Дуглас Брайан

Жертвоприношения не будет



— Киммериец! Эй, киммериец! Тьма вдруг рассеялась, в подземный «мешок» хлынул горячий воздух, полный запаха песка и какой-то пряной выпечки, — воздух свободы. Конан, однако, не подавал признаков жизни. Сидел на земле, уткнувшись лбом в колени, и лихорадочно соображал.

Он никому не говорил о том, что родом из Киммерии. Никому из схвативших его. Для них он был просто «северянин», «варвар с севера». Правда, женщина знала его имя. Наверное, она рассказала слишком много… Хорошо бы выяснить, что с нею случилось. Впрочем, если сейчас пришли за ним, то скоро все откроется.

Конан поднял голову и увидел ослепительный солнечный свет, изливавшийся с небес. Потом на фоне света грязным пятном проступила фигура тюремщика, приземистого кривоногого малого, который взывал:

— Киммериец! Тебя хотят видеть — вылезай! Конан встал, ухватился за сброшенную ему веревку и начал подниматься наверх. Что бы ни ожидало его за пределами подземного «мешка» — туранской тюрьмы для опасных преступников, это было ощутимо лучше тюремного заключения. По крайней мере, наверху у Конана будут развязаны руки. Там, на воле, есть куда бежать, а если его попытаются остановить — киммериец всегда сможет подраться и победить.

Наконец Конан очутился наверху. Горячий ветер ударил его в лицо — ветер, прилетевший откуда-то из степей или пустынь. Должно быть, много диковин повидал на своем пути этот ветер! Конан на миг задохнулся и зажмурился, а когда вновь открыл глаза, то увидел перед собой странно знакомое лицо.

— Ну, что же ты? — нетерпеливо произнес этот человек. — Не помнишь меня?

— Грифи? — выговорил киммериец. — Но этого не может быть…

Он знавал некоего Грифи пару зим назад. То был бритуниец с волосами странного рыжего цвета и очень светлыми глазами. «Как будто боги хотели создать альбиноса, но в последний момент передумали», — так описывал свою внешность сам Грифи.

Сейчас он стоял перед Конаном, одетый как истинный туранец. Его рыжие волосы были обмотаны скрученным куском ткани, свисающий конец головной повязки прикрывал нижнюю часть лица, чтобы жестокое солнце не обжигало нежную кожу. Широкий наборный пояс, охватывающий талию Грифи, несомненно, говорил о богатстве: туранец может носить лохмотья, если ему вздумается, но конь, оружие и пояс у него будут настолько хороши, насколько позволит состояние.

— Кром! — воскликнул киммериец. — Грифи, ты сделался заправским ту ранцем! По-моему, ты даже стал кривоногим… Как тебе это удалось?

— Заинтересовался? — хмыкнул Грифи. — Идем отсюда. Я выкупил тебя за трех превосходных лошадей, да еще этому уроду, — он кивнул в сторону тюремщика, — пришлось дать сотню серебряных монет.

Конан тряхнул волосами и засмеялся. Грифи показал ему на коня, ожидавшего неподалеку.

— Садись.

— Это мой? — уточнил киммериец.

— Пока ты на моей службе, — ответил Грифи. — Впрочем, если все пройдет удачно, он останется твоим навсегда.

— Согласен! — воскликнул Конан, вскакивая в седло.

Спустя миг оба скакали прочь от тюрьмы, навстречу ветру и свободе.



* * *



Владения Грифи находились к востоку от Шандарата. Конан с удивлением обозревал большое пастбище, мимо которого они ехали, а затем с еще большим изумлением увидел окруженный тенистым садом каменный дом, настоящую княжескую усадьбу.

— Боги! Грифи, неужели ты здесь живешь?

— Да, — с гордостью кивнул Грифи. — Это мой дом, и все такое. И ты — мой гость.

— Кажется, ты хотел нанять меня на службу? — спросил Конан. — Учти, Грифи, я не смогу вечно торчать здесь и служить твоим охранником. Это, конечно, прекрасная должность, сытная и спокойная, но ведь ты знаешь, что такие вещи не для меня.

— У меня даже в мыслях не было предлагать тебе нечто подобное! — искренне возмутился Грифи. — За кого ты меня принимаешь? Спокойное, сытное житье в доме богатого лорда? Да лучше умереть! Нет, Конан, то, ради чего я внес за тебя выкуп, гораздо проще, чем безбедная жизнь. У меня есть задание как раз по тебе.

Опасное, требующее силы, ловкости, бесстрашия, пренебрежения собственной жизнью. И если ты справишься, то получишь от меня хорошие деньги — и свободу убираться к демонам, на все четыре стороны.

— Что ж, — невозмутимо молвил Конан, — в таком случае, я, разумеется, согласен.

— Правильный выбор, — кивнул Грифи. — Если бы ты отказался, я отправил бы тебя обратно в подземную тюрьму.

— О, Грифи, — протянул киммериец, — ты ведь не сделал бы этого!

— А что мне помешает?

Они переглянулись и расхохотались. Наконец Конан обтер лицо ладонями, встряхнулся и спросил:

— Как ты меня нашел?

— Слушал на площади Шандарата когда женщине объявляли смертный приговор.

— Ее казнили?

— Сбросили в мешке в воду.

Конан помолчал, нахмурившись. Затем все-таки поинтересовался:

— Как все случилось?

— В общем, у этого Джемала был евнух. Не помню, как его зовут. Точнее, не знаю. Все эти евнухи — отвратительные люди. Лучше уж гнома в услужении держать.

— Гном в гареме? — Конан не удержался от ухмылки.

Грифи быстро махнул рукой, как бы отметая все посторонние мысли.

— Джемал знал, что ты пришел к его жене.

— Проклятье, Грифи! Это была пятнадцатая жена, и Джемал даже не интересовался ею… Красивая девочка, глупенькая, но очень симпатичная. Она хотела бежать. У нас был даже припасен костюм мальчика для нее… Она совершенно не заслуживала такой участи. Быть запертой в этой душной клетке, целыми днями ничего не делать, только скучать и поедать сладости.

— Как ты познакомился с ней?

— Она выглядывала за ограду сада.

— А ты что делал под этой оградой?

— Присматривался, нельзя ли забраться гуда и что-нибудь украсть.

— И в конце концов ты решил украсть женщину! Нет ничего глупее, Конан! Евнух выдал вас обоих. Тебя опоили снотворным и схватили, пока ты ничего не соображал. После этого не стоило никакого труда расправиться с женщиной. Тебя хотели казнить. Но когда я услышал на площади о том, что некий варвар, северянин, забрался по отвесной стене в сад уважаемого господина Джемала и пытался украсть у пего жену, я понял, о ком идет речь. Во всей Хайбории, кажется, существует только один варвар-северянин, способный на такие поступки. Я навел кое-какие справки… И, поскольку я тоже уважаемый господин, к моим словам прислушались. А при виде моих лошадей сделались на диво сговорчивыми. Все, что от меня требовалось, — обеспечить твое исчезновение.

— И что же ты припас для меня?

— Терпение, Конан! Сначала ты узнаешь, каким образом нищий бродяга из Бритунии сделался уважаемым господином, да еще в Туране.

Они подъехали к воротам усадьбы. Грифи взял небольшой рог, висевший у него на поясе, поднес к губам и дунул. Раздался тонкий пронзительный звук, и почти тотчас на стене показался человек в островерхом шлеме поверх головной повязки.

— Господин! Господин прибыл! — закричал он. — Скорей открывайте ворота!

Стражник исчез. Вскоре ворота распахнулись, и перед путниками легла ровная, посыпанная песком дорожка, ведущая между деревьями.

— Добро пожаловать, Конан, — произнес Грифи с легким, чуть насмешливым поклоном. — Добро пожаловать в усадьбу Грифи!

Они въехали под сень деревьев, и ворота за их спиной закрылись. Узорчатая тень ворот легла на дорожку.

Садовники, слуги, быстрые служанки с корзинками у пояса и ножницами в руках, — все они прекращали работу и низко кланялись при виде всадников.

Грифи не отвечал на поклоны, но с его лица не сходила милостивая улыбка.

Конан старался сохранять невозмутимую мину, но ему ужасно хотелось хохотать. Важничающий Грифи вызывал у него необузданные приступы веселья.

Наконец Конан не выдержал:

— Сдаюсь! Ты победил, Грифи! Я сгораю от любопытства — каким образом ты завладел всем этим богатством?

Грифи повернулся к своему спутнику. Едва заметная улыбка зародилась в углах его губ.

— Весьма простым и традиционным способом. Я женился на вдове.

— Хочешь сказать, дом, сад, пастбища — все это достояние твоего предшественника на брачном ложе?

— Именно, Конан.

— Кром! Как примитивно!

— Нет, если учесть, сколько усилий пришлось приложить для того, чтобы мне это позволили. Для начала я стал лучшим другом, а потом и названым братом ее родного братца; затем втерся в доверие к ее старому мужу… Я стал незаменимым другом в этой семье.

— Надеюсь, ты не помог старому мужу при переходе в Серые Миры?

— Нет, я просто навел кое-какие справки… Видишь ли, Конан, если ты — младший сын младшего сына и навсегда покидаешь родной дом, потому что там тебе ничего не светит, разве что головокружительная карьера писаря при каком-нибудь невежественном дворянчике… Ну как бы это объяснить подоходчивее… Ты становишься весьма изобретательным. И вот ты прибываешь в Туран — ты следишь за моей мыслью? — и выясняешь, что имеется поблизости некий господин, очень старый и больной; у него только одна жена, и притом из влиятельной семьи. Ты малый не промах и при первой же возможности сводишь знакомство, а потом и дружбу с членами этой семьи. Немного терпения, чуть-чуть везения — ну и доблесть, конечно, проявленная вовремя и там, где надо, — и ты уже почти член семьи. Тем временем события развиваются своим чередом, дети подрастают, старики умирают… Умирает и муж сестры твоего названного брата.

— Странная степень родства, — хмыкнул Конан. — И какая же доля наследства тебе причитается, если ты — всего лишь названный брат брата жены покойного?

— Мне причитается все, — спокойно сказал Грифи. — Потому что мой названный брат тотчас отдает мне руку своей сестры и заверяет, что никто, кроме меня, не сможет позаботиться о ней достойным образом. И вот я забочусь. О ней, об усадьбе, об этом саде, об армии слуг, о пастбищах, о лошадях и пастухах… Единственное, чего я не терплю у себя в доме, — это евнухи. Всех, кто здесь водился, собрал и продал. Как раз, кстати, хватило на то, чтобы выкупить тебя.

— Гляжу, ты стал заправским рабовладельцем, Грифи.

— Да, хватка у меня есть, — скромно сознался Грифи. — Но вот мы и дома. Входи, устраивайся в передней комнате. В сам дом не заходи, больно уж ты грязен. Тебе принесут умыться, переодеться, поесть и выпить.

— А нельзя в обратной последовательности? — поинтересовался Конан. — Сперва выпить, потом поесть, потом… что там еще?

Грифи рассмеялся.

— Ты ничуть не изменился.

— Ты тоже.

Прохлада и полумрак зажиточного дома обступили обоих.



* * *



Где бы ни очутился Конан, он всегда чувствовал себя удобно. Тюремные нары или мягкая тахта, палуба галеры или роскошные ковры, жесткий кхитайский лежак или перины в доме аквилонского вельможи, — повсюду киммериец устраивался как у себя дома.

Что касается комнаты, которую отвел ему Грифи, то в ней вообще не было ничего непривычного для киммерийца: гора ковров, десяток кувшинов, из которых два содержали напитки — разведенное вино и сладкую воду; маленькая ароматическая курильница и гигантская серебряная ваза, наполненная фруктами.

Конан развалился на коврах, взял кувшин с вином и принялся отдыхать. Мысли его бродили лениво, сонно.

Мимолетно вспоминал он молодую женщину, которую пытался выкрасть и увести на свободу. Жаль, что она погибла! Этот Джамал заслуживает самого лютого наказания!

… Но не теперь. Теперь нужно дождаться Грифи и узнать, чего же он, собственно, хочет от старого приятеля.

Грифи заделался истинным туранцем. Не спешит заводить речь о существе дела. Сперва болтал о своей женитьбе, потом хвастался лошадьми, рассказывал о каком-то изумительном жеребце, которого ему доставили аж из самого Кхитая. Долго и нудно интересовался тем, удобно ли Конан устроился.

Что ж, в подобные игры варвар играть умеет. Грифи получил подробнейший отчет о том, какие ощущения испытывает Конан, лежа на ковре с мягким ворсом, и о том, насколько этот ковер лучше другого, с ворсом более жестким; а также поведал Конан своему другу о вкусовых качествах вина и о том, что разбавленное вино лучше утоляет жажду, но приносит меньше удовлетворения.

Когда киммериец заговорил о свойствах аквилонского вина, весьма дорогого, и начал сопоставлять его с кхитайским рисовым вином, Грифи не выдержал.

Новоявленный «туранский аристократ» разразился смехом и захлопал в ладоши.

— Ты переиграл меня, Конан! Сдаюсь!

— Я только начал, достопочтенный Грифи, — подражая размеренному тону туранских стариков, молвил Конан. — Итак, кхитайцы собирают рис в начале его созревания и…

— Все, все, сдаюсь! Довольно, Конан! Перехожу к делу.

Конан уселся на ковре удобнее.

— Давно бы так, — не моргнув глазом, объявил он. — Давай, выкладывай, Грифи, что у тебя случилось.

— По правде говоря, я и сам толком не могу понять, что это такое, — начал Грифи. — Люди говорят, будто в моих владениях завелся монстр. Сам я этого монстра никогда не видел. Но кое-какие следы он все же оставляет.

— Он режет твой скот? — спросил Конан.

— Хуже, набрасывается на людей.

— Не уверен, что это хуже, — пробормотал Конан, — но в общем и целом я с тобой согласен: терпеть на своих землях монстра — дурной тон. Даже младший сын младшего сына не может позволить себе так распуститься!

— Рад, что ты понимаешь, — кивнул Грифи.

— Принеси нормального вина, не разбавленного, — велел Конан. — Я не могу думать, когда у меня в голове булькает вода. Требуется напиток покрепче, чтобы во мне ожил полный злобы варвар.

Грифи щелкнул пальцами, и в комнате, как по волшебству, появилась юная девушка. Конан не успел заметить, откуда она вошла, но явно не через тот занавешенный тяжелой портьерой проем, через который проходил пару колоколов назад сам киммериец.

Она была очень юной, лет пятнадцати. Ее смуглые руки были украшены тяжелыми золотыми браслетами, большие влажные глаза с любопытством глядели на гостя. В руках она держала большой кувшин. Ее тонкий стан соблазнительно изгибался, когда она наливала Конану вино.

— Что она делала с вином наготове возле нашей комнаты? — поинтересовался Конан. — Подслушивала?

— Нет, я приказал ей ждать. Я ведь знал, чего ты захочешь, — снова рассмеялся Грифи. — Подожди, Конан, ты еще не раз будешь удивлен! Став туранским вельможей, я перенял многие их обычаи. Например, одно из любимых развлечений в этой стране — удивлять гостей.

— Некоторых гостей здесь принято удивлять до смерти, — заметил Конан, весело поглядывая на девушку. — Кто она?

— Просто рабыня. У меня в доме таких еще шесть. Терпеть не могу мужскую прислугу.

— Хорошенькая.

— Конан, если у тебя на уме то, о чем я подумал, то лучше сразу откажись…

— Кром! У меня на уме нет ничего, кроме хорошей еды и доброго вина!.. Скажи, Грифи, а твоя жена так же хороша, как эта девчушка?

— Я не намерен обсуждать мою жену с посторонними, — вдруг насупился Грифи.

— Вот так дела! — изумился Конан. — Прежде, бывало, мы с тобой болтали о женщинах ночи напролет… Особенно когда поблизости не было женщин. Что же случилось?

— Это моя жена, и я не собираюсь…

Конан махнул рукой.

— Хорошо, хорошо. Никто не покушается па твою жену. Если не хочешь говорить о женщине, перейдем к более приятной теме. Расскажи мне о монстре.



* * *



На землях, принадлежавших предшественнику Грифи, имеется низменный участок, где располагаются лучшие пастбища в округе. Разумеется, многие зимы эта земля считалась спорной, и имелось немало претендентов на нее. То и дело из сундуков извлекались разного рода грамоты, дарственные, письма влиятельных господ и даже самих властителей Турана и Иранистана, где подтверждались права на Зеленые Пастбища того или иного землевладельца.

Несколько раз соперники сходились в кратких, но кровопролитных войнах, так что требовалось вмешательство властей, дабы остановить бойню. В конце концов земля эта досталась супругу Джавис.

Здесь возникала некая пауза: поневоле хотелось задать вопрос — отчего же властитель Турана решил вопрос именно таким образом и почему он связал женитьбу на Джавис с болотным пастбищем?

Никто не решался заходить в своем любопытстве так далеко. Достоянием общественности стало то обстоятельство, что самый отчаянный из претендентов — тот, который, по общему мнению, имел на землю меньше всего прав, — был призван во дворец и после долгого разговора вышел оттуда с хартией, подтверждающей его вступление в права собственности.

Несомненно, Грифи, унаследовавший пастбище вместе с женой, кое-что знал об этом. Но Конан видел, что его приятель не расположен говорить на эту тему, и потому сосредоточился на монстре.

— Никто его не разглядел, — сознался Грифи. — Любой, кто встречался с ним на Зеленом Пастбище, навсегда терял дар речи.

— Выражайся точнее, — попросил Конан. — Твоя цветистая туранская речь тяжела для моего киммерийского слуха, почтенный Грифи.

— Живых после таких встреч не остается, — выразился точнее «почтенный Грифи».

— Понятно, — кивнул Конан. — Еще вопрос: он убивает всех без разбору или только чужаков?

Грифи призадумался.

— На первый взгляд кажется, будто всех без разбору, но, если подумать получше… Да, возможно, он не трогает людей Джамала.

— Опять этот Джамал! Житья от него нет.

— Он был одним из соперников в споре за эту землю. По общему мнению, он мог бы выиграть войну, если бы не неожиданное предложение насчет Джавис.

— Самое простое будет предположить, что монстра выпустил на пастбища сам Джамал, — вздохнул Конан. — Ничего удивительного, от подлеца, способного убить женщину, можно и не такого ожидать!.. Но это означает также, что монстр обладает некоторыми зачатками рассудка. Сам посуди! Даже я, с моим недюжинным умом, не в состоянии отличить твоих людей от людей Джамала, а монстр делает это без труда.

— Я только высказал предположение, — возразил Грифи. — Оно пока не основано на наблюдениях… Просто складывается такое впечатление.

— Хорошо, оставим пока Джамала с его людьми, — махнул рукой Конан, — вернемся к более приятной теме — к монстру. Ты осматривал тела погибших?

— Боюсь, от них мало что оставалось.

— То есть, он их съедает?

— Во всяком случае, разрывает на части.

— Это уже кое-что, — кивнул Конан, — стало быть, у него мощные челюсти, большие лапы с когтями… Что-нибудь еще? Следы остаются?

— Если и остаются, то я их не видел.

Конан вздохнул.

— Завтра отправлюсь на твои пастбища, Грифи, и погляжу поближе, что там да как. Сегодня уж посплю на мягких коврах, не обессудь. Говорят, что роскошь расслабляет и делает воина слабым, но я не сторонник того, чтобы всю жизнь отдыхать на земляном полу или на охапке гнилой соломы.

— Никто не говорит, чтобы тебе спать на охапке гнилой соломы! — всполошился Грифи. Он засуетился так, что Конан едва не рассмеялся. — Ты мой гость, и тебе будет предоставлено все самое лучшее!

— Я и сам сожалею, но придется мне перебираться поближе к болотам, — вздохнул Конан. — Поселюсь у каких-нибудь пастухов. Жить у тебя в усадьбе и выслеживать монстра на пастбищах как-то не с руки.

Грифи встал.

— Если тебе что-нибудь понадобится, только щелкни пальцами, и придет девушка. Она понятливая и сделает все, о чем ни попросишь.

Конан ухмыльнулся.

Грифи погрозил ему пальцем:

— Я дорожу моими служанками, имей это в виду.

— А что ТЫ имел в виду? — возмутился Конан. — Никогда в жизни я ни одну женщину и пальцем не тронул, если ей того не хотелось.

— Она рабыня и привыкла угождать, — предостерег Грифи. — Не злоупотребляй этим.

— Еще одно слово, Грифи, и я сверну тебе шею, — предупредил Конан.

Грифи рассмеялся и вышел. Киммериец остался один. Он сразу перестал улыбаться, и хорошенькая рабыня мгновенно вылетела у него из головы. Конан раздумывал о чудовище.

Грифи унаследовал его вместе с пастбищами. А предшественник Грифи завладел пастбищами потому, что согласился жениться на Джавис.

Чем больше Конан размышлял об этом, тем больше ему казалось, что Джавис — ключ к разгадке. Кто она, эта таинственная супруга Грифи? Почему женитьба на ней вознаграждалась столь щедро? И почему Грифи отказался знакомить Конана со своей женой? Судя по всему, рыжий Грифи ничуть не изменился с тех пор, как Конан был с ним знаком: все тот же веселый, жизнерадостный человек, готовый ради наживы на все, кроме вопиющей подлости.

Конечно, Грифи перенял многие туранские обычаи — ведь он теперь «знатный туранец»; но это вовсе не означает, что он воспринимает всю эту игру всерьез. Нет, такое вовсе не в характере Грифи. К тому же он терпеть не может евнухов, в чем только что признавался, и не заставляет женщин своего дома закрывать лица.

Но жену он прячет от посторонних глаз. Ревнует, что ли?

Или за этой секретностью скрывается нечто более серьезное, нежели простая ревность?

Конан хлебнул из кувшина и растянулся на коврах. На короткое время задумался о той девочке, которую пытался украсть из гарема и которая погибла из-за своего стремления к свободе. Жаль бедняжку, но теперь уж ничего не поделаешь.

И тут портьера, висевшая в дверном проеме, шевельнулась, и Конан увидел крохотную женскую руку. Киммериец насторожился. Он чуть приподнялся на своем ложе и нащупал рукоять кинжала.

Рука помедлила немного, а затем отвела портьеру в сторону, и перед киммерийцем предстала крохотная женская фигурка. Ростом она едва доходила Конану до пояса. Ее лицо* было личиком хорошенькой обезьянки.

Будь это существо и впрямь обезьянкой, Конан счел бы ее очаровательной, но это была женщина, и потому киммериец в первое мгновение оторопел, когда увидел ее.

Длинные черные волосы женщины ниспадали до самого пола. На ней были пышные парчовые шаровары, схваченные золотыми браслетами у щиколоток, и просторная полупрозрачная блуза из белой ткани, шитой золотыми нитями. Крохотные колокольчики украшали подол блузы. Ноги женщины оставались босыми, а на мизинцах блестели крохотные перстеньки.

Конан счел неудобным лежать в присутствии этой особы и снова уселся на коврах. Она остановилась в дверном проеме, с любопытством рассматривая его.

— Прости, я не хотела тебе мешать, — тихо проговорила она. — Я думала, что ты уже спишь.

— Нет ничего более опасного, чем глазеть на меня спящего, — проворчал Конан.

— Почему?

Она улыбнулась, и ее мордочка как будто озарилась солнечным светом.

— Потому что спросонок я могу убить, — ответил Конан. — Я ведь постоянно ожидаю опасности.

— Должно быть, твоя жизнь ужасна, — сказала женщина. — Ты никого не любишь, и тебя никто не любит. Кругом только ненависть и страх. Да, это ужасно.

И она преспокойно погладила варвара по волосам.

— Кто ты? — спросил он, отстраняясь.

— Я Джавис, — ответила она, и Конану подумалось, что он знал ответ прежде, чем услышал его.

— Откуда ты взялась, Джавис?

— Мой муж не говорил обо мне?

— Он избегал рассказывать о тебе, — ответил Конан. — Но не думаю, чтобы это было оттого, что он стыдится тебя. Просто счел свои семейные дела не предназначенными для обсуждения с приятелем. Особенно таким ужасным, как я.

— Ты вовсе не ужасен, — засмеялась Джавис. — Ужасна только твоя жизнь, полная боли и подозрительности, — вот что я хотела сказать.

Конан устроился на коврах поудобнее, скрестив ноги, и показал Джавис место рядом с собой.

— Окажи мне честь и посиди со мной, Джавис, — попросил он. — Выпей вина и расскажи мне свою историю, а я расскажу тебе свою. Он очень тебя угнетает, этот деспот, твой муж?

— Господин Грифи? — она засмеялась весело и вместе с тем ласково, как смеются, вспоминая о любимом человеке. — О, нет! Лучше господина Грифи нет никого на свете!

Молодая женщина ловко устроилась рядом с киммерийцем и охотно приняла кувшин из его рук. Она глотнула вина, облизнулась с явным удовольствием и глянула на Конана лукаво.

— О чем ты хотел поговорить?

— Я хотел узнать, кто ты такая и почему женитьба на тебе приносит такие богатства.

— Ты имеешь в виду Зеленые Пастбища? — она прищурилась. — Что ж… Надеюсь, ты не боишься монстров, Конан, потому что я — самый настоящий монстр.

Вместо ответа Конан пощекотал ее затылок, и она поежилась от удовольствия.

— Я просто обожаю монстров, Джавис, и повидал их на своем веку столько, что всегда отличу симпатичного монстра от ужасного.

— Хорошо, хорошо… — Она закивала. — В таком случае, слушай. Мою мать привезли в клетке из джунглей Вендии. Считалось, что она животное. Несколько лет она жила в клетке и развлекала своим уродливым видом гостей своего господина. Ей не хотелось выдавать свою истинную сущность, и она решилась умереть, считаясь зверем. Лучше уж так, чем быть опозоренной и прожить век в дворцовых уродцах. А между тем она вовсе не была безобразной — по меркам нашего народа. Напротив, она слыла красавицей.

Но однажды она случайно раскрылась перед человеком. Это был один из туранских вельмож.

Он застал ее плачущей и спросил, даже не предполагая, что она может ответить, отчего она плачет. Разве ее плохо содержат? Или у нее нет чего-то необходимого? Многие люди, сказал он, охотно поменялись бы местом с этой обезьянкой, желая, чтобы их ласкали, кормили и украшали бантиками. И тут она не выдержала.

«Я поменялась бы местом с последним нищим, лишь бы обрести свободу! — сказала она. — Уже несколько лет я вижу только людей, которые мне неприятны, ненавистны, которые кажутся мне безобразными! У меня даже нет выбора — на кого смотреть! В мою клетку лезут отвратительные рожи, и мне приходится делать вид, будто они мне нравятся».

«Ты не животное! — воскликнул он. — Ты обладаешь разумом!»

«Удивляюсь только, как вы, обладающие разумом, не заметили этого раньше!» — сказала она.

— Он купил ее? — спросил Конан у Джавис, видя, что та разволновалась и едва не плачет. Киммериец счел правильным поскорее подвести рассказ к сегодняшнему дню.

— Вместе с клеткой, — кивнула Джавис.

— Ты наполовину туранка, а наполовину…

Он чуть было не сказал «обезьянка», но вовремя удержался. Джавис невесело улыбнулась.

— Ты угадал. Моей матери больше нет, а меня препоручили заботам туранского владыки… И он выделил мне богатое приданое, а потом и самолично подыскал мужа. Первый мой супруг был человеком добрым, но не считал меня за ровню себе. У него были наложницы, я же жила у него как дочь. Он прятал меня от посторонних глаз, боясь, чтобы меня не обидели недобрые люди. О, я знала о том, что в мире полно недобрых людей! У моего покойного отца был сын от первой жены, давно умершей, — мой сводный брат и нашел мне второго мужа, господина Грифи, своего приятеля.

— И ты довольна?

— Очень.

— Надеюсь, господин Грифи не относится к тебе как к дочери? — спросил Конан, щурясь.

— Нет. — Она очень мило опустила глаза. — Полагаю, нет.

Конан допил вино из кувшина и щелкнул пальцами, однако служанка, вопреки обещанию Грифи, не появилась. Конан поднял брови.

— Грифи определенно говорил, что служанка будет стоять под дверью и ожидать приказания возобновить запасы вина.

— Я велела ей уйти, — сказала Джавис. — Не хотела, чтобы она подслушивала.

— Лучше было бы ей подслушивать, — возразил Конан. — В таком случае Грифи мог бы быть уверен в том, что мы ничего дурного не делаем.

— Он и так в этом будет уверен, — заявила Джавис.

— Ты даже не догадываешься о том, кем он меня считает! — вздохнул киммериец. — Особенно учитывая мои последние «подвиги»… Но расскажи еще о себе. Чем ты любишь заниматься?

— Рукодельем, — ответила она. — Я вышиваю стеклянными бусами. Еще мне нравятся лошади.

— Так, — сказал Конан. — Похоже, мы подбираемся к пастбищу. Что тебе известно о твоем приданом?

— Только то, что там хорошая трава.

— Как давно там появился монстр, пожирающий людей?

— Со времен моего замужества.

— Значит, за всем этим стоит Джамал, — задумчиво проговорил Конан. — Что ж, Джавис, я рад был познакомиться с тобой. Обязательно расскажи мужу о том, что мы с тобой виделись и разговаривали, иначе он начнет подозревать меня в разных ужасных вещах. Ты даже представить себе не можешь, какая извращенная фантазия бывает у мужчин!

Джавис поцеловала Конана в лоб и скрылась в доме. Киммериец снова улегся на коврах и скоро погрузился в крепкий сон без сновидений.



* * *



На следующий день Конан покинул дом Грифи, едва рассвело. Хорошую одежду, которую Грифи подарил своему гостю, киммериец оставил в комнате. Он натянул старые штаны и рваную куртку, полагая, что хорошего киммерийского меча будет довольно для того, чтобы к нему относились с почтением. Незачем лазить по болотам и драться с чудищами, будучи облаченным в белоснежный плащ и расшитое бисером одеяние.

Да и у местных жителей возникнет искушение ограбить беспечного богатея, забредшего в дикие места.

Конан проехал по дороге довольно большое расстояние до моря Вилайет, а затем остановил коня, приподнялся на стременах и стал озираться. Судя по всему, Зеленые Пастбища — источник благосостояния Грифи — должны быть уже неподалеку.

И точно, впереди и слева варвар приметил сверкающее зеркало моря, а еще левее — ярко-зеленое пятно низины. Туда Конан и направил коня, свернув с большой дороги на боковую.

В колоколе езды от перекрестка стояла небольшая таверна. Конан подивился ее местоположению: неужели здесь бывает достаточно посетителей для того, чтобы это заведение не умерло естественной смертью?

Этот вопрос он и задал хозяину, заехав под дырявую крышу и попросив холодной воды на медную монету.

— Ты ведь приехал сюда, — меланхолически ответил хозяин. — Почему же ты интересуешься тем, бывают ли у нас посетители?

— Я спрашиваю из любопытства, — ответил Копан, озираясь по сторонам. — Ибо люди, ведущие оседлый образ жизни да еще рискнувшие завести что-то вроде таверны, всегда казались мне отчаянными храбрецами.

— Здесь не требуется особенной храбрости, — буркнул хозяин.

— Ты прикован к своей собственности, точно раб к веслу галеры, только, в отличие от раба, наложил на себя цепи добровольно, — ответил Конан. — С твоей точки зрения, это сущее безумие.

— Ты выглядишь как житель севера, — сказал хозяин, ничуть не обижаясь. — Ты похож на всех этих бритунийцев или аквилонцев, а рассуждаешь как здешний кочевник.

— Почему бы и нет? — хмыкнул Конан. — Своими светлыми глазами я вижу ничуть не хуже, чем кочевники — своими черными. Да еще владею преимуществом — ведь, по вашим воззрениям, синий глаз дурной.

И он нарочно вытаращил свои ярко-синие глаза, словно рассчитывая запугать хозяина. Но тот лишь махнул рукой.

— Напрасно стараешься, верзила, — пробормотал он. — Мы в тутошних краях такого навидались — нас ни светлым глазом не запугаешь, ни пустыми угрозами.

Конан сощурился.

— Ты говоришь о монстре?

— Если тебе все известно — для чего спрашивать?

И с этими словами хозяин отошел за прилавок, где у него нашлись срочные дела.

Конан допил воду, положил рядом с кружкой еще одну медную монету и выбрался из таверны. И сразу же увидел рядом со своим конем какого-то оборванца, который деловито осматривал великолепное животное, щупал ему бабки и даже заглядывал в пасть.

— Эй, ты! — гаркнул Конан. — Что ты здесь делаешь?

Оборванец изобразил на лице полное почтение к господину, явившемуся так внезапно.

— Ничего дурного, господин! — ответил он с поклоном. — Просто созерцал это прекрасное существо, созданное богами на радость человеку.

— Если ты насладился созерцанием, то отойди, ибо я собираюсь сесть в седло и продолжить путь, — приказал киммериец.

— О господин! — опять заговорил оборванец. — Мое имя Аббас, и я не хотел бы, чтобы между нами возникло какое-либо плачевное недопонимание.

— Между нами уже установилась полная ясность, — сказал Конан. — Отойди в сторону и не путайся под ногами, иначе, клянусь Митрой, я растопчу тебя!

Он вскочил в седло и пустил коня галопом. Настроение у киммерийца было дурным, его не покидали отвратительные предчувствия. Все здесь что-то недоговаривали, даже старый приятель Грифи, даже его очаровательная крошка-жена. Не говоря уж о хмуром трактирщике и хитром оборванце.

Однако монстр, несомненно, существует. На собственном опыте Конан убедился в одном: если тебе рассказывают о чем-то хорошем — можно и усомниться, но любые слухи о плохом всегда оказываются правдой.

Низина открылась перед всадником широченным ярко-зеленым пятном, усеянном белыми пятнами — то были овцы и козы, несомненно, принадлежавшие Грифи. Конан поехал вдоль края пастбища, внимательно рассматривая его. Несколько раз огромные лохматые псы с громким лаем подбегали к всаднику, дабы продемонстрировать ему, кто здесь всем заправляет. Но Конан не нарушал границ и не совершал ничего запретного, и потому псы отбегали, угрожающе ворча.

Конан спешился и наклонился к земле, пытаясь рассмотреть, есть ли здесь следы, не похожие ни на звериные, ни на человеческие, однако ничего не обнаружил. Он продолжал идти пешком, все более замедляя шаг и все острее ощущая близкую опасность. Инстинкты варвара предупреждали его о необходимости быть начеку. Конану стало казаться, что за ним кто-то наблюдает.

Он остановился и, выхватив меч из ножен, громко крикнул:

— Кто бы ты ни был — выходи!

Никакого ответа. Только ветви низкорослых кустов гнулись под порывами ветра.

Однако острый взгляд киммерийца успел ухватить движение за одним из кустов, и Конан безошибочно указал острием меча на того, кто прятался там:

— Я тебя видел. Выходи! Выходи, не бойся. Если ты не замышляешь дурного, то тебе ничего не грозит.

Куст заколебался, и навстречу Конану выбрался молодой человек, одетый в рваную рубаху и очень грязные штаны. Он был бос. Большой нос торчал на истощенном лице. Человек улыбался жалко и вместе с тем вызывающе.

— Кто ты такой? — властно спросил Конан.

— Я Аббас, здешний пастух, — был ответ.

Он поежился, и Конан вдруг уловил его сходство с тем оборванцем, который рассматривал коня возле таверны.

— Нет ли у тебя отца, Аббас? — поинтересовался Конан.

— У каждого человека есть отец, — молвил Аббас и переступил с ноги на ногу, не сводя с киммерийца тревожного взгляда.

— Я спрашивал не об этом, — нахмурился Конан. — Не играй со мной в словесные игры! Мне надоедает слышать увертки, я пускаю в ход мой меч.

— А я — моих собак, — тихонько пробормотал Аббас. — Но отец у меня действительно есть.

— Не мог ли я встретить его в колоколе пути отсюда, в таверне? — продолжал Конан.

— Да, — сказал Аббас. — Это он.

— У меня есть кое-какое дело в здешних краях, — сказал киммериец небрежно. — Так что, возможно, я задержусь на Зеленых Пастбищах на какое-то время.

— Неужто ты вознамерился уничтожить монстра, который запугал своими злодеяниями всю округу? Должно быть, ты — великий герой! Мы все живем здесь в страхе.

— Сколько здесь людей?

— Мой отец и я. Мы пастухи.

— Только двое?

— Основную работу делают собаки… Трудно найти людей, которые согласились бы жить в этих краях, — пояснил Аббас. — С тех пор, как здесь лютует монстр…

— Велики ли убытки? — продолжал расспросы Конан.

От Грифи он уже слышал о том, что странное чудище предпочитает убивать людей, но киммерийцу хотелось узнать подробности от пастухов, живущих в непосредственной близости от монстра.

— Смотря что считать убытками, — ответил Аббас с готовностью. — Овцам и козам нет никакого ущерба, и лошади остаются целы, и собак это существо не трогает, но вот люди… Люди — его главная добыча.