Роберт Говард



Дочь Эрлик Хана



(Эль Борак — 1)



* * *

— Говорю тебе, Ормонд, пик, расположенный к западу отсюда, — именно тот, что мы ищем. Смотри, я нарисую карту. Вот здесь наш лагерь, а вот это пик, который нам нужен. — Пемброук, высокий англичанин, быстро водил по земле охотничьим ножом, поясняя карту напряженным голосом, выдававшим его крайнее волнение. — Мы уже достаточно прошли к северу, и теперь отсюда нам надо повернуть на запад…

— Тише! — резко прервал его Ормонд, приложив палец к губам. — Сотри скорее карту — сюда идет Гордон.

Пемброук быстро стер рукой тонкие линии, а затем для пущей уверенности как следует затоптал следы карты ногами. Когда в палатку вошел третий участник экспедиции, Гордон, они с Ормондом уже непринужденно болтали и смеялись.

Гордон был ростом пониже двух остальных своих товарищей, но крепостью телосложения не уступал ни мускулистому Пемброуку, ни более широкоплечему Ормонду, а кроме того, выделялся среди них своей удивительной кошачьей гибкостью. В нем чувствовалась огромная сила, но не грубая и неповоротливая, как у многих силачей, — все его движения были точно рассчитаны и казались необыкновенно легкими.

Хотя он был одет почти так же, как и двое англичан, только еще в арабской головной накидке, Гордон куда лучше соответствовал окружающей среде, чем его спутники. Он, американец, казался такой же частью этой холмистой местности, как и дикие кочевники, пасущие своих овец на склонах Гиндукуша. В его спокойном взгляде чувствовалась уверенность, в движениях не было ничего лишнего, что говорило о его тесном единении с природой.

— А мы с Пемброуком сейчас говорили об этом пике, Гордон. — Ормонд махнул рукой в сторону горы, заснеженная вершина которой возвышалась вдали на фоне чистого голубого неба за длинной цепью поросших травой холмов. — Мы гадали, есть ли у нее какое-нибудь название.

— Здесь у всего есть свое название, — отозвался Гордон. — Правда, не все из них отмечены на картах. Эта вершина называется гора Эрлик-хана. Немногим белым людям доводилось ее увидеть.

— Никогда о ней не слышал, — заметил Пемброук. — Если бы мы так не спешили найти бедного старого Рейнольдса, было бы интересно подобраться к ней поближе, правда?

— Если можно назвать интересным то, что вам при этом непременно вспорют животы, — усмехнулся Гордон. — Гора Эрлик-хана находится в стране Черных Киргизов.

— Киргизов? Тех, что поклоняются дьяволу? Это их святыня — город Иолган, о котором говорят, что там живет дьявол?

— Дьявол там не живет, — ответил Гордон. — Сейчас мы почти у самых границ их страны. Вообще эта земля ничья, и за нее воюют друг с другом киргизские и мусульманские кочевники из восточных краев. Нам повезло, что до сих пор мы ни на кого из них не наткнулись. Эти киргизы являются отделившейся ветвью от главного стебля, который сосредоточен вокруг Иссык-Куля. Хочу вам сказать, что белых людей они ненавидят больше всего на свете. Мы подошли слишком близко к их стране. Теперь нам надо отсюда повернуть на север и постараться пройти мимо них незамеченными. По моим расчетам, самое большее через неделю мы сможем добраться до территории узбекского племени, которое, как вы считаете, захватило в плен вашего друга.

— Надеюсь, что бедняга еще жив, — вздохнул Пемброук.

— Когда вы нанимали меня в Пешаваре, я сразу сказал вам о своих опасениях, что поиски могут быть напрасными, — покачал головой Гордон. — Если это племя действительно захватило вашего друга, то вряд ли он еще жив. Теперь я хочу вас еще раз предупредить, чтобы вы были не слишком разочарованы, если не найдете его.

— Мы это понимаем, дружище, — отозвался Ормонд. — И мы не знали никого, кроме тебя, кто мог бы провести нас туда живыми и невредимыми.

— Туда мы еще не дошли, — многозначительно произнес Гордон, перекладывая винтовку из левой в правую руку. — Я видел летавших птиц недалеко от лагеря и собираюсь пойти туда, чтобы попробовать подстрелить какую-нибудь из них. Может быть, я не вернусь до темноты.

— Ты собираешься пойти пешком? — спросил Пемброук.

— Да, и, если мне повезет, я принесу к ужину дичь.

И, не говоря больше ни слова, Гордон повернулся и зашагал вниз по склону. Его спутники молча смотрели ему вслед.

Казалось, он растворился из виду еще до того, как вошел в густую рощицу у подножия холма. Оба англичанина повернулись и молча посмотрели на слуг, занятых своими обязанностями по лагерю: четверых могучих патханцев и одного стройного пенджабца, который был личным слугой Гордона.

Лагерь, с его трепещущими на ветру палатками и привязанными лошадьми, казался единственным пятном человеческой жизни посреди огромной пустынной местности, окутанной ничем не нарушаемой, пугающей тишиной. На юге над горизонтом возвышалась плотная гряда холмов, на севере поднималась такая же гряда, только более прерывистая, и между обоими естественными барьерами простиралось огромное пространство ровной, с небольшими возвышенностями, местности, прерываемое лишь отдельными разрозненными горами и поросшее множеством небольших лиственных рощиц. Сейчас, в начале короткого лета, склоны холмов обильно поросли сочной густой травой, но нигде не было видно ни одного стада и охраняющих его кочевников в тюрбанах, и гигантский пик, возвышавшийся над пустынной местностью, казалось, указывал на то, что здесь и есть край земли.

— Пойдем в мою палатку!

Пемброук тотчас обернулся и увидел, что Ормонд делает ему знак рукой. Никто из них не заметил, с какой мрачной подозрительностью посмотрел на англичан пенджабец Ахмед. Они были слишком заняты своими мыслями. В палатке они сели друг против друга, склонившись над низеньким складным столиком, и Пемброук, вытащив карандаш и бумагу, принялся рисовать точно такую же карту, которую он недавно стер с земли.

— Мнимый Рейнольде сыграл свою роль, так же как и Гордон, — сказал он. — Взять его сюда было слишком рискованно, но ничего не поделаешь — он единственный человек, который мог беспрепятственно провести нас через Афганистан. Просто поразительно, как легко этот американец общается с мусульманами. Но с киргизами он так общаться не сможет, поэтому теперь он нам больше не нужен. Это действительно тот самый пик, который описал таджик, и называл он его так же, как и Гордон. Если мы используем его как ориентир, то должны обязательно найти Иолган. Мы пойдем строго на запад, затем от горы Эрлик-хана возьмем немного на север. Теперь нам не нужно сопровождение Гордона, как не нужно оно будет и при возвращении назад, потому что мы вернемся через Кашмир, где нам нечего бояться. Весь вопрос только в том, как лучше всего избавиться от него?

— Ну это просто, — махнул рукой Ормонд; из них двоих он был куда более решительным. — Мы просто подстроим так, чтобы между нами возникла ссора, после которой мы откажемся продолжать дальнейший путь в его обществе. Он заявит нам, чтобы мы убирались к черту, возьмет своего глупого пенджабца и двинется обратно в Кабул, а может быть, еще в какую-нибудь глушь. Для него тут все привычно, так что он спокойно придет туда, куда захочет.

— Прекрасно! — одобрил Пемброук. — Ведь мы не хотим вступать с ним в схватку — он дьявольски ловок и быстр, особенно когда у него в руках ружье. Недаром афганцы называют его Аль-Борак, что значит Стремительный! Когда я придумывал предлог, чтобы нам сделать остановку здесь среди бела дня, то уже все решил, как будем действовать дальше. Как видишь, я сразу узнал эту гору, так что дальше идем одни, а он пусть думает, что мы направились к узбекам. Он ни в коем случае не должен знать, что нам нужен Иолган…

— Что это? — внезапно вздрогнул Ормонд, потянувшись рукой к пистолету.

В это мгновение он словно преобразился — его глаза сузились, а ноздри раздулись, — перед Пемброуком был совсем другой человек, зловеще сверкавший злобными глазами в полумраке палатки.

— Продолжай говорить, как будто обращаешься ко мне, — еле слышно прошептал он. — Нас кто-то подслушивает снаружи.

Пемброук громким голосом произнес какую-то ничего не значащую фразу, между тем как Ормонд, бесшумно отодвинув походный стул, на котором сидел, резко выскочил из палатки и навалился на кого-то со злорадным возгласом удовлетворения. Через мгновение он снова вошел, таща за собой пенджабца Ахмеда; худощавый индиец тщетно пытался высвободиться из железной хватки англичанина.

— Эта крыса нас подслушивала! — злобно зарычал Ормонд.

— Теперь он все доложит Гордону, и сражения не избежать! — Такая перспектива, казалось, ужасно встревожила Пемброука. — Что же теперь мы будем делать? Что ты предлагаешь?

Ормонд дико рассмеялся:

— Я забрался в такую даль не для того, чтобы рисковать получить пулю в лоб и все потерять. А людей мне приходилось убивать и за меньшую провинность передо мной.

Пемброук невольно вскрикнул, когда увидел, что Ормонд вскинул холодно блеснувшее ружье. Ахмед вскрикнул тоже, но его крик тотчас потонул в грохоте выстрела.

— А теперь мы должны убить Гордона! — спокойно сказал Ормонд.

Пемброук неуверенно взглянул на него, пытаясь унять легкую дрожь в руках. Снаружи послышалось невнятное бормотание на пушту слуг, столпившихся вокруг палатки.

— А впрочем, он уже сам распорядился собой, — вдруг ухмыльнулся Ормонд, вешая на плечо все еще дымившееся ружье. Ногой, обутой в кованый сапог, он брезгливо пошевелил распростертое на полу неподвижное тело, как будто это была змея. — Он без коня, и при себе у него лишь горсть патронов. Так что американец сам невольно сыграл нам на руку.

— Что ты имеешь в виду? — тупо спросил Пемброук, все еще, видимо, не опомнившийся от происшедшего.

— Мы просто сейчас снимаемся с лагеря и исчезаем отсюда. Пусть он догоняет нас пешком, если ему захочется, но я думаю, у каждого человека есть предел возможностей, каким бы сильным и выносливым он ни был. Оставшись в этих горах без коня, еды, одеял и снаряжения, он протянет недолго, так что вряд ли кто-нибудь из белых людей когда-либо снова увидит Фрэнсиса Хавьера Гордона!

* * *

Когда Гордон, выйдя из лагеря, спускался по склону, он ни разу не оглянулся. Ему и в голову не могла прийти мысль о каком-либо вероломстве, готовившемся против него. У американца не было никаких оснований предполагать, что англичане, нанявшие его в качестве проводника, его обманывают. Гордон ни на миг не усомнился в том, что два этих человека действительно горят желанием найти своего товарища, затерявшегося где-то в не отмеченных на карте горах или равнинах.

После того как он покинул лагерь, прошло около часа. Сейчас Гордон расположился на краю поросшей травой гряды и пристально вглядывался вперед — туда, где увидел стройную антилопу, неторопливо бредущую вдоль опушки небольшой рощицы. Ветер дул от антилопы в его сторону, что было весьма благоприятно для удачной охоты, и Гордон начал осторожно подкрадываться к ней, когда легкий шорох в кустах позади него заставил американца заподозрить, что к нему самому кто-то подкрадывается.

Он успел заметить притаившуюся в густом кустарнике фигуру, когда пуля просвистела у самого его уха, и Гордон в то же мгновение выстрелил в направлении дыма и огня. Листья тревожно всколыхнулись, а затем все стало тихо. Подождав немного, Гордон приблизился к кустарнику и склонился над бездыханным телом в причудливом пестром наряде.

Американец увидел, что это был худощавый жилистый человек, совсем еще молодой, в подбитом мехом халате, меховом колпаке и в сапогах с серебряными подковами. На поясе у него висело несколько ножей, а возле руки валялась многозарядная современная винтовка. Пуля Гордона попала ему прямо в сердце.

— Туркмен, — прошептал Гордон. — Судя по всему, он был тут один. Интересно, давно ли он выслеживал меня?

Он знал, что появление здесь человека подразумевает две вещи: где-то поблизости была остальная туркменская шайка и где-то, вероятно совсем рядом, должен был быть его конь. Кочевник никогда не ходит далеко пешком, даже когда выслеживает жертву. Гордон взглянул на холм, у подножия которого стоял, и решил, что мусульманин заметил его с вершины, а затем привязал коня с той стороны холма и спустился вниз, чтобы подстеречь американца, пока тот подкрадывался к антилопе.

Гордон поднялся на холм осторожно, хотя считал, что вряд ли там есть другие туркмены, — иначе они немедленно откликнулись бы на звук выстрелов, — и почти сразу же наткнулся на коня. Это был крупный туркменский жеребец с красным кожаным седлом, с широкими серебряными стременами и тяжелой, отделанной золотом, уздечкой. У седла висела кривая восточная сабля в украшенных орнаментом ножнах.

Вскочив в седло, Гордон огляделся по сторонам и увидел в южной стороне слабую полоску дыма, едва заметную в надвигавшихся сумерках. Его черные глаза были острыми, как у ястреба, — немногие смогли бы различить столь призрачное пятно на горизонте.

— Туркмены — значит, разбойники, — пробормотал он. — Дым — значит, лагерь. Они идут по нашим следам, неотвратимые, как судьба.

Натянув поводья, Гордон пришпорил коня и помчался в свой лагерь. Охота увела его на несколько миль к востоку, но теперь он был верхом и поэтому быстро преодолел расстояние. Сумерки еще не успели сгуститься, когда американец остановился у опушки лиственной рощицы и молча стал вглядываться в пологий склон холма, на котором стоял их лагерь. Там было пусто. Не было никаких следов палаток, людей и коней.

Он внимательно осмотрел окружающие холмы и заросли деревьев, но не увидел ничего подозрительного. Тогда Гордон стал медленно подниматься по склону, держа наготове винтовку. Он увидел пятно крови на том месте, где раньше стояла палатка Пемброука, но никаких других следов нападения больше не было видно, и даже трава не была примята копытами. Очевидно, не шайка диких всадников напала на лагерь.

Теперь Гордон не сомневался, что уход из лагеря был поспешным, но организованным. Он видел все признаки того, что его компаньоны просто сложили палатки, навьючили их на спины животных и уехали. Но почему? Столь поспешное бегство могли вызвать дикие всадники, показавшиеся вдали, и испуганные англичане предпочли побыстрее скрыться. Но Ахмед — он ни за что не бросил бы своего хозяина и друга…

Пока Гордон ехал по следу, оставленному конскими копытами, его удивление возрастало — англичане отправились на запад! А ведь место их назначения, как они уверяли его, находилось к северу от этих гор, и они знали это так же хорошо, как и он. Но ошибки не было — по каким-то причинам, вскоре после того как Гордон отправился на охоту, они быстро снялись с лагеря и направились на запад, к загадочной стране, называемой гора Эрлик-хана.

Ему пришла в голову мысль, что их вынудила к тому какая-то необходимость и они оставили американцу знак, который он сразу не заметил. Повернув коня, Гордон вернулся к месту, где был разбит лагерь, и начал медленно объезжать его со всех сторон, пристально вглядываясь в землю в поисках какого-либо знака. Наконец он увидел примятую полосу травы — след от тела, которое по ней волочили.

След был не очень отчетливым — люди и кони основательно затоптали его, но взгляд Гордона был слишком острым, натренированным за долгие годы странствий и полудикой жизни. Он вспомнил о пятне крови на том месте, где стояла палатка Пемброука, и поскорее спустился с южного склона в рощицу. Через несколько мгновений Гордон уже стоял на коленях рядом с распростертым на земле человеческим телом.

Это был Ахмед, и в первый момент Гордону показалось, что тот мертв. Но затем он увидел, что, несмотря на то что ранение было, несомненно, смертельным, жизнь еще теплилась в нем. Гордон приподнял голову своего слуги и поднес к его губам фляжку с вином. Ахмед застонал, и в его помутневших глазах появились признаки понимания и узнавания.

— Кто это сделал, Ахмед? — в отчаянии спросил Гордон.

— Сагиб Ормонд, — с трудом произнес Ахмед. — Я подслушивал их разговор, стоя у палатки, потому что подозревал, что они замышляют какое-то гнусное коварство против вас. Я никогда не доверял им. Они застрелили меня и уехали, оставив вас одного умирать в холмах.

— Но почему? — еще больше, чем раньше, удивился Гордон.

— Они направляются в Иолган, — задыхаясь, прошептал Ахмед. — Сагиб Рейнольдс, которого мы искали, никогда не существовал. Это была ложь, которую они выдумали, чтобы ввести вас в заблуждение.

— Но почему в Иолган? — спросил Гордон. Но глаза Ахмеда расширились — он уже видел приближение смерти, — и через мгновение его тело дернулось и обмякло на руках американца; кровь струйкой потекла из его рта, и бедняга испустил дух.

Гордон поднялся, молча глядя на Ахмеда. Привыкший к тяготам дикой одинокой жизни, он давно уже перестал хоть как-то выражать свои эмоции. Американец просто соорудил пирамиду из камней поверх тела Ахмеда, чтобы оно не досталось волкам и шакалам. Много дорог проехал с ним этот пенджабец, который был для Гордона скорее другом, чем слугой.

Когда последний камень был водружен на вершину пирамиды, Гордон вскочил в седло и, больше не оглядываясь назад, поскакал на запад. Он был один в дикой стране, без снаряжения. Но удача подарила ему коня, а годы странствий дали ему опыт и познакомили с этой чужой страной так, как никогда не познакомился бы с ней ни один белый человек. Поэтому Гордон не сомневался, что сможет проехать по этой земле живым и невредимым, пока не доберется до ближайших границ цивилизованного мира.

Но он даже не допускал для себя такой возможности. Его понятия о долге и расплате были такими же прямолинейными и ясными, как у варваров, среди которых он жил долгие годы. Ахмед был его другом и умер, служа ему, и теперь Гордон знал одно — кровь за кровь.

В сознании Гордона эта мысль была такой же отчетливой, как чувство голода в сознании волка. Он не знал, зачем убийцы поехали в недоступный для белых людей Иолган, но это его больше и не волновало. Теперь его задачей было проводить их в ад, отомстить за пролитую кровь. Выбора у него не было.

На землю между тем опустилась ночная мгла, и в небе засияли первые звезды, но Гордон продолжал ехать вперед, не останавливаясь. Для него по-прежнему не составляло труда даже при бледном свете звезд видеть след, проложенный в высокой траве. Туркменский конь оказался замечательным и полным могучих сил. Гордон не сомневался, что вскоре сможет догнать приземистых лошадок с навьюченной на них поклажей, несмотря на то что англичане, должно быть, отъехали уже достаточно далеко.

Тем не менее прошло уже много времени, а ему еще не удалось догнать их, и Гордон решил, что англичане тоже мчатся без остановок, чтобы сделать как можено большим расстояние между ними и их преследователем. Убийцы полагали, что Гордон идет за ними пешком, и, вероятно, сейчас посмеивались, думая, что он никогда их не догонит. И все же почему они так старательно скрывали от него истинную цель своего путешествия?

Внезапная мысль заставила его помрачнеть; он помотал головой и пришпорил коня, непроизвольно нащупав рукоятку кривой туркменской сабли, висевшей у седла. Взгляд Гордона нашел белую вершину горы Эрлик-хана, безмолвно возвышавшуюся на фоне ночного неба, затем скользнул туда, где, как он знал, должен был находиться Иолган. Он уже бывал там раньше и слышал глубокие ясные звуки, издаваемые длинными бронзовыми трубами, в которые на рассвете дули бритоголовые жрецы.

Перевалило уже за полночь, когда Гордон увидел огни возле поросших ивами берегов небольшой речушки. С первого взгляда он понял, что это лагерь не тех людей, за которыми он гнался, — огней было слишком много. Это был лагерь киргизов-кочевников, рыскавших по стране между горой Эрлик-хана и неопределенными границами мусульманских племен. Киргизский лагерь расположился как раз на пути к Иолгану, и Гордон призадумался, могли ли знать об этом англичане, чтобы благополучно обойти его. Дикари-киргизы ненавидели чужеземцев, и когда Гордон в прошлый раз ехал в Иолган, ему пришлось изменить внешность и одежду, замаскировавшись под местного жителя.

Перейдя ручей в стороне от лагеря, Гордон теперь осторожно приближался к нему, укрываясь в тени раскидистых ив, пока наконец не разглядел неясные очертания часовых, сидевших на спинах коней. И тут он заметил кое-что еще — три белые европейские палатки, находившиеся внутри кольца, очерченного круглыми войлочными кибитками. Гордон выругался сквозь зубы: если Черные Киргизы убили белых людей, вторгшихся в их владения, это значило конец его кровной мести! Он подкрался еще поближе.

И тут неожиданно огромная, похожая на волка, собака со злобным лаем вылетела на него откуда-то из темноты, мгновенно разбудив обитателей лагеря, которые тотчас начали выскакивать из шатров. Конные часовые помчались на лай, на скаку выпуская град стрел.

У Гордона не было ни малейшего желания получить стрелу в спину, если бы он бросился бежать. Поэтому он выскочил из ивовых зарослей и смешался с толпой всадников, не сразу различивших его в темноте. Выхватив турецкую саблю, американец принялся рубить ею врагов направо и налево. Вокруг него загудели и завыли лезвия, но киргизы явно отставали от него в искусстве фехтования. Почувствовав, как его сабля с хрустом вошла в чью-то плоть, Гордон бросил быстрый взгляд и увидел справа от себя расколотый череп киргиза. Воспользовавшись замешательством, американец пришпорил коня и рванул напролом через беснующихся кочевников и вскоре исчез в темноте.

Знакомый голос, прозвучавший позади Гордона, заставил американца облегченно вздохнуть — по крайней мере Ормонд был жив. Гордон на скаку оглянулся и увидел в неясных отблесках пламени высокую фигуру Пемброука, застывшего с поднятым клинком в руках. То, что англичане оказались при оружии, говорило о том, что их не держали в качестве пленников, хотя он никак не мог себе объяснить подобную снисходительность со стороны кровожадных кочевников.

Они не стали слишком долго преследовать его; спрятавшись в тени густой рощицы, Гордон услышал, как киргизы, гортанно перекликаясь друг с другом, повернули назад, к своим шатрам. Больше этой ночью спать в орде никто не ложился, и вокруг лагеря начали кружить всадники с обнаженными саблями в руках. Подкрасться к предателям-англичанам теперь было бы крайне трудно, но Гордон и не торопился их убивать. Сначала он хотел узнать, зачем им понадобилось ехать в Иолган.

Продолжая крепко сжимать рукоятку кривой туркменской сабли, Гордон снова повернул на восток и поскакал по той же дороге, по которой приехал сюда. Он мчался во весь опор, чувствуя, как его конь уже выбивается из сил. И все же, пока еще не взошло солнце, он успел найти то, что сейчас ему было нужно, — еще один лагерь, стоявший примерно в милях десяти от того места, где был убит Ахмед. Догорающие огни бросали тусклые отблески на единственную палатку и фигуры людей, которые, завернувшись в плащи, лежали на земле.

Гордон не стал слишком близко подходить к ним. Когда он смог различить едва заметные на фоне ночного неба, медленно двигавшиеся ряды неясных силуэтов, он понял, что это кони, находившиеся внутри загона, а затем его глаз различил и другие силуэты — то были всадники, стерегущие ночной лагерь. Тогда Гордон отступил еще дальше назад и, укрывшись в густой рощице, слез с коня и распряг его.

Пока животное жадно щипало траву, Гордон сел на землю, скрестив ноги и прислонившись спиной к широкому стволу дерева. Положив винтовку на колени, американец закрыл глаза и принялся терпеливо ждать. В этот момент он напоминал впавшего в транс или погруженного в медитацию коренного жителя Востока, чья душа прониклась очарованием древних загадочных легенд.

Восход едва окрасил небо бледно-серыми красками, когда лагерь, неподалеку от которого находился Гордон, пришел в движение. Тлеющие костры вновь ожили, взвившись в небо яркими языками пламени, и через несколько мгновений воздух наполнился аппетитным запахом жарящейся баранины. Сухопарые жилистые люди в шапках из лисьего меха и подпоясанных кушаками кафтанах засуетились вокруг лошадей или засновали возле котлов с готовящейся пищей, пытаясь выудить оттуда немытыми руками какой-нибудь лакомый кусочек. Женщин среди них не было, так же как почти не было и никакой утвари или другой поклажи. То, что они путешествовали налегке, могло означать только одно — это разбойничья шайка.

Солнце поднялось еще совсем невысоко, когда они начали седлать коней и вешать на ремни сабли. Гордон выбрал именно этот момент, чтобы внезапно появиться перед ними, неторопливо спустившись со склона им навстречу.

Раздался общий громкий злорадный вой, и в сторону американца вскинулось несколько винтовок. Однако неожиданность и дерзость поступка белого человека привели обитателей лагеря в некоторое замешательство, и их пальцы так и застыли на спусковых затворах. Гордон не медлил, хотя его движения были столь размеренными и неторопливыми, что со стороны казалось, будто он никуда не спешит. Главарь шайки уже сидел верхом на коне, и Гордон подъехал к нему, приблизившись почти вплотную. Туркмен молча смотрел на него злобными глазами. С ястребиным носом и рыжеватой, окрашенной хной бородой, он казался похожим на самого дьявола. Внезапно лицо его перекосилось, и глаза загорелись диким пламенем — он узнал Гордона. Но его воины не сделали ни единого движения.

— Юзеф-хан, — небрежно обратился к нему американец, — неужели я все-таки нашел тебя, суннитская собака?

Юзеф-хан выпятил вперед рыжую бороду и зарычал, словно волк.

— Ты что, спятил, Аль-Борак?

— Это Аль-Борак!

В толпе разбойников поднялся возбужденный шум, позволивший Гордону выиграть время.

Они придвинулись к нему ближе — любопытство взяло верх над жаждой крови. Имя Аль-Борака было у всех на устах от Стамбула до Бутана, оно повторялось во множестве самых невероятных легенд и преданий, обрастая самыми фантастическими подробностями.

Юзеф-хан, пришедший в полное замешательство от столь неожиданной встречи, бросил зоркий взгляд на вершину холма, по которому спустился американец. Он боялся непредсказуемой хитрости этого белого человека почти так же сильно, как и ненавидел его. Подозрительность, ненависть и страх, что Аль-Борак готовит ему ловушку, делали туркменского главаря опасным и коварным, словно раненая кобра.

— Что тебе здесь надо? — злобно спросил он. — Говори быстрее, пока мои воины не содрали с тебя шкуру!

— Поквитаться кое с кем, — спокойно ответил Гордон.

Когда он еще спускался с холма, каких-либо определенных планов у него не было. Неожиданно встретив здесь своего личного врага, американец даже не удивился. Впрочем, чему удивляться — личные враги в Центральной Азии у него были повсюду.

— Да ты просто глупый осел… — начал было Юзеф-хан, презрительно усмехаясь, но, не дав ему договорить, Гордон внезапно наклонился вперед и влепил главарю увесистую пощечину, прозвучавшую словно удар хлыста. Юзеф-хан, сильно качнувшись, едва не вылетел из седла. Взвыв, как волк, он принялся шарить у себя на поясе, но замешкался, выбирая между ножом и пистолетом. Гордон легко мог пристрелить его, но это не входило в замысел американца.

— Стоять! — резко крикнул он, обернувшись к туркменам, хотя они и так еще не решились вмешаться в ход событий. — К вам у меня нет вражды. Я свожу счеты лишь с вашим главарем.

Если бы эти слова произнес кто-нибудь другой, они не возымели бы должного действия. Да другой человек просто был бы уже давно мертв. Но эти дикие головорезы знали, что с Аль-Бораком нельзя поступать так, как они поступали с любым белым человеком.

— Хватайте его! — завопил Юзеф-хан. — Он будет заживо сожжен!

Туркмены двинулись к нему, но Гордон вдруг оглушительно расхохотался.

— Моя смерть не сотрет того оскорбления, которое я нанес вашему главарю! — крикнул он. — Все кругом будут говорить, что вами командует хан, у которого на лице отметина от руки Аль-Борака. Как можно избавиться от такого позора? Юзеф-хан не думает об этом, он просто призывает своих воинов отомстить за него. Неужели он трус?

Туркмены вновь в нерешительности остановились, вопросительно поглядывая на своего главаря, у которого от ярости на губах уже выступила пена. Они знали, что такое оскорбление можно смыть лишь кровью того, кто его нанес, но только в поединке. Если бы эта волчья стая заподозрила кого-нибудь в трусости, то это было бы равносильно смертному приговору. Если бы Юзеф-хан не принял вызов Гордона, туркмены повиновались бы своему предводителю и подвергли бы американца мучительной пытке, но при этом они никогда не забыли бы о несмытом позоре, и с этого момента Юзеф-хан был бы обречен.

Юзеф-хан знал это; он знал и то, что Гордон хитростью вынуждает его вступить в поединок, но применить какую-нибудь ответную хитрость, чтобы избежать его, он уже не мог — дикая ярость лишила главаря разбойников способности размышлять. Его глаза налились кровью, и он уже не вспоминал о своих подозрениях, что за вершиной холма могут прятаться вооруженные винтовками люди Аль-Борака. Он не испытывал уже никаких чувств, кроме безумного желания вырвать зубами эти черные, полные презрительной насмешки глаза своего врага.

— Собака! — взревел Юзеф-хан, выхватывая свою кривую саблю. — Ты сдохнешь от моей руки!

В развевающемся плаще и с грозно поднятой саблей, туркмен устремился на Гордона, подобно тайфуну. Его воины тут же освободили широкое пространство, в центре которого спокойно сидел в седле американец, поджидая противника.

Конь у Юзеф-хана был великолепен, и главарь, казалось, слился с ним. К тому же он был свежим и отдохнувшим. Правда, конь Гордона тоже успел получить небольшую передышку, пока американец ожидал пробуждения лагеря. Противники закружили вокруг друг друга, делая быстрые выпады и неожиданные развороты, их клинки сверкали и звенели без малейшего перерыва. В бешеном ритме их поединка было похоже, что борются не два человека, сидящие на спинах коней, а два кентавра, сцепившиеся между собой в смертельной схватке.

— Собака! — дико вопил Юзеф-хан, отчаянно вращая саблей и выкатив налитые кровью бешено горящие глаза, как будто в него вселился дьявол. — Я вывешу твою поганую голову на шесте моего шатра, чтобы все видели… а-а-а!

Из сотни столпившихся людей едва ли дюжине удалось увидеть, как сабля Гордона молниеносно раскроила череп их главаря, но все услышали страшный хруст и пронзительный предсмертный вопль. Конь Юзеф-хана дико заржал и вскинулся на дыбы, сбросив на землю своего мертвого, залитого кровью седока.

Туркмены глухо зарычали, но ни злобы, ни радости не слышалось в этом глухом бессловесном рычании. Гордон закружился на коне, вращая саблей над головой, так что брызги крови с лезвия окропили лица и одежду зрителей.

— Юзеф-хан мертв! — крикнул Гордон. — Кто хочет смыть его позор и продолжить поединок?

Туркмены в замешательстве смотрели на него, гадая, что замышляет непобедимый Аль-Борак. Но прежде чем они оправились от потрясения, вызванного видом их мертвого главаря, Гордон сунул саблю обратно в ножны, давая понять, что инцидент исчерпан, и с улыбкой взглянул на них.

— Ну, а теперь, кто поедет со мной за богатством, какого вы и во сне не видели? — весело спросил он.

Глаза разбойников на мгновение загорелись от жадности, на смену которой тут же пришла подозрительность.

— Что еще за богатство? — раздались недоверчивые голоса. — Покажи нам его, пока мы тебя не прикончили!

Ни говоря ни слова, Гордон соскочил с коня и сунул поводья в руки ближайшему всаднику, опешившему от такой наглости, а сам решительно шагнул к аппетитно дымящемуся котлу с мясом и, наклонившись над ним, начал вылавливать куски баранины и жадно поглощать их. Он давно был голоден, и теперь ничто его так не занимало, как еда.

— Неужели я буду показывать вам звезды при дневном свете? — спросил Гордон, вынимая очередную порцию мяса. — Вы ничего не увидите, хотя звезды никуда не исчезли, — просто они будут доступны вашим глазам в свое время. Если бы это богатство было у меня с собой, разве я пришел бы к вам и предложил бы разделить его? Никто из нас не сможет захватить его без помощи другого.

— Он врет! — воскликнул вдруг туркмен, которого остальные называли Узун-бек. — Надо убить его и продолжать идти за караваном, который мы преследуем.

— А кто будет вашим главарем? — насмешливо спросил Гордон.

По рядам разбойников пронесся глухой гул и неясное бормотание; те, кто давно мысленно готовил себя на место главаря, начали с тревогой оглядываться, подозрительно всматриваясь в других возможных кандидатов. Затем все они взглянули на Гордона, безмятежно поглощающего мясо через пять минут после убийства одного из самых опасных головорезов Востока.

Однако его беззаботный вид вряд ли мог кого-нибудь из них ввести в заблуждение. Они знали, что Аль-Борак опасен, как кобра, которая может метнуться, как молния, в любой момент и в любом направлении. Они знали, что не смогут убить его так быстро, как он сначала убьет кого-нибудь из них, и никто не хотел умирать первым.

Правда, одно это их бы не остановило, но к их недоверию подмешивались любопытство и алчность, загоревшаяся в душах разбойников при упоминании о богатстве. Они смутно догадывались, что Аль-Борак не стал бы подвергать себя смертельной опасности, в одиночку приехав в стан врагов, если бы у него не было или мощного подкрепления, или твердой уверенности в том, что он им предлагает. Кроме того, их души раздирала подозрительность друг к другу, как к возможному главарю.

Узун-бек между тем, внимательно осмотрев коня Гордона, внезапно в ярости воскликнул:

— Да у него же жеребец Али-хана!

— Точно, — спокойно отозвался Гордон. — Более того, у меня еще и сабля Али-хана. Он выстрелил в меня из кустов, поэтому и лежит теперь там мертвым.

Ответа на эти слова не последовало. Стая разбойников не испытывала сейчас никаких чувств, кроме ненависти и страха, но и невольного уважения к храбрости, ловкости и непобедимости.

— И куда ты нас поведешь? — спросил наконец один из них, которого звали Орхан-шах, тем самым негласно признав подчинение Аль-Бораку. — Не забывай, что мы свободные люди и сыновья острого клинка!

— Вы сыновья шелудивых псов, — невозмутимо отозвался Гордон. — Мужчины, которые живут без жен и спят на голой земле, изгнанники, от которых отказался собственный народ, отщепенцы, у которых нет своей жизни, — нет ничего, кроме этих холодных пустынных гор! Вы следовали за этим дохлым псом туда, куда он вам велел, не задавая никаких вопросов и бездумно подчиняясь ему. А теперь вы вдруг спрашиваете меня, куда я вас поведу!

Вновь глухой гул прокатился между ними, но Гордон, казалось, уже перестал обращать внимание на разбойников, опять целиком сосредоточившись на еде. В его поведении, однако, не было ничего фальшивого, так же как развязного и самонадеянного, — в каждом движении и взгляде американца сквозила лишь твердая уверенность человека, прекрасно осознающего ситуацию. Со стороны даже могло показаться, что этот белый человек находится сейчас не в гуще своих врагов — диких и злобных головорезов, — а среди друзей, с безмолвным уважением внимавших своему товарищу.

Глаза многих между тем были прикованы к пистолету, висевшему в кобуре у него на бедре. В этих краях поговаривали, что искусство обращения с оружием у Аль-Борака поистине колдовское; обычный револьвер в его руках превращался в живой механизм уничтожения, извергавший смерть прежде, чем кто-либо успевал заметить, что рука Гордона хоть чуть-чуть шевельнулась.

— Говорят, что ты всегда держишь свое слово, — осторожно вновь подал голос Орхан. — Поклянись, что ты приведешь нас к богатству, и тогда мы подумаем.

— Я не даю никаких клятв, — ответил Гордон, поднимаясь и вытирая руки о попону. — Я сказал, и этого достаточно. Вы пойдете со мной, и многие из вас погибнут; они отправятся на корм шакалам, и вы забудете их имена. Но тем, кто останется в живых, богатство покажется золотым дождем, который Аллах прольет на их головы.

— Ладно, хватит слов! — нетерпеливо воскликнул один из разбойников. — Веди нас к этим несметным богатствам!

— А вы не побоитесь пойти за мной? — прищурился Гордон. — Ведь нам придется пройти через страну Черных Киргизов.

— Не побоимся, Аллах тому свидетель, — разом загудели они. — Мы уже находимся в стране Черных Киргизов. Мы выслеживаем здесь караван неверных, который отправим в ад еще до следующего рассвета!

— На все воля вашего Аллаха, — отозвался Гордон. — Но многие из вас наглотаются стрел и умоются своей кровью прежде, чем мы доберемся до места назначения. Но если вы не боитесь рискнуть своими жизнями ради неслыханного богатства — больше, чем сокровища индусов, — то идите со мной. Путь у нас еще далекий.

Несколько минут спустя вся шайка в боевой готовности уже двигалась в западном направлении. Гордон ехал впереди, однако по обе стороны от него ехали молчаливые всадники с хищными ястребиными лицами, вид которых показывал, что американец все-таки в большей степени пленник, чем предводитель, что, впрочем, Гордона совершенно не смущало. Он был уверен в своем предназначении, и то, что у него пока еще не было никаких идей относительно того, как выполнить свое обещание привести туркмен к сокровищам, меньше всего беспокоило американца. Он знал, что каким-либо образом все разрешится, и думал сейчас совсем о другом.

* * *

Гордон знал страну лучше, чем сами туркмены, и это помогло ему подчинить их своей воле. Он вел довольно тонкую политику: то советовался с ними, то отдавал приказания, то делал уступки, то требовал беспрекословного подчинения.

Больше всего Гордон заботился о том, чтобы отряд ехал как можно ниже уровня горизонта. Скрыть от бдительных кочевников продвижение сотни человек было делом нелегким, но они кружили далеко отсюда, и Гордон надеялся, что те киргизы, которых он видел, — единственная шайка, находившаяся между ним и Иолганом.

Американец, однако, усомнился в этом, когда они напали на следы, проложенные уже после того, как он прошлой ночью проскакал по этой местности на восток. Следы свидетельствовали о том, что здесь проехало много всадников, и Гордон велел своему отряду прибавить скорость, зная, что если их заметят киргизы, то мгновенного преследования не избежать.

После полудня они наконец увидели орду, расположившуюся вдоль поросшего ивами берега ручья. Возле лагеря паслись кони, за которыми приглядывали мальчики, а чуть дальше всадники охраняли стада овец, щипавших густую сочную траву.

Гордон оставил своих людей, за исключением шестерых, в поросшей густыми деревьями лощине за ближайшим гребнем горы и залег среди огромных валунов, которыми был покрыт склон. Американец внимательно оглядел всю долину. Лагерь был прямо под ним, прекрасно различимый во всех деталях. Гордон нахмурился — ни одной белой европейской палатки он не увидел. Англичане были в киргизском лагере прошлой ночью, но теперь бесследно исчезли. Может быть, хозяева убили их наконец, а может быть, Пемброук и Ормонд продолжили путь одни?

Туркмены, уверенные в том, что вожделенная добыча находится там, в повозках киргизов, нетерпеливо поглядывали на Гордона, ожидая от него сигнала к атаке.

— У них меньше воинов, чем у нас, — заметил Узун-бек, — и они ничего не подозревают. Слишком много времени прошло с тех пор, как чужеземцы в последний раз нападали на страну Черных Киргизов. Надо послать кого-нибудь в лощину за остальными, и тогда мы набросимся на них, как ураган, и уничтожим! Ты обещал нам добычу!

— Какую добычу? — презрительно взглянул на него Гордон. — Женщин с плоскими лицами и овец с кривыми ногами?

— Женщины у них бывают очень даже неплохие, — нахмурился туркмен. — А у овец неважно, какие ноги, — лишь бы мясо было сочным! Но не это главное — киргизы возят в своих повозках золото, чтобы продать его кашмирским купцам. Они добывают его в горе Эрлик-хана.

Гордон вспомнил, что он слышал рассказы о золотой жиле в этой горе и даже видел несколько необработанных слитков, владельцы которых клялись, что раздобыли их у Черных Киргизов. Но золото сейчас не интересовало горевшего чувством мести американца.

— Все это детские сказки, — сказал он, наполовину обращаясь к самому себе. — А богатство, к которому я вас веду, существует в действительности. Так неужели вы откажетесь от него ради выдумки? Возвращайтесь к остальным и скажите им, чтобы продолжали там сидеть тихо и не высовываться. Я пока еще немного понаблюдаю, но скоро тоже вернусь.

Их лица выразили крайнюю подозрительность, и Гордон заметил это.

— Поезжай один, Узун-бек, — сказал он, — и передай остальным мое сообщение. А мы тут останемся вместе.

Его слова немного успокоили подозрительность пятерых туркмен, и лишь один Узун-бек, искоса взглянув на американца, злобно прорычал что-то себе в бороду. Затем он повернулся и зашагал прочь, вниз по склону, а там вскочил на коня и поскакал в лощину, а Гордон и пятеро туркмен, тоже сев на коней, поехали по извилистой тропе в юго-западном направлении.

Тропинка заканчивалась в отвесных скалах, склоны которых были будто срезаны ножом, но от постороннего взора Гордона и его спутников скрывали густые заросли деревьев. Они благополучно миновали пространство, лежавшее между утесами и следующим гребнем, спускавшимся к ручью, в миле вверх по течению от киргизского лагеря.

Этот гребень был значительно выше, чем тот, который они оставили позади, и, прежде чем они достигли места, откуда начинался спуск к реке, Гордон осторожно выглянул из-за камня и еще раз осмотрел лагерь с помощью бинокля, до недавнего времени принадлежавшего Юзеф-хану.

Поведение кочевников говорило о том, что они совершенно не подозревали о присутствии врага, и Гордон направил бинокль дальше на восток, вглядываясь в перевал, за которым в лощине должны были оставаться его туркмены. К своему удивлению, он не заметил никого из них, но чуть в стороне увидел нечто другое.

В нескольких милях к востоку, там, где на высоком гребне скалы было словно вырезано небольшое углубление, Гордон увидел ряд маленьких черных точек, быстро двигавшихся через эту впадину. Они были так далеко, что даже достаточно мощный бинокль не помог американцу определить, кто это. Наверняка он знал одно — это были всадники, много всадников.

Обернувшись к своим пяти туркменам, Гордон ничего не сказал и лишь махнул рукой. Через несколько мгновений они уже стремительно мчались к ручью, скрытые от лагеря высоким перевалом. Все дороги, ведущие в Иолган, должны были пересекаться здесь, поэтому Гордон знал, что вскоре он увидит, что это за всадники и куда они направляются.

Вылетев на берег, он заметил ясно различимые в полосе мокрого песка отпечатки конских подков и один след, оставленный европейским сапогом. Значит, англичане были здесь; скорее всего, они перешли ручей вброд и направились дальше на запад, по бескрайней холмистой равнине.

Гордон вновь пришел в замешательство. Он никак не мог понять, почему все-таки дикие, злобные кочевники приняли с миром белых людей. Можно было предположить, что Ормонд — он умел убеждать — внушил дикарям, что они должны сопроводить его до Иолгана. Но, с другой стороны, — и Гордон прекрасно знал это — дикари враждовали между собой, и если одно племя и приняло бы к себе чужого, то другое никогда бы с этим не смирилось.

Гордон никогда не слышал о том, чтобы кочевники в этих местах проявляли дружелюбность к белым. Но, как бы то ни было, оставалось лишь принять факт — англичане попали в лагерь к дикарям и остались живы. Более того — они вместе уверенно и смело начали двигаться вперед.

Из этих раздумий его вывел винтовочный выстрел — звук его прогремел вдалеке, но пуля просвистела совсем рядом. Гордон нырнул в ручей, как можно дальше проплыл под водой, затем выскочил на берег и быстро взбежал на холм, закрывавший его от врага. Затаившись на вершине холма, он взглянул вниз и увидел в едва надвигавшихся сумерках отчетливую картину.

Туркмены атаковали лагерь киргизов. Сначала они взобрались на гребень холма, а затем скатились оттуда, как снежный холм, дико рыча и поражая противника внезапно и жестоко. Это была скорее бойня, чем атака. Пастухи, охранявшие стада далеко на выпасах, даже не успели предупредить своих. Они погибли, как погибли и остальные кочевники, еще пытавшиеся соорудить некое подобие защитных укреплений из повозок и палаток.

Ответом туркменской атаке был залп стрел и отдельные разрозненные выстрелы из нарезных винтовок. Несколько туркменов были сбиты с седла, но это не уменьшило ярость их нападения. Киргизам было хуже — град свинца из ружей туркмен вырвал из их рядов значительное число защитников. Туркмены напали на киргизский лагерь, как саранча. Они скатились по склону совершенно незаметно и почти так же незаметно оказались в гуще растерявшихся от неожиданности врагов. Впрочем, внешняя охрана успела дать сигнал тревоги, но он оказался бесполезным для лагеря, который не сразу очнулся от безмятежного сна.

Туркмены, конечно, не рассчитывали, что их атака пройдет совсем без жертв, — они получили ответную порцию стрел и свинца, — но у них было преимущество внезапности нападения, скорости и неожиданности атаки. Киргизов защищали заросли кустарников и деревьев, но это не спасло их от града свинца, мгновенно превратившего их лагерь в сущий ад.

Гордон пришпорил коня и помчался через долину, размахивая сверкающей на солнце саблей. Его врагов не было в лагере, и потому у него не было причин нападать на киргизов, как он собирался раньше, но от туркмен его отделяло слишком большое расстояние, чтобы они могли услышать хоть какую-нибудь его команду.

Туркмены увидели, как он приближается к ним, размахивая саблей, и неправильно истолковали его намерения. Они решили, что Гордон собирается своим личным участием завершить столь удачно начатую атаку, и уже предвкушали радость близкой и легкой победы. Среди киргизов началась паника, они стали беспорядочно палить из всех своих ружей, лишь бесполезно растратив патроны. Гордон еще не успел вмешаться в ход событий, когда туркмены радостными воплями огласили долину. Исход атаки был предрешен.

С дикими криками туркмены рубили головы киргизам, теперь даже не пытавшимся сопротивляться. В этой кровавой бойне пощады не получили ни женщины, ни дети. Те, кто мог ускользнуть, попытались прорваться к реке, но туркмены мгновенно настигали их. Берег уже был залит кровью, когда туда на взмыленном коне ворвался Гордон.

Взбешенный бессмысленной резней, он с такой яростью дернул за уздечку коня первого же попавшегося туркмена, что животное не устояло на ногах и рухнуло, сбросив своего седока. Следующего туркмена Гордон свалил на землю ударом сабли плашмя по голове; тогда остальные, еще не понимая, что происходит, прекратили добивать уцелевших киргизов и в недоумении уставились на американца. Обернувшись в сторону лагеря, откуда все еще доносились крики и стоны людей, Гордон увидел, что к берегу мчатся все новые и новые всадники, догоняющие своих жертв. Так же, как и те, кто не был на берегу, они осадили коней при виде грозно сверкавшего глазами американца и растерянно переглянулись.

— Кто отдал приказ атаковать лагерь? — резко крикнул Гордон. В своей ярости он был страшен, и несколько мгновений туркмены подавленно молчали, не решаясь ответить.

— Узун-бек, — произнесли наконец вразнобой несколько голосов, и все невольно повернулись в сторону ухмылявшегося зачинщика нападения. — Он сказал, что ты собирался выдать нас киргизам, и мы должны опередить их и напасть первыми. Мы поверили ему, потому что…

Но Гордон уже не слушал. Издав страшный крик, от которого у всех кровь застыла в жилах, он молнией метнулся к Узун-беку, и туркмен рухнул с коня с раскроенным черепом, даже не успев попытаться защититься. Остальные в ужасе попятились, не сводя глаз с окровавленной сабли Аль-Борака.

— Шакалы! Поганые псы! Безмозглые обезьяны! — в ярости выкрикивал Гордон, и туркмены съеживались от его слов, как от ударов хлыста. — Тупоголовые ослы! Разве я не велел вам оставаться в укрытии? Разве мое слово для вас ничего не значило, если вы с такой готовностью послушались поганого Узун-бека? А вы знаете, что теперь будет? Думаете, напились бесполезной крови, и это вам сойдет с рук? Да теперь против вас поднимется вся эта страна! Вас разорвут на куски и сотрут в порошок! Ради чего вы все это натворили? Где ваша добыча? Где то золото, которым будто бы набиты повозки киргизов?

— Там не было золота, — опустив голову, пробормотал один из туркмен. Гордон хрипло рассмеялся:

— Вы псы, которые роются в навозных кучах! Теперь вы все сдохнете, и я пальцем не пошевельну, чтобы вас спасти!

— Убейте его! — вдруг крикнул один из разбойников. — Мы убьем его и вернемся туда, откуда пришли. В этой проклятой стране нет никакой добычи!

Нельзя сказать, чтобы это предложение было встречено с энтузиазмом. Ружья туркмен были разряжены, и если бы хоть кто-нибудь шевельнулся, чтобы подтянуть к себе поближе сумку с патронами, его немедленно настигла бы меткая пуля Гордона. Разбойники прекрасно знали, что ружье Аль-Борака всегда заряжено, так же как и висевший у него на бедре пистолет. Никто из них не решился бы также попытаться дотянуться до американца саблей — кривая сабля Гордона в его руках казалась живой.

Он увидел их нерешительность и презрительно усмехнулся, обведя туркмен не предвещающим ничего хорошего взглядом. Аль-Борак не стал ни убеждать, ни уговаривать туркмен, как сделал бы кто-нибудь другой на его месте, иначе они непременно убили бы его. Он просто угрозами, оскорблениями и проклятиями сломал их сопротивление, и они подчинились, потому что были волчьей стаей, а он оказался самым сильным и свирепым волком из них.

— Ладно, давай расстанемся мирно, — произнес наконец туркмен, предложивший убить Гордона. — Иди своей дорогой, а мы пойдем своей.

Это была последняя слабая попытка еще как-то воспротивиться непостижимой власти Аль-Борака, но она ни к чему не привела. Гордон лишь рассмеялся своим хриплым лающим смехом.

— Ваша дорога приведет вас лишь в адское пекло, — презрительно сказал он. — Вы пролили кровь, которая будет теперь требовать отмщения. Неужели вы думаете, что те, кому удалось спастись от вас бегством, не поспешат добраться до ближайших племен, чтобы рассказать им о том, что вы натворили? И тогда все киргизы, как один, поднимутся против вас! Да еще до восхода солнца вас растопчут копыта коней тысячи киргизских всадников!

— Послушай, отведи нас на восток, — вдруг поспешно сказал один из туркмен, в страхе озираясь. — Пока они не подняли тревогу, нам надо как можно скорее убраться из этой проклятой страны!

Гордон вновь рассмеялся так, что все поежились.

— Болваны! На восток вы не сможете вернуться. Я видел в бинокль большой отряд всадников, следующий за нами оттуда по пятам. Если вы вздумаете вернуться или остаться здесь, то никто из вас не доживет до завтра. Надо ехать только вперед, но без меня вы не сможете это сделать.

Туркмен охватила самая настоящая паника, справиться с которой оказалось несколько сложнее, чем с их сопротивлением. Они ерзали в седлах своих коней, скрипя зубами и яростно ругаясь.

— Это ты заманил нас в ловушку! — истерично выли они. — Теперь мы все погибнем. Тебя сам дьявол прислал к нам!

— Молчите, тупорылые псы! — вдруг звонко крикнул Орхан-шах, один из тех пятерых, что отправились с Гордоном в разведку. — Не он заставил вас нападать на киргизов! Но зато именно он может привести нас к той добыче, о которой говорил! Он знает эту страну, а мы нет, и если мы сейчас его убьем, то мы убьем единственного человека, который может нас спасти!

Туркмены внезапно словно очнулись, их взоры обратились на Гордона, словно на какое-то божество.

— О, мудрейший из мудрых! — заголосили они. — Мы действительно псы, роющиеся в навозной куче! Спаси нас от нашей глупости! Мы целиком и полностью подчиняемся тебе! Выведи нас из этой страны смерти и покажи нам золото, о котором ты говорил!

Гордон вложил саблю в ножны и принялся отдавать команды, ничего не поясняя, и туркмены безропотно ему подчинялись. Они понимали, что Аль-Борак использует их для осуществления каких-то своих планов, но в волчьей стае приказы вожака не обсуждают.

Немедленно едой и утварью из разгромленного лагеря было нагружено столько киргизских коней, сколько удалось быстро поймать. Полдюжины туркменов погибли в схватке, еще дюжина была ранена. Мертвых оставили там, где они лежали, а наиболее тяжело раненных привязали к седлам коней. Их стоны были ужасны, но еще более ужасными были стоны киргизских женщин, спрятавшихся в зарослях кустарника. В надвигавшейся ночи они звучали, как погребальная песнь.

Гордон не стал отыскивать след англичан ни среди холмов, ни в зарослях деревьев. Его целью был Иолган, и он не сомневался, что найдет их там. Поэтому сейчас больше всего его беспокоило, как уйти от преследовавших их киргизов. Кочевники давно шли по следам туркмен, но сейчас их ярость многократно увеличилась, — остатки разгромленного лагеря, на которые они явно должны были наткнуться, несомненно привела их в дикое бешенство.

Поэтому вместо того, чтобы направиться через равнину, Гордон со своим отрядом свернул к холмам, окружавшим ее с юга, и начал петлять вдоль них, держась западного направления. Около полуночи один из раненых, привязанных к седлу, умер, а остальные впали в полубредовое состояние. Тело спрятали в узкой расщелине и, не задерживаясь, продолжили путь. Они двигались во тьме между холмами, словно призраки, и лишь цокот копыт и стоны раненых нарушали ночную тишину.

За час до рассвета они подъехали к ручью, извивавшемуся среди известняковых рифов, — широкому, но мелкому, с твердым каменным дном. Около трех миль они шли по ручью вброд, а затем выбрались на берег вновь на той же стороне.

Гордон знал, что киргизы, вынюхивавшие их след, словно волки, выйдут за его отрядом на берег и решат, что туркмены пересекли ручей, — во всяком случае, американец надеялся, что киргизы не раскроют его хитрость. Он рассчитывал, что они ринутся в горы на противоположном берегу и будут кружить там, отыскивая его след, тем самым дав ему возможность выиграть время.

Теперь Гордон направлялся на запад уже более прямой дорогой. Он знал, что киргизы не успокоятся и рано или поздно вновь нападут на его след, но при этом потеряют время, за которое он сможет оторваться от них достаточно далеко. Они будут искать его сначала не в направлении Иолгана, а в других. Поэтому Гордон, уже почти не петляя, мчался прямо в Иолган, рассчитывая настигнуть своих врагов не по дороге, а прямо там.

Восход застал обессиленный отряд в горах, и только там Гордон приказал своим людям остановиться и отдохнуть. Пока они распрягали усталых коней и доставали из сумок запасы еды, он взобрался на самый высокий утес, который только мог найти, и начал внимательно рассматривать в бинокль окрестные скалы и ущелья. Пожевав кусок вяленого мяса, американец закрыл глаза и подремал с четверть часа, а затем вновь приложил бинокль к глазам, выискивая какие-нибудь признаки погони. Так он повторял несколько раз, подобно дикому зверю, чередуя короткий сон и бодрствование.

Он дал своим людям отдохнуть столько, сколько счел нужным, а затем, когда солнце стояло уже высоко, спустился со скалы и разбудил их. Закаленные в скитаниях и походах туркмены мгновенно поднялись, за исключением одного из раненых, который умер во сне. Его тело спрятали в глубокую трещину в скале и, не мешкая, отправились дальше, правда уже более медленно, потому что кони устали куда больше, чем люди.

Весь день они пробирались по диким узким ущельям, окруженным высокими холодными скалами. Туркмены подавленно молчали, напуганные видом этой безмолвной мрачной местности, а также ощущением близости несущейся по их следам орды разъяренных, жаждущих крови киргизов. Они не задавали Гордону ни единого вопроса, покорно следуя за ним. Цепью, один за другим, они взбирались на головокружительные высоты и вновь спускались вниз, в темные бездонные ущелья.

Гордон использовал все свои знания и опыт, всю свою хитрость и интуицию, чтобы уйти от погони и в то же время как можно быстрее добраться до цели. Он не боялся столкнуться в этих диких, почти неприступных горах ни с одним местным племенем, так как знал, что они пасут свои стада на равнинах или на гораздо более низких и пологих горных склонах. Но все же он не так уж хорошо знал эту дорогу, как думали молча следовавшие за ним туркмены.

Гордон скорее инстинктивно чувствовал нужное направление, как человек, привыкший к дикой жизни, но все же несколько раз он бросил взгляд на видневшуюся вдали гору Эрлик-хана, чтобы убедиться, что они едут правильно. По мере продвижения на запад он увидел, что пейзаж начал постепенно меняться, и вот уже перед самым закатом перед ним открылся вид на широкие, поросшие соснами склоны, за которыми замаячили стены Иолгана.

Иолган располагался у подножия горы, возвышаясь над равниной, по которой, извиваясь среди зарослей камыша и ивняка, протекал прозрачный ручей. Город был надежно защищен от внешнего мира естественными укрытиями: с юга и запада его окружали высокие, почти отвесные скалы с возвышавшимся над ними пиком горы Эрлик-хана, на севере тянулась длинная горная цепь, а на востоке равнину окаймляли многочисленные неровные и труднодоступные склоны холмов. Сделав несколько поворотов, отряд Гордона вышел к Иолгану с южной стороны.

Аль-Борак увел своих людей с более высоких скал, спрятав их в одном из многочисленных ущелий, расположенном на склоне пониже. Теперь они находились не более чем в полутора милях от города. Ущелье заканчивалось тупиком и вполне могло быть ловушкой, но выбора не было — кони уже едва не падали от усталости, а людей мучила жажда. Увидев бьющий из камней источник, Гордон решил остановиться возле него.

Он нашел небольшую расщелину, ответвлявшуюся от ущелья, и разместил часть людей возле нее, а остальных — у входа в ущелье. Усевшись на землю, все принялись торопливо поедать остатки пищи или перевязывать раны. Когда Аль-Борак сказал им, что в одиночку отправляется в разведку, туркмены отрешенно взглянули на него. Глаза их не выразили ничего, кроме покорности судьбе. Фатализм вообще был свойствен туркменам, как давно заметил Гордон, но сейчас его спутники явно испытывали его в полной мере.

Не то чтобы они не доверяли ему — им уже было все равно, они чувствовали себя почти мертвыми. В своих грязных рваных одеждах, перепачканных запекшейся кровью, с пустыми запавшими глазами они и в самом деле походили на мертвецов. Завернувшись в свои лохмотья, они неподвижно лежали на земле, не произнося ни слова.

Гордон был настроен куда более оптимистично. Даже если киргизы и не прекратили их преследовать, то им потребуется еще немало времени, чтобы напасть на след туркмен. Также Аль-Борак не боялся и нападения со стороны жителей Иолгана — он знал, что они редко ходят в горы.

Гордон не ел и не спал столько же, как и его люди, но его закаленный организм был куда более выносливым, чем у них, а его дух — несравненно более сильным и мужественным. Его сознание всегда оставалось ясным, а тело сохраняло способность двигаться даже тогда, когда вокруг никто не мог уже и пальцем пошевелить.

Начинало темнеть, когда Гордон вышел из ущелья; первые звезды неярко засияли у него над головой, как крошечные серебристые льдинки. Прямо через долину он не пошел. Стараясь держаться поближе к горам, он бесшумной тенью заскользил вдоль них, вслушиваясь в малейшие шорохи и вглядываясь в сгущавшуюся тьму. Он не удивился, когда через некоторое время обнаружил пещеру с прятавшимися в ней людьми.

Она была расположена в каменистом выступе, опускавшемся почти до самой долины; вход в нее маскировали густые заросли тамариска, но, несмотря на это, зоркий взгляд Гордона различил еле заметные отблески огня, тускло мерцавшего внутри. Бесшумно прокравшись сквозь заросли, американец замер и начал вглядываться вперед. Пещера оказалась больше, чем можно было судить по крошечному входу в нее. В дальнем углу горел небольшой очаг, вокруг которого расположились три человека, жевавших пищу и разговаривавших на гортанном пушту. Гордон мгновенно узнал трех слуг англичан, с которыми они начали свое путешествие в эти края. Еще дальше в пещере он увидел лошадей и снаряжение из лагеря. Разговор был приглушенным, и Гордон не мог разобрать ни слова, так же как и определить, где находится четвертый слуга.

Он уже собирался подкрасться еще ближе, как вдруг услышал шаги. Кто-то приближался к пещере, и американец, метнувшись в тень, стал ждать, пока не увидел, как на фоне звездного неба появилась высокая фигура. Это и был тот самый четвертый слуга, несший в руках охапку дров.

Он подошел к естественной изгороди, закрывавшей вход в пещеру, оказавшись так близко от американца, что тот мог коснуться его рукой. Но Гордон не стал протягивать руку — он просто прыгнул на слугу, словно пантера на антилопу.

Дрова полетели на землю, а два человека, сцепившись, покатились вниз по низкому травянистому склону. Но это длилось всего несколько мгновений, и вот наконец железные пальцы Гордона крепко сдавили бычью шею афганца, не давая ему никакой возможности крикнуть, чтобы позвать на помощь. Борьба была короткой и бесшумной, и хотя противник превосходил Гордона ростом и телосложением, это ему не помогло — стальные мускулы и ловкость Аль-Борака взяли верх. Навалившись на азиата всем телом, Гордон продолжал душить его и ослабил хватку только тогда, когда тот перестал сопротивляться и затих.

Когда глаза слуги вновь обрели осмысленное выражение, он узнал того, кто на него напал. Решив сначала, что из темноты на него навалился неведомый злой дух, теперь он немного успокоился и начал дышать более ровно.

— Где англичане? — зловещим шепотом спросил Гордон. — Говори, собака, а не то я переломаю тебе шею!

— Они пошли к городу дьяволов, как только стемнело! — со страхом ответил слуга.

— Одни?

— Нет, их сопровождал какой-то бритоголовый. Они взяли с собой оружие.

— Что они здесь делают?

— Клянусь Аллахом, я не знаю!

— Рассказывай все, что знаешь! — потребовал Гордон. — Но только говори тихо. Если твои собаки услышат и выскочат сюда, тебе конец! Начинай с того момента, как я ушел подстрелить дичь. После этого Ормонд убил Ахмеда — это я уже знаю.

— Да, это был именно Ормонд-сагиб. И я не мог ничего сделать! Я увидел, как Ахмед крутится возле палатки другого сагиба, а потом вдруг оттуда выскочил Ормонд-сагиб и потащил его в палатку. Раздался выстрел, и мы подошли посмотреть. Ахмед лежал мертвый на земле. Затем сагибы приказали нам сложить палатки и нагрузить поклажу на лошадей. Мы все сделали и ни о чем их не спрашивали. Потом мы спешно поехали в сторону запада и уже ночью наткнулись на лагерь неверных. Я и мои братья очень испугались, но сагибы пошли вперед, они ничего не боялись. Язычники направили на нас луки со стрелами, но тогда Ормонд-сагиб поднял какую-то эмблему, которая вся так и засверкала при свете факелов. И тут вдруг язычники соскочили с коней и стали кланяться до земли.

В ту ночь мы остались в их лагере. Потом в темноте кто-то туда ворвался, началась борьба, и один язычник был убит. Ормонд-сагиб сказал, что это был туркменский шпион, и, значит, тут будет сражение. Поэтому на рассвете мы уехали из лагеря и быстро помчались на запад. Там мы встретили других неверных, Ормонд-сагиб тоже показал им талисман, и они принялись оказывать нам всяческие почести. Затем мы опять быстро помчались, так что чуть не загнали лошадей, и, даже когда наступила ночь, мы не остановились, а Ормонд-сагиб был словно безумный, поэтому еще до рассвета мы уже приехали в эту долину, и сагибы спрятали нас в эту пещеру.

Здесь мы оставались, пока какой-то неверный не прошел утром мимо пещеры, гоня овец. Тогда Ормонд-сагиб позвал его и показал ему талисман, а потом объяснил, что хочет поговорить со жрецом. Тот человек ушел, но потом вернулся вместе со жрецом, который умел говорить по-кашмирски. Он и сагибы долго разговаривали, но о чем — я не знаю. А Ормонд-сагиб убил того человека, который ходил звать жреца, а потом они со жрецом завалили его тело камнями. Потом они опять о чем-то говорили, а затем жрец ушел, а сагибы просидели в пещере целый день. Но в сумерках за ними пришел другой человек, с бритой головой, закутанный в верблюжью шкуру, и они пошли с ним к городу. Они велели нам поесть, покормить коней и запрячь их, чтобы очень быстро выехать ночью, пока не рассветет. Вот все, что я знаю, и да будет Аллах мне свидетелем.

Гордон молчал, обдумывая услышанное. Он верил, что слуга говорит правду, но его недоумение только возрастало. Пока американец размышлял над этим запутанным клубком событий и невольно разжал хватку, слуга, воспользовавшись моментом, вдруг резко дернулся, сбросив с себя тяжелую руку Гордона и одновременно выхватив из-за пазухи кинжал. С коротким злорадным выдохом он выкинул руку с кинжалом вперед, но Аль-Борак молниеносно отклонился, и лезвие лишь слегка задело его. В ярости он вцепился обеими руками в горло азиата, вложив в эту дикую хватку всю свою силу. Шейные позвонки могучего мусульманина хрустнули, как сухая ветка, и в то же мгновение Гордон уже нырнул в густую тень кустарника, услышав шум у входа в пещеру. Человек, появившийся там, тревожным приглушенным голосом что-то спросил, но Гордон не стал дожидаться дальнейшего развития событий и исчез во мраке, словно призрак.

Человек, вышедший из пещеры, повторил свой вопрос, но, не получив ответа, взволнованным голосом позвал своих товарищей. С оружием в руках они начали пробираться сквозь заросли тамариска, пока наконец один из них не наткнулся на тело своего товарища. Они наклонились над ним, испуганно бормоча.

— Точно, это проклятое место, — дрожащим голосом произнес один из них. — Акбара убили злые демоны!

— Нет, — возразил другой. — Его убили люди из этой долины. Может быть, они собираются и всех нас убить, одного за другим. — В испуге он сжал винтовку и попятился. — Они заколдовали сагибов и увели их, чтобы убить!

— Мы будем следующими, — прошептал третий. — Сагибы, должно быть, уже мертвы. Надо быстро уезжать отсюда! Лучше умереть в горах, чем ждать, как овцы, когда нам перережут горло.

Несколько минут спустя они уже мчались на восток, рассеявшись среди ночи, словно зайцы, преследуемые гончими псами.

Об этом Гордон уже не знал. Отбежав от пещеры, он направился не в ущелье, где оставались его люди, а прямо через сосны к огням города Иолгана. Туда вела узкая тропинка, извивавшаяся между деревьями и едва заметная в темноте.

Впереди уже показались массивные городские стены и ворота, стоявшие почему-то открытыми. Гордон увидел часовых, беспечно прогуливавшихся вдоль стен.

В Иолгане не опасались нападения — самые могущественные из мусульманских племен суеверно боялись даже близко подходить к городу поклонников культа дьявола. До слуха Гордона доносились обрывки праздных разговоров и шутливых споров.

Где-то здесь, в Иолгане, — американец был в этом уверен — находились люди, которых он искал. Они собирались вернуться в пещеру, и Гордон мог бы встретить их там. Но у него были свои причины, почему он хотел войти в город, и причины эти не имели ничего общего с местью двум англичанам. Спрятавшись в непроницаемой тени деревьев уже совсем близко от города, он принялся размышлять о том, как действовать дальше, и тут услышал негромкий звук копыт на дорожке позади себя. Он скользнул в глубь зарослей, но затем внезапная мысль остановила его, и он повернул обратно к дороге и стал ждать.

Наконец Гордон увидел вереницу нагруженных тюками мулов и четырех человек, охранявших их с двух сторон. У них не было факелов, они двигались как люди, хорошо знающие дорогу. Зоркие глаза Гордона хорошо различили в неясном свете звезд их очертания! Это были киргизские пастухи. Он бесшумно подкрался еще ближе и отчетливо увидел их круглые шапочки и длинные плащи, а в нос ему ударил свойственный киргизским скотоводам запах.

Когда человек, замыкавший процессию, поравнялся с Гордоном, американец железной рукой схватил его за горло, сдавив так сильно, что пастух не издал даже хрипа, бесчувственно обмякнув в руках Гордона. Остальные уже исчезли из виду, скрывшись за поворотом тропинки, а мерный топот копыт мулов и поскрипывание нагруженной на них поклажи заглушили негромкие звуки короткой борьбы.

Гордон оттащил свою жертву в сторону и быстро раздел ее, сбросив свои ботинки и надев на себя одежду киргиза, надежно закрепив на поясе пистолет и саблю, скрытые длинным плащом. Несколько минут спустя он уже шел позади колонны, опустив голову, как будто устал от дальнего перехода. Гордон знал, что пастух, чьим нарядом он воспользовался, не придет в сознание по крайней мере еще несколько часов.

Американец держался достаточно близко к каравану, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что он свой, но в то же время чуть отставал, плетясь усталым шагом. В его планы не входило, чтобы кто-нибудь заговорил с ним, — тогда Гордона немедленно разоблачили бы. Но остальные пастухи, видимо, тоже на самом деле устали, поэтому процессия двигалась в полном молчании. Когда они проходили через ворота, их никто не окликнул. Стража не заметила подмены — даже при свете факелов, горевших над огромным арочным входом в город, Гордон выглядел совсем как киргизский пастух, в таком же, как они, длинном плаще и мерлушковой шапке, с такими же, как и у них, заостренными чертами загорелого обветренного лица.

Они двинулись по освещенной факелами улице, шумной от голосов многочисленных прохожих и торговцев, не обращавших на караванщиков никакого внимания. Здесь Гордон и отстал от каравана окончательно, затерявшись среди таких же пастухов в длинных плащах, бродивших по улицам и глазевших на город, казавшийся им непостижимо величественным.

Иолган не был похож на другие города Азии. Много лет назад говорится в легенде, его построили последователи культа дьявола, изгнанные со своей далекой родины. Они нашли прибежище в этой дикой, не отмеченной ни на каких картах стране, фактическими хозяевами которой были Черные Киргизы, являвшиеся наиболее дикой ветвью среди родственных им племен. Население Иолгана было смешанным и состояло из потомков тех самых переселенцев и киргизов.

Гордон увидел бродивших по улицам монахов — правящую касту в Иолгане — высоких бритоголовых людей с монгольскими чертами лица, чье этническое происхождение ему не было известно. Они не походили на тибетских монахов, и религия их даже отдаленно не напоминала буддизм — это действительно был чистейший культ дьявола. Архитектура их храмов, алтарей и гробниц тоже резко отличалась от любой другой культовой архитектуры, которую когда-либо видел Гордон.

Но он не тратил времени ни на размышления о природе культа дьявола, ни на бесцельное блуждание по городу, а сразу направился к огромному каменному зданию, расположенному почти у той самой горы, у подножия которой и стоял Иолган. Гордона никто не останавливал, никто не пытался заговорить с ним. Беспрепятственно дойдя до здания, он поднялся по ступеням, поражавшим своей необыкновенной — не меньше ста футов — шириной, низко опустив голову, чтобы как можно больше походить на утомленного долгим путешествием пилигрима. Большие бронзовые двери храма, никем не охраняемые, были открыты, и Гордон, скинув сандалии, вошел в огромный зал, едва освещенный тусклыми медными лампами, в которых горело растопленное масло.

По залу бесшумно сновали бритоголовые монахи, похожие на темных призраков. Они не обратили на Гордона никакого внимания, приняв его за рядового поклонника культа, пришедшего принести скромные дары к гробнице Эрлик-хана, князя седьмого круга ада.

Часть зала была скрыта от обзора огромным кожаным занавесом, расшитым золотом, который свисал до пола с самого потолка. Перед занавесом, к которому вели шесть ступенек, сидел скрестив ноги и склонив голову неподвижный, как статуя, монах, явно пребывающий в общении с неведомыми духами. Гордон остановился у ступенек, будто для того, чтобы пасть перед ними ниц, а затем, словно его охватил внезапный ужас, попятился, закрыв руками лицо. Монах продолжал сидеть неподвижно, не обратив на мнимого пастуха никакого внимания. Он уже не раз видел таких кочевников, пришедших издалека, чтобы поклониться гробнице Эрлик-хана, которые испытывали сверхъестественный ужас, приблизившись к занавесу, скрывавшему от их глаз нечто страшное. Робкие киргизы часами бродили по храму, собираясь с духом, прежде чем подойти к занавесу и совершить ритуальное поклонение, поэтому никто из находившихся в храме даже не взглянул в сторону человека в плаще, испуганно отпрянувшего от алтаря.

Убедившись, что никто за ним не наблюдает, Гордон проскользнул в темный дверной проем неподалеку от золоченого занавеса и ощупью двинулся по широкому неосвещенному коридору, пока не наткнулся на ведущую вверх лестницу. Бесшумно и быстро поднявшись по ней, он оказался в длинном коридоре, едва освещенном слабыми мерцающими бликами огней.

Гордон знал, что эти блики отбрасывают тусклые лампы из крошечных келий, расположенных вдоль коридора. В них монахи проводят долгие часы, погрузившись в размышления о таинствах своего культа или сосредоточенно изучая черные книги, о существовании которых остальной мир, находящийся за этими стенами, даже не подозревал. В конце коридора виднелась еще одна лестница. К ней и направился Гордон, стараясь, чтобы его не заметили монахи, сидевшие в кельях. Это ему удалось без особого труда, так как блики пламени масляных ламп освещали коридор так скудно, что заметить неясную тень, бесшумно проскользнувшую по коридору, вряд ли кто-нибудь смог.

Поднявшись по ступенькам до поворота, Гордон замер и прислушался. Он знал, что наверху должен быть стражник, но он также знал, что этот стражник может спать. Сделав еще несколько шагов, Гордон действительно увидел сидевшего на полу полуголого человека с кривой саблей на коленях, голова которого была низко опущена. Он еле слышно похрапывал, и у Гордона не осталось никаких сомнений, что стражник мирно спит.

Американец осторожно прокрался мимо него и вошел в верхний коридор, тускло освещенный лагунными лампами, находившимися на равном расстоянии друг от друга. По обеим сторонам коридора тянулись ряды тяжелых деревянных дверей, обитых бронзой. Гордон направился к одной из них, отличавшейся от других особым орнаментом и лепной аркой. Подойдя к двери, он замер и прислушался, а затем тихонько постучал девять раз, с паузой после каждых трех ударов.

Несколько мгновений царила напряженная тишина, а затем за дверью раздался звук шагов, смягченный толстым ковром. Дверь тихо открылась, и на пороге возникла стройная фигура женщины, удивительно прекрасной и словно бы излучавшей какие-то магнетические волны. Сияние ее глаз было поистине волшебным — оно затмевало блеск драгоценных камней, украшавших ее пояс.

Она сразу узнала Гордона, несмотря на его маскарад, и порывисто бросилась к нему, крепко обняв его своими тонкими, но сильными руками.

— Аль-Борак! Я знала, что ты придешь!

Гордон вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Кроме них двоих, там никого не было. Комната была обставлена богатыми шелковыми диванами, резными столиками и шкафчиками и задрапирована роскошными бархатными шторами, что резко контрастировало с остальными помещениями храма — мрачными и полупустыми. Окинув взглядом комнату, Гордон вновь повернулся к женщине, лицо которой выражало неподдельную радость.

— Откуда ты знала, что я приду, Ясмина? — спросил он.

— Ты никогда не бросал друга в беде, — тихо ответила она.

— А кто в беде?

— Я!

— Но ведь ты богиня!

— Я же все объяснила тебе в своем письме! — с некоторым недоумением произнесла она, пристально глядя на Гордона.

Американец так же недоуменно покачал головой:

— Я не получал никакого письма.

— Тогда почему же ты здесь? — воскликнула Ясмина, отступив от Гордона на шаг, словно проверяя, он ли перед ней.

— Это долгая история, — ответил он, еще раз окинув взглядом комнату. — Сначала расскажи мне, почему Ясмина, у ног которой лежал мир и которая от скуки отбросила его, чтобы стать богиней в чужой стране, говорит о себе как о человеке, попавшем в беду.

— Это правда, Аль-Борак. — Ясмина нервным движением откинула назад свои темные вьющиеся волосы. Ее глаза чуть затуманились грустью и усталостью, но в них мелькнуло и что-то еще, чего Гордон никогда не видел прежде, — тень страха. — Но сначала поешь с дороги. Вот еда, которая тебе сейчас нужнее, чем мне.

Она села на диван и придвинула к Гордону маленький золотой столик, на котором стояло блюдо с приправленным рисом и жареной бараниной и кувшин с кумысом. Вся посуда была из чистого золота.

Гордон молча сел рядом с ней и с нескрываемым аппетитом принялся за еду. В своем грубом одеянии кочевника он выглядел очень странно посреди роскоши и великолепия этой комнаты. Ясмина задумчиво смотрела на него, и в ее взгляде сквозила какая-то таинственность.

— Мир не лежал у моих ног, Аль-Борак, — наконец сказала она. — Но у меня было достаточно всего того, чем я пресытилась до отвращения. Знаешь, как будто хорошее вино потеряло свой вкус. Лесть стала казаться мне оскорблением, восхищение мужчин звучало для меня как пустые, заученные и лишенные всякого смысла слова. Я безумно устала от глупых лиц, вечно мельтешивших у меня перед глазами, — от их тупых бараньих взглядов и таких же бараньих мыслей. Я устала от всех, за исключением нескольких человек, таких, как ты, Аль-Борак. Вы были волками в овечьей стае. Я могла бы любить тебя, Аль-Борак, но в тебе слишком много ярости; твоя душа подобна лезвию, о которое я боюсь пораниться.

Ничего не ответив, Гордон взял золотой кувшин с кумысом и мощными глотками осушил его за один раз, отчего у любого другого человека тотчас помутилось бы в голове. Но Гордон слишком долго жил, как кочевник, и любой самый жгучий кумыс был для него привычен, как вода.

— Итак, я стала принцессой, женой кашмирского принца, — продолжала она. — И тут я узнала глубины человеческого свинства, и это знание досталось мне слишком дорогой ценой. Он был грязной скотиной, и я сбежала от него в Индию, и один англичанин защитил меня, когда головорезы моего мужа собирались отвезти меня обратно к нему. Но этот негодяй все еще предлагает огромные деньги тому, кто доставит меня к нему живой, и тогда он успокоит свое уязвленное самолюбие, замучив меня до смерти.

— Понятно, — сквозь зубы пробормотал Гордон. — До меня доходили кое-какие слухи об этом.

На его лицо набежала тень, и, хотя он даже не нахмурился, в его глазах появилось что-то зловещее.

— Этот опыт и вызвал у меня окончательное отвращение к жизни, — с горечью сказала Ясмина, — к той жизни, которую я знала. Но я вспомнила, что мой отец был жрецом в Иолгане, он покинул город ради любви к одной чужестранке. Иолган я помнила по рассказам отца, хотя я тогда была совсем маленькой, и во мне зрело огромное желание покинуть мир и прийти сюда, чтобы обрести свою душу. Все боги, которых я знала, доказали мне свою ничтожность. Теперь передо мной зажегся знак Эрлика. — Ясмина слегка раздвинула складки одежды и показала Гордону напоминающий звезду талисман, висевший у нее на груди. — Я пришла в Иолган, как ты уже знаешь, потому что именно ты и привел меня сюда, под видом киргизки с Иссык-Куля. Люди помнили моего отца и, хотя они и считали его предателем, все же приняли меня, главным образом из-за того, что есть одна старая легенда, которая рассказывает о женщине-богине со звездой на груди. Они приняли меня как воплотившуюся в дочь Эрлик-хана богиню. Когда ты ушел обратно, первое время я была всем довольна. Люди поклонялись мне с такой искренностью, которую я никогда не видела в том прежнем мире. Их странные ритуалы были необычными, но завораживающими. Сначала я воспринимала только их внешнюю сторону. Затем я начала проникать все глубже в суть их мистерий…