Райские новости

Посвящается Майку Шоу
Рай земной! Неужели вы не хотите туда попасть? Ну конечно же! Гарри Уитни. Путеводитель но Гавайям (1875)
Часть первая

Еженощно пронзая причудливый облака лик, Украшающий горы, что в воздухе гордо парят. Проникают сюда сонмы тех, что мечтою горят. Уильям Мередит. Рассказ о путешествии на Гавайи
1



— Зачем им это нужно? Ну зачем им это нужно?

Старший представитель (Служба контроля в аэро­порту) компании «Тревелуайз турз» Лесли Пирсон со смешанным выражением жалости и презрения на­блюдает за пассажирами, толкущимися в зале отлета четвертого терминала Хитроу. Середина утра в самый разгар летнего сезона, и вдобавок к обычному столпо­творению активизирована система безопасности, по­скольку считается, что недавняя авиакатастрофа вы­звана диверсией. (Ответственность за нее взяли на се­бя три разные террористические организации, а это значит, что как минимум две из них пытаются без лиш­них усилий прославиться с помощью любого подвер­нувшегося под руку убийства. Вот вам и современный мир: чем больше он раскрывается перед Лесли Пирсо­ном, тем меньше поддается пониманию, тем меньше нравится.) Нынешним утром пассажиров у стоек реги­страции подробно расспрашивают об их багаже, а личный досмотр и проверку ручной клади сотрудники службы безопасности проводят с гораздо большим, чем обычно, рвением. Длинные, медленно продвигающиеся очереди тянутся почти до противоположной стены зала. Их пересекают две еще более длинные оче­реди, направляющиеся к узкому проходу, который ве­дет к стойке паспортного контроля, раме металлоискателя и залу ожидания. Выстроившиеся друг за другом пассажиры переминаются с ноги на ногу, или опира­ются на ручки своих нагруженных багажных тележек, или присаживаются на чемоданы. Выражение лиц у них разное: озабоченное, нетерпеливое, скучающее, стоическое, — по пока не усталое. Пассажиры еще от­носительно свежи: их яркая нестрогая одежда чиста и отутюжена, щеки не утратили гладкости после недав­него бритья или макияжа, волосы уложены и блестят. Но случись еще какая-то серьезная задержка — скажем, итальянская забастовка авиадиспетчеров или сниже­ние темпа работы погрузчиками багажа, — и тогда, как по опыту знает Лесли Пирсон, цивилизованная обо­лочка очень скоро покроется трещинами. Видывал он этот зал — и следующий за ним зал ожидания, — наби­тый пассажирами задержанных рейсов. В испачкан­ной, измятой одежде люди спали под лампами днев­ного света, пристроившись как придется на стульях и на полу: рты раскрыты, руки и ноги раскинуты, словно у жертв резни или нейтронной бомбы, а уборщики аэропорта пробираются среди распростертых тел, как мародеры на поле боя. Сегодня обстановка далеко не так плоха, но все равно ничего хорошего.

— Зачем им это нужно? — снова спрашивает он. — Чего они ищут?

— Где оттянуться, ясное дело, — отзывается Тревор Коннолли. Он недавно принят в «Тревелуайз» и вре­менно прикреплен к Лесли для освоения азов работы: распознать и поприветствовать клиентов фирмы, про­верить их дорожные документы на соответствие дню вылета (тут возможны разнообразные сюрпризы) и паспорта на наличие требуемых виз, за тем направить к нужной стойке регистрации и помочь в случае на­добности донести багаж и ответить на вопросы, если таковые у них возникнут. — Солнце, песок и секс. — Тревор старательно изображает ухмылку.

Лесли фыркает, отмахиваясь от его слов.

— За этим нет нужды отправляться так далеко, — го­ворит он. — Это можно получить на Майорке. Это можно получить в Борнмуте[1], если уж на то пошло: ны­нешнее лето бесподобно. А что тут увидишь, сидя в этой дыре? — Он сердито смотрит на низкий, серо-стального цвета потолок, куда выведена вся вентиляция и кабели, что якобы отвечает ультрасовременному стилю, но вызы­вает у Лесли ощущение, будто он работает в подвале оте­ля или в машинном отделении линейного корабля. — Я что имею в виду: возьмем, например, эту маленькую груп­пу. — Он бросает взгляд на список сегодняшних пассажи­ров, закрепленный перед ним на подставке. — Куда они направляются? В Гонолулу. В Гонолулу! Хотел бы я знать... да им только добираться чуда целый день.

— Восемнадцать с половиной часов, — уточняет Тревор. — Включая пересадку в Лос-Анджелесе.

— Восемнадцать с половиной часов в одной из этих битком набитых огромных консервных банок? Спяти­ли, наверное. Они все спятили, если хочешь знать мое мнение, — говорит Лесли — высокий, с прямой спиной и выправкой, напоминающей военную (он и в самом деле полицейский в отставке), — и, словно лучом маяка, обводит взглядом переполненный зал. — Посмотри на них! Лемминги[2]. Лемминги. — Он причмокивает губа­ми на этом слове, хотя, по правде говоря, не совсем уверен в том, кто такие лемминги. Вроде бы какие-то маленькие животные, которые бесцельно передвига­ются стаями и кидаются в море?

— Да все дело в новизне, — возражает Тревор. — В смысле Майорка, кто сейчас летает на Майорку? Ко­го этим удивишь — Блэкпул[3] на Средиземье. То же са­мое Флорида, даже Карибы. Приходится забираться все дальше и дальше, чтобы перещеголять своих сосе­дей.

— Идут двое наших, — сообщает Лесли. Он разгля­дел фиолетовые с золотом ярлыки «Тревелуайз» на ба­гаже молодой пары, которая только что прошла через автоматически раздвигающиеся двери и нерешитель­но оглядывается. — Держу пари, у них медовый ме­сяц. — Что-то в их с иголочки новой одежде и девст­венном состоянии чемоданов-близнецов подсказыва­ет ему, что женаты они недавно, хотя расстояние между ними — жена стоит впереди и сбоку от мужа, ко­торый толкает тележку с багажом, — даст основание предполагать, что начало их брака осложнено какой- то щекотливой ситуацией. Вероятно, они поженились вчера, переночевали в душном номере шумной лон­донской гостиницы, а теперь собираются провести свой первый настоящий день супружеской жизни в полете над половиной мира пристегнутыми к тесным зубоврачебным креслам. Они поступили бы намного лучше, отправившись в Борнмут.

Лесли с улыбкой выступает вперед, представляется и проверяет у клиентов билеты и паспорта.

— Гавайи... вдохновляющий выбор для медового ме­сяца, если я могу так выразиться, сэр.

Молодой человек сконфуженно улыбается, но его жена выглядит недовольной.

— Это так очевидно? — вопрошает она. У нее пря­мые светлые волосы, убранные со лба черепаховым гребнем, и ясные, льдисто-голубые глаза.

— Я не мог не заметить, что в моем списке вы зна­читесь как миссис Харви, мадам, а по паспорту вы мисс Лейк.

— Вы очень наблюдательны, — сухо произносит она.

— Это не помешает? — волнуется молодой чело­век. — Я имею в виду паспорт.

— Ни в коей мере, сэр. Беспокоиться не о чем. Мо­жете сдать свои вещи у двадцать первой стойки. Боюсь, вам придется немного подождать.

— Разве вы это для нас не делаете? — спрашивает миссис Харви.

— Пассажиры должны лично сдавать свой багаж, мадам. Правила безопасности. Мой коллега, мистер Коннолли, будет рад помочь вам с вещами.

— Спасибо, мы и сами докатим тележку, — говорит миссис Харви, явно имея в виду своего мужа, ибо сама устремляется к двадцать первой стойке, даже не взгля­нув на него.

— Ну и ну, — комментирует Тревор, когда молодоже­ны уже не могут его услышать. — Не хотел бы я оказать­ся на месте этого парня. Она ж его до смерти запилит.

— Первые грезы любви, — замечает Лесли, — уже не те, что раньше. А все потому, что люди теперь на­чинают жить вместе до свадьбы. Пропадает вся ро­мантика.

Критическое высказывание Лесли направлено в ад­рес Тревора, который, однако, делает вид, что не пони­мает этого.

— Правильно, — соглашается он. — Я так и говорю Мишель: брак — смерть для романтики.

Игнорируя сто дерзкую ухмылку, Лесли вычеркива­ет из списка пассажиров мистера и миссис Харви.

— Будь предельно внимательным в отношении клиента — он летит один, — некоего Шелдрейка. Ви­дишь звездочку около его фамилии?

— Да, и что это значит?

— Это значит, что он путешествует на дармовщину. Обычно это журналисты. Пишущие о путешествиях.

— Я бы не прочь так работать.

— Для начала ты должен уметь писать, Тревор. Ты должен уметь писать без ошибок.

— Теперь это не очень-то и нужно. За тебя все сде­лает компьютер.

— В любом случае будь начеку, когда он появится. Произведи хорошее впечатление, иначе он напишет о тебе что-нибудь неприятное.

— Что, например?

— Например: «В аэропорту меня встретил неряшливого вида сотрудник бюро путешествий, у ко­торого форма была обсыпана перхотью, а на во­ротничке отсутствовала пуговица».

— Это все Мишель виновата, — оправдывается Тре­вор, слегка смутившись. — Она обещала пришить.

— Внешность очень важна на этой работе, Тревор, — объясняет Лесли. — Клиенты, прибывая сюда, растеря­ны, озабочены. Твое появление должно вызывать дове­рие. Мы подобны ангелам-хранителям, переправляю­щим их на другой берег.

— Скажешь тоже, — говорит Тревор. Но подтягивает узел галстука и отряхивает плечи и лацканы пиджака.

Их следующие клиенты — пара средних лет из Кройдона. Жена, чья пухлая фигура втиснута в ком­плект цвета электрик — брюки-стрейч и свитер, выгля­дит взволнованной и встревоженной.

— У него сердце, — сообщает она, тыча большим пальцем в сторону мужа, который кивает головой и ободряюще улыбается Лесли. — Он не может стоять в такой очереди.

У мужчины действительно не слишком здоровый вид: раскрасневшееся, прыщеватое лицо, в центре ко­торого, наподобие лампочки, вкручен красный нос выпивохи, а обтянутый белой рубашкой рыхлый жи­вот нависает над пряжкой ремня.

— Я мог бы найти для вас инвалидную коляску, если вы желаете, сэр, — предлагает Лесли.

— Нет, нет, не глупи, Лилиан, — говорит мужчина. — Не обращайте на нее внимания. Я прекрасно себя чув­ствую.

— Ему вообще-то не следовало бы пускаться в такой путь, — объясняет Лилиан, — но мы не хотели разоча­ровывать Терри — нашего сына. Он заказал для нас этот отдых. Все полностью оплатил. И сам летит на Га­вайи из Сиднея, чтобы встретить нас.

— Прекрасно, — поддерживает беседу Лесли, про­веряя их документы.

— Он там так преуспевает. Фотографирует для мо­дных журналов, у него своя студия. Как-то он позво­нил нам в шесть утра — ну, у них же другое время, вер­но? — и сказал: «Я хочу подарить вам с папой незабы­ваемый отдых. Вы только доберитесь до Хитроу, а об остальном я позабочусь».

— Как приятно слышать о молодом человеке, кото­рый ценит своих родителей, — говорит Лесли. — Осо­бенно в наши дни. Тревор, проводи мистера и миссис Брукс к шестнадцатой стойке и объясни, что мистер Брукс по состоянию здоровья идет через бизнес-класс. Там очередь покороче, — поясняет он клиентам.

— Нам придется доплачивать? — озабоченно спра­шивает миссис Брукс.

— Нет-нет, места те же, но мы договорились с авиа­компанией, что будем регистрировать пассажиров с физическими недостатками через бизнес-класс.

— С физическими недостатками... у меня нет физи­ческих недостатков. Видишь, что ты наделала, Лилиан?

— Умолкни, Сидней, ты никогда не понимаешь сво­ей выгоды. Большое спасибо, — уже обращаясь к Лес­ли, говорит миссис Брукс.

Тревор уводит их с некоторой неохотой, ибо непо­далеку топчутся две моложавые женщины в спортив­ных костюмах пастельных тонов, в руках они сжима­ют фиолетовые с золотом пластиковые сумочки для документов — рекламный набор туристической ком­пании, именуемой «Тревелкомплект». Внешность у обеих ничем не примечательная, и расцвет их юности уже позади, но они как раз из тех клиенток, с которы­ми Тревор с удовольствием флиртует, или, пользуясь его собственным выражением, хохмит.

— Впервые летите на Гавайи, дамы? — осведомляет­ся Лесли.

— Да, в первый раз. До этого мы никогда не были дальше Флориды, правда, Ди? — говорит та, что в розово-голубом спортивном костюме. У нее широкое, пол­ное лицо с большими круглыми глазами и нимбом тон­ких светлых кудряшек, похожих на младенческие.

— Сколько лететь? — спрашивает Ди, чей костюм сочетает в себе розовато-лиловый и зеленый цвета, а черты лица острее, чем у подруги, и вызывают меньше доверия.

— Лучше не знать, — отвечает Лесли, и это остроум­ное замечание до упаду смешит розово-голубую.

— Ну скажите же, — просит она.

— Вы будете в Гонолулу сегодня в восемь часов ве­чера.

— Но это без учета разницы во времени, — уточня­ет Ди.

— Она преподает естественные науки, — сообщает се спутница, словно объясняя проницательность подруги.

— Вот как. Тогда вам нужно прибавить одиннадцать часов, — говорит Лесли.

— О боже!

— Ничего, Ди, оно того стоит. — Девушка в розово- голубом взывает к Лесли: — Говорят, что там как в раю, правда?

— Чистая правда, — подтверждает Лесли. — И поз­вольте мне поздравить вас, дамы, с выбором одежды для путешествия. И практично, и к лицу, если можно так выразиться.

Розово-голубая краснеет и хихикает, и даже лицо Ди озаряется царственной улыбкой удовольствия. Они отходят и встают в длинную очередь к стойке номер двадцать один. Возвращается Тревор, он совсем не­много опоздал с предложением помощи — а багажа у девиц и в самом деле было немало.

— Ну, и как эти птички? — спрашивает Тревор.

— Я обслужил их, — сообщает Лесли. — Наставил на путь истинный с помощью своей неподражаемой ста­ромодной учтивости.

— Иди ты! — огрызается Тревор.



Медленно тянется утро. Очереди увеличиваются. Ат­мосфера под серо-стальными трубами и балками становится более душной; постепенно нарастают неуверенность и тревога; пассажиры, шаркающие в длинной, медленно ползущей к стойке паспортного контроля очереди, поглядывают на часы и прикиды­вают, не опоздают ли они на свой рейс. Пассажир Р.Дж. Шелдрейк, в бежевом костюме в стиле «сафари» и с практичным жестким чемоданом на колесиках, предъявляет свой бесплатный билет и отпускает мрачное замечание насчет очереди. У него крупная, куполообразная голова, преждевременно полысев­шая, и большая бульдожья челюсть; остальные черты лица как бы втиснуты между этими двумя выступаю­щими деталями.

— Не волнуйтесь, сэр, — говорит Лесли и заговор­щицки подмигивает. — Пройдем те со мной, я устрою, чтобы вас зарегистрировали через бизнес-класс.

— Нет-нет, мне не нужны никакие поблажки, — возражает доктор Шелдрейк (таково его звание со­гласно билету). — Это входит в полевую работу, — за­гадочно добавляет он и, отклонив помощь Тревора, исчезает в толчее вместе с чемоданом на колесиках.

— Это был тот журналист? — интересуется Тревор.

— Не знаю, — пожимает плечами Лесли. — В билете написано, что он доктор.

— Перхоти у него еще больше, чем у меня, — заме­чает Тревор. — Да и волос-то почти нет.

— Только не поворачивайся сразу, — предупрежда­ет Лесли, — тебя сейчас снимают.

Дородный мужчина с пышными короткими бакен­бардами, одетый в двухцветный блузон и тщательно отутюженные брюки, направляет на них с расстояния в десять ярдов ручную видеокамеру. Рядом с ним тол­чется увешанная бижутерией женщина в желтом хлопчатобумажном платье с узором из красных пляж­ных зонтов, она рассеянно поглядывает вокруг с ви­дом хозяйки пса, который остановился пометить де­рево.

— Ни фига себе, — выпаливает Тревор.

— Тихо, — урезонивает его Лесли. — Это тоже наши.

Мистер и миссис Эверторп только что прилетели местным рейсом, с востока Центральной Англии.

— Не возражаете, если мы заснимем вас для нашего домашнего фильма? — спрашивает, приближаясь, мис­тер Эверторп. — Я заметил вашу униформу, как только мы вошли в зал.

— Нисколько, сэр, — отвечает Лесли. — Могу я взглянуть на ваши билеты?

— На Гавайи летим, а?! Жду не дождусь, когда пой­маю в видоискатель этих танцорок хулы[4].

— Даже и не думай, пока я рядом. — Миссис Эвер­торп шлепает мужа по толстому запястью. — Мне каза­лось, что это наш второй медовый месяц.

— Тогда тебе, любимая, самой придется надеть тра­вяную юбочку, — говорит мистер Эверторп, подмиги­вая Лесли и Тревору. — Волнует воображение.

Миссис Эверторп снова шлепает мужа, и Тревор бросает на него понимающий взгляд — такой юмор в его вкусе.

А вот семейство Бэст, по-видимому, вообще лишено чувства юмора. Мистер Бэст в высшей степени озабо­чен ваучерами, которые предоставляют скидки на раз­нообразные развлечения, включенные в «Тревелкомплект»: Райская бухта Луау, Музей тихоокеанских китов, Парк водопада Ваймеа и так далее, и так далее. В его пластиковой сумочке, похоже, всего лишь три ком­плекта ваучеров, а Бэстов четверо. Они плечом к плечу стоят перед Лесли — отец, мать, сын и дочь, строго по росту, светлоглазые, с рыжеватыми волосами, тонкогу­бые, — пока он пытается заверить их, что эта ошибка будет исправлена конторой «Тревелуайз» в Гонолулу.

— Почему вы не можете дать их нам сейчас? — спрашивает мистер Бэст.

Лесли объясняет, что служба контроля в Хитроу не держит у себя ваучеры.

— Это непорядок, — заявляет мистер Бэст, высокий, сухопарый, с узкими рыжими усиками.

— Ты должен пожаловаться, Гарольд, — настаивает миссис Бэст.

— А я и жалуюсь, — отвечает мистер Бэст. — Имен­но это я и делаю. Чем я, по-твоему, занимаюсь?

— Я имею в виду, написать.

— О, я напишу, — мрачно обещает мистер Бэст, за­стегивая темно-синий блейзер. — На этот счет не вол­нуйся. Напишу. — Он отходит маршевым шагом, за ним гуськом следуют остальные члены семейства.

— Он, между прочим, адвокат! — обернувшись че­рез плечо, выпускает последнюю стрелу миссис Бэст.

— Еще один удовлетворенный клиент, — иронизи­рует Тревор.

— Некоторые клиенты никогда не бывают доволь­ны, — замечает Лесли. — Знаю я этот тип. Чую их за милю.

Но к какому типу принадлежат их следующие кли­енты, Лесли определить не удается. На молодоженов они совсем не похожи. Видимо, отец и сын, потому что фамилия у них одна — Уолш. У старика морщинистое узкое лицо, крючковатый нос и клок седых волос, как хохолок у какаду, на вид ему по меньшей мере семьде­сят, а тому, что помоложе, вероятно, за сорок, хотя из- за его бороды — этой неопрятной, пегой растительно­сти — точно сказать трудно. Оба они облачены в тем­ную, довольно теплую одежду немодного покроя. Мужчина помоложе, сообразуясь с целью их путешест­вия и климатом пункта назначения, пошел на одну ус­тупку: расстегнутый ворот рубашки он аккуратно вы­ложил на лацканы пиджака — такого Лесли не видел, пожалуй, с пятидесятых годов. Старик — в коричневом в полоску шерстяном костюме, при воротничке и гал­стуке. Он часто вздыхает про себя и озирает встрево­женным взглядом слезящихся глаз неспокойную шар­кающую толпу.

— Как видите, небольшой затор па паспортном контроле, — говорит Лесли, проверяя документы. — Но не волнуйтесь... мы постараемся, чтобы вы не опоз­дали на свой рейс.

— Не очень-то я расстроюсь, если и опоздаю, — от­кликается на его слова старик.

— Мой отец никогда не летал, — объясняет мужчи­на помоложе. — Он немного нервничает.

— Вполне понятно, — снова вступает Лесли. — Но как только вы взлетите, вам понравится, мистер Уолш, — не так ли, Тревор?

— А? А, да, — подтверждает Тревор. — В этих огром­ных самолетах, в этих аэробусах вы и не заметите, что летите. Как в поезде, вот как.

Старик скептически хмыкает. Его сын аккуратно убирает «Тревелкомплект» во внутренний карман тви­дового пиджака и, словно вьючное животное, стано­вится между двух чемоданов.

— Ты, папа, бери мой «дипломат», — говорит он.

— Тревор... помоги мистеру Уолшу с багажом, — подсказывает Лесли.

— Как это любезно с вашей стороны, — благодарит мужчина помоложе. — Я не смог найти свободную те­лежку.

Тревор, неодобрительно разглядывающий два де­шевых потертых и поцарапанных чемодана, неохотно повинуется Лесли. Через несколько минут он возвра­щается со словами:

— Странная парочка для поездки на Гавайи, а?

— Хотел бы я, чтобы ты, Тревор, повез своего старо­го отца отдохнуть, когда сможешь себе это позволить.

— Ты, наверно, шутишь, — возмущается Тревор. — Да я его даже в киношку не поведу, разве что если пове­зет его там потерять.

— Тревор, ты не знаешь, кто такой теолог?

— Не-а, вроде это что-то связанное с религией, нет? А что?

— Да просто сын того старика как раз теолог. Так написано у него в паспорте.



Позднее, минут сорок спустя, старик с сыном стали причиной волнений у стойки службы безопасности — между паспортным контролем и залом ожидания. Ког­да старик шагнул в раму-металлоискатель, что-то заста­вило прибор издать сигнал. Старика попросили вынуть ключи и еще раз пройти через раму. Снова сработала сигнализация. Ему предложили опустошить карманы и снять наручные часы — результат тот же. Сотрудник службы безопасности обыскал его быстрыми, умелы­ми движениями, пробежав ладонями по туловищу, под мышками и вверх и вниз по внутренней стороне ног. Старик, раскинувший руки как огородное пугало, дер­гался и дрожал, подвергаясь этому осмотру. Он бросал сердитые, обвиняющие взгляды на сына, но тот лишь беспомощно пожимал плечами. Стоявшие в очереди пассажиры, которые уже отправили свою ручную кладь на рентгеновский контроль и поняли, что их ве­щи скапливаются где-то там, по другую сторону стой­ки, образуя завалы, беспокойно переминались с ноги на ногу и, выражая нетерпение, кисло посматривали друг па друга.

— У вас случайно нет в голове металлической плас­тинки, сэр? — спросил сотрудник службы безопасности.

— Нет, нету, — брюзгливо ответил старик. — Вы за кого меня принимаете, за робота? — Он произнес это слово с ощутимым ирландским акцентом — роу-боут.

— У нас был один такой джентльмен. Понадоби­лось целое утро, чтобы это выяснить. Во время войны его ранило осколком мины. И с тех пор ноги у него бы­ли нашпигованы шрапнелью. У вас нет ничего тако­го? — с тоской спросил он.

— Я же сказал нет, значит — нет.

— Не могли бы вы снять подтяжки, сэр, и пройти еще разок.

И снова прозвучал электронный сигнал. Сотрудник службы безопасности вздохнул.

— Мне очень жаль, сэр, но я должен попросить вас снять остальную одежду.

— О нет, вы не можете — закричал старик, хватаясь за брюки.

— Не здесь, сэр. Если вы пройдете туда...

— Папа! Твой образок! — внезапно воскликнул бо­родатый теолог. Он ослабил галстук отца, расстегнул пуговицу на воротничке его сорочки и вытащил оло­вянного цвета медальон, висевший на тонкой цепочке из нержавеющей стали.

— Вот виновник, — весело возгласил сотрудник службы безопасности.

— Это Лурдская Божья Матерь[5], да будет вам извест­но, — сказал старик.

— Да, хорошо, если вы не против снять ее на минут­ку и снова пройти через детектор...

— Я ни разу не снимал этот образок с того дня, как его подарила мне моя дорогая жена, упокой Господи ее душу. Она привезла его из паломнической поездки в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году.

— Если не снимете, то не полетите, — заявил со­трудник службы безопасности, уже теряя терпение.

— А я и не против, — сказал старик.

— Ну ладно, папа, — принялся уговаривать сын, ос­торожно поднимая над седой головой старика обра­зок и цепочку. Опустив блестящую металлическую струйку на ладонь, он передал образок сотруднику службы безопасности. Старик, казалось, внезапно по­терял волю к сопротивлению. Плечи его поникли, и он достаточно смиренно прошел через раму, на этот раз не вызвав сигнала тревоги.



В переполненном зале ожидания Бернард Уолш по­мог отцу снова повесить на шею образок, постарав­шись при этом не задеть цепочкой уши старика — большие, красные, мясистые выросты с торчащими из них жесткими седыми волосами. Он опустил обра­зок под желтоватую майку отца, застегнул пуговицу на воротничке его сорочки и поправил галстук. Вне­запно, как вспышка, явилось воспоминание: ему одиннадцать лет, он в первый раз отправляется в Классическую школу св. Августина, отец торжествен­но осматривает его новую форму и подтягивает узел школьного галстука — безвкусное сочетание темно- бордового и золотого в отличие от униформы «Тревелуйаз турз».

Их рейс еще не объявляли, поэтому оп купил в бу­фете два кофе в пластиковых стаканчиках, устроился с отцом на сиденьях, обращенных к табло, и распреде­лил газеты, купленные по пути из центра Лондона: «Гардиан»[6] для себя и «Мейл»[7] для отца. Но пока он был поглощен статьей о Никарагуа, старик, по-видимому, куда-то незаметно ушел. Когда Бернард оторвался от страницы, место рядом с ним оказалось пустым, а мис­тера Уолша нигде не было видно. У запаниковавшего Бернарда засосало под ложечкой. Он обежал взглядом зал ожидания (в то же время успев подумать, что слово «зал» до смешного не подходит к этому огромному, битком набитому помещению, с его беспокойным дви­жением тел, нестройным шумом голосов, спертым воз­духом и блеском стекла), но отца нигде не заметил. Для лучшего обзора он встал на сиденье под осуждающим взглядом четырех пар светлых глаз, принадлежавших рыжеволосому семейству, которое, расположив свои дорожные сумки у ног, сидело напротив. На табло, ря­дом с номером рейса до Лос-Aнджелеса, замигала над­пись «выход 29».

— Ну вот, — сказал глава рыжеволосой семьи, высо­кий мужчина в опрятном блейзере с желтыми пугови­цами. — Выход двадцать девять. Подъем. — Жена и де­ти как один повиновались.

С губ Бернарда сорвался тихий стон отчаяния.

— Простите, — обратился он к рыжеволосым путе­шественникам, заметив на их ручной клади фиолето­вые с золотом ярлыки «Тревелуайз», — вы случайно не заметили, куда пошел мой отец... сидевший тут пожи­лой человек?

— Он пошел туда, — ответила младшая из детей — девочка лет двенадцати, густо усыпанная веснушками. Она указала в сторону магазина беспошлинной тор­говли.

— Спасибо, — сказал Бернард.



Он нашел своего отца в магазине беспошлинной тор­говли, где тот производил смотр различным маркам виски. Мистер Уолш стоял перед полками, заложив ру­ки за спину, и, подавшись вперед, читал этикетки, как посетитель в музее.

— Слава богу, я тебя нашел, — выдохнул Бернард. — Больше не уходи так один.

— Литр «Джеймсонса» за восемь фунтов, — сооб­щил старик. — Выгодная покупка.

— Не потащишь же ты бутылку виски через полми­ра, — возразил Бернард. — В любом случае нет време­ни. Объявили наш рейс.

— На Гавайях оно будет таким же дешевым?

— Да. Нет. Не знаю, — ответил Бернард. Закончи­лось тем, что он купил отцу бутылку «Джеймсонса» и блок сигарет, как покупают сладости детям, чтобы ути­хомирить их. И почти сразу же пожалел об этом, пото­му что идти по широким, как бульвары, переходам, уходившим, казалось, в бесконечность, неся в придачу к «дипломату» и плащу пластиковый пакет с упакован­ной в коробку бутылкой, было тяжело и неудобно.

— Мы так пешком и пойдем до Гавайев? — провор­чал мистер Уолш.

Кое-где попадались движущиеся дорожки, похожие на распластанные эскалаторы, но не все они работали. Понадобилось добрых четверть часа, чтобы добраться До выхода 29, и там случилось очередное происшест­вие. Когда стоявшая за стойкой девушка в униформе попросила их посадочные талоны, мистер Уолш ока­зался не в состоянии предъявить свои.

— Мне кажется, я оставил его в винном магазине, — сказал он.

— О господи, — простонал Бернард. — У нас уйдет полчаса, чтобы дойти туда и обратно. — Он повернул­ся к сотруднице наземного персонала: — Вы можете выдать ему новый?

— Это не так легко, — ответила она. — Вы уверены, что потеряли его, сэр? Возможно, он у вас в паспорте?

Но мистер Уолш оставил в беспошлинном магазин­чике и свой паспорт.

— Ты делаешь это нарочно, — обвинил его Бер­нард, чувствуя, что краснеет от злости.

— Нет, — с мрачным видом отозвался мистер Уолш.

— Где ты их оставил — на полке с «Джеймсонсом»?

— Где-то там. Придется вернуться.

— Время есть? — спросил Бернард у девушки.

— Я вызову вам тележку — сказала она, взяв радио­телефон.

Тележка оказалась открытым электромобилем, предназначенным, скорее всего, для перевозки не­мощных пассажиров или инвалидов. Они покатили в обратный путь по бесконечным крытым переходам, водитель периодически сигналил, расчищая дорогу в толпе встречных пешеходов. Бернарда охватило странное чувство, будто их путешествие пошло вспять, и не на время, а навсегда, что они несколько часов будут напрасно искать пропавшие документы, а самолет тем временем улетит, оставив их с бесполез­ными, не подлежащими обмену билетами, и у них не будет другого выбора, кроме как сесть в подземку и вернуться в Лондон. Вероятно, мистер Уолш почувст­вовал то же самое — потому что внезапно приобод­рился, стал улыбаться и махать пассажирам, пешком тащившимся на посадку, как ребенок, катающийся по ярмарочной площади. Один из пассажиров, дород­ный мужчина с бакенбардами, остановился, чтобы за­снять колоритного старика на видеокамеру, повора­чиваясь на каблуках по мере того, как электромобиль проезжал мимо него.

Паспорт и лежащий в нем посадочный талон обна­ружились там, где мистер Уолш их оставил — на полке между шотландскими и ирландскими сортами виски.

— Бога ради, зачем ты положил их сюда? — потре­бовал ответа Бернард.

— Я искал деньги, — оправдываясь, объяснил мис­тер Уолш. — Я искал свой кошелек. Эта недавняя суета там, около агрегата, из-за моего образка, выбила меня из колеи. Все лежало не в тех карманах.

Бернард хмыкнул. Объяснение звучало правдопо­добно; но если потеря документов и не была созна­тельным ходом, дабы избежать посадки в самолет, то уж бессознательной была наверняка. Он схватил отца за руку и повел к тележке, как пленника. Водитель, по­лучавший по портативной рации трескучие указания, радостно приветствовал своих пассажиров.

— Все в порядке? Тогда держитесь крепче. Нужно захватить по пути еще двоих.

И они захватили: необъятная чернокожая леди в полосатом хлопчатобумажном платье, широком, как шатер, сопя и посмеиваясь, разместила свои огромные бедра на заднем сиденье, рядом с мистером Уолшем, заставив Бернарда с риском для жизни примоститься на боковом поручне, а мужчина без ноги, сев рядом с водителем, выставил свой костыль, как копье, перед те­лежкой. Это карнавальное зрелище привлекло немало внимания и развеселило пеших пассажиров, мимо ко­торых ехал электромобиль, так что некоторые из них даже в шутку «голосовали».

Бернард посмотрел на часы: оставалось пять минут до отлета их самолета.

— Думаю, мы успеем вовремя.

Он мог бы и не волноваться: рейс задержали на полчаса и посадку в самолет еще даже не начали. Кое- кто из пассажиров осуждающе посматривал на Бер­нарда и его отца, словно подозревая, что виноваты в этом они. Зал ожидания был набит битком — казалось нереальным, чтобы столько людей смогли поместить­ся в один самолет. В поисках где бы присесть, они про­шли мимо рыжеволосого семейсгва: все четверо сиде­ли в ряд, поставив дорожные сумки себе на колени.

— Нашел его, — сказал Бернард веснушчатой де­вочке, кивнув в сторону отца, и получил в ответ сдер­жанную легкую улыбку узнавания.

Наконец они обнаружили пару свободных мест в дальнем конце зала и сели.

— Мне надо в туалет, — сказал мистер Уолш.

— Нет, — жестко ответил Бернард.

— Это все кофе. Кофе всегда проходит через меня без задержки.

— Ты можешь подождать, пока мы сядем в само­лет, — рассудил Бернард. Но передумал: кто знает, ког­да еще они окажутся на борту. — Ну ладно, хорошо, — устало произнес он, поднимаясь.

— Тебе необязательно идти со мной.

— Я не собираюсь снова терять тебя из виду.

Когда они стояли бок о бок у писсуаров, мистер Уолш спросил:

— Ты видел, какая была задница у этой черной? Я даже испугался, что она меня раздавит.

Бернард подумал было, не воспользоваться ли слу­чаем для небольшого наставления об уважении нацио­нальных меньшинств, но решил не обращать внима­ния. По счастью, слово «черный», которое мистер Уолш всегда использовал как пренебрежительное, дав­но уже стало общеупотребительным. Хотя, нравилось ли полинезийцам, когда их называли черными, Бер­нард не представлял. Вероятно, нет.

Когда они вернулись в зал ожидания, их места ря­дом с выходом 29 оказались заняты, но молодая жен­щина в розово-голубом спортивном костюме, видя их состояние, сняла свою сумку с соседнего сиденья, ос­вободив его для мистера Уолша. Бернард пристроился на краю низкого пластикового столика.

— И в какой гостинице вы будете жить? — спросила молодая женщина.

— Прошу прощения? — не понял Бернард.

— Вы же от «Тревелуайз», да? Как и мы. — Она указа­ла на фиолетовый с золотом ярлык, который сотруд­ник агентства прикрепил к его «дипломату». — Мы бу­дем жить в «Кокосовой роще Вайкики», — сообщила она. До Бернарда вдруг дошло, что рядом с ней сидит еще одна молодая женщина, одетая в похожий костюм розовато-лилового и зеленого цвета.

— Да, верно. Не знаю точно в какой.

— Не знаете точно? — с недоумением переспроси­ла его собеседница.

— Знал, но забыл. Мы собрались в эту поездку впо­пыхах.

— А, понят но, — сказала девушка. — Горящая путев­ка. Выходит, выбор у вас был не слишком большой, да? Но вы много сэкономили. Один раз у нас так было — с Критом, правда, Ди?

— Не напоминай мне, — отозвалась Ди. — Тамош­ние туалеты...

— Уверена, на Гавайях у тебя с туалетами проблем не будет. — Девушка в розово-голубом ободряюще улыбнулась подруге. — По части этих вещей у амери­канцев настоящий пунктик.

— Я не знал, что мы будем жить в гостинице, — не­довольно заявил мистер Уолш. — Я думал, мы остано­вимся у Урсулы.

— Вероятно, так и будет, папа, — успокоил его Бер­нард. — Не знаю, пока не доберемся до места. — Он не­которое время помолчал, чувствуя, что женщины смо­трят на него с напряженным любопытством. — Мы едем навестить сестру моего отца, — объяснил он. — Она живет в Гонолулу. Вероятно, нам не понадобится номер в гостинице, но, как это ни абсурдно, путешест­вовать таким образом — купив пакет услуг — оказалось дешевле всего.

— Какое место для жизни! Гонолулу! Словно круг­лый год в отпуске, — мечтательно вздохнула молодая женщина. Она повернулась к мистеру Уолшу: — Вы давно не видели свою сестру?

— Давно, — коротко ответил он.

— Должно быть, ждете не дождетесь.

— Не могу сказать, что сгораю от нетерпения, — уг­рюмо насупился мистер Уолш. — Это она хочет меня видеть. По крайней мере, так мне сказали. — Он бро­сил на Бернарда враждебный взгляд из-под кустистых бровей.

— Боюсь, моя тетя плохо себя чувствует, — пояснил Бернард.

— О господи!

— Она умирает, — мрачно заявил мистер Уолш. Молодые женщины умолкли. Они опустили глаза и словно бы усохли, съежившись внутри своих веселых спортивных нарядов. Бернард ощутил неловкость, как будто они с отцом провинились, погрешив против приличий, или нарушили табу. В конце концов, было что-то неподобающее, даже безнравственное в том, что они воспользовались услугами турагентства, дабы навестить умирающую родственницу.



2



Звонок раздался неделю назад, ранним утром в пятни­цу — около пяти часов. В комнате Бернарда в колледже телефона не было — он не мог себе этого позволить, — а потому звонок принял ночной вахтер, который, по­считав его срочным, разбудил Бернарда и проводил вниз, к студенческому телефону в холле. Бернард стоял там в пижаме и халате — выложенный плиткой пол хо­лодил босые ступни ног (он не настолько очнулся от сна, чтобы найти шлепанцы), голова утопала в звукопо­глощающем колпаке, покрытом изнутри наспех запи­санными телефонными номерами, — стоял и слушал хриплый, усталый женский голос — протяжный амери­канский акцент, наслоившийся на выговор лондон­ских ирландцев.

— Привет, это Урсула.

- Кто?

— Твоя тетя Урсула.

— Господи боже!

— Помнишь меня? Паршивая овца.

— Отца?

— Нет, не отца. О-вэ-цэ-а. Овца.

— А, да, понял. Но теперь меня тоже считают в неко­тором роде паршивой овцой.

— Да, я слышала об этом... Послушай, сколько сей­час времени в Англии?

— Около пяти утра.

— Утра! Боже, извини, пожалуйста, я неправильно подсчитала. Я тебя разбудила?

— Это неважно. Где вы?

— В Гонолулу. В больнице «Гейзер».

— Значит, вы больны?

— Больна ли я? Это слабо сказано, Бернард. Меня разрезали, посмотрели и сразу зашили.

— О Господи, мне жаль. — Как невыразительно и не­уместно прозвучали его слова. — Это ужасно, — сказал он. — А они ничего не могут...

— Пустое. Я уже не один день страдала от боли, ду­мала, поясница, у меня постоянно болела поясница, но оказалось, дело в другом. Это рак.

— О Господи, — снова сказал Бернард.

— Злокачественная меланома, если точнее. Она на­чинается как родинка. Я ничего такого не подумала. Когда стареешь, у тебя появляются самые разные отме­тины. Когда наконец ее проверили, мне в тот же день сделали операцию, но было уже слишком поздно. По­шли метастазы.

Слушая, Бернард пытался сообразить, сколько лет может быть Урсуле. Последний раз он видел ее, когда она была молодой женщиной — его очаровательной, почему-то позорившей семью американской теткой. Она навестила его родителей где-то в начале пятидеся­тых, он тогда еще учился в школе, и привезла несколько коробок американских конфет, думая, что сладости в Англии все еще нормированы (вообще-то они оказа­лись совсем не лишними в той их стесненной и скудной жизни). У него сохранилась картинка-воспоминание: Урсула в саду за домом, в белом платье в красный горо­шек с широкой юбкой и рукавами-фонариками, у нее блестящие ярко-красные ногти и губы и кудрявые свет­лые волосы до плеч, «крашеные», как мрачно заявила его мать. Должно быть, ей теперь семьдесят, решил он.

Вереница мыслей Урсулы двигалась, по-видимому, в том же направлении.

— Странно разговаривать с тобой, Бернард. Ты не поверишь, но когда я видела тебя в последний раз, ты еще носил короткие штанишки.

— Да, — сказал Бернард, — странно. Почему вы больше не приезжали?

— Долго рассказывать. И путешествие чертовски долгое, но причина была не в этом. Как твой отец?

— Прекрасно, насколько я знаю. Честно говоря, мы не часто с ним видимся. Отношения между нами до­вольно натянутые.

— Наша семья этим славится. Если ты когда-нибудь напишешь историю нашей семьи, так ее и назови: «Натянутые отношения».

Бернард засмеялся, чувствуя прилив восхищения и симпатии к этой храброй старухе, шутившей на поро­ге смерти.

— Ты ведь писатель, верно? — спросила она.

— Всего несколько скучных статей в теологичес­ких журналах. Ненастоящий писатель.

— Послушай, Бернард, расскажи Джеку, что со мной, ладно?

— Конечно.

— Я сама не решаюсь ему позвонить. Не знаю, хва­тит ли у меня духу.

— Он очень расстроится.

— Да? — В ее голосе прозвучала смутная надежда.

— Конечно... А что, действительно ничем нельзя по­мочь?

— Мне предложили химиотерапию, но когда я спросила онколога, каковы шансы на излечение, он объяснил, что шансов никаких, может, на несколько месяцев наступит ремиссия. Я сказала — нет, спасибо, хоть умру со своими волосами.

— Вы очень храбрая, — заметил Бернард, ощущая самый что ни на есть эгоистически банальный дис­комфорт и по очереди потирая то одну заледеневшую ступню, то другую.

— Нет, Бернард. Я напугана до смерти. До смерти, ха! Странно ловить себя на том, как, вовсе не желая, по­стоянно выдаешь эти мрачные шутки. Скажи Джеку, что я хочу его видеть.

— Что? — переспросил Бернард, не уверенный, что правильно услышал.

— Я хочу перед смертью повидать своего брата.

— Ну, не знаю... — промямлил он. Но Бернард знал: отец даже и мысли не допустит о подобном путеше­ствии.

— Я могла бы помочь ему с деньгами.

— Дело не только в расходах. Деньги у него сеть. Просто он никогда не любил путешествовать. И ни ра­зу не летал самолетом.

— Что, правда?

— Сомневаюсь, что он готов пролететь полмира. А вы действительно не можете приехать сюда, чтобы...

чтобы... — Бернард не хотел сказать «умереть», хотя именно это имел и виду. — Чтобы поправиться? — не­уклюже закончил он.

— Ты шутишь? Да я даже не могу вернуться в свою квартиру. Вчера я упала, пытаясь самостоятельно дой­ти до ванной. Сломала руку.

Бернард как мог постарался донести до нес свою треногу и сочувствие.

— Да ничего страшного. Я так напичкана болеуто­ляющими, что даже не чувствую боли. Но я очень сла­ба. Они подумывают о том, чтобы поместить меня в ча­стную лечебницу. Мне нужно прибрать в квартире, ра­зобрать свои вещи... — Ее голос постепенно затих — то ли из-за телефонной связи, то ли от слабости.

— Неужели у вас нет друзей, которые могут вам по­мочь?

— Разумеется, у меня есть подруги, в основном та­кие же старухи, как я. Проку от них мало. Они боятся взглянуть на меня, когда приходят в больницу. Все вре­мя, пока находятся рядом с мной, расставляют мои цветы. В любом случае это совсем не то, что семья.

— Да, не то.

— Скажи Джеку, что я вернулась в лоно церкви. Я имею в виду, не вчера. Уже несколько лет прошло.

— Хорошо, скажу.

— Он должен этому порадоваться. Может, это убе­дит его приехать сюда.

— Тетя Урсула, — сказал Бернард, — я приеду, если вы хотите.

— Ты приедешь в Гонолулу? Правда? Когда?

— Как только смогу это устроить. Возможно, на сле­дующей неделе.

На линии наступило молчание, а когда Урсула заговорила снова, се голос стал еще более хриплым, чем раньше:

— Это очень великодушно с твоей стороны, Бер­нард. Бросить все свои планы ради сиюминутной просьбы...