Ее охватил дикий ужас. Ну почему, почему она не прислушалась к интуиции?!
Ей ведь очень не хотелось ехать вместе с братом к водопаду! Заранее чувствовала, догадывалась: не так все просто. Не для того, чтобы пугать, задумал эту экспедицию Борька. Но убедила себя: все будет нормально. И вот, получи. Они оба теперь убийцы. Соучастники.
Однако брат не выглядел ни виноватым, ни испуганным.
Взглянул в черное небо, улыбнулся полной луне. Сказал:
— А тебе не кажется, что это воздаяние?
— И что нам теперь делать? — безнадежно спросила Лия.
— Есть два варианта, — спокойно отозвался брат. — Можно вызвать ментов. Но как по мне, разумнее сделать вид, что нас здесь вообще не было. Он сам виноват. Один уехал ночью медитировать в горы. Мало ли что с ним тут могло произойти? Видеокамер нет. Никто ничего не докажет.
— Но…
— Если нас обвинят, я все возьму на себя. В этом не сомневайся.
Недвижимое лицо отца осветила луна. Лие показалось: губы застыли в страдальческой гримасе.
— Я медик, — пробормотала она. — Я не могу оставить его здесь.
— А чем ты можешь помочь мертвецу?
— Тут звери, птицы. Представляешь, что они сделают с телом?
— Зато моих отпечатков точно не останется.
— Зачем ты так говоришь?
— Ой, ну что ты из себя святошу строишь? Сдох и сдох. Он лично тебе что-то хорошее дал?
— Борька, пожалуйста, не надо. Ты ведь не такой, — прошептала она.
— Когда-то я был добрым, — жестко ответил он. — До того, как этот самый человек меня в тюрьму не отправил. В четырнадцать лет. — И приказал: — Все, хватит. Пошли отсюда.
Она могла бы настоять. Или сама остаться при пострадавшем. Но взглянула еще раз в застывшее, страшное лицо отца — и позволила Борею себя увести.
* * *
Всю дорогу домой брат убеждал: они поступили правильно.
— Я не хотел его убивать. Но, похоже, есть в мире высшая справедливость. Не заслужил батя коптить до старости.
Лия молчала. Думала. Отец никогда не был им близок. Но такой ли он злодей? Не могла она поверить, что папа сдал собственного сына. И что маму отец убил — тем более не верила.
Пробормотала:
— Борька, а как зовут этого одноклассника — у кого мама денег якобы пыталась занять?
— Понятия не имею. Может, отец вообще его придумал.
— А если нет? И если мама действительно была на мосту с мужчиной… вдруг то не отец был, а одноклассник? Я помню: она в тот день нарядилась. Накрасилась. Для папы никогда не старалась.
— И что?
— Ну… допустим, они поссорились, и он ее в воду столкнул.
Щеки раскраснелись, голос дрогнул:
— Тогда мы обязательно должны этого человека найти. И выяснить правду.
Борей слегка смутился:
— Я не могу утверждать, что ее вообще кто-то толкал.
— Но ты ведь отцу другое говорил!
— Слегка сгустил краски. Официальная версия — действительно несчастный случай. А мой свидетель — человек пьющий, ненадежный. Да и видно из окон его квартиры, прямо скажем, не в деталях.
— Зачем же ты отца обманул?!
— А как его еще было прижать? Как заставить раскаиваться?! Ты считаешь, он нормально себя вел в той ситуации? Я маме неродной, однако она с ума сходит, рыщет по всему городу, пытается деньги найти, чтобы вытащить меня. А батя, скот, от всего устранился, ее одну бросил и в деревне сидит, медитирует. Может, он и не сталкивал маму — физически. Но морально, по совести — только он в ее смерти виноват.
— Ох, Борька… Зря ты это затеял. Я всегда считала, что с ней несчастный случай произошел. И мне так было гораздо легче.
Взглянул презрительно:
— В сложной ситуации засунуть голову в песок. Очень по-женски.
— Зато убить пожилого, беззащитного человека — очень по-мужски.
— Ой, Лия. Не надо громких слов. Какое убийство? С ним — как и с мамой — произошел несчастный случай. Темно, тропинка узкая, скользкая. Сам упал и ударился. Главное, чтобы нас с тобой с ним никак не связали. Здесь кто-то знает, что у тебя есть отец?
— Я всем говорю, что в интернате выросла.
— А фамилия у тебя какая?
— Мамина. Поменяла, когда получала паспорт.
— Ну и все тогда. Нет у тебя никого — ни отца, ни брата. Но если вдруг менты докопаются — что крайне маловероятно, — даже не волнуйся. Я тебя пальцем не позволю тронуть.
Ангел (или дьявол) охранил их на скользкой ночной дороге, и уже в начале третьего въехали в Целебноводск. Лия, как обычно, попросила остановить машину в паре кварталов от дома и категорически не позволила Борису ее провожать.
Но когда торопилась по сонным улочкам, заметила: у Левушки окно светится. И штора вроде бы шевельнулась. Неужели дожидается ее, следит? Только этого не хватало.
Сунула руку в карман пальто — ключей нет. Может быть, в джинсах? Тоже пусто. Борьке звонить, чтобы в машине посмотрел? Пока размышляла, во двор вышла хозяйка. Поверх ночнушки жилетка из овчины, в волосах топорщатся бигуди. Отворила калитку, налетела:
— Где гуляла?
— В Кисловодск с девчонками ездили.
— Развлекаешься, значит. А псина твоя скулит и всю квартиру небось зассала. Берешь животную — так следи за ней.
— Тетечка Джалиля, — виновато улыбнулась Лия, — дайте, пожалуйста, ключики запасные. Я свои внутри захлопнула…
— Пьяная, что ли? — еще больше набычилась хозяйка.
— Нет. Могу дыхнуть.
— Ох, одни хлопоты с тобой.
Принесла запасной комплект, наказала:
— Завтра верни.
Хорошо хоть, вместе с Лией не потащилась в ее комнату.
Спасенный щен только на видео выглядел мягкой игрушкой. А в жизни оказался реальным маленьким монстром. Комнату ее разгромил конкретно — всего-то за несколько часов. Непонятно, как от хозяйки скрывать прогрызенный ковер, ободранную дверь, разбитую на мелкие осколки вазу.
— Ты что натворил? — ахнула Лия.
Порш прыгал вокруг нее, бешено вертел хвостом-бубликом, умильно заглядывал в лицо. А еще мотал башкой в сторону двери и скулил. Пусть маленький, но уже гордый. Дом порушил, но делишки свои не сделал, терпел.
Пришлось идти на прогулку. Ноги подкашивались, в голове шумело. Шла и страдала: что ж она за бесхребетное создание? Зачем у брата пошла на поводу? Пусть бы сам ехал и восстанавливал справедливость. Нет, потащилась с ним. И что теперь с ней самой будет? Вон, Борька денег тоже не крал — однако получил, как соучастник, целых три года. А здесь убийство!
Спать оставалось четыре часа — к восьми на работу.
Но только легла в постель — явилось сообщение от Юры:
— Гляжу, ты в Сети. Позвоню?
И немедленно телефон завибрировал. Конечно, не удержалась. Ответила.
— Есть крутая идея… — С места в карьер начал сообщник. — Животных на фиг. Едем в Кисловодск, в детский сад.
— Зачем? — опешила Лия.
— Там воспитатель неадекватная. На детей орет, мочит их. На родительских форумах жесть что пишут! Будем малышню спасать.
Лия представила, как в ее съемную квартиру, в компанию к буйному щенку, селятся человек сто сбежавших из садика малолетних детей, и нервно хихикнула.
Но когда подписчики ждут, автор постоянно обязан новинками радовать. Иначе слетишь в безвестность еще быстрее, чем на вершине оказался.
Тема, правду сказать, не очень. Но Юрик заверил: злые воспиталки или училки «заходят» народу покруче котят. И она, конечно, согласилась. Договорились встретиться с Юрой в ее единственный выходной, понедельник.
Уже когда засыпала, вспомнила, что по утрам у нее теперь новая обязанность — гулять с собакой.
Хотя, может, уже на заре придут за ней? Арестуют за убийство отца?
Сна сразу ни в одном глазу. Рука сама потянулась к телефону. Сначала хотела Борькин номер набрать. Но рука упала. Это мужчины должны звонить, чтобы поддержать. Только брату плевать на нее. Использовал для собственной игры. Не совсем в роли NPC
[3], но что-то очень близко к тому.
А больше звонить и некому. Решила, по давней привычке, на маркетплейсе забыться. Но сайт открыть не успела. В постель неуклюже запрыгнул щенок. Чуть не свалился, вцепился когтями в простынь, удержался. Лизнул в нос. Она малыша обняла, горько заплакала и рыдала долго. Себя оплакивала, отца, маму, Борьку — не нынешнего, а несчастного, четырнадцатилетнего. Так и уснула.
* * *
Воскресное утро выдалось ветреным, колким, морозным. Лия ждала, что проснется разбитой, но, видно, внутренние резервы включились. Голова не болела, и вчерашний поступок в свете дня не представлялся таким уж кошмарным.
Борька, наверно, прав. Не заслужил батя счастливой старости. И если маму физически не убивал, в могилу именно он ее свел. Да и с дочкой как поступил? Она так просила не отправлять в интернат. Обещала сама готовить, квартиру убирать. Но отец был непреклонен. Если Всевышний все видит, то должен оценить, что они с братом грешнику по заслугам воздали. И оградить их от людского правосудия.
Лия быстро собралась, выгуляла радостно повизгивающего Порша и помчалась на работу.
Когда проезжала мимо минерального источника, притормозила, пригляделась: Борька должен бы сейчас минеральную воду пить. Но его среди дисциплинированных курортников не оказалось.
Девчонки в санатории немедленно налетели:
— Что ты с Бореем сделала?!
Вот ведь блин.
Изначально Лия собиралась всех разочаровать — амура не будет, импозантный красавец ей брат. Но сразу правды не рассказала. А после того, что случилось в горах, признаваться в родственных связях никак нельзя. В итоге сплетня, что началась в четверг, к воскресенью разрослась до пределов немыслимых. Ничего ж не скроешь в их деревне. Официантки Борею сухой паек собирали. Охранник видел, как он в джип садился. А Лия на субботу брала отгул. Так что налетели во главе с тетей Люсей:
— Он вернулся ночью! И с тех пор не узнать его. Мрачный. Не разговаривает ни с кем. Что случилось? Из-за чего вы поругались?
— Да не ругались мы!
— А что тогда произошло? Из номера не выходит. На завтрак не явился. Все процедуры пропустил.
— Откуда я знаю? Может, запил, — буркнула Лия.
Однако к ней на Шарко — точно в 14.12, по расписанию — Борис пришел. И пьяным не выглядел — так, слегка коньячком тянуло. Тетя Люся впилась вопрошающим взглядом. Брат вымученно улыбнулся. Сказал:
— Привет, красавицы!
А когда они с Лией остались в душевой одни, огорошил:
— Я вечером улетаю.
— А как же я? — ахнула девушка. — Ты ведь обещал меня защищать… если что.
— Слушай, — поморщился, — давай рассчитывать на худший вариант. Если меня посадят, надо дела привести в порядок. Сейчас. Пока есть возможность.
— Но я не хочу оставаться здесь одна!
— Можем вместе поехать. Хотя это… не очень разумно.
— Да скажи уж правду. Зачем я тебе в Москве? Роль свою сыграла — и все, пошла вон.
— Лия, ты ничего не понимаешь!
— Да все я понимаю. Становись лицом к стене.
Никаких оправданий больше слушать не стала. Включила душ и отхлестала Борея струями на максимальном напоре.
Полотенце не подала — убежала в дежурку плакать. Тетя Люся увидела ее зареванное лицо и в сокрушении покачала головой.
Лия подсознательно ждала: Борей предпримет еще один заход. Напишет. Позвонит. Зайдет.
Но часа в четыре уборщица позвала к окну: смотреть, как блистательный пациент грузится в лимузин.
Тетя Люся вздыхала: «Как подменили его». На медсестру смотрела вопросительно. Та в разговор не вступила. Но Борису, пока тот не улетел, кинула сообщение: «Ты мои ключи в машине не находил?» — «Нет. Лия, пожалуйста, держись. Все будет хорошо».
Что за омерзительный штамп!
И про неотложные дела в Москве, наверно, Борька врет. В другой самолет в столице пересядет — да смоется. В страну, откуда преступников не выдают. А она останется здесь одинешенька отдуваться.
Новости в Целебноводске разлетаются быстро, и уже с обеда Лия ожидала услышать: «В «Мечте» чэпэ».
Отец, кажется, говорил: джип за ним должен был приехать в воскресенье утром. Утром — это во сколько? В десять? В одиннадцать? И что будет дальше? Водитель не застанет его у палатки, пойдет к водопаду. Найдет тело. Мобильной связи в горах нет. Рация у парня тоже вряд ли имеется. Побежит за помощью к коллегам-экскурсоводам? Помчится на «большую землю» за подмогой?
В любом случае, к вечеру — решила Лия — новости до города дойдут.
Однако до конца смены все было тихо.
После работы первым делом заскочила в металлоремонт, сделала дубликат ключей. Домой специально поехала не через парк, а по городу. Решила прокатиться мимо пятачка, где собирались экскурсоводы, залавливали клиентов. Лия на правах старожила с ними здоровалась, улыбалась привычно. И что остановилась поболтать — ничего удивительного, вечер после морозного утра неожиданно приятный, теплый.
Неадекватного Левушки среди мужчин, по счастью, не оказалось. Аборигены Лию с удовольствием приветствовали. Привычно поругали, что гоняет на «пиндюрке» (самокате), попытались, тоже традиционно, зазвать на шашлык.
— Что там у вас в горах? — беззаботно спросила девушка.
— Гололед. В Азау
[4] канатка загорелась.
— Все живы?
— Да это в отстойнике. Ночью. Проводку замкнуло.
— А туристы в горы ездят еще?
— Дураков, по счастью, хватает.
Странно. Почему они не знают? Может быть, пацан на «уазике» решил вовсе не приезжать за своим клиентом? Или у него машина не завелась? Или увидел тело — и в страхе сбежал?
Лия понимала: идет по кромке обрыва, но все же спросила:
— А на Каракая-Су сейчас можно проехать?
— Наши крейсеры везде пройдут, — заверили экскурсоводы.
— Давно там были?
Мужчины переглянулись.
— Я в пятницу возил индивидуальную, — сказал один.
— А я в субботу группу.
Отец погиб в ночь на воскресенье. Его не нашли, что ли, еще?
Нет ничего хуже неизвестности.
Заглянуть в «Мечту»? Лия когда-то там работала, остались знакомые.
Любой опытный преступник бы сказал: нельзя собственными руками предоставлять следствию улики — но когда одна, без поддержки, поневоле наделаешь глупостей.
Поэтому заехала и в «Мечту». Но и там никто не огорошил. А спрашивать напрямую Лия побоялась.
Не удержалась все-таки. Позвонила Борьке — телефон вне зоны, видимо, в самолете как раз.
«Может, мне все вообще приснилось?» — подумала с надеждой.
Вернулась домой. Погуляла с Поршем. Навернула, на нервной почве, полный пакет сушек. Но есть только еще больше захотелось. А в доме шаром покати, холодильник пуст. Металась по комнате. То жарко, то холодно. Щенок переживал вместе с ней, мотал головой в сторону двери, предлагал пройтись-успокоиться. Вышли. Купили и поделили на двоих хачапури. Лия шагала, нервно прислушивалась к разговорам. Но местные обсуждали всякую ерунду: снос незаконных домов, куры снова подорожали. Пришлось возвращаться домой и успокаиваться шопингом в интернет-магазине. Приобрела очередные таблетки для похудения (вдруг эти помогут?), пижамку с псиной, очень похожей на ее питомца, ночник с музыкой, обложку для телефона с милой собачкой — и только тогда смогла провалиться в забытье.
* * *
Щенок оказался воспитанным — терпеливо ждал, пока Лия выспится. И даже позавтракать позволил — только изредка подходил, деликатно трогал лапой, показывал башкой на дверь: пора, мол, гулять.
Она пила кофе, ковырялась в криминальных новостях. Аварии, пожары, драки. И ни слова о погибшем в горах туристе.
Очень хотелось обсудить ситуацию с Борькой. Но сам тот не звонил. А Лия подумала: может, и правильно? Не надо им общаться? Вдруг оба под подозрением и их телефоны уже на прослушке?
Оставалось плыть по течению. И забываться текущими делами. Выкинула из головы драму в горах и отправилась на встречу с Юрой. Тот явился с пачкой распечатанных на принтере листков. Гордо пошуршал бумажками:
— Сценарий.
— Что?
— Все как у больших. К звездному каналу нужен серьезный подход.
Лия начала читать вслух:
— Сцена один. НАТ. Это еще что?
— Натура. Ну, улица.
— Лия — это я, понятно. Выходит из ЗТМ. Откуда?!
— Из затемнения. Короче: тебя снимаем.
— Ну и снимай. Зачем всякую чушь писать?
— Сама ты чушь! Любой приличный сценарий пишется по шаблону.
— Ты случайно не депутат? — хихикнула Лия.
— Это при чем здесь?
— Да был у нас на районе. Хозяйка квартирная ходила к нему, жаловалась, что фонарь на улице не горит. Так он ей допрос устроил на час. И расписал проблему на три страницы. Хотя можно было уложиться в пару слов.
— Не умеешь ты в будущее смотреть, — поморщился Юрик. — И тенденцию не видишь. С моим талантом и твоей фотогеничностью скоро весь «Тик-ток» порвем. Тогда сценарий можно будет на аукцион выставлять. За приличные деньги.
— Ну это ты загнул, — развеселилась она.
— Как потрясающе, когда в твоих глазах искорки вспыхивают, — взглянул с вожделением.
В принципе, блогер ей нравился. Стройный, черты лица милые. А главное, в ней умеет красоту разглядеть — и другим показать. Но как-то совсем он не вписывается в ее окружение, в ее жизнь. Да и трус, вот что главное. Впрочем, брат еще более ненадежным человеком оказался. Что за мужики пошли?
— Юрик, ты ведь не местный? — Лия взглянула внимательно.
Парень закатил глаза:
— Конечно, не местный.
— А что в наших краях делаешь?
— Поджелудочная у меня больная. Лечусь в вашей дыре. Раньше в Карловы Вары ездил, а теперь туда не пускают из-за ковида.
Развод по-нарымски
— Я так и поняла, что отдыхающий. А почему тогда гуляешь в утреннее время? Должен на процедурах быть.
— Забил я на процедуры. Вполне хватает ваших омерзительных «Ессентуков».
Taken: , 1
Лие местная минеральная вода тоже не нравилась, но что, право, за дурная манера: пользоваться благами и отчаянно их же хаять? Спросила с иронией:
1
— Ты, конечно, москвич?
То ли в конце сентября, то ли в начале октября – число теперь призабылось – к участковому уполномоченному Анискину на дом пришла Вера Косая, жена шофера Павла Косого. Она была маленькая и рябоватая, глаза у нее, несмотря на фамилию, глядели прямо и остро, а фигурой была полненькая и кругленькая, кожей белая-белая.
— А ты, конечно, москвичам завидуешь и терпеть их не можешь.
Вера Косая в калитку анискинского дома вошла тихонько, кашлянула слабо, как туберкулезная, и поднесла ко рту сложенный кулачок – это у нее такая привычка, что она почти всегда кулачок держала возле рта, опуская его на положенное место только тогда, когда нервничала.
— Да мне-то нормально. Но ты лучше будь аккуратней. За борзость здесь можно и в пятак получить.
– Здравствуй, Глафира Васильевна! – поздоровалась Вера Косая.
Она быстро пролистала сценарий. Если отбросить шелуху, колонтитулы и ремарки, Юрик планировал всего-то подъехать к детскому саду в момент, когда дети пойдут на прогулку. И заснять, сквозь прутья забора, непотребное поведение воспитательницы. Подобные видео Лия видела многократно. Неплохо, но «Тик-ток» не взорвет.
– Здравствуй-ка!
Спросила капризным тоном:
Шел восьмой час вечера, на улице погода была нудная – ни дождь, ни солнце, ни ветер, а так себе, морока на небе и земле. Да и пора в деревне была такая же морочная и неопределенная: уборка закончилась, зимние работы еще не начались, так что в деревне слышались и голоса взрослых, и гармошки, и девчата уже выходили нарядные шляться по длинной улице, что вела берегом Оби.
— А где роль для меня?
– Я ведь к самому пришла! – отчего-то шепотом сказала Вера Косая. – Мне ведь сам-от нужен.
— Будешь читать закадровый текст.
– Спит…
— Скучища. Надо как-то спровоцировать эту воспитательницу.
— Но что мы можем сделать?
Глафира торопилась стирать, но какая уж тут была стирка, когда Вера Косая не только пришла к самому, а, приблизившись к Глафире и корыту, начала своими острыми и прямыми глазами зыркать и по Глафире, и по корыту, и по двору, и по крыльцу, и даже по тому, что скрывалось за распахнутой дверью сеней. Руку она ни на секундочку не отрывала ото рта, на макушке подрагивал хохолок, а спина волнами изгибалась.
— Есть у меня одна мысль.
– Черну-то рубашку в сельпе брала? – спросила Вера, каким-то чудом разглядев в мыльной пене шелковую комбинацию, принадлежащую младшей дочери Анискиных. – Я таки комбинации что-то в сельпе не видела… А вот те чулки, они что, фильдекосовы или капроновы? Капроновы-то теперь, Глафирушка, достать можно – по всем полкам у продавщицы Дуськи валяются, – а вот где это люди фильдекосовы берут?… А это чего у тебя под рукой-то? Никак шерстяна кофточка!… И где это только люди шерстяны кофточки достают, когда я вот даже в Томск ездила, а достать не могла…
Идея пришла в голову утром — когда с Поршем гуляла и умилялась, насколько дворовое животное милое, преданное и смышленое.
Говоря часто, как испорченный патефон, Вера Косая еще на шаг приблизилась к Глафире и корыту, еще глубже заглянула в него и уж начала было относить кулачок ото рта, как в доме раздались басовитое покашливание, отчаянный скрип половиц и такой глухой стук, какой только может издавать толстый и высокий человек, ступая по полу голыми пятками.
Может не сработать, конечно, но почему не попробовать?
– Ну, в само время пришла, – сказала Вера. – Вся деревня знат, что товарищ Анискин после обеда беспременно спят… Конечно, Федор Иванович такие большое начальство, что им можно спать, когда захочешь, но вот при колхозной работе… – Она тяжело вздохнула в кулачок. – Хорошо тем бабам, у которых мужья – большо начальство. И в сельпо сбегает и белье постират…
* * *
Вера Косая через кулачок набрала полную грудь воздуха, чтобы зацокотать еще громче и чаще, но не успела – участковый Анискин во весь рост появился на крыльце. Басовито кашлянув, он прицыкнул пустым зубом, набычив голову, сердитыми после сна глазами осмотрел серое от сплошных туч небо, двор и землю, Веру Косую и Глафиру.
На воспитательницу Марину Андреевну жаловались давно, но заменить ее было некем. Всем возмущенным родителям заведующая детским садом предлагала оформиться на работу самим. Однако желающих целый день возиться с детьми за зарплату в восемнадцать тысяч не находилось. И Марина Андреевна продолжала тешить свой дурной нрав. Для советского времени вела себя почти нормально. Но избалованные демократией миллениалы искренне возмущались, когда воспитательница орала на их детей: «Ты что, дебил?», «Куда полез? Носом к стенке до конца прогулки!».
– А?! – выдохнул участковый. – А, говорю!
По понедельникам малолетним воспитанникам приходилось тяжелее всего — возвращаться после долгожданных выходных к постылой работе Марине Андреевне всегда не хотелось.
– Здравствуйте, Федор Иванович! День добрый, день добрый…
Лия с Поршем и Юриком приехали к двенадцати дня — дети как раз гуляли.
– Во-первых, не день добрый, – ответил участковый, – а вечер. Во-вторых сказать, я об эту пору, гражданочка Косая, чай пью, так что говори, чего тебе надо?
Сад ограждал неглухой забор, и оператор немедленно кинулся снимать: как некто Сидоров (хулиганистый парень лет четырех) посмел бросаться песком — и в наказание остался стоять в песочнице на коленках. Как его одногруппница толкнула подружку — и получила от Марины Андреевны увесистый подзатыльник.
– Ой, да что надо бедной женщине! – ответила Косая… – Что надо бедной женщине, окромя защиты… Уж я такая бедная, такая бедная, что и постирать на себя некогда, вся грязная да ободранная…
Лия притворялась, будто оператора не знает, выгуливала вдоль садовского забора Порша. Щенок с увлечением обнюхивал чужие какашки и нагло задирал взрослых собак.
Причитая и стеная, сутулясь и жалобно скрещивая руки, Вера Косая несчастными глазами смотрела на участкового, туберкулезно покашливала, и одежонка на ней была действительно ветхая – сбитые туфли из брезента, кофта с продранными локтями, ветхая юбчонка.
Злые люди часто сюсюкают над животными, но ей почему-то казалось: Марина Андреевна, женщина с лицом всем недовольной бульдожки, ненавидит весь мир.
– Ничего мне не надо, ничего не надо, окромя правды-матушки…
Юра перехватил ее взгляд, махнул рукой: мол, пора. Лия нагнулась, отцепила поводок. Порш взглянул удивленно. А она швырнула сквозь прутья садовского забора небольшой мячик. Щенок с восторгом рванул за ним.
Пошарив в складках замызганной кофты, Вера Косая протянула участковому записку, вчетверо сложенную бумажку. Он принял, развернул и три раза покашлял, как делал всегда, когда из специально пришитого кармана к рубахе доставал очки, которые он использовал только в тех случаях, когда читал чужую руку. На уши очки Анискин надевать не стал, а приставил их к глазам, как лорнет:
— Собачка! — обрадовались дети.
«Товарищу участковому уполномоченному Анискину. Заявление. Товарищ уполномоченный Анискин, пишет вам колхозница Вера Ивановна Косая, которая жалуется на обиду, а также на причинение телесных повреждений, которые имеются, как ее муж Павел Павлович Косой, по принадлежности колхозный шофер на трехтонке, является аспидом, изменщиком и нарушителем законов советской семьи, которая должна с каждым годом все укрепляться и укрепляться, что наш колхоз вместе со всем народом строит коммунизм. Кроме телесных повреждений, законный муж Павел Павлович Косой наносит оскорбления нецензурными выражениями, которые моральным кодексом жизни запрещаются, а также насчет нажитых вместе вещей хочет забрать все костюмы и серые пимы, говоря, что зимой он без пимов ходить не может, а когда их привезут в магазин, никому не известно. Прошу оказать защиту и содействие, как это полагается по советским законам, которые самые справедливые. Вера Ивановна Косая».
И дружно кинулись гладить щенка. Порш (не зря Лие казалось, что у него слишком добрые глаза) героически терпел малышачьи нежности.
Подергивая нижней губой, Анискин прочел бумажку во второй раз, сложив ее на четыре дольки, вместе с очками затолкал в тайный карман. Посмотрев на жену, он свел и развел брови – дал знак заваривать чай, – а потом повернулся к Вере Косой, чтобы глядеть на нее молча и тихо. Глаза у него были выпучены, руки он выложил на пузо и вертел пальцами – туда-сюда и сюда-туда.
Марина Андреевна набрала полные легкие воздуха:
– Товарищ Анискин, – жалобно сказала Косая, – товарищ Анискин, чего же ты мне не говоришь: «Так, здак!» Вот всем другим людям, которые тебе заявленья подают, ты сразу же говоришь: «Так, эдак!» – а вот при мне… Конечно, если к начальству пришла бедна женщина, если бедна женщина не при туфлях…
— А ну, отошли от собаки!
– Уймись! – тихо сказал Анискин. – Уймись и прими кулак от зубов-то… Слова у тебя получаются от этого двухсторонние, фальшивые… Ну!
Дети шарахнулись. Порш прижал уши, взглянул затравленно. Юрик — видела Лия — с азартом снимал крупные планы. А воспитательница подошла к щенку и без малейших сомнений пнула его в бок ногой.
Когда Косая торопливо убрала кулак, участковый тихонько вздохнул, покачал головой и сказал:
— Пустите меня, пустите! — закричала от калитки Лия.
– Я потому не говорю: «Так, эдак», что мне ваши разводы с Павлом на месяц два раза – вот где сидят! – Он неторопливо показал на свою слоновую шею и еще неторопливее продолжил: – Ты мне, конечно, сейчас какой-нибудь синяк покажешь или опухоль… Ну, вот так и есть! – не удивился участковый, когда Косая стала задирать рукав нищенской кофты. – Ну, вот так и есть!
Порш скулил. Багровая от гнева Марина Андреевна заорала:
– Так ведь телесные же повреждения! – фальцетом закричала Вера Косая. – Я у фельдшера Якова Кирилловича была, и он мне сказал, что это ушиб четвертой степени… Четвертой степени, ты понимаешь, Анискин…
— Твоя собака?
Вера Косая последние слова выкрикнула так громко, что Глафира подняла голову от корыта, курицы, что бродили по двору, бросились врассыпную, а рыжий петух, заорав, запрыгнул на плетень. Весь двор всполошился от крика Веры Косой, но участковый и бровью не повел. Он только укоризненно покачал головой и сказал:
— Да, простите, пожалуйста! Он сорвался с поводка, убежал!
– Вот ты так кричишь, что у меня в ушах словно комар сидит… От этого я как бы оглох. – Участковый вяло махнул рукой и добавил: – Твое заявление, гражданка Косая, мы, конечно, разберем, а вот сейчас, пока я еще чаю не пил, хочу на тебя страх навесть…
— Так следи за псом, тварь. Ходят тут, срут, еще на детей бросаются!
– Как страх навесть? – встрепенувшись, спросила Вера Косая. – За что?
И — благо щенок не огрызался — еще раз залепила ему ногой.
– А за то, – мирно ответил участковый, – что я вот шибко удивляюсь, как это твой мужик Павел головой в Обь не бросается, а на колхозной работе перевыполняет нормы выработки… А во-вторых сказать, за то, чтобы ты на меня не кричала, как кричишь на весь народ в деревне…
На глазах Лии выступили совсем не театральные слезы. Она закричала:
Участковый помолчал. Солнце за тучами еще не садилось, но уже занизилось сильно – на дворе было морочно, приглушенно, как поздней осенью, и на толстом лице Анискина от серого неровного света образовались углубления и выступы.
— Что вы делаете! Он же маленький!
Дети тоже переживали, дружно начали всхлипывать.
– Вот я тебя спрошу, гражданка Косая, – вяло сказал участковый, – кто в этом году выработал в колхозе всех меньше трудодней?… Вот я тебя спрашиваю, а не рыжего петуха…
Зажужжал зуммер — охранник открыл калитку. Лия бросилась к Поршу, схватила на руки. Щенок дрожал. Марина Андреевна рыкнула:
– У меня радикулит…
— Убирайся.
– Ага, радикулит! – обрадовался Анискин. – Это, конечно, хорошо, но ты мне скажи, куда этот твой радикулит девался, когда ты позавчерась с полей пятипудовый мешок картохи тащила?… Ты мне на это ответь, а?
— Вы могли ребро ему сломать.
– Вот и врешь, Анискин! – вдруг молодым голосом закричала Вера Косая и отняла кулак ото рта. – Вот и врешь, лупоглазый, нахально врешь, при всем честном народе врешь! Знаем мы вас, знаем!… Советская власть не из одного тебя, Анискин, состоит, и мы правду найдем!… Найдем!
— Пошла вон отсюда!
Взмахивая руками, как пароход колесами, Вера Косая от радости подпрыгнула, круглая, как колобок, прокатилась перед участковым на коротких ногах и еще радостнее закричала:
Юра энергично махал: мол, достаточно, уходи. Но Лия не удержалась. Припечатала на прощанье:
– Врешь, врешь, Анискин, не с полей я картохи несла, а с кладовой, и не украла, а на трудодни, и не пять пудов, а всего шестьдесят пять килограммов… А ты чего усмехаешься, чего усмехаешься, Анискин? Не веришь, жирный, не веришь?!
— Подлая ты, жирная, мерзкая сука.
Дети неуверенно захихикали, а воспитательница разразилась ей вслед матерной тирадой.
– Я того усмехаюсь, – ответил Анискин, – что шибко удивлен, как это ты при радикулите шестьдесят пять килограммов картохи на горбушке несешь?… А?! Я тебя спрашиваю: а?!
Юрик встретил у калитки, обнял, расцеловал в обе щеки. Восторгался:
Когда Вера Косая от удивления охнула и села на скамейку, участковый, наоборот, встал и подошел к ней вплотную. Он секунды три-четыре вытаращенными по-рачьи глазами смотрел женщине в белое, чистое лицо, затем опустил веки на выпуклые белки и вяло сказал:
— Гениально! Тарантино отдыхает!
– Ты теперь, когда я на тебя страх навел, вали, вали домой… Вали себе домой, а мы во всем разберемся… И как ты стары кофты для жалости надеваешь, и как баб с мужиками ссоришь, и как вообще живешь… Вали, вали себе домой, Косая…
А Лия смотрела в печальные глаза щенка и чувствовала себя дико виноватой.
Уже тогда, когда Вера Косая, открыв калитку, выбиралась на темневшую улицу и всей спиной от злости подрагивала, участковый добавил:
Отметить окончание съемочного дня Юрик позвал в грузинское кафе.
– Ты, Косая, поимей в виду, что я на твои слова про жирного и пузатого вниманья не обратил… Вали себе домой, вали, Косая!
— Ты ж больной, — напомнила она.
– Ну ладно! – шепотом ответила Косая. – Ну погоди!
— Не умру от одного раза. Воротит меня уже от парового.
Долго – наверное, минуты три – было слышно, как Косая негодующе фыркает и стучит о траву брезентовыми туфлями, как ударяет о плетень кулаком, потом шаги стихли и на анискинском дворе остались только свои звуки – клохтали куры и похрюкивала свинья в загородке, лопалась мыльная пена на голых руках Глафиры, да в доме младшая дочь Зинаида напевала: «Когда пурга качается над Диксоном…» И темнело уже заметно. Теперь не только западный край туч, но и середка их, что висела над деревней, была снизу подкрашена коричневым, густым, тяжелым…
И смело заказал лобио, пхали, капусту по-гурийски, вина домашнего.
– Опять дождя не будет! – сердито сказал Анискин. – Вот бывают же такие тучи, что от них ни дождя, ни солнца… – Он подумал и вдруг добавил просто: – А ведь Павлу-то надо Верку бросать. Погинет он с ней, Павел-то…
— Не рано? — покосилась на бутылку Лия.
Taken: , 1
— Нам, киношникам, можно.
2
Будто забыл, что эффектный сценарный ход как раз она придумала. Весь обед разливался: как важно неопытной, молодой актрисе найти своего талантливого режиссера.
А когда принесли десерт, вкрадчиво спросил:
На следующий день дождь все-таки пошел. Это был не тот дождь, в ожидании которого тянутся к небу зеленые стрелы ржи и пшеницы, не тот дождь, тугими струями которого радостно умывает желтую морду подсолнух, и не тот, что веселит душу громом и синими молниями, – это был самый противный из тех дождей, что в нарымской стороне идут часто, подолгу и зряшно. Утром следующего дня из серых туч просто-напросто полились прерывистые и от этого пестрые струи, забарабанили мелкими капельками по крышам, и через час после начала дождь стал таким ровным и постоянным, словно шел не прерываясь испокон веков.
— Поедешь в Москву со мной?