При себе у Линдберга было двадцать семь крон.

Без четверти двенадцать пришла пора отпускать его. Ничего, это можно пережить. Все равно Батон скоро попадется, уж так ему на роду написано. А Мартину Беку и Кольбергу предстояло вскоре заняться совсем другими проблемами.

3

Вся страна бранила этот аэропорт, и он того заслуживал[66]. На сам полет из Арланды ушло только пятьдесят минут, но теперь самолет вот уже полтора часа кружил над крайним югом страны.

Лаконичное объяснение гласило: туман. Как и следовало ожидать. Местность, где построили аэродром, предварительно выселив людей, была известна своими туманами. Сверх того, он помещался как раз на пути перелетных птиц и чрезмерно далеко от города. Заодно пострадал уголок природы, который следовало бы охранять законом.

В конце концов пилоту надоело кружить, и он решил садиться, невзирая на туман.

Горстка бледных, покрытых испариной пассажиров добрела до здания вокзала.

Краска внутри – серая и шафраново-желтая – словно подчеркивала атмосферу коррупции и мошенничества.

Кто-то нагрел руки на сделке, добавив несколько миллионов на свои счета в швейцарских банках. Некто столь высокопоставленный, что рядовые граждане со стыдом думали, сколь мизерно на самом деле их чисто формальное участие в шведской псевдодемократии, обреченной на скорый и полный крах.

Зал для пассажиров нельзя было даже назвать неуютным – он был чудовищным, угнетающим, рядом с ним самая пыльная автостанция показалась бы приветливой и гостеприимной.

Мартин Бек, кажется, целую вечность ждал свой чемодан, наконец получил его и вышел в осенний туман.

Никто не подошел к Мартину Беку, никто им не интересовался.

Нет, он вовсе не думал, что в зале будет стоять полицейский оркестр. Или что сам начальник полиции Мальмё встретит его на белом коне. Но чтобы о нем совсем забыли…

Из тумана вырвался сноп света.

К шафраново-желтому ящику аэровокзала подъехала черно-белая патрульная машина. Боковое окошко открылось, на Мартина Бека холодно уставился рыжий субъект с редкими баками.

Мартин Бек молчал.

Примерно через минуту рыжий поднял руку и поманил его к себе указательным пальцем. Он подошел.

– Вы чего тут торчите?

– Жду, чтобы меня подвезли.

– Ждешь, чтобы подвезли? В самом деле?

– Может быть, вы мне поможете?

Полицейский оторопел.

– Документы есть?

Мартин Бек поднес руку к заднему карману, но передумал. И опустил руку.

– Есть. Но мне что-то не хочется их предъявлять.

Он повернулся к машине спиной и возвратился к своему чемодану.

– Нет, ты слышал? Ему не хочется. Пыжится, воображает себя хватом. Как, по-твоему, похож он на хвата? – Полицейский не скупился на иронию.

– Плюнь, на кой он тебе сдался, – сказал водитель. – Хватит на сегодня или тебе мало?

Рыжий продолжал пристально смотреть на Мартина Бека. Долго смотрел. Потом сказал что-то вполголоса, и машина покатила дальше. Отъехала метров на двадцать и снова остановилась, чтобы полицейские могли следить за ним в зеркальце заднего обзора.

Хотя Бек немного прибавил в весе, он и в пятьдесят один год сохранил фигуру, разве что чуть ссутулился. И одевался проще, чем прежде, однако не молодился. Сандалии, джинсы, водолазка, синий дралоновый пиджак. Не совсем обычный костюм для комиссара полиции.

Двое в патрульной машине явно не одобряли его вида. И они все еще продолжали взвешивать ситуацию, когда к зданию аэропорта подъехал «опель-аскона» томатного цвета. Водитель вышел, обогнул машину и сказал:

– Рад.

– Бек.

– Обычно все скалят зубы, когда я говорю «рад». Дурацкая фамилия для полицейского. Херрготт Рад. Я потому всегда и представляюсь вопросительным тоном. Рад? Сначала люди теряются.

Он засунул чемодан Мартина Бека в багажник.

– Да, опоздал я немного… Никто не знал, где сядет самолет. Думал – в Копенгагене, как обычно. И был уже в Лимхамне, когда мне сообщили, что он все-таки здесь сел. Виноват…

Он нерешительно щурился, словно проверяя, в каком настроении пребывает высокий гость.

Мартин Бек пожал плечами:

– Да ничего. Мне спешить некуда.

Рад глянул на патрульную машину, она стояла на том же месте с включенным мотором.

– Не мой участок, – ухмыльнулся он. – Эта тачка из Мальмё. Поедем лучше, пока нас не сцапали.

Он явно любил посмеяться.

Мартин Бек сохранял серьезность. Во-первых, он не видел особого повода для смеха, во-вторых, присматривался к Раду. Мысленно составлял описание примет.

Кривоногий коротышка; обычно в полиции служат люди ростом повыше. Зеленые резиновые сапоги со шнуровкой, буроватый диагоналевый костюм, сдвинутая на затылок выцветшая охотничья шляпа – богатый фермер. Или хотя бы владелец лесной дачи. Лицо загорелое, обострившееся, живые карие глаза окружены улыбчивыми морщинками. И тем не менее довольно типичный представитель определенной категории деревенских полицейских. Плохо согласующийся с новым стандартизованным типом, а потому постепенно исчезающий.

– Я здесь скоро двадцать пять лет. Но это для меня что-то новое. Отдел по расследованию убийств… Сотрудник из Стокгольма. Надо же. – Рад покачал головой.

– Ничего, все будет в порядке, – сказал Мартин Бек.

– Или…

«Или же все полетит к чертям», – мысленно договорил он.

– Ну конечно, – подхватил Рад. – Для вас это привычное дело.

«Вы» говорит… По привычке, от неуверенности? Или подразумевает множественное число? Леннарт Кольберг, ближайший сотрудник Мартина Бека, выехал из Стокгольма на машине, его прибытие ожидалось завтра.

– Того и жди газеты раззвонят, – продолжал Рад. – Я приметил сегодня в поселке несколько типов… Похожи на газетчиков. – Он покачал головой. – Непривычно это для нас… Внимание такого рода.

– Пропал человек, – сказал Мартин Бек.

Чувствовалось, что Рад ездил здесь сотни раз и знает каждую извилину. Он вел машину ровно, почти не глядя на дорогу.

Впереди показались огни селения.

– Как говорится, приехали, – доложил Рад. – Это Андерслёв.

Рад затормозил, показал на низкое желтое кирпичное здание:

– Полицейский участок. Сейчас-то, конечно, заперто. Гостиница за углом. Но ресторан в это время уже не работает. Хочешь, заедем ко мне, есть пиво, бутерброды.

Мартин Бек не хотел есть. Путешествие на самолете отбило у него всякий аппетит.

4

Мартин Бек открыл глаза, и сна как не бывало. Несмотря на спартанскую обстановку, номер был уютный. Две кровати, окно на север. Кровати стояли параллельно, в метре друг от друга; на одной лежал его чемодан, на другой он сам, на полу – книга, в которой он прочел полстраницы и текст к двум иллюстрациям, прежде чем заснул. Роскошное издание из серии «Знаменитые лайнеры прошлого»: «Французский четырехвинтовой турбоэлектроход „Нормандия“»[67].

Он поглядел на часы. Половина восьмого. С улицы доносились разные звуки: гул моторов, голоса.

Мартин Бек встал, подошел к окну, выглянул наружу. Погода была хорошая, солнце озаряло лужайку в садике во дворе гостиницы.

Он живо привел себя в порядок, оделся и вышел на мощенную булыжником площадь. Миновал государственный винный магазин – он еще был закрыт, обогнул два угла и очутился перед зданием полицейского участка. По-видимому, добровольная пожарная дружина размещалась по соседству, потому что у входа в участок стояла красная машина с лестницей. Мартину Беку пришлось пробираться прямо под перекладинами. Парень в замасленном комбинезоне ковырялся в машине.

Дверь участка была заперта; на стекле – прикрепленный липкой лентой кусок картона и написанное шариковой ручкой объявление: «Часы работы: 08:30–12:00 и 13:00–14:30. По четвергам, кроме того, 18:00–19:00. Суббота выходной».

О воскресенье ничего не сказано. Очевидно, в воскресенье ничего преступного не происходит. Может, на этот счет особый приказ действует?

Мартин Бек задумчиво смотрел на объявление. Человеку, приехавшему из Стокгольма, трудно было представить себе такие порядки.

– Херрготт сейчас будет, – сказал парень в комбинезоне. – Он повел собаку гулять десять минут назад.

Мартин Бек кивнул.

– Это вы и есть тот знаменитый сыщик?

Спрошено не без ехидства. Что ответить? Парень продолжал ковыряться в машине и, не поднимая головы, добавил:

– Ты не обижайся. Просто тут говорили, что в гостинице остановился знаменитый детектив. А я вижу – незнакомое лицо.

– Наверное, это я и есть, – нерешительно ответил Мартин Бек.

– Значит, Фольке не миновать кутузки.

– Почему ты так думаешь?

– Да ведь это все уже знают.

– В самом деле?

– А жаль… Уж больно хороша у него копчушка.

Разговор кончился тем, что парень забрался под машину.

Мартин Бек задумчиво почесал затылок.

Минуты через две по ту сторону пожарной машины показался Херрготт Рад. Все та же охотничья шляпа на затылке, фланелевая ковбойка, форменные брюки, замшевые полуботинки. Серая с белым шведская лайка нетерпеливо тянула поводок. Они протиснулись под пожарной лестницей, пес тотчас поднялся на задние лапы, передними уперся в грудь Мартина Бека и принялся лизать ему лицо.

– К ноге, Тимми, – скомандовал Рад. – Кому сказано – к ноге! Что за безобразие!

Пес был тяжелый, и Мартин Бек слегка попятился.

– К ноге, Тимми, – твердил Рад.

Пес покружил, наконец неохотно сел и уставился на хозяина, насторожив уши.

– Привет, Херрготт, – отозвался глухой голос из-под пожарной машины.

– Здорово. Слышь, Йенс, обязательно надо было ставить свою колымагу перед полицейским управлением?

– Так ведь у тебя еще закрыто, – ответил Йенс.

– Сейчас открываю.

Рад загремел ключами, пес тотчас вскочил на ноги.

Рад отпер и, блеснув карими глазами, возвестил:

– Добро пожаловать в участок Андерслёв отделения Треллеборг. Мы находимся в здании муниципалитета. Здесь размещаются больничная касса[68], полицейский участок, библиотека. Я живу наверху. Все новенькое, шик-блеск, как говорится. Камеры роскошные. За последний год использовались всего пару раз. А это мой кабинет.

Кабинет выглядел достаточно уютно. Письменный стол, два кресла для посетителей. Большое окно смотрело во внутренний дворик. Пес улегся под столом.

– Из Треллеборга уже звонили, – сообщил Рад. – Интендант. И начальник полиции тоже. Похоже, недовольны, что ты здесь обосновался.

Он сел за письменный стол и вытряхнул сигарету из пачки. Мартин Бек устроился в кресле.

Рад порылся на столе.

– Вот бумаги по делу. Посмотришь?

Мартин Бек поразмыслил, потом сказал:

– Может, лучше устно?

– С великим удовольствием.

Мартин Бек отдыхал. Рад пришелся ему по душе. Он не сомневался, что они поладят.

– Сколько у тебя людей?

– Пять. Секретарь, хорошая девушка. Три констебля – когда штат полный. Патрульная машина. Кстати, ты позавтракал?

– Нет.

– Хочешь перекусить?

– Было бы неплохо.

– Гм… – сказал Рад. – Как мы поступим? Пойдем ко мне наверх. Бритта придет в половине девятого и откроет. Если что-нибудь срочное, она позвонит мне и скажет. Могу предложить тебе кофе, чай, хлеб, сыр, конфитюр, яйца. Там разберемся. Кофе хочешь?

– Лучше чай.

– Я и сам больше чай люблю. Значит, беру с собой отчет по делу и поднимаемся на второй этаж. Идет?